Позиции Новозаветной и анархической этики по вопросам социальных отношений

Теперь обратимся непосредственно к тому, что увидел в раннем христианстве и его более позднем развитии П.А. Кропоткин. По мнению исследователя, главное отличие христианства от предшествовавших ему религий состояло в том, что вместо жестоких богов, велениям которых должны были подчиняться люди, эта религия выдвинула в пример людям, а не в устрашение - идеального богочеловека, любовь которого к людям - ко всем людям без различия дошла до самого высокого подвига - смерть на кресте, ради спасения человечества от власти Зла.

«Вместо страха перед мстительным Богом Ветхого Завета или перед другими богами, воплощавшими силы природы, проповедовалась любовь к жертве насилия, и нравственным учителем в христианстве было не мстительное божество, не жрец, не человек духовной касты и даже не мыслитель из числа мудрецов, а человек из народа. Жизнь Христа протекала не в храмах и не в академиях, а среди бедноты, и из той же бедноты, а не из служителей в храмах, вышли апостолы Христа». И хотя в итоге сложилась христианская «Церковь», в смысле - правительство «избранных», с неизбежными пороками всякого правительства, то, с точки зрения Кропоткина, это представляло серьёзное отступление от воли основателя религии (тут весьма спорное утверждение, т.к. теперь считается, что христианство как религия начала складываться только при апостолах), как бы потом это ни старались оправдать ссылками на книги, написанные много лет спустя.

Кропоткин обратил внимание и на ещё один важный аспект - могущество христианства заключалось ещё и в том, что руководящей нитью жизни человека ставилось не его личное счастье, а общественный идеал, за который можно было бы отдать свою жизнь. Идеалом христианства были не военные или гражданские подвиги героев древнего мира, а человек или богочеловек, восставший против пороков общества и отправившийся на смерть за свою проповедь, состоящую в признании равноправия всех людей, в любовном отношении ко всем и в прощении обид (вместо всеобщего правила обязательного отмщения обид).

Но именно эти основы христианства, придавшие ему такую силу и распространившие его «вихрем» по Римской империи, начали смягчаться в проповедях, а позднее вовсе забываться - в христианство вкрался оппортунизм. Произошло это отчасти потому, что «создалось ядро людей, утверждавших, что они, на которых лежит совершение обрядов и таинств, сохраняют учение Христа во всей его чистоте и ведут борьбу против постоянно возникающих ложных его толкований». Правда, Кропоткин допускал, что уступчивость апостолов можно объяснить жестокими гонениями, и она была лишь видимой, тогда как ядро христианских общин держалось чистоты учения.

Располагая современными ему данными библеистики, Пётр Алексеевич предполагал, что гонения могли стать причиной, по которой христианские проповедники, готовые сами погибнуть за веру, могли в своих посланиях к верующим делать второстепенные уступки, с целью уберечь молодые общины. Но худшее, по мнению Кропоткина, начало происходить с вхождением в христианскую мифологию элементов дуалистических верований Востока, что позволило христианской Церкви широко использовать миф о могущественном дьяволе, чтобы с огромной жестокостью истреблять тех, кто дерзал критиковать ее ставленников. Затем, обратившись в государственническую церковь, теперь уже официальное христианство забыло своё некогда основное отличие от всех предшествовавших религий. Оно забыло прощение обид, представители церкви со временем стали владельцами крепостных, как и светские правители, и обрастали такой же или схожей властью, за нападки на которую жестоко наказывали. Т.о. Кропоткин подытоживал, что уступки властям, которые делались ещё первыми последователями Христа, далеко увели христианство от учения его основателя. Прощение личных обид было, по сути, отвергнуто, как балласт, и потерялось то, что составляло основное отличие христианства от всех предшествующих религий. «В борьбе с жадностью рабовладельцев и торговцев рабами христианство оказалось бессильным. Рабство продолжало держаться, пока усиленная производительность машин не дала возможности наживаться наемным трудом быстрее, чем трудом рабов и крепостных, и пока сами рабы не начали восставать». «И потребовалось пятнадцать веков, прежде чем некоторые писатели, порвав с религией, решились признать один из христианских заветов - равноправие - основой гражданского общества».

Итак, на примере П.А. Кропоткина, мы постарались наглядно показать в каком духе русская радикально мыслящая интеллигенция рубежа XIX-XX в. относилась к наследию христианства и христианской этике первых веков. Но так ли был далёк идеал того общества, к которому стремились европейские и русские революционеры XIX - нач. XX века (в эпоху кризиса цивилизации) от идеалов Евангельской этики? Похоже, что нет, однако в то время «атеизм» был синонимом вольномыслия, нонконформизма и жажды истины, а значит ругать религию и церковь было данью духу времени.

Глава 3. Сравнительные особенности анархической и христианской этики

В анархическом действии главное - воспитание чувства социальной ответственности в человеке, благодаря которому смогут быть вытеснены бюрократия и капитал, на смену которым придёт самоуправление. Формально, всё остальное в анархизме - производное.

Важной для понимания анархической этики и её основательными связями с христианской этикой является позиция относительно социума, выраженная в популярном анархистском лозунге: «Наше Отечество - всё человечество». Этот лозунг на первый взгляд является антропоцентричным и тем самым противоречит христианской формуле «Господу Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи». Но всё та же христианская евангельская мораль утверждает братство всех людей, как детей Божиих, и этой позиции вторит Христос, отвечая на вопрос, какая из заповедей главная: «...возлюби Господа Бога своего всем сердцем своим, и всею душою своею, и всем разумом своим. Это главнейшая и первая заповедь. Вторая же подобна ей: возлюби ближнего своего как самого себя». Разумеется, Отечеством христиан является Царствие Небесное, но любовь к ближнему есть исполнение Божьей воли, через которое обретается это Царство.

