Психология ребёнка и её отражение в литературе

Другой пример проявления детской смекалки и острого ума героя можно увидеть в сцене, где Сид крадет сахар из сахарницы, а тетушка Полли, заподозрив в этом преступлении Тома, подвергает его незаслуженному наказанию. Тому удается извлечь мазохистическое наслаждение и из мысли о страшной несправедливости, жертвой которой он стал. Мальчик рисует в своем воображении картину собственных похорон, где наблюдает рыдания тетушки Полли, замученной совестью и раскаяние Сида. Твен отмечает, что предавшись печальным размышлениям, Том «так наслаждался своими горестями, что… оберегал свою скорбь как святыню», и, испытывая «мрачное блаженство», постепенно впал в «приятное расслабленное состояние» [Твен 1961, 167].

Иногда Том Сойер способен испытывать и скуку. Однако даже это состояние для маленького сорванца может таить в себе нечто заманчивое, что демонстрирует читателю парадоксальное умозаключение о том, что и поскучать иногда бывает приятно.

Создавая этот живой, естественный детский образ, Марк Твен показывает, какие неисчерпаемые силы заключены в обыкновенных, ничем не примечательных людях. Способность проявлять доброту, смелость, великодушие, искренне дружить для автора романа являются характерными чертами не испорченному ханжеской моралью человека.

Глава 4 Воображение как способ психологической защиты в романе Л. Монтгомери «Энн из Зеленых крыш»

«Энн из Зелёных Крыш», первый и самый известный роман канадской писательницы Люси Мод Монтгомери, вышедший в свет в 1908 году в США, действие которого происходит в конце XIX века. В произведении раскрывается история жизни маленькой девочки-сироты Энн Ширли. Впервые читатель встречается с ней на железнодорожном вокзале. Сидя в одиночестве в некрасивом платье возле вокзала на сельском острове рыжеволосая героиня «Энн из Зеленых крыш» с надеждой ждет мистера Катбера. Она сидит на полуразвалившемся чемоданчике, в котором находятся все ее вещи. На ней маленькое, не по размеру платье, единственное, которое у нее есть. Но, несмотря на все это, ее глаза полны счастья, ведь она ждет своих новых приемных родителей, о которых она мечтала всю жизнь. Учитывая опыт нелегкой жизни в приюте для сирот и познанное сполна разочарование, она предвидит его задержку, но Энн намерена превратить ситуацию в прекрасное событие, а не в отчаяние. По ошибке она оказывается в доме уже стареющих брата и сестры, которые хотели взять себе из приюта мальчика-помощника.

Маленькую одиннадцатилетнюю девочку судьба обделила родительской любовью с первых лет жизни и заставила работать на неблагодарных людей. Но зато судьба сделала ее сильной духом, романтичной фантазеркой, такой не похожей на всех остальных. Именно эта неистощимая фантазия и воображение помогали ей выжить в тяжелых ситуациях. Ведь если ничего не имеешь, то всегда можно представить что ты не бедная сирота, а принцесса, похищенная в детстве, что у тебя прекрасное модное платье и комната, полная красивых изящных вещей. И как здорово иметь настоящих, понимающих тебя подруг, даже если это твое отражение в старом стеклянном серванте и лесное эхо. А когда совсем много проблем, можно представить, что ты пчела, живущая в огромном прекрасном цветке. Воображение в «Энн из Зеленых крыш» служит не только источником удовольствия для главной героини, но и способом выживания, мотивации и силы. Будучи бедной, умной девочкой, у которой нет семьи и мало возможностей в Канаде начала двадцатого века, фантазии Энн до ее усыновления Мариллой и Мэтью служат средством для создания безопасных убежищ. Эта особенная, независимая девушка полагается на воображение, чтобы преобразовать реальность своего окружения.

Девочка очень любит природу. Каждому дереву, ручью или просто красивому месту она дает романтические имена: «Но нельзя называть это прекрасное место Бульвар. Это название ничего не выражает. Нужно назвать его - дайте мне подумать - Белая Дорога Восхищения. Разве не хорошее образное название? Когда мне не нравится название места или имя человека, я всегда придумываю новое и всегда их так называю» [Монтгомери 2015, 34].

Малышка Энн отчаянно хочет быть счастливой. Потеряв родителей в младенчестве, она не знает что такое любовь и забота, но при этом не растеряла своей доброты и оптимизма. Она постоянно ищет в людях «родственную душу» [Монтгомери 2015, 45]. Она умудряется найти что-то хорошее даже в тех, кто когда-то обидел ее. В конце концов, даже если ничего хорошего нет, то благодаря фантазии это можно представить.

