Размещено на http://www.allbest.ru/

Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования

«Национальный исследовательский университет

«Высшая школа экономики»»

Выпускная квалификационная работа по направлению подготовки магистра

Социальный статус и культурное потребление: классификация стран Европы

Корсунова Виолетта Игоревна

Научный руководитель

Профессор

Понарин Эдуард Дмитриевич

Санкт-Петербург - 2016

Введение

Исследование культурного потребления является одной из популярных тем в работах, посвященных рассмотрению социальной структуры общества. Подобные исследования основываются на идее о том, что стиль жизни, а вместе с ним и культурные предпочтения, отражают социальную позицию индивида [Bourdieu 1984]. Вопрос выражения социальной структуры через демонстрируемые предпочтения в сфере потребления достаточно широко изучен на примере культурных практик [Peterson 1992; Chan, Goldthorpe 2007 (2)], культурных вкусов [Sintas, Alvarez 2004; Warde et al. 2008], практик досуга [Prieu 2008; Харченко, Гурова 2010], гастрономических предпочтений [Warde 1997; Warde, Martenz 2000]. Результаты данных работ разнятся в каждом отдельном случае: потребление может определяться статусной позицией, доходом или только образованием. Тем не менее, стоит заметить, что данные исследования в большинстве своем проводятся на данных отдельных стран или регионов и носят локальный характер. Актуальность данного исследования заключается в необходимости проведения сравнительного анализа связи между социальной позицией и культурным потреблением в странах Европы.

В качестве меры социальной позиции индивида в данном исследовании я использую подход Чена и Голдторпа [Chan, Goldthorpe 2004], который будет рассмотрен далее. Второй важной составляющей концептуального аппарата является культурное потребление. В определении данного понятия можно выделить два основных подхода: определение культурного потребления через культурные практики и культурные предпочтения (вкус). Культурные практики соотносятся с определенными действиями и активностью: например, походы в театр или на концерты, чтение книг или просмотр кинофильмов. В то же самое время, вкусы определяются через предпочитаемые культурные продукты, вроде определенных музыкальных жанров, книг или телевизионных программ [Yaish, Katz-Gerro 2010]. В данной работе культурное потребление определяется через культурные практики, так как сравнение культурных вкусов требует отдельного исследования, направленного на составление сопоставляемых списков культурных продуктов [Peterson 2005].

Данное исследование основывается на базе данных Евробарометра 79.2 (весна 2013 года), в которой собрана информация о культурной активности населения 27 стран Европы. Таким образом, объектом исследования выступает население Европейских стран (в возрасте от 15 до 96 лет), предметом - связь социального статуса и структуры культурных практик. Целью исследования является сравнение связи культурных практик и социального статуса в различных частях Европы. В связи с этим, можно определить следующие задачи исследования: во-первых, требуется определить паттерны культурных практик; во-вторых, необходимо выделить регионы Европы по степени схожести паттернов культурного потребления; в-третьих, нужно установить связь между социальным статусом и культурными практиками в выделенных регионах.

Данная работа состоит из четырех глав и заключения. В первой главе дается обзор существующей литературы по темам социальной стратификации, культурного потребления, связи социальной позиции и культурных предпочтений, а также различий между странами Европы. Во второй главе описывается методология исследования. В третьей главе представлены результаты, а в четвертой - выводы исследования и их обсуждение в контексте существующих наблюдений по теме.

1. Культурное потребление как маркер социальной стратификации: теоретический обзор

1.1 Класс, статус, идентичность: проблемы определения социальной структуры общества

Вопросы социальной стратификации и, сопряженные с ними, проблемы социального неравенства рассматриваются на протяжении долгого времени. Одним из основных понятий социального неравенства выступает класс. В рамках марксистской конфликтной теории рассматривалось противопоставление классов, основывающееся на различном доступе к средствам производства [Carter 1995]. Неомарксистская традиция основывается на схожем принципе, однако затрагивает большее число оснований для проявления неравенства. В частности, помимо конфликта в сфере производства, в данном подходе рассматриваются возможности мобильности на рынке труда. Исходя из этого, формируется два направления неравенства: с одной стороны, представители различных классов имеют разный уровень материального вознаграждения, с другой стороны - разную позицию в процессе производства, формируя, таким образом, отношения доминирования и эксплуатации [Wright 2005: 26; Wright 1978]. Исходя из этого, неомарксистский подход определяет классовое противостояние работодателей и наемных рабочих. В то же время, положение внутри класса не всегда рассматривается как строго фиксированное: выделяются также переходные классовые позиции. Так, Райт выделяет три основных класса: буржуазия, мелкая буржуазия и рабочие. Однако между этими тремя классами выделяются также промежуточные группы: между буржуазией и рабочими находится управляющий персонал, между буржуазией и мелкой буржуазией - средний бизнес, а между мелкой буржуазией и рабочими - независимые наемные работники [Wright 1985; Wright 1995]. В то же самое время, тестирование данной классовой схемы на реальных данных показало, что подход плохо предсказывает социальную мобильность и уровень дохода [Marshall et al, 2005].