Здесь стоит обратить внимание на то, как анархисты смотрят на понятие детства и воспитания, в том числе потому, что учение Христа также носит назидательное, стало быть, педагогическое начало, и потому, что сами анархисты XIX века признавали невозможность достигнуть стадии анархического устройства общества только лишь с помощью революции. По этой же причине Кропоткин, после революции 1917 года в России поддержал переходный этап преобразования общества. С точки зрения Кропоткина, у которого была масса последователей, как при жизни, так и после его смерти, уважение к детству и любовь к ребёнку - это лучшие качества, которые были выработаны человечеством на протяжении всей его истории. Он приводит любопытный пример обезоруживания преступника детской улыбкой. И отмечает, что подобное отношение исчезает, поскольку в капиталистическом эксплуататорском обществе ребёнок стал рабочим скотом. А общество убивает детей нравственно. По этой причине ребёнок начинает ненавидеть школу, ведь его талантливую и гордую личность просто задавили. По этой причине дети озлобляются. И только те дети, которые не имеют стремлений к самостоятельности (в силу ли природных особенностей или в силу забитости) доживают до взрослого состояния и являются воспроизводящим ресурсом для буржуазного общества. Более того, Кропоткин отмечал ещё в XIX веке то, что мы имеем возможность наблюдать в современном обществе, где показателем успеха продолжает оставаться материальное положение. А именно - девочку (это в век, когда эмансипация являлась острейшим вопросом среди прочих социальных вопросов), воспитываемую в буржуазном духе, приучали быть «женщиной» с раннего детства: роскошная одежда, походка, манеры куртизанки, когда она ещё не достигла половой зрелости. Цель такого воспитания - удачное замужество, что анархистами воспринималось как продажа замаскированная продажа девочки. В этом смысле анархическая этика вторит Евангелию: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие». Поскольку буржуа своим празднеством, богатством и низменными желаниями развращает и женщину, и детей, развращает суть созидательного начала в человеке, что приводит к вырождению искусства.

Испанский анархист, теоретик и практик либертарной (анархистской) педагогики, Франсиско Феррер (1859 - 1909 гг.) заметил, что «бунт против угнетения - это вопрос истинной эстетики, чистого равновесия между людьми». Конечно, Феррер, будучи испанцем XIX века, пребывал, вероятно, в более агрессивном настроении, относительно государства и Церкви, чем тот же Кропоткин, поскольку Испания оставалась наиболее консервативной страной Европы с наибольшим уровнем влияния Католической церкви на консервативные общественные устои. Однако Феррер был и анархистом своего времени, знакомым с трудами единомышленников, а потому его мысли вполне сопоставимы с тем, о чём задумывались его современники-единомышленники. Феррер считал, что школа для богатых детей обучает их принципам сохранения собственных привилегий и использованию своих преимуществ. Цитируя коллег и единомышленников, он писал, что школа либертарная совместно с родителями должна оставаться пассивной, развивая ребёнка, словно отдельную жизнь, с учётом её динамичности, внутренних и внешних факторов, особенностей, т.е. помогать естественному развитию врождённых задатков. Ещё одно предложение, с которым выступают сторонники либертарной школы - это весьма популярная, даже передовая идея в наше время - игровая форма образовательного процесса. Однако анархисты видят в таком методе иные цели, нежели теперь, но схожие с идеей развития умения работы в коллективе. Они писали, что игра способна развивать в детях альтруизм, в противовес эгоистическому началу в человеке, порождённому законом наследования. Тогда как эгоизм развивает в детях деспотическое начало, игра, при умелом руководстве педагога или родителя, способна взрастить практическое чувство солидарности.

Интересную параллель можно провести, исходя из слов Франсиско Феррера: «Для детей невозможно сделать достаточно. Тот, кого не интересуют дети, не заслуживает того, чтобы кто-то интересовался им самим, потому что дети - это будущее. Но заботы о детях должны управляться здравым смыслом; доброй воли недостаточно; необходимы также знания и опыт». Эта мысль удивительно перекликается с Евангельскими словами Христа: «Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное; итак, кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном. И кто примет одно такое дитя во имя Мое, тот Меня принимает; а кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской». Кроме того, красной нитью сквозь Новый Завет проведена мысль о том, что люди, христиане - дети Божьи, и за них Он пострадал на кресте. Разве стало бы человечество столь же интересоваться единым Богом, если бы Он сам не проявил к своим детям такого внимания. В этом явлении и выразилось различие средиземноморских языческих верований с христианством, в IV веке распространившемся по всей Римской империи.

Феррер, незаметно для себя, вторит ещё одной базовой христианской догме о непогрешимости Бога Творца. Он заявляет, что анархисты не согласны с Руссо, который утверждает благость всего, что исходит от Создателя, и что всё портится в руках человека. На первый взгляд видно, что Феррер не верит в абсолютную благость деятельности Бога. Но он продолжает (подобные противоречия были естественны для анархистов XIX века, что мы показали на примере взглядов Кропоткина выше): «Что это за идея о создателе, чью работу могут испортить люди, сами продукты рук этого создателя? Это значило бы, что один продукт может испортить другие! Если бы рабочий создавал такие продукты для своего хозяина, его живенько бы уволили, как разгильдяя и неумёху». И далее: «Обучение должно начинаться, когда сам ребёнок попросит об этом» - опять повторении Евангельских слов и сути свободной воли человека в христианском понимании.

