Размещено на http://www.allbest.ru/

Оглавление

Введение

Глава 1. Теоретические основания исследований памяти

1.1 Начало исследований памяти: концепция социальных рамок М. Хальбвакса

1.2 Места памяти: оффлайн и онлайн

1.3 Память индивидуальная и память коллективная

1.4 Понятие мемориальной культуры: зарубежная перспектива и российские вопросы

Глава 2. Память и медиа: взаимодействие и взаимовлияние в цифровой среде

3.1 Digital History или цифровая история: есть ли содержательное различие

3.2 Popular Science: между академией и пользователем

3.3 Понимание публики в Public History

Введение

В последние несколько лет в России особенно интенсивным становится разговор о прошлом. Ни в коем случае не отрицая того, что социальная рефлексия о прошлом присуща каждому обществу на разных этапах его развития, нужно отметить, что в современной ситуации в большинстве случаев поводами к дискуссии становятся предпринимаемые государством, отдельными представителями государственной власти или представителями афилиированных с властью квазиобщественных организаций символические или вполне реальные действия. В качестве примеров можно привести установку памятника князю Владимиру рядом с Кремлем, эволюцию движения «Бессмертный полк», выпуск ряда фильмов на историческую тематику с государственным участием. Подобные события и явления неизбежно разворачиваются в медиапространстве: для публичной реализации таких проектов привлекается весь инструментарий медиа, включая печатную прессу, аудиовизуальные платформы и интернет.

При этом ключевой характеристикой подобных проектов является их идеологическая ангажированность: они служат таким государственным задачам, как поворот к традиционализму и консервативной общественной повестке. Фактически возрастающее присутствие тематики исторического прошлого в российском публичном пространстве означает, что конструируемые в рамках государственной исторической политики мифологемы все чаще привлекаются в качестве инструментов идеологизации.

Одновременно с этим профессиональное историческое знание оказывается, как ни парадоксально, на периферии общественного и государственного интереса: суть профессии историка - демифологизация прошлого - является антонимом к тому, что востребовано на данный момент.

Гипертрофированное влияние государства на историческое сознание современных россиян очевидно, но одновременно будет преувеличением считать, что круг акторов истории ограничивается только им и его представителями. Всё устроено куда сложнее и многоуровневее. Одновременно с преобладанием политической повестки развивается интерес к локальным, частным, персональным аспектам прошлого. При этом сущность подобного направления и его масштабы остаются неисследованными - в том числе и потому, что этот тренд сейчас только формируется, находится в живом движении.

Развитие альтернативной интонации - не метанарратива, служащего унификации исторического прошлого и исторического сознания культурно плюралистичного российского общества - напрямую связано с теоретической концепцией памяти, которая развивается за рубежом в рамках научного направления memory studies.

Практики общественной коммеморации рассматриваются здесь в самых разных вариациях: изучаются памятники, музеи и музейные комплексы, памятные ритуалы и празднования, произведения искусства и литературы. «Бум памяти» (memory boom) в западной части Европы пришёлся на вторую половину и конец XX века и был содержательно обусловлен осмыслением Второй мировой войны и Холокоста Langenbacher E. and Friederike E. Introduction: Memory Boom or Memory Fatigue in 21st Century Germany? // German Politics & Society, Vol. 23, No. 3 (76), 2005, Pp. 1-15.. Наиболее значительная роль в этом процессе была отведена индивидуальным свидетельствам тех, кто это пережил: одним из наиболее ярких примеров может служить 10-часовой документальный фильм Клода Ланцмана «Шоа», целиком основанный на интервью с выжившими в концентрационных лагерях, их детьми, немецкими охранниками и офицерами. Устная история - рассказ о прошлом из уст того, кто это прожил сам или был этому свидетелем - как историческая методология и жанр получила широкое распространение к в европейском и американском контексте.

В России всё сложилось иначе. Легитимация частной памяти в профессионально-историческом и общественном мнении, произошедшая в Европе несколько десятилетий назад, до сих пор является проблемой для постсоветского пространства. Переход от находящегося под жестким унифицирующим контролем государства исторического знания к прочим, более разнородным и эмансипированным его формам, не может проходить быстро и бесконфликтно. При этом очевидно, что прошлое XX века, включая Великую Отечественную войну и период репрессий 1917-1991 гг., нуждается в ничуть не меньшем осмыслении не с позиций идеологической мифологии и единого представления об истории, а с позиции рассказа об опыте отдельных людей.

Изучение вопросов, связанных с индивидуальной памятью, необходимо в современной российской ситуации, как кажется, в том числе и для работы с коллективной травмой - и, по крайней мере, для введения не только декларативной необходимости такой работы в поле дискуссий.

Данная работа представляет подход к изучению одного из способов функционирования частной памяти - интернет-проектов, которые публикуют личные истории о прошлом, приглашая людей к участию в той или иной форме. Позиционируя себя в качестве медиапроектов, они дают возможность уточнить ряд теоретических положений медиаисследований. Так, реализация практик исторической памяти средствами новых медиа по-новому ставит вопрос о соотношении социального детерминизма, утверждающего, что в трансформациях медиа первичными являются изменения в социальных практиках человека, и технодетерминизма, делающего акцент на том, как общество меняется под влиянием медианосителей, в теории медиа. Исследование того, как взаимо- и противодействуют подобные масштабные теоретические парадигмы на примере специфического эмпирического материала, также может быть обладать актуальностью.

Имея в виду три вышеперечисленных довода, я формулирую исследовательский вопрос, который будет лежать в основе этого исследования - каким потенциалом к изменению общественного восприятия прошлого обладают специализированные медиапроекты, предполагающие экспонирование индивидуальных воспоминаний и личное участие пользователей?

Соответственно, целью работы - выявить эффективные способы производства знания о прошлом в российских цифровых медиа.

Для достижения цели необходимо решить несколько теоретических и практических задач, а именно:

1) Выявить концептуальные взаимосвязи между памятью и медиа

2) Определить существующие в современном российском пространстве подходы к изучению аудитории цифровых проектов о прошлом;

3) Создать картографию существующих в русскоязычном интернете проектов, посвящённых индивидуальной памяти;

4) Выделить виды участия пользователя в конструировании представлений о прошлом;

5) Охарактеризовать представления о позиции профессионального историка в проектах;

6) Обозначить источники ресурсов для существования рассматриваемых проектов.

Объектом исследования являются российские интернет-проекты, суть деятельности которых заключается в сборе и экспонировании свидетельств частной памяти, в то время как предметом - содержательно, нормативно, технологически и индустриально обусловленные возможности для участия пользователя в их работе.

С точки зрения методологии для последовательной реализации задач и цели будут привлечены такие методы как анализ медиатекстов, онлайн-наблюдение и экспертное интервью.

Под медиатекстами в данном случае я понимаю как тексты, выражающие самопозиционирование рассматриваемых сайтов, так и отчасти тексты личных историй, авторами которых являются отдельные люди, которые могут являться пользователями проекта. В последнем случае понятие «медиатекст» включает в себя как текст, так и визуальные свидетельства.

Понятие «онлайн-наблюдение» я предполагаю понимать как наблюдение за активностью создателей проектов и их пользователей в онлайн-пространстве Колозариди П. В. Чем онлайн отличается от оффлайна и какой теоретический смысл есть в этом различии. // ИНТЕРакция. ИНТЕРвью. ИНТЕРпретация. 2014. № 7. С. 117-123., где пространство понимается не в неразрывной связи с присутствием тела, а как совокупность мест: «место созерцается, интуитивно или дискурсивно постигается как нечто данное» Филиппов А. Ф. Социология пространства. СПб.: Владимир Даль, 2008. 285 с..

Ряд интервью с создателями/продюсерами рассматриваемых проектов будет проведён для того, чтобы составить представление о том, как они понимают цели, задачи, нормативные принципы, перспективы проектов и то, насколько реальные процессы соответствуют первоначальным интенциям.

Практическое исследование, которое будет описано мной в последующих частях работы, опирается на значительную теоретическую традицию, которая включает в себя ряд направлений.

Во-первых, это труды, заложившие основу парадигмы memory studies. М. Хальбвакс описывает социальное измерение памяти в противовес исключительно психологическому и вводит ключевое понятие социальных рамок. П. Нора переопределяет границы между историей и памятью в современной ему ситуации, развивая концепт мест памяти Нора П. Проблематика мест памяти Франция-память / П. Нора, М. Озуф, Ж. де Пюимеж, М. Винок. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999, с. 17-50., который я пытаюсь осмыслить в контексте цифровой культуры. А. Ассман предлагает своё видение различий и отношений между индивидуальной и коллективной памятью, а также, что очень важно, систематизирует понятийный аппарат memory studies в контексте немецкой мемориальной культуры Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. Пер. с нем. Б. Хлебникова. -- М.: Новое литературное обозрение, 2016..

Во-вторых, это работы, в которых исследуется бытование памяти в медиа и в цифровой среде в целом. Значительная часть исследователей утверждает, что память и медиа, совместно развиваясь, обогащают друг друга и социальные практики. Подобные идеи, хоть и частично по-разному, развивают М. Найджер, О. Мейерс и Э. Зандберг Neiger, M., Meyers, O., Zandberg, E. On Media Memory - editors' introduction // On Media Memory - editors' introduction // On Media Memory: Collective Memory in a new Media Age / London: Palgrave McMillan, 2011., А. Эрлл Erll, Astrid. Kollektives Gedдchtnis und Erinnerungskulturen: Eine Einfьhrung. Stuttgart: Metzler, 2005., Дж. Гарде-Хансен Garde-Hansen J., Media and Memory. Edinburgh University Press, 2011. и М. Зиерольд Zierold M., Memory and Media Cultures // Media and Cultural Memory. Walter de Gruyer, Berlin. 2008. Pp. 399-409.. Однако есть и те, кто видят в медиатизации памяти угрозу для функционирования социальной памяти (Косак). Концепцию сетевой памяти предлагает Э. Хоскинс Hoskins A. Digital Network Memory // Mediation, Remediation, and the Dynamics of Cultural Memory / Walter de Gruyter, 2009., и она, как кажется, наиболее точно описывает современную ситуацию в этой сфере. Одновременно с этим есть и те, кто в анализе цифровой социальной памяти за исходную точку принимает индивидуальные воспоминания - как, например, Ж. ван Дайк Van Dijck, J. Mediated Memories in the Digital Age. Stanford University Press, 2007. .

