Путем Адама: проблема воссоздания изначального языка в парацельсианской философии

Размещено на http://allbest.ru

Путем Адама: проблема воссоздания изначального языка в парацельсианской философии

Карабыков Антон Владимирович - доктор философских наук,

кандидат филологических наук

Аннотация

В работе исследуется система вер и презумпций, лежавшая в основе лингвофилософских и семиотических построений Парацельса и его последователей, а также заданные ею воззрения на сущность и способы обретения первозданного языка, развитые в его учении. Эта система и взгляды рассматриваются в контексте «адамического» проекта XV-XVII вв. и парацельсианского учения в целом. Особое внимание уделено Парацельсовой интерпретации библейских сюжетов о сотворении мира и человека, первоначальном установлении имен и грехопадении, поскольку она проясняет смысл указанных построений. Доказывается, что в свете данной доктрины обретение, как и само создание, первоязыка прямо зависит от владения искусством толкования сигнатур (Kunst signata), вложенных Богом в природные вещи. Это искусство играло главную роль в адамических спекуляциях парацельсианцев, сдвигая на задний план собственно лингвофилософскую проблематику. Так что Адам выступает образцовым герменевтом природного мира, а библейский нарратив о наречении животных и птиц (Быт. 2.19-20) используется в основном для легитимизации учения о сигнатурах, которое занимало центральное место в парацельсианской медицине и философии природы. Статью дополняет сокращенный перевод трактата немецкого ученого Вольфганга Амвросия Фабриция «Ботанический вопрос. О сигнатурах растений» (1653), посвященный критическому разбору этой парацельсианской доктрины с позиций умеренного галенизма, доминировавшего в университетской медицине той эпохи.

Ключевые слова: Парацельс, ренессансный неоплатонизм, эмблематическое мировоззрение, герменевтика природы, сигнатуры вещей, Книга Бытия, история науки и медицины

Введение

«Язык Адама и, конечно, внутренний смысл его, который некоторые силятся постичь, надеясь в именах, данных Адамом, узреть сущности вещей, нам совершенно неизвестен», - констатировал Лейбниц, давая понять, что все прожекты воссоздания мифического первоязыка обречены на провал, даже если кто-то считает иначе¹. В последнее десятилетие XVII в., когда были написаны эти строки, такого рода энтузиасты были уже редки и мало влиятельны. Но столетием ранее к ним относилось едва ли не большинство европейских интеллектуалов.

Многие из них полагали, что язык Адама существует в виде конкретного исторического наречия (на его роль чаще всего выдвигался иврит) или системы письма (нередко в качестве таковой рассматривалась древнеегипетская иероглифика) и потому более или менее известен Лейбниц Г.-В. Сочинения: в 4 т. Т. 3. М., 1984. С. 502. См.: Карабыков А.В. Трансформация метафизики первозданного языка в ренессансном каббализме // Вопросы философии. 2016. № 3. С. 186-197; Карабыков А.В. Язык Адама, иероглифика египтян и «эмблематическое мировоззрение» Ренессанса // Вопросы фило-софии. 2017. № 1. С. 133-144.. Напротив, другие исходили из тезиса, который позднее озвучил Лейбниц, но завершали его контрарным выводом: первозданный язык человечества утрачен, однако может быть найден. Может и должен, и эта мысль претворялась в серии интеллектуальных начинаний, часто не имевших между собой почти ничего общего. Но если вписать их в контекст так называемого адамического проекта - умственного движения XV-XVII вв., вдохновленного мечтой о реставрации изначального языка, мы убедимся, что эти инициативы представляли собой один из моментов его диалектики.

Начавшись с доказательства первичности определенного языка (стратегия I «обосновать»), этот проект прошел в своем развитии через точку поисков знаковой системы Адама (стратегия II «найти») и завершился разделением на два пути - мистический (стратегия III «принять» в качестве дара свыше) и рационалистский (стратегия IV «создать» искусственную замену) См.: Карабыков А.В. «И нарек человек имена...»: стратегии воссоздания адамического языка в культуре Ренессанса // Человек. 2014. № 5. С. 114-131.. Эти два последних направления строились на представлении о том, что первозданный язык всецело утерян и не может быть восстановлен - по крайней мере, человеческими усилиями. Именно это имел в виду Лейбниц, уделявший большое внимание адамической проблематике. Вынося вердикт всем пред - шествующим спекуляциям, связанным с нею, он стремился показать необходимость субститута первоязыка в виде сугубо рациональной знаковой системы. Посвятив многие годы его созданию, он потерпел фиаско, но сам замысел был признан впоследствии финальным актом адамической утопии Ренессанса.

В этой статье речь пойдет о поисках первозданного языка, составивших содержание второй стратегии («найти»). Сначала я дам ее краткий очерк и охарактеризую те духовные условия, в которых могли культивироваться эти поиски. Затем сконцентрируюсь на одном из главных ее вариантов, разработкой которого занимался Парацельс и его последователи - представители так называемой «химической философии». В конце будут рассмотрены основы учения о сигнатурах, фундировавшего адамические спекуляции парацельсианцев.

Культурный контекст

В зависимости от того, где полагали обрести ключи к утраченному языку Адама, стратегия II «найти» делилась на два извода. В согласии с первым, поиски праязыка должны были начинаться с изучения знаков (сигнатур), начертанных от века Творцом в вещах и стихиях природы. Предполагалось, что будучи познанными, сигнатуры могут быть неким образом переведены в единицы языка, отличного от всех наличных наречий тем, что точно и полно отражает сущность творений. Приверженцы этого взгляда считали, что именно так действовал сам Адам, когда давал имена животным (Быт. 2:19-20), и что есть возможность повторить его ономатопоэтический путь. В свете второго варианта полем для поисков служили доступные языки и тексты, где, как думали его адепты, «рассыпаны осколки» первоязыка, из которых - при наличии верных метода и теории - можно воссоздать целое. Вместе с тем преобладавшая тенденция состояла в том, чтобы сближать, а не противопоставлять эти изводы. Не так уж редко их поддерживали одни и те же интеллектуалы, отдавая приоритет одному варианту, но и не теряя из виду другой.

