В целом, отмечается, во-первых, признание всеми современными государствами преступлений нацизма и их осуждение в рамках государственной политики и памятных нарративов, во-вторых, мемориализация жертв нацизма и военных действий с принятием на себя обязательств по широкой социальной поддержке участников войны и, в-третьих, как в академической среде, так и на уровне государственной политики весьма значительным является антропологический аспект памяти, т.е. личные воспоминания о войне. В России в последние годы он представлен акцией «Бессмертный полк», имеющую широкую общественную поддержку и выходящую за границы Российской Федерации. Именно перечисленные факторы позволили фигуре пассивной жертвы обрести высокую политическую значимость в современном мире и определили основной культурный и политический взгляд на жертв и участников войн как таковых.

Более современным участком спектра исследований памяти представляет собой пласт работ по изучению пост-колониальной и оккупационной памяти. Именно в этом контексте часто рассматривается память о локальных конфликтах и официального отношения к ним. Теоретическое определение понятия империи до сих пор занимает важное место в академическом сообществе и не является целью данного исследования. Обозначим лишь, что для всех империй так или иначе характерны такие черты, как экспансия, наличие доминирующего этноса при полиэтниности и претензия на мировое значение или господство. Это касается как бывших метрополий в эпоху колониализма, так и бывших участников социалистического блока. Очевидно, бывшие колонии, например, Индия, страны Юго-Восточной Азии или Восточной Европы выстраивают собственную идентичность на основе факта выхода из под колониального владычества и достижения независимости. Более интересна же память колонизаторов о собственном имперском прошлом.

Британское образование в этом смысле прошло довольно масштабное переопределение роли имперского периода в школьных учебниках. Так, если в 1980-х годах оно упоминалось в качестве контекстуального явления и неоспоримого факта британской истории, но не более того, то в начале XXI века отмечается «имперское возрождение» с более акцентированный интересом к истории империи. Произошли изменения в тональности нарратива об империи от «имперской амнезии» к росту ее культурной значимости. Grindel S. The End of Empire Colonial Heritage and the Politics of Memory in Britain // Journal of Educational Media, Memory, and Society. 2013. №. 1. pp. 33- 49. Нельзя сказать, что британское общество переживает ностальгию по имперскому прошлому, но оно явно его переосмысливает, придавая большую символическую, культурную значимость. Некоторую политическую реализацию актуализация памяти об империи приобрела лишь во время кампании по выходу из ЕС.

Соседняя Франция в этом контексте переживает схожие процессы. Алжирская война и последующий переход к Пятой Республике представлен французскими учебниками истории как переход к новой парадигме модернизации и вхождение в современный мир, т.е. память об окончании колониального периода наполнена символами прогресса и современности. Официальное символическое признание получили и солдаты той войны в качестве «принесших жертву», McCormack J. Social memories in (Post) colonial France: remembering the Franco-Algerian War //Journal of Social History. 2011. №. 4. pp. 1133. что, учитывая предшествующее официальное молчание, говорит о готовности государства преодолеть противоречия окончания колониального периода собственной истории. Ibid. pp. 1135. С другой стороны, в периоды политических кризисов и иммиграционных волн ностальгия по имперскому прошлому все же дает о себе знать. Otto M. The Challenge of Decolonization School History Textbooks as Media and Objects of the Postcolonial Politics of Memory in France since the 1960s // Journal of Educational Media, Memory, and Society. 2013. №. 1. pp. 14-32. Тем не менее, активно эксплуатирующие эти настроения крайне правые политические силы не имеют большого успеха во Франции, поэтому говорить о действительной ностальгии по имперскому прошлому невозможно.

Германия после Второй Мировой войны, предсказуемо, ностальгию по имперскому прошлому не испытывает. Тем не менее, память о колониализме нередко позиционируется как возможный идентификационный ресурс единой Европы Grindel S. Op. cit. pp. 49. , однако, особой популярностью среди элит не пользуется ввиду возможной политической ответственности перед бывшими колониями.

История военных действий на Балканах так же довольно интересна. Память о совместном прошлом во многом различается и отражает политический контекст в самих странах-участницах конфликта. Например, роль Албании в истории региона и косовском сепаратизме представлена незначительной или вовсе проигнорирована в сербских учебниках истории, а место Румынии в европейской политике Модерна фактически виктимизировано по сравнению с ближайшими соседями. Segesten A.D. History Textbooks in the Balkans: Representations and Conflict // The Poetics of Memory in Post-Totalitarian Narration eds. by S. C. Bishop. Lund, Sweden: CFE Conference Papers Series, 2008. pp. 139-155.

Россия в контексте актуализации имперского прошлого последние 25 лет стоит особняком по сравнению с европейскими соседями. Интерес к досоветскому имперскому прошлому характерен для 1990 - х годов, который, тем не менее, не был явно идеологически окрашен. Новая российская демократия нуждалась в символическом определении себя, поэтому ни империя Романовых, ни советская диктатура ей не подходили. Малинова О. Ю. Символическая политика и конструирование макрополитической идентичности в постсоветсткой России. С. 100 - 101. Советский же период был довольно активно и часто излишне осужден. С началом 2000-х годов интерес к советскому и имперскому прошлому неуклонно растет: в официальный символический оборот входят советские символы, образы побед и достижений советской науки, промышленности, армии, культуры (например, Чебурашка) Евгеньева Т. В., Селезнева А. В. Советское прошлое в ценностном и образно-символическом пространстве российской идентичности. // Полис. Политические исследования. 2016. № 3. С. 29 - 33. , а российский исторический нарратив постепенно превращается из истории молодой страны в «тысячелетнюю» Россию. Социологические замеры так же показывают возросший интерес к отдельным фигурам советского и имперского прошлого. Евгеньева Т. В., Селезнева А. В. Указ. соч. С. 30 - 31. Его культурная значимость так же выросла, для понимания чего достаточно следить за афишами кинотеатров, анонсов телевизионных многосерийных фильмов и репертуаром крупнейших выставок последние 10 лет. Это связано как с актуализацией детских воспоминаний родившихся в СССР, так и с позитивным восприятием реалий советской жизни по сравнению с российской. Gladskova Y. M. Remembering Soviet Everyday Life - the Burdens, Happiness and Advantages of Maternity in Soviet Russia in the Late 1940-1960s // The Poetics of Memory in Post-Totalitarian Narration eds. by S. C. Bishop. Lund, Sweden: CFE Conference Papers Series, 2008. pp. 69-81. С 2014 года в репертуар значимых исторических событий входит столь значительная, но «забытая» Слово «забытый» указывает на слабое отображение в истории страны в социальной и культурной памяти. Первая Мировая война. Пахалюк К.А. Первая мировая война и память о ней в современной России // Неприкосновенный запас. 2017. № 1. С. 114 - 128.

