К определению игры: философский анализ понятия

Размещено на http://www.allbest.ru/

НГПУ им. К. Минина

К ОПРЕДЕЛЕНИЮ ИГРЫ: ФИЛОСОФСКИЙ АНАЛИЗ ПОНЯТИЯ

Клюев Артем Андреевич Преподаватель

кафедры философии и общественных наук

Бочкова Нина Алексеевна Студенка

1 курс магистратуры, факультет гуманитарных наук

г. Нижний Новогород

Аннотация

в статье производится анализ понятия игры в разных сферах научного знания. Проводится сравнение и делается вывод о применимости определений в ходе научного употребления. С философских позиций оцениваются позиции разных исследователей, использовавших концепт игры в своих работах. Делается вывод о необходимости мультидисциплинарного подхода в рассмотрении концепта игры.

Ключевые слова: игра, геймификация, agon, alea, воображение.

Summary

The article analyzes the concept of the game in different areas of scientific knowledge. A comparison is made and the conclusion is made about the applicability of definitions in the course of scientific use. From a philosophical position, the positions of various researchers who used the concept of the game in their work are evaluated. The conclusion is made about the need for a multidisciplinary approach in considering the concept of the game.

Key words: game, gamification, agon, alea, imagination.

Основная часть

Несмотря на то, что «игра» как категория и как сам феномен присутствует в культуре, возможно, с самого момента появления последней, полноценные систематические исследования и концепции игры стали появляться только в конце XIX века. Карл Гроос в книгах «Игра животных» и «Игры людей» размышляет об играх как о «предупаражнении инстинктов» у детей и детенышей животных. В его понимании игра, во-первых, органически свойственна только детям, во-вторых, служит инструментом биологического порядка, в-третьих, несет в себе исключительно практическую ценность, поскольку позволяет отдельному индивиду в период раннего становления приобрести навыки, необходимые для успешного существования в дальнейшем. Такая теория постулирует игру как особый и уникальный атрибут детства, связывая и, в каком-то смысле, отождествляя их между собой.

Г. Ст. Холл также находит фундаментальное сходство между играми детей и животных: он видит игру как особое изживание ребенком из себя рудиментов далекого прошлого человека, доставшихся ему от всей эволюционной цепочки от ранних гоминид до первобытных людей.

Й. Хейзинга в своей книге «Homo ludens» подвергает феномен всестороннему культурфилософскому анализу, ставя игру в ранг базовых культурных категорий, обнаруживающей себя практически во всем многообразии культуротворческой деятельности. «Человек играющий» у него это творец, созидатель самой культуры через игровые формы. Игра пронизывает такие непохожие сферы человеческой деятельности как: правосудие, священнодейство, философствование, искусство, поэзия и воображение. Он формулирует особенности игры, а именно, ее локальную фиксированность, непреложность правил игры (даже в случае жульничества), отсутствие у игры видимого практического смысла: «Игра есть добровольное действие или занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознанием “иного бытия” нежели “обыденная” жизнь» [5, с. 41].

Р. Кайуа в 1958 году публикует книгу «Игры и люди», где игры выступают основой авторской социологии. Он в своей работе заочно дискутирует с Й. Хейзинга, указывая на неполноценность его трактовки игры. Его не устраивает то, что Хейзинга не вводит в определение игры и не рассматривает как объект игры азартные и тотализаторы, что, по мнению Кайуа совершенно лишено рационального основания. Кроме того, Кайуа определяет игру как деятельность: «1) свободную, то есть ее нельзя сделать обязательной для игрока, чтобы игра тут же не утратила свою природу радостно-влекущего развлечения; 2) обособленную, то есть ограниченную в пространстве и времени точными и заранее установленными пределами; 3) с неопределенным исходом, то есть нельзя ни предопределить ее развитие, ни предугадать ее результат, поскольку необходимость выдумки оставляет некоторую свободу для инициативы игрока; 4) непроизводительную, то есть не создающую ни благ, ни богатств, вообще никаких новых элементов и, если не считать перемещения собственности между игроками, приводящую к точно такой же ситуации что была в начале партии; 5) регулярную, подчиненную ряду конвенций, которые приостанавливают действие обычных законов и на какой-то момент учреждают новое законодательство, единственно действительное на время игры; 6) фиктивную, то есть сопровождаемую специфическим сознанием какой-то вторичной реальности или просто ирреальности по сравнению с обыденной жизнью» [2, с. 45].

Кроме определения игры как деятельности, имеющей свои особенности, определяющие ее уникальность и неповторимость в спектре деятельностей человека, Кайуа вводит особую классификацию игр, определенно включающую в себя игры, о которых говорил Й. Хейзинга. Так, по Кайуа можно выделить следующие типы игр:

1. Agon - суть и основная составляющая агонических игр, как и у Й. Хейзинга, заключается в противоборстве, поединке, состязании участников игры. Такие игры подразумевают условия, при которых создается потенция равных возможностей для всех участников. Победителем же становится лучший игрок, способный показать выдающийся, по сравнению с другими, результат в соответствии с правилами и критериями оценки. В эту категорию игр входят все спортивные состязания, а также шахматы, шашки и тому подобные интеллектуальные игры.

2. Alea - это, в широком смысле, игры на удачу, азартные игры, тотализаторы. Для такого типа игр отличительной, сущностной особенностью является то, что игрок пытается обхитрить, обыграть не столько другого игрока, сколько судьбу, провидение, или, точнее, судьба и есть то, что принимает решение в таких играх. Игрок рискует, и судьба либо снисходит и дарует ему победу, либо отворачивается от него, и он теряет то, чем рискнул. В противоположность Agon 'у Alea уже самой своей спецификой отрицает усердие и труд, возлагая результат на случай и удачу. Более того, Alea, даже подразумевает определенное презрение и отторжение к любым попыткам предугадать, просчитать или выстроить систему с тем, чтобы выиграть. Как пишет Кайуа: «Agon - это утверждение личной ответственности, Alea - отречение от собственной воли, когда человек отдается на волю судьбы» [2, с. 47].

3. Mimicry - игра в перевоплощение, названная так совершенно не случайно, образованная от миметизма животных, и подчеркнуто с ним ассоциированная. Она представляет собой попытку представления и преподнесения себя как кого-то другого. Суть ее в том, что человек стремится наиболее точно имитировать и подражать кому-то или чему-то другому с максимально возможной выразительностью, но при этом сохраняя понимания у самого себя и у других, что это «не на самом деле». В том случае, если понимание и осознание нереальности перевоплощения теряется или не предполагается изначально, Mimicry перестает быть игрой. Вот характеристика Mimicry по Кауйа: «Mimicry являет все характерные признаки игры, кроме одного: в ней есть и свобода, и условность, и приостановка реальной жизни, и обособленность в пространстве и времени. Однако в ней нельзя констатировать постоянного подчинения императивным правилам. Как мы видели, вместо него здесь происходит сокрытие реальности и симуляция какой-то вторичной. Mimicry - это непрестанная выдумка. В такой игре есть единственное правило: для актера - очаровывать зрителя, чтобы ни одной ошибкой не заставить его отвергнуть иллюзию, а для зрителя - поддаваться иллюзии, не отвергая с ходу декорации, маски, искусственные приемы, в которые ему предлагают поверить, как в некую реальность, более реальную, чем настоящая» [2, с. 48].

4. Ilinx - игры, представляющие собой попытки сознательно ввести организм в замешательство. Такие игры включают в себя элементы вращения и качения, падения и скольжения, быструю езду и так далее. Главная цель такой игры испытать восторг от нетривиальных ощущений, вызываемых такими действиями, проживание через это нового телесного опыта, нового опыта восприятия. Игры такого рода расширяют границы восприятия и ощущения человеком своего собственного тела, а значит и самого себя. «Главное здесь - в стремлении достичь специфического внутреннего расстройства, мгновенной паники, обозначаемой термином “головокружение”, и в несомненных признаках игры, которые с ним связываются, таких, как свобода принять или не принять испытание, его незыблемо-строгие пределы, отрешенность от остальной реальности. То, что испытание сверх прочего служит еще и предметом зрелища, не уменьшает, а лишь усиливает его игровой характер» [2, с. 49]. Помимо прочего, Ilinx - это расширение спектра телесной чувственности, границ возможного.