Это не блокировало, однако, и стремления к тому, чтобы как можно дальше развести «природный» и «лингвистический» варианты, попытавшись реализовать их в чистом виде. Но, проведенная до конца, такая реализация означала демонтаж или, по крайней мере, кардинальную трансформацию адамического проекта с его идеалом «человеко-природного» языка. Так, часть ученых, работавших единственно с языковым материалом, пришла к идее своеобразной «этимологической дистилляции» Aarsleff H. From Locke to Saussure: Essays on the Study of Language and Intellectual History. Minneapolis, 1982. P. 282.. Она заключалась в том, чтобы из всей доступной массы этого материала выделить элементы, кажущаяся универсально сть которых побуждала видеть в них первообразные, адамические единицы. Но эти последние уже не имели тех свойств, которые в глазах многих составляли уникальность изначального языка - эпистемического совершенства, проистекавшего из его особого причастия бытию, и магической мощи. Напротив те, кто фокусировал внимание на природе, менее или более строго отделенной от мира культуры, либо абсолютизировали значение природных знаков, «обесценивая» поиск первоязыка человечества, как Парацельс (1493-1541), либо, как Фрэнсис Бэкон (1561-1626), целенаправленно стирали семиотический слой с лица природы, уча видеть ее исключительно в вещественном измерении. В этом случае, как и в ситуации с «дистилляцией», изменение и подрыв адамического проекта были побочным следствием глобальной - метафизической - реформы, связанной с разрушением эмблематического мировоззрения Ренессанса.

С позиции ренессансного мировидения природа казалась «написанной на языке эмблем» Ashworth W.B., Jr. Emblematic Natural History of the Renaissance // Cultures of Natural His-tory. Cambridge, 1996. P. 36.. Господствовавшая тогда онтологическая картина не знала строгих границ между природно-вещественной и культурно-семиотической областями. Две этих сферы «естественно» перетекали друг в друга через посредствующие домены, образуемые смешанными формами. Переходя от лингвистического полюса в сторону чисто физического, человек вступал в область семиотических произведений иного, не вербального, порядка: собственно эмблематики, иероглифики, геральдики и т.п. Как правило, их бытийный статус считался более высоким, чем у слова, поскольку в состав таких произведений чаще всего входили образы природных вещей, благодаря контексту являвшие свой сокровенный смысл, адресованный человеку См.: Schone A. Emblematik und Drama im Zeitalter des Barock. Munchen, 1993. S. 26.. Описанная область граничила с иной, по преимуществу природной, сферой, в которую - при взгляде в противоположной перспективе - переходил мир физических объектов. То была сфера природной сигнификации, которая охватывала совокупность знаков, запечатленных Богом в творениях. Эти знаки именовались рядом синонимов, взятых из обоих культурно-семиотических доменов: иероглифами, эмблемами, письменами, начертаниями, буквами и т.п. См., например: Fabricius W.A. АПОРНМА BOTANIKON. De signaturis plantarum. Norim- bergae, 1653. Р. 1. Не составлял исключения и термин «сигнатура» (signatura), который был введен в оборот парацельсианцами и восходил к корню, означавшему подпись, печать, клеймо.

Представление о взаимопереходе культурной и природной сфер бытия находило выражение в исследовательской практике того времени, направля - емой энциклопедическим идеалом. Икона ренессансной учёности, цюрихский эрудит Конрад Гесснер (1516-1565) стяжал прижизненную славу и как создатель самого обширного описания мировой фауны, представленного в фундаментальной «Истории животных» (Historia animalium, 1551-1558), и как блестящий знаток языковой истории, изложенной в его «Митридате» (Mithridates, 1555). Он же интересовался древнеегипетской иероглификой, в которой видел знаки, превосходящие в эпистемическом плане единицы языка, но уступающие «образам и формам, начертанным в вещах природой» Gesner С. De rerum fossilium, lapidum et gemmarum maxime, figuris et similitudinibus liber. Zurich, 1565: «А natura vero rebus impressae imagines ac figurae». Здесь и далее цитаты из первоисточников даются в моем переводе. В сносках дается оригинал соответствую-щего фрагмента. Там, где в ссылках отсутствует номер страницы, оригинальный текст не имеет пагинации.. Такого рода образам, запечатленным в животных и птицах, отведено значительное место и в его зоологической «Истории». Это указывает на взаимосвязь всех направлений деятельности Гесснера, финальной целью которой было восстановление мудрости праотцев, пострадавшей от грехопадения и последующих катастроф. «Что может быть похвальней из всех [видов] гуманистических штудий, как не принятие долга... спасти от гибели прошлое и возвратить соответствие слов вещам и вещей словам?» - вопрошал ученый в начале своей «Истории», держа в уме установление имен Адамом Gesner С. Historiae animalium. Lib. I De quadrupedibus viviparis. Zurich, 1551: «Quid vero laudabilius ex omni humanitatis studio quam suscipere tam liberale tamque laudabile munus renovandae vetustatis, vel ab interitu potius vendicandae, & nomina rebus, & res nominibus redendi».. Подобный спектр научных интересов был свойствен многим ренессансным интеллектуалам: Иоахиму Камерарию, Николаю Тауреллу, Вольфгангу Францию, Улиссу Альдрованди, природоведческие труды которого вкупе с трактатами Гесснера и Франция считались источником сведений о знаках природных вещей См.: Fabricius W.A. Op. cit. P. 2.. Вдохновленный «Митридатом» Гесснера, молодой иезуит Афанасий Кирхер (1602-1680), один из завершителей энциклопедической эпохи, планировал создать «Универсальную историю алфавитов и языков всего мира» (Characterum literarum linguarumque totius universi historia universalis). По замыслу автора, она должна была включать среди прочего описание «знаков, начертанных Творцом природы в таких предметах, как животные, растения [и] камни»¹¹. толкование сигнатура адам библейский

