Веди себя по возрасту

Размещено на http://allbest.ru

ВЕДИ СЕБЯ ПО ВОЗРАСТУ!

ШЕРИЛ ЛАЗ

Университет Южного Мэна, Портленд, США

Введение

C точки зрения неспециалистов (и многих профессиональных социологов, если застать их вопросом врасплох), абсурдно думать о возрасте иначе, чем о хронологическом факте, или о свойстве, присущем каждому индивиду. Для большинства людей возраст так же очевиден, как расовая и половая принадлежность. В ответ на вопрос, «сколько тебе исполнилось?», мы называем число лет, прошедших со дня нашего рождения.

Когда от нас требуют вести себя по возрасту, мы прекрасно понимаем, что подразумевается под «возрастом», понимаем характер предъявляемых претензий и часто готовы объяснить свое «неподобающее поведение». Мы исходим из того, что по мере взросления люди вступают в разные роли, причем в предсказуемой последовательности. Когда эта последовательность нарушается, язык фиксирует несоответствие (мы о говорим о «матерях-подростках», «нестандартных студентах»), и мы ищем объяснений такой «несвоевременности».

Как в случае расы и гендера, якобы объективная, фактическая природа возраста делает его идеальным предметом социологического исследования. Сейчас социологи определяют расу как социальный конструкт, а не как биологический «факт». Представление о расе формируется внутри социальных групп (какая доля крови делает человека чернокожим или индейцем?), раса определяется людьми (что значит сойти за представителя одной расой, а не другой?). Более того, социологический анализ расы привел нас к более глубокому пониманию властных отношений и преобладающих нормативных представлений, которые создают и поддерживают якобы биологический факт расовой принадлежности.

Аналогичным образом социологи рассматривают гендер как социальный конструкт и индивидуальное достижение. Гендер определяется и формируется внутри социальных групп (что означает маскулинность для гетеросексуального сталевара? для гомосексуального банковского менеджера?) и производится индивидуумами в процессе социального взаимодействия (как женщина в мужском коллективе ведет себя по-женски?). