Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Понятие террориста в современной политической теории

Оглавление

• Введение
• Глава 1. Диссоциативное понимание политического: от теории партизана к ситуации террориста
• 1.1 Диссоциативное понимание политического К. Шмитта
• 1.2 Фигура партизана: между легальностью и легитимностью
• 1.3 От традиционного партизана к партизану глобальному
• 1.4 Теория партизана и ситуация террориста: опыт наложения
• Глава 2. Насилие, право и фигура террориста: дискуссия об отношениях между понятиями
• 2.1 «Критика насилия»: от насилия манифестирующего к насилию как чистому средству
• 2.2 Фигура террориста: между мифически-юридическим и «чистым» насилием
• 2.3 Фигура террориста и чрезвычайное положение
• Глава 3. Фигура террориста и политико-правовой порядок: к вопросу о политическом в современном мире
• 3.1 О чрезвычайном положении и его собственном смысле
• 3.2 К перманентному чрезвычайному положению
• 3.3 Фигура террориста и уточнение понимания политического
• Заключение
• Список источников и литературы

Введение

Теоретик не может сделать больше, нежели сохранение понятий и называние вещей своими именами. Теория партизана выливается в понятие политического, в вопрос о действительном враге и новом номосе Земли. Карл Шмитт

Обернувшись назад, мы доподлинно обнаружим, что значительная часть выдающихся прорывных философских тезисов была выдвинута в кризисные времена Wolin S. Politics and Vision. Princeton: Princeton University Press, 2004. P. 9. . Французская революция, мировые войны и Холокост, изобретение ядерного оружия, поставившее под угрозу существование человечества в принципе, студенческие мятежи 68-го года, распад Советского Союза обнажали фундаментальные проблемы политического существования, которые в периоды относительной стабильности не были доступны наблюдателю. На социально-политическую теорию и философию в таких кризисных условиях «политической дезорганизации» возлагается задача восстановления «разрушенного смысла и порядка» Там же. .

Для начавшегося менее двух десятилетий назад XXI века исключительным событием, которое стало вызовом сложившемуся политико-правовому порядку, можно назвать, с некоторыми оговорками, террористические акты, произошедшие 11 сентября 2001 года в США и обусловившие появление концепта “post-9/11 world” Chomsky N. Imperial Ambitions: Conversations on the Post-9/11 World. NY: Metropolitan Book, 2005; Bloomfield L. Challenges in the Post-9/11 World // U.S. Department of State. 2002. URL: https://2001-2009.state.gov/t/pm/rls/rm/13543.htm (date of access: 20.03.2017).. Эти события и непосредственно вызванная ими политическая реакция по своему значению для сегодняшней политической реальности оказались сравнимы с крупнейшими кризисами XX века Хабермас Ю. Расколотый Запад. М.: Весь Мир, 2008. С. 12. . Террористические атаки, спровоцировавшие провозглашение Соединенными Штатами «глобальной войны с терроризмом» (“Global War on Terror”) и принятие исключительного по своему политическому и юридическому смыслу Патриотического акта, обусловили легитимацию в США использование чрезвычайных мер, среди которых возможность неограниченного наблюдения за собственными гражданами, и актуализовали некоторые практики, широко распространенные в условиях тоталитарных режимов прошлого столетия. Учрежденные в Гуантанамо и Абу-Грейбе тюрьмы являются наиболее ярким примером таких практик, существование которых в юрисдикции страны, где воспеваются ценности демократии, прав и свобод человека и гражданина, порицается дискриминация по расовым и религиозным признакам, оказывается противоречивым. Заключенные в этих тюрьмах «террористы» не считаются военнопленными в логике международного военного права, закрепленного Женевскими конвенциями, их статус также не регулируется нормами права США. Едва ли ни единственным обоснованием содержания этих людей в антигуманных условиях оказывается утверждение, что «освободившись, эти люди снова начнут убивать», метафорически выражаясь они способны на воспроизводство «бесконечного насилия» Butler J. Guantanamo Limbo // The Nation. NY: 2002. URL: https://www.thenation.com/article/guantanamo-limbo/ (date of access: 20.03.2017). .

В таких условиях обвинение в терроризме или в пособничестве терроризму имеет значительные последствия, в том числе политические Coady C.A.J. Defining Terrorism // Terrorism: The Philosophical Issues. NY: Palgrave Macmillan. P. 3-15. . В случае с организацией, признанной террористической, имеет место запрет ее деятельности на территории данного государства, индивиды же, обвиненные в терроризме или в связях с террористическими организациями, лишаются свободы на законных основаниях, или, как в случае с Гуантанамо или Абу Грейбом, помещаются в антигуманные условия, не подпадающие под действие существующих норм права. Обвинение же некоторого государства в спонсировании и других формах поддержки терроризма и террористических организаций приводит к наложению санкций и к его международной изоляции. Несмотря на то, что террористический акт как акт физического насилия, совершаемый в отношении гражданских лиц, несет в себе реальную угрозу безопасности населения, что требует от государства некоторых ответных действий, понятия «террорист» и «терроризм» утратили сегодня сколько-нибудь объективное и нейтральное значение, став пропагандистским инструментом, утверждает А. Бадью Badiou A. Philosophical considerations of some recent facts // Theory & Event. Vol. 6. No. 2. 2002. P. 1-13; Badiou A. Infinity Thought. Truth and the Return to Philosophy. NY: Continuum, 2004. P. 144-146..