Завершая обзор исследуемой стратегии, отмечу, что, кроме внутренней сложности, ее анализ затрудняется тем, что в своем осуществлении она обычно дополнялась иными элементами адамического проекта. В частности, она могла соединяться с четвертой стратегией по формуле «создать, чтобы найти». Контаминации такого рода способствовало отсутствие четкого различения между созданием и нахождением, creatio и inventio в ренессансном мышлении. Ее самым красноречивым проявлением служили неисчислимые этимологии названий вещей и приисканные значения тех или иных природных странностей: комет, уродств, диковинных растений - словом, всего, в чем видели знамение Цит. по: Stolzenberg D. Universal History of the Characters of Letters and Languages: An Un-known Manuscript by Athanasius Kircher // Memoirs of the American Academy in Rome. 2011-2012. Vol. 56-57. P. 318. См.: Rothstein M. Etymology, Genealogy, and the Immutability of Origins // Renaissance Quar-terly. 1990. No. 43 (2). Р. 344-346; КарабыковА.В. «И нарек человек имена...». С. 125-127.. Кроме того, каждый вариант стратегии «найти» имел свое характерное дополнение. Те, кто чаял приблизиться к первозданному языку через существующие наречия, как правило, привлекали элементы первой стратегии, образуя комплекс «найти, чтобы обосновать». Дело в том, что сторонники этого направления - к ним относились пионеры сравнительно-исторической лингвистики, обычно чуждые мистицизма, - почти всегда руководствовались определенной мифоисторической схемой. В соответствии с нею, им был известен не первоязык как таковой, а некий ближайший его отпрыск, генеалогически связывавший с ним все позднейшие наречия. И главной заботой этих ученых был поиск позитивных лингвистических данных, которые бы подтверждали правильность этой схемы. Тем, что нужно было доказать прежде всего, являлось наличие у «ближайшего отпрыска» уникальных черт, которые сближали его с языком Адама и отличали от всех остальных наречий. В свою очередь адвокаты пути Адама, ведшего от природных вещей и знаков к именам первоязыка, были лишены такого мифоисторического «компаса». Они стояли перед вопросами, которые грозили оказаться неразрешимыми: как именно можно распознать и объяснить сигнатуры совершенным образом и как затем перевести извлеченное из них знание в систему имен по примеру Адама? Это нередко побуждало их привлекать третью стратегию. Создавая комплекс «принять, чтобы найти», они возлагали надежды на сверхъестественное озарение, которое только и могло помочь разрешить им эти загадочные вопросы. Как писал Джон Эллистоун (ок. 1625-1652), наследник Парацельса по теософской линии, начатой Якобом Бёме (1575-1624), сигнатуры - этот «язык Природы», раскрывающий людям пользу природных вещей, - познаются только при содействии Духа Святого Ellistone J. Preface to the Reader // Signature rerum, or, The signature of all things. by Jacob Behmen, alias Teutonicus Phylosophus. London, 1651..

Очерченные расширения двух версий второй стратегии сообщили каждой из них характерный оттенок: профанно-позитивный в первом случае, религиозно-мистический во втором.

Адам-парацельсианец

До сих пор я говорил о предпосылках и общих условиях, определявших возможность обрести или хотя бы приблизиться к утраченному праязыку. Теперь, обращаясь к воззрениям тех, кто считал, что ключи к нему сокрыты в природных знаках вещей и что с помощью этих ключей можно повторить путь Адама-ономатета, я намерен показать, почему, вопреки многочисленным заявлениям, эта возможность оставалась сугубо декларативной. Поскольку носители данных взглядов (и авторы заявлений) в большинстве своем были парацельсианцами, или «химическими» философами, наш главный вопрос сейчас в том, какие моменты их доктрины, сколь бы размытой она ни была в действительности, в основном предопределили такую ситуацию? Всего разумнее спросить об этом ее основателя.

Швейцарский врач и мыслитель Теофраст Парацельс неоднократно апеллирует в своих писаниях к библейской теме наречения имен. Толкуя свидетельство Бытия, он, как и многие другие толкователи Вульгаты, заострял внимание на одной малозаметной сегодня детали: «Appellavitque Adam nominibus suis (курсив мой. - А.К.) cuncta animantia...» (Gen 2:20) - «И нарек Адам всех животных их [собственными] именами» В синодальном переводе это многозначительное местоимение отсутствует: «И нарек че-ловек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым.» (Быт. 2:20).. Парацельс сопровождает свое прочтение следующим пояснением: «Следует знать сначала, что предустановленное искусство (die Kunst signata) учит давать всем вещам верные имена. Наш праотец Адам знал и владел им в полной мере. Поэтому сразу по завершении Творения он дал всем вещам, каждой в отдельности, их особые имена. <...> И то, как Адам нарекал их, было весьма угодно Богу, ибо он (Адам. - А.К.) делал это, исходя из истинного основания: не из своих измышлений, а из предопределенного (praedestinirten), или предустановленного искусства Ср. такое же отождествление у Освальда Кролла: «.ex arte praedestinata, id est signata» - «из искусства предопределенного, т.е. предустановленного» (Crollius O. Tractatus de Sig- naturis internis rerum, seu de vera et viva anatomia majoris & minoris mundi // Crollius O. Basilica chymica. Genevae, 1643. P. 38. В силу этих контекстуальных сближений я пере-вожу латинизм «signata» как «предустановленное», но стоит помнить о других, также ре-левантных, его значениях («запечатленное», «обозначенное», «замеченное»)., почему он и стал первым семиотворцем (signator)» Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 11. Munchen; Berlin, 1928. S. 397: «Da sollen ir erst- lich wissen, das die Kunst signata leret die rechten namen geben allen dingen. die hat Adam un-ser erster vater volkomlich gewuEt und erkantnus gehabt. dan gleich nach der schopfung hat er allen dingen eim iedwedern seinen besondern namen geben. und wie er sie nun tauft und inen namen gab, also gefiel es got wol, dan es geschach aus dem rechten grunt, nit aus seinem gut gedunken, sonder aus praedestinirten Kunst, nemlich aus der Kunst signata, darumb er der erst signator gewesen».. Но что за таинственное искусство имеет в виду швейцарский мыслитель? Речь идет о предвечном знании, вложенном в вещи при их творении и обнаруживаемом в знаках, которые в них начертал Создатель. Это конкретное, практическое знание, производящее умение правильно пользоваться вещами - прежде всего для исцеления и поддержания здоровья. По словам Парацельса, «Scientia должна быть воздействием, поскольку она сокрыта в природе» Ibid. S. 192: «А1йэ muE scientia ein einfluE sein, dan sie ist verborgen in der natur».. Такое знание (Scientia), как и искусство (Kunst), призванное открывать его человеку, в этом смысле является предустановленным. С его помощью Адам смог произвести образцовую герменевтику природного мира и, «прочтя» сигнатуры вещей, перевести их в имена первозданного языка. Поэтому предустановленными и, стало быть, принадлежавшими вещам до появления праотца являлись также эти имена, что, на взгляд Парацельса, проливает свет на акцентированную им деталь библейского стиха. Мысля язык вторичным и до известной степени искусственным созданием по отношению к сигнатурам, натурфилософ сводит адамическую проблематику к задаче овладения Kunst signata и постижения системы природных знаков. В силу той же причины он сознательно разделяет мудрость Адама и его язык, расходясь в этом с ренессансными каббалистами.

