Что касается более молодых авторов, чьи тексты стали «альтерглобалистскими бестселлерами», то здесь необходимо упомянуть Антонио Негри и Майкла Хардта, а также Наоми Кляйн.

Главный труд А. Негри и М. Хардта «Империя», увидел свет в 2000 году и сразу же был назван западными критиками «Коммунистическим манифестом XXI века»2. В нем эти два философа выдвигают концепт «Империи», отличающийся от классического марксистского понятия «империализм». «В противоположность империализму Империя не создает территориальный центр власти и не опирается на жестко закрепленные границы или преграды. Это -- децентрированный и детерриториализованный, то есть лишенный центра и привязки к определенной территории, аппарат управления, который постепенно включает все глобальное пространство в свои открытые и расширяющиеся границы»3. В связи с этим, А. Негри и М. Хардт диагностируют упадок национальных государств и политического контроля экономических связей. По их мнению, на мировую арену выходит новая сила - транснациональные корпорации, организующие новый глобальный социально-экономический порядок.

Еще один «альтерглобалистский бестселлер», оказавший огромное влияние на левое движение рубежа веков, принадлежит перу канадской журналистки и писательнице Наоми Кляйн. Речь идет о книге 1999 года «No logo. Люди против брендов». Работа состоит из четырех частей, которые посвящены следующим темам: растущему давлению маркетинга на культуру и систему образования в Северной Америке, сужению спектра культурных альтернатив под давлением корпоративного капитализма, критике рынка труда, как в странах Севера, так и в странах Юга, а также о возникновении новых протестных движений. В центре критики Кляйн находятся ведущие западные транснациональные корпорации, такие как McDonald's, Starbucks, Nike, Shell и т.д. Канадская журналистка предоставляет читателю богатый фактологический материал, раскрывающий примеры агрессивной политики этих ТНК как с социальной, так и с экологической точек зрения.

Спустя почти 10 лет, в 2008 году выходит другая знаковая, и не менее фактологически насыщенная, книга Наоми Кляйн - «Доктрина шока». В ней канадская альтерглобалистка анализирует неолиберализм, критикуя экономистов Чикагской школы, политику «шоковой терапии», «чилийское экономическое чудо» времен правления диктатора Аугусто Пиночета, приватизацию в России 1990-х годов.

Вышеперечисленные работы являются наиболее значимыми в современной альтерглобалистской критике неолиберальной глобализации, однако, она, разумеется, ими не ограничивается. Сеть Интернет позволяет менее известным авторам, активистам и организациям позволяет широко тиражировать свои тексты и находить своего читателя в любой точке земного шара.

Вообще, Интернет, получивший на Западе широкое распространение, начиная с 1990-х годов, стал важным элементов, оказавшим влияние на теорию и практику левого движения. В организационном смысле это нашло выражение, как мы уже отмечали, в сетевом характере движения. Наоми Кляйн отзывалась о массовых протестах в Сиэтле и Вашингтоне 1999-2000 годов как о метафорическом оживании Интернета.

«Что же происходило на улицах Сиэтла и Вашингтона? Политическая деятельность в такой форме, которая отражает органичные, децентрализованные, взаимосвязанные пути Интернета, - Интернет оживший. <…> Интернет - не одна гигантская паутина, а сеть "узлов и связей". Узлы - это центры деятельности, а связи - независимые, но взаимосвязанные с другими узлами звенья. Это представляется точным описанием протестов в Сиэтле и Вашингтоне. Массовые конвергенции были активистскими узлами, в которые соединены сотни, а может быть, тысячи автономных связей. Во время демонстраций "связи" принимали форму "клубов единомышленников", состоящих из пяти-двадцати участников, и каждый избирал себе представителя и делегировал на совещания "представительских советов". Хотя эти "клубы единомышленников" согласились подчиняться определенному кодексу принципов ненасилия, они, в то же время, действовали как дискретные единицы, которые могли принимать собственные стратегические решения»1.

Начиная с «битвы в Сиэтле», использование Интернета как координационной платформы дало политическим активистам огромное тактическое преимущество перед властями. Предшественником крупной современной социальной сети «Twitter» была программа под названием

«TXTMob», разработанная американскими активистами для координации действий по мобильному телефону во время демонстраций против Республиканской национальной конвенции в 2004 году. Тогда приложением пользовалось около пяти тысяч человек, в реальном времени передавая друг другу информацию о действиях и передвижениях полиции1. Практика координации уличных акций посредством сетевых ресурсов очень хорошо себя зарекомендовала и активно используется до сих пор.

Помимо тактических побед в конкретных уличных противостояниях, Интернет является также и стратегическим оружием, позволяющим существенно увеличивать масштабы протестов. После проведения первой акции Occupy Wall Street в Нью-Йорке, широкое использованию активистами социальных сетей и других Интернет-коммуникаций, помогло распространить такой тип протеста сначала на другие американские города, а затем и на другие страны2. При этом, через Интернет распространялась не только идеология движения, но и наработанные участниками методики организаций акций, обращения со СМИ, правоохранительными органами и т.д.

Кроме того, развитие компьютерных технологий приводит к образованию в 1990-х годах на Западе такого феномена как киберкультура. Американский культуролог Марк Дери в своей книге «Скорость убегания: Киберкультура на рубеже веков» показывает неразрывную связь между контркультурой 1960-х и молодой, лишенной технофобии, киберкультурой 1990-х. «Ценности, идеалы и уличные стили Хейт-Эшбери/Беркли скрещиваются с техническими инновациями и традициями Силиконовой долины»3. В последнее десятилетие прошлого века происходит уничтожение былой границы между развязным контркультурным бунтарем и застенчивым будущим инженером-«гиком».