В-третьих, для этой работы важно рассмотреть разнообразные подходы к аудитории цифровых проектов, связанных с прошлым. Здесь я выделяю три теоретических направления. Это Popular Science, в рамках которой выделяют также три модели взаимодействия науки, общества и медиа - модель дефицита, модель диалога и модель участия (М. Буччи Bucchi M. Of de?cits, deviations and dialogues: theories of public communication of science // Handbook of Public Communication of Science and Technology / ed. by M. Bucchi, B. Trench. Routledge: London, 2008. P. 57-76., Р. Абрамов и А. Кожанов Абрамов Р.Н., Кожанов А.А. Концептуализация феномена Popular Science: модели взаимодействия науки, общества и медиа // Социология науки и технологий. 2015. №2. С. 45-67.). Это Digital History, чьи представители Д. Коган и Р. Розенцвейг Cohen, Daniel J. and Roy Rosenzweig, Digital History: A Guide to Gathering, Preserving, and Presenting the Past on the Web. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2006. концентрируются на меняющихся в рамках цифровой культуры возможностях историка и круге агентов истории, в то время как их российские коллеги А. Володин Володин А. Ю. «Цифровая история»: ремесло историка в цифровую эпоху // Электронный научно-образовательный журнал «История», 2015. T.6. Выпуск 8 (41). С. 5-16 и Л. Бородкин Бородкин Л. И. Digital history: применение цифровых медиа в сохранении историко-культурного наследия? // Историческая информатика, 2012. № 1. С. 14--21. воспринимают подобные проекты как профессиональный инструмент историка и с точки зрения исторической информатики. И, наконец, это направление Public History, в рамках которого обсуждаются разнообразные взгляды на функционирование истории в общественном пространстве, в части из которых подчеркиваются привилегии историков (И. Савельева Савельева И. Профессиональные историки в «публичной истории» // Нов. и новейш. история. 2014. № 3. С. 141-155., Л. Репина Репина Л. Наука и общество: публичная история в контексте исторической культуры эпохи глобализации // Учен. зап. Казанского ун-та. Сер.: Гуманит. науки. 2015. № 3(157). С. 55-67.), а в другой - опять же обращается внимание на более широкий спектр акторов памяти (Е. Исаев Исаев Е. М. Публичная история в России: научный и учебный контекст формирования нового междисциплинарного поля // Вестник Пермского университета. Серия: История. 2016. № 2 (33). С. 7-13., А. Шевелева Шевелева А. История: академическая, популярная, публичная // Артикульт. 2013. №3 (11). С. 4-8.).

В-четвертых, это ряд работ по теории медиа. Я. ван Дейк утверждает такую концепцию сетевого общества, в которой так или иначе опосредованная социальная коммуникация и отношения в цифровых сетях взаимодополняют друг друга Van Dijk J. The Network Society: Social Aspects of the New Media. SAGE Publications, 2012., и это коррелирует с вышеупомянутой концепцией Э. Хоскинса о сетевой памяти. Л. Манович пишет про то, как логика компьютерных программ меняет общий режим медиапотребления и медиапроизводства. Г.Дженкинс развивает теорию культуры участия, при которой каждый пользователь может быть одновременно и потребителем, и производителем контента Jenkins, H. Convergence Culture: Where Old and New Media Collide. New York: New York University Press, 2006. .

Как я предполагаю, данная работа может иметь практическое значение для нескольких групп профессионалов.

Прежде всего, это историки. Особенно актуальным это исследование будет для тех из них, кто широко понимает знание о прошлом, не ограничивая его формирование только собственным профессиональным участием, а осознавая то, какие перспективы для развития их собственных направлений исследований несёт появление новых, иных акторов памяти.

Кроме того, результаты моего труда могут быть применены медиапродюсерами в процессе разработки концепций будущих проектов - подобных тем, которые здесь рассматриваются, или развивающих идеи исторической памяти в медиа в совершенно новых и пока не очевидных направлениях.

И наконец, одними из важных адресатов работы являются журналисты. Очевидно, что современные российские медиа практически не уделяют внимания культурному и социальному многообразию российского общества, которое, безусловно, основывается на множественных идентичностях, представлениях о себе и своей группе в прошлом. Тем самым медиа обедняют собственное содержание, снижают доверие к ним со стороны аудитории и, вероятно, таким образом сами уменьшают социальный эффект, который могла бы оказывать их работа. В то же время, принципиальной характеристикой изучаемых проектов является репрезентация ими картины частной памяти, которая неизбежно плюралистична, несводима к единому представлению. Осознание корреспондентами и редакторами потенциала ресурсов частной памяти способно предложить их аудитории новый фокус, который может быть ей востребован - внимание к личному, индивидуальному, детальному в прошлом и настоящем.

Глава 1. Теоретические основания исследований памяти

Данный раздел работы посвящен обзору ключевых теоретических обоснований для разговора об участии аудитории в конструировании прошлого в рамках проектов, посвящённых индивидуальной памяти. Особенный акцент будет сделан на том, насколько их положения применимы к меняющейся памяти XXI века, в том числе и к онлайн-проектам, рассматриваемым в практической части. Сквозь эту призму будут рассмотрены такие понятия как коллективная память, социальные рамки памяти, места памяти, индивидуальная, социальная, коммуникативная и культурная память.

Важно понимать при этом, что само понятие «историческая память» в российском академическом контексте до сих пор нельзя считать устоявшимся, не говоря уже о том, что в общественном сознании нет сколько-нибудь явных границ между понятиями «память» и «история». Именно поэтому я несколько подробнее останавливаюсь на определениях терминов.

Кроме того, одной из особенностей сферы, которую я исследую, является довольно значительная степень теоретического осмысления проблематики в зарубежных трудах и одновременно очевидный недостаток работ российских авторов. Поэтому, неизбежно концентрируясь на теориях ученых из Великобритании, Германии, Франции, Израиля, я, насколько возможно, обращаю внимание и на мысли исследователей из России, прослеживая то, как они воспринимают и перерабатывают идеи, пришедшие из-за рубежа.

1.1 Начало исследований памяти: концепция социальных рамок М. Хальбвакса

Одним из первых людей, кто предложил воспринимать память как общественный механизм, и первым из тех, кто создал теорию этого, был Морис Хальбвакс - французский социолог, последователь Э. Дюркгейма. Он стал агентом так называемой «экспансии социологии»: до него под памятью подразумевали исключительно индивидуальное явление, присущее психике каждого отдельного человека, и рассматривали её только с позиции психологии.

По Хальбваксу, хранение, переработка и репрезентация однажды полученных человеком воспоминаний регулируются не столько законами функционирования его психики, сколько обществом. Для того, чтобы определить, как именно происходит подобная социальная регуляция, Хальбвакс вводит понятие «рамки памяти».