Да, наш праотец в совершенстве расшифровал сигнатуры и познал по ним сущность вещей. Но в глубокой древности были и другие знатоки «предустановленного искусства», отождествляемого с подлинной Каббалой и магией: Авраам, Моисей, Соломон, халдейские и египетские мудрецы См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 2. Munchen; Berlin, 1930. S. 36; Paracelsus. Aurora Thesaurusque Philosophorum, Theophrasti Paracelsi, Germani Philosophi et Medici cunctis omnibus accuratissimi. Basilieae, 1577. Р. 8-10. Авторство последнего трактата оста-ется проблематичным. По всей вероятности, он принадлежал перу одного из ранних представителей парацельсианства.. Значит, нужно признать, что Адам не имел иной когнитивной организации до изгнания из Рая, а его грехопадение по существу не изменило ни человеческого естества, ни всего строя природы. Утратив часть своей независимости от мира, он оказался теперь во власти астральных сил и земных стихий. Эта плененность материей повинна в том, что на всем протяжении истории духовные потенции человечества не находили должного осуществления. Но в принципе они осуществимы, и те немногие, кто был способен на это, приобретали мудрость и власть управлять природой, сравнимые с теми, что были свойственны праотцу. Такое положение дел сохраняется во все времена См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 11. S. 183; Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 14. Munchen; Berlin, 1933. S. 115-116.. Показательно, что, уменьшая тяжесть грехопадения, Парацельс проходит мимо другой библейской катастрофы - Вавилонского смешения языков Тема вавилонского смешения вскользь упоминается в его работе «Предсказание на следу-ющие 24 года» (Die Prognostikation auf 24 zukunftige Jahre, 1536). См.: Paracelsus. Samtli-che Werke. I Abt. Bd. 10. Munchen; Berlin, 1928. S. 634.. В отличие от Бёме, много размышлявшего над этим событием, его предшественник не находил его по-настоящему фатальным. Распад языкового универсума не мог причинить вред «предустановленному искусству» толкования сигнатур, в котором был и остается до скончания мира залог восстановления первозданного языка.

Знакомые с интерпретацией ключевых тем Бытия, предложенной Парацельсом, мы не будем удивлены безграничным оптимизмом, которым исполнена его теория познания. «Всё то, что Бог создал на благо людям, Он дал им как собственность в руки, ибо не желал, чтобы оно оставалось утаенным. И пусть всё это было создано сокрытым, Он не оставил их (творения. - А.К.) без внешних видимых знаков, которые бы указывали на особое предназначение [всякой вещи]» Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 11. S. 393: «Das alles was got erschaffen hat dem menschen zu gutem und als sein eigentumb in seine hent geben, wil er nit das es verborgen bleib. Und ob ers gleich verborgen, so hat ers doch nicht unbezeichnet gelassen mit auswendi- gen sichtbarlichen zeichen, das dan ein sondere praedistination gewesen».. Благодаря сему «замечательному предопределению», человеку по силам отыскивать «сущность и свойство всякого творения, произведенного Богом», и таким образом постепенно обретать опытность Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 14. S. 116: «Ein ieglich werk das got beschaffen hat, des wesen und eigenschaft ist dem menschen muglich zu ergrunden». См. также: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 11. S. 148-149.. Понятие опытности (experientia), одного из центральных в доктрине нашего автора, сопряжено с «извлечением» и усвоением из вещей присущего им разумного, закономерно-целесообразного начала, которое Парацельс трактует как их внутреннее знание (scientia). Он отличает опытность от эксперимента (experimentum) - результата или опыта, понимаемого как случайное открытие свойств и эффектов предмета, которое не основано на постижении сигнатур и причинно не связано с пониманием его сущности и принципа действия. И поскольку природные знаки открывают доступ к фундаментальному знанию, философ иногда отождествляет сигнатуры со scientia Ср.: «Сигнатура - это знание, посредством которого обнаруживается каждая скрытая вещь» - «signatura ist scientia durch die all verborgen ding gefunden werden» (Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 2. S. 89). См. также: Майер П. Парацельс - врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме. М., 2014. С. 367-371..