Примерно в это же время вызревает культура политизированного хакинга, а к началу XXI в. это приводит созданию международных хакерских сетей, ставших немаловажной и влиятельной частью современного левого движения. Наиболее известной хакерской сетью является движение «Анонимус», берущее свое начало в 2003 году. Это сообщество представляет собой децентрализованную сеть, отдельные узлы которой слабо связаны, что делает его практически неуловимым для властей. Движение выступает против деятельности крупных международных корпораций, также против цензуры и правительственного вмешательства в Интернет1. В такой же мере оно критикует авторское право и всякие меры, ограничивающие свободный обмен информацией. Российский политолог О.А. Столяров определяет хактивизм как «новый вид политического участия, который заключается в стремлении достичь социально-политических целей с помощью компьютерных технологий»2.

В качестве какой-то общих идейно-политических воззрений, то глобальная свободная децентрализованная и горизонтально структурированная сеть Интернет, которую отстаивают от посягательств государств и корпораций хактивисты, воспринимается ими как прообраз социальных и политических изменений мира «офлайн».

Интернет воспринимается как важнейший инструмент по тотальной демократизации. Примером может послужить платформа «15М», созданная пятнадцатью хактивистами 15 мая 2011 года в результате «движения площадей» и протестной оккупации центральной площади Мадрида - Пуэрта-дель-Соль. Эта платформа выступает за создание реальной демократии, основанной на современных технических возможностях. «Сегодня в мире новых коммуникационных технологий, Интернета, биометрической идентификации, смартфонов и социальных сетей <…> есть возможность учредить реальную демократию, то есть непрерывно, в реальном времени проводить опрос населения, реально предоставлять на рассмотрение народу каждое принимаемое решение»3. Безусловно, все это максимально близко к леворадикальной политической программе.

Еще одной немаловажной особенностью западного левого протеста рубежа веков является то, что молодежь играет в нем ключевую роль. Вспоминая собрания левых активистов, посвященных подготовке массовой демонстрации протеста в Вашингтоне 16 апреля 2000 года, французский альтерглобалист Кристоф Агитон вспоминает: «В собраниях не участвовал ни один человек старше 30 лет, за двумя исключениями: случайно забредших туда редких иностранцев и представителей АФТ-КПП»1. Возможно, Агитон несколько лукавит, однако, это выражает общую тенденцию. Ее корни уходят в 1960-е годы, когда радикальная политика, искусство и молодежная культура переплелись между собой, породив феномен контркультуры.

Первым термин «контркультура» использует американский социолог Теодор Роззак «применительно к тем феноменам молодежного протеста, которые, отвергнув практики и теории "традиционных" левых и отказавшись от "дисциплины" политики, обратились к альтернативным формам политического участия, которым не требовались списки требований, партии, цели и идеологии, лидеры и их последователи»2. В свою очередь, это сформировало то, что принято называть «новой левой». «Новые левые» провозглашали отрицание борьбы за захват власти наравне с политическими партиями в пользу синтеза политики и искусства, а также пропагандировали «революцию повседневной жизни».

В нашем исследовании мы разводим понятия «контркультура» и «субкультура». Так, если субкультурные группы склонны самоизоляции, удаления из конвенционального общества, то контркультурные группы больше ориентированы на отрицание и конфронтацию как в форме экспрессивного самовыражения (как, например, панки), так и участия в протестной политической деятельности. Нам близок взгляд на контркультуру итальянского философа Умберто Эко, который в своих работах определять ее как «активную критику или трансформацию существующих социальной, научной или эстетической парадигм»1. «Контркультура стремится к фундаментальной переоценке этики, к альтернативным стилям жизни и к трансформации сознания. Так называемая "молодежная культура" - это, скорее, идеология, тема или стиль, чем четко обозначенная группа людей»2.

В начале 1980-х гг., контркультура вырабатывает важнейший для себя теоретический и практический принцип - DIY (аббревиатура от англ. выражения Do It Yourself - «сделай сам/а»). Изначально он появился в недрах «второй волны» европейского панка (1980-1984 гг.), характерной чертой которой была явная политическая направленность (т.н. анархо-панк)3. В отличие от родоначальников жанра, ставших звездами массовой культуры, панки «второй волны» начали создавать своими силами собственной автономной инфраструктуры для максимально возможной независимости от капитализма и, в частности, от звукозаписывающих компаний и их сетей дистрибуции, музыкальной прессы, законов «шоу-бизнеса».

Сегодня DIY, оставшийся краеугольным камнем панк-движения, тем ни менее, вышел за его рамки. Современный российский социолог, исследователь «новых социальных движений» О.А. Аксютина определяет DIY как «основополагающий принцип многих современных низовых (протестных) инициатив, использующих в качестве организационной модели горизонтальную сеть, опирающихся на кооперацию и взаимоподдержку и практикующих "интуитивный анархизм"»4.

Отдельные индивидуумы и их группы, использующие этот принцип для борьбы с капитализмом, формируют DIY-культуру. К DIY-культуре могут себя относить самые разные общественные группы и объединения: от активистов, выступающих за равные права для нетрудоспособного населения, до простых граждан, протестующих против строительства скоростного шоссе на территории своего поселка. Джордж МакКей, введший понятие «diy-культуры» в научный оборот, выделяет следующие ее характеристики: они касаются повседневной жизни, приводят к созданию сообществ, и протест здесь сочетается с весельем и практичностью1.

Также О.А. Аксютина подчеркивает, что понятие «DIY-культура» наиболее близко к тому, что в социологии принято называть новыми социальными движениями. «В отличие от "традиционных" общественных движений, изучаемых в рамках парадигм коллективного поведения и коллективного действия, которые пытаются вписаться в рамки политических структур и для достижения поставленных целей вступают в альянсы с парламентскими лобби и по интересам, формы коллективных действий новых общественных движений носят принципиально внеинституциональный характер, выражаясь в методах прямой демократии <…> и часто представляют собой внешний способ проявления идентичности. Для организационной структуры новых общественных движений характеры децентрализация, самоуправление и горизонтальная сеть коммуникаций, сознательно противопоставляемые строению иерархически- бюрократическим структурам институциональных организаций и старых движений»2. Такие особенности внутренней структуры присуще, в первую очередь, к левым группам, которые небезосновательно принято характеризовать как молодежные.