Понятие класса также рассматривается в рамках неовеберианского подхода к определению стратификации в обществе. В отличие от подхода марксистов, в представлении неовеберианцев основным критерием для определения классовой позиции является положение на рынке труда, то есть, наличие жизненных шансов, способности повысить свою социальную позицию. Также важными оказываются условия труда и возможность определять содержание выполняемой работы [Breen 2005]. Голдторп и Эриксон предложили свою схему классового деления. Как и неомарксисты, они выделили три класса, среди которых есть работодатели и наемные рабочие. Помимо этого в отдельную группу выделились работающие на себя. Далее каждый из классов делится на несколько более мелких групп, объединенных сходными характеристиками выполняемого труда. Работодатели разделяются на крупных и мелких, которые, в свою очередь, могут быть заняты в сфере промышленности или сфере сельского хозяйства. Работающие на себя также разделяются на работников промышленности и сельских работников. В то же время наемные работники делятся на большее число групп. Во-первых, они разделяются по типу выполняемых обязанностей: административные работники, служащие, а также занятые ручным трудом. Во-вторых, каждая из групп различается по степени квалификации [Erikson, Goldthorpe 1992]. Исследование Эванса показало, что данная схема устойчиво воспроизводится на реальных данных, а также может предсказывать жизненные шансы и уровень экономического благосостояния [Evans 1992]. В то же время, было установлено, что классовая позиция не выражается через стиль жизни, что не дает возможности проследить классовые различия в повседневной жизни [Chan, Goldthorpe 2007 (1)]. культурный социальный статус общество

Пьер Бурдье также рассматривал аспекты социальной стратификации, при этом нельзя точно определить течение, к которому относится данный подход, так как он имеет сходства с веберианскими и марксистскими идеями [Weininger 2005]. В его представлении социальный класс определяется соотношением трех видов капитала: экономического, социального и культурного. Экономический капитал объединяет все материальные ценности, которыми может распоряжаться индивид (включая, его доходы, накопления, имущество). Социальный капитал представляет собой социальные связи индивида, которые могут использоваться в случае необходимости. В свою очередь культурный капитал воплощается в трех состояниях: инкорпорированном, объективированном и институционализированном. Инкорпорированный культурный капитал включает в себя знания и навыки индивида, его предпочтения и практики. Объективированный капитал представляет собой совокупность материальных культурных объектов: книг, музыкальных инструментов, картин, мультимедиа и т.д. Институциональный капитал определяется официально установленной профессиональной квалификацией индивида: наличием дипломов, аттестатов и других образовательных сертификатов. Для определения классовой позиции индивида основополагающими характеристиками считаются уровни экономического и культурного капитала [Бурдье 2002].

Высший социальный класс формируется обладателями одновременно высокого экономического и культурного капиталов. В представлении Будрье, к ним относятся представители либеральных профессий. Также выделяются классы с высоким культурным капиталом и низким экономическим и, наоборот, с высоким экономическим капиталом и низким культурным. Низший класс представлен теми, у кого и культурный, и экономический капитал находятся на низком уровне [Bourdieu 1984: 127-130]. Подобное разделение отражается в стиле жизни и формирует символическое неравенство [Bourdieu 1984, Crane 1992, DiMaggio 1992].

Вопросы определения класса также затрагивались в ряде постмодернистских работ. Ульрих Бек вводит понятие общества риска для описания современного общества. Развитие индустриальных технологий, произошедшее в ХХ веке, привело к негативным экологическим последствиям, которые отражаются на всем населении, независимо от класса, политических предпочтений или национальности. Единственным возможным выходом из сложившейся ситуации является так называемая «рефлексивная модернизация», представляющая собой технологическое развитие, при котором, во-первых, происходит решение проблем, вызванных предыдущими технологиями, во-вторых, вероятность проявления негативные экологических реакций в будущем сводятся к минимуму. [Beck, 1992].

В подобных обществах традиционный подход к определению классовой позиции перестает работать. Начинает развиваться процесс индивидуализации, когда характеристики индивида становятся более персонифицированными, что приводит к тому, что профессиональная позиция и личные связи не являются больше основными маркерами социальной позиции. Индивиды становятся «атомизированными», не зависящими от аскриптивных статусов, однако, они зависят от тех предложений, которые доступны на рынке - в том числе, на рынке труда [Beck, 1992: 131]. В обществе риска наличие профессионального статуса является определяющим для выделения «класса» - в целом, выделяются классы «работающих» и «безработных». Также стоит отметить, что при таком подходе классы являются сугубо статистическими группами: у них нет «классового» сознания, как предполагают марксисты, и они не объединяются в «статусные групп», как считал Вебер.

Мануэль Кастельс рассматривал аспекты социальной стратификации в условиях информационного общества [Кастельс 2000]. По его мнению различия в социальной структуре определяются не профессией, а подходом к исполнению работы. В информационном обществе основная роль отводится умению приспосабливаться к изменяющимся условиям труда. Исходя из этого, индивиды разделяются на занятых «родовым» и «самопрограммируемым» трудом. Самопрограммируемый труд предполагает постоянное обучение и совершенствование имеющихся навыков. В отличие от этого, родовой труд представляет собой воспроизводство одних и тех же способов реализации деятельности. Таким образом, формируется оппозиция между инновационным подходом к выполнению обязанностей и монотонным трудом. Важно отметить, что данное разделение не соответствует разделению профессиональных позиций: любая работа может быть реализована как родовым, так и самопрограммируемым трудом. Вместе с тем, подобный подход вызывает сложности с операционализацией понятий: остается неясным, как можно определить, каким именно трудом занят тот или иной индивид.

Помимо классовых теорий необходимо рассмотреть теоретические подходы, критикующие классовой восприятие социальной стратификации. Пакульски и Уотерс в своей работе «Смерть класса» указывают на противоречия и неопределенность в концептуализации понятия «класс». В одном случае, класс определяется через экономических агентов, которые организуются в статистические группы, выделенные по положению на рынке труда или в сфере производства. В то же самое время класс может восприниматься как группа индивидов, обладающих схожей идентичностью. В таком случае класс определяется через символические различия, таких как отличия в стиле жизни, вроде культурных или политических предпочтений, а также через доступ к политическим и экономическим ресурсам. Существующее разнообразие подходов к определению класса делает данное понятие размытым и неоднозначным. При этом авторы не исключают возможности существования классовых обществ в современном мире; однако, по их мнению, данная ситуация характерна скорее для стран, находящихся на стадии индустриального развития. В то же время, для современных западным обществам свойственно гораздо большее число характеристик, на основании которых может быть сформирована социальная иерархия. Постиндустриальные общества перестают ориентироваться на уровень экономических ресурсов; различия в подобных обществах основываются на других социальных характеристиках: образование, этничность, религиозная принадлежность, политические предпочтения, гендер и множество других статусных позиций, не связанных с классовой принадлежностью [Pakulski,Waters 1996].