Парацельсов оптимизм питался верой в истинность его учения о сигнатурах, а оно в свою очередь процветало на почве антропоцентрических и антропоморфических воззрений, самым значимым из которых была аналогия макро- и микрокосма. Владевшая умами многих ренессансных интеллектуалов, в трудах парацельсианцев она нашла, пожалуй, самое полное выражение. Кроме того, наш автор развил учение о двух источниках интеллектуального света, ставшее одним из догматов «химической» философии. Согласно этой доктрине, до своего падения праотцы воспринимали мир в благодатном свете, который изливался из Бога. По изгнании же из Рая людям был дан свет природы, частично восполнивший эту утрату. С начала земной истории он направлял познание смертных, помогая им выжить в ставшем враждебным мире. Парацельс замечает, что, питаемые светом природы, человеческие науки не могли достичь скорого совершенства. Требовалось медленное развитие, апофеозом которого стало возвращение в мир благодатного света, вызванное приходом Мессии Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 8. Munchen; Berlin, 1924. S. 291-292.. С тех пор наряду со спасением в вечности верующие в Христа призваны обретать полноту познания природы Ibid. Bd. 12. Munchen; Berlin, 1929. S. 23, 150-151.. И если de facto только немногие из них способны на это, виной тому служит приверженность доктринам античных классиков, исказивших «древнюю мудрость», перенятую с Востока См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 2. S. 7-8, 25; Paracelsus. Aurora Thesaurusque Philosophorum. Р. 11-13.. Другую причину расхождения между призывом и реальностью Парацельс видит в нехватке психологической дисциплины, необходимой для закалки воли и развития воображения, без обращения к которым не достичь знания и власти над природой См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 12. S. 485; Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 14. S. 520..

Считая себя свободным от этих изъянов, наш автор представлялся образцовым христианским ученым, который борется с языческими заблуждениями галенистов См.: Temkin O. Galenism: Rise and Decline of a Medical Philosophy. Ithaca; L., 1973. P. 129-133. По словам Темкина, единственным светилом классической медицины, чей авторитет признавал Парацельс, был Гиппократ. и предлагает миру приобщиться к изначальному знанию с помощью «предустановленного искусства» толкования сигнатур. Ставя в зависимость от Kunst signata создание и развитие языка, Парацельс как будто обнадеживает читателей: еще одно усилие мысли, и он раскроет перед нами тайну первоязыка, с триумфом завершив путь Адама. Но он не делает этого шага, по-видимому, находя его слишком... банальным. Хотя наш автор ничего не говорит об этом прямо, тут же, после приведенных слов о «первом семиотворце» Адаме, делает реверанс гебраизму. Не отождествляя иврит с первозданным языком человечества, Парацельс признаёт, что в их основе лежит одинаковый принцип, в силу чего иврит содержит «правильные имена, [обозначающие] каждую вещь по её виду и отличительному свойству» Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 11. S. 397-398: «.Aus hebraischer sprach auch die rechten namen herflieEen und erfunden werden, einem ietwedern nach seiner art und eigen- schaft».. Впрочем, он сразу дает понять, что не следует видеть в этом что-то уникальное и просто редкостное, поскольку под данным принципом разумеется обычный метафорический перенос. Характер приводимых примеров не оставляет в этом сомнений. Обращаясь сначала к внутренним формам древнееврейских имен животных («слово “свинья” обозначает животное нечистое, “лошадь” - сильное и выносливое»), Парацельс переходит к знакомым нам практикам создания прозвищ и народных названий растений, где находит тот же самый перенос на основе сходства (ср. «свинья» для прозвания грязнули и т.п.) См.: Ibid. S. 398.. Как можно заключить отсюда, единственное, чем продиктована необходимость знания «предустановленного искусства» для установления имен, состоит в том, что с его помощью можно отыскать важнейший признак, чье название будет положено в основу имени целой вещи.

Но если распространить этот вывод на ситуацию изначального именования (Быт. 2:19-20), мы будем вынуждены признать, что язык Адама в своих исходных элементах был произвольным, не отличаясь в этом от любых других наречий. В нем должны были иметься немотивированные первослова вроде упомянутых «грязный» и «выносливый», чтобы затем стать материалом для создания внутренних форм иных - уже мотивированных - имен. Несмотря на то, что сам натурфилософ не доводит эту мысль до конца, вполне ясно, что при взгляде с такой позиции адамический язык не таил загадок, и что если не восстановить, то создать его сносный аналог по силам многим.

Итак, мы видим, что, по мнению Парацельса, даже совершенный человеческий язык является вторичной и в известной степени искусственной системой, необязательной для целей познания: «свет человеческий открывает чудесные творения Бога, не обращаясь [за помощью] к языку» Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 14. S. 117: «Die wunderwerk gottes die lernt das liecht des menschen und fragt die zungen nit darumb».. Начиная с Адама, люди могут познавать мир прежде всего в силу извечной согласованности их разума со знаками природных вещей, лежащей в основании Kunst signata. Соответственно, праотец создал язык не столько из когнитивных, сколько коммуникативных нужд. Он не желал возводить стены семио- сферы, отделяющие его от природы, которая была для него источником интеллектуального света и, несмотря на грехопадение, естественной смысловой средой. По этой причине, свершив свой языкотворческий путь, Адам, тем не менее, предпочитал направлять взгляд и ум на его исходную точку. Швейцарский врач утверждает, что основным занятием праотца было изучение природного мира, движимое медико-фармакологическими мотивами. Через «чтение» сигнатур парацельствующий Адам постигал целебные свойства творений, и это позволило ему прожить удивительно долгую жизнь, борясь с вошедшей в мир смертью См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 3. Munchen; Berlin, 1930. S. 185; Crollius O. Basilica chymica. Genevae, 1643. P. 210 (Praefatio admonitoria).. Соответственно, главное, что заслуживает скорби в связи с участью праотца и всего человечества, - это не грехопадение как таковое, а вызванное им забвение «предустановленного искусства».