Отметим две наиболее значимые из них, действующие в исследуемый нами временной промежуток, а также их специфику.

В Великобритании такой активистской группой стала, образованная в 1995 году Reclaim the streets («Вернем себе улицы»). Она предложила новаторскую и эффективную тактику ведения протестных акций, которую мы подробнее разберем в следующей главе. Ядро Reclaim the streets состояло из радикальных экологов, чье количество в Великобритании увеличилось в семь раз промежуток с 1985 по 1993 год в связи принятием правительством плана дорожного строительства «Дорога к благополучию»1. В традиционной британской активистской традиции, связанной с опорой на профсоюзы и Лейбористскую партию, проблемы экологии воспринимались как незначительные, вторичные, по сравнению с социальными вопросами. Молодежь Великобритании считало иначе. Кристоф Агитон в своей книге, посвященной альтернативного глобализму, приводит следующую статистику: «Проведенные в начале 90-х годов исследования показали, что для молодых людей в возрасте от 18 до 34 лет тема защиты окружающей среды в 5 раз (для женщин) и в 3 раза (для мужчин) более значима, чем остальные социальные проблемы»2. Будучи отчужденными от традиционных левых, британской молодежи не оставалось ничего, кроме как искать самостоятельно новые формы организации и действия.

Также, что характерно, Reclaim the streets представляла собой союз левых активистов и рэйв-сцены, которая в начале 1990-х годов была криминализирована Британским правительством. Наоми Кляйн следующим образом описывает тот «контркультурный коктейль», из которого состояла RTS: «Рейверы объединились со сквоттерами, ожидающими насильственного выселения, с так называемыми "странниками Нового века", гонимыми за свой бродячий образ жизни, с радикальными "эковоинами", борющимися против вырубки британских лесных районов, строя шалаши на деревьях и прорывая траншеи на пути бульдозеров.

<…> Из этого многообразия культурных противоречий и самых неожиданных коллизий между диджеями, активистами антикорпоративного движения, радикальными экологами, политизированными художниками и представителями New Age выросло нечто такое, что можно назвать самым энергичным и быстроразвивающимися политическим движением со времен "Парижа-68": движение "Вернуть себе улицы", Reclaim the streets (RTS)»1.

Что касается Северной Америки, то общим культурным истоком радикализации молодежи 1990-2000-х гг., канадская активистка Наоми Кляйн видит стратегию «глушение культуры» (culture jamming), направленную против корпоративной рекламы2. Именно ТНК постепенно становятся главными врагами радикальной североамериканской молодежи. В 1996 году Билл Клинтон, совместно с такими корпорациями как Nike и Gap, создает Ассоциацию справедливого труда, куда входили также и американские университеты. Используя потогонный труд в странах Юга, эти компании становятся поставщиками униформы для университетов. Реакцией на это становится образование общенационального «Союза студентов против потогонок» и «Совета трудовых прав», созданного студентами, учеными и профсоюзными активистами для независимого контроля труда и соблюдения прав трудящихся на этих производствах. Именно от этих структур берет свое начало неформальная принципиально децентрализованная «Сеть прямого действия» (DAN), ставшая организатором протестов в Сиэтле 1999 года3.

Подведем промежуточные итоги. Организационной спецификой западного левого движения рубежа веков является его сетевой характер, имеющий схожую внутреннюю структуру с сетью Интернет. Интернет же является главной координационной и агитационной платформой движения. Несмотря на идеологическую неоднородность, из левого движения выделилось ряд авторов, «спикеров» альтерглобализма, которые от лица движения смогли дать наиболее фундаментальную критику мировых политических и экономических процессов, тем самым, сформировав альтерглобалистский дискурс. Молодежь, безусловно, является ядром движения. Под влиянием контркультуры, она стремится к новым, экспериментальным формам организации и действия, что проявляется в отказе от участия в «традиционной» политике.

1.3 Трансформация форм политического и культурного протеста на рубеже веков

Как мы уже отмечали выше, одной из характерных черт современного западного левого движения является выход за рамки «традиционной» политической борьбы, связанной с борьбой за власть через попадание оппозиционных организаций в парламент, правительство и т.д. Также, левые радикалы не могут положиться на выгодное освещение своих идей и проектов в «больших» СМИ, воспроизводящих, как правило, властный дискурс. Вместо этого современное западное левое движение выработало большое количество практик сопротивления капитализму, а также по распространению своих идей, избегая интеграции в «Систему». В этом параграфе мы рассмотрим особенности новых форм протестной деятельности левого движения, ее идеологические и практические корни.

Основным методом ведения политической борьбы левого движения является проведение акций протеста. После одной из них - «битвы в Сиэтле» 1999 года, принято отсчитывать начало альтерглобалистского движения, после другой - Occupy Wall Street в 2011 году, по всему миру распространилось движение Occupy. Две эти акции вошли в историю благодаря тому, что из-за своей эффективности, они превратились в «шаблоны» для последующих протестных мероприятий, распространившихся по всему миру.

Сиэтл породил традицию антитезы саммит/контр-саммит1, а акция Occupy Wall Street способствовала началу захвата западными активистами площадей и парков в своих городах1. Следовательно, можно сделать вывод, что протестные акции имеют важную организационную и пропагандистскую (пропаганда действием) функцию, что зачастую более важно, чем сиюминутные победы (перенос саммита или приостановка работы фондовой биржи).

Сама форма проведения протестных акций подверглась в 1990-е годы трансформации. Во-первых, под влиянием радикальных экологов и анархистов, изменились организационные принципы проведения массовых уличных мероприятий. Их основными единицами становятся маленькие мобильные группы активистов, которые в случае конфронтации с полицией, могут быстро перемещаться по городу, соединяться с другими такими группами, менять на ходу план действий, используя в качестве координационной платформы сеть Интернет. Такая тактика активно внедрялась западными активистами с начала века.

