Религиозная составляющая терроризма на Востоке. Четыре волны Рапопорта: что принес 21 век

В целом, транснационализация современного терроризма носит, скорее, качественный, чем количественный характер. Несмотря на небольшое число группировок, наносящих удары по мишеням на иностранной территории, в качественном отношении размывается сама грань между «внутренним» и «международным» терроризмом. Даже для террористических группировок с крайне локализованной деятельностью в наши дни характерна активная транснационализация аспектов логистики, пропаганды, системы финансирования, подготовки и т.д. Интернет, безусловно, является серьезным подспорьем в таком роде деятельности. Террористические акторы определенных мотивационно-идеологических типов (например, джихадистские ячейки на Западе) нередко адресуют свои теракты именно «миру в целом» и совершают их во имя подчеркнуто транснациональных или глобальных. При этом террористическая деятельность далеко не всегда требует выстраивания или встраивания в некую жесткую вертикальную иерархию. Напротив, зачастую современный терроризм предполагает определенную степень его фрагментации.

В современном мире, где даже локальные вооруженные группировки могут иметь широкую транснациональную систему финансирования и возможность поставить под удар граждан сразу несколько стран путем совершения терактов в крупных современных мегаполисах, главным критерием определения качественного уровня транснационализации терроризма становится масштаб конечных целей той или иной группировки - локальный, региональный или глобальный.

Несмотря на то, что большая часть террористической активности приходится на группировки регионального масштаба, которые преследует относительно конкретные цели и локальных контекстах, значительно более эффективными становятся группировки, относящиеся к феномену глобального терроризма (в первую очередь этот термин ассоциируется с Аль-Каидой). Группировки такого рода намеренно пропагандируют универсалистские цели и задачи в глобальном контексте и, в конечном счете, преследуют экзистенциальные, неограниченные цели, которые в принципе не могут служить предметом переговоров (например, смена мирового порядка в пользу «глобального халифата»). Такой терроризм по своей природе экстерриториален, т. е. не привязан лишь к какой-то одной или нескольким странам, локально-региональным контекстам и конфликтным зонам. Экстерриториальность предполагает присутствие или возможность появления адептов и ячеек «глобального джихада» в разных странах и регионах мира, в том числе немусульманских. При этом экстерриториальность движения «глобального джихада» не следует путать с его полным «глобальным покрытием»: асимметричный характер терроризма позволяет действиям этих ячеек и сетей иметь глобальный эффект, совершенно не требуя при этом их повсеместного физического присутствия.

Пример Аль-Каиды наглядно показывает, насколько эффективными могут быть универсалистские идеи. Прошло уже более десяти лет после терактов 11 сентября 2001 года, однако Аль-Каида продолжает быть на слуху и привлекать к себе непропорционально большое внимание, несмотря на минимальное число напрямую связанных с ней терактов, вооруженных адептов и идеологов. Это непропорционально большое внимание отчасти объясняется тем, что наиболее заметные цели и мишени Аль-Каиды либо физически расположены в развитом западном мире, либо напрямую с ним ассоциируются. Отчасти оно является реакцией на значительный антисистемный потенциал наднациональной идеологии «глобального джихада», которая предлагает радикальный и реакционный ответ, но на крайне актуальные вопросы и вызовы современного мира.

Таким образом, несмотря на массированную кампанию против Аль-Каиды и устранение фактически всех лидеров этой организации, включая бен Ладена, движение «глобального джихада» до сих пор считается чуть ли не главной террористической угрозой международной безопасности (или одной из главных угроз). Интересно, что в начале 2010-х гг. Аль-Каида как таковая уже не входила даже в первую двадцатку наиболее опасных террористических группировок в мире (и, например, из более 5000 терактов в 2011 г. была ответственна лишь за одно похищение, а в 2012-2013 гг. вообще не совершила ни одного теракта) Global Terrorism Index: Capturing the Impact of Terrorism in 2002-2011. - Sydney; N.Y.: Institute for Economics and Peace, 2012.. Причина такого феномена содержится в организационно-структурной трансформации движения «глобального джихада» и его адаптации к меняющимся внешним условиям.

