Способы производства знания о прошлом в российских цифровых медиа

Наряду с двумя вышеописанными подходами, существует и интегрирующее стремление переосмыслить само определение коллективной памяти - оно исходит из предположения о том, что в процессе совместной работы взаимно меняются и медиа как социо-технологическая система, и память. Несмотря на то, что на данный момент теоретическая работа в этом направлении ещё не доведена до финального результата, очевидно, что оно может быть вполне перспективным как минимум потому, что делает попытку примирить техно- и социодетерминистские парадигмы в единое поле, которое в своём развитии будет ориентироваться на отдельного человека - пользователя.

Отсюда же берет начало стремление методологически определить специфику анализа медиа проекта в его связи с памятью. Например, А.Эрлл подчеркивает необходимость анализа как материальных, так и социальных измерений медиа Erll A. Kollektives Gedдchtnis und Erinnerungskulturen: Eine Einfьhrung. Stuttgart: Metzler, 2005..

2.2 Сетевая память как развивающийся концепт

Эндрю Хоскинс, исследователь из Великобритании, развивает общую идею о «врождённой» взаимосвязи медиа и памяти, осмысляя функционирование культурной памяти в современной цифровой ситуации с помощью сетевой парадигмы Hoskins A. Digital Network Memory // Mediation, Remediation, and the Dynamics of Cultural Memory / Walter de Gruyter, 2009.. Он отказывается от термина Media Memory и разрабатывает концепцию Digital Network Memory, то есть цифровой сетевой памяти, обращение к которой характеризует переход от традиционных медиа к новым.

Медиатизированная память, по его мнению, относится к контексту XX века с развитой системой масс-медиа, которой присущи вертикальные связи и которая формирует упорядоченный медиаландшафт. Сейчас ситуация изменилась: всевозможные социальные отношения в онлайн-среде формируют «новую медиа экологию» (это ещё одно из понятий, развиваемых Хоскинсом). Она, контрастируя со старым порядком, характеризуется «медиатизацией всего» и в значительной степени хаотическим, разнонаправленным медиаландшафтом, на формирование которого оказывает влияние неограниченное число акторов. В такой ситуации локализованная репрезентация событий прошлого больше невозможна: напротив, память воспроизводится в процессе вовлечения пользователя в самые разнообразные социотехнологические практики, которые связаны с использованием интернета и цифровых платформ.

Кажется правомерным провести связь между социотехнологическими практиками, о которых пишет Э. Хоскинс, и теорией партиципации (теорией участия), которую развивает Г. Дженкинс и подчеркнуть, что, с одной стороны, партиципация невозможна без технологического обеспечения, интерфейса особого рода, а с другой стороны она имеет прямое отношение к методам коммуникации между пользователями.

Формируется вопрос: как совместить присущую культурной памяти функцию сохранения прошлого через символические репрезентации и стремление медиа к представлению всегда нового, ранее не известного, даже сенсационного? Практической задачей становится такая репрезентация прошлого, при которой оно воспринималось бы как «Always Already New» - нечто всегда одновременно известное и при этом актуализированное, «свежее», соответствующее ориентации любых медиа на новизну контента.

Определяющее положение касательно социотехнологических практик состоит в том, что память и те медиальные технологии, которые используются для её репрезентации, находятся в процессе коэволюции и взаимовлияния, и логика новых медиа отчасти определяет то, как именно проводится работа памяти в конкретном сообществе.

Сквозь призму этой модели рассматривая современные цифровые базы данных, к которым, по сути, и относятся изучаемые в данной работе проекты, Хоскинс приходит к выводу о том, что современный деинституционализированный Derrida J. and Prenowitz E., Archive Fever. A Freudian Impression. // Diacritics, Vol. 25, No. 2. pp. 9-63., полицентричный, организованный как сеть пользователей архив относится одновременно и к сфере частного, и к сфере публичного. Логика развития памяти и медиа привела к тому, что основой подобного архива становятся свидетельства о частном, персональном опыте проживания прошлого.

Как следствие предлагается смещение исследовательского фокуса с медиаконтента на то, как организованы социотехнологические практики, связанные с памятью, с содержания - на практики конструирования подобных «мест». Именно этим переходом обусловлено внимание к работам теоретиков новых медиа и сетевого общества в теоретической части данной работы, также как и специфика анализа онлайн-проектов в практической части.

Таким образом, Э. Хоскинс рассматривает сетевую память как социотехнологическое явление, в котором передача информации о прошлом в виде личных историй между равноправными пользователями происходит по горизонтальной модели и организована в форме архивов (баз данных). Он делает акцент на соединяющем (connective) свойстве такой организации памяти. Эта концепция позволяет совместить как индивидуальное, так и коллективное измерение памяти и учитывает при этом мультинаправленный и многоуровневый современный медиаконтекст.

Через развитие сайтов, посвящённых памяти, находит еще одно проявление сетевое общество в понимании Я. ван Дейка, более близком к акценту на социокультурные практики и далёком от внимания исключительно к технической стороне вопроса Van Dijk J. The Network Society: Social Aspects of the New Media. SAGE Publications, 2012. . Рассматриваемые проекты не заменяют памяти, существующей в огромном множестве других форм. В то же время, технологические возможности новых медиа - не первоисточник подобных изменений, а следствие возникшего в обществе запроса на новые форматы. Проекты скорее дополняют сформированный ранее ландшафт, давая новые, зачастую альтернативные возможности, для которых интерфейс Web 2.0. предоставляет необходимые технологические основания.

2.3 Индивидуальные воспоминания как отправная точка исследований памяти

Одним из результатов сопоставления индивидуальной и коллективной памяти стала ситуация, при которой персональные дискретные медиатизированные воспоминания (mediated memories) считаются основой процессов памяти в цифровой среде. Нидерландская исследовательница Ж. ван Дайк наравне выделяет субъекта памяти, технологию и общий культурный контекст как наиболее значимые факторы формирования таких воспоминаний Van Dijck, J. Mediated Memories in the Digital Age. Stanford University Press, 2007. .

У каждого медиатизированного воспоминания, по ван Дайк, есть три компонента. Во-первых, это собственно предмет, материальный триггер автобиографической памяти, который в ряде случаев, например, если это фотография, предварительно был подвергнут ремедиации. Для множества таких предметов ван Дайк подобрала метафору коробки из-под обуви, в которой хранятся разные мелочи. Во-вторых, это часть личного прошлого, ассоциируемая с этим предметом, иначе говоря - история, которая за ним стоит. В-третьих, это социальные отношения по поводу прошлого, связанные одновременно и с прошлым, и с настоящим и тем самым обеспечивающие временную протяжённость отдельного объекта. Таким образом, каждый объект памяти служит медиатором между полями индивидуального и коллективного.

Исходя из подобной концептуальной рамки, ван Дайк предлагает определение персональной культурной памяти как множества актов и продуктов припоминания, при которых индивиды определяют себя по отношению к другим людям, а также пространству и времени.

Саму идею медиатизированных воспоминаний, которая делает индивидуальную память исходной точкой формирования коллективной памяти и сетевых связей, можно оценить как вполне актуальную и описывающую ситуацию фрагментации свидетельств о прошлом в цифровой среде. Однако с практической позиции такие взгляды кажется возможным существенно ограничить. Ван Дейк, с одной стороны, вполне справедливо делает акцент на материальности объекта: действительно, среди российских онлайн-проектов есть и такие, которые концентрируются на репрезентации изображений предметов и одновременно рассказов о них. Но, с другой стороны, большое количество проектов посвящено публикации частных нарративов или другого рода эго-документов, которые никак не связаны с материальными предметами. Применить к ним довольно специальную концепцию ван Дейк нельзя.

К проблематике онлайн-взаимодействия пользователей по поводу индивидуального/коллективного прошлого обращаются и авторы книги Memory, Conflict and New Media: Web Wars in Post-Socialist States («Память, конфликт и новые медиа: сетевые войны в постсоциалистических государствах») Memory, Conflict and New Media: Web Wars in Post-Socialist States, edited by Ellen Rutten, Julie Fedor and Vera Zvereva. Routledge, 2013., которая исследует то, как жители постсоциалистического пространства конструируют образы прошлого в интернете. Для этого исследования книга важна тем, что одной из первых в академическом пространстве обращает внимание в том числе и на российский контекст взаимодействия медиа и памяти.

Редакторы сборника, анализирую многообразие представленных эмпирических исследований в самых разных направлениях, от связи Twitter и публичного дискурса в контексте Голодомора на Украине до восприятия компьютерных игр как историографических девайсов, приходят к выводу о том, что для осуществления мемориальных практик пользователи фактически создают новую топографию в рамках цифрового пространства. В цифровых «местах памяти» процессы устроены образом, дающим основания полагать, что концепцию соединяющей (connective) памяти Э. Хоскинса в полной мере соответствует реальности, замещая классические представления М. Хальбвакса о коллективной памяти.

Одновременно идея о коннективных свойствах памяти на постсоциалистическом пространстве напрямую связана с тем, что рассматриваемые в книге явления осуществляются в некоторой мере стихийно и при прямом участии пользователей. Они сами своими действиями формируют новые места памяти, а не пользуются для этого возможностями, заранее подготовленными для них создатели проектов, о которых идёт речь, например, в этой работе.

Отсюда следует один из вызовов моего исследования - как влияет на организацию соединяющей сетевой связи наличие отдельных и по-особенному позиционирующих себя проектов для экспонирования частных свидетельств о прошлом?

Глава 3. Подходы к изучению аудитории проектов о прошлом в российском интернете

Углублением теоретической рефлексии по поводу возникновения и функционирования цифровых проектов, которые обращаются к личному прошлому, является обрамленное в концептуальные рамки обсуждение того, для кого создаются эти проекты. Ориентация на ту или иную целевую аудиторию определяет внутренние характеристики проекта, его структуру и в наиболее значительной степени - возможности для участия публики, которые пристально рассматриваются в данной работе.

К началу XXI века стало возможным выделить два направления, которые концентрируются на аудитории цифровых проектов, связанных с прошлым. С одной стороны, это Digital History, теоретики которой рассматривают онлайн-проекты как дополнительный инструмент для работы профессионального историка или исследователя-гуманитария. С другой стороны, это Public History, представители которой исследуют функционирование истории и памяти в социальной среде и воспринимают как институции, так и отдельных людей и их объединения в качестве акторов памяти. Кроме того, существует еще и общее поле Popular Science, которое занимается изучением разных моделей взаимодействия академии, общества и медиа в том числе и в интернете.

Далее я проанализирую подходы российских исследователей к аудитории проектов, о которых идёт речь в работе. При этом я сфокусируюсь на том, как именно они понимают возможность участия аудитории, какой бы они не была, в формировании базы воспоминаний.

3.1 Digital History или цифровая история: есть ли содержательное различие

Прежде всего, обратимся к работам в русле Digital History - это направление впервые систематизировали американские историки Д. Коган и Р. Розенцвейг Cohen, D. J. and Rosenzweig R., Digital History: A Guide to Gathering, Preserving, and Presenting the Past on the Web. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2006.. Крупномасштабные перемены в медиатехнологиях и социальных практиках поставили перед людьми в целом и перед профессионалами в отдельных сферах серию фундаментальных вопросов о траекториях дальнейшего развития в ситуации цифровой культуры. Для историков, в частности, это были две проблемы: во-первых, что именно из прошлого и настоящего должно быть сохранено для будущего при условии, что технологические возможности для сохранения резко возросли; во-вторых, кто должен и кто может заниматься процессом сохранения. Обсуждением этих вопросов и занялись Коган и Розенцвейг.

Для понимания их концепции важно обратить внимание на то, что она было сформулирована в 90-е гг. - тогда интернет-коммуникация уже приобрела массовую доступность, а у исследователей появилась возможность не только строить прогнозы, но и анализировать определённые этапы развития знания о прошлом в цифровом мире.

Учёные делают акцент на изменившихся характеристиках работы с прошлым, и, среди прочего, на значительно увеличившейся доступности этого знания и его интерактивности. В связи с этим интернет становится пространством для новых форм коллаборации, появляются новые возможности для разнообразных форм «исторического диалога»: между профессионалами, между профессионалом и любителем, между преподавателем и студентами, между людьми, которые обращаются к прошлому из личного интереса. Подчеркивается значение «историка-любителя», которому интернет дал «более громкий и более открытый для аудитории голос».

Таким образом, классическая теория Digital History признаёт и поддерживает изменившийся порядок производства знания о прошлом в цифровой среде, уделяя внимание принципиальному многообразию его акторов. Однако при этом знание о прошлом описывается исключительно через парадигму объективной истории, которую (и только её) иллюстрируют кейсы, анализируемые Коганом и Розенцвейгом.

Теперь обратим внимание на то, каким образом российские исследования этого поля наследуют положения Digital History и видоизменяют их. Один из наиболее последовательно обращающихся к этой теоретической рамке ученых историк А. Володин воспринимает Digital History исключительно как «профессиональную реальность», среди всех акторов прошлого выделяя историков. В рамках этого подхода он расширяет понятие, включая в него также «новые эвристические подходы к поиску исторических источников…методические подходы к исторической критике и возможности для исторической научной интерпретации».

В российской традиции Digital History рассматривается с технодетерминистских позиций: поставленные Коганом и Розенцвейгом вопросы о том, что сохранять и кто должен этим заниматься, заменяются проблематизацией того, как сохранять и рассматриваются в русле исторической информатики, computer science. Так, Володин исследует то, как цифровые технологии - например, оцифровка, работа с big data, разные типы цифрового представления исторической информации - меняют профессиональные практики современного историка.

Историк Л. Бородкин в число важных для российского контекста направлений внутри Digital History включает прикладную визуализацию, создание крупномасштабных информационных интернет-ресурсов (например, энциклопедий и словарей), применение интерактивных технологий, делающих возможным нелинейное повествование, и т.н. социальные медиа, которые позволяют дополнять базу данных контентом, произведенным пользователями Бородкин Л. И. Digital history: применение цифровых медиа в сохранении историко-культурного наследия? // Историческая информатика, 2012. № 1. С. 14--21. . Последнему направлению, наиболее прямо связанному с проблематикой данной работы, Бородкин уделяет меньше всего внимания, воспринимая его исключительно как второстепенный вспомогательный инструмент для доминирующего историко-профессионального знания. Для него понятие Digital History исчерпывается прикладной областью, которая развивается исключительно в рамках институций и неизменно служит созданию крупномасштабных просветительских проектов.

Таким образом, в российском понимании Digital History - это исключительно профессиональная инструментальная сфера исследования и репрезентации исторического знания, которая в большинстве случаев обеспечена государственными ресурсами. По сравнению с американским подходом, где признаётся полноценное участие непрофессионалов в конструировании интернет-сайтов о прошлом, в России это только постулируется - или, в крайнем случае, пользовательский контент считается второстепенным и дополняющими по отношению к профессионально-историческому.

3.2 Popular Science: между академией и пользователем

Исследователи, разрабатывающие общую концепцию Popular Science, или популярной науки, считают, что в реализации этого феномена равноправно участвуют три социальных института: собственно наука, общественное сознание и медиа Абрамов Р.Н., Кожанов А.А. Концептуализация феномена Popular Science: модели взаимодействия науки, общества и медиа // Социология науки и технологий. 2015. №2. С. 45-67. . Взаимодействие между ними основывается на экстранаучной коммуникации - производстве и передаче информации, свободно циркулирующей между наукой и обществом, а не замкнутой только в одной из этих систем. Соответственно, по их мнению, повестку этой коммуникации должна определять широкая аудитория, а не ученые: в центре внимания здесь - публика, люди.

Привлечение положений этого направления к моей работе обосновано тем, что хоть фактически носителем памяти является каждый член общества вне зависимости от его профессиональной принадлежности и рода занятий, но традиционно считается, что производство знания о прошлом - это задача исключительно членов академии. Переход от одной концепции к другой в публичной среде на данный момент является одной из проблем, которая находит разные решения и в России, и за рубежом.

Развитие культуры, которое включает в себя распространение интернета, меняет такую конфигурацию и заставляет пересмотреть роль академии на всех этапах этого процесса. На современном этапе выделяют три модели взаимодействия между наукой и обществом, которые не следуют друг за другом в исторической перспективе, а скорее являются синхронными режимами. Наиболее последовательно их описывает итальянский социолог М. Буччи Bucchi M. Of de?cits, deviations and dialogues: theories of public communication of science // Handbook of Public Communication of Science and Technology / ed. by M. Bucchi, B. Trench. Routledge: London, 2008. P. 57-76..

Первая - модель дефицита. Она поддерживает т.н. просвещенческую парадигму и утверждает исключительное право науки на всевозможные операции со знанием и, как следует из названия, дефицит подобных знаний у простых людей. Масс-медиа в силу своей природы искажают те сведения, которые могла бы транслировать академия, и общество, таким образом не способно воспринять то, что его представителям пытаются сообщить учёные.

Коммуникация понимается как исключительно односторонний вертикально организованный процесс, а знания, носителями которых являются обычные люди, никаким образом не могут быть применены учёными. Решить эту проблему можно исключительно через просвещение публики с помощью разнообразных новых технологий, при этом главным актором этой деятельности будет выступать представитель академии.

В то время как британские и итальянские исследователи относят модель диалога к практикам средины XX века, современные российские представители Digital History, не рефлексируя этого, следуют, по сути, именно такой модели, создавая или платформы для повышения профессиональной компетенции носителей экспертного знания, или, в крайнем случае, просветительские онлайн-проекты.

Вторая модель - модель диалога. Основанием для неё стало понимание принципиальной разницы между т.н. любительским и академическим знанием. Одно нельзя считать неполным и некомпетентным по сравнению с другим - оно принципиально иное. Осознание этого сделало возможным переход к вовлечению аудитории в производство знания - или, по меньшей мере, в процесс определения научной повестки или обсуждения результатов исследований при участии представителей общественности. Коммуникация становится двухсторонней, однако доступ к ней по-прежнему остаётся прерогативой элиты, его имеют далеко не все члены общества. Здесь можно усмотреть и угрозу популизма: возникает вопрос, что именно хотят получить представители академии - глубокое вовлечение непрофессионалов или просто положительный имидж своей деятельности?

Третья модель - модель участия, или партисипации. Её отличие - принципиальное равноправие между учеными и аудиторией в производстве знания. Важно отметить многонаправленность модели участия, множественность подразумеваемых неупорядоченных связей внутри системы. Являясь прогрессивной с точки зрения развития демократических тенденций в обществе, она, тем не менее, также может быть подвергнута критике. Например, теория М. Буччи не отвечает на вопрос о том, всегда ли появление и развитие интернет-проектов, предполагающих такой метод работы с прошлым, будет означать демократизацию социальных представлений, или возможны другие, неочевидные причины и следствия. Кроме того, неясно, как разные способы партисипации способствуют полноценной реализации этой модели. И наконец, важно понять, не превратится ли система, дающая историкам и любителям равные права, в хаотическую, бесструктурную базу данных.

Имея отношение к функционированию научного знания и социуму в целом, модель участия в измерении медиа неизбежно связана с концепцией партисипативной культуры Г. Дженкинса Jenkins H. Convergence Culture: Where Old and New Media Collide. New York: New York University Press, 2006. . Он противопоставляет культуру потребления, при которой человек пассивно воспринимает предлагаемый ему медиаконтент, новому порядку, при котором пользователь может одновременно потреблять и производить. С одной стороны, такой подход достаточно точно отражает то, как работает память в обществе: каждый человек является в той или иной мере носителем памяти, обладает своей личной и семейной историей, одновременно с этим общаясь с другими людьми и в процессе коммуникации обмениваясь с ними подобными нарративами. Модель дефицита, поддерживаемая масс-медиа, при таких условиях становится проводником социальной эксклюзии.

С другой стороны, остаётся неясным то, насколько востребованным может быть именно такой, в рамках отдельный проектов, разговор о прошлом - а именно публикация пользователями собственных историй и потребление (чтение, просмотр, прослушивание) историй других. Если циркуляция историй о прошлом в повседневном общении является естественным процессом, который не выделяется из коммуникации как таковой, то насколько органичной, а значит, и принятой является такая форма работы памяти?

Успешное введение модели участия, о которой пишет М. Буччи, предполагает осознанную с обеих сторон необходимость во взаимодействии представителей академии и публики, их движение навстречу друг другу и установление норм сотрудничества. Платформой для подобного сближения становится цифровая среда, которая даёт к этому технологические возможности, а задача участников подобной коммуникации - выработка векторов содержания проектов. При этом на данный момент технологический порог для входа в поле цифровых проектов памяти минимален.

Таким образом, концепцию Popular Science, которая ретроспективно прослеживает развитие отношений между наукой, медиа и обществом, вполне возможно применить к анализу специфики производства знания о прошлом в российском контексте. Она ставит вопрос о том, как именно сочетаются три вышеописанные режима в российском поле знания о прошлом и какое влияние подобная ситуация оказывает, во-первых, на создание рассматриваемых интернет-проектов, а во-вторых, на формирование специфических возможностей участия пользователя в их работе.

3.3 Понимание публики в Public History

Обратимся, наконец, к тому, как понимается публика и её роль в работе над прошлым в рамках теоретического направления Public History. До некоторой степени они представляет собой развитие идей Popular Science в сфере исторического прошлого и памяти. Имея множество трактовок, это направление в любом случае подразумевает обсуждение отношений историка и общества. Как именно они устроены - это один из ключевых вопросов Public History.

Делая обзор представлений российских исследователей на этот счёт, необходимо понимать, что в России это научное направление ещё не сформировалось как таковое. Преградой служит как чрезмерное влияние политики на сферу прошлого (по мнению Е. Исаева Исаев Е. М. Публичная история в России: научный и учебный контекст формирования нового междисциплинарного поля // Вестник Пермского университета. Серия: История. 2016. № 2 (33). С. 7-13.), так и отсутствие «выраженной публичной политики» (по мнению А. Зорина). Именно поэтому на данный момент невозможно понимать под Public History консолидированное исследовательское поле - это скорее широкая теоретическая рамка, назначение которой состоит в том, чтобы актуализировать проблемы и предлагать спектр аргументированных позиций.

Культуролог А. Шевелёва, проводя границы между академической историей, Popular History и Public History, считает, что главный признак последней - это окончательный переход от идеи объективности знания о прошлом к представлению о его субъективной сконструированности, которая служит основанием для формирования идентичности Шевелева А. История: академическая, популярная, публичная // Артикульт. 2013. №3 (11). С. 4-8.. Так аудитория получает полное право на участие в этих процессах.

