Очередная планетарная революция или уникальная сингулярность

Размещено на http://www.allbest.ru/

Очередная планетарная революция или уникальная сингулярность

Буровский А.М.

Аннотация

Возможно, когда-нибудь в будущем нас действительно ожидает невиданное ускорение научно-технического прогресса и истории в целом. Явление это часто, но необоснованно провозглашается уникальным. История Земли знает много «пороговых вех» (они же биосферные революции, бифуркации, полифуркации, планетарные революции). Уже сейчас, при очень слабом осмыслении явления, можно говорить о двух важнейших закономерностях полифуркаций: относительная продолжительность полифуркационных периодов с ходом времени возрастает сравнительно с продолжительностью инерционных периодов, а исторический процесс ускоряется («сжимание спирали истории»). Аналогичное правило ускорения эволюции прослеживается также в геологии и палеонтологии.

В статье высказывается предположение, что такими событиями являются только те, следствием которых становится появление качественно новых ландшафтов или качественно нового масштаба использования космической энергии на Земле. Автор предлагает свою версию выделения таких «пороговых вех». Предполагается, что мы или уже вступили, или вступим в ближайшем будущем в новую «пороговую веху». В любом случае «конца истории» (или «конца эволюции») ни в каком смысле не предвидится.

Ключевые слова: эволюция, бифуркация, фуркация, полифуркация, «пороговая веха», планетарная революция, ускорение, сингулярность.

Бренд сингулярности

Исходно термин сингулярность использовался в средневековой философии в значении «единичный», «единственный» или «особенный». В современной философии термин применяется редко, а Ж. Делез вложил в него несколько иное значение: точечное событие, порождающее новый смысл (Делез 1998).

Используя термин в различных науках, сингулярностью начали обозначать единичные, особые явления, при наступлении которых перестают действовать привычные законы. В математике термин тоже применяют редко, но с 1950-х годов сингулярность понимается как точка, в которой математическая функция стремится к бесконечности или становится непредсказуемой.

Гравитационная сингулярность в космологии - это область, где пространственно-временной континуум настолько искривлен, что превращается в бесконечность. Никто никогда не наблюдал ничего подобного, но астрономы верят в некие «места, скрытые от наблюдателей». В 1969 году английский ученый Р. Пенроуз предложил «принцип космической цензуры». Он утверждал, что «природа питает отвращение к голой (т. е. видимой внешнему наблюдателю) сингулярности». Есть во Вселенной такие черные дыры, в которых сингулярность скрыта за так называемым горизонтом событий, потому что за пределы черной дыры не вырывается ничего, даже свет (Пенроуз 1972).

Понятно. Наблюдать явление мы не можем в принципе, но точно знаем, что оно существует. Ничего не скажешь, «убедительно». Космологическая сингулярность - гипотетическое состояние Вселенной до гипотетического Большого взрыва. Состояние с бесконечно большой плотностью и бесконечно высокой температурой материи, возникающее, когда вся Вселенная сжата в одной геометрической точке. Что это за состояние, никто пока не сумел объяснить - хотя бы потому, что оно предполагает сочетание взаимоисключающих условий: например, бесконечной плотности и бесконечной температуры. Но в это тоже верят, «космологической сингулярности» посвящены огромные пласты литературы - хотя далеко не все авторы пользуются именно этим термином. Лучше всего это безумие систематизировано у Л. Е. Гринина (2013).

Сингулярность в космологии - нечто, чего никто не видел, но что «должно быть», о существовании чего договорились. Для создателей термина технологической сингулярности это то ли некое гипотетическое будущее, когда вычислительные возможности компьютера превысят возможности человеческого мозга, то ли точка во времени, когда машины начнут изготовлять и совершенствовать сами себя, без помощи людей. То ли это короткий период чрезвычайно быстрого технологического прогресса, то ли время, когда человеческий разум окончательно срастется с искусственным интеллектом.

В любом случае это точка, в которой предсказания хода истории теряют всякий смысл: история будет твориться разумом, превосходящим человеческий. То есть точка сингулярности - переломный момент, после которого технический прогресс ускорится и усложнится настолько, что окажется недоступным нашему слабому разуму.

Сингулярность в концепциях Большой истории (Глобальной эволюции)

Теория Глобальной эволюции / Большой истории предполагает некое «сквозное» рассмотрение планетарной, геологической, биологической, социальной эволюций и поиск их общих закономерностей. В Большой истории огромное значение имеют качественные изменения системы, после которых эволюция продолжается уже по другим правилам. В советской философии и методологии науки говорили о «трех формах движения материи»: неживой, живой и разумной (Мелюхин 1966). Автора данной статьи учили этому на втором курсе педагогического института и повторяли при сдаче кандидатского минимума по философии.

Такие представления восходили к сочинениям как «классиков марксизма», в первую очередь В. И. Ленина (1968), так и В. И. Вернадского, всегда выделявшего этапы эволюции косного, живого и неживого вещества. Раз возникнув, живое вещество навсегда определяет состояние системы в целом - в данном случае земного шара. Все энергетические процессы, по крайней мере на поверхности Земли, контролируются и определяются живым веществом. Биосфера - это состояние земного шара с жизнью (Вернадский 1988; 1991). Концепцию земного шара с живым и мыслящим веществом Вернадский не успел создать, у него есть только наметки представлений о ноосфере. Сроки, когда мыслящее вещество начинает определять состояние Земли, у него называются разные. Порой практически на соседних страницах ноосфера то возникла вместе с человеком (Он же 1988: 57), то возникает сейчас (Там же: 94), то она - дело отдаленного будущего (Там же: 106). Но в главном у Вернадского не было сомнений: мыслящее вещество определяет состояние Земли как космического тела, потому что самое сложное вещество всегда определяет это состояние.

Близкие представления развивали американские философы, создававшие теорию эмерджентной эволюции (Morgan 1927; Le Boutillier 1936; Lovejoy 1936; Sellars 1969). Их идеи в СССР становились известны в основном благодаря «критике» (Богомолов 1959) и начали публиковаться только после падения советской власти (Лавджой 2001). Но и в этих научно-философских концепциях отсутствует учение о фазовых переходах.