Владение им составляло квинтэссенцию Адамовой мудрости: по отношению к этому создание языка было не более чем довеском, имевшим скромное значение с точки зрения преобладавших интересов «первого парацельсианца». И это притом, что наш автор намного увеличил масштаб деяния Адама, в сравнении с тем, что говорила о нем буква Писания и следовавшие ей ортодоксальные экзегеты, от Августина до Кирхера. Парацельс полагал, что, познав сигнатуры, праотец дал имена всем природным вещам без исключения, а не только «скотам и птицам небесным и всем зверям полевым» (Быт. 2:20). Но сколь бы внушителен ни был объем референтов у первозданного языка, последний был малой частью великого знакового ансамбля, объединявшего природную и культурную области бытия, и осмыслять его надлежало в этой пансемиотической перспективе См.: Bianchi M.L. Signatura rerum: segni, magia e conoscenza da Paracelso a Leibniz. Roma, 1987. P. 70..

Не менее оригинально швейцарский философ решал проблему магич- ности изначального языка. Как сторонники, так и противники системы идей, лежавшей в основе адамического проекта, обычно усматривали каузальную связь между уникальной «природностью» праязыка и свойственным ему магическим потенциалом Ср. тезис Агриппы Неттесгеймского: «Ибо только первичные, верно установленные име-на обладают естественной действенностью, так как означают по природе [а не по челове-ческому произволу]» - «...Sola enim nomina primaria quae sunt recte imposita, quia signifi-cant naturaliter, activitatem habent naturalem» (Agrippa ab Netteszheim. De Occulta Philosophia. Libri Tres. Coloniae, 1533. P. 95). См. также: Sennertus D. De chymicorum cum Aristotelicis et Galenicis consensu ac dissensu. Wittebergae, 1619. Р. 606-624..

Сокращая различие между эдемским и всяким другим наречием, Парацельс отрицал такого рода зависимость. Мы знаем уже, что, с его точки зрения, все языки, включая Эдемский, имели единую сущность. Вместе с тем он считал, что их отдельные элементы действительно могут влиять на реальность. Это воззрение стало следствием концептуальной реформы магии, одним из «отцов» которой был наш автор. Говоря очень кратко, суть изменения заключалась в психологизации магии.

Центральным источником оккультной силы были признаны воля, вера и воображение заклинателя, в то время как внешние средства, включая словесные формулы, переосмыслены как вспомогательные См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 14. S. 521, 529; Койре А. Мистики, спиритуа-листы, алхимики Германии XVI века. Долгопрудный, 1994. С. 55-58, 73.. Если у них все же имеется собственный «ток», они принимают его от звезд, с которыми пребывают в бытийной связи. Эти магические влияния тоже рассматривались Парацельсом sub specie medicinae - как благотворные или зловредные для человека и прочих существ. Сводя к общему - медицинскому - знаменателю магию, астрономию и алхимию, швейцарский мыслитель считал настоящих магов врачами высшего уровня, которым доступен самый широкий спектр терапевтических средств. Он также учил, что с помощью звезд и знамений они умеют предвосхищать грядущее См.: Benzenhofer U., Gantenbein U.L. Paracelsus // Dictionary of Gnosis & Western Esoteri-cism. Leiden; Boston, 2006. Р. 927..

Kunst signata

Рассмотрев воззрения Парацельса на первозданный язык, я бы хотел остановиться на том аспекте адамических штудий, который играл ключевую роль в «химической» философии, а именно на «предустановленном искусстве» толкования сигнатур. Видя часть своей миссии в его реставрации, Парацельс утверждал, что это искусство было добыто Адамом из природных вещей и с началом земной истории сохранялось восточными мудрецами как ключ к истинной медицине и философии. Затем, испорченное эллинской надменностью и страстью к софистике, оно серьезно пострадало от ошибок.

К числу последних относились «ложные названия», данные едва ли не всем болезням «анти-Адамами» классической медицины См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 4. Munchen; Berlin, 1931. S. 4.. Заблуждения, вызванные логоцентризмом греков, имели губительные последствия в истории европейского человечества, чья духовная жизнь окостеневала из- за культа книжной учености и власти внешних авторитетов, деградации личной воли и воображения. В этом диагнозе легко распознать формулу панацеи, которую предлагает наш автор, превозносящий важность опытного и независимого изучения природы. Он призывает своих читателей «делаться странниками, чтобы испытывать и постигать вещи», а не чужие мнения о них Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 2. S. 4: «[...Er dan] sol ein perambulanus sein, dar- umb er vil erfaren hab, wisse und verstant». См. также: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 11. S. 26-27.. Взятая в радикальной форме, как того требует сам философ, эта установка была утопической: свободное от теории наблюдение попросту невозможно. И Парацельс, который действительно много странствовал в отличие от своих «апостолов», нашедших успокоение в его доктрине, только сменил, а не устранил власть книг и авторитетов. На место господствовавшего галенизма он попытался поставить эклектическую смесь идей и теорий, почерпнутых им из ученой традиции и народной культуры и обогащенных собственными находками См.: Койре А. Указ. соч. C. 49, 94; Pagel W. Paracelsus. An Introduction to Philosophical Medicine in the Era of Renaissance. Basel; N.Y., 1982. P. 350.. Так, если говорить о «сигнатурной» доктрине, ее корни уходят в низовые медицинские практики и воззрения отдельных античных натуралистов См.: Haage B.D. Paracelsus zwischen Spiritualitat und Wissenschaft // Mystik und Natur. Zur Geschichte ihres Verhaltnisses vom Altertum bis zur Gegenwart. Berlin; N.Y., 2009. S. 96; Bennett B.C. Doctrine of Signatures: An Explanation of Medicinal Plant Discovery or Dissemi-nation of Knowledge? // Economic Botany. 2007. No. 61 (3). Р. 247-248..