Из двух определений рамок памяти, данных автором, целям этой работы наиболее служит второе. Его суть состоит в том, что рамку воспоминаний составляют пространство и время - категории, внешние по отношению к содержанию рамки, собственно воспоминаниям о каком-то из событий. Важно то, что конструирование пространства и времени, по мнению Хальбвакса, является ключевым направлением работы общества по формированию коллективной памяти.

Как представляется сейчас, пространство можно трактовать не только в физическом смысле: онлайн-ландшафт является таким же пространством, совокупностью нематериальных, но, тем не менее, едва ли не более реальных для человека мест, которые могут за счёт особенностей своей структуры предопределять порядок общественного взаимодействия в том числе и по поводу прошлого.

Кроме того, в работе Хальбвакса, посвящённой коллективной памяти, впервые ставится проблема, которая напрямую связана с направленностью моей работы. Следуя социальной концепции памяти, Хальбвакс признаёт, что человеку одновременно доступны «две разные памяти». С одной стороны, это память индивидуальная, которую Хальбвакс ассоциирует с автобиографической и которую в рамках данной работы я буду называть частной. Она затрагивает человека в уникальности его опыта, в его отличии от всех остальных. С другой стороны, это коллективная память, которая «поддерживает безличные воспоминания в той мере, в какой они затрагивают его <человека> группу». Иначе Хальбвакс называет её исторической.

Взаимосвязанность этих двух типов памяти сложно переоценить: они не существуют друг без друга. Обезличенная совокупность индивидуальных воспоминаний составляет коллективную память, а она, кроме прочего, в свою очередь, создаёт среду, из которой люди заимствуют инструменты для конструирования индивидуальной памяти.

Последующее развитие концепции памяти на протяжении XX и XXI веков во всём терминологическом и методологическом разнообразии следует вектору экстериоризации памяти, заданному М. Хальбваксом в работах 1920-х-1940-х гг.

1.2 Места памяти: оффлайн и онлайн

Один из наиболее значимых последователей М. Хальбвакса - нынеживущий французский историк Пьер Нора - известен своей концепцией мест памяти, изложенной в одноимённом фундаментальном труде 1980-х гг.

Нора утверждает, что коллективной памяти, о которой писал Хальбвакс - памяти социальных классов - в современном обществе более не существует. Спонтанная, всеобъемлющая, не выделенная из течения жизненных процессов, она была поглощена историей. То, что было принято называть памятью на момент написания труда, относится уже к истории, а не к коллективной памяти как таковой, и описывается Нора как «коммеморативное сознание».

Спонтанная память, по мнению Нора, не нуждается во всех тех атрибутах, которые люди приписывают памяти сейчас, - эти атрибуты Нора называет «местами памяти». Ключевой предпосылкой к их формированию он считает т.н. «коммеморативную бдительность»: общество осознает разрыв между воспоминаниями и непосредственной реальностью, понимает, что память больше не существует в социальной среде благодаря «естественным» механизмам, что она в некотором смысле мертва, и стремится вернуть «моменты истории, оторванные от хода истории».

В итоге в результате сознательной рефлексии, неизбежно связанной с понятием долга, конструируются своего рода бастионы - места памяти. Важно понять, в каком контексте они существуют, иначе говоря, местами какой именно памяти они являются.

Нора предлагает ряд характеристик современной ему памяти, которые, на мой взгляд, в значительной степени описывают и ситуацию 2010-х гг. Память предстаёт в трех ипостасях: это память-архив, память-долг и память-дистанция. Рассмотрим их последовательно.

Нора обращает внимание на чрезмерное, по его мнению, стремление общества к созданию архивов разного рода. Они становятся «точками опоры» памяти, выражением надежды на её фиксацию и сохранение, воплощением «суеверного уважения к следам прошлого». Никто более не обладает исключительным правом на формирование архивов: каждый становится «историком самого себя». Активная деятельность в этом направлении даёт возможность экстериоризировать память, сделать её материальной, тем самым вынося её за пределы личного сознания и непосредственного опыта.

Второй важный признак - память-долг. Каждый человек, по мнению Нора, оказывается под принуждением, зачастую внутренним, вспоминать себя. Именно так выглядит социально одобряемый путь к собственной идентичности. Критика подобного проявления памяти основывается на том, что, с одной стороны, предписываемая память, по мнению Нора, является не более чем «памятью о памяти», а с другой стороны, психологизация памяти привела к ощущению, что именно «от уплаты невозможного долга в конечном счете зависит спасение». Членам общества, с наибольшей интенсивностью увлечённым подобными практиками, Нора даёт определение «люди-память».

Третья ипостась памяти - память-дистанция. Прежняя ретроспективная протяженность сменяется фрагментированностью персонализированных отрывков. Дистанция между метанарративом и личностью принципиально меняется: «больше нет человека-памяти, но в самой его личности место памяти».

Составив, таким образом, представление о характере современной памяти по мнению П. Нора, обратимся к сущности понятия «место памяти». Нора далёк от того, что понимать место исключительно в пространственном измерении. В соответствии с его концепцией, место определяется в материальном, символическом и функциональном смысле. То есть какое-либо социальное явление, событие или артефакт относится к местам памяти, если оно, во-первых, обладает максимально широко понятым материальным воплощением, во-вторых, окружено специфической символической аурой, в-третьих, используется с целью реализации памяти. Так, в качестве примеров мест памяти можно привести музеи, коммеморативные практики, национальные конституции, некоторые, но не все книги, здания и т.д.

Граница между произвольно выбранным историческим объектом и местом памяти в понимании П. Нора проводится парадоксально: последние отличает отсутствие реального объекта, с которым они могли бы быть соотнесены. Они являются «знаками, которые не отсылают ни к чему, кроме самих себя, знаками в чистом виде». Именно то, что делает невозможным восприятие и анализ этих явлений исключительно с исторической точки зрения, и делает их местами памяти.