Одновременно для историка И.Савельевой Public History - это только одно из расширений профессиональных компетенций историка: «…Профессионализм в данном случае подразумевает знание истории (историческое образование) плюс владение специальными практиками работы с общественными группами и организациями» Савельева И. Профессиональные историки в «публичной истории» // Нов. и новейш. история. 2014. № 3. С. 141-155..

Не даёт в чем-либо принципиально отличающегося определения и историк Л. Репина: она утверждает, что Public History - это «комплекс средств для представления научного исторического знания широкой публике и для формирования знания о прошлом в обыденной жизни».

Такие позиции, как у И. Савельевой и Л. Репиной, вновь отсылает нас к модели дефицита М. Буччи, при которой историк работает над тем, чтобы «поднять» знания публики до определённого уровня. Важно, что обе они принадлежат как раз к историкам-профессионалам и, очевидно, отстаивают их исключительные права на работу с прошлым.

Таким образом, становится понятна двойственность представлений о Public History в России: с одной стороны, это экстранаучная коммуникация историка, а с другой - «набор общественных представлений, образов и мифов о прошлом и как функционирование истории в социуме» Исаев Е. М. Публичная история в России: научный и учебный контекст формирования нового междисциплинарного поля // Вестник Пермского университета. Серия: История. 2016. № 2 (33). С. 7-13..

Рассмотренная перспектива важна для моей работы, поскольку в её рамках развивается условное противопоставление между историками и публикой: первые очевидно не желают признавать за кем-то ещё право на доступ к активному конструированию представлений о прошлом, тем самым вступая в противоречие как с социальным запросом последних нескольких лет, так и с естественным развитием цифровых технологий, которые дают такую возможность каждому, у кого есть выход в интернет.

Глава 4. Российские проекты сохранения личной памяти: между цифровым архивом и медиасервисом

В практической части работы мною будет проведён анализ ряда проектов индивидуальной памяти, существующих в русскоязычном интернете. Я рассмотрю несколько аспектов деятельности каждого проекта: его тематическую принадлежность; возникновение идеи и формулирование концепции; задачи, выражающиеся в самопозиционировании; группу людей, которым принадлежат представленные воспоминания; целевую аудиторию; роль историка-профессионала в работе; источники материальных ресурсов. Подобный подход претендует на комплексность, и в нём я следую рассуждениям израильских исследователей Neiger, M., Meyers, O., Zandberg, E. On Media Memory - editors' introduction // On Media Memory - editors' introduction // On Media Memory: Collective Memory in a new Media Age / London: Palgrave McMillan, 2011. и немецкой исследовательницы А. Эрлл Erll A. Kollektives Gedдchtnis und Erinnerungskulturen: Eine Einfьhrung. Stuttgart: Metzler, 2005. о том, что при исследовании репрезентаций памяти в медиа необходимо обращать внимание как на агентность, так и на контекст проектов, а кроме того - анализировать подобные медиапроекты как с материальной, так и с социальной точек зрения.

Разбор каждого из этих аспектов будет иметь три основания. Прежде всего, это анализ собственно сайта проекта, его структуры. Особое внимание я обращу на рассказ авторов проекта о нём в разделе «О проекте» на сайте. Во-вторых, это данные, которые были опубликованы в интервью создателей таких проектов, опубликованных в СМИ. В-третьих, это глубинные интервью с создателями, взятые лично мной по заранее составленному гайду, в который были включены вопросы, касающиеся всех вышеперечисленных аспектов (см. Приложение 1). Подобные методы получения информации для анализа, на мой взгляд, позволяют получить представление о том, как проекты осмысляются своими создателями в современном медиапространстве. Кроме того, так можно понять перспективы их развития - это особенно важно в связи с тем, что значительная часть их рассматриваемых проектов созданы недавно и находятся на начальном этапе своей работы, не осуществляя пока что всех предполагаемых функций.

4.1 Описание российских медиапроектов

Перед тем, как приступить к анализу, я считаю нужным охарактеризовать современную ситуацию в поле проектов и описать их круг. Возникновение подавляющего большинства рассматриваемых проектов относится к последним пяти годам. Общий процесс активно идёт и сейчас - подобные инициативы периодически возникают как в виде отдельных постов и публичных страниц в социальных сетях, так и в виде интернет-сайтов. Более того, частная память становится одним из популярных вариантов «расширения» как традиционных, так и новых медиа. Так, к примеру, многие музеи включают в свои экспозиции и/или общественно-культурную работу личные воспоминания (Проект «Мой ГУЛАГ» Музея истории ГУЛАГа, Москва), новостные медиа создают спецпроекты (сбор и публикация семейных историй порталом Meduza “Великая Отечественная. Истории читателей “Медузы” к 9 мая 2016 года), а журналисты издают книги («58-я. Неизъятое»). Всё это служит подтверждением интенсификации процесса, который требует теоретического осмысления как с целью определить его место в концепциях памяти и медиа, так и с практическим назначением выработать рекомендации для продюсеров существующих и проектируемых инициатив. В этой работе я остановлюсь на анализе отдельных интернет - сайтов, проблематизируя при этом сам факт их существования и выделения из индивидуального медиапотока социальных сетей.

Далее я сделаю краткий обзор известных мне проектов, которые экспонируют свидетельства частной памяти в русскоязычном цифровом пространстве.

Обнинский цифровой проект (http://obninsk-project.net/) посвящён "жизни и работе первых поколений обнинских ученых и инженеров". Создатели - группа исследователей под руководством литературоведа, историка, доктора филологических наук А. Зорина - предпочитают называть его “серией полевых и цифровых исследований”, которые были реализованы в 2012-2015 гг. В настоящий момент сайт как таковой ещё не открыт, ведутся работы по наполнению его контентом, однако артикулированная стратегия даёт весомые основания для включения проекта в обзор.

