Векторы мифологического сознания: опыт феноменологии

Сознание в процессе познания движется между двумя полюсами, пытаясь выйти за пределы субъективного, когда оно направлено на объект. Достигая цели, устанавливая сходство-различие, оно затем должно быть возвращено в свой собственный центр, сконцентрировано в точке эго. Только в этом случае объект может быть осмыслен как нечто другое, отличная от «Я» вещь. «Субъективность - и не все, и не ничто; она представляет момент объективного процесса (интериоризации внешнего) и в качестве такового беспрерывно устраняет себя, чтобы беспрерывно возрождаться вновь»,- пишет Ж.-П.Сартр [373, с. 40-41]. Вероятно, это две стороны медали, без которых мышление невозможно. Сознание начинает работу при наличии обоих полюсов, что создает напряжение, которое и заставляет мыслить.

Мифологическое сознание предстает как познающее сознание, но при этом не является ни способом или методом познания, ни формой или структурой сознания. Нельзя расценивать его как объем содержаний, не соответствующий действительности, как форму выражения иллюзорного знания. Невозможно свести его к набору приемов для достижения цели, к системе средств выстраивания суждения. Черты мифологического сознания не могут быть охарактеризованы с точки зрения только восприятия. Не обязательно исходные данные в мифологическом мышлении оказываются ложными. Напротив, часто в основе сюжета находятся достаточно верные наблюдения и понимание закономерностей природного цикла. Детальная точность в описании мира, натуралистичность в описании чувственного восприятия, интуиция - все эти свойства присущи мифологическому сознанию, как и сознанию, к примеру, художественному.

На одних и тех же посылках могут быть выстроены как логика, так и мифологика. Дело не в ложных восприятиях или установках. Вероятно, операции, производимые сознанием, одни и те же. Просто, привычное мыслить по определенной системе логическое сознание опускает часть этих операций. Другие остаются незамеченными, поскольку связаны с работой бессознательного. Классическая логика - это то, что в остатке, не требует переоткрытия заново. Это выхолощенная мысль, вытекающая из принятых за истину посылок, развивающаяся в сторону ожидаемых результатов. Мысль в поиске не движется столь однозначно и линейно. Во-первых, исходные установки всегда можно подвергнуть сомнению. Во-вторых, если говорить действительно о познании, нельзя быть уверенным и в окончательных выводах. То, что для нас сегодня является непреложным законом природы, для архаического человека вовсе таковым не представлялось. Определенный способ мышления, при котором мы загоняем нашу мысль в рамки силлогизма, является результатом господствующей в сознании, принятой в обществе парадигмы. Действует механизм приручения мысли, дозволяющий ей развиваться в строго определенных рамках.

Критикуя данную модель мышления, Ж.Делёз сетовал, что в естественнонаучном знании, как и в современной философии, ставятся задачи, решение которых уже известно. Научные предположения уже указывают на возможные решения. Мышление ориентировано на узнавание, а не на открытие нового. Оно отыскивает повторения, дает сознанию форму одинакового, а не различного. Но узнавание, считает Делёз, не является актом размышления, не способно вывести мышление из его «естественного оцепенения» [108, с. 174-175]. Заставить человека мыслить может нечто странное, неожиданное. Механизм, принуждающий мыслить, ощущается как насилие. Подлинному мышлению свойственно не методично применять уже известные и существующие системы, но творить, порождать еще не существующее.

Мифологическое мышление действует по принципу ожидания нового, а не узнавания. Столкновение с неожиданным возможно даже в хорошо известной, повторяющейся ситуации. Каждый взгляд на знакомый объект открывает все новые его качества, улавливает ранее невидимые свойства, обнаруживая неповторимость, постоянную изменяемость, неопределенность. Знакомый мир каждый момент жизни показывается в новом ракурсе. Если принять делёзовскую концепцию мышления, надо полагать, мифологическое сознание способно побуждать к мысли даже в большей мере, чем успокоенное современное научное сознание, стремящееся сохранить неприкосновенными устоявшиеся постулаты. Мифологическое сознание пребывает в ситуации бесконечной провокации, обнаружения несходства, то есть оно всегда находится в состоянии напряжения от встречи с неожиданным и непредсказуемым. Ситуация, необходимая для стимуляции мышления, как ее описывает Ж.Делёз, очень близка архаическому сознанию: «Особенностью нового, то есть различия, является способность пробуждать в мышлении силы, не являющиеся силами узнавания ни сегодня, ни завтра; но силами совсем другого образца в никогда не узнанной и неузнаваемой terra incognita» [108, с. 171].