Существуют две основных интерпретации эволюции движения «глобального джихада». Хотя обе они подразумевают определенную степень фрагментации первоначальной Аль-Каиды образца конца 1990-х - рубежа веков, первый подход рассматривает этот процесс как регионализацию по принципу «сверху вниз». С конца 2000-х гг. эта интерпретация стала преобладать в политическом и экспертном мейнстриме США и Запада в целом. Согласно этой интерпретации, движение «глобального джихада» подразделяется на три основных уровня. Во-первых, она сохраняет определенные функции прямого стратегического командования и контроля над остатками от «ядра» Аль-Каиды в Пакистане и конкретно в афгано-пакистанском контексте. Во-вторых, утверждается, что основной «центр силы» движения сместился в сторону нескольких крупных, хорошо структурированных и внутренне жестко консолидированных «региональных филиалов» Аль-Каиды в мусульманском мире (которые находятся в прямой субординации по отношению к «центральной Аль-Каиде). Такими «региональными филиалами» обычно считают «Аль-Каиду на Аравийском полуострове», «Аль-Каиду в странах Исламского Магриба», «Аль-Каиду в Ираке» и даже свои «филиалы» в районе Африканского Рога и в Юго-Восточной Азии. Третий, дополнительный уровень движения формируют так называемые идеологические адепты, или последователи Аль-Каиды, которые «знакомы с ней только по ее идеологии», но «готовы на акты насилия во имя нее» National Strategy for Counterterrorism. - Washington D.C.: The White House, 28 June 2011. P. 19.. Это, как правило, небольшие ячейки или отдельные лица, причем наиболее активные не столько в мусульманских странах, сколько в мусульманских диаспорах на Западе. Однако в рамках доминирующего на Западе первого подхода к эволюции Аль-Каиды, активность этих более мелких, автономных «идеологических» ячеек и сетей рассматривается, скорее, как признак организационной деградации организации, которая, естественно, подается как результат сильного антитеррористического давления на нее со стороны США и их союзников.

Сторонники второго, альтернативного подхода, делают упор именно на процесс сетевой фрагментации движения «глобального джихада» как на основное и наиболее динамичное направление его эволюции Stepanova E. The evolution of the al-Qaeda-type terrorism: networks and beyond // Dynamics of Political Violence: A Process-Oriented Perspective on Radicalization and the Escalation of Political Conflict / Ed. by L.Bossi et al. - Farnham (VA): Ashgate, 2014. P. 288-305.. Этот подход отрицает сохранение «ядром Аль-Каиды» на нынешнем этапе каких-либо остаточных функций стратегического командования, оставляя за ним и за его оставшимися лидерами (включая Аймана аз-Завахири) лишь символическое и идеологическое значение. Этот подход в принципе не отвергает возможность существования «региональных филиалов» Аль-Каиды в мусульманских регионах (правда, на эту роль относительно подходят, пожалуй, лишь Аль-Каида на Аравийском полуострове», сохраняющая генетические и прямые персональные связи с историческим ядром аль-Каиды и, в меньшей степени, Аль-Каида в странах Исламского Магриба»). Тем не менее, этот подход ставит под сомнение интерпретацию «глобального джихада» как единой жесткой вертикали «исламистского интернационала», иерархически интегрированного по принципу «сверху вниз» и подразделенного на крупные, четко организованные и строго подотчетные «центру» региональные филиалы. Большинство из так называемых региональных филиалов имеют длительную предысторию и сильные местные корни в своих регионах. Их основная повестка дня и приоритеты неразрывно связаны с соответствующими региональными контекстами и локально-региональными конфликтами. Выход этих движений на региональный уровень и соответствующее расширение и повышение их вооруженно-террористической активности осуществлялись по принципу «снизу вверх» (а не по принципу «сверху вниз» и не по команде из какого-либо вышестоящего «центра» или «генерального штаба»). Отдельные заявления этих региональных группировок о поддержке ими Аль-Каиды и даже, в некоторых случаях, «клятвы верности» ей носили больше символический и декларативный, чем содержательный характер и не вылились ни в субординацию, ни даже (за исключением «Аль-Каиды на Аравийском полуострове») в какие-либо устойчиво налаженные связи с «ядром» Аль-Каиды.