Так, использование в публичном дискурсе данных понятий, обладающих однозначно негативными коннотациями, в отношении акторов, деятельность которых рассматривается как внешняя или внутренняя угроза существующему статус-кво, выполняет функцию легитимации подавления подобной деятельности, включающей в том числе использование насильственных методов English R. Terrorism. How to Respond. Oxford: Oxford University Press, 2009. P. ix-x, 19.. Важно при этом отметить, что данными акторами при этом могут являться внутренние оппозиционные или сепаратистские силы, не обязательно прибегающие к использованию физического насилия или устрашения Newman S. Power and Politics in Poststructuralist Thought. NY: Routledge, 2005. P. 100-101. . Такое затрудняющее концептуализацию расширение объема понятий террориста и терроризма в сочетании с тем фактом, что присвоение статуса террориста некоторому актору (или организации статуса террористической) влечет за собой значительные политические последствия, указывает на высокую общественно-политическую актуальность темы данного исследования.

Террористические акты 11 сентября и ответные действия со стороны США и других стран произвели резонанс в академическом сообществе, о чем свидетельствует увеличение количества релевантных публикаций в сравнении с предшествующим периодом Silke A. Research on Terrorism: A Review of the Impact of 9/11 and the Global War on Terrorism // Terrorism Informatics: Knowledge Management and Data Mining for Homeland. NY: Springer, 2008. P. 27-50. . Из всех дискуссий, посвященных проблематике терроризма и контр-терроризма, наибольший интерес представляет дискуссия вокруг определения понятий «терроризм», «террорист» и «террор», детерминирующая направления последующих теоретических и эмпирических исследований. Количественной характеристикой данной дискуссии выступает тот факт, что на сегодняшний день в академической литературе наличествует более ста различных трактовок и определений терроризма См. Balagangadhara S.N., Roover de J. The Saint, the Criminal and the Terrorist: Towards a Hypothesis on Terrorism // The Journal of Political Philosophy. Vol. 18. No. 1. 2010. P. 1-15; Coady C.A.J. Defining terrorism // Terrorism: The Philosophical Issues. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2004. P. 3-14; Rodin D. Terrorism without intention // Ethics. Vol. 114. 2004. P. 752-771. .

Качественно данная дискуссия, во-первых, характеризуется фрагментарностью, которая выражается в том, что она одновременно протекает в нескольких дисциплинарных областях (политической науке, теории международных отношений, юридической теории, моральной и политической философии), каждая из которых делает специфические для данной области выводы относительно терроризма. Так, в случае юридической науки это явление чаще всего понимается и определяется через оппозицию легальное/нелегальное, а предлагаемые признаки терроризма имеют своей целью проведение границы между терроризмом/террористом и преступлением/преступником Hodgson J.S., Tadors V. The Impossibility of Defining Terrorism // New Criminal Law Review: An International and Interdisciplinary Journal. Vol. 16. No. 3. 2003. P. 494-526.. В теории международных отношений в силу специфики объекта исследования в фокусе оказывается только международный терроризм, который определяется чаще всего как особый способ ведения войны, отличной от войны между суверенными государствами Silverman J.M., Jackson P.M. Terror in Insurgent Warfare // Military Review. No. 50. 1970. P. 61-63; Wilkinson P. Terrorism versus Liberal Democracy: The Problem of Response. London: Institute for the Study of Conflict, 1976. P. 1-3; Margolis J. Terrorism and the New Forms of War // Metaphilosophy. Vol. 35. No. 3. 2004. P. 402-413.. Для моральной философии принципиальным является вопрос о моральной допустимости/недопустимости терроризма в тех или иных условиях, вокруг чего и строятся обычно определения в рамках данной предметной области Rodin D. Terrorism without intention // Ethics. Vol. 114. 2004. P. 752-771; Zohar N. Innocence and Complex Threats: Upholding the War Ethic and the Condemnation of Terrorism // Ethics. Vol. 114. 2004. P. 734-751; Khatchadourian H. The Morality of Terrorism. New York: Peter Lang, 1998. P. 11; Scheffler S. Is Terrorism Morally Distinctive? // The Journal of Political Philosophy. Vol. 14. No. 1. 2007. P. 1-17. .

В случае же политической науки (преимущественно позитивистской) выделить некоторую магистральную тенденцию оказывается значительно сложнее, и именно в этой дисциплинарной области многоликость и противоречивость как явления, так и понятия терроризма проявляется наибольшим образом. Спорным оказывается уже онтологический статус терроризма: с одной стороны, утверждается, что терроризм как явление объективно существует и, следовательно, провести границу между терроризмом и другими формами, например, политического насилия представляется возможным Ganor B. Defining Terrorism: Is One Man's Terrorist Another Man's Freedom Fighter? // Policy Practice and Research. Vol. 3. No. 4. P. 287-304., с другой же стороны, терроризм понимается исключительно как дискурсивное понятие («насилие, которое я не поддерживаю» Witbek J. Terrorism: A World Ensnared by a Word // New York Times. 2004. URL: http://www.nytimes.com/2004/02/18/opinion/terrorism-a-world-ensnared-by-a-word.html?_r=0 (date of access: 28.04.2017). ), апелляция к которому в публичном дискурсе выполняет функцию легитимации/делегитимации некоторой политики или социальных групп, что обуславливает невозможность универсального определения терроризма в принципе Erlenbusch V. How Not to Study Terrorism // Critical Review of International Social and Political Philosophy. Vol. 17. No. 4. 2014. 470-491; .