Кристоф Агитон вспоминает: «Накануне акций протеста в апреле 2000 года против собраний МВФ и Всемирного банка в Вашингтоне всем участникам манифестаций были розданы листовки с описанием принципов действий неформальных групп. Эти принципы были далеки от тех, к которым привыкли участники традиционных манифестаций. Неформальные группы - это организационная основа для действий против МВФ и Всемирного банка. Это небольшие автономные группы индивидов, имеющих общие принципы, цели, интересы, планы и т.п., способствующие их продуктивной совместной работе. Благодаря максимально демократичной и эффективной децентрализации, эти группы осуществляют различные массовые акции».

Во-вторых, необходимо отметить тенденцию к выбору зрелищных и игровых форм протеста. Акции нередко имеют заранее заданную концепцию. В качестве примера приведем первомайский протест 2001 года в Лондоне, организованный в стиле популярной на Западе настольной игры «Монополия».

Канадская журналистка и активистка Наоми Кляйн присутствовала на этой акции и следующим образом описала ее концепт в своей статье «Застряли в стадии зрелища», написанной для издания «The Globe and Mail»: «Организаторы вчерашней первомайской акции "монопольного" протеста выпустили аннотированные карты Лондона с выделением таких общеизвестных мест, как Регент-Стрит, Пэл-Мэл и Трафальгарская площадь, призывая участников располагать свои первомайские акции на доске “Монополии”. Хотите протестовать против приватизации? Ступайте на вокзал. Индустриализация сельского хозяйства? К "Макдональдсу" на Кинг-Кроссе. Ископаемое топливо? К электрической компании. И всегда носите с собой игровую карточку "Освободиться из тюрьмы"»1.

Протестная акция, таким образом, воспринимается скорее как карнавал, праздник, игра, а не как «серьезное» политическое действо. Снова, в связи с этим, процитируем Наоми Кляйн: «Демонстрации не должны быть квазимилитаристскими маршами, достигающими кульминации в размахивании плакатами у запертых на замок правительственных зданий. Нет, они должны быть "фестивалями сопротивления", полными гигантских марионеток и театральной импровизации2».

Действительно, подобные «фестивали сопротивления» имеют много общего с карнавальным мироощущением, которое описывал советский философ М.М. Бахтин в своей знаменитой работе «Проблемы поэтики Достоевского». Игровой момент становится краеугольным камнем уличной акции, «серьезность» и «игра» объединяются здесь в единое амбивалентное целое. Историк В. Ященко следующим образом проводит эту параллель: «Почти все акции современных леворадикальных движений сопровождаются обрядово-зрелищными формами народной смеховой культуры: карнавалы, площадные действия и акции протеста, в которых нет ни исполнителей, ни зрителей. На короткое время участники акций погружаются в утопический хилиастический мир. Мир, в котором нет пространственно-временных границ. Мир, в котором действуют законы карнавальной свободы. Мир, который имеет вселенский универсальный, но, в то же время, амбивалентный характер. Мир, где идеально-утопическое и реальное временно сливаются в едином карнавальном мироощущении; мир где "низ" и "верх" меняются местами, а официальность в лице полицейских, фебеэровцев, подрядчиков и властей подвергается беспощадному осмеянию. В то же время смех направлен и на самих участников акций. В песнях, пародиях, в обычной фамильярно- площадной речи хилиасты смеются и над собой. За этот короткий промежуток времени происходит чудесное непостижимое вселенское обновление. Человек совершает экстатический прорыв в иной мир, в иное измерение, в утопическое царство всеобщности, свободы, равенства и изобилия. Человек прикасается к истине, к вечности. Наступает катарсис»1.

Корни такого выражения политического уходят в 1960-е годы. Современный российский исследователь новых социальных движений О.А. Аксютина прослеживает следующий генезис: «Новый язык протеста, переместивший политику из традиционной политической сферы, разрушив различия между политикой и искусством, политикой и культурой, политикой и повседневной жизнью, пришел из 1960-х. Именно тогда сформировался язык протеста, отрицающий иерархию и лидерство, стратегию и планирование, бюрократическую организацию и политические партии. В 1970-80-е эти идеи были развиты и воплощены в жизнь европейскими автономами, которые стали своеобразным каналом передвижения активистов, не попавших под влияние марксистских партий»1.

В 1990-2000-е годы наиболее заметными проводниками и популяризаторами карнавальной формы проведения уличных акций стала британская контркультурная эко-анархистская группа Reclaim the streets. Основной формой их деятельности стали так называемые «street parties» - уличные вечеринки, когда несколько десятков/сотен/тысяч человек внезапно перекрывает оживленную улицу/дорогу/автостраду и танцует под аккомпанемент принесенных активистами стереосистем, диджеев или уличных музыкантов2.

Уличные вечеринки RTS были всегда открыты для случайных прохожих, которые обычно охотно присоединялись к спонтанному празднику. Неспроста Наоми Кляйн называет RTS последователями Ситуационистского Интернационала (1957-1972) - французской леворадикальной организации, пик которой пришелся на «красный май» 1968 года3. Целью этой организации было «возбуждение индивидуального желания к коллективному захвату мира», к революции, путем создания ситуаций с особой атмосферой, при которой личность преодолевала бы отчуждение и включалась бы в них для удовлетворения своих желаний4. Ситуационисты говорили о формировании революционного сознания путем раскрепощения человека, осознания того, что личные, а не навязанные капитализмом псевдожелания можно осуществить только в свободном обществе. Осознав это, человек уже не сможет быть удовлетворен компромиссом, политической реформой, ему нужна будет качественно новая революция, основанная на иной повседневности. Подобного рода мысли и должны возникать у случайных прохожих во время акций на подобии уличных вечеринок RTS. В этом и проявляется карнавальная сущность подобных акций, если воспринимать его как «временное освобождение от господствующей правды и существующего строя, временную отмену всех иерархических отношений, привилегий, норм и запретов»1.