Смотря на труд П. Нора с позиции человека, для которого ситуация цифровой культуры является привычным ландшафтом, кажется правомерным предположить, что концепция мест памяти вполне может быть распространена и на отдельные интернет-сайты. В таком случае можно выделить два подхода к материальности: онлайн-инфраструктура сайта и характеристики его интерфейса с одной стороны и весьма распространённый, как я покажу далее, акцент на репрезентации материальных свидетельств прошлого (фотографии предметов и зданий) - с другой. Символическая аура определяется в том числе и названиями сайтов, которые соотносят их со сферой прошлого и относящегося к сохранению воспоминаний о том, что было раньше. Предзаданная установка на разговор о прошлом, его консервацию и сохранение, выделяющая тот или иной сайт из общего контекста онлайн-пространства, также даёт основания полагать что интернет-сайты, рассматриваемые в данной работе, могут быть вписаны в теоретическую традицию мест памяти.

Одновременно с этим интернет заставляет переосмыслить само понятие места памяти - материальное основание, символическая аура и коммеморативное целеполагание не является исключительной характеристикой сайтов, которые репрезентируют индивидуальные воспоминания. Скорее, характеристики мест памяти рассеяны в онлайн-пространстве: оно всё - место памяти, состоящее из баз данных в самых разных формах, к которым, например, относятся и персональные аккаунты в социальных сетях. Какой тогда смысл имеет создание особых, выделенных из общего потока площадок, если поделиться личным воспоминанием можно и на своей странице? Если следовать П. Нора, ответом, вероятно, может быть отчасти лихорадочное стремление общества сохранить память, которая более не является естественным переживанием, в условиях непрекращающегося и мало систематизированного потока информации.

1.3 Память индивидуальная и память коллективная

Одним из ключевых современных теоретиков памяти является немецкая исследовательница Алейда Ассман. Она занимается изучением памяти на примере немецкой мемориальной культуры и конституирующих её фактов - в частности, Холокоста и прочих событий Второй мировой войны. Необходимость более подробно остановиться на материале, который был обобщен и систематизирован Ассман, обосновывается еще и всё более ясно осознаваемой потребностью в разработке концепций, которые соотносились бы с российской мемориальной практикой, и, соответственно, в апробации того, насколько возможно применять немецкие теоретические рамки к событиям и явления российской реальности. Как пишет в рецензии на книгу Ассман российский исследователь А. Завадский, «наш нужна своя Ассман».

В рамках данного обзора я остановлюсь на нескольких аспектах, которые затрагивает Ассман и которые представляются мне важными для развития мысли.

Одной из наиболее широко признаваемых заслуг Ассман является успешная попытка четко описать понятийный аппарат, на котором основывается мемориальный дискурс Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика // пер. с нем. Б. Хлебникова. М.: Новое литературное обозрение, 2014.. Для того, чтобы понимать, о какой именно памяти идёт речь в процессе обсуждения новых форм циркуляции памяти в интернете, проследим, как именно классифицирует память А. Ассман.

А. Ассман предлагает следовать концепции трех уровней человеческой памяти, каждый из которых отличается от других тем или иным доминирующим аспектом. Первый уровень очевиден - это биологическая память, на нём ключевую роль играет нейронная сеть синапсов в головном мозге человека. Биологическая память не самостоятельна и способна существовать только в неразрывной связи со вторым и третьим уровнями.

На втором уровне - это социальная память - в центре внимания оказывается коммуникативная сеть, а сама эта память представляет собой «социальную конструкцию, формирующуюся и поддерживающуюся благодаря межличностным контактам и речевому общению». Сама социальная память определяется как «скоординированная память отдельных индивидов». Под контактами подразумеваются внутри- и межпоколенческие связи, реализуемые с помощью актов спонтанного совместного воспоминания - conversational remembering или memory talk. Хоть её опорой и являются символические медиаторы в виде, к примеру, фотоальбомов или дневников, она существует в живом, произвольно воспроизводимом в режиме реального времени виде.

На третьем уровне - в рамках культурной памяти - функция символических медиаторов меняется: они больше не опора, а носитель памяти, временные горизонты которой в разы расширяются за счет способности медиаторов передавать информацию во времени, а значит, сохранять её для следующих поколений. Метазадача культурной памяти - выработка механизмов противодействия забвению, которые П. Нора воспринимает в качестве одной из основных характеристик «коммеморативного сознания» как части истории.

В то время как переход от биологической памяти к социальной совершается автоматически, переход от социальной памяти к культурной неизбежно сопряжен с комплексом проблем. Предполагая, что функционирование памяти в онлайн-проектах, подразумевающих участие пользователей, можно соотнести как раз с переходом от социальной памяти к культурной, остановимся подробнее на том, что обуславливает эту сложность.

Во-первых, и это ключевой аспект, символические носители культурной памяти объективированы и отделены от их индивидуального источника: оставаясь глубоко личностными и предметными, они принадлежат неопределимому кругу лиц, которые не имеют прямого отношения к уникальному опыту, описанному в воспоминаниях.

Во-вторых, временной диапазон культурной памяти, как уже было сказано, не ограничивается какими-либо рамками и относится к пространству памяти в принципе, а не к тому, что мог бы помнить отдельный человек.

В-третьих, объективированные смыслы культурной памяти находят своё актуальное социальное значение только в процессе обращения к ним отдельного индивида, который таким образом находит основания для установления собственной идентичности. То есть символы должны так или иначе нести значение, востребованное в современности.