Исследователи же, принимающие посылку об объективности терроризма, стремятся установить универсальные объективные критерии и характеристики, позволяющие выделить терроризм из совокупности других явлений. Отвечая на вопрос о том, с явлениями какого порядка соотносится терроризм, авторы определяют терроризм или в узком смысле, -- как особую форму насилия, направленную чаще всего на устрашение Thackrah. R. Terrorism: A Definitional Problem // Contemporary Research on Terrorism. Aberdeen: Aberdeen University Press. 1987. P. 38; Fotion N. The Burdens of Terrorism // Terrorism: The Philosophical Issues. NY: Palgrave Macmillan. 2004. P. 44-54; Hoffman B. Inside Terrorism. NY: Columbia University Press, 1998. P. 32., или в широком, -- как специфический тип политики McKenna M. Understanding Terrorism and the Limits of Just War Theory // The Impact of 9/11 on Religion and Philosophy. NY: Palgrave Macmillan. 2009. P. 247-259. или стратегии Watson F.M. Political Terrorism: The Threat and the Response.Washington: Robert B. Luce, 1976. P.1; Laqueur W. The Age of Terrorism. Boston: Little, Brown, 1987. P. 9; Ezeldin A.G. Terrorism and Political Violence: An Egyptian Perspective. Chicago: University of Illinois, 1987. P. 39-40., включающей кроме практики физического насилия, характерный только для терроризма тип целей и идеологическую составляющую. При этом оспаривается едва ли не каждый из признаков, через который определяется терроризм в рамках политической науки: с каким видом насилия, -- политическим или неполитическим Richards A. Conceptualizing Terrorism // Studies in Conflict & Terrorism. Vol. 37. No. 3. 2014. P. 213-236., случайным в отношении выбора жертв или целенаправленным Jackson M.W. Terrorism, 'Pure Justice' and Pure 'Ethics' // Terrorism and Political Violence. Vol. 2. No. 3. 1990. P. 402-414; Elshtain J.B. Just War against Terror. NY: Basic Books, 2003. P. 18-19., соотносится терроризм, какие цели преследует терроризм, -- устрашение Tharkrah R. Op. Cit. Fotion N. Op. Cit. , нанесение вреда некомбатантам Sederberg P.C. Defining Terrorism. Colombia: University of South Carolina, 1981. P. 3; Coady A. The Morality of Terrorism // Philosophy. Vol. 60. 1985. P. 47-69., или более абстрактные зависящие от идеологии той или иной террористической организации цели Laos N. Fighting Terrorism: What Can International Law Do? // Perceptions. Vol. 5. No. 1. 2000. P. 190-201. . В таких условиях попытки исследователей достигнуть консенсуса приводят к предложению определений, отягощенных эклектизмом, историчностью и формализмом и не способных схватить некоторое специфическое содержание терроризма, что и является обоснованием научной актуальности данного исследования.

Краткий абрис проблем, с которыми сталкиваются исследователи, пытаясь ответить на вопрос, что есть терроризм, позволяет нам сделать вывод, что данное понятие может быть охарактеризовано как сущностно оспоримое Gallie W.B. Essentially Contested Concepts // Proceedings of the Aristotelian Society. Vol. 56. 1956. P.167-198; Connelly W. The Terms of Political Discourse. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1993, P. 10.. Наличие, с одной стороны, различных конфликтующих a priori подходов к пониманию терроризма, включение в определение терроризма идеологических компонент в форме, например, указания на специфические цели террористов, и других оспоримых в зависимости от угла зрения признаков, а, с другой стороны, реальность последствий, которые имеет обвинение в терроризме для некоторых акторов, заставляет нас обратиться к теоретическому осмыслению фигуры террориста как фигуры, ответственной за совершение террористического акта, недискурсивным основанием которого выступает использование действительного физического насилия.

Необходимость рассмотрения фигуры террориста в рамках именно политической теории проистекает из того, что террорист является скорее политической фигурой, нежели правовой Golder B., Williams G. What is “Terrorism”? Problems of Legal Definition // University of New South Wales Law Journal. Vol. 27. No. 2. 2004. P. 270-295.. Об этом, во-первых, свидетельствуют значительные расхождения в публикуемых на сайтах официальных ведомств списках организаций, признанных террористическими Foreign Terrorist Organizations // U.S. Department of State. URL: https://www.state.gov/j/ct/rls/other/des/123085.htm (date of access: 19.01.2017); Единый федеральный список организаций, в том числе иностранных и международных организаций, признанных в соответствии с законодательством Российской Федерации террористическими (на 25 октября 2016 г.) // Федеральная Служба Безопасности. Режим доступа: http://www.fsb.ru/fsb/npd/terror.htm (дата обращения: 19.01.2017).. Так, несмотря на признание статуса терроризма как «глобальной угрозы» безопасности, правам и свободам человека, акторы, обвиненные одними государствами в террористической деятельности, для других государств или международных организаций таковыми не являются. И, во-вторых, политический характер фигуры террориста обуславливается уже отмеченной ранее функцией, которую выполняет использование данного понятия носителями статуса-quo в публичном дискурсе при описании деятельности некоторых акторов, а именно -- функцией делегитимации данных акторов и легитимации деятельности, направленной на их «устранение» Newman S. Op. cit. P. 100-101; Herbst P. Talking Terrorism: A Dictionary of the Loaded Language of Political Violence. Westport: Greenwood Press, 2003, P. 163-164..

Говоря о терроризме, исследователи обычно указывают на его принципиальный политический характер или аксиоматически, не подвергая данный тезис критическому осмыслению Young R. Political Terrorism as a Weapon of Politically Powerless // Terrorism: The Philosophical Issues. NY: Palgrave Macmillan, 2004. P. 55-64. , или руководствуются логикой contradictio in contrarium, доказывая, что терроризм невозможно зафиксировать в правовых категориях, что и обуславливает его политический характер Hodgson J.S., Tadors V. The Impossibility of Defining Terrorism // New Criminal Law Review: An International and Interdisciplinary Journal. Vol. 16. No. 3. 2003. P. 494-526; Golder B., Williams G. Op. cit.. Существует также другая традиция, в рамках которой, или основываясь на особенностях целей и идеологии некоторой террористической организации Richardson L. What Terrorists Want: Understanding the Enemy, Containing the Threat. NY: Random House, 2006. P. 4-6., или на различении политического и неполитического насилия Schmid A. The Definition of Terrorism // The Routledge Handbook of Terrorism Research. NY: Routledge, 2011. P. 78., политический терроризм определяют как отдельный вид терроризма вообще, наряду с экологическим, экономическим, информационным и другими видами терроризма Chomsky N. Terror and Just Response // Chomsky Info. URL: https://chomsky.info/20020702/ (date of access: 2.01.2017)..