Также можно проследить связь такой формы борьбы с концепцией «временных автономных зон», которую в 1990 году вводит анархо-иммедиатист и специалист по суфизму Хаким Бей. ВАЗ противопоставляется Х. Беем ожиданию революционного момента в пользу немедленного создания свободных пространств в настоящем, избегая прямой конфронтации с государством2. Когда Хаким Бей придумал ВАЗ, Интернет был еще в зачаточном состоянии, но он уже представлял себе будущий мир, где множество автономных зон могут быть связаны распределенными сетями коммуникаций, свободными от политического контроля. «Вместо заполнения пока еще не тронутого коммерцией пространства рекламными пародиями, эртээсовцы пытаются заполнить его альтернативным видением того, как может выглядеть общество в отсутствие коммерческого контроля и давления»3. Это теория «показывания, а не рассказывания», акция должна живо представлять политические взгляды, а не просто отображаться в текстах программ и манифестов4.

Вначале XXI века эта тенденция проявилась также в тактике движения Occupy. Начиная с первой акции Occupy Wall Street 2011 года, активисты начали превращать оккупированное пространство в автономный самоуправляющийся протестный лагерь. «К середине дня на "генеральную ассамблею" в парке <парк Цуккотти близ Уолл-стрит> собрались более тысячи человек, где общим голосованием назначили ответственных за обустройство лагеря - установку палаток, трибун, дорожек, обеспечение зоны беспроводным Интернетом и антиглобалистской библиотекой. Отдельно были созданы особые рабочие группы, занимавшиеся санитарным обслуживанием, бухгалтерией, питанием и зонами безопасности»1. Подобное демократичное устройство, где все решения принимаются на ассамблее - голосовании всех присутствующих, имеет определенные общие черты с древнегреческой полисной демократией. Протестный лагерь является прообразом нового общества, демонстрацией жизнеспособности подобных форм самоуправления.

Неслучайным был и выбор места оккупации - Уолл-стрит. Как отмечает современный отечественный исследователь А.В. Швец, «в популярном сознании (и коллективной памяти) центральная улица Нью-Йорка "испокон веков вызывала представление о мощи сосредоточенных в ней богатств и власти", была символом финансово-политической власти рыночной торговли, прагматично-деловой целерациональности - оснований оспариваемой протестующими системы. Из некогда оборонительной конструкции Уолл-стрит стала местом первой американской фондовой биржи, а затем - финансовым центром страны. Вскоре Уолл-стрит фигурировала в сознании американцев не иначе, как "вымощенная желтым кирпичом дорожка к богатству"»2.

Создание автономного «освобожденного» от корпоративного и государственного контроля пространства, имело здесь символическое значение.

«Суть протеста (позиционируемого как "мирный") состояла в захвате общественного места, которое лишило бы его функциональности и позволило утвердиться в нем новой группе и новой практике культурной памяти»3.

Помимо важнейшего элемента получения определенного чувственного опыта внутри акции, необходимо отметить и то, что выглядят они чрезвычайно зрелищно. Зрелищность протеста используется левым движением в нескольких плоскостях. Во-первых, это необходимо для обеспечения той карнавальной праздничной атмосферы, которую мы описали выше.

Во-вторых, это связано с особенностями визуальной коммуникации. Как правило, левым активистам не приходится надеяться на выгодное для себя освещение их протестных акций со стороны официальных медиа. Голландский лингвист и ученый, занимающийся проблематикой расизма в современных западных СМИ, Тён ван Дейк, отмечает: «Даже в тех случаях, когда СМИ представляют различные дискурсы, информация, которую они сообщают, тем ни менее, может использоваться для развития и поддержки существующих на данный момент расистских установок. <…> Аналогичные выводы касаются медиа- репрезентаций рабочего класса, женщин (особенно, феминисток), молодежи, демонстрантов, нелегальных иммигрантов, панков - всех тех социальных групп, которые обычно становятся объектом дискриминации, маргинализации, субординации или стереотипизации, а также которые участвуют в различных формах сопротивления, что может рассматриваться как вызов власти»1.

Вместо этого, фото и видео акций распространяется активистами в сети Интернет и передает невербальными средствами часть информации о протестующих, их политической самоидентификации, позитивной программе. С одной стороны, так левые идеи распространяются по всему миру в удобном для неподготовленного зрителя формате, в котором нивелируются языковые различия, с другой стороны, это способствует «культурному обмену» активистов. «С тех пор как видео- и цифровые камеры стали излюбленными аксессуарами уличных акций, эртээсовцы черпают вдохновение еще и в просмотре материалов, заснятых на дальних тусовках и распространяемых в видеосетях активистов…»2.

На рубеже XX-XXI вв. широкое распространение на Западе получили такие визуальные культурные формы протеста, как «глушение культуры» и стрит-арт.

Эти художественные практики сопротивления капитализму вобрали в себя две вышеописанные тенденции: важность пространственной плоскости и визуальная, зрелищная форма воплощения.

Как мы уже отмечали, именно в «глушение культуры» (другое название - «партизанская семиотика) Наоми Кляйн видит общую культурную платформу североамериканского левого радикализма 1990-х. Канадская активистка определяет эту деятельность как изменение, трансформацию рекламного послания до качественного изменения его смысла, например, до противоположного (страна Мальборо становится у «глушителей» «Страной рака», а логотип Apple превращается в череп)1. Целью этой семиотической войны является «возвращение» людям общественного пространства, освобождение его от корпоративного контроля и внушения, связанного с рекламой. «Улицы - это общественное пространство, утверждают "рекламобойцы", и, поскольку большинство населения не может позволить себе противостоять корпоративному внушению собственными рекламными выступлениями, у него (у населения) должно быть право выражать свое отношение к этим образам, видеть которые оно никогда не выражало желания»2.