Для теории Глобальной эволюции исключительно важно понимание как раз «пороговых вех», то есть неких точек, в которых система в целом принципиально изменяется и начинают действовать новые правила эволюции. Понимание правил, по которым изменяется система, и открывает возможность увидеть закономерности Глобальной эволюции.

Термины, применяемые для этих «пороговых вех», биосферных революций или фазовых переходов, весьма различны. Достойно сожаления, что почти забыт термин «бифуркация», введенный Никитой Николаевичем Моисеевым именно для фазовых переходов (Моисеев 1990). Позже этот термин уточнили: Э. С. Кульпин говорил о «фуркациях», применяя термин «бифуркация» очень конкретно - к случаю именно «раздвоения» линии развития (Кульпин 1996), А. П. Назаретян - о «полифуркациях» (Назаретян, Карнацкая 2017).

Р. Курцвейл называет принципиально важные эволюционные события Глобальной истории «каноническими вехами» (Kurzweil 2005: 20). Т. Модис сообщает о 27 «канонических вехах» (Modis 2002: 393-401).

А. Д. Панов говорит о 19 «планетарных революциях» (Панов 2005). В свете этого вряд ли у кого-то вызовет удивление то, что пановский список «планетарных революций» (Там же: 124-127) оказался ни в коем случае не идентичным модисовскому.

Д. Кристиан называет «девять пороговых вех Большой истории» (Christian 2008). При этом события эволюции Вселенной, Земли, животного мира и человеческой истории, выбираемые в качестве фазовых переходов, определяются достаточно произвольно.

Но как бы исследователи ни называли фазовые переходы Глобальной истории, они не применяют к ним термина «сингулярность», за исключением ожидаемого некоторыми из них ближайшего фазового перехода, которому они даже «назначают» конкретные сроки - 2045 год. Это очень ярко проявилось в двух недавних коллективных монографиях, вышедших в издательстве «Шпрингер» (Eden et al. 2012; Callaghan et al. 2017).

Тем самым научное сообщество как бы признает сингулярность неким уникальным событием вероятного будущего. Никогда не было никакой такой сингулярности, а теперь будет, или, по крайней мере, она может наступить, после чего начнется «постсингулярная эра».

Особенно ярко это заметно у А. Д. Панова: «Но одно предсказание выглядит совершенно неизбежным: в обозримом будущем эффекта масштабно-инвариантного ускорения исторического времени, выраженного в терминах последовательности фазовых переходов, больше не будет, так как мы уже находимся вблизи точки, в которой эта скорость должна была бы быть формально бесконечна» (Панов 2005: 133).

Исключение - это позиция С. Добролюбова, который применяет термин «сингулярность» к некоторым другим фазовым переходам: «Под точкой сингулярности социальной эволюции можно понимать переход к обществу, в котором происходит изменение механизма его эволюции. Начальной точкой сингулярности было появление современного сознания и нового вида эволюции - социальной. Эта эволюция обусловлена познанием и связана с развитием содержания сознания, а не с его биологическим изменением. Точками сингулярности также являются выход из группы собирателей и охотников (неолитическая революция) и переход к единому глобальному обществу. На этих трех этапах различается роль познания и групповой конкуренции в эволюционном механизме, который нельзя экстраполировать за их границы. Современный механизм эволюции включает в себя особую форму конкуренции обществ, результатом которой является их расширение (укрупнение), и особую форму осуществления познания, когда оно востребуется правящим слоем обществ» (Добролюбов 2016: 229).

К позиции Добролюбова может быть много вопросов. Если сингулярность - точки «изменения механизма эволюции», то почему только социальной эволюции? Почему тогда не считать сингулярностью фанерозой или перестройку биосферы в триасе? Почему «начальной точкой сингулярности» признается именно «появление современного сознания» и чем вообще «современное сознание» отличается от «несовременного»? Что же такого исключительного происходит именно сейчас? Почему научное сообщество выделяет один из фазовых переходов / планетарных революций, который к тому же еще не произошел, а только лишь может произойти? Почему именно этому гипотетическому переходу придается характер некого сверхсобытия, которое должно изменить весь дальнейший ход планетарной эволюции?

Далеко не все ученые согласны с такой трактовкой. А. В. Коротаев, нисколько не сомневаясь в законе поступательного ускорения эволюции и очень положительно оценивая математические расчеты коллег, полагает: в некоем уже близком будущем находится не точка перехода к неведомым невероятным ускорениям прогресса. После достижения некоей точки процесс глобального ускорения должен перейти в процесс глобального замедления прогресса. Называть ли эту точку непременно сингулярностью? Ведь если Коротаев прав, нас ждет вовсе не пресловутая полифуркация и не фазовый переход. Но позицию большинства лучше всего выражает А. П. Назаретян: человечество вступило в век полифуркации, превосходящей по планетарным и, возможно, космическим последствиям прежние фазовые переходы в истории Земли (Назаретян, Карнацкая 2017).

Попробуем все же разобраться, какие именно фазовые переходы происходили, по крайней мере в истории земного шара.

Бифуркации и каналы эволюции

Трудно преувеличить роль, которую сыграли работы И. Пригожина (Пригожин, Стенгерс 1986) для самого способа научного мышления, как и появление теории систем Л. Берталанфи и синергетики (Хакен 1985). С момента «вбрасывания» этих идей научный мир увлеченно разрабатывал теорию самоорганизующихся систем, проходящих стадии развития в канале эволюции, т. е. по определенным и устоявшимся правилам. Бытие системы в канале эволюции подчиняется законам Ле Шателье и Онзагера (Моисеев 1990).

Закон Онзагера гласит, что любая система в своем функционировании стремится к минимуму затрат энергии. Всякая проблема разрешается с минимумом усилий. По закону Ле Шателье, всякая система стремится и имеет силы сопротивляться внешнему воздействию. Под давлением извне она способна изменяться и отвечать на вызов. Главной целью системы при этом остается самосохранение. Стадии развития в каналах эволюции сменяют катастрофы в точках бифуркации, где происходит распад системы, исчерпавшей свой канал эволюции. Об уточнениях термина Кульпиным и Назаретяном уже говорилось.

