Развитие социологии в России

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Контрольная работа

по предмету: социология

на тему: Развитие социологии в России

Подготовила:

Конакова А.В.

Проверил:

Ананьев Г.А.

Рязань 2013

Содержание

Введение

1. Историографическая концепция

2. Рационализация нигилизма

3. Советский марксизм и социология

4. Социологические обследования и политический контроль

5. Модернизация советской социологической доктрины в 1950-е годы

6. Социологический ренессанс

7. «Перестройка» в социологии и постсоветская социологическая наука

Заключение

Литература

Введение

социология советский наука нигилизм

Расширить и углубить представление о социологии как о науке помогает изучение истории ее становления и развития. Естественно возникает вопрос: когда и при каких условиях она возникает, что послужило побудительным толчком для формирования новой науки об обществе? Ответ на этот вопрос не совсем простой, поскольку определенные представления об обществе развивались в течение многих столетий.

Социологическая мысль в России развивается как часть общемировой социологической науки. Испытывая влияние со стороны различных течений западной социологии, она вместе с тем выдвигает оригинальные теории, в которых отражается своеобразие развития российского общества.

1. Историографическая концепция

В современной историографии общественной мысли утверждается взгляд на Российскую социологию как науку, противостоящую марксистской идеологии и политическому режиму. Это справедливо в той степени, в какой противостоят наука и идеология. В данном случае речь идет о том, что социология была чужеродным элементом в корпусе советского марксизма. Самым радикальным выражением такого подхода является свидетельство, что социология в СССР была до определенного времени запрещенной, «репрессированной» наукой, примерно такой же, как генетика и кибернетика, и даже само слово «социология» нельзя было произносить громко. Эта точка зрения имела теоретическое обоснование - постулат о невозможности существования науки об обществе в несвободном обществе: поскольку марксизм-ленинизм несовместим с идеей научного социального познания, тоталитарная власть должна ничего не знать о реальной общественной ситуации.

Соответствующим образом выстраивается и историческая периодизация взлетов и падений социологической науки в России. Предполагается, что развитая социологическая традиция, существовавшая до октябрьского переворота 1917 года, была прервана большевистской властью. Уничтожение научной социологии условно датируется 1922 годом, когда были высланы за границу дающиеся российские ученые, в том числе П.А. Сорокин, Н.А. Бердяев, С.Л, Франк, П.Б. Струве и другие. В 1920-е года социологическая работа еще продолжалась, но затем социология была объявлена буржуазной лженаукой, но только не совместимой с марксизмом, но враждебной ему. Отсюда следует вывод, что до конца 1950-х годов социология фактически прекратила существование. Ее ренессанс начался в период хрущевских преобразований и закончился в 1972году «разгромом» Института конкретных социальных исследований АН СССР. После этого начинается новый период - «век серости». Такова историографическая схема, доминирующая в обсуждение судеб российской социологии. «Хорошая» социология противостояла «плохой» идеологии - как любое черно-белое изображение истории идей, эта схема вытекает из предубеждений. Вероятно, главное из них - неприятия советского марксизма, который в течение долгого времени препятствовал свободомыслия в России. Даже если это так, отсюда не следует, что социология в силу своего научного характера являла альтернативу официальной доктрине вообще и историческому материализму в частности, кроме того, нет убедительных оснований отказывать историческому материализму - теории, обладающей исключительно мощным эвристическим потенциалом, - в праве занимать место в ведущих социологических доктрин ХIХ-ХХ столетий.

Советская версия марксизма лишь кажется непроницаемой и монолитной. Действительно, может возникнуть впечатление, что научная мысль здесь застыла в оцепенении. Однако даже в самые мрачные времена в общественных науках не прекращалось то, что в рассказах об ученых называют «творческим горением». (Чего стоит, например, творческая судьба З.Я Белецкого - одной из самых неординарных, но забытых фигур в марксизме сталинского периода, автора экзотической леворадикальной версии социологии знания). За идеологическими штампами, переполнившими публикации по общественных, довольно трудно угадать проблеск мысли. Поэтому лучше писать историю социологических идей как историю людей. Тогда можно увидеть, что марксистская общественная мысль соединяет в себе унаследованную от диалектики величайшую изощренность в построение риторических и мыслительных фигур, глубоко закодированный лексикон, обвивающий жесткие несущие конструкции официальной доктрины, уникальное умение распознавать невидимые движения идейной атмосферы, пренебречь которыми мог бы позволить себе только дилетант. Догматизм и ортодоксия создавали своеобычный стиль теоретизирования, внутри которого, как и внутри любого канона, хватало места и для свободомыслия, и для школьного прилежания, и для плюрализма мнений.

Непредубежденный историк отметит в совокупном обществоведческом тексте советского марксизма влияния различных философских идей (в том числе идеалистических), многообразия школ, направлений, группировок и, конечно, «катакомбную» науку, не отраженную в журналах и монографиях, но создававшую нормы профессиональной коммуникации и производства знания. Это было присуши диалектическому и историческому материализму, логике, этике, эстетике, истории философии. Социология не составляет исключение в этом ряду. Равным образом для объективного исторического исследования неприемлемо разграничение «хороших» социологов и «плохих» идеологов, хотя изучение групповой борьбы и позиционных конфликтов в научном сообществе имеет принципиально важное значение для объяснения многих идейно-теоретических контроверз. Во всяком случае, нельзя заранее исключать существования «плохих» социологов и «хороших» идеологов. Положение социологии в советском обществе было уникальным. Социология была органической частью проекта, на основе которого создавалось само общество. История идей не знает иного эксперимента такого рола. Смыслообразующий центр этой идейной химеры явлен стремлением конструированию искусственной, призрачной реальности. «Идея» не знает покоя, постоянно стремясь к какой-то «практике» и одновременно отвращаясь от неё. Слово и дело не могут жить друг без друга, но и ужиться не могут. А наука и учение становятся здесь избавлением от безысходности даже тогда, когда упражняться в нем мастер категориального бельканто.

