Проблема смысла истории с точки зрения логики

44

Философия и общество 3/2005

Размещено на http://www.allbest.ru/

25

проблема смысла истории с точки зрения логики

А.С. Хоцей

Проблематичность тех или иных трудных проблем философии имеет разные корни. Однако не будет новостью сказать, что в немалом числе случаев она обусловлена чисто «техническими» обстоятельствами и, в первую очередь, нечеткостью формулировок соответствующих проблем и произрастающими на этой почве логическими ошибками в размышлениях обсуждающих их мыслителей. Это, в частности, обнаруживается в сочинениях многих авторов, пишущих на тему смысла истории (а также и родственную ей тему смысла жизни). Затруднения, испытываемые при решении данной проблемы, сплошь и рядом проистекают из простого небрежения логическим законом тождества, то есть из того, что упомянутые авторы не затрудняют себя тем, чтобы предварительно прояснить значения употребляемых ими слов «смысл» и «история», а также выражения «смысл истории». Прав С. Н. Баранец, отмечающий, что «многозначительность темы смысла истории довольно часто преувеличивается, и это преувеличение является ...прямым следствием ее многозначности, но отнюдь не какой-то особенной, ни с чем не сравнимой глубины». И уж тем более нельзя не согласиться с ним в том, что «задача теоретического исследования проблемы смысла истории» для своего решения требует перевода этой проблемы «в понятийную конструкцию, внятную и логически верную» Баранец, С. Н. Проблема смысла истории: современные перспективы социально-фило-софского анализа (ст. первая) // Труды членов РФО. Выпуск 4. - 2003. - С. 47..

Настоящая статья как раз и представляет собой попытку пойти по указанному пути. Притом, дабы решить эту задачу с должной степенью убедительности (а также ввиду того, что логика сегодня не у всех в чести), я вынужден начать защиту провозглашенного тезиса издалека - с обоснования самой правомочности логических законов.

логическая конструкция однозначность смысл история

1. ПОЧЕМУ НЕОБХОДИМО ВЫПОЛНЯТЬ ТРЕБОВАНИЯ ЛОГИКИ?

а) Сфера юрисдикции законов логики

Логика определяется как наука о правилах мышления «Логика связана с правилами правильного мышления при оперировании с истинами» (Больцано, Б. Учение о науке. - СПб.: Наука, 2003. - С. 474).. Причем любого, а не какого-то особого, узкоспециализированного. О чем бы мы ни мыслили и что бы мы ни мыслили (об указанном чем-то), но если мы действительно мыслим, если налицо именно мышление как определенный процесс нашей умственной деятельности, то налицо и некая упорядоченность, структура, «технология» этого процесса, которые описываются (и нормативно задаются) не чем иным, как законами (правилами) логики.

Отсюда следует ряд выводов. В частности, например, такой, что данные правила нельзя отождествлять с правилами научного познания (а тем более - с правилами только естественнонаучного познания). Логичность - не научность. Они соотносятся, как общее и частное, как род и вид. Наука, конечно, обязана быть логичной. «Логика есть неустранимое требование всех наук» Гуссерль, Э. Логические исследования. - Минск: Харвест; М.: АСТ, 2000. - С. 42., однако ее требования обязательны не только для ученых: их должен выполнять всякий, кто берется что-либо доказывать (умозаключать от посылок к выводам) или хотя бы утверждать (формулировать осмысленные суждения). Сегодня, скажем, сложилась такая ситуация, что, с одной стороны, многие философы считают философию не наукой, а с другой - популярны философские школы, вообще скептически (и даже нигилистически) настроенные в отношении науки и ее методов. Соответственно и те и другие отказываются придерживаться требований научной методологии: первые - на том основании, что к собственно философскому познанию она-де неприменима, вторые - из общего концептуального презрения к научности как таковой. Я не разделяю данных взглядов, однако давайте представим, что они верны и философы действительно вправе игнорировать научные методы, - из этого еще никак не следует, что философия, тем самым, освобождается и от обязанности быть логичной.

Равным образом неправомерно отождествлять требования логики и с программными установками каких-либо локальных философских школ - например, логического позитивизма или аналитической философии. Хотя императив последней («не следует приступать к занятиям философией без определения значения терминов того языка, которым ты будешь пользоваться» Никоненко, С. В. Английская философия XX века. - СПб.: Наука, 2003. - С. 8.), по сути, есть не что иное, как парафраз закона тождества, отсюда еще не следует, что руководствоваться правилом обязаны лишь те, кто открыто провозглашает свою приверженность его соблюдению. Логичность мышления обязательна не только для представителей указанных школ.

С обратной стороны, выступать в защиту требований логики вовсе не значит быть неопозитивистом. Само по себе соблюдение правил мышления не предполагает ни сосредоточения внимания исследователей на проблемах языка, ни отрицания метафизики.

Так что повторяю: предписания логики суть требования не только науки и не только какой-то локальной философской школы. Это правила мышления вообще, которые обязан уважать (и, главное, соблюдать) всякий мыслящий.

б) Закон тождества

Одним из указанных правил и является закон тождества, гласящий, что в конкретном рассуждении «А» всегда должно выступать именно как «А», не превращаясь по ходу дела то в «В», то в «С» и далее по алфавиту. Иными словами, этот закон провозглашает необходимость (для правильного мышления) обеспечения строгой определенности представления о предмете мысли или, что то же, однозначного понимания обозначающего данный предмет термина (во всех случаях его употребления в рамках конкретного рассуждения). Если, например, некая конструкция на четырех ножках исходно названа нами словом «стул», то и впредь, произнося «стул», мы обязаны иметь в виду (представлять себе) именно данный объект, а не что-то иное, тем или иным образом сходное с ним, - не стол (чье наименование звучит и пишется почти одинаково), не лошадь (тоже имеющую четыре ноги), не шкаф (принадлежащий тому же роду - мебели) и не табурет (предназначенный для выполнения той же функции).