Кларк и его коллеги определяют в качестве основной стратификационной характеристики уровень властного ресурса, а именно, возможности влиять на политическую сферу. Как отмечается в их работе, в современных обществах влияние классовой позиции на политику значительно сократилось, что приводит к снижению влияния классовой позиции на все сферы жизни общества. Современные общества всеобщего благосостояния, а также усложнение структуры рынка труда приводит к снижению социального и экономического неравенства. Эффект проводимой социальной политики может рассматриваться двояко. С одной стороны, улучшение уровня жизни рабочего класса и низших слоев общества приводит к снижению различий в уровне жизни и уменьшению классового конфликта. С другой стороны, подобные меры делают государство одним из акторов на рынке, что дает ему дополнительный властный ресурс. Если говорить о диверсификации рынка труда, то в данном случае эффект заключается в появлении новых типов профессий, что приводит к размыванию понятия «класс», а значит, снижает классовые различия. В подобных условиях основанием для выделения страт становится не класс, а положение в политической сфере: принадлежность к определенным партиям, участие в политических организациях и т.п. [Clark et al, 1993].

В то же время, данные теоретические концепции не отрицают существование социальной иерархии, однако они говорят о необходимости переопределения ее основания. Сложность данных подходов заключается в том, что при усложнении оснований деления, становится труднее выявить связь между социальной позицией и стилем жизни. Измерение классовой позиции через образование, доход, профессию значительно проще, чем конструирование шкалы, состоящей из множества социальных и демографических характеристик индивида.

Еще одним подходом к определению стратификационой системы можно считать статусные различия. По Веберу социальный статус определялся как степень престижности социальной позиции индивида [Вебер 1992(1946): 27]. При этом престиж и степень социального уважения не всегда связаны с классовой позицией индивида: высокое положение на рынке труда и высокий уровень дохода не всегда ведут к увеличению социального статуса. Как показало исследование Уорнера, первостепенно значение в определении престижности положения имеет не величина дохода, а история семьи и возраст капитала [Warner 1943]. Так называемый феномен «старых денег» (`old money') оказался наиболее важным фактором для выделения наиболее престижной группы населения.

Холлингсхед предложил свою интерпретацию социального статуса [Hollingshead 2011(1975)]. Его подход заключается в соединении четырех характеристик, которые, по его мнению, определяют степень уважения и престижа позиции индивида или его семьи. Основными категориями в его анализе выступает образование и профессиональный статус. При этом также учитывается семейное положение индивида, а также его пенсионный статус - является он пенсионером или нет [Hollingshead 2011(1975): 24-41]. Данный подход критиковался, в частности за то, что он сочетает пересекающиеся категории профессии и образования, а также за неясные различия между отдельными профессиональными группами [Adams et al. 2011].

Еще один подход к определению социального статуса был предложен Ченом и Голдторпом [Chan, Goldthorpe 2004]. В данном случае предлагается шкала, состоящая из четырех статусных групп. Различия между группами основаны на нескольких основаниях. Во-первых, статусные группы различаются по типу труда - ручному и неручному. Во-вторых, важным элементом является уровень образования: первая и вторая статусные группы предполагают наличие высокого уровня квалификации. В-третьих, происходит разделение по степени властного ресурса: первые статусные группы объединяют руководителей и менеджеров, а третья и четвертая группа - подчиненных. В-четвертых, уровень дохода также различается среди статусных групп - в первой статусной группе наблюдается самый высокий уровень дохода; в то же время, экономические различия между другими группами не являются очевидными.

Наличие подобных теоретических противоречий ставят вопрос об определении стратификационной системы общества. Стоит отметить, что данные подходы не исключают друг друга: в одном и том же обществе могут быть представлены разные виды неравенства. Из этого следует что, необходимо учитывать специфику изучаемых феноменов: как показывают исследования, классовая позиция лучше предсказывает доход и материальное потребление. В то же время, статус лучше отражает символическое потребление, включая культурные предпочтения [Chan, Goldthorpe 2007 (1)]. Исходя из этого, в своей работе я использую понятие социального статуса, так как с его помощью можно лучше проследить различия в стиле жизни, а, значит, в структуре культурного потребления.

1.2 Структура культурного потребления

Среди множества работ, посвященных изучению культурного вкуса и культурных практик, можно выделить три основных концепции, описывающих формирование культурных предпочтений и их структуру. Одна из таких концепций была разработана Пьером Бурдье и представлена в работе «Различение: социальная критика суждения» [Bourdieu 1984]. В данном исследовании Бурдье показывает, что все многообразие материальных объектов, практик и символических продуктов распределены между социальными классами, что позволяет продемонстрировать их представителям свою социальную позицию. Таким образом, культурное потребление по Бурдье имеет гомологичную структуру.

Формирование подобной структуры связано с воспроизведением социальной структуры общества и происходит в период социализации. Индивид, социализирующийся в определенной среде, проходит через процесс социального научения: индивиду прививаются определенные предпочтения, рассматривающиеся как соответствующие его социальному классу. Усвоенные паттерны поведения и предпочтений формируют габитус - совокупность устойчивых диспозиций [Бурдье 1998], которые воспроизводятся в стиле жизни индивида как собственные предпочтения, без осознания влияния социальной среды на них. Важно также отметить, что усвоенные диспозиции позволяют индивиду ориентироваться в символическом пространстве и различать различные виды объектов и практик, отбирая для себя те, которые вписываются в выработанную систему предпочтений.