Напротив, именно более мелкие автономные ячейки экстерриториального типа рассматриваются в качестве наиболее убежденных последователей идеологии и участников «глобального» джихада. Они связаны друг с другом лишь общей идеологией и ощущением принадлежности к широкому сетевому движению. Они активны в нескольких десятках стран и продвигают подчеркнуто глобальную, «вселенскую» повестку дня. Суть такой сетевой фрагментации лучше всего передает концепция «джихада индивидуальных ячеек» Абу Мусаба ас-Сури Al-Suri A.M. The Call to Global Islamic Resistance / CENTRA Technology, Inc.; trans. from Arabic. - DCIA Counterterrorism Center, Office of Terrorism Analysis, 2004. P. 1367-1368. (а на Западе - теория «безлидерного джихада», выдвинутая М.Сэджманом в одноименной книге) Sageman M. Leaderless Jihad: Terror Networks in the Twenty-First Century. - Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2007..

Сетевая фрагментация не требует агрессивного централизованного набора новобранцев в уже сложившуюся жесткую организационную структуру - скорее, адептов вдохновляют на то, чтобы самим формировать автономные ячейки в тех или иных конкретных условиях с целью продвижения идеологии и целей движения в целом. При этом позыв к образованию джихадистской ячейки апеллирует не только к политико-идеологическим воззрениям будущих джихадистов, но и, в не меньшей степени, к стремлению молодых людей к «славе» и своеобразно трактуемому внутреннему этическому императиву (согласно которому вооруженный джихад - это индивидуальный морально-нравственный долг мусульманина). В отличие от исламистских группировок и движений, неразрывно привязанных к конкретным локально-региональным контекстам и вооруженных конфликтам на Ближнем и Среднем Востоке, этот тип джихадистских ячеек поистине экстерриториален и большинство таких ячеек формируется в западных, а не в мусульманских странах. Несмотря на многообразие путей радикализации и формирования таких ячеек, отсутствие формальных связей между ними или скрытый (латентный) характер таких связей, всех их объединяет идеология «глобального джихада» и все они вместе образуют - и считают себя частями - гибкого и динамичного, но устойчивого транснационального движения сетевого типа.

При всей маргинальности движения «глобального джихада», оно все еще может представлять серьезную угрозу международной безопасности. Эта угроза несет в себе, по крайней мере, два аспекта.

Во-первых, в последние годы на Западе наблюдается постепенный рост «доморощенного» джихадистского терроризма именно глобальной ориентации - даже несмотря на параллельную фрагментацию такого насилия (которая проявляется в преобладании совсем небольших микро-ячеек и растущей доли «одиночек» среди джихадистов). Некоторые из таких «одиночек» действуют полностью самостоятельно. Другие действуют либо как сетевые агенты, либо даже по собственной инициативе, но пользуясь определенными оперативными и иными сетевыми связями и контактами.

С одной стороны, такой фрагментированный джихадистский терроризм на Западе особенно трудно поддается отслеживанию (даже несмотря на значительную степень инфильтрации информаторов спецслужб в ряды потенциальных джихадистов). Отдельные лица или ячейки этого типа могут вообще не вступать в контакт с другими, в том числе уже известными, террористическими группировками, не обязательно получают специальную подготовку в своей стране или за рубежом и часто приобретают оружие и другие необходимые для теракта материалы самостоятельно и из (полу)легальных источников. С другой стороны, для терроризма этого типа обычно характерна определенная нестыковка между высокой степенью идеологизированности и большими политико-идеологическими амбициями западных джихадистов - и их ограниченными практическими возможностями вести эффективную террористическую деятельность. Так, многие западные джихадисты не имеют предыдущего опыта применения вооруженного насилия (если только в состав ячейки не входит ветеран какого-нибудь вооруженного конфликта за рубежом или ее члены не получили спец подготовки). Эта нестыковка нередко приводит к провалу планируемых терактов и отчасти объясняет, почему, несмотря на то, что до половины всех планируемых западными джихадистами терактов нацелены на массовые жертвы, лишь несколько таких атак за 13 лет после 11 сентября 2001 г. реально привели к массовым жертвам.