Необходимо отметить, что, коль скоро современная российская власть выстраивает исторический нарратив в логике существования 1000-летней непрерывной российской государственности, в массовом сознании советская и имперская история концептуально отличаются слабо и одинаково воспринимаются посредством военных побед и достижений. Советское и имперское прошлое выступают в некотором симбиозе, представленном одной логичной линией истории страны сквозь призму милитаризма и «державности», которая, впрочем, примитизирована до концепции сильного государства, имеющего право на ведение внешних конфликтов, вмешательство во внутренние дела и «независимую» внешнюю политику. Именно такой взгляд на имперское и, в первую очередь, советское прошлое стал основой официального определения сообщества «Мы» и российской идентичности в последние 17 лет. В этом смысле официальная позиция относительно российского прошлого основана на паттернах коллективной памяти о великих победах и свершения, а не травмах и лишениях, что провоцирует реставрационное мышление или запрос на «возвращение назад».

Изучение коммеморации локальных конфликтов в современных исследованиях памяти происходит преимущественно с позиций социологических исследований. Наиболее же близкой к тематике работы как исследованию политики памяти является пласт работ, изучающих память об американской войне во Вьетнаме и оценка войны американским обществом и политику американских властей.

История американских антивоенных движений и их популярность здесь представляется ключевой, ибо де-факто война была «проиграна» американцами не в самом Вьетнаме, а внутри США в публичном дискурсе. Демонстрации и антивоенные митинги хорошо знакомы широкой аудитории, ибо часто тиражируются американским кинематографом. Интересно, что память об этой войне сегодня весьма туманна в американском обществе. Более четким является образ отвергнутого и униженного пропитанным антивоенными настроениями обществом американского солдата, вернувшегося с войны. Такая расстановка акцентов делает «преступниками» скорее пацифистов и хиппи, а не обвиняемых ими ветеранов войн. Carbonella A. Where in the World Is the Spat-Upon Veteran? The Vietnam War and the Politics of Memory //Anthropology Now. 2009. №. 2. pp. 49 - 58. Это довольно ярко проиллюстрировано в к/ф Рэмбо: Первая кровь 1981 года, где главный герой сталкивается с радикальной неготовностью к мирной жизни и неприятием обществом его вьетнамского прошлого. Именно эти события стали поворотными для американских и мировых trauma studies, коль скоро потребовали институционализации работы с травматическим опытом и введение ПТСР в официальную медицинскую классификация во многих странах мира. Николаи Ф., Кобылин И. Указ. соч. С. 116-121.

Российские исследования коммеморации и памяти о локальных конфликтах в большей степени изучают мемориальный дискурс и формы публичной коммеморации и мемориализации с позиции релевантных социальных групп, т.е. самих комбатантов и родственников погибших. В частности, характер мемориализации Афганской войны имеет специфические черты расположения памятников, форм памятных речей и приватной коммеморации. Мемориальный дискурс наполнен трагическим переживанием смыслоутраты и потерь друзей и товарищей на «забытой» обществом и государством войне. Данилова Н. Ю. Мемориальная версия Афганской войны (1979-1989 годы) // Неприкосновенный запас. 2005. №2-3. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/dan17.html (дата обращения 7.05.18). Дискурс ветеранов Чечни здесь весьма близок, однако более подробно он будет рассмотрен в Главе 2. Тем не менее, данные исследования на касаются взаимодействия дискурсивных стратегий публичных акторов мнемонического процесса, т.е. исследуют социологическую сторону вопросу, касаясь политики лишь вскользь. Именно этот пробел и стремится заполнить данное исследование.

Таким образом, современная память о конфликтах XX века тем или иным образом связана с фигурой жертвы. Фигура пассивной жертвы в памяти о Второй Мировой довольно очевидна - это прежде всего пострадавшее мирное население и подвергшиеся геноциду этнические группы. В случае локальных конфликтов и оккупационных режимов жертвой предстает не только те, в отношении которых осуществлялось прямое насилие, но и сами участники боевых действий. Вторые принесли в жертву собственные интересы во имя политических интересов государства и столкнулись невозможностью противостоять выбранному за них исходу. С другой стороны, память об имперском прошлом (неотъемлемой частью которого является ведение войн и экспансия) все чаще актуализируется как культурная и символическая величина в Европе и России. Противоречие очевидно.

Войны в Чечне находятся на пересечении этих противоречий: с одной стороны, войны имели антисепаратистский и антитеррористический смысл, переходящий в противостояние современному абсолютному злу, с другой, нанесенный военными действиями материальный и моральный ущерб обеим сторонам конфликта до сих пор остается предметом споров, подогреваемыми нестабильностью на Кавказе. Сложность самого исторического периода также неизбежно оказывает влияние Эти же противоречия отражены в области памяти о чеченских кампаниях.

