Теперь стоит вернуться к концепции биополитического лагеря Агамбена как нового номоса Земли. Прежде мы заявили о том, что отказываем идее лагеря как материализованного и локализованного на определенной территории чрезвычайного положение в способности понять ситуацию террориста в ее связи с политико-правовым порядком в полном объеме, и что она претендует лишь на схватывание предельного состояния, когда террорист оказывается заключенным в определенном ограниченном пространстве, аналогичном тому, которое представляют собой тюрьмы в Гуантанамо и Абу Грейбе. С нашей точки зрения, концепция локализованного, ограниченного и исключенного из порядка через включение биополитического лагеря являет собой определенную точку континуума, который описывает различные состояния отношений между политико-правовым порядком и чрезвычайным положением. Для сравнения, такой же точкой в данной логике является концепция Шмитта, рассматривающая чрезвычайное положение как экстраординарное и исключительное состояние, выраженное в приостановке порядка и фундирующее суверенную власть Агамбен Дж. Homo Sacer: Чрезвычайное положение… С. 7. .

Мы в свою очередь предлагаем иную, отличную от вышеупомянутых, форму отношений между чрезвычайным положением и политико-правовым порядком, описывающим современное состояние ситуации террориста. Основная структура данных отношений основывается на временном характере чрезвычайного положения, которое не может быть полностью локализовано и ограничено в определенном пространстве и на определенной территории. Мы утверждаем, что чрезвычайное положение сегодня представляет собой нелокализуемое пространство отношений между фигурой террориста и полицией, ей противостоящей, зоной, которая может расширяться или сужаться путем включения в нее новых акторов или исключения «старых». Расширение данного нелокализуемого пространства совпадает с совершением террористом акта насилия, стремящегося стать «чистым» средством, а сужение -- с заключением террориста в пространство локализованного чрезвычайного положения -- биополитический лагерь.

Именно в этом смысле, мы можем говорить сегодня о том, что фигура террориста и фигура суверенной полиции может совпадать настолько, что в академической литературе поднимаются вопросы о существовании государственного терроризма и о террористическом характере «глобальной войны с террором». Сама же фигура террориста в этих условиях совпадает с фигурой homo sacer, с «голой жизнью», с которой по своей структуре в итоге также сближается суверенная власть.

3.3 Фигура террориста и уточнение понимания политического

В первой главе данной работы нами было подробно изложено диссоциативное понимание политического, предложенное в начале XX века Шмиттом и оказавшее значительное влияние на возникающие позднее концепции политического. По прошествии нескольких десятилетий, которые были ознаменованы экстраординарными событиями, Шмитт уточняет свою изначальную концепцию, введением в нее некоторых следствий распространения в середине XX века партизанской борьбы -- как теллурической, так и глобальной. При этом базовые посылки, касающиеся действительности политической вражды, с одной стороны, и ее публичности, понятой через соотнесенность с некоторыми коллективами, -- политическими единствами, с другой стороны, остаются неизменными. В этой связи, несмотря на индивидуализацию политической борьбы, которая заключена в фигуре партизана, ее легитимность и политический характер обосновываются Шмиттом через позитивную связь с коллективным -- с регулярным «заинтересованным» третьим, не позволяющем спуститься партизану в сферу преступного, и единым партизанским движением, члены которого связаны между собой интенсивной политической связью.

Ситуация современного террориста схожа с ситуацией партизана в том, что обе фигуры проблематизируют ключевые для западного номоса бинарные оппозиции. Фигура террориста доводит интенсивность такой проблематизации до исторического предела таким образом, что мы не можем даже поставить вопроса о его положении в структуре бинарных оппозиций западного порядка, потому что сама оппозиционность оказывается разрушенной. Можем ли мы определить является ли террорист частной или публичной фигурой, если противоположность между данными понятиями стирается в условиях чрезвычайного положения, которым детерминируется ситуация современного террориста? Ровно также мы не можем утверждать принципиальную легальность или нелегальность фигуры террориста уже потому, что право и аномия в условиях чрезвычайного положения сливаются, становясь неразличимыми. Невозможно также сделать однозначного вывода относительно легитимности или нелегитимности насилия, совершаемого террористом, ввиду того, что мы не можем признавать или не признавать законным то, что не соотносится с законом вообще. Если мы принимаем, что насилие, ответственность за совершение которого несет террорист, стремиться быть осуществленным как «чистое» насилие, которое есть только «чистое» средство и per se не соотносится с целями, то мы констатируем в качестве последствия неизбежный разрыв между правом и насилием и приостановку порядка в форме чрезвычайного положение. Легитимность и нелегитимность, как это следует из критики насилия Беньямина, являются критерием целей, но «чистое» насилие не может вообще определяться с точки зрения целей. Следовательно, мы не можем однозначно и окончательно определить фигуру террориста через оппозицию легитимное-нелегитимное.