В рамках культурной памяти выделяют также накопительную и функциональную память. Назначение первой - служить своего рода историческим архивом, назначение второй - быть ценностным каноном, методом активной оценки, механизмом отбора того, что останется в памяти и того, что будет забыто обществом. Ситуация цифровой культуры, по моему предположению, технологически позволяет наделить онлайн-проекты признаками одновременно накопительной и функциональной памяти, не разделяя их: проект становится одновременно и базой данных, в которую можно вносить изменения и дополнения, и инструментом для работы памяти.

Что касается понятия «коллективная память», которое также широко используется по отношению к мемориальному ландшафту, то ряд мыслителей Сонтаг С. Смотрим на чужие страдания / Пер. В. Голышев М.: Ад Маргинем, 2014. С. 85-86. и историков Koselleck R. Vergangene Zukunfl: Zur Semanlik geschichtlichen Zeiten. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1979. оспаривает правомерность самого этого понятия - они утверждают, что память вне индивидуальности не возможна, а использование понятия «коллективная память» - не более чем манипуляция, навязанная идеологией. В последнее время критическая тенденция идет на спад, но, тем не менее, она имеет право на существование.

Подобные теоретические споры напрямую применимы к предмету данной работы и ставят перед исследователем новые вопросы: можно ли считать рассматриваемые онлайн-проекты, репрезентирующие свидетельства частной памяти, долгожданным компромиссом между коллективной и индивидуальной памятью? Как писал историк Р. Козеллек, «у каждого есть право на собственную биографию, на собственное прошлое, которое не может быть отнято никакой коллективизацией, никакой гомогенизацией, никаким принуждением». Но возможно ли сочетание подобной индивидуальности и формата, который предусматривает репрезентацию личных свидетельств множества людей? Будут ли вообще фрагментированные воспоминания, собранные и экспонированные подобным образом, формировать коллективную память? Такая постановка вопроса отчасти связывает понятие коллективной памяти с аудиторией медиа, и, как следствие, их маркетинговыми стратегиями: у коллективной памяти должен быть коллектив, который является его носителем. В интернете под коллективом можно подразумевать аудиторию проекта, а кто её составляет?

Сама А. Ассман критически переосмысляет понятие «коллективной памяти», выделяя в том, что принято иметь в виду, говоря о нём, социальную и политическую/национальную память. Именно отсюда, по её мнению, исходит опасность манипулятивного упрощения и мифологизации прошлого. Она отдельно останавливается на концепте закрепляемой «сверху» и институционально фиксированной политической, или национальной памяти (именно её она и считает коллективной), противопоставляя его принципиально плюралистичной и спонтанной памяти социальной.

Ещё одна из задач, которые ставит перед собой и последователями Ассман - изучить то, как память-опыт отдельных людей становится частью обезличенной культурной памяти. Индивидуальная память становится коллективной через участие её носителя в ритуалах, которые по природе своей социальны Grimes, R. Rite Out of Place: Ritual, Media, and the Arts, Oxford and New York: Oxford University Press, 2006.. Природа медиатизированного ритуала является одной из ключевых проблем современной антропологии, и то, в какой степени публикация онлайн-историй о прошлом может восприниматься как подобный ритуал, может быть одним из вопросов для этого направления исследований.

Медиатизация личной памяти - отдельный элемент рассуждений. Границу между непосредственной памятью и репрезентированной памятью проводит немецкий писатель и драматург Мартин Вальзер: «В прошлом, которое у всех нас общее, можно бродить, как посетители ходят по музею. Собственное прошлое недоступно для посетителей» Walser M., Ein springender Brunnen, Frankfurt/M., 1998.. Публикуя личную историю на сайте, человек автоматически даёт доступ к ней неограниченному кругу пользователей, которые, в свою очередь, будут использовать ресурс культурной памяти для поисков собственной идентичности. Его собственное имя, а значит и идентичность, остаются по его желанию известными, но не несут особенного значения для аудитории. Одновременно с этим саму возможность репрезентации личных переживаний о прошлом можно без особой сложности поставить под сомнение, особенно в тех случаях, когда это касается травматичных фрагментов прошлого.

Ассман уделяет внимание и частным случаям медиатизированных репрезентаций прошлого, а именно взаимоотношениям культурной памяти и цифровых медиа. Будучи тотально коммерциализированными, СМИ неизбежно ориентируются на то, что может принести прибыль - на новость, сенсацию, изменение. Поэтому, как объясняет Ассман, им необходимо постоянно появление новых акторов памяти и уход в тень предшествующих: «СМИ тесно сопряжены с вниманием, которое эфемерно, а не с памятью, для которой характерны воспроизводимость и устойчивость». Таким образом подтверждается предположение о том, что создание рассматриваемых сайтов связано со стремлением противопоставить что-то этому имманентному свойству медиа.

В интернете меняются формы конституирования воспоминания и памяти, создаются новые рамочные и интегративные рамки для репрезентации культурной памяти и индивидуальной памяти («интернет - это история в индивидуализированной парадигме»). Поля приватного и публичного порой сближаются до неразличимости, и каждый пользователь может принять участие в написании истории того или иного события или явления. Но меняется ли суть социальных практик памяти? Попытки найти ответ на этот вопрос с опорой на теоретические концепции и представления в том числе и А. Ассман будут предприняты в практической части работы.

1.4 Понятие мемориальной культуры: зарубежная перспектива и российские вопросы

Второй значимой и переведенной на русский язык работы Ассман - книги «Новое недовольство мемориальной культурой» - кажется необходимым коснуться в контексте использования понятия «мемориальная культура».

Давая теоретическую рамку, Ассман описывает немецкую мемориальную культуру и уже исходя из её анализа делает выводы о сущности понятия, которое, на её взгляд, «составляет основу гражданского общества» Германии. Итак, что же составляет суть мемориальной культуры, формирование которой относится к последним нескольким десятилетиям?