Авторы же, которые помещают в фокус исследования именно фигуру террориста, чаще всего задаются схожим вопросом, -- почему одного человека называют террористом, а другого -- борцом за свободу, но при этом приходят к противоположным выводам, утверждая или тождественность данных фигур Ganor B. Defining Terrorism: Is One Man's Terrorist Another Man's Freedom Fighter? // Policy Practice and Research. Vol. 3. No. 4. P. 287-304., или принципиальные различия между ними Balagangadhara S.N., Roover de J. The Saint, the Criminal and the Terrorist: Towards a Hypothesis on Terrorism // The Journal of Political Philosophy. Vol. 18. No. 1. 2010. P. 1-15.. Специфический политический характер террориста также не является предметом исследований в рамках стоящей особняком феноменологической традиции, где террорист рассматривается как особый тип human being Webel P. Charles. Terror, Terrorism and The Human Condition. NY: Palgrave Macmillan, 2004. P. 8.. Таким образом, именно в отсутствии понимание террориста как принципиально политической фигуры заключается проблема данного исследования.

Осмысление политического в его отличии от государства и политики, с одной стороны, и от экономического и социального, с другой, лежит в проблемном поле политической теории. Принимая во внимание комплементарность фигуры террориста и насилия, мы считаем, что наиболее продуктивным для осмысления специфического политического характера террориста является обращение к диссоциативному пониманию политического К. Шмитта и к теории Партизана как уточнению данного понимания. Так, теория Партизана в самом общем смысле позволяет осмыслить значимость для ситуации и теории политического некоторой исторической фигуры, на что указывал Шмитт, говоря о том, что Партизан не есть некоторая конечная или внеисторическая фигура, но характеристика определенной эпохи, и допускал, что с изменением миропорядка она может претерпеть изменения или исчезнуть вообще Шмитт К. Теория партизана: Промежуточное замечание к понятию политического. М.: Праксис, 2007. С. 143-144.. Кроме того, утверждение Шмитта о неизбежно полемическом характере политических понятий позволяет рассматривать ценностно нагруженные понятия без ущерба для достижения конкретного понимания исторических и внеисторических явлений Slomp G. Carl Schmitt and the Politics of Hostility, Violence and Terror. NY: Palgrave Macmillan, 2009. P. 74..

Исследовательский вопрос в рамках указанной проблемы, следовательно, может быть сформулирован следующим образом: как возможно осмысление террориста как политической фигуры через призму теории Партизана Шмитта? Осмысление политического характера фигуры террориста, с нашей точки зрения, позволит осмыслить основания использования понятий террориста и терроризма в публичном дискурсе носителями статус-кво, а также стереть границу между пониманием терроризма как исключительно дискурсивного понятия и как объективно существующего явления.

Объектом исследования в данной работе выступает диссоциативное понимание политического и теория партизана Шмитта как уточнение данного понимания.

Предметом же, следовательно, является уточнение критериев диссоциативного политического для ситуации современного террориста.

Целью данного исследования является осмысление террориста как политической фигуры, для достижения которой нам необходимо выполнить следующие задачи:

1) реконструировать теоретическую логику диссоциативного понимания политического и теории партизана Шмитта как уточнения данного понимания, показав в том числе ключевые характеристики политико-правового порядка, с которым связан партизан;

2) рассмотреть современную ситуацию террориста в ее сравнении с ситуацией партизана и установить, те положения теории партизана Шмитта, которые нуждаются дополнительной разработке ввиду установленных различий между фигурой террориста и фигурой партизана;

3) осмыслить определяющие фигуру террориста характеристики через их отношение с политико-правовым порядком;

4) установить, каким образом трансформируется современный политико-правовой порядок во взаимодействии с фигурой террориста;

5) исходя из собственных характеристик фигуры террориста, специфики отношения последнего с политико-правовым порядком и изменившегося характера данного порядка, предложить собственное осмысление политического для современного мира и, определить, исходя из этого смысл политического характера террориста.

Основным методом исследования в рамках данной работы выступает критический концептуальный анализ. В центре нашего рассмотрения находится понятие террориста, которое будет определено через осмысление его связи с такими ключевыми категориями политической теории, как понятие политического, политико-правовой порядок, суверенитет, власть и насилие. В качестве вспомогательных инструментов мы будем также использовать предложенную Беньямином логику «экстремального случая», стратегию неполемической критики и общенаучные методы сравнения.

Положения, выносимые на защиту:

1) В силу действительных различий между ситуацией партизана и ситуацией современного террориста, теория партизана Шмитта нуждается в пересмотре для того, чтобы адекватно схватывать ситуацию террориста, в аспектах легитимности борьбы, роли «заинтересованного третьего» и типе вражды, в которую вовлекается современный террорист.

2) Современный террорист, осуществляя насилие, которое в пределе своем стремится стать «чистым» или «божественным» насилием, устанавливает такие отношения с правовым порядком, которые могут быть определены как перманентное нелокализованное чрезвычайное положение, которое фиксируется в отношениях между фигурой террориста («голой жизнью») и фигурой суверена -- современной полицией.

3) Чрезвычайное положение в ситуации современного террориста определяется через пространство неопределенности, в котором оперирует современный террорист и полиция. В таких условиях действительным проявлением политического сегодня являются моменты прорыва и распространения на политико-правовой порядок Запада вообще той ситуации неопределенности, в которой оперирует террорист, через совершение последним акта «чистого насилия».