Кроме того, фигура традиционного партизана связана в первую очередь с военным противостоянием как крайней степенью политической вражды, тогда как террорист есть фигура не только и не столько военного времени, но появляется в «мирное время». Конечно, мы могли бы сказать, что Запад сегодня находится в состоянии перманентной асимметричной войны с террористом, но данное утверждение не схватывает собственной специфики фигуры террориста и состояния правового и политического порядка, с которым последний находится в тесной связи. Собственная специфика фигуры террориста в ее связи с правовым порядком заключается в привнесении ею в данный порядок исключительного по своей природе чрезвычайного положения в форме нелокализуемых окончательно в пространстве и не ограниченных материальными рамками отношений между террористом как homo sacer-ом и полицией как сувереном. Сегодня мы наблюдаем не биополитический лагерь как локализованное на определённой территории чрезвычайное положение и не всеобщую временную приостановку порядка, но чрезвычайное положение, вписанное в правовой порядок, как отношение между акторами.

Какое следствие такое состояние правового порядка имеет для порядка политического и вообще для понимания политического сегодня? Политический порядок сегодня принципиально отличается от того, который наблюдал в первой половине XX века Шмитт. Проникновение террориста внутрь пространства Запада и создание им пространства неопределенности в форме перманентного чрезвычайного положения имеет своим следствием изменение политического порядка. Если логика Шмитта предполагает, что политическое всегда соотносится с коллективным политическим единством, то фигура террориста самим своим появлением оспаривает данный тезис. Не имея прочного «фундамента» в виде фигуры «заинтересованного третьего», -- регулярности, которая конституирует партизана, террорист являет собой индивидуальную автономию, которая способна на подлинно политическое действие. Этой автономии противостоят полицейские силы, включая секретные службы безопасности, которые стремятся регулировать и ограничивать пространство неопределенности, создаваемое террористом. В этом стремлении оказываются размыты сами границы национальных государств, так как противостоять террористу глобальному, для которого не существует границ по определению, они могут только глобальными усилиями. Проблема заключается в том, что противостояние террористу, требующее объединения усилий национальных государств (обмена информацией, трансграничному сотрудничеству полиции и секретных службы), приводит к попыткам заново утвердить собственную территориальность.

Иными словами, государства стремятся ограничить собственное внутреннее пространство через закрытие границ, усиление трансграничного контроля и ограничение возможностей проникновения на их внутреннюю территорию, в их внутреннее пространство. Но как такового внутригосударственного политико-правового пространства уже не существует, она, несмотря на попытку территориальных ограничений, является экстерриториальным, потому что, как мы уже сказали, противостояние современному террористу носит межгосударственный характер. Полицейские силы и секретные национальные службы безопасности, являющие собой суверенную власть, вынуждены объединяться. В связи с этим встает следующий вопрос: а не наблюдаем ли мы сегодня парадоксальной с точки зрения классического понимания суверенитета ситуации в этом стремлении национальных государств заново и с большей силой утвердить и ограничить собственную территорию и политико-правовое пространство, тогда как неизбежность размывания суверенитета наличествует уже в необходимости тесного сотрудничества национальных органов безопасности, которые являются сегодня носителями суверенной власти?

Подобное состояние национальных государств и террорист, вносящий в политико-правовой порядок пространство неопределенности, приводит к тому, что мы не можем подлинно установить границы шмиттовского разделения на «друзей» и «врагов». Сегодня мы не способны доподлинно установить, кто является для данного политического единства является «другом» и «врагом», уже в силу того, что границы политического единства не удается определить однозначно. Мы, так или иначе, наблюдаем двойственность этого разделения: мы можем, обратившись к публичному дискурсу, обнаружить такое разделение, но не можем сказать является ли оно действительным, то есть предполагающим «серьезный оборот дел». Действительное же разделение оказывается для нас недоступным в силу секретности, которая окутывает сегодня деятельность служб безопасности и полицейских органов в борьбе с внутренними «врагами». Такая секретность есть прежде всего попытка скрыть ту зияющую пустоту, радикальный разрыв, который оказывается действительным при проникновении фигуры террориста внутрь политико-правового порядка Запада.