Пригожин неоднократно подчеркивал полное отсутствие преемственности между системами, существовавшими до и после бифуркации, и случайный характер выбора нового канала эволюции. Моисеев согласен с Пригожиным: во время бифуркации - «расщепления целого на части, на элементы, катастрофу этого целого и сборку нового целого из элементов» (цит. по: Кульпин 1996: 59) - выбор нового канала эволюции «может определить самое ничтожное обстоятельство» (Там же: 60).

На выбор нового канала эволюции могут оказать воздействие даже случайные факторы, которые были бы незаметны и неважны при развитии в канале эволюции, т. е. как до, так и после бифуркации. Это, несомненно, сильное преувеличение. Кульпин мотивированно утверждает: выбор нового канала эволюции, сборка новой системы ведется не абсолютно случайно, а в соответствии с опытом бытия прежней. «Конкретное рассмотрение исторического материала… показало, что главные параметры нового канала эволюции определяются не случайными и не ничтожными обстоятельствами» (Там же). Он даже находит свой ответ на вопрос, что же мешает «всевластию воли случая». Это превалирование или главенство «роли неантагонистических отношений в эволюции биосферы» (Там же: 61).

Вероятно, новый канал эволюции возникает непредсказуемо для прежних элементов системы. После распада прежней системы в ее «избыточном разнообразии» вычленяются элементы, которые теперь и будут играть определяющую роль. Какие именно - непостижимо, потому что в новой системе будут действовать совершенно новые правила. Находясь в старой системе, никогда не получится понять новую. Тем не менее реально бифуркация - время существования «поля выборов», множества возможностей, далеко не все из которых исключают друг друга.

Периоды развития в канале эволюции - это, по существу, периоды развития по уже возникшим и принципиально не изменяющимся правилам, то есть инерционного развития. В развитии всех систем периоды экстремального развития, когда всевозможные катастрофы обрушиваются на систему одна за другой, сменяются периодами развития в канале эволюции, то есть инерционного. В такие периоды система существует в определенном канале эволюции, «подчиняясь ряду законов, вытекающих из двух фундаментальных принципов - минимума диссипации энергии и способности системы к сопротивлению в ответ на внешний вызов» (Там же: 59). Система постепенно исчерпывает возможности канала, в котором инерционно существует. Об этом написана и малоизвестная, но чрезвычайно информативная книга М. Е. Ткачука (1996). Всякое развитие в канале завершается бифуркацией, т. е. периодом, когда система «выбирает» новый канал эволюции.

Что вызывает бифуркации (полифуркации, фуркации)

Эволюционная теория XIX века рассматривала эволюцию как постепенный поступательный процесс. Даже в конце 1970-х к этому склонялись авторы солидного палеонтологического сборника (Развитие… 1978). Но уже десятилетием раньше В. А. Красилов выдвинул идею когерентной эволюции - периодов согласованной и сравнительно медленной эволюции членов биоценозов, которые сменяются периодами некогерентной эволюции, когда возникают глубокие нарушения ценотической структуры (Красилов 1969).

В том же году Л. Ш. Давиташвили (1969) классифицировал гипотезы вымираний и перестроек биосферы и ее отдельных компонентов, разделяя «внутренние» и «ударные» гипотезы перестроек. «Внутренние» гипотезы объясняли вымирания старением, исчерпанием жизненной силы, утратой пластичности, уменьшением изменчивости и т. д.; в «ударных» гипотезах вымирания и перестройки были вызваны внешними факторами: изменением конфигурации материков, горообразовательными процессами, климатическими изменениями, изменениями химизма среды и т. д., вплоть до падения метеоритов и других вполне случайных факторов. «Ударные» концепции очень популярны в массовом сознании - они позволяют объяснять самые грандиозные изменения простыми внешними факторами: динозавры вымерли потому, что упал метеорит. Римская империя погибла от того, что пили из свинцовой посуды.

В научном же сознании общественное мнение все больше склоняется к признанию «внутренних» механизмов эволюции. В 1920-е годы такой серьезный ученый, как Э. Эндрюз, так объяснял причину вымирания гигантских носорогообразных - индрикотериев: «Там и здесь возникали гигантские горные цепи. Тибет и Гималаи преградили путь влажным южным ветрам» (Эндрюз 1963: 36). Индрикотерии, по Эндрюзу, были животными «сверхспециализированными». А ведь «звери, которые не могли приспособиться к изменившимся условиям, очень быстро вымирали» (Там же: 38-39). То есть не изменился бы климат - индрикотерии, видимо, украшали бы современные зоопарки.

Существует немало теорий гигантских природных катаклизмов, из-за которых природные условия изменились настолько, что индрикотерии вымерли (Татаринов 1987). Уже в 1990-е годы исчезновение индрикотериев удалось легко объяснить без участия горообразовательных процессов, кардинальных изменений климата и движения материков. Индрикотериев легко могли вытеснить представители конкурентного доминантного сообщества - мастодонты.

До миоцена в Африке не было саванн: непарнокопытные и парнокопытные проникли туда сравнительно поздно, а возникшие в Африке (примерно 35 млн. лет назад) (Кэрролл 1993) хоботные долгое время оставались листоядными животными мелкого и среднего размерного класса. Африканская саванна возникла, проникая из Азии, после чего и начали в уже образовавшейся саванне развиваться крупные хоботные. Описано по меньшей мере 20 видов мастодонтов, причем примерно с 25-20 млн. лет назад это все больше травоядные, а не листоядные виды (Татаринов 1987).

Гигантский индрикотерий, «гибрид слона с жирафом», кормился, объедая листья на высоте 5 и более метров. Низкие мастодонты, «свиньи с хоботом», объедали листву на намного меньшей высоте - не более 3 метров. Деревья в «мастодонтовой саванне» просто не вырастали до такой высоты, чтобы ими могли кормиться индрикотерии (Пучков, Кульчицкий 1995). А мастодонты кормились еще и травой.

Как видно, вместо падений гигантских метеоритов и вырастания колоссальных горных хребтов в роли главного двигателя эволюции оказывается вытеснение менее совершенного биологического вида более совершенным: листоядного - листоядно-травоядным, гигантского одиночного зверя - менее крупным стадным. Мастодонты попросту вытеснили индрикотериев из пищевых цепочек.