Сайт «Устная история» работу над которым ведут фонд “Устная история” и отдел устной истории Научной библиотеки МГУ, посвящён «науке, культуре, повседневности XX века». Представители культурных и интеллектуальных элит рассказывают о прошлом, которому они были свидетелями.

Сайт звуковых архивов «Европейская память о ГУЛАГе» позиционируется как виртуальный музей. Группа историков из разных стран (преимущественно России и Франции) записала более 150 интервью с людьми, которые жили на европейских территориях, аннексированных СССР в 1939-1953 гг. и были депортированы в Сибирь и Среднюю Азию. На сайте представлены их свидетельства и рассказы их родственников, фотографии, фильмы и документы из частных и государственных архивов. Проект, как говорят авторы, открывает публике малоизвестную часть истории Европы.

Проект “Прожито” был создан в 2015 году и посвящен текстам личных дневников XX века. Тематически рамки проекта не определены, с помощью ключевых слов можно осуществлять поиск по корпусу опубликованных дневников. Дневники, которые здесь публикуются, принадлежат представителям самых разных социальных групп.

Проект «Сибиряки вольные и невольные» (сибиряки.онлайн.рф) возник в 2014 году, тематически он посвящён истории заселения Сибири в разные периоды. На ноябрь 2016 года на сайт загружено 420 личных историй, рассказывающих о разных аспектах общей темы. При неизменном акцентировании частной памяти, контент сайта, кроме непосредственно историй людей, составляют также исследования, документы, художественные произведения, исторические справки. Организационно проект “Сибиряки вольные и невольные” связан с Томским областным краеведческим музеем им. М.Б. Шатилова.

«История России в фотографиях» - проект, начавшийся в 2016 году по инициативе московского Мультимедиа Арт Музея. Музей, приглашая к сотрудничеству другие подобные институции в Москве и по всей стране, публикует фотографии с тэгами и метаданными из своего архива. Обычные пользователи также могут загружать свои изображения на сайт. Документы относятся ко времени с 1860 по 1999 года.

«Открытый список» - проект на wiki-платформе, цель которого - пополнять данные по истории советских политических репрессий. Основу проекта, осуществляемого фондом «Протяни руку», составляет база данных Международного Мемориала. При этом внести информацию и дополнить профиль отдельного человека может каждый.

4.2. Тематика

Будет трюизмом утверждать, что базы данных, посвященные личной памяти, рассказывают истории об отдельных, конкретных людях, их семьях, их опыте проживания исторических событий. В этом смысле подобные свидетельства наследуют концепции микроистории, которая в современной ситуации фрагментирована и рассказана самими действующими лицами или их потомками. Вопрос состоит в том, какие именно сюжеты прошлого и парадигмы его восприятия оказываются востребованными, будучи с одной стороны выделенными продюсерами проектов в качестве направления их работы, а с другой - поддержанными аудиторией. При этом очевидно, что импульс в тематической ориентации проекта принадлежит именно тем, кто его создаёт, аудитории же в последующем предлагается присоединяться к этому направлению. Поэтому ответ на поставленный вопрос в данном случаев будет означать не то, какие темы в целом актуальны для российских интернет-пользователей, а то, какие сферы считаются настолько значимыми, чтобы вызывать у тех или иных акторов стремление к организации базы данных. память медиа цифровой интернет

Учитывая то, что под мемориальной культурой в целом и мемориальными проектами в частности во всём мире принято понимать нечто, имеющее отношение к масштабным историческим травмам, таким как Холокост, например, нужно отметить, что преобладающее число проектов имеют дело с более общими темами. Напрямую с советскими репрессиями и системой ГУЛАГ - явлениями, которые в разговоре о потенциально конституирующем мемориальную культуру событии могут восприниматься в России в качестве аналогии Холокосту - связаны три проекта: «Европейская история ГУЛАГа», «Открытый список» и «Бессмертный барак». Кроме них в некоторой степени концентрируется на историях про трагедию проект «Сибиряки вольные и невольные» - это подчеркивается в названии: переселение в Сибирь зачастую связано не с добровольным переселением, а депортацией, репрессиями и т.п.

Естественно, истории о травматическом опыте прошлого находят место в рамках других проектов, в том числе и тех, для которых важен сам факт публикации именно индивидуальных историй, а не определённая тематическая направленность. Утверждение такой возможности и перспектива к её развитию является важной частью позиционирования таких проектов - к ним относятся «Устная история», «Прожито», «История России в фотографиях».

Наконец, еще одна условно выделяемая группа проектов - Обнинский цифровой проект, Relikva, PastVu - обращают внимание на отдельные парадигмы и специальные темы. В данных случаях это или развитие «атомного проекта» и его антропологических измерений в советское время, или личные свидетельства о повседневности (Relikva), или изображения зданий и мест человеческой жизни (PastVu).

Таким образом, проекты, очевидно, стремятся к тематическому разнообразию, достигаемому или в рамках одного проекта, который приветствует широту рассказов о прошлом, или специализацией инициатив в отдельных, порой очень специальных направлениях. Собирая и экспонируя личные истории, базы данных наполняют и в некоторой степени конструируют прежде, по крайней мере, во время СССР, по разным причинам не существовавшее информационное поле. Свидетельства относятся к темам, которыми ранее или пренебрегали в силу их имманентно субъективного характера, или которые были засекречены (репрессии и ГУЛАГ, жизнь в закрытом городе Обнинск).

4.3 Медиаконтент

В этой части работы я предполагаю коснуться разнообразия медиа форм представления прошлого в рассматриваемых проектах: не содержательных характеристик контента, а его формальных качеств.