Кроме того, либертарные педагоги полагали, что в современном им обществе люди, независимо от возраста, готовы трудиться лишь потому, что втайне верят в оплату своих заслуг. Этим манипулирует правительство путём выплат премий, выдачи наград, орденов и т.п. Они видели в этом наследие христианства: вечная жизнь за правильно прожитую жизнь земную. Сложно не согласиться с этим утверждением, если не принимать во внимание тот факт, что в Новом Завете нет призывов к конкуренции между людьми. Наоборот, слова Христа в Евангелии чётко разграничивают награду земную и Небесную, называя тех, кто совершает благие поступки напоказ - лицемерами, получающими награду при жизни. Тот же, кто поступает искренне, а не ради земной славы, получит награду от Бога. С такой точки зрения, предложение либертарных педагогов времён Феррера по ликвидации обозначенной ими проблемы вполне совпадает с христианским духом свободы. Они предлагают педагогам вдохновлять детей на любовь к труду без произвольных санкций, не учить детей конкуренции и соревновательности, чтобы они понимали всё разнообразие самих людей и красоту окружающего мира в его разнообразии. Известный французский теоретик анархизма Элизе Реклю так написал Ферреру: «Рано или поздно, но всегда слишком скоро, наступает время, когда школьная тюрьма заключает ребёнка в своих четырёх стенах; я говорю тюрьма, потому что школьные учреждения почти всегда таковыми и являются, потому что греческое слово «школа» уже давно утратило своё первоначальное значение досуга и праздника».

Итак, мы видим, что вопрос воспитания - очень важный для анархистов вопрос. Конечно, некоторые теоретики анархизма (например, Кропоткин) несколько идеализировали человечество. Существовала определённая убеждённость в том, что если освободить людей от всевозможных проявлений власти (государственных институтов, принуждения), то в человеке раскроется его потенциал. Действительно, некоторые анархисты полагали, что человек изначально добрый и хороший, но эти качества в полной мере раскроются, если наделить человека свободой. Утопический взгляд. Но тот же Бакунин или Прудон, последователь Кропоткина Жан Грав, наконец, Франсиско Феррер и другие, были куда меньшими идеалистами. Они полагали, что построение анархического общества - это трудоёмкий процесс, в котором важной и неотъемлемой частью является воспитание и образование. Вместе с тем, данный процесс не может быть принудительным. И данная мысль прямо выходит из христианского наследия, точнее, из Ветхозаветной истории о сотворении мира и человека, и грехопадении. Человек - свободен в своём выборе. Даже Творец не принуждает его. Но если человек обращается добровольно к Богу Отцу, то последний по-отечески наставляет, воспитывает.

3.2 Анархическая критика правительства и взгляд на будущее общество

Во второй главе нашего исследования мы показали позицию новозаветной этики по отношению к государству и проявлениям человеческой власти. В данном параграфе речь пойдёт об отношении анархистов к правительственным институтам, где мы постараемся выявить связь между анархистской и новозаветной этикой.

Разумеется, анархия предполагает отсутствие всякого государства. Однако стоит разобраться, как теоретически обосновывали данную фундаментальную позицию анархисты, в том числе, подбирая морально- этические основы своей позиции. И поскольку нас интересует анархическая этика в качестве ответа вызовам современности, мы будем преимущественно рассматривать труды тех теоретиков анархизма, которые критиковали государственные системы индустриальной эпохи, и соответственно, бывшие «родителями» тех систем, которые сложились к началу XXI века.

Кропоткин, вспомнив мысль Герцена, высказанную последним в середине XIX в., развил её, предсказав бесконечные многолетние европейские войны. При этом позиция его весьма жёстка, хотя совершенно изучена в современном научном историческом мире, в качестве вопроса о характере войн в различные эпохи. Речь идёт об указании Петром Алексеевичем на тот факт, что в прежние времена войны велись за царя или короля, за его владения и статус, в современном же мире (речь о конце XIX века, хотя в наши мало, что изменилось), войны ведутся за неприкосновенность доходов крупных предпринимателей и рост их капиталов, т.е. за благосостояние капитализма. Однако данный факт не афишировался во времена Кропоткина, теперь же все спокойно говорят, что страны воюют за ресурсы: нефть и газ. С точки зрения новозаветной этики подобное положение дел совершенно нельзя оправдать. Ведь учение Христа прямо гласит: «...если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною». И другое: «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя». Вторая цитата важна потому, что Христос не сказал: кто положит душу за деньги олигарха или за доходы государства, но положит душу за друга. Так что, даже если тут этика новозаветная и этика анархистская исходят из разных мотивов, указывая на ужас современной войны, но они обе указывают на такой ужас.

Наконец, с точки зрения анархистов, всякое правительство корнями уходит в историю формирования государственности. В историю, когда король был просто главой «шайки разбойников», которым отчаянно сопротивлялись средневековые европейские города, стремившиеся к самоуправлению. Тут примером могут послужить города торговых гильдий, таких как германская Ганза или древнерусская Новгородская республика, долгое время не подчинявшаяся князьям. Подобная мысль, изложенная Кропоткиным почти 130 лет назад, существует и в современной исторической науке по вопросу о формировании древнерусского государства, где князь с дружиной - это военная сила, насильно предоставляющая защиту местному населению от других подобных сил, разумеется, за определённую плату. Со временем происходила легитимизация власти короля/князя на том основании, что он защищает земли, с которых собирает дань/налог, а причина такого положения дел забывалась.

Также для анархистов является объектом критики закон, как правовая норма. Более того, закон, с точки зрения анархической морали, является тем, что власть (правительство) использует в качестве панацеи от любых проблем: будь то плохая дорога или продолжительность рабочего дня, или регламентация общественной инициативы, или какие книги являются историческим источником, а какие экстремистской литературой (без учёта давности издания и цели применения). Здесь анархисты критикуют узость взгляда правительственных институтов. А именно то, что инициативы со стороны простого населения (не наделённого властными полномочиями) могут оказаться более действенными, чем действия правительства, а это может привести (и приведёт) к дискредитации самого правительства. Но итогом такой ревности становятся глупые или же просто бесполезные законы. А исторически сложившаяся вера широких масс населения той или иной страны в необходимость наличия правительства приводит к тому, что люди верят в практическую способность закона (решения, написанного на бумаге) разрешить материальную или этическую проблему. С точки зрения христианской этики проблема человеческой государственности восходит к ветхозаветной книге Царств и сюжету о пророке Самуиле и первом иудейском царе Сауле. Этот сюжет показывает то, как человеческое начало в иудеях победило, они отказались от теократии, возжелав царя из числа людей. Учитывая понятие первородного греха, иудеи променяли божественное управление своим народом на власть грешного (как ни крути) человека, пусть и самого благородного (Саула Бог заменил Давидом). В качестве отступления напомним, что Бог и тут придерживается идеи свободной воли своего творения. Но Бог не потакает творению, Он охраняет замысел свободы (к которому так стремятся анархисты), Он даёт ему возможность сравнить собственный выбор с тем, что предлагает Творец, выбор при этом свободен. И здесь анархисты в лице Кропоткина вторят:

«Законы, которые были вначале сборником обычаев, необходимых для охранения общества, - стали теперь исключительно орудием для поддержки эксплуатации и господства праздных богачей над трудящимися массами».

Есть ещё любопытное наблюдение. Как сторонники, так и противники власти и Церкви любят цитировать слова ап. Павла из 13 главы послания к римлянам: «Всякая власть от Бога». Но дело, как всегда, в переводе. Смысл передан не достаточно точно. В тексте, послужившем источником для перевода на церковнославянский язык, речь идёт не о том, что всякая власть происходит от Бога (в мире всё происходит по воле Бога), а о том, что всякая власть под Богом ходит. Власть - не самостоятельная богиня. Текст для римлян писался, которые обожествляли светскую власть (император - божество). Но у ап. Павла пафос в том, что любой начальник - это Божий слуга. Т.е., получил власть - будь добр нести ответственность. А если такой властитель не следует Божьей воле (а мы выяснили во второй главе позиции новозаветной этики), то к такому властителю большие вопросы. Тут стоит отметить идею того, что с т.з. Нового Завета, князь мира сего - дьявол. Получается, что властитель, нарушающий этические предписания Нового Завета, он совершенно не от Бога, но наоборот. Это то, чего не заметили и не использовали анархисты XIX и XX вв.

Несмотря на некоторые недостающие, как может показаться, пробелы в построении анархической этики, она остаётся наследником христианской культуры. Кропоткин ярко замечает, что защитники власти, говоря о благотворном влиянии законов и целительных особенностях наказаний, не пытались выявить растлевающие их же последствия. Т.е. не соизмеряли пользу и ущерб. Кропоткин, будучи атеистом на словах, пишет, что надо задуматься о том, сколь низкие страсти пробуждаются в людях, при виде пыток преступников. Он замечает не менее страшную вещь: порождения разврата в обществе поощрением доносительства за деньги. Не Иуда ли предал праведника за тридцать серебренников.

Кропоткин выражается как самый настоящий христианин, говоря, что народы, менее культурные (и потому, менее заражённые предрассудками о власти) сознают несчастие того, кого называют «преступником». Наказывать телесно такого человека бессмысленно, ему надо помочь братской заботой, поселить среди честных людей. В лице прочих анархистов Кропоткин провозглашает: «Свобода, Равенство и Солидарность, - вот те принципы, та неразрушимая плотина, которую мы можем противопоставить инстинктам известной части нашего общества». И здесь Кропоткин, словно на уровне архетипического своего сознания обращается к понятию покаяния, отсутствию телесного наказания в христианской морально-этической системе. Человек наказывается последствием греха сам.

Анархическая этика вертится далеко не вокруг идеи свержения правительства. Наоборот, просто свержение правительства, с т. з. анархистов - это идея буржуазной революции. Говоря современным политическим языком - идея либеральная. Для анархистов важна ликвидация самой иерархии в обществе, что возможно при высоком уровне сознательности каждого индивидуума. В это есть прямое наследие анархической этики этике новозаветной. Идеалом тут служит вера в смелость, самоотверженность и способность жертвовать собой, которые столь же заразительны, как и трусость, и покорность, и паника. Но именно те положительные качества солидарности позволяют меньшинству преобразовать всё общественное большинство. Это так, как однажды небольшие группы христиан преобразовали всю Римскую империю.

Однако взглянем на чуть менее наивную позицию последователя и друга Петра Алексеевича - Жана Грава. В 1895 году вышла его работа «Будущее общество», в которой он пишет о немыслимости организации революции в те дни. Он говорит, что эпоха, когда люди воспламенялись речами трибунов и шли на приступ правительства, прошла. Да, говорит Грав, писатели и ораторы всё ещё влияют на человеческие умы, но во времена критицизма оно весьма ограничено, а потому, хотя и важно, и значительно, но среди всей совокупности действующих сил эпохи - ничтожно. Грав тут делает любопытное замечание, если когда-то и существовала такая особенная сила слова, то теперь её просто нет. «В наше время народным вождём можно сделаться лишь под условием: не выдвигаться вперёд толпы; толпа следует только за тем, кто умеет идти шаг в шаг с нею...». Далее Грав продолжает, что даже подобные вожди только потому увлекли толпу, что толпа ранее сама осознала необходимость борьбы. В развитии данной мысли Грав, словно выводит причинно-следственную связь, подобную новозаветной истории. Он пишет, что ищущий истину не озабочен тем, есть ли у него последователи, он просто пропагандирует истину в доступной для толпы форме. И даже если ему удалось утвердить в истине ничтожно малое количество людей, оторванных от толпы - это уже победа пропагандиста, всё остальное сделают время и история, как череда событий. Такие замечания Грава, словно повторяют историю христианства, вернее, распространения христианской этики. Сначала Христос, затем апостолы и первые последователи, затем первые христианские общины, наконец, единая Церковь, хотя и сильно институциоализированная иерархическая структура. Грав делает наблюдение о революции, которое схоже с апокалиптическими представлениями христианства. Труды мыслителя, с т.з. Грава, не способны ускорить революцию (сравним с деятельностью Христа и апостолов по установлению Царствия Божия на Земле), для этого надо, чтобы народ осознал её необходимость (уверовал), только вера народа в революцию способна сделать её неизбежной. Социальная революция, по Граву, не может совершиться в несколько дней, но в несколько лет или во времена жизни нескольких поколений. Он пишет: кто может знать это?». Достаточно вспомнить тут евангельские слова Христа, о том, что никто, кроме Бога Отца не знает времени Второго пришествия, но известно, что христианский род сохранится до тех времён.