Истоки «глушения культуры» лежат в ситуационистском методе dйtournement. Ситуационисты провозглашали, что «литературное и художественное наследие человечества должно быть использовано в партизанских пропагандистских целях»3. Российский исследователь левого движения А.Н. Тарасов следующим образом описывает эту методику: «dйtournement -- разрушение с помощью коллажа чужого готового арт-продукта, с тем чтобы заставить этот продукт служить целям ситуационистской пропаганды. Самым известным примером detournement были ситуационистские комиксы, в которых изображение полностью заимствовалось из обычных комиксов (продукта масс-культа), но персонажам вкладывались в уста тексты революционного содержания. Комиксы продемонстрировали имманентную ситуационистам склонность к минимизации собственного труда путем привлечения чужого и вообще ориентацию на проблемы потребления и реализации досуга, а не на производство и развитие его»1.

Помимо визуального «глушения» путем изменения смысла рекламных биллбордов, для американских антиконсюмеристских «групп прямого действия» характерна деятельность по физическом и психологическим помехам шопингу2. Одна из них -- группа «ритуального» сопротивления Whirl-Mart -- использует в качестве протеста «объединенный эксперимент» и «ритуальные зрелища», сочетающие в себе «искусство и действие». Активисты группы обычно заходят в большие торговые центры и начинают молча возить по рядам пустые тележки для покупок3.

Другим проявлением зрелищного культурного протеста, основанного на синтезе искусства и политического действия, является стрит-арт, в котором с 1990-х годов появились явные антикапиталистические мотивы4. Наиболее известный английской уличный художник современности - Бэнкси, объявляет врагами своего искусства корпоративных рекламщиков и политиков, уродующих улицы западных городов: «Они говорят, что граффити пугают людей и сами по себе символизируют отрицание общества, на самом же деле граффити опасны только для трех видов людей: политиков, рекламщиков и самих граффитчиков.

Компании, которые размещают огромные слоганы на зданиях и на автобусах, пытаясь заставить нас чувствовать себя неполноценными, если не купим их товар, -- вот кто на самом деле уродует улицы. Они хотят иметь возможность выкрикивать свои послания вам в лицо с любой доступной поверхности, но у вас нет возможности ответить им. Что ж, они начали этот бой, и стена -- это оружие, которое я выбрал, чтобы ответить.

Кто-то становится копом, потому что хочет сделать мир лучше, а кто-то -- вандалом, потому что хочет сделать мир красивее»1.

Городское пространство и его влияние на повседневность становится главной ареной этой символической войны. Искусство и жизнь переплетаются здесь в одно целое. В стрит-арте получил свое продолжение авангардный проект по демократизации искусства. Если между художниками-авангардистами начала века и широкими массами была пропасть, то стрит-арт и граффити нивелирует это разделение на художника и зрителя. Зачастую уличное искусство имеет анонимный характер. Любой может стать уличным художником, что, нередко, в негативном смысле отражается на качестве работ.

«Стрит-арт стал неотъемлемой частью городской визуальной культуры, важнейшим симптомом современного городского развития. Бессмысленности и навязчивости городских рекламных сообщений, унылости и неоформленности множества "не-мест" (термин Марка Оже), коммерческим стратегиям присвоения пространства стрит-арт противопоставляет особого рода городскую игру, восходящую, как нередко замечается, к наследию ситуационистов. Ее задача вовлечь городских жителей в рефлексию о городском пространстве, его нормах и исключениях, его фактурах и поверхностях. Вскрыть потенциал проницаемости мест, сдвинуть имеющиеся границы и продемонстрировать их нелепость, побудить заметить то, что обычно не замечается; выдернуть горожанина - с помощью внезапного и не сразу понятного образа, пугающего или смешного, - из состояния псевдопонимания, так легко задающегося современным "выставленным напоказ" городом»2.

Уличные художники реализуют напрямую свое право на формирование внешнего вида городской среды, влияют на «психогеографию» (ситуационистский термин) западных городов. Однако между ситуационистами, идеологическими предтечами леворадикального стрит-арта, и современными уличными художниками существует разница. Российский философ А.Ю. Тылик следующим образом описывает это когнитивное различие: «Разница между ситуационистом и уличным художником состоит в том, что первый воспринимает позицию партизана как временную, принимаемую до того момента, пока революция не позволит занять позицию жизнестроителя, тогда как второй, не разделяя революционной иллюзии, оказывается целиком растворенным в партизанском мировосприятии и партизанской деятельности»1.

Таким образом, для современного западного левого движения политическая и культурная борьба непосредственно связана с повседневными практиками сопротивления, с определенным протестным образом жизни. Городское пространство является главным полем борьбы и активно используется для протестных акций. При этом немаловажными особенностями таких акций рубежа веков является их зрелищность и поиск новых, экспериментальных форм синтеза политики и искусства.

2. Визуальная коммуникация левого протеста

2.1 Визуальная агитация в контексте уличных акций западного левого движения

Как мы уже отмечали в первой главе, современное западное левое движение передает большое количество информации при помощи визуальной коммуникации. Во второй части нашего исследования мы рассмотрим особенности левого визуального дискурса, проведем семиотический анализ образов, используемых для репрезентации различных идеологем, связанных с его политической программой.

Уличные протестные акции являются основной формой выражения политического, социального и экологического недовольства левого движения. Им предшествует агитация, направленная на мобилизацию как можно большего количества сторонников и потенциальных сторонников. На примере агитационных материалов, распространявшихся накануне протестов в Сиэтле 30 ноября 1999 года сетью Direct Action Network, проанализируем визуальные образы, которые использовало в них американское левое движение [Приложения 1-4].