Основной принцип учения о природных знаках вполне безыскусен: «Природа помечает каждую вещь таким образом, что из нее [самой] видно, для чего она [может быть] полезна» Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 2. S. 86: «Die natur zeichnet ein ietlichs gewechs so von ir ausget zu dem, darzu es gut ist».. Такие пометы всегда почти сводятся к сходству между данным предметом и объектом его благотворного действия. Это сходство может проявляться в любом отношении, прямым или опосредованным способом См.: Sennertus D. Op. cit. P. 589; Porta I.B. Magiae naturalis libri viginti. Hanoviae, 1619. P. 25-27.. Так что многообразие сигнатур включает в себя примеры очевидного подобия между вещью (будь то растение, минерал и т.д.) и, скажем, органом тела или признаками болезни, против которой она применя - ется См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 11. S. 210.. Но оно же объемлет умозрительно выводимые, теоретически опосредованные соответствия, приписываемые объектам, не имеющим на поверхности ничего общего. Лучшей иллюстрацией внешних сходств, говорящих о внутренних свойствах, служат медико-ботанические таблицы, созданные немецким парацельсианцем Освальдом Кроллом (ок. 1560-1608) в труде «О сигнатурах» (De signaturis, 1609). Показательный случай спекулятивного соответствия можно найти у самого Парацельса. В «Гербарии» (Herbarius), одном из ранних своих трактатов, он проводит мысль, что магнит - это действенное средство от недугов, так или иначе связанных с кровью. В доказательство приводится такая причинная цепь: магнит метонимически соотносится с железом, а оно в свою очередь подчиняется Марсу. Эта планета курирует все относящееся к военному делу и, в частности, вооружение, которое изготавливается из железа и ассоциируется, как война в целом, с идеей кровопролития. Кроме того, в плане макро- и микрокосмической аналогии Марс метафорически ассоциируется с кровью в человеческом организме См.: Ibid. Bd. 2. S. 49-52..

Чем более абстрактным и косвенным являлось сходство и таинственней сигнатура, тем тяжелее был груз теории, которая применялась в обосновании тройственной связи, соединявшей означающее (чувственный знак) с «ближайшим» (целебное свойство) и «дальнейшим» (объект воздействия этого свойства: обычно орган или болезнь) означаемыми. Парацельс, чья живая фантазия и синкретическая установка позволяли строить сколь угодно прихотливые и сложные спекуляции, не имел единой медицинской теории. Он создал как минимум две исключавшие друг друга нозологические концепции, и его последователи в целом лишь усугубили дробность «химической» медицины См.: Goltz D. Naturmystik und Naturwissenschaft in der Medizin um 1600 // Sudhoffs Archiv. 1976. No. 60 (1). S. 55-58.. Но ее метафизический фундамент был по преимуществу неоплатоническим По утверждению Н. Гудрик-Кларка, «натурфилософия и алхимия Парацельса положили начало специфически немецкой версии ренессансного неоплатонизма» (Goodrick-Clarke N. The Western Esoteric Traditions: a Historical Introduction. Oxford; N.Y., 2008. P. 80). См. так-же: Pagel W. Op. cit. P. 218-227.. В него входили принципы вселенской симпатии, панпсихизма, сущностной сопричастности элементов всех онтологических уровней. В согласии с ними мироздание являлось пронизанным единым оживля - ющим духом и охваченным сетью корреспонденций, тяготений, отталкиваний. В этой вселенной не было ничего сугубо физического: все обладало в ней хотя бы толикой жизни, души, разумения и сродства с человеком, что, на взгляд парацельсианцев, оправдывало «фантастически растянутое» (на взгляд Бэкона) использование аналогии между «большим» и «малым» мирами См.: Bacon F. The Works. Vol. III. L., 1870. P. 379-380; Crollius O. Basilica chymica. P. 25, 60-61 (Praefatio admonitoria)..

Этой неоплатонической закваской Парацельсова учения объясняется та легкость, с которой его адепты соединяли астрологию, магию, каббалу, алхимию и доктрину природных знаков. Названные сферы ренессансной «ок- культуры» (термин Ханеграафа) строились на общей мировоззренческой почве. Так, Парацельс и другие «химики» нередко трактуют магию в духе теории сигнатур как инструмент обнаружения сокрытого в природе и на этом основании ассоциируют ее со знанием (scientia) и философией См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 11. S. 205-206; Paracelsus. Samtliche Werke.

I Abt. Bd. 14. S. 538.. При этом сама Kunst signata часто рассматривается ими в магико-астрологическом ключе - как наука, учащая о звездах, их влиянии на природный мир и использовании их энергий на благо человека См.: Paracelsus. Aurora Thesaurusque Philosophorum. P. 14-15.. В этом не было ничего специфически парацельсианского, поскольку в ту эпоху идея астральной детерминации фундировала все многочисленные отрасли учения о сигнатурах. Возьмем, к примеру, физиогномику, хиромантию и близкие к ним искусства толкования телесных знаков, которые в XVI в. переживали небывалый расцвет. Применявшиеся в них эвристические схемы обычно не предполагали апелляции к очевидному сходству или смежности. Ее место занимало постулирование скрытых свойств, в силу которых вещи, считалось, могут взаимодействовать на расстоянии. В физиогномической теории любая внешняя особенность тела рассматривалась как знак планеты или звезды, которая отвечает за орган, отмеченный этой особенностью, и в то же время как манифестация психологического свойства, обусловленного этим светилом. Но как можно было обосновать бытийную связь (conjunctio astralis), скажем, между крупного размера носом, планетой Венерой и выдающейся похотливостью? Этот пример взят из популярного медицинского трактата «Шедевр Аристотеля» (1680): Aristotle's Compleat Master-Piece. Displaying the Secrets of Nature in the Generation of Man. L., 1728. P. 104. Не иначе как ссылкой на общие неоплатонические и герметические положения, вроде следующего: «Ибо низшие [предметы], то есть животные, растения, камни, металлы, получают свою силу от неба, небо от интеллигенций, те же от Творца, в котором все предсуществует с наибольшим со- вершенством» Crollius O. Basilica chymica. P. 85 (Praefatio admonitoria): «Habent enim haec inferiora, dico Animalia, Herbae, Lapides, Metalla suam vim subministratum a Caelo, Caelum vero ab intelli - gentiis, hae autem ab Opifice, in quo omnia virtute maxima praeexistunt».. И если в сфере медицинской ботаники этот и подобные ему принципы могли находить известное опытное подтверждение, то применительно к физиогномике и смежным с ней «искусствам» они утверждались догматически, почти не имея опоры в самоочевидном. Не будет ошибкой считать, что основной массив физиогномических «фактов» обретался вовсе без их использования и что эти принципы часто примысливались post hoc. Бездонным источником материала служили здесь житейские наблюдения за корреляцией поведения и темперамента людей, с одной стороны, и их внешними чертами, с другой. Соответствующие обобщения кристаллизировались в форме примет и пословиц, игравших в жизни того времени заметную роль Так, обоснование физиогномических толкований посредством народной мудрости можно встретить в трудах Парацельса и голландского врача Ливина Лемменса (1505-1568). См.: Paracelsus. Samtliche Werke. I Abt. Bd. 11. S. 376; Lemnius L. De miraculis occultis naturae libri IIII. Coloniae Agrippinae, 1583. P. 219..