4) Политическое сегодня заключено в политической автономии фигуры террориста, основным, одновременно действительным и абсолютным, оружием которого является его собственная смерть, не позволяющая политико-правовому порядку Запада окончательно искоренить такое проявление политического.

Глава 1. Диссоциативное понимание политического: от теории партизана к ситуации террориста

Впервые вопрос о политическом как отличном от государственного и от политики был поставлен Шмиттом в 1927 году в статье «Понятие Политического», переизданной со значительными дополнениями в 1933 году, а спустя 30 лет, уже после Второй мировой войны и изобретения ядерного оружия, в 1963 г. выходит его работа «Теория партизана: промежуточное замечание к понятию политического». Ставя своей целью наделить политическое автономией и самостоятельностью и отделить его от предметных областей либеральной «культуры» -- морали, экономики, эстетики и религии, Шмитт выводит критерий, позволяющий определить политическое. Таким критерием является специфическое политическое различение «друг/враг», которое всегда является публичным, существуя только в отношениях между некоторыми единствами, коллективами, совокупностями людей Шмитт К. Понятие Политического // Вопросы социологии. № 1. 1992. С. 35-67. . Степень интенсивности ассоциации или диссоциации данных единств при политическом разделении на «друзей» и «врагов» имеет собственно политическое значение. Шмитт неоднократно подчеркивает, что разделение на «друзей» и «врагов» есть не символическое или нормативное разделение, но бытийственная действительность, заключающаяся в реальной возможности физического противостояния, крайняя степень которого есть война, которая, если в данный момент не ведется, то всегда наличествует в качестве потенции Там же. .

Политический «враг», считает Шмитт, не является ни морально злым, ни эстетически безобразным, но принципиально чужим, иным, а значит подлежит физическому уничтожению Там же. . В политическом различении «друг/враг» категория «враг» является доминирующей в том смысле, что именно через категорию «врага» конституируется собственно политическая противоположность, именно категория «врага» как экзистенциально чужого предполагает содержащуюся в действительности эвентуальность борьбы. Некоторое политическое единство может иметь «друзей» только в том случае, если оно способно однозначно определить своего политического «врага». Своеобразным критерием политического единства, условием его существования, является готовность его членов к действительной экзистенциальной борьбе, в чем прослеживается «антилиберальный» характер его рассуждений, если считать Т. Гоббса первым теоретиком либерализма.

Реальное политическое противостояние, лишенное собственной предметной области, может являться доведенным до крайности противостоянием изначально неполитическим, основанным на моральных, религиозных или экономических противоположностях, но они не оказываются сколько-нибудь значимыми, достигая высшей степени интенсивности -- интенсивности политической Там же. . Шмитт, следовательно, утверждает примат политической противоположности перед противоположностями другого рода, которые в логике либеральной «культуры» наделяются собственными автономными предметными областями.

Пафос постановки Шмиттом вопроса о специфическом политическом различении заключается в том, что являет собой попытку подвергнуть критике либеральное государство, а также либеральную тотальность «культуры» и логики мышления. Однако уже Л. Штраус в «Замечаниях» к первой редакции «Понятия Политического» отмечал незавершенный характер этой критики, которая осуществлена в систематике либерального мышления и не подрывает его Майер Х. Карл Шмитт, Лео Штраус и «Понятие политического». О диалоге отсутствующих. М.: Скименъ, 2012. С. 138-139. . Несмотря на дальнейшие попытки Шмитта пересмотреть некоторые тезисы относительно характера политического и его роли в государстве того времени в последующих редакциях, качественно изменить свою логику аргументации ему не удалось. Так, отделяя политическое от морали, экономики и других «культурных провинций», утверждая примат политической противоположности над противоположностями другого рода, Шмитт не ставит под вопрос саму логику обособления и автономности этих «провинций», оставаясь тем самым внутри либеральной систематики мышления. «Либеральность» логики Шмитта также присутствует в оспаривании возможности угрозы политическому и в следующей за ним оценивающей позицией по отношению к политическому -- позицией одобрения, которое является ни чем иным, как моральным одобрением, что последовательно доказывает в своих «Замечаниях» Штраус Там же. С. 140. . Вопрос об угрозе политическому Шмиттом ставится ввиду стремления либеральных государств к деполитизации, нейтрализации политических противоположностей и их подмене противоположностями экономическими или моральными, и одобрение политического в этом случае заключается в одобрении эвентуальности «серьезного оборота дел» в реальности, -- войны, физического уничтожения Шмитт К. Понятие политического… .

Несмотря на то, что Шмитт критикует распространенное в политической и юридической теории и философии того времени уравнение государственного и политического, его логика в конечном итоге устанавливает между ними тесную связь. Политическое, как мы установили выше, содержится в противостоянии некоторых политических единств, которые являются таковыми в силу их способности однозначно определять своего «врага» и требовать от людей готовности участия в экзистенциальной борьбе, -- готовности умереть. Государство может являться таким политическим единством, а может не являться, как в случае гражданской войны, когда политическое противостояние обнаруживается внутри самого государства, которое приходит в упадок, распадаясь на несколько политических. Именно в подобных критических ситуациях обнаруживается смысл связи государства с политическим, заключающейся в понимании политического как основы современного государства, которое является для Шмитта принципиально важным и первостепенным, что подтверждается намеченным им различением между внутригосударственным и внешнегосударственным политическим противостоянием и его одобрением исключительно последнего. Политическое противостояние для Шмитта, таким образом, -- это «естественное состояние» между государствами и нациями, понимание которого совпадает с «естественным состоянием» Гоббса лишь частично.