Действительным проявлением политического в таких условиях являются моменты прорыва того пространства неопределенности, в котором оперирует террорист и которое западный порядок в лице полицейских сил и служб безопасности стремится ограничить. Именно акты «чистого» насилия, осуществляющиеся фигурой террориста с относительной периодичностью, есть подлинные моменты политического, моменты распространения данной неопределенности на все политико-правовое пространство Запада. Фигура террориста, являющая собой священную «голую жизнь», в своей борьбе с политико-правовым порядком Запада использует оружие, -- свою собственную смерть, которой Запад ничего не может противопоставить. Это оружие является одновременно абсолютным и действительным, именно оно конституирует политическую автономию террориста. В этом смысле попытки правового регулирования терроризма и введения санкций со стороны западных государств оказываются ничтожными и не обладают потенциалом предотвратить прорыв состояния неопределенности во вне -- подавить политическое. Моменты политического несут прежде всего угрозу для политико-правового порядка потому, что вскрывают саму насильственную природу данного порядка, разрывают связь между правом и использованием данного права. Политическое являет себя именно в нейтрализации и временной нейтрализации правового, которое ничего не может противопоставить политическому страху, который окутывает западное общество после совершения очередного террористического акта.

Фигура террориста как политическая фигура определяется прежде всего тем, что формой своего действия низводит правовой порядок Запада и погружает на определенный момент времени западное общество в состояние неопределенности, в котором обнаруживается пустота, лежащая в основе базовых западных ценностей, не способных противостоять фигуре террориста, который распоряжается своей собственной смертью с такой же «легкостью» как полицейский огнестрельным оружием. Исходя из этого и из наблюдения наличествующей реальности, вопрос, который логически вытекает из обоснования политического характера фигуры террориста, это вопрос о том, насколько оправданы с точки зрения сохранения политической автономии террориста попытки современных террористов обрести собственное коллективное и публичное политическое единство Речь идет о появлении т.н. Исламского государства, которое обладает некоторыми признаками государственности. . Не является ли стремление к созданию государства показателем заката политической фигуры террориста как политического автономии?

Заключение

В данной работе нами была поставлена цель осмыслить современного террориста как политическую фигуру. Основой нашего рассмотрения фигуры террориста с теоретических позиций стала теория партизана и партизанской борьбы Карла Шмитта как уточненное в связи с изменившимся миропорядком понимание диссоциативной концепции политического. Прежде всего, мы приняли основное положение теории Шмитта, которое заключается в следующем: историческое выдвижение на передний план фигуры партизана связано в первую очередь с трансформацией политико-правового порядка в его связи с пространственным аспектов, -- с трансформацией номоса. Сформулированная в таких понятиях цель нашего исследования заключается в осмыслении современного террориста в его отношении к политико-правовому порядку и пространству, что в том числе выливается в необходимость уточнения смысла политического сегодня.

В первой главе работы мы последовательно реконструировали логику диссоциативного понимания политического и теории партизана. Основная задача, которая стояла перед нами, заключалась в определении возможностей, которые дает теория партизана для осмысления фигуры террориста. В связи с тем, что ситуация террориста значительно отличается в основных аспектах, которые схватываются теорией Шмитта, от ситуации партизана, мы зафиксировали те положения теории партизана, которые нуждаются в пересмотре. Последующие главы работы, следовательно, направлены в том числе на пересмотр теории партизана для обеспечения возможности ее экстраполяции на ситуацию современного террориста. Основные положения данной теории, пересмотр которых оказывался необходим, -- это вопросы о легитимности и роли в ее обеспечении фигуры «заинтересованного третьего» для ситуации террориста, о типе вражды, в которую вовлекается современный террорист, и о основаниях его иррегулярности. Сосредоточить свое внимание в дальнейшем мы решили на насильственном аспекте террористической борьбы в ее связи с правом, властью, суверенитетом и политико-правовым порядком вообще.