Помимо этого сформированные гомологичные структуры потребления разделяются по положению в социальной иерархии. Каждый класс, в зависимости от сочетания культурного и экономического капитала, предпочитает определенные продукты питания, стили одежды, виды спорта, а также культурные продукты. Кроме того, соотношение культурного и экономического капитала предполагает различную структуру расходов. Чем выше культурный капитал, тем выше становятся затраты на представительские расходы: одежду, обувь, косметику и т.д., а также на культурную активность. В то же время, при снижении культурного капитала происходит увеличение затрат на продукты питания и снижается доля затрат на досуг [Бурдье 2005].

Если переходить непосредственно к структуре культурных предпочтений, то выделяется три гомологичные структуры потребления: «легитимная» (`highbrow'), «обывательская» (`middlebrow') и «массовая» (`lowbrow'). Высший класс по Бурдье (то есть обладатели высокого культурного и экономического капитала) предпочитают легитимные культурные продукты и практики - те практики, которые связаны с признанными произведениями искусства: посещение оперы, балета, драматических театров, музеев, концертов классической музыки [Bourdieu 1984: 2-15]. Включение в подобное потребление требует больших материальных ресурсов, а также временных затрат. Кроме того, включенность в подобные практики требует достаточной культурной компетенции, а также определенного социального научения [Becker 1982 (1953)].

В противовес легитимной культуре также выделяется «массовая» культура, которая не требует высокого культурного капитала для понимания и потребления: посещение кино, концертов популярной музыки, просмотр ТВ. Включение в такого рода культурное потребление характерно для представителей низшего класса [Bourdieu 1984: 175-193]. Также стоит рассмотреть «обывательскую» структуру потребления, характерную для средних классов. Данная структура потребления характеризуется тем, что репертуар предпочтений состоит из тех легитимных культурных практик и продуктов, которые стали популяризованными. К примеру, как и обладатели «легитимной» структуры потребления, представители средних классов могут предпочитать неакадемические направления в изобразительном искусстве; однако, в их структуру предпочтений будут входить популярные художники, такие как Пикассо и Дали, а не Модильяни или Леже [Bourdieu 1984: 27-35].

Важную роль в предпочтении той или иной структуры играет культурный капитал: чем выше культурный капитал в определенном классе, тем больше вероятность того, что его представители будут стремиться к включению в легитимные практики. Помимо этого, подобное противопоставление формирует поле символического неравенства: классовая принадлежность отражается в стилях жизни, что является проявлением социальной стратификации в повседневной жизни.

Подобные тезисы были отражены в ряде эмпирических работ. Так, Крэйкамп и ванн Эйк рассмотрели влияние семьи на культурные предпочтения и вовлеченность в культурные практики. Было установлено, что культурный капитал семьи оказывает значимый эффект на культурное потребление. В частности, более высокий объективированный капитал семьи повышает вероятность того, что индивид впоследствии будет накапливать материальные культурные объекты. Институционализированный культурный капитал семьи оказывает положительное влияние на интерес к культурным продуктам в целом, так как формирует благоприятные условия для усвоения информации относительно культуры. В то же самое время, инкорпорированный капитал, то есть практики, в которые включены родители, не оказывают значимого эффекта на практики, в которые включен сам индивид [Kraaykamp, Eijck van 2010].

Яиш и Катц-Герро разделили понятие культурное потребление на культурный вкус и культурные практики. Подобное деление объясняется тем, что сходные культурные продукты, которые отражают культурный вкус, могут быть получены через различные культурные практики: например, кинотеатры могут предлагать как массовую, так и легитимную культуру, а оперные спектакли могут быть транслированы по ТВ. Проанализировав связь между практиками, вкусом и культурным капиталом семьи, исследователи пришли к выводу, что культурный капитал семьи оказывает влияние на предпочитаемые культурные продукты, но не определяет, через какие практики данные продукты будут получены [Yaish, Katz-Gerro 2010].

Уиликенс и Ливенс сравнили влияние культурного капитала семьи на включенность в легитимную и популярную культуру. Результаты показали, что культурный капитал родителей оказывает положительное влияние на включенность в легитимные культурные практики и предпочтение легитимной культуры. В то же время, капитал не оказывает влияния на потребление массовой культуры. Подобный результат объясняется тем, что включенность массовую культуру не требует научения, поэтому образование не играет важной роли. И, наоборот, потребление легитимной культуры требует культурной компетенции, что приводит к значимому эффекту культурного капитала семьи на вовлеченность в легитимные практики [Willekens, Lievens 2014]. Помимо этого Уиликенс и его коллеги отдельно рассмотрели влияние образования матери и отца на культурное потребление индивида. Как оказалось, культурные предпочтения определяются тем из родителей, у кого наблюдается более высокий уровень образования, независимо от того, будет это мать или отец [Willekens et al. 2014].

Кроме влияния семьи в исследованиях рассматривается восприятие культурных продуктов как показателя статусной позиции. Исследование Аткинсона показывает, что различия между представителями различных социальных статусов заключаются не только в предпочитаемых продуктах, но и в тех смыслах, которые они вкладывают в культурное потребление. Умение анализировать культурный продукт выступает основной характеристикой представителей высшего статуса. Помимо этого конструируется оппозиция «оригинальности» и «сложности» как определяющего фактора в выборе культурного продукта среди представителей высшего слоя и «простоты» и «реалистичности» для представителей низших статусных групп [Atkinson 2011]. Вард и его коллеги показали, что представители высшего класса более избирательно относятся к выбору культурных продуктов: они демонстрируют больше антипатии к популярной культуре и позиционируют себя как предпочитающих легитимные культурные продукты. Помимо этого представители высшего класса демонстрируют большую культурную компетенцию: различаются не только то, «что» потребляют, но и то, «как» - представители высшего класса могут проанализировать культурные продукты, сравнить их между собой [Warde et al 2008].