Как бы то ни было, требуется сделать все возможное, чтобы будущее поколения могли аргументировано, без предубеждений оценивать семидесяти летний период господства советского марксизма и не смотреть на него как на время тотального мрака и лжи, которое надо поскорее вычеркнуть из исторической памяти. Если не осуществить рациональную историческую реконструкцию изнутри, люди, которым довелось жить и работать в это время, будут казаться либо бессовестными приспособленцами, либо угнетенными умниками с фигой в кармане. Гордый взор иноплеменный не заметит здесь ничего заслуживающего серьёзного внимания. Типичное свидетельство об этом периоде оставил столь проницательный наблюдатель, как Льюис Фойер, побывавший в Советском союзе в 1963 году; единственные пятна в обстановке непрекращающегося кошмара представляли собой свободомыслящие грузинские обществоведы и неофициальный философский кружок студентов МГУ, существовавший по недосмотру КГБ.

Наша задача - показать непрерывность российской социологической традиции, никогда не замыкавшейся в рамки академических доктрин. Унаследованная от немецкого интеллектуализма приверженность категориями диалектики, дух отчаянного марксистского философствования, тесно связь с идеологией и массовой пропагандой придавали идее-монстру неповторимое внутреннее очарование. Эта идея может не нравиться, но вычеркивать ее из истории не следует. Кроме идей, исключительное значение для понимания российской и советской социологии имеет история профессионального сообщества и научных учреждений, составляющих важный элемент системы «институционального плюрализма», включающей неформальное распределение власти, взаимодействия и борьбу интересов, которая оказывая сёрьезное влияние на реформирование политического режима.

2. Рационализация нигилизма

Отличная черта российской социологии - её исключительное влияние на общественную и политическую жизнь. История не знает другого такого подчинения человеческого сообщества теоретической схеме, что же касается тематической программы и основных теоретических ориентаций, то российская социология в полной мере наследует западную традицию просветительского милленаризма соединяя её с мистической верой в исключительность «русского пути».

Эталон социологического интеллектуального этноса явлен в марксистской доктрине, получившей значительное распространение в ее либеральной и революционалистской версия среди русской интеллигенции в конце ХIХ - начало ХХ века. К этому времени Россия уже имела более чем столетию традицию секулярной общественной мысли. В царствование Екатерины II был задуман и осуществлен грандиозный социальный эксперимент в духе Фенелона и Руссо по воспитанию «новой породы людей» в закрытых учебных заведениях. Разработка проектов социального переустройства России продолжалась и в царствование Павла I и Александра I.

Возникновение «научного направления» в российской общественной мысли можно приблизительно датировать 60-и годами ХIХ столетия. Тогда появились первые публикации по вопросам социологии, где развивалась преимущественно позитивистская программа. Открытия органического единства мира и натуралистический постулат о закономерном развитии общества произвели сильное впечатление на русскую демократическую интеллигенцию. Сотни социологических статей увидели свет на страницах общественно-политической периодики. Принятие социологической точки зрения, как правило, означало выражение интеллектуального протеста против архаичных социальных институтов. Можно сказать, что Российская социология институционализировалась примерно тогда, когда И.С.Тургенев встретил в поезде молодого врача, который поразил его воображение как новый социальный тип «нигилиста». Так родился образ Базарова. Российская социология стала своеобразной рационализацией нигилизма, изначально посвятив себя критики несовершенного устройства общества и поиску социального идеала. Возвышение «социологического бога» произошло на фоне демократизации общественной жизни и государственного публицистического активизма и появления, критически мыслящих личностей.

Возможно, рецепция позитивистских идей затронула лишь поверхностный пласт русской духовной жизни, в которой всегда был укоренен поиск предельных оснований истины, добра и справедливости. Идеологии русской религиозно-мистической избранности была представлена в сочинениях славянофилов. В 1869 году вышла знаменитая книга Н.Я. Данилевского «Россия и Европа», где была развернута идея пространственной и временной локализации культурно-исторических типов. Через 50 лет эта идея получит новое рождение в Шпенглеровском «Закате Европы». Мощную альтернативу позитивистскому идеалу социологии создавала религиозно-философские мысли (Ф.Ф. Голубинский, В.Н. Кудрявцев-Платонов). В.С. Соловьев предпринял оригинальную попытку реинтерпретировать контовское понятие «Grand Etre» в соборном ключе. Гегелевская школа в теории государства и права была представлена сочинениями «либерального консерватора» Б.Б. Чичерена. Позднее заметное место в русской общественной мысли занимала неокантианская методология (Л.Б. Струев; Б.П. Кистяковский; П.И. Новгородцев; С.Л. Франк). Однако право называться социологами принадлежало по преимуществу сторонникам «позитивной науки».

Параллельно с теоретической социологией в дореволюционной России развивались социальные и статистические обследования, проводившиеся земствами - органами местного самоуправления. Земская статистика изучала имущественное положение и хозяйственную деятельность крестьян и фабрично-заводских рабочих, социальную структуру населения, жилищные условия, образование, санитарную культуру. К началу ХХ века систематические обследования велись в 17 губерниях российской империи. В некоторых регионах проводились сплошные переписи крестьянских хозяйств.

В начале ХХ столетия в России были созданы первые социологические учреждения. Перспективная социальная программа разрабатывалась в Психоневрологическом институте в Петербурге. Основой программы стала идея В.М. Бехтерева «о научном управлении поведением на основе рефлексологии» (термин, эквивалентный «бихевиоризму»). В институте существовала кафедра социологии во главе с М.М. Ковалевским и Е.В. де Робери, которые опубликовали несколько сборников «Новые идеи в социологии»

Исключительно роль в российской социологии было суждено сыграть марксизму. Распространение марксизма было предуготовано прогрессистским настроем общественного сознания и верой в естественные закономерности. Для взоров Маркса люди складываются в социологические группы, а группы эти чинно и закономерно образуют правильные геометрический, т.к. будто кроме этого мерного движения социологических элементов, в истории ничего не происходит, и это упразднение проблемы личности есть основная черта марксизма», - писал С.И. Булгаков.