Во второй главе, мы рассмотрели критику насилия Вальтера Беньямина, основной вывод которой касается связи насилия и права. Он утверждает, что право всегда манифестируется насилием, которое является себя в двух основных формах -- в виде правоустанавливающего и правоподдерживающего насилия, осуществление которого сопряжено с государственной монополией на легитимное применение насилия. Третья форма «чистого» или «божественного» насилия, представляя собой чистое средство, будучи осуществленной разрывает диалектическую связь между правом и манифестирующим его насилием и вскрывает тем самым насильственную природу права и правового порядка вообще. Все три формы насилия не различаются субстанционально, а установить применение «чистого насилия» оказывается возможным только ретроспективно, в чем и заключается реляционный смысл последнего. Основываясь на критике насилия, мы аргументировано показали, что насилие, за осуществление которого ответственен террориста, стремится и в пределе своем оказывается именно «чистым» насилием. Далее мы показали, что «чистое» насилие, будучи осуществленным, является одновременно причиной и следствием суверенного решения о временной приостановке правового порядка -- чрезвычайного положения, таким образом мы зафиксировали связь «чистого» насилия, совершаемого террористом, с правовым порядком вообще. Мы также определили, что чрезвычайное положение в его связи с правовым порядком представляет собой зону неразличимости между правом и насилием, правом и аномией и правом и жизнью.

В третьей главе мы осуществили переход от связи насилия, совершаемого террористом, и правого порядка к отношениям между фигурой террориста и данным порядком и современным номосом вообще. Принципиальным для определения террориста как политической фигуры является, с одной стороны, выяснение ключевых собственных характеристик современного террориста, исходя из его связи с политико-правовым порядком и пространством. С другой же стороны, нашей задачей было установление того, как трансформируется номос в современных условиях, когда фигура террориста оказывается выдвинутой на передний план, аналогично фигуре партизана в прошлом столетии. Так, зафиксировав собственный смысл чрезвычайного положения, мы определили, что современный террорист может быть определен через понятие homo sacer, -- священную «голую жизнь». Далее мы установили, что концепция биополитического лагеря Агамбена как нового номоса Земли обладает сегодня ограниченным понимающим потенциалом и определили, что в отношении ситуации террориста более корректно будет говорить о нелокализованном перманентном чрезвычайном положении как пространстве неопределенности, которое существует в отношениях между фигурой террориста и фигурой суверенной власти -- полицией. Далее, вернувшись к теории партизана и диссоциативному пониманию политического мы установили невозможность применения данных концепций к фигуре террориста в силу отсутствия коллективного субъекта действия.

В конечном итоге, сохраняя приверженность идее «серьезного оборота дел», мы предположили, что подлинным проявлением политического сегодня являются моменты прорыва и распространения на весь политико-правовой порядок Запада того пространства неопределенности, в котором оперирует террорист. Политическое в таком виде предстает для западного порядка принципиально не искореняемым в силу того абсолютного и одновременно действительного оружия, которое используется террористом -- его собственной смерти. Таким образом, мы оспариваем принципиально коллективный характер понимания политического, мы приходим к выводу, что фигура террориста является политической фигурой как индивидуальной автономией, создающей перманентную угрозу временного разрушения правового порядка Запада.

Список источников и литературы

Источники:

1. Единый федеральный список организаций, в том числе иностранных и международных организаций, признанных в соответствии с законодательством Российской Федерации террористическими (на 25 октября 2016 г.) // Федеральная Служба Безопасности. Режим доступа: http://www.fsb.ru/fsb/npd/terror.htm (дата обращения: 19.01.2017).

2. Foreign Terrorist Organizations // U.S. Department of State. URL: https://www.state.gov/j/ct/rls/other/des/123085.htm (date of access: 19.01.2017).

Монографии:

1. Агамбен Дж. Homo Sacer: Суверенная власть и голая жизнь. М.: Европа, 2011.

2. Агамбен Дж. Homo Sacer: Чрезвычайное положение. М.: Европа, 2011.

3. Беньямин В. К критике насилия // Учение о подобии. М.: РГГУ, 2012.

4. Беньямин В. Происхождение немецкой барочной драмы. М.: Аграф, 2002.