Преобладающей формой личных воспоминаний служит текст - он может быть нарративом субъекта, который был расшифрован и незначительно отредактирован авторами проекта («Устная история»), напрямую загружен на сайт его носителем (Relikva, «Свои») или рассказан в ходе интервью («Сибиряки вольные и невольные»). В части проектов, связанной с периодом советских репрессий («Открытый список», «Бессмертный барак»), пользователю предлагается также загружать нарратив, но не в фактический раздел профиля человека, а в раздел «От родственников», тем самым дополняя документальный аспект истории. Кроме того, один из проектов - «Прожито» - посвящен ремедиации текстовых дневников: оригиналы дневников или их бумажных изданий оцифровываются и впоследствии размечаются в соответствии со структурой сайта.

Фотографии в проектах выполняют разные функции - от иллюстрации к тексту, который загружает пользователь («Свои», «Открытый список», «Бессмертный барак», «Сибиряки вольные и невольные», «Европейская память о ГУЛАГе»), к равноценной с текстом единице контента, которая акцентирует внимание на материальности свидетельств (Relikva), и до самостоятельного объекта рефлексии. Так, например, проект PastVu основывается на публикации фотографий мест и зданий, а одна из задач проекта «История России в фотографиях» - демонстрация развития фотографии как медиума. Необходимо также отметить, что проекты, основывающиеся на фотодокументах (PastVu, «История России в фотографиях») активно используют онлайн-карты для локализации источников.

Аудиозаписи распространены значительно меньше. В проекте «Европейская память о ГУЛАГе», который описывается в качестве звуковых архивов, они являются основным, наравне с фотографиями, источником знания о прошлом. На сайте «Устная история» аудиозапись служит целям верификации текста, который здесь подвергается минимальной литературной обработке и представляется читателю без междометий, незначительных повторов и т.д.

Видеозапись в рассматриваемых проектах также не распространена - несмотря на то, что, к примеру, она является основным методом фиксации воспоминаний в рамках устной истории. В «Устной истории» видео, также как и аудиозаписи, используется для верификации, подтверждения, обеспечения целостности воспоминания. Для тележурналистов подобный ресурс мог бы быть ценным источником свидетельств, который можно использовать в производстве документальных фильмов.

Таким образом, текст остаётся преобладающей формой, в которую облечено содержание личных историй. Однако у него есть несколько источников - он может быть как обработан сотрудниками проекта, так и рассказан самим человеком специально для публикации на сайте сразу в цифровой форме. Фотография - также одна из основных форм, наряду с аудиозаписями и видео значительно расширяющая спектр доступных журналисту или медиапродюсеру источников знания о прошлом.

4.4 Организационные источники и ресурсы

В соответствии с моей гипотезой, профессиональная и институциональная принадлежность людей, которые работают над проектом, оказывает влияние на то, как они представляют и реализуют возможности для участия аудитории в работе проекта. Кроме того, это определяет источник и объем финансовых инвестиций в проект. Поэтому в этой главе я проанализирую, какие социальные акторы привлекают парадигму личной памяти к реализации своих целей.

Можно выделить пять основных организационных форм, которые в качестве основного или дополнительного направления своей деятельности выбирают создание, поддержку и развитие цифрового архива индивидуальных воспоминаний.

Во-первых, это академическая среда. Здесь цифровые архивы личных воспоминаний воспринимаются одновременно и как исследовательский инструмент, и как способ открыто демонстрировать информацию для интересующихся.

Источником идеи и руководителями проекта могут быть учёные-гуманитарии, а ресурсом для её реализации - коллектив исследователей из разнообразных учебных и научных заведений из нескольких стран. Так устроен Обнинский цифровой проект: руководят его работой Андрей Зорин, доктор филологических наук, профессор Оксфордского университета и МВШСЭН, и Галина Орлова, кандидат психологических наук, сотрудник ЮФУ (Ростов-на-Дону), Европейского гуманитарного университета (Вильнюс, Литва) и ШАГИ РАНХиГС (Москва). Вместе с ними работает коллектив исследователей более чем из 20 человек, также как и Карамзинские стипендиаты, поддерживаемые Фондом Михаила Прохорова, и практиканты ростовского колледжа информатики Орлова Г. А. Собирая проект // ШАГИ. - 2016. - № 2 (1). - с. 154-166.. Все они находят своё академическое и практическое русло в рамках широкого тематического и методологического спектра, предлагаемого работой в проекте. Обнинский цифровой проект для обеспечения своей работы привлекает разнообразные гранты.

Второй тип институций, которые создают подобные проекты, - музеи. Для них архив личных свидетельств служит расширением тематики музея в медиасреде и способом преодолеть расстояние, которое отделяет музей как от его потенциальной аудитории, так и от носителей знания о релевантных аспектах прошлого (здесь следует допустить, что две эти категории - во многом пересекающиеся множества).

Проект «Сибиряки вольные и невольные» осуществляется Томским областным краеведческим музеем им. М. Б. Шатилова. Наполнение сайта является одним из направлений работы его сотрудников, параллельным основным рабочим задачам. При этом проект важен для публичной репрезентации деятельности музея: «Мне важно, что в восприятии людей «Сибиряки» и Томский областной краеведческий музей (ТОКМ) уже идут как два взаимосвязанных понятия», - говорит в интервью старший научный сотрудник музея, один из авторов проекта Татьяна Назаренко. Учитывая то, что тематика проекта соотносится с идентичностью жителей Сибири, сотрудники Томского музея активно взаимодействуют с сотрудниками университетов и музеев из других городов - Кемерово, Новосибирска, Барнаула. В 2013 году проект стал победителем грантового конкурса "Меняющийся музей в меняющемся мире" Фонда Владимира Потанина в номинации "Управление инновациями в музейной практике" - именно это обеспечивает его деятельность.