Во-вторых, фрагментированные сети состоявшихся и потенциальных сторонников «глобального джихада» формируют естественный пул для потока и набора западных джихадистов-добровольцев в зоны вооруженных конфликтов в мусульманском мире. Таких джихадистов особенно сильно притягивают конфликты определенного типа - широко интернационализированные (включающие внешние интервенции и другое вмешательство извне) конфликты в странах, где отсутствует функциональная государственная власть или где ее функциональность ограничена. Кроме того, западные джихадисты не обязательно, но нередко поддерживают транснациональные связи и более ограниченного типа - например, имеют несколько прямых (личных) иностранных контактов в джихадистских кругах или даже предпринимают поездки в конфликтные зоны (часто - к себе на родину) в поиске как идеологического вдохновения, так и базовой вооруженной подготовки или спец подготовки к ведению террористической деятельности. Растущее беспокойство вызывает двусторонний характер этих транснациональных потоков вооруженных джихадистов и других их связей: особенно в контексте подъема региональных радикально-исламистских организаций в ирако-сирийском контексте (таких, как «Джабхат ан-Нусра» и особенно ИГИЛ). Этот конфликт привлек к себе больше иностранных джихадистов, чем любой другой театр военных действий со времен войны в Афганистане 1980-х гг. При этом только в сирийском контексте западные, прежде всего европейские, джихадисты впервые составляют не менее четверти всех иностранных боевиков - непропорционально большую долю. Для Запада это весьма тревожный знак. Возможное возвращение даже части этих джихадистов может, во-первых, стимулировать создание новых экстремистских и террористических сетей - даже несмотря на то, что пока лишь небольшой процент из числа таких «возвращенцев» из конфликтных зон был замешан в террористической активности. Во-вторых, возвращение боевиков из зоны ирако-сирийского и других конфликтов может помочь преодолеть ту нестыковку между крайне амбициозными целями и весьма ограниченными возможностями и «террористической квалификацией», которая пока позволяла предотвращать большинство возможных терактов с массовыми жертвами на Западе.

Тем не менее, хотя сетевая фрагментация «глобального джихада» (которая проявляет себя на Западе больше, чем где бы то ни было еще) и несет в себе серьезные угрозы, она все же представляет собой менее критичную проблему международной безопасности, чем процесс регионализации радикально-исламистского военно-политического и террористического потенциала по принципу «снизу вверх».

Регионализация террористических группировок исламистского типа, имеющих определенную территориальную базу, наблюдается в разных регионах мира. Однако она становится объектом острого беспокойства и пристального внимания со стороны международного сообщества только в таких региональных контекстах, для которых характерно сочетание хронической слабости или развала государственной власти и затяжных и масштабных вооруженных конфликтов. В особенности это касается гражданских войн типа войны в Сирии, с высокой степенью их транснационализации или даже формальной интернационализации (иностранного военного присутствия и вооруженных интервенций). Именно в таких условиях регионализация ранее более локального вооруженного движения может вести к консолидации (а не фрагментации) его военно-политического потенциала и к качественному повышению его террористической активности, а не к снижению ее интенсивности и смертоносности. Эта тенденция нигде не проявила себя так явно, как в контексте протекающего кризиса внутри и вокруг Ирака и в виде трансграничного феномена «Исламского государства» в ирако-сирийском контексте.

Ирак возглавляет список стран, сильнее всего затронутых терроризмом, еще с середины 2000-х гг. (когда террористические методы стали активно использоваться против иностранных интервентов во главе с США) - то есть задолго до того, как феномен ИГИЛ сформировался в его нынешнем виде. Еще в первое десятилетие после 2001 года только на Ирак пришлось более трети всех убитых в терактах в мире. Однако к середине 2010-х гг. главным импульсом и движущей силой повстанческого, террористического и конфессионального насилия в регионе уже стала активность ИГИЛ и ряда более мелких радикально-исламистских группировок в расширенном, трансграничном ирако-сирийском контексте. ИГИЛ объединяет в себе мощную идеологию, серьезные амбиции в области религиозного государственного строительства и квазигосударственный потенциал и действует одновременно на территории сразу двух ослабленных государств - в Ираке (хронически недееспособном государстве после десятилетнего иностранной интервенции) и в Сирии (сильно обескровленной продолжающейся жестокой гражданской войной). В этом смысле ИГИЛ служит даже более наглядным примером полноценной регионализации вооруженно-террористической группировки, чем трансграничная активность и сам феномен движения Талибан в афгано-пакистанском контексте.

Формирование и эволюция ИГИЛ в направлении регионализации по принципу «снизу вверх» следует рассматривать с двух сторон: с точки зрения внутриполитической динамики и конфликтов в Ираке и Сирии и того, как она пересекается с региональным измерением и накладывается на внутрирегиональные противоречия и более широких связей с транснациональным радикальным исламизмом.