Точно таким же образом примерно 12 млн. лет назад жирафы-палеотрагусы, носороги-хилотерии и трехпалые лошади-гиппарионы сменили гигантских свинообразных и архаичных носорогов (Иорданский 2001). Эта гиппарионовая фауна вытеснила предшествующую 12 млн. лет назад и просуществовала порядка десяти миллионов лет, исчезнув 2,5-2 млн. лет назад. Обычно говорится, что из-за изменений климата лесная растительность исчезает с водоразделов. Плоские водоразделы местами заполняются лесостепями и саваннами, редколесьями, перемежающимися участками настоящих лесов, речных пойменных долин и степей.

Так же точно говорится, что «этот ландшафт заполняется новой… фауной - фауной гиппариона» (URL: http://stepnoy-sledopyt.narod.ru/geologia/neogen/neogen.htm).

Возразим: не ландшафт заполняется, а новая фауна создает более открытый ландшафт, в котором ее представители могут обитать, а представители прежней фауны - не могут.

Но вместе с тем исследователи чисто эмпирически вынуждены отмечать значимость «внешних» катастроф в развитии систем. Это касается систем и живого, и мыслящего вещества. Ю. Г. Гор отмечал «приуроченность эволюционных рубежей к тектоническим и климатическим перестройкам, которые в значительной степени определяют скорость эволюции» (Гор 1983: 104).

Л. И. Салоп справедливо указывал, что такой важный скачок в развитии органического мира, как смена прокариот эукариотами 2500 млн. лет назад, коррелируется по времени с мезопротерозойским оледенением (Салоп 1977). М. М. Москвин подчеркивал, что «глобальные вымирания в конце мела связаны с изменением конфигурации океанов и материков, трансгрессиями моря, изменениями химизма среды в целом» (Москвин 1979). Даже В. Н. Шиманский, цитированный нами отнюдь не как сторонник катастроф, отмечал, что перестройка биосферы на грани палеозоя и мезозоя связана с «рядом фаз орогенеза, охвативших большой промежуток времени» (Шиманский 1987: 23) и что «плейстоценовая биогеоценологическая катастрофа сократила фауну млекопитающих почти на четверть» (Там же: 33).

Те же совпадения прослеживаются и в истории мыслящего вещества. Катастрофа, приведшая к гибели минойскую цивилизацию, была для нее сугубо «внешней» - взрыв вулкана Санторин. И для микенской цивилизации нашествия дорийцев были «внешней» катастрофой, прервавшей их поступательное развитие.

Примеры и из мира эволюции живого, и из эволюции мыслящего вещества можно продолжать бесконечно. Но остановимся на уже приведенных примерах, чтобы отметить интереснейшую закономерность: как правило, по времени «внешние» и «внутренние» катастрофы удивительным образом совпадают.

По всем признакам период XVI-VIII веков до н. э. на Балканском полуострове должен рассматриваться как точка бифуркации. По Кульпину, это время бифуркации «Запад - Восток», когда возник качественно новый тип общества - античный (Кульпин 1996). Но эта бифуркация, внутренняя катастрофа развития, растянувшаяся на восемь веков драма рождения нового типа общества, по времени совпадает со взрывом Санторина и нашествием дорийских племен, т. е. провоцируется извне.

С точки зрения материализма приходится принять как «очевидный сам собой» постулат, что «внешние» катастрофы провоцируют «внутренние», т. е. бифуркации. Ведь трудно представить себе, каким образом распад общественной системы может вызывать цунами или извержение вулкана. Но вполне объяснимо, что взрыв метеорита, образовавшего Аризонский кратер, стал своего рода пусковым механизмом бифуркации, послужил для нее толчком. Еще легче представить, как движения материков или изменение химического состава океанов были даже не «первоначальными толчками», а «внешними» катастрофами, непосредственно вызывавшими перестройки биосферы и даже определявшими характер этих перестроек.

Значительно труднее вообразить себе массовые вымирания и перестройку биосферы не как следствия, а как причины геологических или космических явлений. Но, во-первых, вполне можно представить себе, как распад общественной системы влечет за собой нашествия жадных соседей (примеры могут быть бесконечны). То есть хотя бы в некоторых случаях «внутренние» катастрофы притягивают и провоцируют «внешние», а не наоборот.

Во-вторых, как знать? Может быть, для понимания того, как вымирание биоценотических групп может вызывать движение материков и падение метеоритов, а распад государственности - изменение системы террас, мы просто не обладаем должным инструментарием? В том числе мы можем не видеть той более глобальной системы, в которой возможны и даже обязательны именно такие причинно-следственные связи.

Разумеется, пока это - только недоказанное предположение, но характер эмпирического материала таков, что я просто вынужден его сделать (Буровский 1998). Сходные идеи я повторял и двумя годами позже (Он же 2000). С тех пор, как я это писал, вышли статьи и книги К. Еськова и П. Пучкова. Еськов первым построил картину биологической эволюции как внутренне детерминированного процесса, который не нуждается в «ударных» гипотезах для объяснения (Еськов 2000). Более того - именно развитием живого вещества и кардинальным сокращением эрозии Еськов объясняет появление береговой линии в палеозое и изменение химизма океана, вызвавшее массовые вымирания морских организмов конца мезозоя, т. е. хотя бы некоторые параметры географической оболочки.

Сформулирую то, к чему пришел на данный момент: внешние факторы не являются причиной эволюционных изменений. Они провоцируют изменения, не более. Сравнительно понятен даже механизм провокации. Живое вещество определяет функционирование и развитие системы в целом больше, чем нам чаще всего кажется.

Бифуркации - механизм распада-сборки

Еще один парадокс: давно известно, что число родов и семейств во всех группах животных резко возрастает в экстремальные климатические периоды (Геккер 1957). И не только в климатические! Приходится признать как эмпирический факт: биологическое и биоценологическое разнообразие возникает и усиливается как раз в периоды внешних экстремумов.