В героине романа сосредоточены все прекрасные человеческие качества: она необычайно искренна, обладает живым умом, здоровым любопытством, дружелюбием, старательностью, талантом, отзывчивостью и непосредственностью. В то же время она очень импульсивна и глубоко переживает все происходящее: «Я не могу. Я в глубоком отчаянии»; «Как вы можете желать мне спокойной ночи, когда знаете, что это будет худшая ночь в моей жизни?» [Монтгомери 2015, 34].

Благодаря своим качествам, Энн завоевывает любовь практически всех жителей деревни. Людей давно забывшим, что значит радость, она вновь учит радоваться, любить и видеть красоту этого мира.

А новые родители, которых судьба посылает главной героине, строгая Марилла и добрый Мэтью, также находят утешение в этой юной, без умолку болтающей девочке. Они думают, что воспитывают Энн, хотя, на самом деле, это сама девочка ничуть не меньше открывает им глаза на то, что является в жизни самым важным.

В книге особенно трогательными показаны дружеские отношения Энн и ее одноклассницы Дианы. В ней она тоже нашла «родственную» себе душу: «Ты чудачка, Энн. Я слышала, что ты странная. Но мне кажется, что я тебя очень полюблю» [Монтгомери 2015, 32].

Однако совершенно иначе складываются отношения Энн с одноклассником Гилбертом. С самой первой встречи становится ясно, что они нравятся друг другу, но оба слишком горды, чтобы это признать: «Гилберт потянулся через проход, взял конец длинной рыжей косы Энн, потянул к себе и сказал пронзительным шепотом: Морковка, Морковка!» [Монтгомери 2015, 36]. Соперничество с Гилбертом, однако, оказывается для Энн обстоятельством, мотивирующим на большие свершения, как ни что другое.

История этой девочки показывает истинные жизненные ценности, умение развивать живое воображение и находить в себе смелость идти к своей мечте, даже если другим эта мечта покажется ничтожной. Ведь главное, чтобы ее осуществление принесло настоящее счастье. И хотя бывает, что жизнь с самого рождения принесла много страданий, она смогла с этим справиться: она не сдалась, жалея себя, а смогла представить, будто все вокруг прекрасно. Ведь без способности фантазировать такая жизнь может стать и вовсе невыносимой.

Творческие способности Энн заставляют ее искать фантастическое в реальном мире. Таким образом, ее воображение служит средством для достижения освобождения, которое также может рассматриваться как процесс отказа от обычных гендерных ожиданий, мыслей и действий.

Также девочка с младенчества была подвержена психологическому и физическому насилию, что отразилось на ее дальнейшей жизни. Однако Энн опять же смогла бороться: даже считая себя нехорошей и уродливой, она компенсировала это невероятными успехами в учебе и творчестве.

Несмотря на то, что социальное положение у Энн, очевидно, незавидное, и, следовательно у нее нет логических оснований иметь ресурсы на наслаждение жизнью и, тем более, достижение успеха, ей удается выработать уверенный подход к жизни. Так, в начале произведения, прекрасно понимая, что ее платье некрасиво, она находит способ противостоять даже тому, чему, казалось бы, противостоять невозможно: «Сегодня утром, когда я уезжала из приюта, мне было так стыдно, потому что пришлось надеть это ужасное старое платье» [Монтгомери 2015, 10]. Однако Энн отказывается позволить платью испортить ей день: «Но я тут же взялась за дело и вообразила, что на мне красивейшее платье из бледно-голубого шелка, -- потому что если уж воображаешь, то ведь с тем же успехом можно вообразить что-нибудь стоящее» [Монтгомери 2015, 10]. Уже с самого начала девочка демонстрирует свою самую сильную, спасающую ее способность -- использовать воображение, чтобы стать сильнее и увереннее в себе. Хотя Анн и стыдно за свое платье, она сосредотачивается на том, чтобы наслаждаться поездкой изо всех сил.

Также благодаря своему необычайно развитому воображению Энн черпает силу из природы и окружающего ее мира: «Я знаю по опыту, что почти всегда можно радоваться, если твердо на это решиться», - объясняет Энн. «Ах, посмотрите, там уже один маленький цветочек на кусте дикой розы! Прелесть, правда? Как вы думаете, приятно, должно быть, быть розой?» [Монтгомери 2015, 23]. Энн рискует вернуться в переполненный сиротский приют, из которого, как она думала, сбежала навсегда. Однако она отказывается останавливаться сдаваться перед жизненными препятствиями, вместо чего погружается в красоту окружающего ее мира природы, задействуя свое воображение. Вышеприведенная цитата показывает, что Энн способна не только ценить красоту дикой розы, но и применять свои навыки визуализации, представляя, каково это быть самой этой розой. Эта маленькая девочка, которая никому не нужна, и которой грозит возвращение обратно в приют для сирот, не подозревает, что психологическая сила, полученная от размышлений о красоте природы, поддержит ее душу независимо от того, с какими проблемами она сталкивается дальше. Но Энн знает, что ее воображение позволяет ей жить в тысяче миров, из которых страшное сиротское убежище -- только одно.

Помимо использования своего воображения для привлечения творческих техник визуализации, Энн также может представить себе возможность того, что ей найдется место в мире. Подобно тому, как она может представить, что значит быть розой, так и она может представить мир, как если бы она принадлежала ему, несмотря на то, что все материальные свидетельства указывают обратное. Когда Энн узнает, что она не мальчик-сирота, которого хотели усыновить пожилые брат и сестра, она объясняет свою философию Марилле: «Моя жизнь -- настоящее кладбище надежд. Я прочитала эту фразу в одной книге и утешаюсь ею каждый раз, когда сталкиваюсь с разочарованием. <...> Но ведь это звучит так красиво и романтично, словно я героиня повести, понимаете?» [Монтгомери 2015, 31]. Такой жизненный подход позволяет Энн сохранять веру в то, что ее испытания и невзгоды являются частью грандиозной истории, героиней которой она является. Вместо того, чтобы чувствовать себя жертвой в данной ситуации, и несмотря на то, что она ею и является, благодаря своим принципам и особенному видению мира Энн получает силу на то, чтобы выдержать все испытания.

Марилла и ее брат Мэтью в конечном счете решают оставить Энн у себя, несмотря на то что она не тот маленький мальчик, которого они изначально просили. По мере развития истории Энн в Зеленых Крышах, воображение остается важным навыком, психологической защитой, которая дает силы жить. Один важный урок, который она усваивает, заключается в том, что воображение может быть слишком большим и пойти не на пользу. Однажды Энн рассказывает, как, фантазируя, она вообразила себя монахиней, «которая приняла постриг, чтобы в тиши монастыря похоронить навсегда свое разбитое сердце», она «совсем забыла накрыть соус», в котором ночью утонула мышь [Монтгомери 2015, 68]. С помощью таких историй Монтгомери демонстрирует, как ситуации, в которых она использует слишком много воображения, сводят Энн к почти полному отсутствию воли или приводят в заблуждение. К тому времени, когда ей исполнилось четырнадцать лет, и после трех лет проживания в семье Энн старается усмирять свое воображение.

Энн является примером того, как характеристики, которые обычно не считаются спасающими, могут поддерживать и воспитывать человека, который борется с практически непреодолимыми препятствиями и тяжелыми ударами судьбы. Хотя мечты и амбиции ее юности смягчаются со временем и опытом, воображение продолжает поддерживать ее и помогать ее целям реализовываться.

Обобщая, следует отметить, что история Энн -- необыкновенно живое описание недооцененных качеств, таких как любопытство, неограниченный энтузиазм в отношении настоящего и будущего. Развитое, но вместе с тем уравновешенное воображение питает все эти черты. В «Энн из Зеленых Крыш» рассматриваются аспекты, традиционно связанные с детством и продолжающие нести свою ценность во взрослой жизни. При достижении зрелости набор навыков, полученных вследствие приютского воспитания и других тяжелых жизненных обстоятельств, поддерживает уже взрослую героиню, что показано в продолжении этой истории.

Глава 5 Анализ детского образа в романе А. Белого «Котик Летаев»

5.1 Феномен зарождающегося самосознания

В романе «Котик Летаев» Андрей Белый обращается к теме зарождения сознания ребенка. Его тридцатипятилетний герой с помощью своей памяти возвращается к младенческому опыту. Белый воссоздает сам процесс зарождения сознания в ребенке. Таким образом, в повести появляется два нарратора: «вспоминающий взрослый» и «воспринимающий ребенок» [Кононова 2018, 29]. «Мне -- тридцать пять лет: самосознание разорвало мне мозг и кинулось в детство; я с разорванным мозгом смотрю, как дымятся мне клубы событий; как бегут они вспять...» [Белый 1997, 9].

Формирование сознания ребенка здесь представлено как противостояние образов «роя» и «строя». Автор рецензии на повесть Белого, литературовед В. Шкловский, представляет концепцию «роя» и «строя» в «Котике Летаеве» следующим образом: «Объективно “рой” -- это ряд метафор, “строй” -- это предмет, лежащий в ряду, закрепленном фабулой. Субъективно “рой” -- это становление мира, “строй” -- это мир ставший. “Рой” всегда дается прежде “строя”» [Шкловский 2004, 688]. То есть из «роя», мира подсознания, хаотичных ощущений и образов, рождается «строй», воплощенный логикой и языком. Ребенок вслушивается в слово, образуя ассоциативные цепочки из созвучий. Так, игра звуками осмысливается уже взрослым рассказчиком, обращающимся к самому себе в прошлом. Такие «языковые игры» Котика Летаева создают мифологический подтекст и образный ряд текста [Шарапенкова 2012, 304].

Особенность автобиографического жанра Белого в романе -- вынесение сложного внутреннего мира героя, соприкасающегося с другим незнакомым ему миром, на первый план, тогда как в классической литературе первичным аспектом авторского внимания является процесс становления характера ребенка, его контакт с социумом. У Белого взрослый нарратор дает свой комментарий к переживаниям себя как ребенка. Герой пребывает в состоянии, когда «не было разделения на “Я” и “не-Я”, не было ни пространства, ни времени. И вместо этого было: -- состояние натяжения ощущений; будто все-все ширилось: расширялось, душило; и начинало носиться в себе крылорогими тучами» [Белый 1997, 13]. Особого внимания заслуживают отношения героя романа с пространственно-временными категориями: квартира на Арбате, где Котик живет вместе со своими родителями, представляет собой сквозное пространство: в кабинете его отца на книжной полке «вместо томика в стене -- щель; и уже оттуда нам есть: -- проход в иной мир: в страну жизни ритмов, где я был до рождения» [Белый 1997, 74]. А коридор в его детском сознании был связан с «выходом из материнского чрева» -- существование пренатальной памяти. Окружающий мир врывается в мир ребенка, он состоит из угрожающих образов старухи, гадов, Минотавра. Мифологические образы сопровождают ребенка в «первые миги сознания» : «Вот мой образ вхождения в жизнь: коридор, свод и мрак; за мной гонятся гады -- этот образ родственен с образом странствия по храмовым коридорам в сопровождении быкоголового мужчины с жезлом» [Белый 1997, 20].

Очевидно, что для Белого также интересен вопрос внутренней борьбой языкового наследия и неологизмов, а кроме того, параллелизм происхождения слов и мифических образов. В детском слове проявляется не осознанная ребенком мифичность, приближенность слова к акту творения.

В финале романа главный герой стоит на пути к собственному «распятию», которое представляется как некий этап инициации: «Во Христе умираем, чтоб в Духе воскреснуть» [Белый 1997, 191]. Герой уподобляет свой жизненный путь пути Спасителя.

Итак, Андрей Белый в романе «Котик Летаев» обращается к теме памяти, причем досознательной и пренатальной памяти, предвосхищая современное понимание психологии нерожденного младенца. Роман посвящен процессу формирования у ребенка логического мышления, становлению мира соответствий между словом и понятием. Белый воссоздает особенности детского сознания, которое зарождается как «огромная полифония: творимый космос» [Белый 1997, 10].

5.2 Развитие детской речи в свете концепции Выготского

Методы изучения реальности в рамках становления детского сознания, а также выводы о языковой природе и влиянии языка на формирование детского мировоззрения в романе Белого и в исследованиях советского психолога Л. С. Выготского по мышлению и речи очень схожи, поэтому будет уместно проанализировать концепт детского слова на теоретической основе работы Выготского «Мышление и речь» и языковом материале романа.

Выготский в своей работе делает акцент на существовании доречевой фазы интеллекта, а также доинтеллектуальной фазы развития самой речи. Таким образом отношения мысли и слова в рамках детского сознания развиваются особым образом до того момента, когда мышление и речь пересекаются и лишь позже речевые функции, усваиваемые ребёнком, становятся основными функциями его мышления. Белый в романе создал некий психологический эксперимент воспоминания, возвращения в собственное детство. Хотя цели в исследовании и описании детского сознания у Белого и Выготского различны, они оба находят пересечение слова, мифа, ритуала в сознании ребенка. В символистическом тексте миф выполняет функцию языка, на котором рассказана история Сотворения мира. Каждыи? образ, воссозданный памятью нарратора, становится предметом однои? главы, нескольких глав либо повторяется из главы в главу.

Таким образом, слово ребенка и есть самая простая и конкретная форма, однако ее внутренняя структура обладает гораздо большей многоплановостью. Внутренняя форма слова представляет очень высокую ценность для исследователя, так как она предельно эмоциональна и предикативна, то есть заключает в себе «представление человека о предназначении предмета, а также его побуждение “заклясть вещь”» [Кононова 2018, 31]. Кроме того, на этапе номинации звук работает как символ, выражая мягкость или твердость, звонкость или глухость. Так отражаются отношение говорящего к действительности, и эта внутренняя экспрессия концентрируется в слове как таковом.