Точно так же следует обращаться и со всеми другими словами, и в том числе с терминами «смысл» и «история», составляющими выражение «смысл истории». Тут тоже, прежде чем приступать к конкретным рассуждениям, необходимо точно установить, что за объекты мы именуем данными терминами, и далее использовать последние только строго «по назначению».

Впрочем, эта тема требует более детального рассмотрения. Кажущаяся очевидность необходимости определенного и однозначного понимания терминов (в рамках конкретного рассуждения) может оказаться действительно только кажущейся. По крайней мере, в истории философии высказывались и такие мнения, что указанная необходимость обязательна далеко не всегда, что тут встречаются отдельные исключения. Так, в свое время отечественный философ П. С. Юшкевич, отмечая тот факт, что, в отличие от научных понятий, которые «все определенны и однозначны… философские понятия... какие-то "мерцающие"», истолковывал сие отнюдь не как следствие их недоопределения, отражающего нечеткость бытующих представлений о сущностях тех объектов, которые именуются данными терминами, а как имманентную особенность (и чуть ли не достоинство) философии. «Расплывчатость, "мерцание" философских понятий», по его мнению, «не есть случайный признак их, продукт недостаточного расчленения и обработки», а есть «их существенная составная черта» Юшкевич, П. С. О сущности философии // На переломе. Философские дискуссии 20-х годов. - М.: Политиздат, 1990. - С. 153..

Данная позиция как раз предполагает то, что не все слова подсудны логическому закону тождества, что существуют и такие термины (конкретно - философские), которые не могут быть строго определены. (Подчеркиваю: выражение «не могут быть» указывает тут на принципиальную невозможность, а не на простую трудность предприятия или его невыполнимость при имеющемся багаже знаний.) Этот вызов нельзя оставить без ответа. Отсюда наш следующий вопрос.

в) Возможна ли строгая определенность философских терминов?

Для прояснения данного вопроса нет нужды подвергать детальному разбору аргументы собственно П. С. Юшкевича - хотя бы ввиду практически полного их отсутствия. Лучше рассмотреть проблему в общем (ведь всегда предпочтительнее найти общее решение «Общие предложения по возможности должны предшествовать особенным… поскольку последние могут быть выведены из общих в качестве следствий» (Больцано, Б. Учение о науке. - С. 443).). Что вообще в состоянии принципиально воспрепятствовать строгому определению какого-либо термина? Ясно, что непринципиально этому препятствует многое - от плохого знания нами предмета до неспособности, неумения или даже, пуще того, нежелания строго определять. Однако все эти обстоятельства случайны и преходящи. Гипотетические препоны, отрицающие строгую определимость термином в принципе, должны обнаруживаться в чем-то ином.

Более того, их вообще следует искать не в природе субъекта. Ведь речь у нас идет не о невозможности строгого определения всех слов вообще На такой обшей невозможности настаивает К. Поппер (Открытое общество и его враги. Т. 2. - М.: Феникс, 1992. - С. 18-29), но объем данной статьи, к сожалению, не позволяет мне рассмотреть его аргументы., а лишь о невозможности этого для отдельных терминов (некоего их особого класса). Но раз имеются термины, которые мы в состоянии строго определить, то, стало быть, мы способны строго определять, и невозможность строгого определения некоторых терминов порождается не природой человека. Тот же ход мысли понуждает отвергнуть в качестве причины указанной невозможности также и общую природу терминов. Поскольку часть их может быть строго определена, постольку невозможность строгого определения другой их части не может проистекать из природы терминов вообще. Она может тут порождаться только некоей особенностью самого данного частного класса терминов.

Причем, как понятно, - особенностью не их форм, а их содержаний. Определенности слов - суть определенности их значений, задаваемые тем, что за ними стоит (то есть определенностями того, именами чего эти слова являются). Здесь же обнаруживаются, во-первых, некие представления, обитающие в наших головах (в виде не только конкретных образов, но и абстракций), и, во-вторых, реальные объекты как источники формирования большинства указанных представлений. В отношении слов (и соответственно такой их разновидности, как научные термины) реальные объекты выступают их денотатами, а представления - их (слов) значениями.

При этом у всех слов есть значения (то есть за каждым из них стоит соответствующее представление), но не у всех - денотаты. Слов (как значащих) А незначащих слов просто не бывает. «Слово, лишенное значения, не есть слово; оно есть звук пустой» (Выготский, Л. С. Психология. - М.: ЭКСМО-Пресс, 2000. - С. 464). не может быть без представлений. Но сами представления вырабатываются не только в ходе восприятий реальных объектов. Разумеется, данные восприятия лежат тут в основе, так сказать, первичны, но, отталкиваясь от них, наш мозг в состоянии комбинировать их результаты (то есть те же представления) уже вполне произвольно, формируя и такие представления, которые не соответствуют чему-либо в реальности. И эти представления также обозначаются какими-то словами, которые, тем самым, оказываются значащими, но не имеющими денотатов. Например, слово «кентавр» имеет значение (за ним стоит представление о человеко-лошади), но не имеет денотата (ибо в реальности человеко-лошадей нет).

Итак, слова имеют значения лишь постольку, поскольку они для нас что-то значат - не в ценностном смысле, а содержательно, как обозначающие нечто знаки. А значат они для нас в этом смысле что-либо только тогда, когда их восприятия вызывают в нашем мозгу какие-либо определенные представления: каждое слово - свое. Вот эти представления и являются значениями этих слов «Смысл слова... представляет собой совокупность всех психологических фактов, возникающих в нашем сознании благодаря слову» (Выготский, Л. С. Указ. соч. - С. 498).. Описание же конкретного представления выступает определением значения того слова, которое его вызывает (обозначает). Отсюда строгость определений слов есть точность описаний обозначаемых ими представлений и ее объективным основанием является определенность этих представлений. Именно к последней сводится действительная определенность значений, придаваемых нами терминам. Если она налицо, то после поименования данного определенного представления неким словом-знаком (в результате чего оно ставится в отношение к этому знаку и приобретает статус его значения Точно так же, как (пользуясь примером Б. Рассела) мужчина, оставаясь сам по себе мужчиной, при рождении у него ребенка приобретает еще и статус отца.) формальное определение этого слова является уже чисто технической задачей и сводится лишь к адекватному описанию указанного представления.