Как будто удалось даже нащупать механизм этого явления: по мнению А. П. Расницына и В. В. Жерихина, в «некогерентные» периоды развития биосферы открывается возможность быстрых несогласованных изменений отдельных видов и других элементов системы (Жерихин, Расницын 1980). «Эволюционное значение имеет попадание популяции в необычные условия» (Там же: 57). Новая растущая группа вряд ли займет место уже существующей, скорее, она займет нишу, обитатель которой вымер, или создаст новую. Разнообразие возрастет.

Получается, что в инерционные периоды виды слишком сильно связаны друг с другом, слишком сильно зависят друг от друга, и в результате им становится буквально некуда развиваться. В периоды же экстремумов виды и популяции не связаны друг с другом. Соответственно, каждый элемент системы получает возможность развиваться вне сдерживающих воздействий остальных элементов. А одновременно перед каждым видом и популяцией открываются перспективы занять новые экологические ниши. «На отрезке времени, для которого характерно ароморфное изменение, в ряде групп происходит как бы “проба сил”, когда возникают группы, которые окажутся достаточно жизнеспособными и в будущем, и много “экзотичных групп”, просуществующих незначительное время» (Друщиц и др. 1983: 85).

Р. Кэрролл (1993) убедительно показывает, что даже крупные таксоны возникают из популяций и частей популяции, оказавшихся в нестандартной ситуации и использовавших эту ситуацию для собственного развития. Но ведь то же самое происходит в экстремальные периоды в мыслящем веществе. В периоды экстремумов в социальных системах наблюдается распадение привычной культурной системы. Отдельные элементы системы - этносы, классы, сословия, профессиональные группы - порой прилагают огромные усилия для того, чтобы сохранить привычное и понятное положение вещей, но всем ходом событий обрекаются на то, чтобы эволюционировать самостоятельно. Так кистеперые рыбы, стремясь оставаться в воде, дали начало наземным позвоночным.

Возникает множество вариантов нового отношения к действительности, новых идей, книг, религий и квазирелигий, инструментов, методов обработки земли и т. д. и т. п. То есть появляется множество новых образцов культуры, большая часть из которых просуществует короткое время - в точности как недолговечные экзотические группы причудливых животных. На основе этих новых идей складывается множество сект, групп и группочек, объединенных не столько характером деятельности или общностью судьбы, сколько общим отношением к действительности. Причем этот вариант отношения к действительности не извлечен из прошлого, не традиционен, а представляет собой чистейшей воды эксперимент. Часть новых образцов культуры оказывается жизнеспособной и становится основой для новых каналов эволюции (как христианство, начавшее свое существование из маргинальных сект иудаизма). Группы - носители этих новых образцов, порой тоже неожиданно для самих себя, оказываются в привилегированном положении.

Попадание популяции в необычные условия тоже является толчком не только для биологической, но и для культурной эволюции. Такой толчок получает всякая группа при переселениях и миграциях. В «необычных условиях» оказались русские в Сибири (особенно Восточной), китайцы в Маньчжурии, финикийцы в Карфагене, египтяне в Нубии, римляне вне Италии и эллины вне Эллады. И уж тем более англосаксы в Америке, Южной Африке и Австралии. Итогом каждого такого попадания в новые условия оказывается новый мощный толчок развития.

Пытаясь найти общие закономерности развития культуры, М. А. Аркадьев приходит к выводу, что для создания новых образцов культуры и ускорения развития в целом, для «скачка в динамике исторического развертывания» необходим «разрыв традиционной непрерывности» ткани исторического бытия культуры (Аркадьев 1991: 77). Ускоренное развитие культуры на Переднем Востоке, а впоследствии в Средиземноморье и Европе Аркадьев связывает именно с тем, что здесь число наложений культур и, соответственно, «разрывов исторической непрерывности» было больше и культурные новации возникали несравненно чаще.

Здесь интересная ситуация: обычно закономерности, выведенные при изучении живого вещества, потом распространяют на мыслящее. Такова общая закономерность. И нет причин не распространить выводы, сделанные Аркадьевым для развития культуры, на развитие живого вещества. Совершенно по Аркадьеву, разрыв органической ткани биологической эволюции приводит к тому, что элементы биоценологической системы начинают эволюционировать вне системы, то есть ускоренно и непредсказуемо. Как и в системах мыслящего вещества, появляется множество различных вариантов, из которых дальнейшее отберет наиболее жизнеспособные. В качестве же экзотических вариантов, которые быстро исчезли и не оставили потомков, эволюция сохранит в одинаковой степени альбигойцев, тираннозавра рекса, адамитов и гигантопитека.

Экстремальные периоды развития и есть то время, когда эволюция протекает ускоренно. При экстремумах словно уплотняется само время. За единицу стандартного астрономического времени важных для эволюции событий протекает больше, чем когда-либо. Экстремумы оказываются жизненно необходимыми для развития систем любой степени сложности. Эволюционно выигрывают те системы, в которых (или в элементах которых) экстремальные состояния возникают чаще, продолжаются дольше и протекают катастрофичнее. Люди, жизнь которых пришлась на экстремальные периоды, обычно не очень радуются. Образованные римляне в IV-V веках от Р. Х. вполне серьезно ждали конца света. Кистеперые рыбы, вероятно, тоже не были в восторге от экстремумов конца ордовика.

Бифуркации без фазовых переходов

У большинства специалистов получается так, что любое значимое изменение в уровне развития живого или мыслящего вещества одновременно становится и фазовым переходом в Глобальной эволюции. Так ли это?

Полагаю, биологическая или социальная бифуркация имеет основания считаться Глобальной бифуркацией, только если она изменяет земной шар в целом. Эта бифуркация должна быть значимой для всей системы, то есть в данном случае для всего космического тела, а не для части его вещества. Чтобы быть глобальной, бифуркация должна повлечь за собой появление новых ландшафтов или иных географических и геологических сущностей, уплотнение временных структур и переструктурирование пространственных структур если не в масштабе всей Земли, то хотя бы в некоем обширном регионе. Если исходить из этого, то очень многие бифуркации вовсе не являются фазовыми переходами. Действительно: стала ли фазовым переходом, или «пороговой вехой» (планетарной революцией… нужное вставить), смена индрикотериев мастодонтами? Как и вытеснение мастодонтов и носорогообразных хилотериев слонами, а трехпалых лошадей - однокопытными? Сомнительно, ведь эти события произошли в уже существующих ландшафтах.