Как мы видим, во всех четырех постерах используются иконические знаки - фотографии реальных людей, участвующих в акциях протеста (кроме приложения 3). Очевидно, концепция DAN состояла в том, чтобы показать «человеческое лицо» движения.

На первой фотографии [Приложение 1], являющейся основным фоном для постера, мы видим группу детей, принимающих участие в политической демонстрации. На это указывает сразу несколько знаков: плакат, поднятый вверх на заднем плане; жест «виктория», означающий в США «мир»1, который начал активно использоваться молодежью время антивоенных демонстраций 1960-х годов; мимика детей, говорящая о том, что они что-то кричат, в данном контексте, это интерпретируется как скандирование. На первом плане мы видим фигуры и лица четырех девочек. Одна из них улыбается, а мимика других достаточно серьезна, если не сказать, что воинственна. Смесь из таких крайних чувств как радость и воинственность - это тот эмоциональный эффект, которого, по всей видимости, добиваются организаторы протестных акций у его участников. Кроме того, образ детей используется здесь как символ будущего, протестующего против ВТО. Неслучайно также и то, что в центре фотографии расположена именно чернокожая девочка, что демонстрирует антирасистский характер движения, его интернациональную сущность и солидарности вне зависимости от этнического происхождения человека.

Второй постер [Приложение 2] имеет схожий мотив. В центре фотографии расположена девочка-индианка (знак-индекс - индейский национальный костюм), что также символизирует этническое разнообразие движения и интернациональность борьбы. Контекст фотографии указывает на то, что индианка участвует в протестном мероприятии: плакат в ее руках; использование государственной символики; позы стоящих вокруг людей. Надпись на плакате в ее руках: «People need to be first!!!» («Люди должны быть превыше всего») созвучна альтерглобалистскому дискурсу социальной критики модели неолиберальной глобализации, активно формировавшемуся в те годы.

Третий постер [Приложение 3] заимствует портретную фотографию ребенка-азиата, сделанную на фоне горы Рашмор. Она является одной из самых знаменитых достопримечательностей США, так как на поверхности этой горы высечен гигантский барельеф, содержащий скульптурные портреты четырех американских президентов: Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Теодора Рузвельта и Авраама Линкольна. Вместо традиционного позирования для фотографии на фоне достопримечательности и улыбки, лицо ребенка выражает смешанные эмоции - непонимание, растерянность, смущенное удивление. Его точно не назовешь счастливым или довольным. Возможно, ориентируясь, в первую очередь, на американцев, использование данной фотографии рассчитана на их историческую память и может интерпретироваться как символ Вьетнамской войны. Для потенциального участника акции протеста в Сиэтле, на которого и рассчитан этот агитационный материал, образ войны во Вьетнаме должен вызывать однозначно негативные эмоции. Текстовый призыв к участию в демонстрации связывает их с современным врагом - ВТО и неолиберальной глобализацией, которые, таким образом, являются наследницами агрессивной внешней политики США во Вьетнаме. Участие в демонстрации в Сиэтле, тем самым, продолжает традицию антивоенных маршей 1960-х годов, имеющих позитивный имидж в массовом сознании американцев, в отличие от коллективной психологической травмы «вьетнамского синдрома»1.

Пятый агитационный плакат [Приложение 4] представляет собой портретное фото. На нем изображен белый молодой человек (скорее всего, он студент), идущий на акцию протеста, либо уже находящийся на ней. Об этом говорит надпись краской на его торсе, а также плакат за его спиной с изображением «дяди Сэма». На наш взгляд, данный молодой человек олицетворяет основной контингент, на который рассчитывали организаторы протеста в Сиэтле. Его длинные волосы, обнаженный торс и свободная раскрепощенная поза, являются телесными кодами, составляющими образ нонконформиста.

Обобщая, отметим несколько моментов. Во-первых, в своей агитации, левое движение активно использует образы молодости (дети, студенчество). Во- вторых, немаловажное значение имеет визуализация представительства национальных меньшинств и интернациональной составляющей движения. В- третьих, используемые визуальные образы рассчитаны на то, чтобы вызвать эмоциональное сопереживание.

Успешные акции протеста могут сформировать определенный имидж движения, распространить его идеи по всему миру, породив схожие протестные выступления. Так было, например, после «битвы в Сиэтле» (1999 г.) или Occupy Wall Street в Нью-Йорке (2011 г.). Фотографии этих массовых выступлений были растиражированы огромным количеством СМИ: от «больших» медиа, которые, как правило, воспроизводят доминирующий властных дискурс негативного отношения к любого рода радикализму1, до достаточно лояльных «независимых» информационных ресурсов. Однако, независимо от сопроводительного текста статей, освещающих данные события, фотографии сами по себе дают читателю определенное преставление о движении, его образ. Рассмотрим основные визуальные средства, благодаря чему это становится возможным.

Во-первых, следует определить особенности внешнего вида участников левого протеста. Как отмечает российский социолог Д.Ф. Эриксон, западное альтерглобалистское движение сформировало альтерглобалистскую субкультуру со своим собственным дресс-кодом2. Под дресс-кодом в данном случае мы понимаем правила и форму ношения одежды при посещении определенных мероприятий в зависимости от социального класса человека, достатка, рода занятий, национальности, политических взглядов и т.д3.

Такой дресс-код основан на стиле одежды, который принято называть неформальным. Это связано, в первую очередь, с тем огромным значением, которое играет в движении молодежь, а также с влиянием контркультуры, являющейся главной кузницей различных субкультурных стилей. Начиная с 1960- х годов, в США, а потом и во всем западном мире, нонконформизм стал проявляться в определенном визуальном стиле человека4. Помимо контркультурного подполья, «мода» на определенные элементы одежды может приходить извне, из стран Третьего мира.