ГЛАВА 2. ТЕМА ЧЕЧЕНСКИХ ВОЙН В ПОЛИТИКЕ ПАМЯТИ СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

Распад СССР и сопровождавшие его подъемы националистических и антисоветских движений являются одной из сложнейших тем и современной политики, коль скоро эти движения и определили логику образования новых суверенных государств на пост-советском пространстве. Тем не менее, даже на фоне повсеместных вооруженных конфликтов на этнической, религиозной и территориальной почве войны в Чечне стоят особняком. Во-первых, войны дали первый со времен Афганистана опыт широкомасштабного применения вооруженных сил, во-вторых, это самый крупный вооруженный конфликт на территории России со времен Второй Мировой войны и крупнейший на пост-советском пространстве вообще, в-третьих, именно с Чечни началось включение России в реальную борьбу с мировым терроризмом, в-четвертых, успех в Чечне во многом и сформировал актуальный и сегодня политический имидж Владимира Путина. Эти войны оставили весьма заметное отражение в российской массовой культуре, создали современную российскую силовую элиту и сформировали опыт реальной антитеррористической борьбы. Однако это далось весьма высокой ценой.

По различным подсчетам, общие людские потери в Чечне составили от 80 до 100 тыс. человек убитыми, более 250 тыс. ранеными в результате боевых действий и болезней, большинство из которых гражданские лица. Еще около 400 тыс. человек стали беженцами. За время войны были до основания разрушены несколько городов, почти полностью уничтожена транспортная инфраструктура, энергетический комплекс Чечни, а общий материальный ущерб только от первой кампании превышает 5 млрд. долларов США. Цветкова В. Ф. «Цена» чеченского конфликта (по материалам отечественной периодической печати) // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. 2008. №66. С. 253-255. Значительная часть военнослужащих и родственников погибших испытала, вслед за «афганским», т.н. «чеченский синдром» или комплекс пост-травматических стрессовых расстройств. Помимо периодических психозов и проявлений антисоциального поведения, он характеризуется дезадаптацией к условиям мирной жизни, что проявилось в том числе в массовом переходе прошедших Чечню в криминальные структуры, а так же в крайне высокой закрытости воинских сообществ для внешнего наблюдателя, что отмечают практически все исследователи.

Изучение памяти о войне в таком контексте необходимо начать с доминирующих паттернов восприятия этой войны обществом, которые конструируются в момент самого события. Это и дискурс СМИ, и высказывания публичных политиков, и личные истории участников. Особенно это актуально в случае России середины 1990-х годов, ибо этот период сопровождает фактическим расцветом российской журналистики и практически всестороннего освещения события в Чечне, которая стала главным информационным поводом на несколько лет. Так же, представляется, именно общественно-политическая дискуссия тех лет определили интуитивное восприятие тех войн как «бессмысленных», «неоправданных» и явно несправедливых для всех сторон конфликта и по сей день. Коль скоро в случае Чечни имеется фактор «наложения» событий друг на друга в массовом создании, то будет проведен сравнительный анализ репрезентации конфликтов в масс медиа середины 1990-х - начала 2000-х. Так, данная глава начнется обзора основных особенностей и трендов общественной дискуссии о первой и второй кампаниях. После чего будет логично перейти к рассмотрению официального дискурса об этих война и деятельности акторов по отправлению политики памяти и основных форм мемориализации.

2.1 ПЕРВАЯ ЧЕЧЕНСКАЯ ВОЙНА ГЛАЗАМИ РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА

Образ чеченской войны, в силу крайне противоречивости и сложности исторического периода нельзя назвать однозначным или действительно последовательным в силу как самого характера военных действий, так как и зачастую противоположных позиций различных СМИ и конкретных политических задач российского руководства. В этом разделе будет предпринята попытка отразить некоторые общие тренды и особенности освещения чеченских кампаний, имеющая своей целью реконструкцию публичного контекста чеченских войн.

Как известно, чеченская проблема возникла в России практически одновременно с активной фазой распада СССР. Образовавшийся на фоне повсеместного подъема националистических движений и Парада суверенитетов Общенациональный конгресс чеченского народа во главе с Джохаром Дудаевым в июне 1991 года объявил независимость Чеченской республики, что создало ситуацию двоевластия в регионе. Уже осенью в Чечне прошли подконтрольные сепаратистам выборы в органы власти, в ответ на которые Ельцин объявил чрезвычайное положение. Тем не менее, оно фактически было сорвано, а основная часть военной техники, боеприпасов и имущества МВД и ВС РФ передано в распоряжение новых чеченских властей. Все это сопровождалось высоким подъемом криминальной активности, преследованием русских по этническому признаку и фактическим экономическим крахом республики. Так, к 1992 году Чечня стала фактически суверенной территорией, не признанной ни одной страной мира, с высокой криминальной активностью и дестабилизационным потенциалом для всего Северного Кавказа. Тем не менее, как известно, Российская Федерация продолжала считать Чечню своим субъектом, поставляю в республику электроэнергию, топливо, осуществляю бюджетные трансферты, фактически субсидируя теневую экономику. В этом смысле Чечня во главе с Дудаевым, несомненно, оставалась для России огромной проблемой. Возникший в 1993 году политический кризис к 1994 году спровоцировал фактическое начало гражданской войны между продудаевскими силами и оппозицией со значительными жертвами среди мирного населения. Очевидно, что конфликт в республике, дестабилизировавший весь российский Северный Кавказ требовал немедленного решения.