Считается, что фазовым переходом является кардинальная перестройка биосферы 67-66 млн. лет назад. Но изменилась ли Земля от вымирания динозавров и наступления Века млекопитающих, следует ли однозначно рассматривать это событие как прогресс - не очевидно.

С одной стороны, вымерли животные доминантного размерного класса, а с ними надолго исчезли открытые пространства. По крайней мере, «нет никаких палеонтологических свидетельств их (безлесных пространств. - А. Б.) существования в раннем палеогене» (Жерихин 1993: 144). До нового появления саванн 80 % солнечной энергии уходило на создание древесины, т. е. она расходовалась максимально непроизводительно (Буровский 2012; 2013). Исчезли самые развитые существа с самым крупным на то время мозгом - некоторые группы динозавров (Он же 2014). Возможно, тем самым на десятки миллионов лет было отсрочено появление разумного существа и цивилизации. То есть революция привела скорее к регрессу, к остановке развития.

С другой стороны, появление покрытосеменных и сокращение эрозии вызвало перестройку пищевых цепочек в океане. Суша и океан стали сильнее отличаться друг от друга, а нарастание контрастности - всегда позитивное явление для эволюции.

Исчезновение доминантов мезозоя - динозавров - открыло путь эволюции млекопитающих. Считается, что они «совершеннее» птицеподобных динозавров и их эволюция открывает большие возможности для появления разума. Так ли это, или мы делаем подобный вывод потому, что мы сами млекопитающие? Почему мы так уверены в превосходстве млекопитающих и действительно ли вероятный «дино сапиенс» Д. Рассела (Russell, Seguin 1982) и К. Сагана кажется нам «худшим» претендентом на разумность? В общем, и по поводу этого события есть причины всерьез задуматься, считать ли его фазовым переходом.

То же самое и в истории. Катастрофические вымирания конца плейстоцена - начала голоцена уже вполне определенно, не гипотетически, связаны с деятельностью живого и мыслящего существа (Буровский 2010а; Буровский, Пучков 2013). Но ведь это - не акт рождения чего-то нового. Это катастрофа, которая приводит к уменьшению разнообразия, стремительному сокращению кормовой базы человека и массовой смертности людей от голода и болезней.

Новый рост сложности экосистем и появление новых открытых пространств сельскохозяйственных антропогенных ландшафтов скрыты во мраке времен. Бифуркация «Восток - Запад», рождение цивилизации нового типа, античной, очень длительное время вообще никак не сказывается на состоянии земного шара. Как и падение Западной Римской империи. Как и неоднократно происходившая распад-сборка китайской цивилизации (Кульпин 1990).

Все эти события, и в биологической эволюции, и в истории людей, чрезвычайно важны для эволюции части вещества Земли, т. е. для одного из элементов системы. В обоих случаях этот элемент ведущий, определяющий состояние системы в целом. Но конкретно данные события не изменяют систему как таковую. Изменяется (пусть даже «усиливается») только один элемент. В любом случае далеко не всякая бифуркация становится одновременно и фазовым переходом в масштабах Глобальной эволюции.

Фазовый переход без бифуркации

Важнейшая, не оспоренная никем «каноническая веха» - выход жизни на сушу и отделение моря от суши растениями. Но бифуркация ли это? Сомнения возникают уже потому, что «выход жизни на сушу» - полнейшая абстракция. На сушу выходили разные группы животных и растений в разное время и даже на разных материках.

Самые древние палеопочвы найдены в глубоком докембрии - в раннем протерозое; одна из них имеет возраст 2,4 млрд. лет (Еськов 2000). Следует ли считать эту наземную флору водорослей, приспособившихся обитать не в океане, и простейших выходом жизни на сушу? С. В. Мейен полагает, что суша должна была покрыться растительностью к концу девона, в зигенский век (Мейен 1987). Датируют зигенский век весьма различно - от 430 до 390 млн. лет назад. С середины девонского периода известны папоротники (Тахтаджян, Федоров 1974). Возраст куксонии - порядка 415 млн. лет (Там же).

Животные (беспозвоночные) существовали на суше по меньшей мере с ордовика, т. е. задолго до появления высшей растительности (Мейен 1980). С раннего силура (примерно 500 млн. лет назад) возникли и развивались наземные или полуназемные формы ракообразных и пауков. В раннем девоне около 410 млн. лет назад известны насекомые (Glenner 2006). В то же время появляются стрекозы и бабочки (Бей-Биенко 1980). В девонском периоде палеозоя практически одновременно возникают неродственные между собой параллельные группы примитивных земноводных, способных хотя бы короткое время жить на суше. Все они - потомки разных кистеперых рыб (Воробьева 1992).

Правда, не очень понятно, до какой степени земноводные вообще могут быть названы «чисто наземными животными»: ведь для размножения им необходима вода - в нее они выметывают икру. А если их и можно так называть, то неизвестно, какие именно из ископаемых форм были наземными и в какой степени.

Скорее всего, легендарная ихтиостега из верхнего девона, строение скелета которой «является исходным для всех наземных позвоночных» (Морозова 2008: 192), - животное в большей степени водное, чем наземное. Первыми по-настоящему наземными позвоночными животными следует считать тераморфов (они же синапсиды, они же зверозубые), появившихся около 318 млн. лет назад (Россолимо и др. 2004). Чуть моложе непосредственные предки пресмыкающихся - сеймурии. Еще недавно этот род, возрастом около 300-290 млн. лет, даже считался примитивными пресмыкающимися (Орлов 1964).

Получается, что выход жизни на сушу - вовсе не мгновенное событие. Это и впрямь важнейшее поворотное событие эволюции земного шара, но у него нет никаких признаков бифуркации. Система не распадалась на элементы - никаких признаков катастрофы, предшествовавшей выходу на сушу организмов. Событие было сильно растянуто во времени. Если считать началом выхода жизни на сушу появление первых признаков почвы, то процесс шел 2 млрд. лет, если считать с момента появления наземных растений и животных - то порядка 150-200 млн. лет.