Соответственно возможность строгого определения терминов обусловливается возможностью формирования четко определенных представлений. И вопрос у нас теперь стоит так: что может воспрепятствовать определенности тех или иных наших представлений? Тут сразу обнаруживается, что представления, являющиеся вторичными продуктами деятельности мозга, то есть фантазиями и научными идеализациями (как-то: представления о кентавре, абсолютно упругом теле, нерастяжимой нити и пр.), в данном отношении зависят лишь от нас самих. Нафантазировать (и наидеализировать) мы себе можем все, что угодно (в отношении идеализаций - все, что требуется по условиям решаемой научной задачи), и с любой степенью четкости (точности). Значит, в поле нашего зрения остаются только представления, «навеянные» нам реальными объектами. Чем же может быть обусловлена принципиальная нечеткость таких представлений?

Принципиально неопределенность представления об объекте может быть обусловлена только неопределенностью самого данного объекта. Во всех остальных случаях (когда объект обладает определенностью) расплывчатость нашего представления о нем - результат лишь наших собственных недоработок, вызванных все теми же уже упоминавшимися выше незнанием, неспособностью, неумением и нежеланием. Но что мы именуем определенностью объекта? По сути, некую его отграниченность от всего прочего (здесь не случаен корень «предел»), причем не только и не столько пространственного, сколько «качественного» плана (ведь далеко не все объекты обладают пространственными характеристиками), при котором отграниченностъ выступает не как отдельность, а как отличие. Определенность есть не что иное, как обладание отличительными чертами.

С другой стороны, для бытия определенности объекта нужна еще и его тождественность самому себе на протяжении какого-то времени. Без этой его длящейся самотождественности просто не будет и его отличия от чего-то другого, ибо тогда, собственно, нечему будет отличаться. Отличительные черты объекта сами должны быть устойчивыми, сохраняющимися в качестве определяющих его признаков. Таким образом, определенность есть устойчивое отличие от иного, одновременно являющееся тождеством с самим собой. Отсюда всякий объект, который хоть как-то устойчив, то есть сохраняется какое-то время как данный, как тождественный себе и вместе с тем отличный от всех прочих объектов, - всякий такой объект обладает определенностью.

Скажу больше: только о таком объекте можно утверждать, что он есть вообще - как реальный объект, как нечто сущее. То, что не обладает устойчивыми отличительными признаками, будучи либо тотально изменчивым (в духе Гераклита), либо ничем не отличающимся (включая сюда и пространственную отдельность) от всего прочего (в духе «Одного» элеатов), то попросту не существует, а не только не может являться объектом нашего познания и денотатом какого-либо представления (и слова). Абсолютная неопределенность (в обеих ее указанных ипостасях) есть характеристика Небытия, абсолютного Ничто. Все, что реально есть, необходимо обладает определенностью - ибо именно ее наличием и определяется само существование чего-либо. Какой бы феномен мы ни взяли, он и онтологически существует, и гносеологически дан нам лишь в силу его обособленности (отличия и отдельности) от всех прочих феноменов. А следовательно, тут всегда имеется то, на что можно опереться при выработке четкого (то есть отличного от всех других имеющихся в мозгу представлений) представления об объекте, а затем - и строгого определения значения обозначающего его термина.

Отсюда все слова (включая философские термины), если они хоть что-нибудь значат, могут быть конкретизированы в своих значениях, а затем и строго отличены в своих определениях.

г) Соотношение определенности и однозначности и возможность последней

Итак, любому термину может быть придано определенное значение. Но строгость терминов не сводится только к этому. Требованием логики, как отмечалось, является также и однозначность слов, то есть обозначение каждого особого представления специальным термином. Большинство слов живого языка многозначно. «Язык не удовлетворяет уже первому требованию, которое к нему… должно быть предъявлено (с целью ограждения его от ошибок. - А. Х.), - требованию однозначности» Фреге, Г. Логика и логическая семантика. - М.: Аспект Пресс, 2000. - С. 154.. Так, скажем, русское слово «ключ» обозначает и «металлическое приспособление для запирания и отпирания замка», и «гаечный ключ», и «бьющий из-под земли источник, родник» Словарь русского языка: в 4 т. - М.: Русский язык, 1985-1988. Т. 2, 1986. - С. 61..

При этом обращаю внимание на то, что все перечисленные значения данного многозначного слова вполне определенны. Многозначность термина - совсем не то, что его неопределенность. У слова может быть сколько угодно значений - из их многочисленности никак не проистекает непременность их неопределенности. Скорее, напротив: чем больше у слова значений, тем они должны быть определеннее, иначе мы просто не сможем и распознать их как особые значения. Ведь неопределенные значения суть неразличаемые значения. Слово, объективно обозначающее ряд неопределенных представлений, субъективно должно казаться нам обладающим лишь одним значением. Осознание самого того, что у него несколько значений, напрямую обусловливается не чем иным, как осознанием определенностей этих значений (представлений). Отсюда там, где имеется неопределенность, нет многозначности (не объективно, а как осознаваемого, данного нам феномена), а там, где налицо явная многозначность слова, не может быть неопределенности его значений. Нестрогость определения слова и его явная многозначность - это две разные и даже, более того, отрицающие одна другую нестрогости.