Необходимо отметить, что ни одно другое крупное радикально-исламистское движение, развивающееся в направлении дальнейшей регионализации, не было так сильно движимо внутригосударственными и внутрирегиональными факторами, как ИГИЛ (даже если эта динамика была частично искажена, а частично запущена и стимулирована предшествующей американской интервенцией в Ираке). Неформальная, но широкая транснационализация гражданской войны в Сирии с обеих сторон вооруженного противостояния также является производной внутрирегиональных противоречий на Ближнем Востоке.

Из всех факторов и условий, которые стоят за подъемом и успехами ИГИЛ в 2014 году (значительными в военной области и пока более скромными в области строительства исламского государства), все более специфичные факторы, оказавшие на ИГИЛ самое прямое и непосредственное влияние, являются внутренними для стран и региона, о которых идет речь. Они включают острое недовольство самых разных групп и слоев иракских суннитов - от бывших светских баасистов и суннитских племенных группировок до радикальных исламистов - своей растущей политической и социально-экономической маргинализацией и правительственными репрессиями. Ранее этот растущее недовольство уже послужило питательной средой для вооруженного сопротивления американским интервентам, однако оно продолжало накапливаться и после вывода из Ирака основных иностранных сил, при правительстве Нури аль-Малики, приобретавшем все более выраженный сектарный (шиитский) характер. Ситуацию усугубляла ограниченная функциональность и низкая легитимность непопулярного, но все более авторитарного иракского режима, доставшегося Ираку «в наследство» от иностранного военного присутствия во главе с США. Параллельно разгоревшаяся в соседней Сирии кровавая гражданская война дала ИГИЛ как наиболее радикальной части иракской суннитской оппозиции новый стимул в плане обретения убежища на сирийской территории, а потом и второй страны базирования, распространения вооруженной активности за пределы иракских границ и обеспечения устойчивого самофинансирования за счет контроля над контрабандными потоками нефти.

Неудивительно, что наиболее тяжелые последствия вооруженной и иной активности «Исламского государства» после обретения им полноценного трансграничного регионального характера пришлись, прежде всего, на страны самого региона. Феномен ИГИЛ угрожает нанести мощнейший, хотя и не обязательно окончательный, удар одновременно по двум уже ослабленным и обескровленным государствам, что придает новый качественный импульс более широкой дестабилизации региона на стыке Ближнего и Среднего Востока, который и так уже более десяти лет служит основным центром террористической (и вооруженной) активности в мире.

В политических и медийных кругах нынешнее формирование под названием «Исламское государство», как и ее предыдущие «издания», до сих пор нередко подается не как самостоятельная и самодостаточная организация, а как не более чем подразделение «глобального джихада» под руководством «центральной Аль-Каиды». Такая интерпретация обычно упирает на два фактора, а именно на предысторию ИГИЛ в Ираке, особенно на так называемую «Аль-Каиду в Ираке» и на беспрецедентно широкое присутствие иностранных боевиков-джихадистов среди рядового состава и частично командования ИГИЛ.

Исламистское ядро того, что сейчас известно как ИГИЛ сформировалось вскоре после вооруженной интервенции 2003 года во главе с США непосредственно в ходе усиливавшегося и принимавшего все более радикальный характер сопротивления иностранным войскам и их местным союзникам. Первый лидер этой иракской исламистской группировки Абу Мусаб аз-Заркауи был крайне противоречивой фигурой с двусмысленными связями как в джихадистских кругах, так и вне их и с репутацией «двойного агента». Он успел сделать несколько заявлений о поддержке Аль-Каиды и лояльности ей; также при нем в названии организации была ссылка на Аль-Каиду («Аль-Каида в Ираке»), от которой группировка немедленно отказалась сразу после его гибели в 2006 г.; наконец, именно аз-Заркауи стал наиболее активно практиковать в Ираке демонстративные теракты с массовыми жертвами. Всего этого оказалось вполне достаточно, чтобы приклеить к группировке ярлык «подразделения Аль-Каиды». Хотя такая привязка успешно служила цели дискредитации вооруженной суннитской оппозиции американской интервенции и оккупации Ирака, она не отражала реальной сути, состава и целей группировки. Ее главной целью оставалось освобождение Ирака и создание в Ираке исламского государства взамен западного протектората, а абсолютное большинство ее рядов бойцов и командиров были иракцами (тогда как доля иностранных боевиков не превышала 4-10%). К концу 2006 года группировка стала одной из крупнейших повстанческих сил в Ираке и ядром исламистской части вооруженной антиправительственной оппозиции и переименовала себя в «Исламское государство в Ираке».