Например, одной из характерных черт альтерглобализма является глобализация борьбы с капитализмом, мировая солидарность антикапиталистических движений всех континентов. Наиболее успешные движения и их лидеры становятся символами сопротивления. Так, начиная с 1960- х годов, сформировался миф Эрнесто Че Гевары, основанный на его фотопортрете. Со временем это фото пополнило копилку каноничных образов массовой культуры, так как лучше всего транслировала этот миф. «Перед нами вечно молодой революционер-романтик [Приложение 5], "конкистадор свободы" - без определенной идеологии, без постоянного места жительства и занятия»1. Однако, данный визуальный образ в леворадикальных кругах был дискредитирован своим превращением в товар.

На рубеже XX-XXI вв. у левого протеста появились новые герои, повлиявшие на стиль западных бунтарей. Речь идет о Ясире Арафате - борце за независимость Палестины и Субкоманданте Маркоса - лидера мексиканских сапатистов. Первый ввел моду на ношение популярного в арабских странах мужского головного убора - куфий. На сленге российских альтерглобалистов этот головной убор называется не иначе как «арафатка», в честь палестинского революционера. Субкоманданте Маркос, чьи фотографии с трубкой и в балаклаве облетели в 1990-е годы все леворадикальные сайты и форумы, ввел моду среди западных левых на этот вязаный головной убор2. Оба этих элемента одежды, таким образом, символизируют радикализм и глобализацию революционной борьбы.

Если образ Че Гевары потерял свой революционный потенциала после интеграции в массовую культуру, то в начале XXI в. происходит обратный процесс, связанный с актуализацией образа английского заговорщика XVI-XVII вв. Гая Фокса. Он связан с экранизацией в 2006 году комикса-антиутопии «V -- значит вендетта», где главный герой - это революционер-террорист, борец с британским тоталитарным режимом будущего, носит маску Фокса. Позднее, с 2008 году маска Гая Фокса (или «маска Анонимуса») становится логотипом одноименной анархистской хакерской группировки1, а с 2011-х годов новейшим символом сопротивления в целом.

Несмотря на перечисленные атрибуты, имеющие достаточно воинственные коннотации, уличный протест западных левых на рубеже XX-XXI вв. стремиться к карнавальным, праздничным формам своего выражения, акции все чаще именуются «фестивалями сопротивления».

Рассмотрим, например, постер «Stop the WTO!» [Приложение 6], распространявшийся сетью Direct Action Network накануне первого альтерглобалистского протеста в Сиэтле 1999 года. Предстоящая акция называется там «карнавалом против капитала». В центре постера мы видим графическое карикатурное изображение, символически визуализирующее это противостояние. Структура данного изображения выстроена на принципе бинарной оппозиции.

Справа изображено ВТО («зло»). Ее образ состоит из визуальных знаков, имеющих традиционно негативные коннотации: танк и военная каска Третьего Рейха символизируют войну, агрессию, разрушение; человеческие кости - смерть, убийство; ночь - страх. Этому противопоставляется левая сторона изображения, означаемая протестующих («добро»). Здесь мы видим противоположные, позитивные и жизнеутверждающие коннотации: музыкальные инструменты означают творчество, искусство, праздник; дети - будущее, жизнь; собака - природу; звездное небо - мечты; толпа людей - солидарность, общение, единение.

Помимо карнавала «на бумаге», формирование праздничной атмосферы является одной из главных организационных целей протестных выступлений. Это проявляется в двух видах: во внешнем виде самих протестующих (костюмирование) и различных стилизованных предметов и конструкций (плакатов, баннеров, кукол и т.д.).

Если посмотреть на обзорные фотографии уличных акций западных левых, снятых с большой высоты, то на таких фотографиях всегда будет большое количество ярких контрастных цветов, используемых для оформления флагов, баннеров, транспарантов, плакатов - красного, зеленого, желтого, оранжевого, фиолетового [Приложение 7]. Как правило, выбор цвета для такой визуальной агитации обуславливается традиционной политической «палитрой»: марксисты предпочитают красный цвет, экологи - зеленый, феминистки - фиолетовый, анархисты - черный и т.д.

Однако, такое цветовое контрастное разнообразие коррелирует одновременно с организационной формой и идеологией альтерглобализма. Во- первых, это визуализирует принципиальную гетерогенность и децентрализованность движения. Во-вторых, это символизирует плюрализм, демократичность устремлений альтерглобалистской политической программы. Наконец, такая визуальная яркость массового события ассоциируется скорее с праздником, с радостью, чем с политическим протестом. Как поэтично писал Субкоманданте Маркос: «Серые надеются победить. Срочно требуется радуга»1. Целью является то, чтобы противники по сравнению с протестующими становились «серыми».

Еще одним визуальным средством во время уличных протестов является использование активистами костюмов или определенной униформы, которые могут иметь временный, либо постоянный характер. Рассмотрим несколько примеров.

Во время альтерглобалистских акций, существует разделение на колонны, предпочитающее ненасильственное сопротивление и колонны, склонные идти на прямое столкновение с полицией1. Традиционно, такой наиболее радикальной колонной западных левых, является «Черный блок». Его принято ассоциировать с анархизмом, чье черное знамя дало название блоку2, однако, его могут составлять также и радикальные антифашисты (т.н. «антифа»), экологи, социалисты и т.д. Если ядром остальным колонн являются определенные политические взгляды, то «Черный блок» - это, скорее, интернациональная тактика ведения уличной борьбы, а не конкретная организация. Эта общность распадается после проведения акции и может собраться вновь на следующей акции в другом конце мира. Стать черноблочником на время протеста может совершенно любой активист. Единственное правило - это соблюдение прагматичного дресс-кода. Активисты «Черного блока» всегда одеты в черную одежду, а часть лица скрывает платок (бандана, шарф), либо солнцезащитные очки3.

Во-первых, это позволяет сохранять анонимность, так как тактика прямого действия блока нередко грозит его участникам административным или уголовным преследованием. Во-вторых, такая униформа помогает быстро находить товарищей в пылу уличных столкновений с полицией, а умеренным активистам держаться от них на расстоянии.