В связи с этим перед нами встает дополнительный вопрос о возможности искоренения многозначности терминов, на который ответить не в пример легче, чем на вопрос о возможности строгих определений слов. Ибо это вопрос попросту о том, можем ли мы каждое особенное свое представление обозначить отдельным знаком. И ответ тут очевиден: разумеется, можем. Поскольку это зависит не от каких-то внешних, не подчиняющихся нам обстоятельств, а исключительно от нас самих - от нашей доброй воли и желания.

д) Необходимость строгости терминов

Таким образом, при желании любой термин может быть сделан строгим. Однако не все, что можно, обязательно нужно. Поэтому есть резон еще раз подробно остановиться на вопросе о движущих нами в данной области мотивах. В связи с чем логика выдвигает требования определенности и однозначности терминов? Как пишет Больцано, «каждый знак должен воспроизводить в душе читателя вполне определенное и единственное представление» (Больцано, Б. Учение о науке. - С. 451).

Начну с однозначности - как более простого. Она необходима затем, что многозначность слов мешает успешной коммуникации. При использовании таких слов собеседникам, чтобы понять друг друга, приходится прилагать дополнительные (и подчас немалые) усилия. Тут лишь контекст подсказывает (в той или иной степени), что именно имеет в виду говорящий, произнося конкретное многозначное слово, какое его значение подразумевает в каждом особом случае. И никто при этом не застрахован от ошибок. Слова с одним значением не создают таких проблем. Их употребление гарантирует от возможного неверного понимания собеседника (или автора письменного текста). Так что логическое требование однозначности преследует цель, по меньшей мере, облегченного, а по большей - гарантированного взаимопонимания.

При этом стоит отметить, что, затрудняя коммуникацию и провоцируя ошибки понимания чужой речи, многозначность терминов тем не менее не препятствует собственному мышлению конкретного человека. Всякий говорящий или пишущий, разумеется, отдает себе отчет в том, какие значения он придает тем или иным многозначным словам. Его могут неправильно понять только со стороны, но сам он всегда понимает, что говорит или пишет (понимает, конечно, не вообще, а лишь касательно значений употребляемых им многозначных слов). И то же самое характерно для «внутренней речи» личности, для мышления. Мысля и нередко по форме оперируя при этом словами, мы на деле всегда непосредственно оперируем именно их содержаниями, значениями, то есть стоящими за словами представлениями «Внутренняя речь есть в значительной мере мышление чистыми значениями» (Выготский, Л. С. Психология. - С. 503).. И если последние определенны, то проблем нет. В мышлении, являющемся личностным, внутренним, а не коммуникативным процессом, не может быть ошибки взаимопонимания. Свои собственные мысли мы всегда понимаем правильно - даже когда для их выражения пользуемся многозначными словами. Нам не нужно пояснять себе, какие значения мы придаем последним в каждом конкретном случае.

Куда сложнее обстоит дело при неопределенности значений слов. Если однозначность терминов желательна, но связанные с нею помехи препятствуют лишь коммуникации, то неопределенность значений слов мешает прямиком мышлению. Причем под неопределенностью я, естественно, понимаю здесь не отсутствие определений слов, а отсутствие именно определенностей их значений, то есть толкую о неопределенности тех представлений, которые за ними стоят. Отсутствие определений слов - не отсутствие определенностей их значений Недоучетом этого обстоятельства и обусловлены, в основном, вышеупомянутые затруднения К. Поппера, разбор которых я оставил за рамками данной статьи.. Ситуация, при которой слова не имеют строгих определений, описывающих обозначаемые ими представления, достаточно распространена. Наличие указанных описаний (приводимых в толковых словарях) совсем не требуется для наличия определенности значений слов. Ведь тут первично наличие четкого представления. Если есть такое представление, то и значение именующего его слова на деле определенно. Мы легко понимаем это слово, связывая его с данным представлением. Строгое определение термина, то есть точное описание стоящего за ним представления, при этом, повторяю, является уже делом техники и даже не всегда обязательно Кстати, отмеченное различие определения термина и определенности его значения (то есть стоящего за ним представления) выражается еще и в том, что даже в тех случаях, когда дать четкое определение слова крайне трудно (ввиду, например, исключительной сложности требующего описания представления), это еще не значит, что значение его нам не ясно. Трудность выработки определений слов зависит не только и не столько от степени определенности представлений, знаками которых эти слова являются (напрямую от степени определенности зависит не трудность, а возможность указанной выработки), сколько от характера самих представлений: иные из них описать проще, а иные - сложнее. Скажем, представления, выраженные образами, хотя бы и вполне отчетливыми, труднее передаются словами, чем абстракции, при том, что все определения вербальны..

Так что надо отличать отсутствие формального определения термина от отсутствия реального понимания его значения, то есть от отсутствия определенности стоящего за всем сим представления. Проблемы для мышления создает лишь неопределенность этого представления (и сводящегося к нему значения слова), а не то, что мы не удосужились описать оное, дав тем самым определение слова. Повторяю, мы мыслим на деле вовсе не словами (и уж тем более не их определениями - описаниями значений), а непосредственно их значениями, то бишь имеющимися у нас в головах представлениями (как бы они ни были отвлеченны). Вот и получается, что если мы имеем четкие представления, но не выработали строгих определений обозначающих их слов, то это может сказаться лишь на эффективности нашей коммуникации, но не мышления. Если же у нас отсутствует определенность самих представлений, то и наше мышление тоже оказывается неопределенным. Оперирующий такими представлениями (и соответственно словами с неопределенными значениями) человек, по сути, не знает толком, о чем он мыслит. Со всеми вытекающими отсюда последствиями по части результатов такого мышления.