Всякий раз открывая новое в мире, где не существует двух одинаковых вещей, и в то же время все похоже на все, мифологическое сознание обязано делать громадные усилия, чтобы находить общее в единичных предметах, чтобы попытаться их систематизировать. Но если всякий раз при виде одной и той же вещи видишь нечто новое, появляется опасность вообще не научиться распознавать их и не научиться ориентироваться в мире, полном разнообразия и подчиненном закономерностям. Может быть, в связи с этим особую значимость приобретает повторяемость и неизменность ритуала, и консервативный характер традиционной культуры в целом. Упорное стремление к воспроизведению имеющихся образцов, стремление избежать отклонений, но повторять и повторять прошлое. Усилия, направленные на закрепление моделей поведения, кажутся регрессивными. Людям сегодняшней эпохи мифологическое мышление представляется не развивающимся и консервативным, потому что мы замечаем лишь функцию притормаживания, оценивая его с точки зрения современной парадигмы. У истоков мышления целесообразность функции очевидна, и повторению приписывается позитивный смысл. Со стороны архаический церемониальный образ жизни выглядит чрезмерно стабильным, даже застывшим, неподвижным. Однако следует принять во внимание, что мифологическое восприятие готово к постоянному столкновению с чуждым, иным, неизвестным. При этом сознание не стопорится и не блокируется. Оно готово тотчас включить механизмы осмысления, или механизмы производства смыслов. Мифологическое мышление - это экстренное и избыточное мышление: в непредвиденной ситуации оно производит излишек значений. Поэтому ритуальные формы жизни необходимы. Их функция - сохранить равновесие, закрепить позиции на пути поиска закономерностей и повторений.

В архаическом сознании не имеется готовых решений, и выбор ответа на возникшую ситуацию затруднен из-за отсутствия реального прецедента. Поэтому сознание может представить несколько вариантов событий или поступков, которые, весьма вероятно, окажутся альтернативными, но одинаково приемлемыми. Обстоятельства, которые повергнут логического человека в оцепенение и вызовут растерянность, побуждают архаического homo sapiens к деятельности, вынуждают его пробовать и то, и это. Так ребенок, не доверяя словам родителей (убеждающих чего-то не делать, так как это плохо, или заставляющих сделать нечто, потому что это хорошо), все равно попытается осуществить негативный с точки зрения предков опыт. Древние люди должны были экспериментально испробовать все варианты, чтобы убедиться (не путем умозрительных рассуждений, а на собственной шкуре, собственных ощущениях и переживаниях) и выбрать наиболее подходящий образ действий.

Чтобы каждый раз заново не переоткрывать открытое и не подвергать опасности новое поколение, возникли ритуальные формы социального поведения. Единственным авторитетным примером для подражания мог служить и стал им мифологический прецедент, то есть события, произошедшие с героями священных сказаний в достопамятные времена. Именно эти происшествия требовали повторения, что и соблюдалось со всей строгостью закона. Необходимость ритуального поведения подтверждает, что сакрализация есть способ закрепления в сознании жизненно важных ценностей. В условиях избыточного мышления повторение - это модель поведения, которая не позволяет прорваться в сознание панике и растерянности, удерживает наплыв негативных эмоций, останавливает обрушившийся на сознание поток значений, не давая им захлестнуть и утопить рациональное «Я», рациональный центр личности.

Пока мысль действует не в пределах готовых схем, остается неприрученной, она не видит контраста и противоречия. В то время как логика избегает противоречий, мифологическое мышление выбирает и то, и это, строит суждение как взаимодополнение противоположных смыслов. Силлогизм - насилие над воображением и мифологическим мышлением, закон которого - целостность, а не линейная ясность. В своем стремлении к целостности мысль движется по пути наименьших усилий. Выбор средств не ограничен: возможны любые ассоциации, вплоть до совершенно абсурдных, впрочем, при анализе обретающих смысл. (Кажется, что современная философия с ее любовью к невероятным затратам усилий, к усложненности и витиеватости языка, стремлением к хаосу и разрушению смыслов опровергает выдвинутый тезис. На самом деле данная тенденция отражает назревшую необходимость вырваться из оков логики.) Мысль не всегда действует в границах очевидного и проверяемого, поэтому логика не во всех случаях оказывается действенной. Мифологическое сознание готово к допущению антинормативного. И сегодня, как только мышление оказывается в ситуации кризиса, надлома, тупика, непременно запускается механизм мифологизации. Все происходит таким образом, словно мифологизация - неотъемлемое свойство мышления, эпифеномен, сопутствующий самому мыслительному процессу.