В детском слове А. Белого, как и Л.Выготского, интересует не осознаваемая ребенком приближенность слова к акту творения: «Закон эстетической реакции один: она заключает в себе аффект, развивающийся в двух противоположных направлениях, который в завершительной точке, как бы в коротком замыкании, находит свое уничтожение. Вот этот процесс мы и хотели бы определить словом катарсис» [Выготский 1934, 139]. Таким образом, пользуясь определениями Выготского, «катарсис слова -- его внутренняя форма, катарсис искусства -- символизм, а катарсис разговора Бога с человеком -- сознание ребенка» [Кононова 2018, 33]. Через первые мысли и чувства Котика Летаева проявляется тайна мироздания: мир главного героя существует и обретает ритм, главным образом, при помощи слова, которое движется благодаря его внутренней форме и ее экспрессии. Ребенок Белого необычайно чувствителен к внутренней экспрессии слова, когда взрослому герою и читателю для восприятия и понимания «первоначальной сакральности речи» необходим символ [Кононова 2018, 33]. Именно поэтому у повествователя в тексте А. Белого -- два голоса, один из которых познает мир, учится облекать мысли в слова, а второй привносит в реальность символы. Главная задача символов -- в возвращении слова к его первоначальной внутренней форме: «оживить понятие символом для Белого значит воскресить его» [Кононова 2018, 35].

Чтобы понять значение внутренней формы, Выготский в работе «Психология искусства», подобно Белому, делает акцент на том, что один и тот же объект может именоваться по-разному, а, следовательно, к одинаковому результату можно прийти при помощи разных мыслительных процессов. Он доказывает данное утверждение на синонимичных примерах, где слова имеют абсолютно разную звуковую форму. Таким образом, при помощи двух разных импульсов можно мысленно прийти к одному и тому же понятию, но путь догадки будет различным. Так же намечается механизм психологических процессов, соответствующих произведению искусства. Из этой аналогии выходит символичность или образность слова, которая служит основой художественного переживания, создающиеся свойствами интеллектуального и познавательного процесса.

Таким образом, оказывается, что искусство, по Выготскому, есть особый способ мышления, который, в конце концов, приводит к тому же, к чему приводит научное познание, но только другим путем. Искусство, как и мифичность в романе Белого, отличается от науки своим методом, способом переживания.

Концепт детского слова используется для описания символистского мифа о сотворении мира. Итак, Л. Выготский, опираясь на наблюдения за детским развитием, предлагает следующую гипотезу взаимовлияния речи и мышления: примерно до двухлетнего возраста речь и мышление ребенка развиваются разными путями; первые слова выражают лишь желания и чувства. Постепенно «чувственное мышление» сменяется «образным», а образ сливается со словом, которое превращается в одну из характеристик объекта -- тогда речь становится интеллектуальной. По Выготскому, ребенок образует из слов «псевдопонятия», которые, как подчеркивает исследователь, нельзя сравнивать с понятиями взрослых [Выготский 1934, 139]. Следовательно, слова ребенка и взрослого соответствуют в предметном отношении и совпадают в своей номинативной функции, но для объяснения их значений используются разные мыслительные процессы.

Структура и сюжетный ход повести А. Белого повторяют направление мысли Выготского о развития мышления ребенка с овладением речью. Те же стадии развития мышления можно проследить в тексте романа: в начале жизни, Котику Летаеву свойственно образное, чувственное мышление, далее следует переход в «понятийное», когда ребенок может оперировать «псевдопонятиями» [Выготский 1934, 139].

В повести А. Белого взаимодействуют два нарратора: тридцатипятилетний главный герой и его трехлетнее сознание. Смена сознания героя происходит неявно, автор постоянно дополняет или сменяет точку зрения героя на переосмысленную с годами: «Мне не спится... Повешено мне на стенке окошко» [Белый 1997, 69], -- думает трехлетний Котик, уверенный, что окошки вешают на стены, как картины. «Там -- стылая ясность вечернего неба; и стылая ясность вечернего неба дрожит» [Белый 1997, 69], -- уточняет взрослый рассказчик, создавая символ мифической реальности. Таким образом Белый показывает детское и взрослое мышление на контрасте. Однако речь главных героев время от времени сливается, происходит речевая диффузия: детские принципы словообразования проникают в речь взрослого, и напротив, детское сознание Котика наполняют символы.

В романе главный герой выражает свои чувства и мысли посредством внутреннего голоса, прямое высказывание практически не используется. В повести сочетаются два нарративных плана: повествование от первого лица и внутренняя речь Котика Летаева.

На этапе освоения языка ребенок воспринимает внутреннюю форму слова ближе. Так он отыскивает идею, эмоцию слова, которую ощущает при звуковом наименовании нового объекта: «Вот он “я”... А вот -- “муха”, и она меня мучает» [Белый 1997, 88], -- здесь Котик соотносит слово «муха» с глаголом «мучить».