От чего не случилось подлинной христианской революции ещё в Римской империи? Анархический ответ нам видится в словах Жана Грава, хотя сама мысль вытекает из многих косвенных признаков хода истории. Начало борьбы за лучшее и её окончание наступит только тогда, когда само человечество стряхнёт с себя оковы. Для анархистов, оковы - это социальное неравенство и психологические установки, сложившиеся под влиянием общества, при формировании личности. Для христиан в роли оков выступает грех. Однако, как мы писали выше, социальное неравенство, с т.з. новозаветной этики, не есть норма, но то, от чего необходимо уйти. Здесь можно вспомнить слова из послания Петра: «Не медлит Господь исполнением обетования, как некоторые почитают то медлением; но долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб, но чтобы все пришли к покаянию». Грав строит свою анархическую логику на том, что революция - часть эволюции, а не её качественная противоположность. И потому революция не способна заменить человечеству эволюционный фазис. Это одна из центральных мыслей французского мыслителя. Находим параллель у Элизе Реклю. Он утверждает, что во всяком явлении можно наблюдать действие эволюции в двух направлениях: созидательном, возрождающем и разрушающем, ведущем к смерти. В этом безусловно есть рациональное зерно, как некогда у водяных существ в ходе эволюции исчезли одни органы и появились новые, пригодные для жизни на суше.

Добавим, что Грав говорит про себя, как про противника только силового метода осуществления революции, поскольку такое мнение - политиканство. Ведь сила способна уничтожить то, что действительно необходимо уничтожить с т.з. анархизма, но созидать такая сила не способна. Грубой силе всегда нужна поддержка в виде морали, веры в провидение, мифов. Вместе с тем, по Граву, сила - это то, что мы можем противопоставить попыткам порабощения. Правда, Грав говорит о силе физической, несколько упуская тот факт, что человек способен оставаться свободным внутри, даже при порабощении физического тела.

Для Жана Грава остался открытым вопрос, что было причиной прогресса человеческого общества - пресловутая конкуренция в борьбе за выживание (вследствие первородного греха) на самых ранних стадиях развития первобытного общества или нечто иное, например, взаимопомощь. Но он делает вывод, что в момент осознания полезности взаимопомощи (ассоциаций), наиболее сильные индивиды воспользовались таковыми ассоциациями, с целью паразитирования. Но что важно в мыслях Грава, что вторит христианской новозаветной этике - личности нет дела до прогресса, если прогресс будет возможен только при порабощении личности. Это отлично коррелирует с идеей о спасении души (и тем, что упустили протестанты в своём стремлении к земному успеху) - ведь всякая душа уникальна, и человек - сын Божий, к сыновьему долгу он должен стремиться, а не к жертве ради прогресса. Это не означает, что прогресс - плохое явление, с т.з. христианской этики, но приоритеты должны быть расставлены грамотно. В этом и заключается параллель мыслей Грава и новозаветной морали.

Насколько ничего не меняется в человеческом мире ценностей, можно проследить по морально-этическим основам многих древних религий, по мыслям анархистов XIX века и просто, наблюдая за современным нам положениям вещей. Грав пишет, что в его время силу в обществе представляют не ум и нравственность человека, даже не его физические качества, а скупое наличие денег, являющееся фактором успешности. Тогда как человек, обладающий всем, чего нет у богатого, но будучи сам бедным (пролетарий, говоря языком XIX века), не сможет использовать свой потенциал. Страшные слова, страшные замечания анархистов, с т.з. христианской этики. Ведь именно о личностных качествах вторит Христос и его учение.

Цитируя Геккеля, Грав примечает ещё одну особенность современного общества, сохранившуюся до его времён и до наших. Для нашего общества диким является факт убийства «неполноценных» новорожденных, как было принято у древних индейцев или спартанцев (последнее время про последних это знание оспаривается в научном сообществе), зато сотни тысяч молодых людей, гибнущих на войне, будучи призванными в армию - это нормально. Далее Грав оказывается более тривиальным для анархической мысли, указывая на то, что необходимо создать такой общественный строй, в котором личности будут заинтересованы во взаимопомощи. Вместе с тем, данная тривиальная идея потому тривиальна, что исходит из нетривиальности новозаветной этики, лежащей в основе европейской культуры: любовь к ближнему, солидарность, первые христианские общины - всё, о чём мы писали первой главе нашего исследования. При этом Грав говорит, что соперничество само по себе является полезным, но всеуничтожающая борьба, которая присуща соперничеству в нашем обществе, должна быть заменена благородной конкуренцией, в результате чего борьба за личную жизнь будет заменена борьбой за жизнь вообще, тогда и произойдёт замена всемирной ненависти всемирной любовью.