Признак бифуркации только один - появление качественно новых ландшафтов, коренное преобразование земного шара. Выход на новую эволюционную ступень есть - а бифуркации нет. То же можно сказать о появлении открытых пространств. Это эволюционное событие часто недооценивается, а ведь именно разреженные леса, саванны, степи - поле ускоренной эволюции крупных позвоночных, приобретения ими новых качеств, включая разум и предразум. Энергетическая основа этого очевидна: в густых лесах резко сужена кормовая база растительноядных: большая часть солнечной энергии, аккумулируемой растениями, уходит на формирование древесины. Средняя величина отчуждения первичной продукции консументами на суше составляет во многих лесных сообществах всего 2 %, а в травяных экосистемах она достигает 30-45 %, иногда даже 60 % и более (см., например: Риклефс 1979; McNaughton 1984; 1985; Пучков 1991; Жерихин 1993).

Но с открытыми пространствами все еще более непросто, чем с «выходом жизни на сушу». Открытые пространства возникают вовсе не вследствие распада предшествующей системы. Процесс этот долгий, постепенный, и к тому же «травяные биомы формировались неоднократно, независимо и разновременно, но всякий раз по одной и той же принципиальной схеме: появление крупных листоядных позвоночных - появление травяных ландшафтов с травоядными позвоночными - быстрая эволюция трав, их потребителей и связанных с ними групп» (Жерихин 1993: 46).

Триасово-юрское вымирание несет в себе все черты бифуркации - оно произошло по эволюционным меркам мгновенно, буквально за десятки тысяч лет. Оно привело к массовым вымираниям, которые освободили место для динозавров. Но динозавры первоначально не были животными крупного размерного класса. Они «вырастают» вместе с открытыми пространствами. Ведь после конца триасового периода и начала мезозоя, с 199,6 млн. лет назад, характерны не только леса из голосеменных типа саговниковых и араукариевых редколесий или «гинкговой тайги», но и «папоротниковые марши с крупными хвощами» (Красилов 1985: 203).

По всем имеющимся данным, папоротники в юрском периоде бывали не только древообразными, но и травянистыми, наподобие современных однолетников (Хохряков 1981; Степанов 2003; Smith еt al. 2006; Korall еt al. 2007). Эти папоротниковые саванны поддерживали гиганты - зауроподы и стегозавры (Буровский 2014). Предполагаемое существование папоротниковых саванн не требовало коэволюции с насекомыми, ведь для распространения папоротниковых насекомые-опылители не нужны. Насекомые-копрофаги также могут быть не нужны, поскольку биомасса папоротниковых саванн могла быть и намного ниже, чем кайнозойских саванн. Соответственно, утилизация навоза осуществлялась другими видами и была более легкой задачей.

В кайнозое известны «саванны без насекомых-копрофагов» - австралийские. То есть навозники там были, но когда на этот уединенный материк завезли коров и верблюдов, вскоре пришлось ввезти туда и европейских жуков-навозников: «…местные навозники не справляются с утилизацией их помета, и накопление неразложенных экскрементов на пастбищах останавливает возобновление трав» (Еськов 2010: 214).

С конца юрского периода появляются и быстро распространяются покрытосеменные растения, с ними связаны другие группы динозавров: цератопсы, гадрозавры, анкилозавры. Вытеснение папоротниковой саванны покрытосеменными дозлаковыми растениями тоже не было бифуркацией - система не погибала, не распадалась и не собиралась заново. Один тип открытых пространств постепенно сменял другой. Так «саванна слонов» сменила «саванну мастодонтов».

Бифуркации нет - но «в позднем меловом периоде, после смены мезофита кайнофитом, уже существовали экосистемы, приближенные к классическим саваннам, - низкая травянисто-кустарниковая растительность с отдельными преимущественно покрытосеменными деревьями как живущих, так и вымерших семейств и порядков» (Буровский 2014). «Динозавровые саванны» располагались тогда в низких и средних широтах, а высокие и часть средних широт были заняты своего рода «паратайгой» из хвойных и гинкговых деревьев (Жерихин 1993; Еськов 2010).

Цератопсы, гадрозавры и анкилозавры позднего мела - животные одного размерного класса с африканскими слонами, носорогами и бегемотами. При очень высокой плотности популяции они оказывали гигантское воздействие на растительность, создавая и поддерживая в Северной Америке и Восточной Азии открытые леса и саванны, где быстро отраставшая травянистая и кустарниковая растительность играла не меньшую либо большую роль, чем древесная.

После массового вымирания динозавров и, соответственно, исчезновения из экосистем животных доминантного класса саванны на Земле вообще надолго исчезли, по крайней мере, их площадь чрезвычайно сократилась. Большая часть растений «динозавровых саванн» вымерла (Жерихин 2003), что доказывает обоюдную и сильную зависимость мегафауны и флоры открытых пространств и то, что именно животные доминантных классов создают открытые пространства. А затем саванны появились, причем в разное время и в трех разных местах: в Азии и Северной Америке, которые тогда были соединены, в Южной Америке их создали крупные плацентарные млекопитающие.

Носорогообразные эмбритоподы, обитавшие 35-30 млн. лет назад, - уже явные гиганты открытых пространств. Они считаются обитателями болотистых областей и почему-то даже мангров, хотя строение их ног типично для всех гигантов и совершенно не обязательно связано с обитанием в болотистых местах. А строение зубного аппарата «указывает на раннюю стадию приспособления к питанию жесткой растительной пищей» (Kemp 2005: 134).

Дальнейшая эволюция без всяких бифуркаций породила сменяющие друг друга биоценозы вплоть до саванн и степей геологической современности. Внешних катастроф происходило немало, но все они были локальными, как и внутренние катастрофы: вымирания видов, родов и биоценозов. В такой перспективе эволюция трав выделила «злаки… [которые] оказались адаптированы к умеренному объеданию». Их эволюция была «направлена на адаптацию к регулярному объеданию вегетативных органов» (Жерихин 1993: 42).