Ребенок также воспринимает метафоры буквально: «Метафоры понимаю я точно: упал в обморок -- значит: упал, куда падают; а ведь падают -- вниз … в чужую квартиру, под нами, где доктор Пфеффер проказникам дергает зубы» [Белый 1997, 53]. Однако процесс возвращения буквального смысла метафоре в данном случае служит как способ «мифологизации реальности» [Кононова 2018, 37]. Ребенок в некотором смысле отгадывает загадку метафоры, подбирая ключ к ее внутренней форме, находит первоначало, миф. Также выражение «Валериан Валерианович Блещенский сгорает от пьянства» для Котика означает: Блещенский сгорел, обратился в пепел. Когда же Блещенский вновь появляется на пороге квартиры, Котик решает, что «Валериан Валерианович все равно, что полено: деревянная кукла он; Блещенских продают саженями; и потом их сжигают» [Белый 1997, 73].

«Львом» Котик Летаев считает сенбернара по кличке Лев с Собачьей Площадки. Котик, услышав известное ему слово «лев», полагается на языковую норму. На данном этапе развития сознания ребенок еще не научился оперировать общими понятиями, поэтому любое наименование для него уникально. Каждое слово относится к определенному предмету и не может характеризовать целый класс. Обобщение доступно ребенку только тогда, когда он выведет «псевдопонятие» [Выготский 1934, 139].

Другой пример ощущения внутренней формы слова ребенком -- то, как Котик объясняет слово «бестолочь»: для него это не человек, а процесс, когда пол толкут сапогами: «Городовой Горловасов проделал нам бестолочь: пол толок сапогами; толоки раздавались мне после: пол толок Горловасов» [Белый 1997, 100].

В период с трех до пяти лет язык для Котика становится основным средством познания мира. Он теряет связь с мифическим прошлым, но начинает овладевать словом: «Слова напечатаны на душе мне неведомым гиероглифом: -- и смысл звуков слова дробится -- душою моею -- и понимание мира не слито со словом о мире» [Белый 1997, 71].

В восприятии ребенка также очевидна смежность смысла и звучания: Котик ассоциирует фонетически слово «Кремль», похожий на «крем-брюлэ»: «В булочной Савостьянова показали мне "Кремль": это -- выступцы леденцовых, розовых башен; и мне ясно, что -- "кре" -- крепость выступцев (кре-мля, кре-ма, кре-пости), а: -- м, мль -- мягкость, сладость» [Белый 1997, 72]. Таким образом происходит перенос значения на основе звукового сходства. Синестезийное сознание Котика Летаева соединяет звучание слова со значением. Дядя Ерш -- юмор, потому что «все его поведение таково, как будто бы он старался из воздуха сделать "Ю"; "ю-юю" -- юкает он, бывало, очками» [Белый 1997, 103].

Также папа-математик, готовясь к лекциям, приговаривал: «Так-с!», поэтому «иксики» у Котика Летаева вызывали ассоциации с «таксиками», собачками: «Таксики (думал я) вырастают из этих крючочков; их встречал на бульваре я уже значительно позже» [Белый 1997, 63].

Итак, символ в романе создается по образу и подобию детского слова, которое исключительно эмоционально по причине значимости внутренней формы для ребенка.

Слово ребенка за счет сохранения внутренней формы становится символично, но одновременно конкретно. Сначала ребенок воспринимает норму языка, поэтому не признает метафору. Таким образом, для А. Белого символ создается через отношение к языку с позиции ребенка, к поиску первоначальной внутренней экспрессии слова.

Глава 6 Психология советского ребенка в повести В. Пановой «Сережа»

Повесть Веры Пановой «Сережа», опубликованная в 1955 году, рассказывает о мальчике, детство которого пришлось на нелегкую послевоенную эпоху. Читатель видит психологический портрет ребенка на фоне происходящих в жизни семьи событий, непосредственно связанных с эпохой. Главное для автора -- показать восприятие мира ребенком и прояснить все детали его переживаний. Именно глазами мальчика можно увидеть, как несправедливы и жестоки могут быть самые близкие люди по отношению к ребенку, как сильно может его ранить то, чему взрослые не придают значения.

Рассказ преимущественно идёт от третьего лица, однако автор необычайно точно описывает окружающий мир с точки зрения ребенка: очень наивно и прямолинейно. Автор, проявляя логику детского мышления, замечает такие детали повседневной жизни, которые ускользают от взгляда взрослого. Однако автор невзначай делится тонкими наблюдениями о восприятии мира ребенком. Именно благодаря этому читатель способен увидеть одну и ту же ситуацию с точки зрения и взрослого, и маленького главного героя.

Большинство предложений -- короткие, с однообразной синтаксической структурой, какие легко строить и понимать ребёнку дошкольного возраста. Таким образом возникает ощущение, что автор читает мысли Сережи, знает его лучше, чем он сам, проникает в самую глубину детской души. В. Пановой удается облекать в слова чувства ребенка, которые ему по причине возраста сложно выразить самому. В мельчайших подробностях описываются открытия маленького Сережи: бьющееся в груди сердце, смерть и рождение человека, ревность родителей к маленькому брату.