О мышлении не получается сказать что-либо вразумительное даже тогда, когда оно совпадает с познанием, то есть начинает рефлексировать над собой, формирует представления о знании и способах его обретения. Мышление вынуждено определять само себя, будучи одновременно объектом и субъектом себя самого. Непреднамеренность, случайность мышления, вытягивающая человека из уютной имманентности и целостности бытия, заставляющая его выйти из собственного оцепенения разума, ощущается как взлом и насилие. Об этом говорит Ж.Делёз: «Существует только невольная мысль, вынужденно вызванная в мышлении, тем более совершенно необходимая, что рождается она путем взлома, из случайного в этом мире» [108, с. 175]. Такая ситуация хорошо знакома в ощущениях архаическому человеку, но совершенно непонятна современному.

Пожалуй, все авторы согласны с тем, что среди всех живых существ мышление свойственно именно человеку, и появляется оно не сразу с рождения homo, но приходит на определенном этапе эволюции. Истоки его появления остаются неразрешимой загадкой. «Какие же это силы лишают мышление ”врожденности” и обращаются с ним как с тем, что существовало не всегда и насильственно начинается?» - спрашивает Делёз [108, с. 171]. Действительно, какие стимулы заставляют мыслить природное существо, давая ему возможность стать человеком? Не может быть, чтобы изначально homo был лишен инстинктов. По-видимому, они ослабевали прямо пропорционально развитию разума и становлению культуры. Или начало мышления связано с расточительностью природы, распорядившейся таким образом, что у человека оказалось больше нейронов, чем необходимо для животного, природного, естественного существования. Дж.Серл полагает, что «феномен избыточности нейронов - в отличие от больших пальцев рук, - и есть ключ к тому, как мы освободились от охоты и собирательства и создали философию, науку, технологию, неврозы, рекламу и т.д.» [378, с. 43]. Возможно, увеличение объема мозга и произошло в результате мутаций, вызванных повышенным радиационным фоном на месте рифтового разлома в области Восточной и Южной Африки, где были обнаружены останки древнейших гоминид. (Об этом пишет И.Э.Лалаянц, ссылаясь на теорию Г.Н.Матюшина [205]). Но гипотеза остается гипотезой и обладает не большими доказательными возможностями, чем все другие. К тому же неясно, породила ли цефализация способность к мышлению, или увеличение объема мозга вызвано необходимостью мыслить.

Если появление мышления открывает возможность для становления человеческого, естественно предположить его вне-человеческие предпосылки. Попытки обосновать мышление за пределами мира культуры, как и в случае с религиозным чувством, сводятся к двум прямо противоположным концепциям. В одном случае утверждается божественное происхождение разума и способности мыслить. В другом случае стремление к мышлению расценивается как специфический инстинкт, способность мыслить является врожденной, кроется в биологической природной основе. Можно согласиться с последователями теории психоанализа в том, что существуют какие-то бессознательные процессы, побуждающие мыслить, являющиеся импульсом к познавательной деятельности. Но согласиться с идеей М.Бертрана, будто мыслительная деятельность возникает вследствие расщепления психики от действия двух противоположных принципов: принципа удовольствия и принципа реальности, можно лишь с большими оговорками [43]. Надо учесть, что Фрейд, когда рассматривает действие двух этих принципов применительно к культуре, говорит не о ее рождении, а о ее функции. Как и в случае с происхождением религии исследователь подменяет вопрос о причине и истоках проблемой значения, функциональной роли. Изобретатель психоанализа отнюдь не рассматривает столкновение противоположных тенденций как источник возникновения культуры, но как источник тревоги и неудовольствия человека запретами. Он анализирует действие культуры, которая в целях адаптации, создания для совместного существования сообщества, группы, ограничивает стремление к удовольствию.

Когда Фрейд говорит о сублимации как способе преобразования энергии либидо в творчество, он вовсе не подразумевает, что любая «теоретическая деятельность имеет эротическую основу», как интерпретирует концепцию М.Бертран. Задаваясь вопросом, что побуждает человека мыслить, автор утверждает, что «взрыв мыслительной деятельности» происходит из страха потерять объект влечения. Во-первых, непонятно, почему этот страх непременно возникает. Во-вторых, если начало мышления, действительно, было бы связано с психическим потрясением подобного рода: утрата объекта, на который направлена энергия либидо, - то необходимо предположить наличие мышления у животных. Но Бертран не останавливается на этом и развивает идею дальше, из страха потерять объект влечения он выводит страх смерти: «утрата объекта = утрата я» [43, с. 38]. Субъект в мысли борется с провалом в небытие, мышление удерживает его в бытии. Вновь отмечаем, что спекуляции автора касаются не истоков и функционирования мышления. Если существует врожденная способность к мышлению, она должна действовать как самостоятельный инстинкт, не нуждающийся в других инстинктивных обоснованиях. Неудовлетворенные инстинкты могут стать стимулом для мышления о том, как достичь цели, но не могут быть стимулом для мышления как такового.