Усилившееся давление со стороны американских войск и ряда лояльных им суннитских племен, в рамках кампании так называемого «усиления» военного присутствия в конце 2000-х гг., а также позднее со стороны 24 правительственных формирований Ирака и их шиитских союзников позволила временно вытеснить основные силы «Исламского государства» из Ирака в соседнюю Сирию. Идущая там с 2011 г. гражданская война стала мощной подпиткой этой группировке и превратила ее в одного из крупнейших игроков на радикально-исламистском фланге вооруженной сирийской оппозиции. Группировка вступила в сирийскую гражданскую войну на стороне джихадистской части оппозиции, после того, как она объявила себя уже «Исламским государством Ирака и Леванта» (т. е. Ирака и всего восточного Средиземноморья) и попыталась объединить под своим контролем и другие исламистские группировки. Однако ее отношения с другой крупной джихадистской организацией «Джабхат ан-Нусра» испортились, вплоть до столкновений между ними. Показательно, что в конфликте между ИГИЛ и «ан-Нусрой» в Сирии политическая и идеологическая поддержка со стороны «центральной Аль-Каиды» оказалась не на стороне ИГИЛ. После того, как «Исламское государство» перенесло центр своей активности обратно в Ирак, пользуясь обострением напряженности между шиитским правительством аль-Малики и иракскими суннитами, главный идеолог Аль-Каиды Айман аз-Завахири за несколько месяцев до начала «победного шествия» ИГИЛ по территории Ирака официально отказал ИГИЛ в какой-либо поддержке.

Отсутствие благословения со стороны Аль-Каиды совершенно не помешало тысячам иностранных джихадистов (часть которых просто переключилась с сирийского фронта на иракский) примкнуть к ИГИЛ, которую отличала все более четкая система военной организации и все более солидная финансовая основа. Общая численность иностранных джихадистов, их доля от общего числа боевиков и состав носят очень динамичный характер и их вряд ли можно точно оценить на данном этапе. Однако даже на основе доступной информации можно сделать два предварительных вывода. Во-первых, если близкий к армейскому боевой потенциал ИГИЛ в основном является заслугой вошедших в его состав, в том числе командный, профессиональных иракских военных и сотрудников спецслужб из числа бывших баасистов (которые, по некоторым данным, составляют до трети всех заместителей лидера группировки Абу Бакра аль-Багдади), то иностранные джихадисты в рядах ИГИЛ, в свою очередь, играют непропорционально большую роль в террористическом и других особо жестоких формах насилия (включая обезглавливания). Во-вторых, именно приток западных джихадистов, исповедующих подчеркнуто «глобальную», универсалистскую версию джихада, стал основной связью между региональной ИГИЛ и глобальной повесткой дня транснационального исламизма. В этом смысле выходцы из западных стран играют даже более важную роль, чем идеологический символизм «исторического ядра Аль-Каиды или влияние джихадистов из зон других локально-региональных конфликтов.

Навязчивые попытки свести любые повстанческо-террористические движения исламистского типа в зонах транснационализированных вооруженных конфликтов к прямым «подразделениям» или «филиалам» «исторического ядра Аль-Каиды» по схеме регионализации «сверху вниз» уже сыграли свою роль в том, что в самом регионе, а также на Западе и в более широком международном масштабе вовремя не заметили подъем «Исламского государства». Это трансграничное, региональное движение не просто крайне радикально в своих идеологических воззрениях и методах, но еще и эффективно с точки зрения ведения военных действий, а потенциально - и обеспечения базовой функциональности насаждаемой ими системы власти. Эта организация сумела относительно быстро приспособиться к воздушным ударам со стороны коалиции во главе с США при участии их западных и арабских союзников. Процесс регионализации ИГИЛ шел по принципу «снизу вверх», а не «сверху вниз», в основном под влиянием таких факторов, как внутрирегиональные и конфессиональные противоречия и слабость государственной власти (в том числе в результате предыдущей иностранной интервенции). Если ИГИЛ и имеет связь с идеологией и повесткой дня «глобального джихада», то в основном благодаря значительному присутствию иностранных, особенно западных, джихадистов с их подчеркнуто универсалистскими, глобалистскими взглядами.