Ненависть социалистов, интернационалистов, даже многих анархистов (напр. Бакунина) к религии и понятию Бога отрицается у Грава. Грав мыслит глубже: «Да, народы нам братья, но если поскрести этих интернационалистов... <...>...то скоро в каждом найдёшь шовиниста, интернационализм которого примирится с каким-нибудь завоеванием... <...> ...что бы сделать покорённых счастливыми! Они ведь нам братья!». А происходит это потому, что вместо культа Бога пришёл культ Отечества, в буржуазном понимании, когда для анархистов «Отечество - это всё человечество». Однако вспомним лозунг Великой Французской революции:

«Свобода, Равенство, Братство». Но к чему привела эта революция, с позиции анархистов? Появился новый класс буржуазии. Сменивший предыдущих угнетателей, взявшийся за накопление богатств и эксплуатацию неимущих классов, причём с большим усердием, чем старое дворянство. И злодеяния совершались во имя лозунга революции. Во имя Отечества и освобождения мира Наполеон Бонапарт повёл сотни тысяч убийц за собой. Таким образом, подытоживает Реклю, произошло воскрешение прежнего рабства в новой форме. Подобное воскрешение старого в новой форме свидетельствует, по мнению анархистов, о том, что ни одна революция пока не была совершена сознательно. Успех революции только потому был возможен, что вожди были достаточно искусны в руководстве спонтанным порывом масс. Но последствия всегда были одинаковы, сначала массы толкали в бой, а потом призывали к благоразумию, говоря, что лучшее оружие - это избирательное право. Схожую ситуацию с революционностью христианства и его окостенением в церковных структурах мы показали в первой главе нашего исследования.

Но откуда берётся коллективное сознание в массах? Христос в Евангелии говорит: «…ибо где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них». Разумеется, среди коллектива, с т.з. христианского богословия, может проявиться и действие Антихриста. Однако само понимание человеческой психологии, демонстрируемое анархистами, и явная корреляция с христианской этикой, явно присутствует. Реклю описывает следующим образом. Думающие более или менее одинаково люди, составив собрание, могут проявлять уважение друг к другу, тогда собрание не будет подобно зверской толпе. Оставаясь самими собой, эти личности составят единое целое, «как бы высшее существо, сознающее свою волю и осуществляющее её в своей работе».

Анархическая этика жёстко критикует капитализм и либерализм (в т.ч. в современном смысле слова) потому, что эти системы призывают всякого идти в ряды своих адептов и становиться такими же эксплуататорами, пусть и мелкими, но служащим мамоне, а не ближнему. Капитал существует, но проблема не столько в его существовании, сколько в том, что капиталист распоряжается этим капиталом, думая о прибыли, а не о ближних (рабочих и их семьях, наконец, об обществе). Элизе Реклю пишет, что сторонники действующего строя говорят о прогрессе, но в действительности не желают его свершения. Они сами согласны с тем, что современный строй плох, но стремятся к его сохранению. Почему? Реклю делает вывод, что причина этому одна - действующий общественно-политический строй позволяет этим людям обогащаться и жить комфортно. Возникает явление приспособленчества: даже умные люди, понимающие несправедливость строя, оказываются перед выбором, встать ли на сторону сильных мира сего, или уподобиться низшим слоям общества. Понятно, что они выбирают первый вариант, но договариваются со своей совестью, пытаясь себя убедить в том, что все окружающие так же довольны, как и они. Такие безвольные люди оказываются принадлежащими к двум мирам, но для консерваторов они становятся разобщающим элементом, из-за своего образа мыслей, а для революционеров - реакционерами, поскольку не хотят прогресса в действительности. Реклю сам приводит пример из Евангелия (тут он путает, поскольку притча содержится во 2-ом послании ап. Петра), для описания поведения таковых людей: «Лучше бы им не познать пути правды, нежели, познав, возвратиться назад от преданной им святой заповеди. Но с ними случается по верной пословице: пес возвращается на свою блевотину, и: вымытая свинья идёт валяться в грязи».

Что есть свобода, как научиться быть свободным - вот центральная и важнейшая мысль христианства и анархизма. Если христианство под свободой понимает свободу выбора, идеалом которого является выбор в сторону свободы от греха, то анархизм говорит, что научиться быть свободным можно, лишь, пользуясь свободой. Хотите научить ребёнка ходить, не надо пеленать его накрепко. Хотите научить человечество раскрыть весь свой потенциал, перестаньте связывать его ограничителем, под названием государство и капитал - так думают анархисты. Анархо- коммунистов, таких, как Жан Грав, не общество предшествовало индивидууму, а наоборот, поэту не индивид должен покоряться произвольно установленным порядкам в обществе, но порядки должны служить развитию личности. В этой мысли явно ощущается наследие евангельских слов Христа: «Суббота для человека, а не человек для субботы».

Одной из причин, по которой анархисты критикуют государство, есть его карательная функция. Но анархисты утверждают, что в обществе должен быть установлен такой порядок, при котором всякий поступок против общественных законов повлечёт за собой наказание индивидууму, как таковому самому себе. И тут мы вновь наблюдаем параллель с христианской этикой, где грех - это болезнь, за которую Бог не наказывает, но механизм которой сродни тому, как если бы ребёнок дотронулся до горячего утюга, вопреки предостережению. Отсюда выходит и ещё один принцип анархической этики - индивидуальная эволюция, которая приведёт к эволюции социальной. Подобная мысль была озвучена, например, святым Серафимом Саровским: «Когда человек придёт в мирное устроение, тогда он может от себя и на других изливать свет просвещения разума».

Общий вывод данному параграфу можно подвести, исходя из слов Грава: «...пора наступить спасительной катастрофе». Ключевое слово - «спасительной». С т.з. Грава, социальная революция, как часть эволюции, не позволит человечеству превратиться в гигантское общество потребления (каковое мы наблюдаем теперь). Этическая система, выстроенная Гравом сводится к тому, что анархисты являются предтечами, пионерами приготовления пути для народных масс. В этом мы видим параллель с историей о Иоанне Предтече и Христе. Грав и тут подмечает, что таков закономерный ход распространения любых идей: сначала путеводная звезда, потом эволюция общества. Утончённость и многочисленность потребностей человека - вот, что ставят в качестве важной задачи своей деятельности анархисты.

3.3 Анархизм образа жизни в воспоминаниях практиков. Свобода религиозной мысли

В данной части нашего исследования мы рассмотрим две работы, относящиеся к России XX в. и США начала XXI в., чтобы подвести наше исследование к современности и тем вызовам, которые она ставит. Эти работы можно расценивать, как автобиографические сочинения тех, кого мы называем анархистами образа жизни.