Не имея возможности обнаружить истоки мышления, можно с уверенностью сказать, что первоначальные усилия к осознанию нашли отражение в мифе. Последний позволяет приблизиться к пониманию законов мышления, обнажает действия и операциональные ступени осознания, которые привели к современной логике. К.Леви-Строс, размышляя о тотемистических представлениях, приходит к выводу, что мифологическое мышление также подчинено логике, но мы не можем проследить движение «неприрученной» мысли, поскольку она избирает окольные пути. Она движется рикошетом, предпочитая маленькие участки окружного пути, длинной, однонаправленной, линейной траектории [216, с. 126-130]. Вероятно, так затрачивается меньше усилий. Кроме того, при такой траектории движения сознанию предоставлено больше ориентиров, есть за что зацепиться, в ход пущен любой подручный материал, всякий попавший во внимание наглядный образ. По этой причине миф всегда чрезвычайно конкретен. Часто он кажется абсурдным. Но только потому, что нам неизвестен смысл, возникший в результате предшествующих мыслительных операций. Образы, которыми оперирует мифологическое мышление, выглядят невразумительными и нелепыми. Нам неизвестен контекст существования мифа, что делает его невнятным, так кажется необъяснимым любой археологический фрагмент, найденный на несоответствующем месте.

Логика мифа непонятна, потому что детерминирована иными целями, в отличие от рационального мышления, стремящегося к ясности. Мифологическое мышление имеет ярко выраженную тенденцию к целостности, иногда в ущерб ясности. Ясность обосновывается деятельностью, практикой. Целостность находит свою опору в аффектах. Ясность открывается на уровне фрагмента мира. По большому счету, целостность - единство со всем миром. Сознание не в силах охватить целостность. Она может быть схвачена только в ощущениях, выражена не иначе, как в символах. В осмыслении ощущение целостности предстает как чувство слияния с универсумом, тождественности с космосом. Когда человек пытается вывести эти смутные образы на уровень рационального сознания, поиски целостности приобретают характер установления самоидентичности в масштабах макрокосма или микрокосма, в зависимости от того, с чем человек соизмеряет самого себя. Идентификация может строиться как самоотождествление со всем миром (мифология первичного Антропоса). Ощущение целостности человек испытывает и тогда, когда улавливает свою тождественность социуму. Родство с коллективом, например, может быть символизировано образом тотема. Человек архаической эпохи соизмеряет себя (хотя не отдает себе отчета в том, что такое «я») с плохо знакомыми предметами, не обладающими полной определенностью и ясностью, не имеющими очерченных границ. Любой объект - он же и другой объект. Человек - это человек-зверь, богочеловек. В условиях тотальной целостности демаркационные линии отсутствуют, господствует принцип тождества.

Мифологическое сознание стремится к целостности не потому, что таков его идеал, а потому что мышление делает его расколотым. Мышление, совершающее надлом цельности и единства ради дифференциации и различения. Невозможность пребывать более в имманентном неразъединенном космическом состоянии - таков первый очевидный эффект начала мышления. Процесс антропологизации представляет две одновременных тенденции, вероятно, являющих две стороны медали: осознание собственного Я, но и осмысление порядка всех тех вещей, существующих помимо и независимо от Я. Акт мышления начинается с расщепления сознания на Я и не-Я. Словом, распознавание объектов, присущих им качеств и свойств с целью определения, происходит параллельно открытию себя. «Только вместе с обретением картины оформленной действительности переживаний он обнаруживает и самого себя как “субъекта”, как монадический центр в многообразии существующего», - пишет Э.Кассирер [165 ; т. 3, с. 79].

Мифологическое сознание - это сознание в состоянии напряжения, сознание, осуществляющее интенцию, направленное на объект, который оно хочет осознать, то есть, овладеть им, сделать своей собственностью, включить в свои рамки. Это сознание в состоянии неуспокоенности, вызванной неясностью, требующей движения. Поэтому миф возникает каждый раз в процессе познания как неотъемлемое свойство сознания.

Размещено на Allbest.ru