К этому полезно добавить, что фантастические и идеализированные представления не могут быть неопределенными сами по себе, ибо здесь достижение определенности - дело нашей доброй воли. Объективная неопределенность - участь представлений, имеющих денотаты. Но в чем она конкретно выражается? В том, что мы не отличаем представляемый объект от некоторых других объектов (именно только от некоторых, а не от всех вообще: иначе бы мы имели дело с абсолютной неопределенностью, с полным отсутствием представления), которые на деле отличны от него. Представления обо всех данных объектах при этом сливаются у нас в головах в некое «монолитное (при всей своей туманности) единство». И когда мы мыслим о чем-либо, пользуясь этим совокупным представлением или имея его самое своим предметом, то мы оперируем де-факто целым набором разнообразных представлений. «Денотату» такого неопределенного представления приписываются свойства многих различных объектов. Неопределенность тут есть фактическая многоденотатность. При том, конечно, что сами мы убеждены, что «на руках» у нас представление лишь об одном объекте.

Одновременно и значения слов, обозначающих такие представления, столь же неопределенны, и определения этих слов не могут быть строгими, что создает дополнительные трудности не только для мышления, но и для коммуникации. Применение слов, имеющих неопределенные значения, затрудняет взаимопонимание еще больше, чем осознаваемая их многозначность. Во втором случае хотя термин и один, но разные его значения все-таки четко прописаны. В первом же - сливаются сами значения. Налицо та же многозначность, но уже осознаваемая как однозначность, отчего не помогает и контекст. Поскольку по нему не о чем догадываться, а точнее, поскольку по нему никто и не пытается о чем-либо догадаться, ибо все уверены, что, употребляя данное слово, говорят всегда об одном и том же.

Таким образом, неопределенность значения термина - это его неосознаваемые, во-первых, многоденотатность, а во-вторых, многозначность. Если мы знаем, что некое слово имеет несколько значений, то мы не затрудняемся с его пониманием в конкретных контекстах, а также в собственном мышлении. Однако когда мы не дифференцируем разные значения (то есть денотаты) какого-либо реально многозначного термина, то неизбежна путаница как при его восприятии в чужой речи, так и при его использовании в собственном размышлении. Поэтому определенность значений слов необходима: без нее невозможно правильное и результативное мышление.

Применим теперь эти общие соображения к частному случаю рассуждений о смысле истории.

2. ПРОБЛЕМА СМЫСЛА ИСТОРИИ

а) Алгоритм решения проблемы: иерархия вопросов

Как сказано, решение проблемы смысла истории логически правильно начать с задания значений терминов «смысл» и «история». При этом, прежде всего, обращаю внимание читателя на то, что выяснение данных значений представляет собой поиск ответов на вопросы «Что такое смысл?» и «Что есть история?», а не на вопрос «Каков смысл истории, в чем он заключается?», которым с ходу привыкли задаваться практически все авторы сочинений на заданную тему. Но как можно выяснять, каково из себя некое нечто, не выяснив прежде, о чем конкретно идет речь, что есть это нечто? Бессмысленно, например, задаваться вопросом о цвете розы, если вообще не знаешь, что такое цвет (или сама роза), и отождествляешь его то с запахом, то с формой. Так что вопрос «Что есть X?» при решении любой проблемы является первичным. Лишь разобравшись с ним, то есть в нашем случае лишь задав некие определенные значения терминов «смысл» и «история», можно двигаться дальше.

Однако опять-таки еще не прямиком к вопросу о том, каков смысл истории. Ведь придание конкретных значений словам «смысл» и «история» может привести и к тому, что они окажутся несочетаемыми и, тем самым, выражение «смысл истории» не будет обладать никаким значением. (Это, как понятно, проблема его логической истинности.)

Такое вполне может случиться, если, например, словом «история» мы обозначим объект одного класса, а словом «смысл» - атрибут Легко заметить, что слово «смысл» обозначает нечто такое, что не имеет самостоятельного существования, а является лишь принадлежностью самостоятельно сущего. Сами по себе существуют вещи, происходят события и т. п., но смысла самого по себе не бывает. Он всегда обнаруживается в чем-то, приписывается чему-то. «Смысл в нашем понимании есть всегда смысл чего-то и для кого-то» (Леонтьев, Д. А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности. - М.: Смысл, 2003. - С. 83). объектов других классов. Так, дерево не может бегать, а округлость - быть свойством квадрата, отчего словосочетания «бегущая береза» и «круглый квадрат» первое - бессмысленно, а второе - вообще абсурдно. Так можно ли заранее с уверенностью утверждать, что то же самое мы не имеем и в выражении «смысл истории»? В основе нашего понимания чего-либо, увы, лежит привычка, отчего все, к чему мы привыкли, обычно кажется нам понятным. Вот и выражение «смысл истории», издавна используемое, никак не режет наш слух. Но кто знает, как все обернется, если мы дадим себе труд вдуматься в составляющие его слова, поразмыслить над их значениями?

Так что вторым этапом решения проблемы смысла истории должно выступать прояснение вопроса о том, есть ли у выражения «смысл истории» значение (в случае положительного ответа на который, впрочем, здесь сразу же окажется установленной и конкретика этого значения. Ведь нельзя узнать, есть ли у какого-либо словосочетания значение, не поняв вместе с тем и его содержания).

Но, и установив, что выражение «смысл истории» имеет некое значение, мы все равно еще не вправе будем (уж теперь-то!) перейти к вопросу о сущности этого смысла. Ибо обладание значением (выражающееся в присутствии в наших головах соответствующего представления) еще не гарантирует наличия у слова или словосочетания денотата. Тут в повестку дня встает уже проблема не логической, а практической истинности. Напомню, что слово «кентавр» и «расшифровывающее» его выражение «получеловек-полулошадь» имеют значение. Однако кентавров тем не менее не существует. Отчего браться выяснять их цвет, запах и пр. (да еще и спорить по сему поводу) - пустое занятие. Здесь мы в состоянии нафантазировать себе все, что ни пожелаем, тогда как реальные объекты имеют (или не имеют) не менее реальные атрибуты, с которыми так не посвоевольничаешь. Отсюда следующим пунктом перед нами выдвигается вопрос: «Есть ли у истории смысл?» Или: «Имеет ли выражение "смысл истории" (при заданном исходными значениями слов "смысл" и "история" его значении) денотат, обозначает ли оно реальный объект?»