Любопытным представляется автобиографический труд советского учёного и анархо-мистика В.В. Налимова «Канатоходец», который сам автор называет летописью XX века. В данной работе Налимов, помимо прочего, предпринял попытку раскрыть мало исследованные страницы истории мистического анархизма в России - эзотерического движения, с которым Налимов был связан в течение 10 лет. Но нас интересует то, как он рефлексирует относительно событий, которые вспоминает и том, как он пронёс анархизм сквозь свою жизнь.

Про труды отца-антрополога Василия Петровича, Налимов пишет так: «К Христианству - институционализированному, с его догматизмом и агрессивностью, он относится как к религии завоевателей. Уместно задать вопрос, звучащий, правда, риторически: кто был ближе к Христу - непросветленное язычество или отяжелевшее в своем золотом облачении Православие, ставшее со времен Иосифа Волоцкого официальной идеологией русской государственности». Сколь резкую оценку дал Налимов-старший христианству. Однако во второй главе нашего исследования мы уже поясняли, на примерах взглядов Кропоткина, что именно путаница между институционализированной Церковью и самим христианским учением не давала посмотреть христианской этике в глаза. Судя по высказыванию Нилимова-старшего, он это видел, другое дело, что в его словах видна тенденциозность - христианству не даётся шанса отбросить институты.

Нужно понимать, что отец оказал на Налимова большое влияние, его воспоминания о словах отца, выдержки из лекций, которые приводит Налимов, явно авторитетны и вполне оказали влияние на формирование взглядов Василия Васильевича. Поскольку Налимов писал автобиографию в эпоху начала тотальной компьютеризации, он не преминул вспомнить слова отца о нарушении гармонии человеческого организма из-за дифференциации отдельных частей и одностороннего развития. Любопытное наблюдение делает Налимов на основании этих воспоминаний. Технологический прогресс и компьютеризация, по его мнению, как раз могут являться свидетельством подобного нарушения гармоничности, при котором доминирует рациональное над иррациональным, а дискретное над непрерывным.

Ещё одним фактором, оказавшим влияние на В. В. Налимова, как анархиста, была близость взглядов его отца к взглядам П. А. Кропоткина по этическим вопросам. Особенно, описанная нами выше идея взаимопомощи среди животных и людей, как факторе эволюции. Рефлексируя, Налимов в автобиографии сделал вывод, что 70-летний советский эксперимент подтвердил неправоту профанированного представления о человеческой природе, как классовой. Всё намного тоньше и сложнее, человек, как эксплуататор природы, должен теперь заняться вопросом спасения природы (очень популярная теперь анархическая идея). И эта мысль созвучна христианской этике, согласно которой Бог, создав человека, вверил ему природу, ведь неспроста человек получил право дать всему живому имена.

Мыслящая интеллигенция в России, склонявшаяся в канун революции к анархизму, не могла не заметить тех параллелей, которые существуют межу анархической и христианской этикой. Вместе с тем, она наблюдала и то несоответствие в действиях священнослужителей с новозаветным учением. Вероятно, что это (хотя и не только) привело к возникновению мистического анархизма в России, важным лидером которого, по словам Налимова, являлся Алексей Александрович Солонович. А во главе движения анархо-мистиков стоял Аполлон Андреевич Карелин (учитель Солоновича) - безусловно, ярчайшая личность в данном направлении. Но рассмотрение его личности и взглядов увело бы наше исследование в сторону от поставленной проблемы. Солонович же интересен потому, что оказал непосредственное влияние на становление взглядов Налимова.

Итак, анархизм в России начала XX века превратился из чисто политического движения в движение философское, со своей морально- этической системой, бросая вызов и марксизму, и институацио-нализированному православию, и сухой научной, позитивистской парадигме тех дней. Таким образом анархизм стал претендовать на статус всеохватывающего мировоззрения, всеобъемлющей свободы и идеологически не засоренной мысли.

Конечно, мистический анархизм не был зациклен только на христианстве, это было учение гностическое, использовавшее в своих построениях фундаментальные этические позиции, общие для большинства крупных религий, в частности, «золотое» правило морали. Так, для анархо- мистиков идеи взаимопомощи и солидарности, развитые Кропоткиным, переходили в проблемы любви, милосердия и жалости, поставленные Христом, Буддой и др. Развивая данную идею, анархо-мистики видели в качестве задачи для разрешения проблемы права, создание общества, построенного на основах свободы, равенства. Братства из раздробленных элементов в виде людей, животных, растений, минералов, духов, стихий, макрокосмоса и т.п.

Налимов со временем разглядел в выхолащивании любой идеологии развитие деспотической власти к самим её приверженцам. Он увидел это и в науке, философии, мире искусства и, конечно, в церковной идеологии. С т.з. Налимова, как анархиста образа жизни, именно насыщение и усложнение культуры, происходящее в её развитии, несёт опасность идеологизации, что является причиной бездумного протеста молодёжи против культуры, как таковой, созданной предыдущими поколениями.

Анархо-мистики 30-х годов в России, анархисты образа жизни, неспособные переметнуться в чей-либо лагерь, поскольку для них анархизм - нечто большее, чем просто политическое учение, были поставлены перед вопросом: как вести себя в сложившихся безнадёжных обстоятельствах. Осознавая свою индивидуальную ответственность за происходящее, анархо- мистики пошли на жертву, следуя опыту первых христиан. Видимо, поэтому деятельность анархистов в СССР не затухала даже после репрессий 30-х гг. После падения СССР, думающая интеллигенция вновь озаботилась известным русским вопросом: что делать? Налимов пишет, что именно мистический анархизм принёс многим ответ на этот вопрос. И именно анархизм должен был вернуть христианству его истинный облик, свободный от излишнего догматизма и нетерпимости к чужеродному. Эти сложные проблемы имеют корни в предреволюционных и революционных событиях. Поскольку в обоих случаях Православная Церковь не предложила своей программы, которая бы отвечала вызову, поставленному той катастрофической ситуацией. Так и в наше время, только начал появляться христианский, а точнее, церковно-иерархический отклик на существующие проблемы.