Однако, в отличие от Аль-Каиды и адептов «глобального джихада» как на Западе, так и на Востоке, ИГИЛ не преследует и не ставит на первый план абсолютно абстрактные, утопические глобальные цели. При этом именно полная погруженность ИГИЛ в региональный контекст, его гораздо более реалистичные и осязаемые цели и задачи, а главное, его нежелание упустить шанс построить трансграничное исламское государство здесь и сейчас делают это движение даже более серьезным вызовом международной безопасности, чем «центральная Аль-Каида» с ее «филиалами».

Вопрос о том, является ли феномен ИГИЛ, скорее, исключением или он сигнализирует формирование более широкой тенденции, пока остается открытым. Однако представляется, что ряд самых смертоносных террористических группировок исламистского типа в зонах наиболее интенсивных конфликтов в мире развиваются или могут двигаться в том же направлении, что и ИГИЛ - особенно если в соответствующих регионах уже имеет место или может сложиться сочетание нефункциональных или развалившихся государств, острых региональных противоречий и неудачных военных интервенций извне. Все это дает достаточные основания для того, чтобы считать регионализацию радикально-исламистских движений по принципу «снизу вверх» одной из потенциально наиболее тревожных тенденций в области транснационального терроризма исламистского толка.

Заключение

Несмотря на то, что религиозный терроризм обладает более обширной историей, а корни его уходят вглубь истории, в XX веке в террористической деятельности преобладают именно националистические и идеологические факторы. Террористической деятельности, полностью или частично мотивированной религиозными лозунгами, в которой насилие воспринимается экстремистами как сакраментальный акт, присущи иные средства легитимации террора, чем какой-либо другой разновидности терроризма. Этот фактор приводит к тому, что религиозный терроризм на данный момент является одной из наиболее разрушительных и опасных угроз для мирового сообщества.

Большинство громких терактов последних десятилетий, как в терминах политических результатов и последствий, так и по числу вызванных смертей, имеют под собой религиозную мотивацию.

Отличительной чертой современной террористической деятельности является преобладание религиозного фактора и заложенные в самой экстремисткой идеологии противопоставление систем ценностей, механизм легитимации насилия, концепция морали и мировоззрения. Таким образом, религиозный терроризм не сдерживается никакими политическими, моральными или практическими ограничениями. Зачастую жертвы террористов именуются как «неверные» или «дети сатаны», чтобы гипертрофировать их отличие от последователей экстремизма и дать понять, что жизнь этих людей не имеет никакой ценности.

Религиозные фанатики зачастую наиболее опасны, так как стремятся не поразить конкретный слой населения или конкретного человека, а уничтожить как можно больше своих «врагов» как категории. Чем больше жертв, тем лучше. Поэтому религиозные террористы рассматривают широкомасштабное насилие как оправдываемое и необходимое для достижения цели.

Двусмысленность и неоднозначность религиозных текстов может быть легко использована идеологами экстремизма для разжигания ненависти и вовлечения в свои ряды новобранцев. Однако зачастую террористами становятся по доброй воле, рефлексируя на определенные факторы социальной несправедливости и др.

В условиях глобализации религиозный терроризм выходит на первый план, являя собой новую волну террористического насилия. Это объясняется сразу массой причин, среди которых как недальновидная политика стран Запада, так и стремление Востока противопоставить и сохранить собственную самобытную систему ценностей. Огромная разница в уровне жизни стран Запада и Востока порождает чувство социальной несправедливости, также ведущее людей в ряды террористов.

В современной террористической деятельности широко используются Интернет и социальные сети, террористические организации финансируются заинтересованными в их деятельности сторонами, самих террористов становится все сложнее отследить. Столкновение цивилизаций, о котором говорил Хантингтон, приобрело наиболее ожесточенную форму.

Следует также отметить, что на данный момент для мирового сообщества жизненно важно детальное изучение террористической активности, так как без него невозможно предупреждение терактов и адекватная борьба с экстремистскими движениями. В этом аспекте важно понимание механизмов и закономерностей террористической деятельности, которые должны быть досконально изучены. Перед лицом международного терроризма сможет помочь только консолидация мировых сил и общие усилия.

Использованная литература

На русском:

1. Хоффман Б. Терроризм: взгляд изнутри. М., 2003.

2. Игнатенко А. Ислам и политика. -- М.: Институт религии и политики, 2004.