Само начало первой кампании носило де-факто скрытый характер и неизбежно обретало параллели с Афганистаном. Очевидно, что еще до официального ввода войск 11 декабря Ельцин Б.Н. Указ Президента от 9 декабря 1994 года № 2166 «О мерах по пресечению деятельности незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики и в зоне осетино-ингушского конфликта». 9.12.1994. // Ельцин-Центр. Режим доступа: https://yeltsin.ru/archive/act/41002/ (Дата обращения 8.05.2018). , участвовавшие в осеннем штурме Грозного оппозицией офицеры «славянской внешности» были российскими военнослужащими. Стоит отметить, что и последующее официальное введение войск так же было лишено информационной подготовки и обоснования, что в итоге вылилось в непонимание целесообразности применения российских вооруженных сил в Чечне. Очевидное отсутствие опыта ведения боевых действий в условиях широкого и неподконтрольного медиa освещения вылилось в зачастую противоречивую полемику российских СМИ относительно характера ведения боевых действий и роли российских военнослужащих, компетентности российских военных чиновников и политиков. Марков Е. А. Первая Чеченская война в материалах российских СМИ // Теория и практика общественного развития. 2011. №2.С. 182.

Официальная мотивировка введения войскового контингента заключалась в «наведении конституционного порядка» и «разоружении незаконных вооруженных формирований на территории Чеченской Республики», что предполагалось осуществить в кратчайшие сроки с минимальными потерями, что было изначально воспринято влиятельными российскими СМИ как весьма легитимный и приемлемый вариант. Там же. С 181. Тем нее, картина довольно быстро меняется с началом штурма Грозного и большими потерями федеральных сил. Телевизионные репортажи и печатные статьи констатировали неподготовленность российской армии к масштабным боевым действиям, неорганизованность и непонимание целей войны российскими военнослужащими, называвшими конфликт «войной лампасов». Глушаченков А. Некоторые особенности отражения в центральной печати боевых действий в Чечне (1994-1996 годов) // Власть. 2008. №2. С.27. Сообщалось о вопиющей и часто преступной халатности в подготовке личного состава к войне, например, случай отправки солдат-срочников призыва 1994 года и отказ командира вести их в бой получил весьма широкую известность. Глушаченков А. Указ соч. С. 27-28.

В публикациях самых различных изданий тем или иным образом отмечалось отсутствие представлений о численности и подготовленности противника, неопытность российских солдат, проблемы со снабжением и продовольствием, медицинским персоналом и даже топливом. Широкий общественный резонанс получили истории пленения, пыток и кончины Е. Родионова Bishop S. C. The Poetics of Memory in Post-Totalitarian Narration // CFE Conference Papers Series. 2010. No. 3. pp. 96. и поисков Л. Большакова его матерью и других российских военных. Наконец, высказывания российских политиков и должностных лиц трактовались как некомпетентные и циничные, например, обещания Ельцина закончить войне через «пару дней» имели с реальностью мало общего и воспринимались негативно. Глушаченков А. Указ соч. С.27. Все это происходило на фоне террористических актов в Буденновске, Кизляре, что придавало войне всероссийский масштаб.

С другой стороны, поведение российских войск по отношению к мирному населению зачастую демонизировалось и представлялось излишне жестоким. Многие издания с ссылкой на ОБСЕ и собственные наблюдения сообщали о нарушениях правил ведения войны и применении запрещенных боеприпасов, массированных артиллерийских обстрелах мирных территорий, а полевые командиры обвинялись в отдаче преступных приказов. Марков Е. А. Первая Чеченская война в материалах российских СМИ // Теория и практика общественного развития. 2011. №2. С.182-183. В этом смысле, несмотря на позицию России относительно внутреннего для нее характера чеченского конфликта легитимность «наведения конституционного порядка», даже в российских СМИ активно поддерживалась точка зрения чеченцев по «сопротивлению колониальному завоеванию», что включало в себя «борьбу за национальное самоопределение и защиту населения Чечни от угрозы геноцида». Скагестад О. Г. Опыт работы ОБСЕ в Чечне, 1995-2003 годы // Центральная Азия и Кавказ. 2008. №5. С. 189. Большую роль здесь сыграли совершенно новые для российской военной корреспонденции интервью с представителя Другого, т.е. сепаратистов - была радикально сокращена символическая дистанции, что исключало возможность однозначной демонизации противника.

Консолидированная позиция Запада в вопросе Чечни так же известна и, в целом, несмотря на относительную умеренность, поддерживала Дудаева в качестве борца за свободу и самоопределение чеченского народа. В этом смысле некоторую противоречивость приобретала и фигура противника. Российская армия сражалась с «бандитами», «сепаратистами», «дудаевцами», «незаконными вооруженными формированиями» или «чеченцами» - все зависело от газеты или телеканала и его собственной позиции. В целом же можно сказать, что образ врага в этой войне не просто не был однозначно отделен от населения Чечня, но и часто вообще не ассоциировался с экзистенциальной угрозой для остальной России. Единственное, что действительно объединяло все российские СМИ в освещении чеченского конфликта - это отсутствие образов «праведной» и «неправедной» войн. В ней «страдали» все: российские солдаты, мирные жители Чечни, сепаратисты. Иными словами, целесообразность ведения боевых действий российскими войсками была под вопросом.

Исламский фактор противостояния так же интересен. Изначально вполне светский характер сопротивления федеральному центру за право политического самоопределения до 1994 года с ходе первой кампании был «окрашен» во цвета исламского экстремизма как мобилизующей силы. Чечня де-факто стала символом сопротивления вторжению «неверных», территорией распространения салафизма и установления законов шариата. Ислам, в условиях внешней агрессии, стал для чеченцев фактором групповой идентификации по типу «свой-чужой», но все же не приобрел высокого политического смысла для большей части мирного населения. Сотниченко А.А. Исламофобия в современной России. История возникновения и современное состояние // Вестник СПбГУ. 2008. №1. С. 35. Иными словами, внешне борьба с федеральными силами приобрела религиозный характер, что порождало отождествление мирного населения и сепаратистов, защитников собственного дома, земли или жизни и экстремистов как в глазах российских военных, так и российского общества. Дезинтеграционный потенциал такого видения событий сложно переоценить.