После революции 1917 года наряду с марксистским учением активно развивалось социологическая мысль русских либералов. Вышли книги К.М. Тахтерева; В.М. Хвостова; В.М. Бехтерева; П.А. Сорокина; С.Л. Франка; Л.П. Карсавина. «Русское социологическое общество имени М.М. Ковалевского», созданное в 1916 году, собиралось эпизодически, так же как и «социологический институт», где читали лекции К.М. Тахтарев; И.А. Гредескул; Н.И. Кареев; М.Л. Сор и другие.

В 1922 году стала формироваться система идеологических и теоретических институтов большевистской власти. Созданная при наркомате просвещения «комиссия ротштейна» атаковала «буржуазную профессуру», которая на протяжении 20-х годов вытеснялась из высших учебных заведений. С этого времени в России немарксистской социологии не было в явном виде. Некоторые интеллектуалы были высланы заграницу, остальные были репрессированы либо адаптировались к режиму. Социологическая тематика разрабатывалась в исследовательских учебных учреждениях правящей партии, среди которых ведущую роль играли институты красной профессуры.

3. Советский марксизм и социология

Принципиальное значение для последующего развития советской версии марксизма имеет социологический лексикон, который в данном случае может считаться домом научной дисциплины. Летом 1894 г. В.И. Ленин в полемике с Н.К. Михайловским и другими авторами журнала «Русское богатство» дал каноническое определение «научного метода в социологии»: «Как Дарвин положил конец воззрению на виды животных и растений, как ничем не связанные, случайные, "богом созданные" и неизменяемые, и впервые поставил биологию на вполне научную почву, установив изменяемость видов и преемственность между ними, так и Маркс положил конец воззрению на общество, как на механический агрегат индивидов, допускающий всякие изменения по воле начальства (или, все равно, по воле общества и правительства), возникающий и изменяющийся случайно, и впервые поставил социологию на научную почву, установив понятие общественно-экономической формации, как совокупности данных производственных отношений, установив, что развитие таких формаций есть естественно-исторический процесс». Эта цитата предопределила устойчивую позицию «социологии» в общественнонаучном лексиконе советского марксизма. Во всяком случае, не было никаких сомнений в том, что исторический материализм и есть единственно научная социология.

Следует обратить внимание на соотнесение Лениным диалектического метода с научно-органическим воззрением на общество (такая трактовка диалектики встречается только у раннего Ленина и после открытия им «Науки логики» никогда уже не воспроизводится): «Диалектическим методом в противоположность метафизическому Маркс и Энгельс называли не что иное, как научный метод в социологии, состоящий в том, что общество рассматривается как живой, находящийся в постоянном развитии организм. для изучения которого необходим объективный анализ производственных отношений, образующих данную общественную формацию, исследование законов ее функционирования и развития». Ленинские формулировки требуют дополнительного комментария. Термин «социология», несмотря на последующие коллизии внутри марксистской теории, уже нельзя было устранить из концептуального лексикона. «Социология» трактовалась Лениным в 1894 г. несколько наивно, он не предполагал, что «научность» не может не войти в диссонанс с экзальтацией классовой борьбы. Социология оказалась неспособной поддержать романтический революционный порыв в силу своей склонности рассуждать и рационализировать. Ленин, вероятно, чувствовал ненадежность «социологии», ее скрытую внепартийность и «буржуазный объективизм» и избегал этого слова. Если у него и сохранились какие-либо иллюзии насчет «научности», то они окончательно рассеялись в 1908 г., когда авторитетный теоретик марксизма А.А. Богданов дал социологическое объяснение материалистическим «вещам в себе» и предложил «эмпириомонистическую» версию марксистской науки, впоследствии развитую им в «тектологию» - всеобщую организационную науку.

Русская интеллигенция была одержима научностью с 1860-х гг. «Научность» являла собой скорее умонастроение и утопический миф, чем ориентацию на традиции дисциплинарную организацию знания. Описывая духовную атмосферу того времени, В.В. Леонтович отмечает охватившее интеллектуальные круги особое опьянение, связанное с идеей революции, ожидание свободы -- всеобщего и принципиального устранения всех препятствий на пути к осуществлению бесконечных возможностей. При этом представители радикализма все время ссылались на науку и научный прогресс и подчеркивали, что они одни имеют право говорить от имени науки. В «Истории русской революции» Л. Кулчицкий пишет: «Тогда люди были полностью уверены, что Россия -- это белый лист, на котором легко можно записать все то, что диктует наука и социология». Эйфория социального творчества достигла максимума в первые годы революции. Весь мир рассматривался тогда как материал для социологического преобразования, а несовершенство мира приписывалось в значительной степени социологическому невежеству. Именно этим обстоятельством П.А. Сорокин мотивировал необходимость преподавания социологии. В 1920 г. он писал: «Благодаря нашему невежеству в области социальных явлений мы до сих пор не умеем бороться с бедствиями, берущими начало в общественной жизни людей. Мы не умеем глупого делать умным, преступника честным, лентяя трудолюбивым. Люди продолжают грызться друг с другом. Только тогда, когда мы хорошо изучим общественную жизнь людей, когда познаем законы, которым она следует, только тогда можно рассчитывать на успех в борьбе с общественными бедствиями».