Итак, по Кайуа игры -- это не просто индивидуальные развлечения, хотя они и могут быть таковыми, но никогда только этим не ограничиваются. Каждая категория игр социализируется так, что становится неотъемлемой частью всей социальной структуры: «в каждой из фундаментальных категорий игр имеются социализированные аспекты, которые благодаря своей широте завоевали себе признание в жизни общества. Для agon 'а такой социализированной средой является, прежде всего, спорт, к которому примыкают также некоторые нечистые виды соревнований, неявно смешивающие заслугу с удачей, например, радиоигры и рекламные конкурсы; для alea это казино, ипподромы, государственные лотереи и множество игр, которые устраиваются крупными букмекерскими компаниями; для mimicry это театральные искусства от оперы до театра марионеток и гиньоля, а также - в более двусмысленной форме, уже сближающейся с головокружением, - карнавал и маскарад; наконец, для ilinx'a это ярмарочные гуляния и циклические ежегодные праздники» [2, с. 50].

Определенно, такой подход к пониманию роли игр в культуре и социуме раскрывает спектр тех влияний и отношений, которые ранними исследователями не были отмечены. Но, кроме этого, он открывает возможности для социологического анализа как самих игр, так и людей играющих.

Э. Л. Берн в 1961 году пишет книгу «Игры, в которые играют люди». В этой книге он рассматривает игру как ключ к пониманию психологии человека. Игра здесь становится базовой, основополагающей деятельностью, которая пронизывает отношения людей между собой, обуславливает самоидентификацию человека. По сути, если пользоваться терминологией Кайуа, Берн выводит mimicry на уровень деятельности, которая полностью руководит всеми действиями человека как личности в социуме. То есть человек сознательно принимает и играет роли, которые ему предлагает или навязывает социум. Выбирая то, что наиболее соответствует его потребностям, человек выполняет определенные действия, совершает поступки так и в тех условиях, как должно поступать, играя именно такую социальную роль. Но такая игра уже не просто какая-то отвлеченная деятельность, по сути, здесь игра становится подлинной жизнью, подменяет ее.

Вот его определение: «Игрой мы называем серию следующих друг за другом скрытых дополнительных трансакций с четко определенным и предсказуемым исходом. Она представляет собой повторяющийся набор порой однообразных трансакций, внешне выглядящих вполне правдоподобно, но обладающих скрытой мотивацией; короче говоря, это серия ходов, содержащих ловушку, какой-то подвох. Игры отличаются от процедур, ритуалов и времяпрепровождений, на наш взгляд, двумя основными характеристиками: 1) скрытыми мотивами; 2) наличием выигрыша.

Процедуры бывают успешными, ритуалы -- эффективными, а времяпрепровождение -- выгодным. Но все они по своей сути чистосердечны (не содержат «задней мысли»). Они могут содержать элемент соревнования, но не конфликта, а их исход может быть неожиданным, но никогда -- драматичным. Игры, напротив, могут быть нечестными и нередко характеризуются драматичным, а не просто захватывающим исходом» [6, с. 30]. Из такого определения также становится очевидным, что Берн четко разделяет игры, ритуалы, процедуры и времяпрепровождение, оставляя игре место чего-то драматичного, направленного на получение выгоды. В определенном смысле психологизируя игры, он, во многом, сводит их к манипуляции, что сильно сужает пространство, в котором этот феномен может разворачиваться.

История осмысления игр довольно обширна, в ней множество авторов пытались сконструировать определенный теоретический базис и основу для понимания этого феномена. Современный исследователь игр М. В. Тендрякова в своей книге «Игровые миры: от Homo ludens до геймера» выводит три теоретических направления или «стратегии», в рамках которых проходил поиск ответа на вопрос о том, что же такое игра.

В рамках стратегии полезности исследователи пытались дать ответ на вопрос о том, что такое игра, поняв, для чего она нужна. К. Гроос, В. Штерн, К. Бюлер - все они тем или иным путем развивали теорию предадаптации. Это означало, что игра сама по себе и в себе не имеет никакого смысла, подлинная ее цель «натренировать», подготовить организм (человека или животное) к взрослой жизни, игра, таким образом, выступает определенным инстинктивным инструментом такой подготовки организма.