Прежде всего, что очевидно, это интенсификация обращений к прошлому и их плюрализация Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. Пер. с нем. Б. Хлебникова. -- М.: Новое литературное обозрение, 2016. C. 219. , что означает появление и активизацию значительного числа разнообразных акторов памяти - не только историков, но и дилетантов в этом поле.

Затем это активное освоение социальной группой прошлого одновременно в трёх измерениях, которые выделил ещё Ф. Ницше: среди них основанная на «великих образах» монументальная память; т.н. «антикварная» память, которая интенсифицирует эмоциональное отношение к своим истокам; а также выносящая суждения и приговоры критическая память.

И наконец, третий аспект мемориальной культуры - её этическая сторона, которая выражается в признании Германией негативных сторон социальной или национальной идентичности, в формировании ответственного отношения к жертвам собственных преступлений. В дискуссии о прошлом акцент делается на правах человека, и именно этим обосновывается сам факт подобных обсуждений: «прошлое не завершилось, потому что она связано с правом на признание пережитых страданий <…> с необходимостью примирения и права на память» Ассман А. Новое недовольство мемориальной культурой. Пер. с нем. Б. Хлебникова. -- М.: Новое литературное обозрение, 2016. C. 221.

Таким образом, мемориальную культуру не представляется возможным рассматривать вне коммеморативных, а также социальных, общекультурных и политических реалий конкретного общества. И если в случае с Германией справедливо говорить об уже сформированной и развивающейся по определённой траектории мемориальной культуре, то вопрос о применимости этого понятия к анализу российских общественных отношений остаётся открытым. Если расширение спектра акторов памяти действительно свойственно современной ситуации в России, то крупномасштабного этического осмысления и дикурсивной связи с правозащитой в нашей стране явно пока не наблюдается.

Глава 2. Память и медиа: взаимодействие и взаимовлияние в цифровой среде

Необходимо учитывать, что взаимосвязь памяти и медиа как отдельный предмет исследования существует не так давно: об устоявшейся терминологической системе речь пока не идет. Моя задача в этой главе - представить основные концепции современных исследователей этой области и проследить, каким они видят перспективы влияния изменившихся отношений памяти и медиа на социальные практики участия.

2.1 Память и медиа: рамка взаимоотношений

Существует два ключевых подхода к взаимоотношениям памяти и медиа в современной ситуации, и оба они представляют хоть и аргументированную, но оценочную оценку подобного явления.

Представители первого направления (Дж. Гарде-Хансен, А. Хоскинс, М. Зиерольд и др.) утверждают, что работа медиа с памятью в конечном счете благоприятна для обеих сфер и предоставляет им обеим новые возможности. Представители второго направления (Д.О. и О.К. Косак) считают медиа угрозой для функционирования социальной памяти.

Британская исследовательница Дж. Гарде-Хансен развивает взгляд на память и медиа как на два неразрывно взаимосвязанных поля социального. Она объединяет их через метафору «контейнер», акцентируя то, что оба явления содержат в себе и таким образом сохраняют свидетельства тех или иных аспектов человеческой мысли и деятельности.

Израильские исследователи М. Найджер, О. Мейерс и Э. Зандберг отдельно останавливаются на фундаментальных характеристиках коллективной памяти, которые она разделяет с медиа Neiger, M., Meyers, O., Zandberg, E. On Media Memory - editors' introduction // On Media Memory - editors' introduction // On Media Memory: Collective Memory in a new Media Age / London: Palgrave McMillan, 2011..

Во-первых, коллективная память - это социополитический конструкт. Исходя из этого понимания, бессмысленно говорить об «аутентичности прошлого», которое представлено в медиа: объективной его версии не существует, людям становится известно только то, что отбирается каждым сообществом для запоминания в соответствии с меняющейся общественной повесткой и транслируется при помощи тех или иных медиа.

Во-вторых, конструирование коллективной памяти - это длительный и мультинаправленный процесс. События настоящего влияют на то, как мы воспринимаем и воспроизводим прошлое, и наоборот. Процесс формирования образа прошлого не линеен и нелогичен, напротив - он крайне динамичен. И, как можно добавить, новые медиа за счёт появления значительного множества новых акторов памяти с неконтролируемым поведением только усиливают такую случайность.

В-третьих, коллективная память функциональна. Социальные группы используют работу памяти с разными целями, в том числе и для того, например, чтобы обеспечивать моральный пример или оправдывать неудачи. Ситуация цифровой культуры со значительно трансформирующимся представлением о группе, которой «принадлежит» память, по-новому ставит вопрос о функциях памяти, внося в их число и способность соединять (см. далее концепцию Э. Хоскинса).

В-четвертых, коллективная память должна быть конкретизирована. Это утверждения напрямую связано с материальными структурами, являющимися носителями памяти, или, обращаясь к концепции П. Нора, местами памяти, которые, хоть и имеют, прежде всего, символическое значения, всегда связаны с материальными носителями. В ситуации с новыми медиа, когда материальность приобретают элементы интерфейса Филиппов А. Ф. Социология пространства. СПб.: Владимир Даль, 2008. 285 с., это утверждение также пересматривается. Кроме того, данное свойство отражается и в тематическом разнообразии интернет-проектов, репрезентирующих индивидуальные воспоминания.

В-пятых, коллективная память повествовательна, в её основе всегда лежит нарратив. Именно он даёт отдельному человеку возможность запомнить - прежде всего, в мнемоническом и психологическом смысле - историю. В цифровой среде это свойство видоизменяется: воспоминания здесь фрагментированы, зачастую, хоть и не во всех случаях, нарративная составляющая в них сведена к минимуму.