Фактически, впервые в своей истории абсолютное большинство российских СМИ заняло весьма критическую позицию по отношению к военным действиям и российским властям, прямо или косвенно обвиняя их в колониальной экспансии, демонизируя российских военнослужащих, показывая колоссальные разрушения, неубранные трупы, горящую российскую военную технику и страдания мирного населения. Широко известно, что сопротивление чеченцев достигало масштабов партизанского противостояния «российской агрессии», что лишь подтверждало статус федеральных сил в качестве «агрессоров» и «оккупантов» в глазах общественности. Воюющая армия столкнулась с необходимостью самостоятельно отстаивать свою честь. Ко второй половине 1995 года в прессе появляются ряд личных историй солдат, что называется, из окопа, выходит репортаж А. Невзорова «Ад» и целой серии публикаций против «грязной войны против Российской армии». Глушаченков А. Указ. соч. С. 28-29. Картина представлялась мозаичной и противоречивой. Единственное, что действительно объединяло все российские СМИ в освещении чеченского конфликта - это отсутствие образов «праведной» и «неправедной» войн. В ней «страдали» все: российские солдаты, мирные жители Чечни, сепаратисты и, опосредованно, жители России. Булганова Л.А., Корнилов П.А. Реконструирование структуры образа военного конфликта (по материалам СМИ) // Социологические исследования. 2003.  № 6. С. 62.

Так, к концу 1995 года и российские военные, и население Чечни, и, фактически, российское общество предстают жертвами «партии войны», что в итоге выразилось в результатах социологических замеров тех времен, где 80-90% высказывали негативное отношение к боевым действия в Чечне. Серебрянников В. В. Косовская и чеченская войны в массовом сознании России и Запада //Социологические исследования. 2000. №. 10. С. 69. К 1996 году картина войны приобрела действительно противоречивый характер, ибо провести демаркацию по принципу «друг-враг» или «хороший-плохой» было фактически невозможно. Серебрянников В. В. Указ. соч. С. 69-70. Хасавюртовские соглашения в этом смысле не просто закрепляли поражение в первой кампании, но обозначали окончание «бессмысленного» кровопролития и сопровождались широкой поддержкой антивоенных сил. Это война во многом была проиграна российскими властями именно в средствах массовой информации ввиду отсутствия информационной подготовки общества к введению войск и действительно легитимного повода к началу войны. Война в Чечне и неизбежно ассоциировалась с последней советской войной в Афганистане и, на фоне критического нарратива, выглядела весьма «неуместно» и непонятной российскому обществу.

Таким образом, первая чеченская кампании оказалась в глазах российского общества бессмысленным и провальным актом агрессии и национального унижения, за которое Россия заплатила огромную цену как в человеческих жизнях, так и в долларах. Престиж российской армии оказался на долгие годы утрачен, а фигура российского солдата лавировала между жертвой «партии войны» и преступником. В сочетании с действительно национальным уровнем трагедии солдатских матерей и общеизвестной дезадаптации прошедших Чечню к условиям мирной жизни и часто травлей в послевоенной России можно всерьез говорить о травматическом характере опыта Первой чеченской войны для всего российского общества.

Именно обработкой такого опыта отмечен межвоенный период: фильм «Чистилище», многочисленные военные романы и истории солдатских матерей, книги памяти и телевизионные передачи рассматривали войну с позиции трагических потерь, а не героизма или мужественности российских солдат. Попытки же объяснения конфликта зачастую сводились к тезису о «естественности» вражды между русскими и чеченцами, христианами и мусульманами, сходстве войны в Чечне с Кавказской войной XIX века, что приобретало все больший масштаб к началу 2001 года. Зверева Г. Чеченская война в дискурсах массовой культуры России: формы репрезентации врага // Polit.ru. 7.12.2002. Режим доступа: http://polit.ru/article/2002/12/07/479426/ (Дата обращения: 29.04.2018). В это же время, к слову, выходит множество публикаций относительно войны в Афганистане, т.е. происходит эффект наложения событий, взаимно усиливающий друг друга. Эти тенденции наложили свой отпечаток и на совершенно иное восприятие второй чеченской кампании.

2.2 НАЧАЛО РОССИЙСКОЙ ВОЙНЫ С ТЕРРОРИЗМОМ

Вторая чеченская война довольно сильно отличалась от событий 1994-1996 как совершенно иным информационным, так и политическим контекстом. Стоит сказать, что само начало второй кампании было ответом на неспровоцированное вторжение радикальных исламистов в Дагестан и обосновано информационно освещением высокой криминальной и террористической активности в Чечне в межвоенный период. Там же. Режим доступа: http://polit.ru/article/2002/12/07/479426/ (Дата обращения: 29.04.2018). С началом самой войны как российские СМИ, так и российское руководство и политические деятели заняли достаточно консолидированную позицию относительно применения войск как необходимого средства борьбы с терроризмом, а не сепаратизмом или «незаконными вооруженными формированиями». Глушаченков А. Указ. соч. С. 29. И, если в начале 1999 года большинство респондентов не считали Чечню субъектом Российской Федерации, а ее проблемы - делом России, то к октябрю основная масса российского общества не видела альтернативы силовым действиям против боевиков. Огромное влияние на весьма высокую (более 60% по сравнению с 10% в 1995) поддержку военной операции оказали как совершенные экстремистами террористическое акты в Москве, Волгодонске, Буйнакске, так и фигура Владимира Путина. Серебрянников В. В. Указ. соч. С. 69. В этом же ряду стоит и участие иностранных террористических группировок в чеченской кампании, и высокая криминальная активность в Чечне, от которой страдало как население приграничных территорий, так и мирные жители самой Чечни. В это смысле вторая кампании предстала перед обществом не в качестве акту оккупации и борьбы «империи» с колониальным сепаратизмом, а как ответ на существование экзистенциальной угрозы и борьбу с терроризмом как абсолютным злом.