3. Кожушко Е.П. Современный терроризм. Анализ основных направлений. -- Минск: Харвест, 2000.

4. Жаккар Р. Именем Усамы бен Ладена. Секретное досье на террориста, которого разыскивает весь мир. -- М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002.

5. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Политические исследования. 1994.

6. Коллонтай В.М. Постколониальный мировой экономический порядок // Неклесса А.И. (ред.) Глобальное сообщество: Картография постсовременного мира. -- М.: Восточная литература, 2002.

7. Чапан Э. Ислам о терроре и акциях террористов-смертников. -- М.: Изд-во Новый Свет, 2005.

8. Хасан М. Источник террора. Идеология ваххабизма-салафизма. -- М.: ЦСПИ, 2005.

9. Косач Г.Г. Терроризм в Саудовской Аравии: к вопросу о предпосылках феномена // Ислам в современном мире: внутригосударственный и международно-политический аспекты. Ежеквартальный альманах. Выпуск 1. -- Нижний Новгород: Духовное управление мусульман Нижегородской области, 2005.

10. Герасимов В. Терроризм: религиозно-политический аспект. Вып5. СПб., 2002.

11. Психология террористов и серийных убийц: Хрестоматия. Мн., 2004.

12. Селезнев И.А. К вопросу о видах современного терроризма // Российская Федерация в международных отношениях: Сборник научных статей / Под общ. ред. В.А. Михайлова, Л.О. Терновой. М., 2008.

13. Городецкий A.E., Морукова A.A. Институты экономической безопасности в системе противодействия современному терроризму // Современное российское общество. Проблемы безопасности, преступности, терроризма. Т. 1. М., 2006.

14. Катрич Л.В. Проблема терроризма в отечественной социологической мысли в 1960-1990 гг. // Объединенный научный журнал. М., 2009.

На английском:

1. Rapoport D. Four Waves of Terrorism./ In Dipak K. Gupta (ed.) Terrorism and Homeland Security. Belmont, CA, 2005.

2. Singh S. Terrorism. A Global Phenomenon. Dehli, 2001.

3. Democracy, War and Peace in the Middle East, ed. Carnham A. Fesslern. - Bloomington, Indianapolis, 1995.

4. Stouffer S.A. The American Soldier. - Boston, 1949; Merton R.K. Social Theory and Social Structure. Glencoe, IL, 1957.

5. Hough M. New Terrorism or New Perceptions? Some Observations Regarding Changing Views on Terror // Review for Southern Africa, 2005, vol. 27, № 2.Spencer A. Questioning the Concept of „New TerrorismD // Peace and Conflict Development, 2006.

6. Pizzorno A. Some other kind of'otherness': A critique of rational choice theories // Development, democracy and the art of trespassing. Notre Dame, 1986.

7. Hoffman B. Is al Qaeda Still A Threat? // Foreign Affairs. 2008.

8. Albert J. Jongman. World Directory of Extremist, Terrorist and other Organizations Associated with Guerrilla Warfare, Political Violence, Protest, Organized Crime and Cyber-Crime. / In: Alex P. Schmid (Ed.). The Routledge Handbook of Terrorism Research. London & New York, 2011.

9. Sageman М. Leaderless Jihad: Terror Networks in the Twenty-first Century. Philadelphia, 2008.

10. Internet 'gives militants access to top-level spy systems' // The Daily Telegraph, 2010.

11. Crenshaw M. The War on Terrorism: Is the US Winning? 2/10/2006.

12. National Strategy for Counterterrorism. - Washington D.C.: The White House, 28 June 2011.

13. Stepanova E. The evolution of the al-Qaeda-type terrorism: networks and beyond // Dynamics of Political Violence: A Process-Oriented Perspective on Radicalization and the Escalation of Political Conflict / Ed. by L.Bossi et al. - Farnham (VA): Ashgate, 2014.

14. Al-Suri A.M. The Call to Global Islamic Resistance / CENTRA Technology, Inc.; trans. from Arabic. - DCIA Counterterrorism Center, Office of Terrorism Analysis, 2004.

Статистические данные:

1. Global Terrorism Database (GTD) / National Consortium for the Study of Terrorism and Responses to Terrorism

2. Global Terrorism Index: Capturing the Impact of Terrorism in 2002-2011. - Sydney; N.Y.: Institute for Economics and Peace, 2012.

Размещено на Allbest.ru