Важно понимать при этом, что взаимодействие человека с прошлым во все исторические эпохи было медиатизировано с помощью разнообразных медиатехнологий и носителей, от книг до радио и телевидения. Появление новых медиа не является чем-то принципиально новым в этой сфере: это еще один способ социального взаимодействия в том числе и по поводу прошлого. Но одновременно с этим не стоит и недооценивать влияние именно новых медиа на работу памяти в современной ситуации: присущие им характеристики, без сомнения, влияют на то, как циркулирует память в обществе, какой она является и какие функции выполняет.

В связи с функционированием памяти в цифровой среде израильские исследователи разделяют проблемные вопросы, которые они поднимают, на две группы - связанных с агентностью и связанных с контекстом Neiger, M., Meyers, O., Zandberg, E. On Media Memory - editors' introduction // On Media Memory - editors' introduction // On Media Memory: Collective Memory in a new Media Age / London: Palgrave McMillan, 2011. P.14. .

В соответствии с первой перспективой, необходимо выяснить, кто имеет право рассказывать истории о прошлом, как в целом в рамках памяти, так и с точки зрения того, кто управляет конкретными медиапроектами. Кроме того, нужно понять, как медиа и их функционирование одновременно в качестве площадок для взаимодействия акторов памяти и самих акторов памяти, меняет представления о том, что такое коллектив. Третий вопрос состоит в изменении границ между индивидуальным и коллективным в цифровой ситуации.

В изменившемся контексте взаимопереплетения памяти и медиа особенное значение приобретают трансформации, происходящие с аудиторией медиа. С появлением новых медиа круг агентов памяти, действующих в рамках неограниченной аудитории, значительно и принципиально расширяется. Если раньше доступ к формированию представлений о прошлом имели государственные организации и крупные масс-медиа, часто аффилиированные или с государством, или с частным капиталом, то сейчас наравне с ними каждый пользователь выступает в роли источника знания и при этом обладает возможностью расширять и диверсифицировать свою деятельность в этом направлении так, чтобы привлекать большую аудиторию. Это обеспечивается тем, что, как отмечает Гарде-Хансен, пользователь из пассивного потребителя становится активным просьюмером (одновременно и потребителем, и производителем контента). При этом актуальным становится ответ на вопрос о том, в чем именно заключается возможность быть активным в рамках проектов частной памяти, и какие эффекты это может нести.

Следуя второму взгляду, важно выяснить конкретные социальные и медиаиндустриальные обстоятельства создания проекта и одновременно определить сущность медиапроектов как таковых с точки зрения институциональной принадлежности, жанра, привлекаемых технологий.

Отношения проекта с пользователем, так же как и весь вышепредставленный спектр вопросов, обусловлены возрастающей индустриализацией памяти, неизбежно реализуемой в виде коммерциализированных медиапродуктов, ориентированных на максимально широкую аудиторию. Соотношение культурных и коммерческих функций медиапродуктов, связанных с памятью, представляется исследователям отдельной проблемой - далее я сделаю попытку определить положение дел в России в сфере онлайн-проектов.

Представители второго направления (Д.О. и О.К. Косак) считают, что расширяющееся взаимодействие памяти и медиа и усиливающаяся медиатизация памяти вредны и могут привести к «потере» социальной памяти. Они признают за медиа возможности для эффективного хранения свидетельств о событиях и явлениях, но отрицают их значение в том, что касается поддержания и развития социальной памяти и идентичности. Для подтверждения своей позиции исследователи обращаются к понятию ритуала, который основывается на повторяемости действий, обеспечивает локальное и временное единство сообщества и служит гарантией сохранения общей памяти.

В том влиянии, которое логика компьютерных программ может оказывать на суть содержания и социальные практики людей, Косак видит угрозу по отношению к культурной памяти - угрозу, прежде всего, локальному и временному единству.

Кроме того, Косак противопоставляют базу данных, которая, на их взгляд, является основной формой репрезентации любой информации в интернете, и нарратив. Как пишет Л. Манович, база данных представляет собой перечень предметов, никак не связанных между собой. Нарратив, напротив, выстраивает причинно-следственные связи между единицами информации, давая тем самым потребителю информации возможность воспринять и запомнить то, о чем идет речь. Информация предельно фрагментируется, и именно это, по мнению Косак, препятствует формированию сколько-нибудь единой социальной памяти.

Подводя итог, Косак считают забывание основной социокультурной проблемой XX и XXI веков. Оно, по их мнению, является политическим инструментом разрушения идентичности сообществ, а распространение онлайн-проектов, хоть и декларирующих своей целью сохранение памяти, - тенденцией скорее к потере памяти, чем к сохранению свидетельств.

Указание этих исследователей на фрагментированность заключенной в цифровые базы данных памяти, безусловно, справедливо. С другой стороны, однозначно скептическое отношение к возможности конструирования социальной и культурной памяти на таких, новых основаниях кажется чрезмерным пуризмом, не допускающим альтернатив и структурных изменений, которые, тем не менее, продолжают нести свой социальный смысл.

При, казалось бы, принципиальных противоречиях между двумя вышеописанными походами, они не так далеки друг от друга, как можно предположить. Приверженцы обеих позиций признают глубокие и многоуровневые связи между типом представления информации в цифровой среде и социальным восприятием этих данных, а также рассматривают взаимодействие памяти и медиа в контексте более широкой философской проблемы пространства и времени. Точкой бифуркации оказывается как раз единство места и времени: первая группа исследователей рассматривает цифровизацию памяти как способ к расширению данного понятия и обогащению его новыми смыслами и инструментами, в то время как критики такого подхода ставят понятия ритуала и самой коллективной памяти в жесткие рамки. При этом современные исследования предлагают рассматривать ритуал в том числе как медиатизированное явление и смотрят на проблему с антропоцентрической перспективы, делая акцент на том, какое значение совокупность устоявшихся ритуализированных действий имеет для отдельного человека Grimes, R. Rite Out of Place: Ritual, Media, and the Arts, Oxford and New York: Oxford University Press, 2006..