Ренессанс одержимости наукой наблюдался и в 1920-е гг., когда аудитории университетов наполнили рабфаковцы. Научность порыва к переустройству мира была чутко схвачена А. Платоновым в «Родине электричества»: «Стоит, как башня, наша власть науки, а прочий вавилон из ящериц, засухи разрушен будет умною рукой. Не мы создали божий мир несчастный, но мы его устроим до конца. И станет жизнь могучей и прекрасной, и хватит всем куриного яйца. Не дремлет разум коммуниста, и рук ему никто не отведет. Напротив: он всю землю чисто в научное давление возьмет...»

В первые годы социалистического строительства активно развивались социология растительных и животных популяций, фрейдо-марксизм и педология; отошедший от большевиков Богданов вынашивал идею «физиологического коллективизма» и устранения социального неравенства на основе всеобщих обменных переливаний крови; Психоневрологический институт продолжал разрабатывать методы рефлексологического воспитания личности. В основе этой программы лежала вера, что «полное торжество пролетариата будет полным торжеством чистой науки». В рамках «научного направления» советского марксизма были развиты идеал технической рациональности и представление о коммунистическом обществе как совершенной технической системе. Миф о технике был внедрен в центральный постулат марксизма о всемирно-исторической миссии пролетариата: «Никакое божественное предвидение и никакое человеческое духовное превосходство не в силах преградить рабочим путь к господству над миром, если техника превращает их в материальных и духовных владык мира». Аналогичная программа революционно-технического преобразования мира была представлена эксцентричной инженерно-социологической утопией А.К. Гастева. Нередко социологический редукционизм приобретал экстремистские формы. Одиозная редукционистская интерпретация марксистской идеи была предложена Э. Енчменом, который ставил целью разоблачить классовую сущность «душевных явлений». Он предпринял отчаянную атаку на «эксплуататорские воззрения» столь разных авторов, как Н.И. Бухарин, В.Н. Сарабьянов, А. М.Деборин, и призвал рабочих уничтожить кафедры философии и психологии как орудия эксплуататорского обмана. Социологический идеал коммунизма представлялся Енчменом как «единая система органических движений». В западной общественной мысли нечто похожее можно найти в инженерно-поведенческой утопии Б.Скиннера «Уолден-2».

Последовательная социологическая интерпретация марксистской теории была выдвинута в начале 20-х гг. Н.И. Бухариным и подвергнута довольно жесткой критике со стороны Ленина, который оставил свои маргиналии на книге Бухарина «Экономика переходного периода». Написанные в мае 1920 г., эти заметки оставались известными лишь узкому кругу лиц в Социалистической академии до сталинской победы над Бухариным в 1929 г.. Они имеют принципиальное значение для понимания воззрений «позднего» Ленина на «социологию» и, кроме того, проясняют теоретические и политические мотивы попыток заклеймить слово «социология» как «опошленное буржуазными учеными». Ленин испытывал откровенную неприязнь ко всей богдановской «тарабарщине». Книгу Богданова он прочитал в начале мая, а через недели три ему в руки попала бухаринская работа, где он без труда распознал влияние «организационно-социологических» идей. Какова же была реакция Ленина на слова «социологический», «социология» и т.п., которыми была наполнена бухаринская работа? Эти слова подчеркивались и комментировались типичными ленинскими маргиналиями: «уф», «ха-ха», «эклектизм», «караул» и т.п. В одном месте имеется развернутое суждение, не оставляющее сомнений об отношении Ленина к обсуждаемому здесь термину: «Вот это хорошо, что "социолог" Бухарин наконец (на 84 странице) поставил в иронические кавычки слово "социолог"! Браво!». Впоследствии этот материал использовался, чтобы противопоставить ленинскую «партийность» и бухаринскую «социологию» (и вообще, «научность»). «О, академизм! О, ложноклассицизм! О, Третьяковский!», -- иронизировал Ленин, читая рассуждения Бухарина. К тому времени он никогда не вспоминал свои «научно-социологические» определения 1894 г. Бухарин не учел критику Ленина и предпринял новую попытку разработать «социологию марксизма» в книге «Теория исторического материализма». Социологическая концепция Бухарина исходила из того, что «практическая задача переустройства общества может быть правильно решена при научной политике рабочего класса, т.е. при политике, опирающейся на научную теорию, которую пролетарий имеет в виде теории, обоснованной Марксом». Разгром бухаринской «ереси» стал поводом для активной борьбы против «абстрактного социологизма» и «механицизма» на протяжении 30-х гг.

Действительно, «пролетарская социология» была идейной химерой. Исторический материализм не мог не возненавидеть свою «научность», явленную в «социологической закономерности». Поэтому социологическая теория «равновесия вещей, людей и идей» изначально была обречена на то, чтобы стать ересью, хотя Бухарин оставался самым влиятельным теоретиком партии до конца 20-х гг.

Укажем еще одну точку отторжения (точнее, любви-вражды) философского и социологического импульсов в советском марксизме. С одной стороны, следует представить «диалектику», которой столь блестяще владел Ленин. Гибкость, относительность и неуловимость диалектического мышления превращали исторический материализм (несмотря на видимую отчетливость его формул) в нечто таинственное и непредсказуемое. Отсюда и эзотерическая лексика исторического материализма. Исторический материализм -- это, кроме всего прочего, поэтика революционного подвижничества и страдание от невозможности высказать себя до конца. Социология же своей устремленностью к «закономерностям функционирования и развития» с наивной откровенностью делает тайное явным и профанирует революционную романтику в рационализированных схемах. При этом социолог может успешно играть роль «Неистового Роланда». Таким и был Бухарин. Он вполне логично (в функционалистской манере) и простодушно (с точки зрения марксизма) предположил, что при капитализме генеральная линия пролетариата направлена на взрыв «общественного целого», а диктатура пролетариата при социализме направлена на укрепление единства «общественного целого».