Заключение

Возможность обретения первозданного языка посредством изучения сигнатур, идея чего лежала в основе соответствующей стратегии адамиче- ского проекта, активно декларировалась Парацельсом и его последователями до середины XVII в. При этом подступы к ее осуществлению были отмечены печатью парадоксальной закономерности. Все находившие возможным простое повторение пути Адама, который, по их мнению, был первым толкователем природных знаков и в силу этого идеальным ономатетом, не шли далее отвлеченных постулатов. Предпочитая оставаться в начальной точке заявленного пути, они посвящали себя исследованию вещей и их сигнатур, почти не интересуясь собственно лингвофилософскими темами. Адамиче- ский нарратив был нужен им прежде всего для интеллектуальной легитимизации своей деятельности, которая направлялась утилитарным, по преимуществу фармацевтическим, мотивом и разворачивалась в смежных сферах медицины, натуральной магии и алхимии. Именно эти интеллектуалы дали развитие концепции языка природы (Natursprache), фундаментальную разработку которой предложил Якоб Бёме.

Напротив, те из парацельсианцев, кто всерьез размышлял о существе и воссоздании совершенного языка, видя фатальную закрытость пути Адама, приходили к созданию комбинированных стратегий. В соответствии с ними, исследование природных знаков должно было дополняться сходящим свыше озарением его субъекта (Бёме, Эллистоун и т.д.) или созданием новой знаковой системы, заменяющей первоязык (розенкрейцеры, Джон Уэбстер и т.д.).

Таким образом, интеллектуалы этого толка, уверенные в том, что изначальный язык утрачен и не может быть воссоздан человеческими усилия - ми, приближали адамический проект к логическому концу. Следующим шагом в этом направлении стала кристаллизация и отделение соответствующих стратегий - мистической («принять») и рационалистской («создать»), с закатом которых завершился данный проект.

Катализатором данных процессов служила критика учения о сигнатурах и, шире, крах эмблематического мировоззрения в середине XVII в. Эта критика развивалась в двух направлениях, фактологическом и концептуальном, предполагавших и дополнявших друг друга. В первом случае оппоненты парацельсианцев - новаторы-бэконианцы и консерваторы-галенисты - стремились показать радикальное противоречие их обобщений положению дел в природе. И самой удобной для этого была область медицинской ботаники, переживавшей в то время эпохальную трансформацию. Не кто иной, как Джон Рэй (1627-1705), ученый-эмпирик, преобразовавший науку о флоре, представил свод контрдоводов против «предустановленной науки» сигнатур. В частности, Рэй указывал, что большинство по-настоящему целебных растений не имеет особых знаков и что многим их видам свойственно ложное сходство, в силу чего доверие лжезнакам чревато ущербом здоровью. Кроме того, в различных частях одного и того же растения иногда угадывается сходство с разными органами тела, тогда как один и тот же орган может страдать от разных болезней, не покрываемых лечебными свойствами коррелирующего с ним растения. Наконец, похожие внешне растения могут действовать на организм совершенно по-разному Ray J. Catalogus Plantarum circa Cantabrigiam nascentium. Cantabrigiae, 1660. P. 110.. Все это, на взгляд критиков, уподобляло «предустановленное искусство» гаданию на кофейной гуще, в которой каждый, не лишенный фантазии, мог отыскать все то, к чему его склоняли собственные ожидания и надежды⁵⁴.

Ответом на этот вызов стала модификация учения о природных знаках. Помимо варианта, дополненного иллюминационным моментом, получила развитие его слабая версия (Даниил Зеннерт, Уильям Коулз, Анжело Сала и др.), примирявшая в себе парацельсианские и галенистские принципы. Но и эти компромиссные формы смыла волна концептуальной критики, которая подрывала интеллектуальные основы «сигнатурной» доктрины, включая физиогномику, хиромантию, многоразличные виды дивинации, расцветшие на почве ренессансного эмблематизма.

Главными агентами этой критики стали представители новой - научной - философии. При всем различии их методов и теорий они разделяли установку на буквальное восприятие природы, свободное от традиционной историко-филологической «оптики». Они же отрицали веру в то, что мир был создан преимущественно ради человека неким антропомерным образом, позволявшим обретать полноту знания, «собирая» его с поверхности мира.

Список литературы

Августин. Творения: в 4 т. Т. 2: Теологические трактаты / Пер. с лат. СПб.: Алетейя; Киев: УЦИММ-Пресс, 2000. 751 с.

Аристотель. Сочинения: в 4 т. / Пер. с древнегреч. под общ. ред. В.Ф. Асмуса. М.: Мысль, 1976-1983.

Карабыков А.В. «И нарек человек имена...»: стратегии воссоздания адамического языка в культуре Ренессанса // Человек. 2014. № 5. С. 114-131.

Карабыков А.В. Трансформация метафизики первозданного языка в ренессансном кабба- лизме // Вопросы философии. 2016. № 3. С. 186-197.

Карабыков А.В. Язык Адама, иероглифика египтян и «эмблематическое мировоззрение» Ренессанса // Вопросы философии. 2017. № 1. С. 133-153.