Понятие времени также воспринимается в повести с точки зрения ребенка: оно идет долго, нескончаемо, и даже самые маленькие события имеют весомое значение: «Да, а легкое ли дело -- прожить зиму? Зима -- это так длинно, так бесконечно… И как же перенести, что они уедут, а он нет?» [Панова 1983, 51].

Автор показывает, как мальчик относится к каждому из взрослых, кто и почему вызывает у него такое отношение. Часто случается, что ребенок беспомощен перед безграничной властью взрослых. Взрослые способны внушить искажение реальности, если им это удобно, если ребенок, по их мнению, не готов воспринять неизбежность смерти или осознать биологическое появление детей. В повести ярко показано, насколько искренне ребёнок верит в то, что говорят ему старшие. Читатель сам волен себе представить, каковы будут разочарование и обида Сережи, когда эти незыблемые для его мировоззрения вещи будут опровергнуты через некоторое время.

Заключительные главы повести рассказывают о самых драматичных событиях из жизни маленького Сережи: ему наносит травму мысль о неизбежном расставании с близкими и непонимания его горя взрослыми. Так, в последней главе каждая деталь повествования указывает на сдерживаемые ребенком страдания от потери уверенности в любви к нему.

Стилистически повесть о детстве «Сережа» скорее можно отнести к типу повествования, при котором автор дает объективный образ ребенка, чем к тому, где он делится автобиографическим опытом. Однако в повести можно найти и параллели с детством самой писательницы. Воспоминания самой Веры Пановой, описанные в автобиографической книге «О моей жизни книгах и читателях», автор передает столь же детально, не давая обобщенной оценки тому времени, но подмечая все мельчайшие детали, так ярко отпечатавшиеся в ее памяти. Таким образом, приобщение Сережи к драматизму жизни и формирование его характера составляют главную внутреннюю тему повести.

Заключение

В работе рассмотрен ряд произведений разных исторических эпох, посвященных детскому периоду в жизни их главных героев. В ходе работы удалось показать, каким предстает образ ребенка, какие характерные особенности имеет его психологический портрет в зависимости от литературного стиля, исторической эпохи, личного опыта и восприятия автора.

В готическом романе «Джейн Эйр» Шарлотта Бронте являет психологический образ юной героини, сформированный под гнетом неблагоприятных условий современного писательнице английского общества, на протяжении всего жизненного пути девушки вынуждающий ее бороться с ударами судьбы. Писательница с изобразительной точностью и глубоким пониманием психологии девушки, основывающимся на личном опыте, описывает внутренний мир героини на пути ее взросления.

В автобиографической повести «Детство» Лев Толстой показывает переменчивость детских чувств, резкие переходы от отрицания к утверждению, которые являются типичной чертой ребенка в его представлении. Ребенок в произведении Толстого переживает первую влюбленность, чувство обиды, несправедливости, стеснения, погруженный в самоанализ, чрезвычайно открытый миру и с невероятной искренностью и восприимчивостью сталкивающийся со многими событиями своей жизни впервые -- такой художественный образ и психологический портрет имеет русский ребенок середины XIX века.

Образ озорного Тома Сойера отражает типичные черты американского мальчика второй половины XIX века, однако не лишен индивидуальности. Произведения про детей Марка Твена считаются новаторскими среди других работ того времени, поскольку они крайне реалистичны и честны с читателем. Образ Тома призван разрушить старую традицию изображения добродетельного ребенка и показать читателю другой, естественный характер. Твен запечатлевает на страницах своего романа психологические реакции и мотивы поступков юного героя с живым умом, особенности устройства его психологии.

Также был рассмотрен образ девочки из романа канадской писательницы Монтгомери «Энн из Зелёных Крыш». В данном случае героиня имеет действительно тяжелую судьбу, но справляется со сложными жизненными обстоятельствами с помощью ряда психологических защит, заключенных в ее богатой фантазии. Она уходит в другие чудесные миры с помощью своего чрезвычайно развитого воображения. Но даже попав в семью, которая ее полюбила, травмированная предыдущим жестоким обращением, Энн продолжает считать себя недостойной и непривлекательной, компенсируя это поразительными успехами в учении и сочинительстве, что является примером психологической компенсации одних сфер жизни другими.