Другая концепция, описывающая структуру культурного потребления, основана на феномене всеядности, обнаруженном и описанном Петерсоном и Керном в середине 1990-х. Как показало исследование, гомологичная структура потребления была характерна только для средних и низших социальны позиций, в то время как потребление высшей социальной группы видоизменилось. Среди представителей высшего слоя можно было по-прежнему наблюдать тех, кто предпочитает исключительно легитимную культуру. В то же время другая часть представителей высшей социальной группы была включена в потребление всех видов культуры, не только легитимной. Подобный результат дал возможность разделить высший слой на «снобов» и «всеядных». Как показал дальнейший анализ, к «всеядным» относятся более молодые и более образованные представители высшего слоя [Peterson, Kern 1996].

Обнаружение данного феномена говорит о переориентации стиля жизни высших слоев общества с гомологичной структуры на разнообразие культурного потребления. Предпочтение определенных практик и продуктов сменяется знанием о культуре в целом и умением судить о тех или иных культурных продуктах, независимо от их символической ценности. Подобный результат может быть объяснен с разных позиций. С одной стороны, расширение предпочтений высших слоев может говорить о снижении символического неравенства, а также о толерантности высшего статуса к культурным продуктам и практикам более низких статусных групп. С другой стороны, феномен всеядности может отражать развитие культурных практик, характеризующееся увеличением разнообразия культурных продуктов, которые они предлагают. Чем выше социальная позиция, тем больше возможностей для потребления есть у индивида и тем больше число практик он может демонстрировать, что расширяет репертуар его культурных предпочтений.

Помимо «всеядности» также был обнаружен феномен «избирательности» (`paucivore'), характерный для представителей среднего класса [Alderson et al. 2010]. Данная структура потребления характеризуется меньшим числом предпочитаемых практик и культурных продуктов. В то же время, разнообразие практик и продуктов «избирательных» находится на том же уровне, что и у всеядных: «избирательные» могут быть включены как в легитимные, так и в популярные практики.

Феномен всеядности был подтвержден многими эмпирическими исследованиями, в том числе, исследованиями, проведенными в странах Европы [Sintas, Alvarez 2002; Lopez-Sintas, Katz-Gerro 2005; Prieu et al. 2008; Petev 2013]. Катц-Герро и Джэгер показали, что со временем снижается число «снобов» и увеличивается доля «всеядных». В то же время они отметили изменения в других структурах потребления: в частности, посещение музеев становится также частью паттерна популярных практик [Katz-Gerro, Jжger 2013]. Помимо этого, наряду с всеядностью можно наблюдать феномен «прожорливости» (`voracious'): высший класс не только имеет более разнообразный репертуар культурных практик, но и затрачивает значимо больше времени в среднем на каждую [Sullivan, Katz-Gerro, 2007: 129].

Изменения в структуре культурного потребления затрагивают не только практики, но и вкус. Как отмечают в своей работе ДиМаджио и Мухтар, с течением времени джазовая музыка становится частью потребительского репертуара высших слоев; при этом джаз становится популярным не только среди всеядных, но и среди «снобов» [DiMaggio, Mukhtar 2004]. Можно соотнести подобный результат с теорией символического расизма. Данная концепция заключается в том, что расизм проявляется в избегании различных объектов и феноменов, имеющих символическое отношение к этническим сообществам [Kinder, Sears 1981]. В то же время, как показывает исследование Бетани Брайсон, высокий социальный статус, наравне с образованием и доходом, понижает вероятность символического расизма. В то же время, сохраняется статусная оппозиция в предпочтениях продуктов, символически связанных с этническими группами: чем выше социальная позиция индивида, тем выше вероятность, что он будет предпочитать джаз, но при этом понижается вероятность, что он будет предпочитать рэп-музыку [Bryson 1996].

Помимо этого культурные предпочтения можно рассмотреть в рамках постмодернистских концепций. Энтони Гидденс говорит об изменениях в стилях жизни в обществах позднего модерна [Giddens 1991]. Определяющую роль в воспроизведении того или иного набора практик Гидденс отводит сформированной идентичности, которая в постмодернистских обществах создается в условиях размытых статусных и классовых различий. Кроме того идентичность не является одинаковой на протяжении всей жизни индивида; она трансформируется с течением времени и изменением внешних условий жизни. Помимо изменений в социальной структуре общества, Гидденс указывает на зависимость выбора стиля жизни от того, что предлагает рынок символической продукции. В современных обществах происходит унификация предлагаемых продуктов, что приводит к разрушению структуры предпочтений, так как индивиды вынуждены выбирать из множества сходных продуктов, объектов и практик. Таким образом, культурное потребление становится неструктурированным.

Отсутствие структуры в культурных предпочтениях было отмечено в некоторых эмпирических работах. Чен и Голдторп отметили отсутствие четкой структуры в художественных предпочтениях населения. При анализе включенности в посещение музеев и выставочных пространств было обнаружено, что различия в предпочитаемых культурных продуктах не имеют паттерна. В данном случае единственной оппозицией, которую удалось выделить, оказалась заинтересованность и незаинтересованность в данном типе культуры: население разделилось на тех, кто не посещает музеи и тех, кто вовлечен в посещение каких-либо выставок, независимо от типа представляемых на них работ [Chan, Goldthorpe 2007 (3)]. Схожие результаты были получены в исследовании Кирхберга: вовлеченность в посещение музеев и выставок не только не структурирована по типу культурного продукта, но и не связано со статусной позицией [Kirchberg 2007].