1.2 Фигура партизана: между легальностью и легитимностью

Распространение в XX в., во время гражданской войны Мао Цзэдуна в Китае и Второй мировой войны, новой формы ведения борьбы, -- борьбы партизанской, стало предпосылкой для частичного пересмотра и уточнения Шмиттом его тезисов о политическом, которые он представил в 1963 году в работе «Теория партизана. Промежуточное замечание по поводу понятия политического». Обратиться Шмитта к фигуре партизана заставил именно изменившийся характер ведения войны, являющийся значимым для ситуации и теории политического. Классическая война, оберегаемая европейским международным правом с XVIII века, как война между регулярными армиями суверенных государств оказалась поставлена под вопрос распространением войны партизанской Шмитт К. Теория партизана… С. 22, 57-58. . Фигура партизана, возникшая в период герильи, -- испанского сопротивления наступлению мощной регулярной армии Наполеона, и проигнорированная восстановленным в результате решений Венского конгресса порядком ведения справедливой войны, проблематизировала адекватность некоторых классических для jus publicum europaeum бинарных оппозиций: комбатант-некомбатант, легальность-нелегальность, легитимность-нелегитимность, частное-публичное. Обратившись далее к некоторым частностям шмиттеанской теории, мы установим статус фигуры партизана в структуре бинарных оппозиций, характеризующих политико-правовой порядок эпохи Модерна, прояснив, в частности, связь между изменением действительного характера ведения войны, обусловленным включением в нее фигуры партизана, и осмыслением политического как диссоциативного и антагонистического понятия.

Как уже было отмечено выше, фигура партизана появляется на историческом горизонте в Испании во времена наполеоновских войн, ознаменовавших появление нового типа войны, -- ведущейся между регулярными армиями суверенных государств войны массовой и народной, что обусловлено введением всеобщей воинской повинности Там же. С. 16. . Регулярный и одновременно публичный характер армии современного государства заключается в том числе в использовании отличительных знаков (военной формы) и в открытом ношением оружия комбатантами, что позволяет последним однозначно идентифицировать предварительно определенного сувереном врага. Фигура партизана же характеризуется принципиальной иррегулярностью, которая может быть установлена только при наличии некоторой регулярности, и в этом смысле, утверждает Шмитт, фигура партизана есть порождение Модерна Там же. С. 42.. Она обнаруживает свою действительную функцию только в новой форме массовой войны отличной от войны «немногих достойных» досовременной эпохи. Кроме иррегулярного характера фигуру партизана от регулярного бойца также отличает высокий уровень мобильности, усилившийся с распространением техники, -- партизан, утверждает Шмитт, является индивидуальным бойцом, наносящим точечные удары, тогда как регулярная армия осуществляет масштабные, и поэтому часто «неповоротливые» операции Там же. С. 30. . Фигура партизана как фигура иррегулярного бойца, таким образом, не схватывается категориями закрепленного в Женевских конвенциях международного военного права, -- партизан не может быть определен ни как комбатант, который всегда регулярен, ни как не вовлеченный в боевые действия некомбатант, или мирный житель.

Иррегулярность партизана создает необходимость отличать последнего от также иррегулярного преступника, который может действовать сходным с партизаном образом в смысле применения физического насилия. Подобную дистинкцию позволяет провести критерий интенсивной политической вовлеченности партизана, которой лишен стремящийся к личному обогащению преступник Там же. С. 27.. Понять закладываемый Шмиттом смысл интенсивной политической вовлеченности партизана возможно через обращение к диссоциативному пониманию политического. С одной стороны, образуемое партизанским движением единство есть политическое единство, во-первых, в силу наличия между его членами тесной связи, не сравнимой по своей интенсивности со связью индивидов в условиях либеральной демократии Там же. , а, во-вторых, в силу наличия у данного единства определенного политического врага (члены криминальных сообщества по типу мафиозных также находятся в тесной взаимосвязи, но не являются политическими). Однако, с другой стороны, тот факт, что политический враг всегда является публичным врагом, а политическое противостояние -- противостоянием публичным, принципиальным оказывается вопрос о том, каким образом иррегулярный партизан, не являющийся публичной фигурой, оперирующий в пространстве не-публичности может называться политической фигурой. Данное противоречие Шмиттом разрешается путем обращения к тезису о значимости для ситуации и теории партизана фигуры «заинтересованного третьего». «Заинтересованный третий» обеспечивает материальную поддержку и, что более важно, возможность политического признания, которая при его отсутствии невозможна в силу ведения партизанской борьбы исключительно в пространстве не-публичности.

Установленная ранее интенсивность политической вовлеченности и иррегулярность фигуры партизана не позволяет однозначно определить его статус в политико-правовом порядке Модерна, который может быть описан в том числе через оппозиции легальное/нелегальное, легитимное/нелегитимное и через их взаимное соотношение. Классическое европейское военное право, проводя границу между комбатантом и некомбатантом, не схватывает иррегулярного партизана, помещая его вне действующего закона подобно преступнику. Это, однако, одновременно является необходимым условием существования партизана, -- успешная попытка регуляции партизанской войны уничтожила бы саму ее возможность. Так, иррегулярность партизана, имплицитно полагающая его нелегальность, а также избегание партизаном сферы публичного как необходимое условие партизанской борьбы в логике существующего порядка ставят под вопрос и легитимность фигуры партизана. Фигура «заинтересованного третьего», наделенная Шмиттом функцией удержания партизана в сфере легитимности, есть попытка решения установленного противоречия, однако насколько такое решение приложимо к ситуации террориста нам и предстоит выяснить в дальнейшем.