5. Майер Х. Карл Шмитт, Лео Штраус и «Понятие политического». О диалоге отсутствующих. М.: Скименъ, 2012.

6. Хабермас Ю. Расколотый Запад. М.: Весь Мир, 2008. С. 12.

7. Шмитт К. Теория партизана: Промежуточное замечание к понятию политического. М.: Праксис, 2007.

8. Badiou A. Infinity Thought. Truth and the Return to Philosophy. NY: Continuum, 2004.

9. Chomsky N. Imperial Ambitions: Conversations on the Post-9/11 World. NY: Metropolitan Book, 2005.

10. Connelly W. The Terms of Political Discourse. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1993.

11. Derrida J. Politics of Friendship. London: Verso, 1997.

12. Elshtain J.B. Just War against Terror. NY: Basic Books, 2003.

13. English R. Terrorism. How to Respond. Oxford: Oxford University Press, 2009.

14. Ezeldin A.G. Terrorism and Political Violence: An Egyptian Perspective. Chicago: University of Illinois, 1987.

15. Herbst P. Talking Terrorism: A Dictionary of the Loaded Language of Political Violence. Westport: Greenwood Press, 2003.

16. Hoffman B. Inside Terrorism. NY: Columbia University Press, 1998.

17. Khatchadourian H. The Morality of Terrorism. NY: Peter Lang, 1998.

18. Laqueur W. The Age of Terrorism. Boston: Little, Brown, 1987.

19. Laquer W. The New Terrorism. London: Pheonix, 2001.

20. Newman S. Power and Politics in Poststructuralist Thought. NY: Routledge, 2005.

21. Richardson L. What Terrorists Want: Understanding the Enemy, Containing the Threat. NY: Random House, 2006.

22. Sederberg P.C. Defining Terrorism. Colombia: University of South Carolina, 1981.

23. Slomp G. Carl Schmitt and the Politics of Hostility, Violence and Terror. NY: Palgrave Macmillan, 2009.

24. Thackrah. R. Terrorism: A Definitional Problem // Contemporary Research on Terrorism. Aberdeen: Aberdeen University Press. 1987.

25. Watson F.M. Political Terrorism: The Threat and the Response. Washington: Robert B. Luce, 1976.

26. Webel P. Charles. Terror, Terrorism and The Human Condition. NY: Palgrave Macmillan, 2004.

27. Wilkinson P. Terrorism versus Liberal Democracy: The Problem of Response. London: Institute for the Study of Conflict, 1976.

28. Wolin S. Politics and Vision. Princeton: Princeton University Press, 2004.

Статьи в научных журналах и сборниках:

1. Куренной В. Война, терроризм и медиа // Прогнозис. №1(5). 2006. С. 276-312.

2. Чубаров И. Беньямин Шмитту не товарищ, или ошибка Агамбена // Логос. №5. 2012. С. 44-67.

3. Шмитт К. Понятие Политического // Вопросы социологии. № 1. 1992. С. 35-67.

4. Badiou A. Philosophical considerations of some recent facts // Theory & Event. Vol. 6. No. 2. 2002. P. 1-13.

5. Balagangadhara S.N., Roover de J. The Saint, the Criminal and the Terrorist: Towards a Hypothesis on Terrorism // The Journal of Political Philosophy. Vol. 18. No. 1. 2010. P. 1-15.

6. Benoist de A. Global Terrorism and the State of Permanent Exception // The International Political Thought of Carl Schmitt. NY: Routledge. P. 73-96.

7. Coady C.A.J. Defining Terrorism // Terrorism: The Philosophical Issues. NY: Palgrave Macmillan. P. 3-15.

8. Coady A. The Morality of Terrorism // Philosophy. Vol. 60. No. 231. 1985. P. 47-69.

9. Derrida J. Force of Law: The “Mystical Foundation of Authority” // Cardozo Law Review. No. 11. 1989. P. 920-1045.

10. Fotion N. The Burdens of Terrorism // Terrorism: The Philosophical Issues. NY: Palgrave Macmillan. 2004. P. 44-54.

11. Gallie W.B. Essentially Contested Concepts // Proceedings of the Aristotelian Society. Vol. 56. 1956. P.167-198.

12. Ganor B. Defining Terrorism: Is One Man's Terrorist Another Man's Freedom Fighter? // Policy Practice and Research. Vol. 3. No. 4. P. 287-304.