Особую роль в разгроме бухаринской социологической школы сыграло «философское руководство» конца 20-х гг. во главе с А.М. Дебориным, который возглавлял тогда журнал «Под знаменем марксизма» и Общество воинствующих материалистов-диалектиков. В частности, один из наиболее радикальных «диалектиков» Н.А. Карев отказывался рассматривать исторический материализм как социологию, потому что ее объективистский характер не соответствует духу марксизма. Он пытался квалифицировать социологию как буржуазную науку, но дальнейшего развития эта идея не получила. Нет оснований считать, что «социология» связывалась тогда с «научно-механистическим» направлением советского марксизма. Примечательно: когда в 1929 г. вышла книга ленинградца С.А. Оранского «Основные вопросы марксистской социологии», она расценивалась «диалектиками» как направленная против механистического метода. Критик упрекал автора лишь в том, что в книге «не сводится счетов со Степановым, Аксельрод и Сарабьяновым». Открытая «философским руководством» полемика на страницах журнала «Под знаменем марксизма» была направлена на то, чтобы идеологически скомпрометировать социальные и философские воззрения «механицистов». Когда над «механицизмом», казалось бы, была одержана полная победа и Аксельрод была обвинена в измене марксизму-ленинизму, деборинцы попали в такую же яму, какую копали «механицистам». Удар нанесли свои. 7 июня 1930 г. в «Правде» была опубликована статья членов Общества воинствующих материалистов-диалектиков М. Митина, В. Ральцевича и П. Юдина «О новых задачах марксистско-ленинской философии». 9 декабря в Институт красной профессуры приезжал Сталин и беседовал с членами партбюро. А 25 января 1931 г. было принято постановление ЦК ВКП(б) «О журнале "Под знаменем марксизма"», где деборинская группа подверглась идеологическому разгрому. Члены группы Н.А. Карев, Я.Э. Стэн, И.К. Луппол, И.П. Подволоцкий и другие были впоследствии репрессированы. Деборин ждал ареста, собирался кончить жизнь самоубийством, но судьба его сложилась сравнительно удачно. С того времени никакого участия в философских дискуссиях он не принимал. Деборинцев стали называть «меныпевиствующими идеалистами», а «социология» восстановила свои позиции в теоретическом лексиконе советского марксизма. В 1936 г. в журнале «Под знаменем марксизма» разъяснялось, что марксистская общественная наука это и есть социология, и нет никаких оснований считать данное слово опошленным буржуазными учеными. И -- самое главное -- было установлено, что слово «социология» употреблено И.В. Сталиным «в положительном смысле».

Написанный И.В. Сталиным очерк «О диалектическом и историческом материализме» завершил канонизацию марксизма-ленинизма. Изучение исторического материализма предполагало четкое уяснение трех особенностей общественного производства:

1. Производство является базисом, определяющим характер всего общественного и политического уклада общества; 2. Производительные силы обусловливают производственные отношения; 3. Новые производительные силы и соответствующие им производственные отношения возникают в недрах старого строя не в результате преднамеренной, сознательной деятельности людей, а стихийно, бессознательно, независимо от воли людей.

В конце 30-х гг. была реформирована Академия наук, созданы новые научные и учебные учреждения, Высшая аттестационная комиссия, многоуровневая система политического образования, установлены достаточно высокие должностные оклады и ставки для научных сотрудников и преподавателей. Все это предопределило развитие инфраструктуры науки вплоть до краха СССР.

К осени 1946 г. в Институте философии Академии наук появилось нечто похожее на социологическое подразделение -- сектор, которым руководил профессор М.П. Баскин. Программа сектора социологии выражена в его протоколах следующим образом: «Теперь, когда введено слово "социология", очень важно отбросить архивные категории социологии. Нужно взять плоть и кровь материалов по социологическим учениям...» [1]. М.П. Баскин занимался изучением и критикой зарубежных социологических концепций и получал поддержку со стороны начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г.Ф. Анександрова и Ю.П. Францева -- в то время завотделом печати Министерства иностранных дел СССР. Александров, Францев и Баскин активно публиковали статьи с анализом и критикой западных социологических концепций в научной и политической периодике. В «команду» Александрова входили будущие руководители советской общественной науки П.Н. Федосеев (возглавлявший теоретический журнал ЦК ВКП(б) «Большевик»), М.Т. Иовчук, В.С. Кружков. Собственно говоря, роль Баскина заключалась в том, чтобы обеспечивать «совдологический триумвират» реферативным материалом и доводить творческие идеи Александрова до конечного результата. Так или иначе, работа Александрова, Францева и Баскина имела исключительно важное значение для формирования жанра «критики буржуазной социологии» и рецепции западных идей в период, предшествовавший коренным изменениям в тематической программе советского марксизма.

4. Социологические обследования и политический контроль

Особую и малоизученную проблему истории советской социологии составляет положение эмпирических обследований. Казалось бы, сбор данных о движении, демографическом составе, доходах населения, общественном мнении, политических настроениях и т.п. был запрещен. Однако запрет распространялся исключительно на открытое использование информации в печати и научной работе, регламентировавшееся Государственным комитетом при Совете министров СССР по охране государственных тайн в печати. Огромные массивы социальной, экономической и политической информации собирались по закрытым каналам, обобщались и доводились до сведения директивных органов. Массовые методически оснащенные обследования, в том числе опросы, в рамках открытой академической и вузовской науки стали проводиться в начале 60-х гг., однако сбор и анализ самых разнообразных сведений об общественной и частной жизни различных категорий населения составляли органическую часть управления обществом. Такого рода обследования можно было бы без особой иронии назвать демоскопией, если бы они не имели секретного характера и не были связаны с произволом и политическими репрессиями. Можно сказать, что за внутренним «железным занавесом» в Советском Союзе сформировался исторически уникальный «мутант» эмпирических социальных обследований. Результаты этих обследований с большей или меньшей ответственностью использовались для выработки внутренней политики режима.