Помимо иррегулярности, повышенной мобильности и интенсивной политической вовлеченности партизана Шмитт также указывает еще на одну принципиальную характеристику данной фигуры. Речь в данном случае идет о так называемом теллурическом характере партизана и партизанской борьбы, который также может быть понят как автохтонный. Партизан в его традиционном толковании, утверждает Шмитт, оказывается неразрывно связан с территорией, на которой он ведет оборонительную борьбу в целях ее освобождения от оккупационного режима или от режима, который партизаном воспринимается как нелегитимный, и с тем пространством, в котором он оперирует Там же. С. 35. . В равной степени этот критерий характеризует испанских герильеро, русских партизан, противостоявших войскам Наполеона и Гитлера, бойцов гражданской войны времен Мао Цзедуна.

Когда мы говорим о иррегулярности и повышенной мобильности партизана и партизанской борьбы, то подразумеваем в первую очередь сравнение последнего с регулярной армией. Интенсивная политическая вовлеченность и теллурический характер же соотносятся прежде всего с государством и его качественным состоянием. Так, с одной стороны, интенсивное политическое объединение, образуемое партизанским движением, и его действительно наличествующая возможность однозначного определения своего политического врага проблематизируют государство как политическое единство. С другой же стороны, оборонительный характер борьбы, который ведется партизаном, ставит под вопрос имеющую первостепенное значение со времен Т. Гоббса способность государства обеспечивать безопасность населения и подконтрольной территории.

1.3 От традиционного партизана к партизану глобальному

В первую очередь, теория партизана Шмитта представляет собой именно осмысление фигуры партизана традиционного. Однако уже в процессе изложения теории, а точнее ее исторического развития, Шмитт отмечает появление и отличной от нее фигуры -- глобального партизана, нашедшего свое воплощение в участниках революционного сопротивления первой половины XX века и описанного в работах В.И. Ленина Шмитт К. Теория партизана… С. 141. . Трансформация, произошедшая с традиционным партизаном, которая однако не сместила последнего с исторического горизонта, проявилась в двух принципиальных и тесно взаимосвязанных моментах. Глобальный партизан, как это явствует из наименования, утратил теллурический автохтонный характер, конституирующий партизана традиционного, -- его полем боя, как отмечает А. де Бенуа, является весь мир Benoist de A. Global Terrorism and the State of Permanent Exception // The International Political Thought of Carl Schmitt. NY: Routledge. P. 75. .

Однако для ситуации и теории политического наиболее значимой оказывается другое принципиальное различие между указанными фигурами, которое может быть схвачено только посредством намеченной уже самим Шмиттом типологией политической вражды Slomp G. Carl Schmitt and the Politics of Hostility… P. 79-94. . Опираясь на работы Шмитта, мы можем выделить, во-первых, конвенциональную или традиционную политическую вражду, которая находит свое воплощение в классической оберегаемой войне между суверенными государствами и оказывается ограниченной в той степени, в какой это предписывает jus publicum europaeum, -- европейское публичное право, регулирующее межгосударственные отношение в период с Вестфальского мира и до Первой мировой войны. Следующий тип вражды, или политического врага, -- это действительный или реальный враг, появление которого ознаменовано возникновением партизанской борьбы. Действительный враг, утверждает Шмитт, подрывает традиционные требования и ограничения европейского публичного права, которые оно накладывает на ведение военных действий. Пределом действительной вражды является полное истребление противника посредством взаимного террора, однако принципиально важным здесь является то, что действительный враг всегда локализован во времени и в пространстве (и в это смысле ограничен), на что в том числе указывает теллурический характер партизанской борьбы. В свою очередь именно отсутствие пространственной и временной локализации характеризует абсолютного врага, -- врага в высшей степени неограниченного и универсального, коим в разные периоды времени могли являться социальные классы или другая раса. Противостояние с абсолютным врагом, который «провозглашается последним врагом человечества», абсолютным злом и подвергается предельной дискриминации таким образом, что никакие правовые или моральные принципы не могут ограничить средства и методы его уничтожения, принимает форму тотальной, «абсолютной» войны Шмитт К. Теория партизана… С. 142-143. .

Именно с деятельностью глобального партизана как, в первую очередь, революционного борца обретает свою действительность абсолютная вражда, значимыми, но не единственными факторами складывания которой оказываются идеологические учения о «последней войне человечества» и технологический прогресс, создавший исключительные средства физического уничтожения, доведенные в своей мощи до предела в ядерном оружие Slomp G. Carl Schmitt on Global Terrorism and the Demise of the “True Friend” // Critical Review of International Social and Political Philosophy. Vol. 10. No. 2. 2007. P. 199-214. . Враг, которому противостоит глобальный партизан, не имеет ни пространственной, ни временной локализации, но носит универсальный и неограниченный характер, и в силу этого такой партизан сам оказывает лишен непосредственной пространственной локализации, -- связи с землей/территорией, которая конституирует теллурический характер традиционного партизана.

Однако является ли абсолютная вражда враждой политической в том смысле, который изначально заложен в диссоциативном понимании политического? Еще в ранних работах Шмитт, говоря о пацифистах, отмечает, что война, выходящая за рамки конвенциональной вражды, тотальная война во имя некоторой универсальной идеи с врагом, который признается врагом всего человечества и лишается человеческого облика, выходит за пределы политического Шмитт К. Понятие политического…. В теории партизана он также оговаривается, что абсолютный враг становится возможным только ввиду отрицания врага действительного, и в этом смысле первый не является подлинно политическим врагом Шмитт К. Теория партизана… С. 139. . Ключевым вопросом здесь является однако вопрос о соотношении действительного и абсолютного врага, то есть является ли последний экстенсивным или интенсивным преодолением первого? Если мы утверждаем вслед за современными интерпретаторами Шмитта, что абсолютный враг представляет собой экстенсивное расширение действительной вражды относительно целей, которые теперь включают не только и не столько регулярных комбатантов, сколько мирных не вовлеченных в военное противостояние жителей, то политических характер абсолютной вражды может быть поставлен под вопрос как выходящий за пределы политического Slomp G. Carl Schmitt on Global Terrorism… . Если же мы руководствуясь логикой Деррида будем придерживаться позиции о предельно увеличившейся интенсивности абсолютной вражды по сравнению с враждой действительной, то абсолютная вражда удерживается в границах политического и выступает как крайняя форма его проявления Derrida J. Politics of Friendship. London: Verso, 1997. P. 64-65. .