И тогда, когда мы и на этот вопрос ответим положительно, на очередь у нас встанет, наконец, вопрос и о сущности указанного смысла (при том, что отрицательный ответ снимет проблему вообще).

б) Мое понимание термина «смысл»

Итак, нам следует начать с выяснения значения термина «смысл». Прежде всего, подчеркну, что русское слово «смысл» - однокоренное со словом «мысль», «русское "смысл" означает "с мыслью"» Леонтьев, Д. А. Указ. соч. - С. 8.. Обладать смыслом - значит быть как-то связанным с мыслью (денотатом слова «мысль»), быть оплодотворенным мыслью, или, более общо, быть каким-то образом осмысленным. Каким именно образом?

Отвечая на этот вопрос, отличим для начала выражение «быть осмыслеННым» от выражения «быть осмыслеНым»: первое означает «заключать мысль в себе», а второе - «подвергнуться внешнему осмыслению, то есть быть познанным и понятым». Какому из этих выражений (и пониманий) следует отдать предпочтение? Мне кажется очевидным, что первому.

Смыслом явно обладает не то, что просто познано и/или понято нами, а лишь то, что осмысленно само по себе, так сказать, внутренне, содержательно, имея мысль в качестве некоего своего основания или стержня. О собственно смысле чего-либо резонно говорить только в том случае, когда объект освоен мыслью не внешним (познавательным), а внутренним (конструктивным) образом, когда он заключает некую мысль в самом себе как свое конституирующее (организующее) начало.

Обладать смыслом - значит быть организованным мыслью; смысл объекта и есть, по сути, содержание данной организующей его мысли. Таково, на мой взгляд, адекватное значение рассматриваемого термина.

В этом плане смыслом обладают (способны обладать) только три феномена: 1) непосредственно сами наши мысли, 2) наши суждения (фрагменты устной и письменной речи) как выражение мыслей (если они их действительно выражают, а не являются бессмысленными наборами слов, то есть псевдосуждениями) и 3) наши действия (конечно, тоже не все подряд, а лишь те, которые направляются мыслями, разумом, или, другими словами, преследующие некие осознанные цели Отмечу, что вопрос о смысле таких действий есть вопрос «Зачем (для чего)?», ответ на который представляет собой целевое объяснение этих действий. Тогда как вопрос о смысле мысли или суждения есть вопрос об их содержании - каково оно? о чем эта мысль (суждение)? что она (оно) есть такое? Тут взамен объяснения имеет место выяснение определенностей данных особых объектов. Ибо определенности мыслей и суждений как раз и сводятся к их содержаниям, суть их смыслы.). Смысл имеют (конституированы мыслью, в том числе и непосредственно будучи ею) только «внутренняя» и «внешняя» речь человека (и именно в этих областях в основном укореняют понятие «смысл» логика и лингвистика), а также человеческие поступки Термином «поступок» психологи именуют особое человеческое действие - имеющее двоякую мотивацию. Однако я здесь использую его как простой синоним выражения «рациональное действие» или «человеческое действие» (ведь подлинно человеческими действия делает лишь их разумность: не оплодотворенные сознанием, действия человека суть действия животные по своему характеру). (о смысле которых больше предпочитают говорить психологи). Только относительно них правомерно также и использование понятия «бессмыслица»: во всех прочих случаях нельзя говорить ни о наличии, ни об отсутствии смысла феноменов, как нелепо говорить об отсутствии цвета у запаха.

в) Дефиниции СРЯ (Словарь русского языка)

Указанные значения (области применения) слова «смысл» отмечает и «Словарь русского языка» (правда, приводя еще и устаревшее его значение, в котором оно означает «разум»: в выражении «здравый смысл» и т. п.). Авторы СРЯ определяют смысл как: 1) «внутреннее логическое содержание, значение чего-либо, постигаемое разумом» и 2) «разумное основание, назначение, цель» (а также: «достаточное основание, разумная причина, резон») Словарь русского языка: в 4 т. - М.: Русский язык, 1985-1988. Т. 4, 1988. - С. 160.. Однако эти дефиниции не совсем четки (что естественно для «Словаря», обобщающего практику бытовой речи, пренебрегающей научной строгостью) и требуют комментариев и уточнений - в особенности в связи с примерами, которыми они подкрепляются.

Так, к первому значению СРЯ приводит примеры выражений: «Смысл статьи. Смысл событий. Смысл слова» Там же.. Однако если смысл статьи - это действительно выражаемая ею мысль, то «внутреннее логическое содержание» событий напрямую связано с их целью. В отличие от смысла статьи, смысл ее написания (как действия, поступка) задается целью этого написания. Нецелевой внутренней логики у событий быть не может. (Если не смешивать логическое содержание с детерминистической причинностью.) Так что данное выражение («смысл событий») уместнее было бы привести в пояснение второго значения.