Фрагменты из истории этого направления могут быть реконструированы на основе публикации В.С. Измозика. Информация о социальном составе, настроениях и общественном мнении населения систематически собиралась с 1918 г., когда был создан Информационный отдел ЦК РКП(б), рассылавший вопросники по губернским комитетам партии и даже пытавшийся проводить еженедельное анкетирование «по вопросам общего состояния работы на предприятии, настроения рабочих и служащих». Уже тогда был поставлен вопрос о качестве сведений и вполне осознана необходимость разработки «однотипной информационной схемы». Вероятно, наибольшие успехи в этой работе были достигнуты Политуправлением Красной Армии, проводившим организованные анкетные опросы личного состава и выпускавшим информационный бюллетень. В марте1921 г. была предпринята попытка создать государственную систему социально-политической информации, ядром которой стали органы ВЧК. В инструкции по сбору госинформации, утвержденной приказом ВЧК в феврале 1922 г., указывалось: «Основной целью госинформации является информирование центра о степени устойчивости на местах... освещение настроений всех групп населения и. факторов, влияющих на изменение этих настроений». С этого времени Информационный отдел ВЧК ОГПУ собирал ежедневные, еженедельные и ежемесячные сводки и на их основе составлял месячный обзор «Политсостояние СССР» (включавший, кроме текста, табличные материалы). Информация органов госбезопасности обоснованно считалась более надежной по сравнению с партийными политсводками, поскольку использовались сеть осведомителей (своего рода включенное наблюдение), перлюстрация переписки и, конечно же, то, что сегодня называют «анализом случая». Данные ОГПУ входили в еженедельные обзоры Информационного отдела ЦК РКП(б) для секретарей ЦК и членов Политбюро. Эти обзоры включали также анализ писем в редакции газет и журналов. Характерна тематика обзоров: «Настроения и активность кулачества», «Политнастроения и классовые группировки в крестьянстве», «Слухи о войне», «О некотором повышении активности интеллигенции», «Политическая физиономия деревни». Следует отметить, что в основе обзоров лежали вполне определенные концептуальные представления о «советском человеке», сложившиеся в практике «чисток» 20-х и 30-х гг. и позволявшие производить дифференциацию населения по категориям, различение нормы и отклонения в «уровне сознательности». В этом отношении эмпирические обследования соответствовали теоретическим установкам официальной социологической доктрины. В последующие десятилетия вплоть до краха коммунистической системы методы сбора информации и тематика обследований практически не изменились. После институционализации академических социологических обследований в 1960-е гг. произошло своеобразное разделение тематического пространства дисциплины: все то, что не соответствовало критериям политически допустимого, проходило под грифом секретности либо для служебного пользования.

Вопрос о том, можно ли считать закрытые обследования научными, не очевиден. Несомненно, они несли на себе отпечаток ведомственной показухи и предназначались для сугубо «прикладной» цели - политического контроля, но в то же время являются достаточно объективным историческим источником. Преимущество академических социологических обследований, качество которых также во многих случаях оставляет желать лучшего, заключается, прежде всего, в том, что они предназначены для академических целей. Но в любом случае не следует сбрасывать со счетов обследования неакадемического характера.

5. Модернизация советской социологической доктрины в 1950-е годы

В конце 1940-х гг. окончательно сложился жанр «критики буржуазной социологии». Если не принимать всерьез оскорбительных выпадов в адрес «буржуазии», можно сказать, что благодаря тщательному реферированию иностранной литературы в рамках этого жанра осуществлялась интенсивная рецепция западной общественной мысли. Многие «критики» на протяжении по меньшей мере четырех послевоенных десятилетий составляли интеллектуальный бомонд. Они имели возможность читать западные книги и периодические издания, недоступные подавляющему большинству научных сотрудников и преподавателей диамата и истмата. Контингент социологов-профессионалов сформировался во второй половине 1950-х гг. большей частью из тех, кто владел английским языком. Вероятно, особого упоминания заслуживает роль социологов-международников в институционализации социологического направления в обществоведении. Это Ю.А. Арбатов, Ю.А. Замошкин, Г.В. Осипов, В.С. Семенов и др.

В 1950-е гг. в лексиконе советского марксизма возникло словосочетание «конкретные исследования». Речь шла об изучении «реальной жизни людей», преодолении «догматизма, талмудизма и начетничества». В статье Ф.В. Константинова был сформулирован принципиальный для советской социологии вопрос: не грозит ли это «ползучим эмпиризмом»? «Наоборот, -- отвечает автор (с 1951 г. директор Института философии Академии наук СССР), -- общетеоретические и конкретные исследования будут взаимно питать друг друга. Получится своеобразное разделение труда». «Конкретные исследования» не шли дальше проведения философско-пропагандистских конференций на передовых промышленных предприятиях (московские заводы «Калибр», «Каучук», «Красный пролетарий»), но зато в научных статьях стали все чаще появляться фактические сведения о становлении личности рабочего, преодолении пережитков прошлого, трудовом героизме. Это была уже «качественная» версия эмпирической социологии, своего рода «исследования случая».

Исключительно важную роль в становлении советской социологии в 1950-е гг. сыграли заграничные контакты философского руководства и сопровождающих лиц. В 1956 г. энергичные шаги по установлению сотрудничества с Академией наук были предприняты ЮНЕСКО. Впервые советская делегация во главе с П.Н. Федосеевым участвовала во Всемирном социологическом конгрессе (Амстердам, август 1956 г.). Это событие стало переломным моментом в институционализации советской социологии. Философское руководство вернулось с конгресса, убежденное в необходимости развития марксистских социологических исследований. Была достигнута договоренность о посещении Москвы руководителями Международной социологической ассоциации. Решение вопроса о создании Советской социологической ассоциации уже не вызывало сомнений. Проблемы социологии стали постоянно обсуждаться на ученых советах, и осенью 1956 г. впервые прозвучало еще нереальное пожелание создать социологический журнал. Эта идея, по всей вероятности, согласованная с Федосеевым, была декларирована М.Д. Каммари, который активно участвовал в институционализации социологии.