Анархо-мистики, проявившие себя как настоящие анархисты образа жизни, осознали необходимость переориентации на Бога, вместо пресловутой оппозиционности.

Для анархо-мистиков вопросы социальных взаимоотношений и отношения к власти, описанные в Новом завете были крайне важны. Мы не будем их повторять, поскольку они созвучны тому, что мы описали в первой главе настоящего исследования. Однако обращение к анархическому пониманию коммунизма и созвучности его с новозаветной этикой нельзя не упомянуть. Налимов, как анархист, также цитирует Евангелие от Луки 12:33.

При этом, православие, стремящееся сохранить чистоту вероучения, обыкновенно с настороженностью относилось к секуляризации. Возможно потому РПЦ не увидела в анархизме, русском анархизме, того объёма общих позиций по многим вопросам. Ведь даже русская философия была проникнута этой секуляризацией, достаточно вспомнить Ф. Достоевского, Л. Толстого, о. Сергия Булгакова, о. Павла Флоренского и др. Между тем, Бакунин и Кропоткин были не только революционерами и людьми, позиционирующими себя, как атеистов, но и философами.

Движение анархо-мистиков в России зарождалось и становилось как братство. При это каждый член братства занимался творческой деятельностью, проходившей внутри его (саморазвитие), так и вне его. Это выражалось в театральной деятельности, философских и исторических трудах, в художественном искусстве. В этом и воплощали анархисты образа жизни (называвшие себя анархо-мистиками или новыми христианскими гностиками) принцип делания, который был направлен на духовный рост в эпоху атеистического единомыслия. Но такие поступки не остались безнаказанными для анархистов, интеллигентской их части. Советская власть стерилизовала общество от творчески наиболее активных, непримиримых, тех, кто был против застоя, пришедшего в 30-е годы на смену первого постреволюционного десятилетия.

Для нас интересным является мнение В. В. Налимова, пронесшего через себя анархизм на протяжении всей жизни, относительно анархизма в конце XX столетия, уже после распада СССР. Он пишет, что не согласен с авторами многих публикаций, которые говорят о том, что анархизм себя изжил. С позиции Налимова, анархизм трансформировался, превратившись из движения революционного, в движение мировоззренческое. Действительно, подобное явление отмечают некоторые исследователи анархизма и сейчас (напр. Мюррей Букчин), но видят в нём исключительно негатив и проявление анархо-индивидуализма.

Тема ненасилия стала звучать особенно. Ссылаясь на А. Швейцера, В. В. Налимов пишет, что государство перешагнуло границы своей естественно власти. Помимо контроля над политической жизнью, оно стремится контролировать экономику, но самое страшное - духовную жизнь. При этом, в течение XX века ситуация только усугубилась, поскольку государство срослось с промышленными монополиями, а ядерное оружие сделало необходимым контроль над небольшими бунтующими странами, для чего возникла необходимость создания надгосударственных структур (как крупные военно-политические блогу, транснациональные корпорации и т.п.). Кроме того, если раньше расслоение общества по экономическому признаку происходило внутри отдельно взятых стран, то в течение XX века начало формироваться противоборство между странами богатыми и бедными. Что способно привести к вещам куда более ужасным, чем те, которые пережило человечество в XX веке. На смену локальным диктатурам могут прийти сверхдиктатуры. Ужасный для христианской этики прогноз, ведь именно о тотальном правительстве планетарного масштаба, иначе называемом царством антихриста, речь идёт в последней книге Нового Завета - Апокалипсисе.

Опыт и взгляды Налимова, сквозь призму которых он оценивает события прожитой жизни - бесценны для понимания анархической этики. Он сумел разглядеть то, чего не разглядели анархисты XIX-нач. XX вв. и не могут разглядеть многие анархисты современности, конструируя свои ответы вызовам времени. Налимов заметил, что уже не только и не столько государство является главными оковами для свободы человека. А бюрократизация общества, следствием которого является рост степени насилия над отдельной личностью и вытекающий отсюда рост насилия над личностью. Из-за этого теряется творческое начало. В свою очередь и рынок оказывается несвободен, будучи подчинённым, например, моде. Рынок навязчив и потому сужает свободу выбора человека, как если бы сузился наш кругозор.

Такая глобальная проблема человечества, как международный терроризм, возникла, с т.з. Налимова, не на пустом месте. Современная культура, сняв этические и моральные ограничения (религиозные или светские), благодаря технологиям, вооружила бандитов и террористов современной техникой. Если государственное насилие не способно справиться с этим явлением, то возможно ли применить ненасильственный метод? Между тем, это вопрос продолжения нашей истории и развития культуры.

Анархизм XX века выявил для себя новые особенности отношений с религией, отличные от полного атеистического отрицания, имевшего место быть в XIX веке. Хотя центральный вопрос борьбы с несвободой в религиозности остался. По определению Налимова, хотя и существуют различия в различных религиозных учениях, в них можно выявить основную линию, разделяющую их с научным подходом. Наука является гибкой системой познания мира, а потом способна приспосабливаться к относительно частой смене представлений о познаваемом ею мире. А религии консервативны, в смысле неподвижности.

Продолжая мысль Налимова, и привлекая известные ещё с начала XX века знания психологии и фольклористики, нужно отметить, что религия по- прежнему необходима обществу. Личность, изучая религию, этика которой лежит в основе культуры общества, к которому она принадлежит, расширяет свои возможности самопознания и рефлексии, не говоря об изучении истории своего народа.