Исследование Торше показывает наличие слабой структуры в публичных практиках населения [Torche 2010]. Несмотря на то, что были выделены классы всеядных и неактивных, различия между другими выделенными паттернами культурных практик заключаются в виде представляемого культурного продукта, а не его символической ценности. Так, одним из паттернов включал в себя только посещение кино, а другой - посещение концертов и музеев, что не дает возможности говорить о наличии четкой структуры в культурных практиках.

Подобные результаты демонстрируют неопределенность структуры культурного потребления. С одной стороны, можно ожидать, что в некоторых странах практики будут по-прежнему структурированы исходя из типа культурного продукта, который они предоставляют (гомологичная структура). С другой стороны, стоит также учитывать неоднозначность определенных практик: получение того или иного культурного продукта может происходить через разные каналы, что скорее будет вести к обнаружению феномена всеядности. Кроме того, производство сходных культурных продуктов может вести к разрушению структуры культурных практик. Данные противоречия говорят о необходимости сравнительного анализа паттернов культурного потребления в различных странах, что и является одной из задач данного исследования.

1.3 Социальная позиция и культурные предпочтения

Рассмотрим теперь различия во взаимосвязи между культурными практиками и социальной позицией индивида. Противоречия во взаимосвязи между двумя данными понятиями можно разделить на несколько частей. Во-первых, существует ряд работ, показывающих, что культурное потребление определяется классовой позицией индивида [Katz-Gerro 2002, Petev 2013]. Во-вторых, есть указание на то, что социальный статус оказывает большее влияние на предпочитаемые практики и продукты в сравнении с классом. Подобный эффект объясняется тем, что один и тот же класс может объединять различные статусные группы [Chan, Goldthorpe 2007 (1), Alderson et al 2007]. В-третьих, можно отметить свидетельства того, что ни класс, ни статус не оказывают влияния на культурные предпочтения: выбор тех или иных культурных практик и продуктов объясняется уровнем образования [Reeves 2014, Prieu 2008, Bihagen, Katz-Gerro 2000, Sintaz, Alvarez 2002].

Стоит принять во внимание, что данные противоречия обнаруживаются в исследованиях, проведенных в разных странах. Выраженное влияние социального класса на предпочитаемые культурные продукты была обнаружена в исследованиях, проведенных в США. В частности, ДиМаджио и Юсим показали, что те или иные культурные предпочтения зависят от классовой позиции индивида [DiMaggio, Useem 1978]. При этом они отметили, что основные классовые различия наблюдаются в потреблении легитимной культуры: чем выше классовая позиция индивида, тем выше вероятность, что он будет включен в легитимные практики. При этом различий в популярной культуре обнаружено не было: в нее включены представители всех классов.

Данные выводы подтверждают наличие феномена всеядности, а также находят отражение в результатах других исследований. Лизардо показал важность как легитимного, так и популярного потребления для формирования социального капитала [Lizardo 2006]. Для представителей высшего класса включенность в легитимные практики способствует увеличению ограничивающего социального капитала, повышая ингрупповую солидарность; в то же время, включенность в популярные практики позволяет им расширять сеть слабых связей.

Устойчивость классовых различий в культурном потреблении в США была подтверждена в других исследованиях [Petev 2013, Katz-Gerro 1999, Lopes-Sintas, Katz-Gerro 2005]. Несмотря на наличие исследований, говорящих о важности статусных различий [Alderson et el 2007], класс по-прежнему имеет значение при анализе различий в культурных предпочтениях населения.

Важность статусных различий отмечается в большинстве исследований, проведенных в европейских странах. Важно отметить более современное исследование культурного потребления во Франции [Coulangeon, Lemel 2010]. Как было показано, современная структура культурного потребления во Франции стала менее гомологичной и начала соответствовать концепции всеядности. В то же время, исследователи обнаружили разные виды всеядности: один из паттернов включал в себя большее число легитимных практик и меньшее число популярных; во втором паттерне, наоборот, были в большей степени представлены популярные продукты и практики и небольшое число легитимных. В данной ситуации статус оказался более значимым предиктором при предсказании разнообразия культурного потребления: в отличие от класса и демографических характеристик, статусные различия оказались значимыми в предсказании вида всеядности.

Стоит также рассмотреть исследование культурного потребления в Венгрии [Bukodi 2010]. Букоди в своей работе делает несколько важных выводов. В первую очередь, она отмечает низкую культурную активность населения в стране. Помимо этого, было установлено, что социальный статус оказывает значимое влияние на репертуар культурных практик: чем выше социальная позиция индивида, тем более разнообразным становится его культурное потребление. При этом стоит отметить, что образование оказывает влияние только на то, будет индивид культурно активен или нет, но оно не определяет, как именно будет структурировано его потребление. В то же время, в данном исследовании отмечается важность места жительства: населенный пункт оказывает значимое влияние на структуру потребления.

Интересные выводы можно сделать, рассмотрев исследования, проведенные в Великобритании. Чен и Голдторп рассматривали различные аспекты культурной активности населения, включая визуальное искусство [Chan, Goldthorpe 2007 (3)], музыку [Chan, Goldthorpe 2007 (2)], легитимную культуру [Chan, Goldthorpe 2007 (1)]. Как показывают результаты, социальный статус, как показатель престижности профессии, оказывает устойчивое и значимое влияние на выбор культурного продукта и культурных практик. Однако, эффект статуса, несмотря на устойчивость, оказывается менее важным в сравнении с эффектом образования.