Другая теория в рамках стратегии полезности гласит, что игра служит инструментом организма для избавления от избыточной энергии. Эта идея принадлежит и широко разрабатывалась Г. Спенсером. Через игру организм избавляется от агрессии, которая иным образом могла бы быть «выплеснута наружу» только в открытых столкновениях с другими членами сообщества, что отрицательно сказалось бы на успешности как индивида, так и всей группы в целом.

Стратегия удовольствия понимает игру как деятельность ради самой деятельности, в которой человек может получать подлинное удовольствие, не преследуя при этом никакой другой функциональной выгоды. Игра здесь спонтанна, произвольна и никогда не бывает по принуждению.

В определенном смысле стратегия полезности и стратегия удовольствия могут пересекаться в том плане, что удовольствие, приносящее пользу индивиду, может трактоваться как польза. Ведь и избавление от агрессии, и освобождение от напряжения есть одновременно и полезная и глубоко удовлетворяющая деятельность.

В психоанализе можно увидеть иную трактовку игр, как поля для развертывания и проживания того, что строго табуировано и запрещено, социально неприемлемо, или никак не может быть достигнуто человеком. Кроме того, в пространство игры могут быть «вытеснены» фобии, тревоги, страхи: все они переносятся с их носителя на объекты игры, например, кукол и тому подобное. Реализация и освобождение от «сублимированных» эмоций и ощущений, разыгранных таким образом, несомненно, приносят человеку и пользу, и удовольствие.

Отдельно от двух предыдущих стратегий находится понимание игры как инструмента поиска. Так, О. Келлер видит в игре возможность для организма осуществлять непрестанный поиск новых данных о мире, взаимодействовать с окружающим не так как раньше. В определенной степени в такой трактовке сближаются, но не становятся тождественными два типа поведения: игровое и поисковое. Тем не менее, они не покрывают друг друга и не взаимоисключают. Их объединяют общие механизмы, скрытые глубоко в мышлении и реализующиеся через них, а именно стремление к новому, и стремление к выходу за границы познанного.

Д. Б. Эльконин выстраивает поступательную эволюционную цепочку возникновения в мышлении организмов трех механизмов, позволяющих им выходить за границы действительной реальности. Первой возникает ориентировочная реакция, как спонтанная активность животных, не следующая не из чего. Исследовательское поведение следует за ней, характеризуя собой стремление высших животных определять границы возможного, пробовать и получать определенный ответ, исследовать новое и находить что-то отличное от привычного. И, наконец, третьим следует игра, как деятельность, реализация которой невозможна без использования воображения, свойственного только людям. «Глубинное родство игры и поискового поведения заключается в стремлении действовать “поверх барьеров”. Игра как поиск, в конечном счете - это стремление к чему-то, чего нет в наличии, это неприятие данности и попытки расширения жизненного пространства» [4, с. 12].

Игра - это не просто деятельность по исследованию новых пространств, выявлению новых отношений, проверке себя и мира на прочность, это еще и создание новой реальности как пространства, в рамках которого это становится возможно: «Игра - это всегда своего рода «разрыв» в мерном поступательном течении жизни и переход в особую игровую реальность, та самая условность игрового действия, которая очевидна и которую столь сложно объяснить» [23, с. 16]. Такой разрыв есть не что иное, как эскапирование субъекта, начинающего играть, из действительной реальности в реальность игровую. Именно в способности к эскапизму заключается возможность игры как таковой. Она одновременно реальна и «понарошку», ее правила незыблемы; она только пока субъект фокусируется на игровой реальности, ее пространство в физическом мире то же, что и пространство обыденной жизни, но оно наделено другим смысловым содержанием.

В отношении пространства игры и, в особенности, его уникального статуса в игре высказывались многие авторы. Так Й. Хейзинга называл игровое пространство «временным миром», который образовывался, но не сливался с миром рутинным.

«Игра начинается с отказа от непосредственно воспринимаемого объективного мира и конструирования некой условной реальности, где разворачивается игровое действо, подчиняясь лишь законам своего игрового мира» [4, с. 24]. Сегодня игра пронизывает собой практически все сферы деятельности человека от спорта и театра до индустрии игр и парков аттракционов. Игра стала столь многообразна, что сложность ее феноменологического описания не предоставляет возможности полноценно оценить весь спектр игровой деятельности.