Воюющая армия в этом контексте так же представляется «другой»: не только группой неподготовленных к войне призывников, а сотрудниками сил специального назначения, профессионалов. Сам характер ведения боевых действий точечными бомбардировками и специальными операциями без массовых потерь «снижал» цену конфликта для российской стороны. Конечно, потери во второй кампании так же были значительными, но воспринимались во многом иначе. Этому способствовала и высокая задача по защите от террористической угрозы. Цветкова В. Ф. «Цена» чеченского конфликта (по материалам отечественной периодической печати) // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. 2008. №66. С. 255-256. Иными словами, война приобретала характер «праведной» войны и, в отличии, от первой кампании имели яркое разделение в категориях «друг-враг». Если в 1995 году образ российского солдата находился между преступником и трагически погибшим на бессмысленной войне, а противник - между «борцом за свободу» и участником «незаконных вооруженных формирований», то во второй кампании первый предстает в качестве «воина», а второй оказался между «террористом», «экстремистом» «бандитом». Зверева Г. Указ соч. Режим доступа: http://polit.ru/article/2002/12/07/479426/ (Дата обращения: 29.04.2018).

Весьма заметную роль в положительной репрезентации чеченской войны сыграло фигура и формат участия Владимира Путина в нем. Помимо общеизвестного имиджа Путина как «самостоятельного», «сильного и решительного» лидера, сам конфликт был секьюритизирован и представлен как залог обеспечения безопасности и стабильности государственного устройства. Sakwa R. Great powers and small wars in the Caucasus // Conflict in the Former USSR eds. by M. Sussex Conflict in the Former USSR. Cambridge, UK: Cambridge University Press. 2012. pp. 64-90 Его смысл заключался отныне не просто в борьбе с неподчинением и сепаратизмом, а в борьбе с мировым терроризмом, восстановлением статуса России как великой державы и предотвращении ее дезинтеграции и распада. Sakwa R. Op. cit. pp. 76-77. Россия в речах Путина оказывалась в положении осажденной извне крепости, а Чечня - «плацдармом» для нападения, организованным «оккупировавшими» ее «бандформированиями» и «религиозными экстремистами» с целью создания исламского халифата от Черного до Каспийского моря. Малинова О.Ю. Бинарные оппозиции как инструмент конструирования смысловых рамок коллективнои? памяти: «ельцинские девяностые» vs. «путинские нулевые» // Доклад на XIX Апрельскои? международнои? научнои? конференции по проблемам развития экономики и общества. 2018. С. 10. Сама фактическая независимость Чечни в 1996 признавалась российским «национальным позором», создавшим «анклав» для дестабилизации самой России. Признается так же участие в конфликте представителей иностранных террористических группировок с Ближнего Востока, что создает более широкой контекст противостояния, «вписывает» его в борьбу с международным терроризмом. Столь жесткие высказывания дополнялись и присутствием Путина в местах ведения боевых действий, общением с мирными жителями и иной подобной публичной активностью. Иными словами, Путин представал компетентным, жестким и бескомпромиссным борцом с мировым злом. Так, тема Чечни стала главной в политической жизни страны: она использовалась во время думских и президентских выборов, а очки набирали выступавшие с наиболее воинственных позиций. Так, "Единство", возглавляемое С. Шойгу и поддержанное Путиным, начав с 7 % сторонников одержало внушительную победу, собрав около 24 % голосов избирателей. Медийную известность приобретали поддержавшие Путина и войну политические и военные комментаторы, а количество выпущенных с 2000 по 2003 году многосерийных фильмов и войне, спецназе и т.д. сложно поддается счету.

Одновременно с этим ужесточается западная позиции в отношении чеченского конфликта и России: разговоры о возможном санкционном режиме, удалении России из ПАСЕ и периодические призывы к прекращению «оккупации» стали основными темами заголовков газет в те годы. Серебрянников В. В. Указ. соч. С.70-71. Если во время первой кампании массовое настроение по отношению к ней на Западе и в России практически совпадали в осуждении ее как бессмысленной и иррациональной, то во второй войне россияне встали на позиции поддержки ее. Для западных же политиков и обывателей вплоть до терактов 11 сентября было характерно восприятие событий в Чечне как подавление Россией восстания чеченского народа за отстаивание независимости, а не как уничтожение террористов. Серебрянников В. В. Указ. соч. С. 70.

Наконец, мирное население Чечни во второй кампании также поддержало в итоге федеральные силы. Разрушенное народное хозяйство республики во время первой кампании не было восстановлено властями Чечни в межвоенный период, а сами жители страдали от конфликтов между кланами, криминальной активности и террористической угрозы. В этой связи федеральный центр представлялся альтернативой, способной улучшить положение мирного населения, поэтому и был поддержан даже в условиях сообщений о нарушении прав человека и правил ведения войны. Тем не менее, даже такое положение вещей не создало условия дифференциацию образа врага, ибо рост ксенофобских настроений в России начала XXI века был отмечен повсеместно. Наряду с общемировыми трендами, российские продукты массовой культуры предлагали в качестве врага крайних исламистов из Чечни и Афганистана с характерной религиозной атрибутикой и автоматом АК-47. Зверева Г. Указ. соч. Режим доступа: http://polit.ru/article/2002/12/07/479426/ (Дата обращения: 29.04.2018).

Таким образом, публичный контекст Первой и Второй чеченских войн довольно значительно отличается. Если первая кампания стала для российского общества трагедией, бессмысленной войной, унесшей многие жизни, то вторая кампании оказалась не только успешной и легитимной, но и часть мировой антитеррористической борьбы. Фигура российского солдата в первой кампании находится между жертвой «партии войны» и даже преступником Это касается прежде всего отдававших приказы., а во второй-борцом с экзистенциальной угрозой. Соответственно, если в первом случае гибель может считать «напрасной», то во втором она представляется неизбежной жертвой во имя высшей цели. Так, если Первая чеченская война связана с травмой и трагедией, то Вторая является мощным источником героических образов и объяснительным ресурсом для российских властей. Образ врага же в этих конфликтах одинаково не дифференцирован и крайне сложно отделим от ислама вообще в массовом сознании.