С 1957 г. началась дискуссия о соотношении исторического материализма и социологии. Не вполне ясно, какие обстоятельства вызвали опубликование в журнале «Вопросы философии» статьи Юргена Кучинского «Социологические законы», в которой предлагалось разделить проблематику социологии и исторического материализма. Началась полемика, в результате которой вопрос о положении социологии в системе марксистского обществоведения стал обсуждаться открыто. Возражения Кучинскому, по свидетельству В.Ж. Келле, были связаны с несвоевременностью противопоставления социологии историческому материализму, которое могли использовать «догматики», для того чтобы «загубить развитие конкретной социологии в стране». «Социология в наших условиях, -- пишет Келле, -- могла развиваться, только признавая исторический материализм как свою методологическую основу». К этому можно добавить, что исторический материализм сам стремился к тому, чтобы стать полноценной социологией.

На международном совещании социологов в Москве в январе 1958 г. термин «социологические исследования» был освящен академической властью. Само совещание представляло собой казус. Инициатива пригласить в Москву президента Международной социологической ассоциации Ж. Фридмана принадлежала А.Н. Леонтьеву, который познакомился с ним двумя годами раньше в Париже. Фридман примыкал к той части западной интеллигенции, которая по отношению к коммунизму именовалась попутчиками (fellow- trevellers). В 1938 г. он побывал в стране социализма и написал довольно благожелательную, хотя и подозрительную в идеологическом отношении книгу «От святой Руси к СССР». Став президентом МСА, Фридман стремился установить контакты с советскими социологами и провести совместные исследования. В частности, его интересовали проблемы воздействия техники и автоматизации на содержание труда и социальную структуру. Определить тему совместных исследований советских и западных социологов было нелегким делом. Изучение технического прогресса в разных социальных системах позволяло при случае продемонстрировать непримиримость идеологий на внешне нейтральном поле. Эта тематика была импортирована в Институт философии в декабре 1956 г. директором департамента общественных наук ЮНЕСКО Ж. Баландье, который и предложил советским обществоведам участвовать в работе международного бюро по изучению социальных последствий научно-технического прогресса. Возможно, визит Фридмана в Москву и его заинтересованность в изучении социалистического опыта индустриализации дали дополнительный импульс к развертыванию исследовательского проекта по изучению механизации и автоматизации труда в Горьком (проектом руководил Г.В. Осипов, а курировал его П.Н. Федосеев). Аналогичная тематика стала предметом и советско-польского научного сотрудничества в начале 1957 г. Однако влияние техники на социальное развитие на международном совещании в Москве 6--12 января 1958 г. не обсуждалось. В определенной мере совещание представляло собой осторожную попытку наладить связи с международным социологическим сообществом, и выступления советских обществоведов были рассчитаны на западных гостей -- Т. Маршалла, Ж. Фридмана, Т. Боттомора, П. Холландера, Э. Хьюза, Р. Арона, Г. Шельски и др. Фридман выступил с докладом о проекте исследования кинофильмов, в частности, представлений об успехе в жизни, демонстрируемых кинематографом. Доклад Федосеева о проблеме мирного сосуществования в социологических исследованиях и преподавании социологии (доклад готовили Ю.Н. Семенов, Е.Д. Модржинская и Ю.А. Замошкин) был своего рода революцией, поскольку содержал высказывания о значительной роли, которую играют конкретные социологические исследования в марксизме.

Влияние хрущевских либеральных реформ на развитие социологии было многократно усилено импортом социологической фразеологии с Запада. С1957 по 1961 г. только Институт философии в Москве посетили 217 иностранных философов и социологов. В Советский Союз приезжали И. Берлин, Р. Энджелл, У. Ростоу, А. Гоулднер, Ч. Райт Миллс, Р. Мертон, Т. Парсонс. В январе 1960 г. Отделение философских, правовых и экономических наук АН СССР рекомендовало для чтения лекций в Колумбийском и Гарвардском университетах о социологических исследованиях в СССР А.Ф. Окулова и Ц.А. Степаняна. В определенной мере советская социология изготавливалась «на экспорт». Именно «на экспорт» в июне 1958 г. была официально учреждена Советская социологическая ассоциация.

Немаловажным обстоятельством развития социологической науки в СССР было сотрудничество с польскими интеллектуалами. С середины 50-х гг. в Институте философий на Волхонке часто бывали Адам Шафф и другие польские обществоведы. Вероятно, они повлияли на формирование плодотворной идеи отделения социологии от философии. В 1956 г., когда Шафф выпустил книгу «Актуальные проблемы культурной политики в области философии и социологии», стало ясно, что автор развивает «линию XX съезда» за те пределы, которые были установлены для исполнителей партийных решений. Польский журнал «Мисл филозофична», возглавляемый Лешеком Колаковским, в 1956 и 1957 гг. вел себя достаточно прямолинейно. Ежи Шацкий требовал защитить культуру от реакции, в том числе сталинской, Ежи Вятр и Зигмунт Бауман в статье «Марксизм и современная социология» (1957, № 1) объясняли сталинскую фальсификацию марксизма интересами определенных социальных групп, стремящихся подчинить себе рабочий класс. Научная деятельность, по мнению польских социологов, не должна быть предметом постановлений, директив и ограничивающих науку авторитарных идеологических решений. Атака польских социологов была глубоко созвучна настроениям молодой интеллигенции в Советском Союзе. Тем самым социология приобрела некоторый ревизионистский шарм, что усилило ее отчуждение от тех, кто олицетворял собой истины официальной идеологии.