Исследование Ривза также показывает, что ни класс, ни статус не оказывают такого большого эффекта на репертуар культурного потребления, как тот, что оказывает уровень образования индивида [Reeves 2014]. Подобные результаты вписываются, в целом, в неовеберианскую теорию, в соответствии с которой образование является важным фактором стратификации и мобильности, однако они могут также указывать на снижение важности статусных различий в данной стране.

Отдельно стоит рассмотреть исследования, проведенные в Дании. Как показали Катц-Герро и Джэгер в работе 2010 года [Katz-Gerro, Jжger 2010], феномен всеядности был характерен для Дании уже в 1960х годах. Помимо этого, было выявлено, что образование, доход и социальный класс оказывают значимое влияние на предпочитаемые культурные продукты. Вместе с тем, исследование Прие показывает, что ни статус, ни класс не оказывают влияния на практики, в которые включен индивид. В то же время, наблюдается зависимость структуры культурных продуктов от статусной позиции индивида. Это значит, что при включенности в схожие культурные практики, представители разных статусных групп демонстрируют различную культурную активность и предпочитают разные культурные продукты. Например, при общей практике посещения музеев, обладатели более высокого статуса предпочитают современное фигуративное искусство, а более низкого - поп-арт и авангардное искусство. Таким образом, несмотря на широкий репертуар практик высшего слоя, структура предпочитаемых культурных продуктов ближе к гомологичности, чем к всеядности [Prieu et al. 2008].

1.4 Региональные различия

Противоречия в результатах исследований, проведенных в различных странах, требуют рассмотрения специфики отдельных регионов Европы, в частности, социального благополучия и политики в сфере культуры. Как показывали немногочисленные сравнительные исследования связи социального статуса и культурных предпочтений, социальные и политические особенности оказывают влияние, как на культурные предпочтения, так и на силу связи между статусными характеристиками и культурной активностью. В то же время, сравнительные исследования культурного потребления имеют ограничения, связанные со спецификой культурных продуктов. Подобные исследования требуют определения соответствующих культурных продуктов в отдельных странах или регионах, что создает сложности для сбора и анализа данных [Katz-Gerro 2004; Peterson 2005].

Талли Катц-Герро в своей работе 2002 года рассмотрела взаимосвязь класса и включенности в легитимные культурные практики в пяти различных странах: Восточной Германии, Израиле, Италии, США, а также в Швеции. В результате было установлено, что легитимное потребление характерно для разных классовых позиций в сравниваемых странах: в США, Швеции и Израиле легитимные практики характерны только для высшего класса, в то время как в Италии и Восточной Германии в них включены все классы за исключением низшего [Katz-Gerro 2002].

В работе Виртанен [Virtanen 2005] рассматривается культурная активность молодежи в пятнадцати европейских странах. По результатам было установлено наличие сходных паттернов потребления среди молодежи разных стран. Также было выявлено влияние социального статуса и социально-демографических характеристик на вовлеченность в культурные предпочтения. В то же время, влияние дохода оказалось незначимым. Подобных результат отсылает к идеям об универсализации культурных практик и стилей жизни. Однако по результатам нельзя судить о структуре потребления других возрастных групп.

Ван Хек и Крэйкамп [Hek van, Kraaykamp 2013] провели исследование с использованием многоуровневого моделирования, что позволило им рассмотреть влияние характеристик страны на вероятность вовлеченности в легитимное потребление в различных странах Европы. Результаты исследования говорят о положительном влиянии экономического развития на участие в легитимных культурных практиках. Помимо этого была установлена негативная связь между уровнем экономического неравенства и уровнем вовлеченности в легитимную культурную активность. Также было установлено, что в странах с более высоким экономическим неравенством влияние социального статуса на включенность в легитимные практики выражено сильнее, по сравнению с эгалитарными странами. Однако стоит принять во внимание тот факт, что легитимные практики могут входить в разные паттерны культурного потребления. Также стоит отметить, что структурированы могут быть не только легитимные, но и популярные культурные практики, что также требует отдельного рассмотрения.

Положительное влияние модернизации было выявлено в работе Герхардса и его коллег [Gerhards et al 2013]. Они установили, также, что модернизация оказывает негативное влияние на степень выраженности статусных различий в потреблении легитимной культуры. Подобные результаты говорят о необходимости более детального рассмотрения различий между странами Европы, которые могут повлиять на формирование паттернов культурного потребления и взаимосвязь социального статуса и культурных предпочтений.

В первую очередь стоит отметить различия в социальном устройстве различных регионов Европы. Марко Оберти рассматривает особенности устройства городов среднего размера в странах Европы. В подобных городах существует более выраженная классовая и статусная сегрегация, основанная на ограничивающем социальном капитале, что может приводить к более явным различиям в стилях жизни [Oberti 2000]. Стоит также отметить наличие неравенства в доступе к различных публичным сервисам в городах разного размера [Le Galйs 2002]. Помимо этого, Ле Гали отмечает преобладание небольших и средних городов в странах Центральной и Восточной Европы, в то время как в Западной Европе находится большая часть крупнейших городов. Также стоит отметить тенденции в изменении численности городов: как отмечают в своей работе Турок и Михненко [Turok, Mykhnenko 2007], в Центральной и Восточной Европе существует большое число уменьшающихся городов и небольшое число растущих. Это свидетельствует о концентрации жителей в отдельных населенных пунктах. В Западной и Северной Европе, наоборот, преобладают растущие города. Подобные находки дают возможность предположить наличие различий в паттернах культурного потребления в Восточной и Западной Европе.