Эффект наложения событий в сочетании с весьма непростой социально-экономической и общественно-политической ситуацией создает противоречивую картину обеих чеченских войн в плане работы с травматическим опытом. Его определение и переформатирование стало возможным лишь спустя время на третьем сроке Владимира Путина. А, коль скоро фактор «называния» и публичной артикуляции отношения к чему-либо является одним из ключевых для символической политики, то, необходимо подробно остановиться на тональности и тематике памятных речей «вокруг» 11 декабря с 2012 по настоящее время.

В силу специфики политического исследования памяти, наиболее подробно будет наиболее подробно будет рассмотрена оценка чеченских событий Президентом РФ и главой самой Чечни, а так же официальный дискурс, закрепленный юридически.

2.3 ОФИЦИАЛЬНЫЙ ДИСКУРС О ЧЕЧЕНСКИХ ВОЙНАХ

Высшей формой политической оценки и придания чему-либо символического значения, конечно же, является публичное высказывание главы государства. Таким образом в России во многом задается фокус взгляда на историю и прошлое, настоящее и будущее. Так же это является выражением официальной позиции государства. В этом ключе память о чеченских войнах не имеет официальной памятной даты, однако неофициально существует и довольно широко отмечается День памяти погибших на Северном Кавказе Неофициальных вариантов названия этого дня довольно много. 11 декабря - день начала Первой чеченской войны. На «вторых» ролях здесь выступают ведомственные праздники, например, день Воздушно-десантных войск или День работника органов безопасности Российской Федерации. Тем не менее, по итогам проведенного анализа Анализ проводился по материалам третьего срока Владимира Путина с использованием официального ресурса Президента РФ kremlin.ru. никаких памятных речей 11 декабря не звучит, не проводится официальных памятных мероприятий или посещений памятных мест. Однако тема войн в Чечне и повестка антитеррористической борьбы часто «всплывает» на ежегодных «Прямых линиях», больших пресс-конференциях Президента РФ и интервью журналистам российских и западных изданий. О них и пойдет речь далее.

Необходимо отметить, что тема Чечни, очевидно, была одной из главных на первом сроке Владимира Путина. Тогда же и была высказана оценка событий, что называется, по горячим следам. В этом смысле тема Чечни внесла заметный вклад в складывание негативного образа «девяностных», предлагая трактовку событий как в том числе результат слабости российских федеральных властей середины 1990-х. Вообще, Путин крайне редко говорил именно о Первой чеченской войне, давая понять, что не одобряет действий федеральных властей, чего нельзя сказать о Второй. Тем не менее, сравнение общая оценка происходящего все же была дана. Так, Первая кампания началась в «результате ряда ошибок, как со стороны федерального центра, так и со стороны тех, кто тогда возглавлял Чеченскую Республику» Путин В.В. Стенограмма встречи с журналистами французских региональных изданий и телеканалов. 12.02.2003. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/transcripts/21874 (Дата обращения 7.05.2018). , а закончилась де-факто согласием России на самостоятельность Чечни «ценой национального позора» Путин В.В. Интервью телеканалам ОРТ, РТР и «Независимой газете». 25.12.2000. // kremlin.ru. Режим доступа: http://www.kremlin.ru/events/president/transcripts/21149 (Дата обращения 7.05.2018)., получив «территорию, оккупированную бандформированиями и религиозными экстремистами, территорию, которую начали использовать в качестве плацдарма для нападения на нашу страну и для раскачивания ее изнутри». Там же. Режим доступа: http://www.kremlin.ru/events/president/transcripts/21149 (Дата обращения 7.05.2018). Образовавшийся «вакуум власти» был заполнен деструктивными элементами из радикальных международных мусульманских организаций. Малинова О.Ю. Бинарные оппозиции как инструмент конструирования смысловых рамок коллективнои? памяти: «ельцинские девяностые» vs. «путинские нулевые». 2018. С.8. Россия это «долго терпела» Путин В.В. Интервью телеканалам ОРТ, РТР и «Независимой газете». 25.12.2000. // kremlin.ru. Режим доступа: http://www.kremlin.ru/events/president/transcripts/21149 (Дата обращения 7.05.2018). , но после нападения на Дагестан не могла не вмешаться. Такая ситуация, по словам Путина, возникла в результате дезинтеграционных и сепаратистских процессов в СССР и неспособности федеральных властей их контролировать. В результате, воспользовавшись сепаратизмом, власть получили радикальные исламские экстремисты, а чеченский народ от этого лишь пострадал. Причем, как это многократно подчеркивалось Путиным, чеченский экстремизм был поддержан не только международными террористическим организациями, но и Западом, считавшим российскую операцию агрессией против Чечни. В этом же контексте отрицались предположения о неправомерном поведении российских военнослужащих со ссылкой на сложность ситуации в регионе.

Роль российских вооруженных сил во Второй кампании оценена весьма высоко, ибо речь идет как о защите мирного населения России, Чечни от «бандитов», «террористов», «экстремистов», так и о более широком контексте войны с международным терроризмом, что было явно артикулировано после терактов 11 сентября в Нью-Йорке. В этом смысле видна героизация образов как российских военных, так и самой России, ставшей жертвой международных террористических организаций. Путин В. В. Выступление и ответы на вопросы на встрече с преподавателями и студентами Колумбийского университета. 26.09.2003. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/transcripts/22129 (Дата обращения 8.05.2018). Интересно, что именно тема борьбы с международным терроризмом была неразрывно связана с отсылками к Чечне, в частности, в ходе знаменитого выступления Путина на Мюнхенской конференции. Путин В.В. Выступление и дискуссия на Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности. 10.02.2007. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/transcripts/24034 (Дата обращения 8.05.2018). Иными словами, повестка мировой антитеррористической борьбы в сочетании с критикой поддержки Западом различных радикальных по мнению России организаций неизменно отсылает к теме Чечни. Сама же тема военного конфликта была «завершена» с окончанием его активной фазы, что зафиксировано в Послании Федеральному Собранию РФ от 2002 года. С того момента главной задачей стало «возвращение Чечни в политико-правовое пространство России». Путин В.В. Послание Федеральному Собранию Российской Федерации. 18.04.2002. // kremlin.ru. Режим доступа: http://www.kremlin.ru/events/president/transcripts/21567 (Дата обращения 8.05.2018).