К началу 60-х гг. в стране активно проводились «конкретные исследования». Сектор исследования новых форм труда и быта в Институте философии (руководитель Г.В. Осипов) изучал трудовые коллективы московских и горьковских заводов; начиналось исследование отношения к труду ленинградских рабочих (В.А. Ядов, А.Г. Здравомыслов); уральские социологи (М.Н. Руткевич) завершили крупное исследование промышленных предприятий свердловского совнархоза и выпустили книгу о культурно-техническом развитии рабочего класса. Эта работа получила одобрение и поддержку в высоких политических инстанциях. Впервые в академических кругах стал обсуждаться вопрос о создании социологического института -- в Свердловске. Инициатором этого дела был М.Т. Иовчук, который одно время был в «свердловской ссылке» в должности зав.кафедрой диалектического и исторического материализма Уральского университета и особо покровительствовал уральцам. Однако основная работа по «пробиванию» социологии проводилась в Москве.

Атмосфера «хрущевской оттепели» вызвала социологическое реформаторство. Задача ускоренного построения коммунизма требовала «новых людей», и социологи должны были создать методологию воспитания «нового человека». Это был удобный случай завоевать идеологический и институциональный плацдармы. Однако инициатива была проявлена с неожиданной стороны. Первой послевоенной публикацией, где ставился вопрос о самостоятельном развитии социологии в связи с наблюдаемыми статистическими закономерностями, была статья В.С.Немчинова, авторитетного экономиста и политика, которому удавалось сохранить интеллектуальную независимость. Он декларировал инженерно-социологическую интерпретацию социологической науки, усматривая в ней альтернативу идеологической риторике исторического материализма. В центре его интерпретаций стояли ключевые статистические понятия «индивидуальной величины» и «статистического факта». Шокирующим было заявление Немчинова, что при социализме социологи и экономисты превращаются в своеобразных «социальных инженеров». Свой доклад на заседании Президиума Академии наук СССР 23 декабря 1955 г. Немчинов построил на различении «общих законов развития общества» и «индивидуальных элементов общества». В последнем случае объектом социологического исследования становятся не спекулятивные «сущности», а массовые процессы. Конечно же, речь шла о возможном разделе сфер влияния в общественных науках: пусть идеологи занимаются «общими закономерностями», а ученые -- массовыми процессами. Немчинов немало лет стоял во главе Отделения экономических, философских и правовых наук АН СССР, и философы, вероятно, докучали ему сверх всякой меры.

В 1960-е гг. социология была на подъеме'. В массовом сознании того времени преобладала научно-техническая экзальтация. Дискуссия между «физиками» и «лириками» явно завершалась победой «физиков». Постепенно формировалась технократическая идея научного управления обществом (неявная альтернатива стратегии и тактике классовой борьбы). Социология удачно вписывалась в «научную» версию коммунистического строительства, ее задача заключалась в информационном обеспечении формирования «нового человека» и перерастания социалистических общественных отношений в коммунистические. Укрепить позиции социологии можно было, только ограничив диктат идеологов в Академии наук. Новые дисциплинарные направления, как правило, создаются для того, чтобы найти выход из позиционного конфликта между доминирующей группой и новым поколением ученых, созревшим для самостоятельной работы. Дискуссия о предмете социологии и ее отличии от исторического материализма, которую Питер Бергер назвал «семейной склокой, продолжалась с выступления в «Вопросах философии» Ю. Кучинского вплоть до 1990 г., когда советский марксизм угас в одночасье.

В последующий период наблюдалось относительно автономное развитие по меньшей мере четырех линий в советской социологической мысли. Первая из них - «конкретные социальные исследования». Вторая линия в социологии представлена академиком В.С. Немчиновым и его командой «математических экономистов». Отсюда начиналась и математическая социология (А.Г. Аганбегян, Ю.Н. Гаврилец, Ф.М. Бородкин и др.). Третья линия -- «критика буржуазной социологии». Жанр «критики», который воспринимался западными советологами как симптом обскурантизма и невежества, на самом деле был не так прост и заключал в себе некоторую амбивалентность. Критика сводилась к утверждению, что взгляды критикуемых персон враждебны подлинно научной социологии марксизма. Особой ошибки в такого рода утверждениях не содержится. С другой стороны, «критики» постоянно работали с источниками и благодаря этому обстоятельству транслировали западные идеи на советскую аудиторию. Можно сказать, они строили деревянного коня для коммунистической Трои. То, что «критик» не мог сказать открыто, он выражал путем реферирования и публикации текстов идейного врага. Этот жанр сформировал внутри научного сообщества отчетливо распознаваемый «незримый колледж» людей, включенных в мировую интеллектуальную традицию. Минусом жанра можно считать подмену добросовестного исторического исследования переложением идейного наследия вперемешку с собственными оригинальными мыслями. И четвертая линия была связана с «теорией научного коммунизма» (такая специальность была введена в 1963--1964 гг.), которая занималась политико-воспитательной деятельностью в вузах и одновременно развивала собственные социологические программы, весьма специфические. «Научный коммунизм» не имел институциональной базы в Академии наук. Попытки завотделом научного коммунизма Института философии Ц.А. Степаняна обосновать необходимость создания академического Института научного коммунизма вызвали резкое противодействие президента М.В. Келдыша. «Научно-коммунистическая» социология получила преимущественное распространение в партийных органах и на кафедрах общественных наук в высших учебных заведениях, где научный коммунизм преподавался с 1963 г. как предмет, предназначенный для формирования мировоззрения студентов. Таким образом, тематическая программа «научно-коммунистических» социологических исследований была изначально связана с задачами идеологической работы и существенно отличалась от того, что делали «академические» социологи. На Всесоюзной конференции по конкретным социологическим исследованиям в Академии общественных наук при ЦК КПСС в 1966 г. будущий заведующий отделом пропаганды ЦК КПСС Е.М. Тяжельников предлагал создать партийно-государственную структуру социологических центров в СССР, и партийные инстанции видели в социологии новый эффективный способ идеологической деятельности на научной основе.