Помимо социального устройства стоит также отметить различия в социальном благополучии регионов. В частности, в Южной и Восточной Европе отмечается устойчиво высокий уровень безработицы [Pheifer 2012], в том числе среди молодежи; при этом безработица оказывает влияние на стиль жизни населения [Amoretti 2014]. Помимо этого можно отметить различия в уровне экономического неравенства в европейских странах. На рисунке 1 представлены показатели коэффициента Джини для стран Европы в 2012 году [Di Falco 2014].

Как можно заметить, в регионах Восточной и Южной Европы (за исключением Чехии, Словакии и Словении) наблюдается большее экономическое неравенство, в то время как в Скандинавских странах и странах Западной Европы (за исключением Великобритании) показатели неравенства находятся на более низком уровне. Кроме того, страны Южной и Восточной Европы отличаются более низким уровнем индекса человеческого развития в сравнении со странами Западной и Северной Европы (по данным ООН).

Кроме того страны Европы различаются в видах социальной политики, что отражается также на уровне социального и экономического неравенства [Esping-Andersen 1990]. Либеральная и консервативная социальная политика, характерная для стран Западной Европы и ряда стран Южной Европы, отличается высоким уровнем стратификации, что приводит к неравенству в доступе к социальным благам, в том числе, к культурным практикам. В то же время, социально-демократическая политика Скандинавских стран характеризуется низким уровнем неравенства и включенностью государства в сферу социального благоустройства, что дает повод предполагать, что существуют различия в культурном потреблении между Северной и Западной Европой.

Также важную роль играют различия в политике в сфере культуры. Идеи выражения неравенства через стиль жизни и культурное потребление в частности нашли отражение во многих политических стратегиях в Европе. «Популярная» культура рассматривается в качестве способа уменьшить символическое неравенство [Хоркхаймер, Адорно 1997; Hesmondhalgh, Pratt 2005]. В странах Западной Европы предпринимались действия по популяризации кино и других публичных культурных практик [Hesmondhalgh, Pratt 2005, van der Ploeg 2006]. В Северной Европе популяризация культурного потребления осуществлялась постепенно с середины ХХ века, и включала в себя помимо прочего, повышение культурного уровня населения, что привело к большей включенности в культурное потребление [van der Ploeg 2006, Duelund 2008]. В то же самое время, некоторые исследования показывают, что предпринимаемые действия приводят к еще большему неравенству в вовлеченности в культурное потребление. Федер и Катц-Герро показали, что развитие культурной сферы приводит к тому, что включенность в культурное потребление увеличивается только среди высших слоев населения [Ferder, Katz-Gerro 2012].

Проследить различия в уровне доступа к публичным культурным сервисам в странах Европы можно на примере числа кинотеатров. На рисунке 2 представлена карта с распределением числа кинотеатров на 100 000 человек в странах Европы (по данным ЮНЕСКО на 2013 год). Как можно отметить, высокий уровень доступа к кино характерен для стран Западной и Северной Европы, при этом самое высокое число кинотеатров на душу населения наблюдается в Исландии и Франции. В то же самое время, в странах Восточной Европы наблюдается наименьшее число институций кино на душу населения.

Подобные выводы дают основания предполагать, что европейские страны могут различаться в структуре культурного потребления. Помимо этого, различия в уровне доступности культурных сервисов, а также в уровне социального и экономического неравенства могут приводить к различиям не только в паттернах культурного потребления, но и в связи между социальным статусом и культурными предпочтениями.

2. Методология исследования

2.1 Данные и методы

В данном исследовании используется база данных Евробарометра 79.2 (апрель-май 2013 года), так как в ней содержится информация о культурных практиках жителей стран Европы, полученная в ходе репрезентативных опросов населения (данные охватывают 27 стран: Австрия, Бельгия, Великобритания, Германия, Ирландия, Франция, Дания, Нидерланды, Финляндия, Швеция, Болгария, Венгрия, Латвия, Литва, Польша, Румыния, Словакия, Словения, Хорватия, Чехия, Эстония, Греция, Испания, Италия, Кипр, Мальта, Португалия; всего база включают 27563 респондента). Основной переменной описывающей культурное потребление респондентов был вопрос о частоте включенности в различные культурные практики за последний год:

«За последние 12 месяцев сколько раз вы:

1. Посещали оперу и/или балет;

2. Посещали кинотеатры;

3. Посещали драматические театры;

4. Посещали музыкальные концерты;

5. Посещали художественные выставки и/или музеи;

6. Читали книги;

7. Смотрели по ТВ/ слушали по радио программы о культуре.

Изначально каждая переменная включала 4 варианта ответа, где «1» - ни разу, «2» - 1 или 2 раза, «3» - 3-5 раз, «4» - более 5 раз. Для рассмотрения структуры культурных предпочтений, переменные были перекодированы в бинарные номинальные, где значение «0» присваивалось в случае, если респондент не был включен в соответствующую практику, и «1» - если был.

Основной независимой переменной в данном исследовании является социальный статус респондента. База данных не содержит переменной, точно отображающей социальных статус респондента, однако включает в себя вопрос о профессиональной принадлежности. Исходя их этого, я применила схему, предложенную Ченом и Голдторпом [Chan, Goldthorpe 2007], и разделила имеющиеся профессиональные категории на 4 статусные группы. В первую («высшую») статусную группу попали представители свободных профессий, занятые специалисты, топ-менеджеры, владельцы собственного бизнеса. Во второй группе оказались менеджеры среднего звена, служащие, занятые неручным трудом, а так же владельцы мелкого бизнеса. К третьей группе были отнесены представители обслуживающего персонала, продавцы, администраторы. Наконец, в последней группе находятся занятые ручным трудом, фермеры и рыбаки. Также, в отдельные группы были выделены студенты и неработающие респонденты (пенсионеры и безработные).