Совершенно иной психологический портрет ребенка предстает перед читателем в модернистском романе Андрея Белого «Котик Летаев», где детский характер обуславливается влиянием эпохи острого модернизма рубежа двадцатого века. Автор исходит из идеи, что ребенок рождается в хаос бытия, он подвержен ужасу этого хаоса и постепенно выстраивает психологическую защиту от него. В главе, посвященной роману Белого, с опорой на исследования Выготского о мышлении и речи проанализирован аспект речевого развития героя. В романе ребенок воспринимает и использует слово как уникальное имя, способное творить новый мир. Предвосхищая современные исследования в области психологии нерожденного младенца, Белый обращается к теме досознательной и пренатальной памяти, а также к процессу формирования у ребенка логического мышления.

В заключительной главе данной работы разбирается повесть советского периода «Сережа», написанная Верой Пановой. В ней описывается детство маленького и наивного ребенка, познающего мир, испытывающего первые сильные чувства. Автор показывает себя как чуткий психолог, следуя логике детского мышления, замечает такие детали повседневной жизни, которые недоступны восприятию взрослого. Благодаря сочетанию высказываний главного героя и метким комментариям писательницы, читатель видит ситуацию с разных точек зрения.

Таким образом, на проанализированных в работе примерах видно, что многогранность способов описания ребенка в литературе отражает не только изменение художественного познания и различия индивидуальностей авторов, но и изменения символизации детского образа в культурном контексте. Творчество для самого автора является средством запечатления детских фантазий или сублимации подсознательных детских желаний, не получивших в реальной жизни осуществления. Искусство, в том числе в своем литературном проявлении, в свою очередь создает концепцию детского сознания и психологии ребенка, которые без художественного подхода не приобрели бы своей субъектности. Сознание ребенка как сущность недоступная непосредственному наблюдению, но выстраиваемая логическим путем с помощью анализа разнообразия моделей детского поведения, является конструктом самой литературы.

Список использованных источников

Источники:

Белый А. Собрание сочинений. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака. -- М.: Республика, 1997.

Бронте Ш. Джейн Эйр ; [перевод с английского В. О. Станевич]. -- М.: Эксмо, 2015. -- 704 с.

Гаскелл Э. Жизнь Шарлотты Бронте. -- М.: КоЛибри Азбука-Аттикус, 2015.

Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1828 по 1855 год. -- М.: Изд-во АН СССР, 1954.

Кононова Н. О. Слово как «заклятие вещей» (Феномен детской речи в повести «Котик Летаев» А. Белого и исследованиях Выготского). ?Томск: Вестник Томского государственного университета № 428, 2018.

Монтгомери Л. М. Энн из Зелёных Крыш / пер. А. Г. Свидиной. -- М.: ИП Стрельбицкий, 2015. -- 350 с.

Панова В. Ф. Сережа Несколько Историй Из Жизни Очень Маленького Мальчика [Для Мл. Шк. Возраста]. -- М.: Кн. Изд-Во, 1983.

Панова В. Ф. О моей жизни, книгах и читателях. -- Л.: «Советский писатель». Ленинградское отделение, 1980.

Ромм А. С. Марк Твен и его книги о детях / А.С. Ромм. -- Л.: Детгиз, 1958. -- 136 с.

Твен М. Собр. соч. в 12-ти т., т. 12. М., Гослитиздат, 1961.

Толстой Л. Н. Воспоминания // Л.Н. Толстой. Собрание сочинений в 22 тт. -- М.: Художественная литература, 1983. Т. 14. С. 378--435.

Толстой Л. Н. Полное собрание сочинений, т. 84, -- М., 1949. стр. 281.

Толстой Л. Н. Первая редакция «Детства», часть II / Полное собрание сочинений, т. 1, -- М., 1928.

Толстой Л. Н. Третья редакция повести «Детство», гл. VII, Сочинения Л. Н. Толстого, 12-е изд., часть первая, -- М., 1911.

Шарапенкова Н. Г. «Творимый космос» зарождающегося сознания (повесть «Котик Летаев» Андрея Белого), 2012.

Шкловский В. Андрей Белый // Андрей Белый. Pro et contra. Личность и творчество Андрея Белого в оценках и толкованиях современников / сост., вступ. ст., коммент. А.В. Лаврова. - СПб.: Изд-во Рус. христиан. гуман. ин-та, 2004.

Научная литература:

Выготский Л. С. Психология искусства. Ростов н/Д: изд-во «Феникс», 1998. -- 480 с.

Выготский Л. С. Мышление и речь, 1934 г., Соцэкгиз.

Обухова Л. Ф. Концепция Жана Пиаже: за и против. -- М.: Изд-во Моск. ун-та, 1981.

Обухова Л. Ф. К 120-летию со дня рождения Л.С. Выготского и Ж. Пиаже // Культурно-историческая психология. Т. 12. № 3. -- М., 2016. С. 226 -- 231.

Фрейд З. Психологические этюды. 2-е изд. ed. -- М.: тип. Штаба Моск. воен. окр, 1912.

Размещено на Allbest.ru