13. Golder B., Williams G. What is “Terrorism”? Problems of Legal Definition // University of New South Wales Law Journal. Vol. 27. No. 2. 2004. P. 270-295.

14. Erlenbusch V. How Not to Study Terrorism // Critical Review of International Social and Political Philosophy. Vol. 17. No. 4. 2014. 470-491.

15. Hodgson J.S., Tadors V. The Impossibility of Defining Terrorism // New Criminal Law Review: An International and Interdisciplinary Journal. Vol. 16. No. 3. 2003. P. 494-526.

16. Jackson M.W. Terrorism, 'Pure Justice' and Pure 'Ethics' // Terrorism and Political Violence. Vol. 2. No. 3. 1990. P. 402-414

17. Jarvis L., Lister M. State terrorism research and critical terrorism studies: an assessment // Critical Studies on Terrorism. Vol. 7. No. 1. 2014. P. 43-61.

18. Laos N. Fighting Terrorism: What Can International Law Do? // Perceptions. Vol. 5. No. 1. 2000. P. 190-201.

19. Marchart O. The Other Side of Order: Towards a Political Theory of Terror and Dislocation // Parallax. Vol. 9. No. 1. 2003. P. 97-113.

20. Margolis J. Terrorism and the New Forms of War // Metaphilosophy. Vol. 35. No. 3. 2004. P. 402-413.

21. McKenna M. Understanding Terrorism and the Limits of Just War Theory // The Impact of 9/11 on Religion and Philosophy. NY: Palgrave Macmillan. 2009. P. 247-259.

22. Richards A. Conceptualizing Terrorism // Studies in Conflict & Terrorism. Vol. 37. No. 3. 2014. P. 213-236.

23. Rodin D. Terrorism without intention // Ethics. Vol. 114. 2004. P. 752-771.

24. Scheffler S. Is Terrorism Morally Distinctive? // The Journal of Political Philosophy. Vol. 14. No. 1. 2007. P. 1-17.

25. Schmid A. The Definition of Terrorism // The Routledge Handbook of Terrorism Research. NY: Routledge, 2011. P. 39-98.

26. Silke A. Research on Terrorism: A Review of the Impact of 9/11 and the Global War on Terrorism // Terrorism Informatics: Knowledge Management and Data Mining for Homeland. NY: Springer, 2008. P. 27-50.

27. Silverman J.M., Jackson P.M. Terror in Insurgent Warfare // Military Review. No. 50. 1970. P. 61-73.

28. Slomp G. Carl Schmitt on Global Terrorism and the Demise of the “True Friend” // Critical Review of International Social and Political Philosophy. Vol. 10. No. 2. 2007. P. 199-214.

29. Young R. Political Terrorism as a Weapon of Politically Powerless // Terrorism: The Philosophical Issues. NY: Palgrave Macmillan, 2004. P. 55-64.

30. Zohar N. Innocence and Complex Threats: Upholding the War Ethic and the Condemnation of Terrorism // Ethics. Vol. 114. 2004. P. 734-751.

Электронные источники:

1. Сироткин К. Суд лишил гражданства России предполагаемого организатора теракта в метро // РосБизнесКонсалтинг. 2017. Режим доступа: http://www.rbc.ru/society/21/04/2017/58fa423b9a7947ed08c285fd (дата обращения: 17.05.2017).

2. Bloomfield L. Challenges in the Post-9/11 World // U.S. Department of State. 2002. URL: https://2001-2009.state.gov/t/pm/rls/rm/13543.htm (date of access: 20.03.2017).

3. Butler J. Guantanamo Limbo // The Nation. NY: 2002. URL: https://www.thenation.com/article/guantanamo-limbo/ (date of access: 20.03.2017).

4. Chomsky N. Terror and Just Response // Chomsky Info. URL: https://chomsky.info/20020702/ (date of access: 2.01.2017).

5. Witbek J. Terrorism: A World Ensnared by a Word // New York Times. 2004. URL: http://www.nytimes.com/2004/02/18/opinion/terrorism-a-world-ensnared-by-a-word.html?_r=0 (date of access: 28.04.2017).

Размещено на Allbest.ru