Возражения вызывает и выражение «смысл слова», хотя авторы «Словаря» и следуют в нем языковой практике, учитывая выражения типа: «в буквальном смысле слова», «в широком смысле слова» и т. п. Однако, по сути, слово «смысл» выступает тут синонимом слова «значение». Увы, «отождествление значения и смысла и сегодня еще отнюдь не стало достоянием истории» Леонтьев, Д. А. Указ. соч. - С. 9.. «В лингвистике "смысл" и "значение" обычно используются как синонимы» Кронгауз, М. А. Семантика. - М.: РГГУ, 2001. - С. 36.. Отнюдь не случайно для СРЯ само приведенное выше определение: «Смысл - это значение чего-либо, постигаемое разумом». Разумеется, коли «смысл» и есть «значение чего-либо», то значение такого «чего-либо», как слово, тоже есть смысл. Между тем, на мой взгляд, в строгом (а не бытовом и литературном) значении указанных терминов значениями обладают только слова, а смыслами - только предложения (фразы, суждения). Мысль передается не одиночным словом или отдельно взятым конкретным представлением, а лишь их совокупностями. Значение слова (стоящее за ним представление) - это не мысль (мышление есть оперирование представлениями, мысль есть внутренне связная система представлений). При всем при том, что вербально выраженное определение значения слова (описание стоящего за ним представления) тоже является предложением, смысл которого - мысль, поясняющая значение слова. Но само это значение - не мысль и не смысл слова. Его значение - это представление, которое «вспыхивает» у нас в головах при восприятии слова. А мысль - совокупность определенным образом связанных между собой представлений, которая вовне, вербально, выражается в форме предложения (высказывания). И эта передаваемая предложением мысль, ее конкретность, и есть его (предложения) смысл (в том числе и тогда, когда данным предложением описывается содержание какого-либо представления) Впрочем, вопрос о различении значений терминов «значение» и «смысл» (в той части, в которой они касаются артефактов языка, речи и мышления) требует особого обсуждения. Здесь я затрагиваю его лишь вскользь и грубо, опираясь на одну только русскую этимологию слов, то есть на то, что слово «значение» имеет один корень со словом «знак» (которым в речи, тексте и мышлении и является, прежде всего, слово), а слово «смысл» производно от слова «мысль» (которая, будучи выраженной вовне, по форме всегда есть совокупность знаков-слов, а по содержанию - совокупность их значений)..

Далее, смущает выражение «постигаемое разумом» - не своей ошибочностью, а излишней широтой, возможностью неверного истолкования. Постигаемым разумом (как это будет показано ниже) является все подряд, что может быть познано и объяснено. Само собой, что и смысл, логическое содержание предложений, а также значения слов тоже постигаются разумом. Но им же постигаются и определенности объектов, и причины событий совсем не целевого толка. Поэтому при строгом научном определении термина «смысл» правильнее сказать не «постигаемое», а «сообщаемое», «организуемое разумом (мыслью)». Подчеркнув роль разума (мысли) не просто в обнаружении и постижении (познании и объяснении) «чего-либо», но в самом его конституировании (конструировании).

Аналогично неточны выражения «разумное основание», «достаточное основание» и «разумная причина», а также слова «назначение» и «резон» из второй дефиниции Словаря. Поскольку тут не уточняется, о разумном (достаточном) основании, причине, резоне и назначении чего идет речь. Тогда как конкретика данного «чего» (то есть задаваемый ею контекст) определяет значения указанных многозначных слов и выражений. Разумное (или достаточное) основание умозаключения, например, это вовсе не его смысл, а его посылки. Равным образом не является смыслом назначение, то есть роль, функция части в целом. Лишь разумное основание и назначение (под коими понимается цель) поступка определяют его смысл.

Кроме того, подчеркиваю, что указанные эквивалентные цели, разумное основание, назначение и т. д., равно как и сама цель поступка, вовсе не являются собственно его смыслом. Они лишь сообщают ему осмысленность извне. Смысл поступка - не его цель или предназначение (как явствует из приведенного определения), а его отношение к цели, мыслимое соответствие ей, его осмысленность в качестве средства достижения цели. Цель сама по себе (как мысль о желаемом) не имеет смысла (помимо, естественно, собственной ее определенности в качестве мысли), и действие человека само по себе не имеет смысла. Смысл возникает у второго в его отношении к первой. При этом мысль, задающая определенность поступка, - это не мысль непосредственно о цели, а мысль о способе ее достижения, о том, что требуется сделать в данных условиях для ее достижения. Именно эта мысль конкретно организует действие, делая его целеустремленным, направленным на достижение цели и, тем самым, обладающим смыслом Отождествление смысла поступка непосредственно с его целью допускают не только авторы СРЯ: оно вообще весьма популярно: «?Смыслом" мы называем цель», - пишет, например, также З. Фрейд (цит. по: Леонтьев, Д. А. Указ. соч. - С. 29). .

Таким образом, резюмирую: смысл имеется лишь там, где налицо имманентная осмысленность Далее я буду именовать такое понимание слова «смысл» имманентным., то бишь конституированность, «сконструированность» объекта мыслью. Смыслом обладают наши мысли (и здесь смыслом именуется их содержание); смысл могут иметь суждения (фразы, тексты) (и здесь он есть мысль, передаваемая суждением). Наконец, смысл могут иметь также события, а точнее, наши поступки, выступающие средством достижения какой-то цели (здесь смысл задается этой целью, в этих поступках заключена некая рациональность, они организуются мыслью, алгоритмизирующей достижение цели). Всякий же раз, когда мы говорим о смысле (или бессмысленности) чего-либо иного, чем наши мысли, фразы и поступки, а также когда мы понимаем смысл не как внутренний стержень объекта (например, того же суждения или поступка), не как содержание мысли, выраженной в нем, а лишь как внешнее его осмысление нами, мы просто-напросто подменяем указанное правильное значение термина «смысл» каким-то иным значением.

г) Значение термина «история»

Теперь обратимся к значению термина «история». Этот термин также многозначен. Историей мы называем как упорядоченную хронологически совокупность реальных свершившихся событий, относящихся к бытию объекта, об истории которого идет речь, так и дисциплину, изучающую этот поток минувших событий. Нам, как понятно, последнее значение термина «история» можно отбросить. Рассуждая о смысле истории, мы явно имеем в виду не смысл науки «история», не содержание составляющего эту дисциплину корпуса знаний и даже не цель занятий ею. Нас интересует реальная история. Любопытно, что К. Поппер, в рамках своей концепции невозможности строгого определения слов отказавшийся от прояснения «смысла самого понятия "смысл"» (Поппер, К. Открытое общество и его враги. Т. 2. - М.: Феникс, 1992. - С. 311), тем не менее делает тут исключение для термина «история», при этом принимая за его денотат не реальный исторический процесс, а именно наши знания об оном (там же. - С. 311-312). Отсюда следует то, что история, по Попперу, не имеет смысла лишь потому, что наши исторические познания принципиально несовершенны, что «реальная история не может быть написана» (там же. - С. 312). Смыслом истории Поппер фактически именует полноту и адекватность содержания истории как науки.