1.4 Теория партизана и ситуация террориста: опыт наложения

На фоне исследований, рассматривающих теорию партизана Шмитта как исключительно теорию партизанской войны, уже практически исчезнувшей с исторического горизонта ввиду изменившегося контекста и миропорядка Laquer W. The New Terrorism. London: Pheonix, 2001. P. 12. , в современной академической литературе существует также ряд авторов, рассматривающих современного террориста как воплощенную фигуру партизана. Так, один из возможных подходов к пониманию современного террориста представляет собой осмысление его как глобального партизана, лишенного теллурического характера, -- автохтонной связи с землей и определенной территорией Slomp G. Carl Schmitt and the Politics of Hostility… P. 67; Benoist de A. Op. cit. P. 75. . Сам концепт партизана при этом может рассматриваться как зонтичное понятия, охватывающее все многообразие негосударственных акторов, практикующих «физическое насилие и террор для достижения некоторых политических целей», и посредством которого может быть описан испанский герильеро, участник гражданской войны или постколониальной войны за независимость, революционный боец или современный террорист. Тип «политических целей», о которых обычно говорят в этой связи, для традиционного партизана сводится к содержательной трансформации существующей политической формы при сохранении неизменной самой формы, -- суверенного государства, и к упразднению существующей политической формы с возможной ее заменой принципиально иной политической формой в случае глобального партизана Slomp G. Carl Schmitt and the Politics of Hostility… P. 74-75. .

Еще один возможный подход к пониманию современного террориста -- это попытка переосмысления для, собственно, ситуации террориста теллурической связи как связи с материальной и коммуникационной инфраструктурой, но не как автохтонной связи с территорией и населением Куренной В. Война, терроризм и медиа // Прогнозис. №1(5). 2006. С. 276-312. . Объяснение подобной трансформации автор находит в изменениях, произошедших в процессе глобализации, в переходе к так называемому «пост-современному» обществу, результатом чего стало разрушение традиционных социальных связей и традиционной территориальности, которая заменилась вне-территориальностью. В условиях так называемого пост-современного общества особой ценностью является доступ, в первую очередь, к информационной инфраструктуре, но не обладание определенной территорией. В такой логике современный террорист оказывается продуктом глобализации и в этом смысле качественно не отличается от партизана XIX или начала XX веков, в силу чего подобный подход оказывается недостаточным для достижения цели данного исследования.

Таким образом, мы можем заключить, что те немногочисленные авторы, работающие в предложенных Шмиттом рамках теории партизана, стремятся найти определение фигуры террориста внутри данной теории, упуская при этом исторический характер фигуры партизана как политической фигуры, возникшей в определенный исторический момент в прошлом. Именно на этот факт Шмитт и обращал внимание, когда утверждал возможность трансформации фигуры партизана вплоть до исчезновения с исторического горизонта и замены его иной, отличной политической фигурой, ровно как и трансформации роли данной фигуры в политико-правовом порядке Шмитт К. Теория партизана…С. 143-144..политический насилие террорист правовой

Мы в свою очередь, соглашаясь с тем, что фигура современного террориста может быть понята как политическая фигура через обращение к теории партизана Шмитта, в силу наличия некоторых очевидных сходных черт между этими двумя фигурами, утверждаем, что указанная теория нуждается в значительном уточнении для того, чтобы иметь возможность адекватно схватывать современную ситуацию террориста и предоставлять основания для различения фигуры террориста и политических и неполитических фигур иного порядка. Не умаляя достоинств рассмотренных выше подходов к определению фигуры террориста как глобального партизана, мы предлагаем посредством обращения к современной ситуации террориста установить, какие конкретные выводы теории партизана Шмитта нуждаются в уточнении и пересмотре ввиду изменившихся исторических условий, наметив при этом возможные (но не единственные) пути разрешения установленных несоответствий. Подобная стратегия, таким образом, позволит расширить понимающий потенциал теории партизана для ситуации террориста.

Сосредоточить внимание для уточнения теории партизана для ситуации террориста мы считаем необходимым, во-первых, на вопросе того типа вражды, в которую оказывается вовлечен последний. Ранее было установлено, с одной стороны, что трансформация действительной вражды во вражду абсолютную связана с идеологической компонентой и технологическим прогрессом, а, с другой стороны, что сам политических характер абсолютной вражды может быть поставлен под вопрос. Современная ситуация террориста складывается таким образом, что представляется невозможным и безрезультатным рассмотрение в таком контексте идеологических компонент ввиду наличия существенных различий в фундаментальных идеях, приверженцами которых являются современные террористы. Идеологическая основа глобального партизанства, о которой писал Шмитт и его интерпретаторы, сегодня оказывается принципиально многоликой и обнаружить в ней сколько-нибудь значимые для «теории террориста» вообще положения едва ли осуществимо. Вопрос о целях террористической борьбы, таким образом, не может быть адекватно рассмотрен в рамках данной работы, так как лежит скорее в области эмпирической политической науки. В рамках политической теории наиболее продуктивной стратегией для рассмотрения той формы вражды, в которую вовлечен террорист, является рассмотрение исключительно средств такой вражды. Таким образом, мы перемещаем наш фокус рассмотрения на специфику насилия, ответственность за совершение которого лежит на фигуре террориста.