Действительно, злакам необходимо постоянное стравливание, без него их рост замедляется. Коэволюция трав и травоядных способствовала становлению у последних гигантизма и все более сложного поведения. Из Азии - Северной Америки саванны и их фауна около 30 млн. лет назад проникают в Европу, которая тогда соединяется с Азией… Там начинается массовое вымирание местных животных. Чуть позже, около 25 млн. лет назад, саванны появляются и в Африке, где тоже возникают свои гиганты.

Южная Америка на протяжении большей части кайнозоя, около 50 млн. лет, оставалась практически изолированной от остального мира. Сначала там развилась совершенно особая фауна копытных, представленная совсем другими отрядами травоядных существ. Этой фауне посвящена обширная литература (Орлов 1963; Черепанов, Иванов 2001; Kemp 2005; Mьller 1989), но не она сама по себе является сегодня нашей темой.

То ли 6, то ли 3 млн. лет назад Северная Америка соединяется с Южной и происходит грандиозный «обмен» животными этих материков. После «великого межамериканского обмена» в Южную Америку с севера хлынули мастодонты, стегомастодонты, верблюды, лошади, тапиры и олени, медведи, кошачьи и псовые. Обмен имел катастрофические последствия для фауны Южной Америки, но многие звери сохранились до начала голоцена (Буровский, Пучков 2013).

В Южной Америке открытые пространства появляются даже несколько раньше, чем в Северной Америке и в Азии: уже 35 млн. лет назад здесь существовали саванны, в которых сменялись доминантные группы гигантских травоядных. Вероятно, «саванны пиротериев» сменялись «саваннами нотоунгулятов» примерно так же, как «саванны индрикотерия» в Арктогее - «саваннами мастодонтов» (гиппарионовой фауной). Вероятно, возникали и «саванны гигантских грызунов».

Девяносто миллионов лет назад будущая Австралия объединялась в огромный континент Сахул вместе с колоссальным островом Новая Гвинея и островами поменьше: Новой Каледонией, островами Фиджи, Соломоновыми островами. Этот континент медленно дрейфовал на север, к экватору. В наше время находятся люди с богатым чувством юмора: они предлагают покупать землю в середине Австралии, в пустынях. Стоит эта земля гроши, а ведь «всего» через 50 млн. лет Австралия будет находиться близ экватора, в ней возникнет совершенно замечательный климат…

В Австралии вышедшие в крупный размерный класс сумчатые создали открытые пространства позднее, чем на других континентах. По крайней мере, неизвестны гиганты австралийской фауны старше 2 млн. лет (Martin, Klein 1984: 600-628; Groeke 2007; Webb 2008). Природа Австралии исключительно архаична, и архаичны ее саванны. Почвы Австралии считаются самыми неплодородными и самыми бедными питательными веществами из почв всех континентов. Здесь чудовищная эрозия, заставляющая вспомнить ранние этапы истории Земли.

Как мы видим, сроки появления открытых пространств вообще невозможно установить: это как минимум 5 разных событий, произошедших в разное время и на разных континентах. Пять «черновиков Господа Бога». Четыре из них завершились бифуркациями, но ни в одном случае не возникли как следствие бифуркации.

Появление разума: опять планетарная революция без бифуркаций

Восточная Африка, где шел процесс очеловечивания наших с вами непосредственных предков, - район мозаичных ландшафтов, территория с контрастными условиями. Здесь имелись наиболее сложные организмы, ушедшие по пути цефализации дальше остальных. Само обитание в мозаичных ландшафтах способствует возникновению и наиболее сложных организмов, и наиболее сложно организованных надорганизменных систем - и не только биоценозов, но и стайной и семейной организации.

Тот сравнительно небольшой район, в котором, собственно, и шел процесс антропогенеза - современная Эфиопия, окрестности Великих озер Альберт, Виктория, Ньяса, Танганьика (лежащих в понижениях, образованных расходящимися литосферными плитами) и окаймляющих их высоких плоскогорий, - отличается крайней мозаичностью даже на фоне региона в целом.

Согласно гипотезе Г. Н. Матюшина, континентальный рифтовый разлом, возможно, привел к обнажению урановых пород и возникновению того, что автор назвал «урановым котлом над Африкой» (Матюшин 1982: 144). Во всяком случае, процесс антропогенеза проходил как раз в районах рифтового разлома. Ведь и знаменитое Олдувайское ущелье образовано расходящимися геологическими структурами, благодаря чему в этом ущелье и обнажены породы весьма приличного возраста. Наблюдения за костными останками многих существ - современников австралопитека позволили и многим другим исследователям утверждать, что эти виды живых существ подвергались сильному радиационному воздействию.

Приходится сделать вывод, что процесс антропо- и культурогенеза протекает в весьма сложных условиях, чрезвычайно далеких от равновесия. А кульминация этого процесса - момент возникновения небольшой популяции erectus'ов - протекала в среде, переживающей катастрофические последствия рифтового разлома.

Здесь опять наблюдаются все знакомые признаки: наложение внешних и внутренних факторов экстремального периода развития; генезис множества новых форм жизни; небольшая популяция, в ко-
торой возникли самые ценные новые признаки, легшие в основу нового канала эволюции. И что очень характерно - экстремальный период развития теперь вызывает очень продолжительную бифуркацию, дольше последующего инерционного периода.

Наверное, опустынивание Африки (Pickering, Bunn 2007; Rogers et al. 1994) можно рассматривать как внешний экстремум для приматов, вынужденных покидать леса и оказывающихся на открытых пространствах. Несчастные брахиаторы, то есть «рукоходящие» приматы, вынуждены были ходить по земле, а руки у них оказывались свободны для орудийной деятельности. Наверное, изменение природной среды можно рассматривать как «внешний» экстремум для предлюдей.

Вынужденное приспособление к жизни в саванне, а тем более в этой исключительно непростой среде, части популяций предлюдей можно рассматривать как бифуркацию. Ведь одни «пошли в люди», а другие - не пошли. Но глобальной бифуркации в этот период не было, а процесс становления разума оказывается продолжительным, противоречивым и не во всем понятным.

Действительно, самые ранние находки обработанных камней относятся к 3,5-4 млн. лет назад. В 2010 году стало известно, что австралопитеки охотились на крупных животных и изготавливали каменные орудия (Zeresenay et al. 2006).