Иначе устроена работа над сайтом «История России в фотографиях» в Мультимедиа Арт Музее в Москве. Здесь - вероятно, в силу больших финансовых ресурсов - над проектом работает специально выделенная группа сотрудников, около 5-6 человек. Одновременно с этим проект является продуктом деятельности всего музея, идея его создания принадлежит директору МАММ Ольге Свибловой. Музей в рамках издательской программы публиковал альбомы фотографий по истории XX века в России, но стало понятно, что все, даже избранные, фотографии поместить в бумажном издании и тем самым удовлетворить общественный запрос, невозможно. Так началась работа по созданию цифрового архива фотографий. Проект осуществляется за счет ресурсов музея, а также благодаря партнерству с несколькими корпорациями.

Третий вариант, также как и четвертый, можно назвать гибридным. Постоянным элементом здесь будет научная среда. В одном случае проекты учреждаются специальным фондом при основополагающей поддержке представителей академии.

Развитие проекта «Устная история» складывалось таким образом. Основу публикаций на сайте составляют аудиозаписи глубинных биографических интервью, которые с 1960-х гг. делал В. Д. Дувакин (стоит отметить, что сбором мемуарных свидетельств в принципе он занимался с 1930-х гг.). Будучи филологом и архивистом, он выступил в защиту обвиняемых на судебном процессе над Синявским и Даниэлем, в результате чего был отстранён от преподавания и вплотную занялся сбором устных воспоминаний. Его архив составил основу отдела устной истории Научной библиотеки МГУ, который был создан, сначала под названием отдела фонодокументов, в 1991 году.

В отношении сайта «Устная история» - как коллекции В. Д. Дувакина и его коллег, так и записей, которые ведутся в настоящее время - отдел устной истории библиотеки на данный момент выполняет функцию хранения. Развитием проекта, организацией новых бесед, технологической стороной поддержания сайта занимается некоммерческий Фонд развития гуманитарных исследований «Устная история». Он был создан в 2010 году сотрудниками отдела устной истории Дмитрием Споровым и Михаилом Найдёнкиным. Пополнение интернет-сайта материалами новых бесед является главной задачей работы фонда. Таким образом, сайт «Устная история» опирается как на академическую институцию, так и на специализированный фонд.

У Фонда два постоянных спонсора -- Фонд Михаила Прохорова и Благотворительный фонд поддержки и реализации программ в сфере культуры AVC Charity. Они обеспечивают как работу фонда в целом, так и конкретные условно выделяемые направления: в случае Фонда Прохорова это история науки, в случае Фонда AVC Charity -- история искусства.

Еще один пример подобного подхода - архив «Открытый список». Его учредил благотворительный фонд «Протяни руку» под руководством предпринимателя Валерия Баликоева и юриста Светланы Бахминой. Уставная цель фонда - создание механизмов для помощи людям, находящимся в местах лишения свободы или попавшим в трудную жизненную ситуацию, в основном - женщинам, родившим детей во время заключения. На создание проекта, посвящённого памяти жертв советских репрессий, по словам его сотрудника Михаила Мельниченко, оказало влияние то, что соучредитель фонда Светлана Бахмина, бывший главный юрист ЮКОСа, в 2004-2009 гг. находилась в заключении. При этом сотрудники фонда, непосредственно работающие с сайтом, являются историками и программистами.

Четвертый вариант представляет собой пример взаимодействия академии и медиа. Принципиально важно, что пример здесь только один: проект «Европейская память о ГУЛАГе» был организован французским международным радио RFI (Радио Франс Интернасьональ) в сотрудничестве с Центром изучения российского, кавказского и центрально-европейского пространства (CERCEC). В проекте принимали участие также ряд французских академических организаций, также как и отдельные исследователи из России и стран Средней Азии. Финансирование проекта было обеспечено ресурсами вышеперечисленных французских организаций.

Наконец, пятый вариант в принципе не подразумевает институциональной аффилиации проекта. Из десяти рассматриваемых в данной работе проектов такой модели придерживаются пять - «Прожито», Relikva, PastVu, «Бессмертный полк». Механизм здесь такой: небольшая группа единомышленников (в среднем от 2 до 5 человек) формулирует идею, привлекает частные инвестиции и прочие ресурсы или использует собственные, развивает проект и затем уже ищет, если необходимо, источники помощи и финансирования.

«Прожито» и Relikva работают за счет вложений создателей, при этом авторы «Прожито» в числе ближайших планов указывают подачу заявок на грантовые конкурсы благотворительных фондов. «Бессмертный полк» предлагает пользователям сделать добровольные пожертвования прямо на сайте. PastVu, созданный на основе ресурсов авторов, провёл две успешные краудфандинговые кампании: в 2013 г. на развитие сайта планировалось собрать 200 000 руб. (фактически - 323 758 руб., куплено 227 акций); в 2014 г. на региональное разделение проекта планировалось собрать 460 000 руб. (фактически - 464 190 руб., куплено 493 акции). При этом пользователям было предложено раздельно спонсировать четко определенные направления развития сайта.

Таким образом, в подавляющем большинстве случаев цифровые архивы частной памяти имеют минимальную институциональную связь с государством. Даже в тех случаях, когда они реализуются музеями или академическими организациями, имеющими государственное финансирование, непосредственная работа обеспечивается средствами благотворительных фондов.

Представители академии - преимущественно историки - повсеместно вовлечены в работу над рассматриваемыми проектами. В меньшей степени это проявляется на институциональном уровне, в значительно большей - на индивидуально-профессиональном уровне.

Среди источников финансирования можно выделить три основных - гранты благотворительных фондов (преимущественно Фонда Владимира Потанина и Фонда Михаила Прохорова), собственные средства создателей проектов и средства аудитории (пожертвования/краудфандинг).