Столь краткий обзор выступлений Путина на тему Чечни на первом сроке важен лишь с той точки зрения, что содержательно крайне мало что изменилось. По материалам прямых линий, больших пресс-конференций и интервью Президента РФ за 2012-2018 гг. можно сказать, во-первых, тема чеченской войны упоминается крайне редко, во-вторых, если и упоминается, то именно вторая кампания, в-третьих, тема Чечни неразрывно связана с контекстом борьбы с международным терроризмом. Так, Путин отсылает к Чечне в контексте начала операции в Сирии: «Мы в своей стране и контролируем ситуацию. Но мы прошли через очень тяжёлый путь борьбы с терроризмом, с международным терроризмом, на Северном Кавказе»Путин В. В. Интервью американскому журналисту Чарли Роузу для телеканалов CBS и PBS. 29.09.2015. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/transcripts/interviews/50380 (Дата обращения 8.05.2018). или «…к сожалению, до сих пор мы от этого зла не избавились. Но в своё время, знаете, я когда принимал решение по активным действиям против международных террористических банд после нападения на Дагестан…»Путин В. В. Интервью Владимиру Соловьёву. 12.10.2015. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/news/50482 (Дата обращения 8.05.2018). . Данные примеры хорошо иллюстрируют общий характер упоминаний Чечни, во-первых, в общем контексте антитеррористической борьбы, во-вторых, как нечто, что «мы уже проходили и справились с этим». Редкие описания характера боев и ситуации в самой Чечне сопровождаются эмоционально окрашенными высказываниями о трагическом положении республики: «Мы же не должны забывать, что там было совсем недавно, там на рынках открыто людьми торговали, там господствовали представители международных террористических организаций, включая Аль-Каиду, людей обезглавливали. Мы что, всё это забыли, что ли? Нет.»Путин В. В. Интервью международному информационному холдингу Bloomberg. 5.09.2016. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/news/52830 (Дата обращения 8.05.2018). . В этом смысле чеченская кампания выступает объяснительным ресурсом вступления России в Сирию и доказательством легитимности этого решения на основе собственного опыта. Проникновение радикализма в Чечне представляется чем-то внешним и ложным путем для чеченского народа, обернувшегося трагедией,Там же. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/news/52830 (Дата обращения 8.05.2018). который решил в итоге развиваться вместе с РоссиейПутин В. В. Прямая линия с Владимиром Путиным. 25.04.2013. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/news/17976 (Дата обращения 8.05.2018). , что проиллюстрировано в том числе на примере Рамзана КадыроваПутин В. В. Интервью международному информационному холдингу Bloomberg. 5.09.2016. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/news/52830 (Дата обращения 8.05.2018). , который «в так называемую первую чеченскую войну с оружием в руках воевал против федеральных сил». Там же. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/news/52830 (Дата обращения 8.05.2018). Можно сказать, что чеченская кампания представляет тяжело добытым успехов в антитеррористической борьбе и одним из звеньев ее глобального контекста.

Роль «западных партнеров» довольно противоречива, ибо, с одной стороны, они многократно признаются союзниками в войне с терроризмом, с другой, они обвиняются в оказании информационной, финансовой и политической поддержки чеченским боевикам, называя их «повстанцами»Путин В. В. Прямая линия с Владимиром Путиным. 25.04.2013. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/news/17976 (Дата обращения 8.05.2018).. Примерно эта же линия продолжена и в отношении Сирии, Ирака и Ливия, где США и станы НАТО оказывали помощь радикальным оппозиционным местным режимам силам. Путин В. В. Интервью американскому журналисту Чарли Роузу для телеканалов CBS и PBS. 29.09.2015. // kremlin.ru. Режим доступа: http://kremlin.ru/events/president/transcripts/interviews/50380 (Дата обращения 8.05.2018).

В целом, если Путин и упоминает Вторую чеченскую войну в публичных выступления, то вскользь и лишь в контексте успешной антитеррористической борьбы и угрозы международного терроризма. Даже в ходе поздравлений силовым ведомствам операция в Чечне прямо не упоминается. Совершенно иной картина предстает в ином жанре-документальным телевизионных фильмах о Владимире Путине. См. например: Россия 24. (2018) Путин. Фильм Андрея Кондрашова. Полное видео [видеоклип группы Россия 24]// YouTube. 24.03.2018. Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=y9Pu0yrOwKI (Дата обращения 8.05.2018); Россия 24. (2018) Миропорядок-2018. Фильм Владимира Соловьева [видеоклип группы Россия 24]// YouTube. 25.03.2018. Режим доступа: https://www.youtube.com/watch?v=kpAH0m14Kwg (Дата обращения 8.05.2018); «Интервью с Путиным» («The Putin Interviews», реж. Оливер Стоун, 2017). Вторая чеченская война в этих фильмах, рассказывающих о работе Путина на главном посту, представлена как период героической борьбы с международной террористической угрозой в сложное для страны время. Очень хорошо видна и оппозиция неблагополучных и «лихих» «девяностых» относительному порядку и благополучию путинского правления. Успех в войне представляется как итог «наведения порядка» в армии, «принятия тяжелых решений» и решительности как самого Путина, так и российских военнослужащих. Так же неоднократно подчеркивается изменение настроений самого чеченского народа, поддержавшего федеральные силы, в том числе через фигуру Рамзана Кадырова.