Однако и выражение «реальная история» имеет различные содержания. Правда, уже не полисемического свойства, а по объему, области применения, широте охватываемых событий. При этом конкретное значение выражения «эта реальная история» сообщается ему характером объекта, история которого нас интересует. Ведь совокупностью событий является и история всего мира, и история нашей Вселенной, и история Солнечной системы, и история планеты Земля, и, наконец, история человечества. В связи с чем встает вопрос: историю чего мы имеем в виду, говоря о смысле истории?

В принципе (исходя из предложенного толкования значения термина «смысл»), тут возможны только два варианта. Речь идет либо об истории Всего Мира в целом, либо об истории человечества. Это обусловлено тем, что история суть события (а не мысли и суждения), а из числа событий, как установлено, смыслом могут обладать только поступки. О смысле всех прочих событий, не являющихся чьими-либо поступками (осознанными действиями субъектов), говорить нельзя, ибо тут нет целеполагания и целей, средствами достижения которых являлись бы данные события. Но поступки реально обнаруживаются только в истории человечества Правда, в ней равным образом присутствуют (и существенно определяют ее ход) не только поступки людей, но и их нецеленаправленные (нерациональные, инстинктивные, спонтанные и пр.) действия, а также чисто природные события - различные катаклизмы, эпидемии, демографические взрывы и т. д. Эти события явно не могут иметь какого-либо очеловеченного смысла. Но данное обстоятельство те, кто ищет смысл человеческой истории, обычно игнорируют, принимая во внимание только то, что значительная масса составляющих историю человечества событий суть поступки.. На что и опирается мнение о ее осмысленности.

Что касается всех прочих конкретных историй, как-то: история Земли, Вселенной и др., то составляющие их события не могут быть эмпирически идентифицированы в качестве поступков, то есть признаны действиями неких существ (Существа), добивающихся посредством них достижения своих целей. Записать их в таковые можно лишь произвольно. Но при этом необходимо все-таки быть логичным, соблюдая хоть какую-то последовательность. Нельзя, признавая чьими-то поступками события, например, истории Солнечной системы, отказывать в этом событиям истории, скажем, системы Альфа Центавра или Галактики, Метагалактики
и т. д. и т. п. Ведь как для указанного признания, так и для отказа в нем во всех этих случаях нет никаких оснований, а если они тут как-то (спекулятивно) и могут быть выдвинуты, то только как всеобщие, как основания смысла истории Мира вообще, а не как относящиеся только к истории какого-то его фрагмента, взятого отдельно. Отсюда, те, кто обосновывает гипотезу осмысленности истории чего-либо еще, помимо и сверх истории человечества, вынуждены, минуя все промежуточные инстанции, сразу выходить на уровень истории Мира в целом, представляя все составляющие ее события поступками некоего Сверхсущества, направленными на достижение какой-то Его Суперцели.

Но последняя версия, как понятно, разделяется далеко не всеми, ибо наличие такого Сверхсущества никем не доказано и, в принципе, доказано быть не может. Соответственно реалистически мыслящие философы обычно ограничиваются в своих исканиях смысла истории лишь таким пониманием этой истории, при котором она сводится к истории человечества. Так буду понимать здесь значение данного термина и я.

д) Значение выражения «смысл истории»

Выяснив значения слов «смысл» и «история», можно, наконец, попытаться понять и значение выражения «смысл истории». Естественно, что это значение должно образоваться где-то на пересечении значений указанных слов Подчеркну, что, выясняя значения слов «смысл» и «история», я не просто анализировал язык (подобно лингвисту), а обращался к реально встречающимся в Мире феноменам. В частности, целеполагание и обусловливаемая им рациональная организованность действий людей - это все вполне реальные процессы и явления. Приложение к ним термина «смысл», то бишь определение его значения, - вовсе не момент анализа языка. Отправной точкой тут является не сам язык, а реальность. Это в ней я выбрал тот «фрагмент», по поводу которого заявил: «Вот это вот я именую словом "смысл"». С выражением «смысл истории» дело обстоит сложнее. Здесь мы исходно отталкиваемся уже не от объекта, который непосредственно наблюдаем и который нам надо как-то назвать. Мы формируем данное выражение «механически» (именно по правилам языка), соединяя два слова: «смысл» и «история», - отчего на пересечении их значений (повторяю, заданных практически) получаем некое сложное, комплексное значение. Операция такого состыкования значений данных двух слов - уже не реальная, а чисто языковая операция. Отчего здесь и нет гарантии, что получившееся выражение непременно будет иметь, во-первых, осмысленное значение, а во-вторых (в случае наличия последнего), денотат (окажется обозначением некоего реального «фрагмента» действительности).. Где же они пересекаются?

Тут, для начала, сразу отпадают первые два значения (области применения) слова «смысл», согласно которым оно обозначает содержание (определенность, сущность, суть) «внутренней речи» (мысли) и мысль, передаваемую фразой (содержание суждения). Ведь, как сказано, история человечества, о смысле которой мы толкуем, - это не история как научная дисциплина, не свод знаний о событиях реальной истории, изложенный в книгах в виде суждений и текстов. Мы игнорируем историю как науку: нам интересна история человечества как совокупность реальных событий. Относительно же нее применимо лишь третье значение термина «смысл». Смысл тут может быть только таким, какой бывает у событий-поступков, то есть задаваемый целью «Смысл вопрошания о смысле истории... заключается в постоянной, но непериодической актуализации вопроса, который по-русски пишется и звучит "Зачем?"» и предполагает «некую целеустремленность, а значит, по общему разумению, целеполагание» (Баранец, С. Н. Указ. соч. - С. 39).. Каким же обязан быть характер этой цели?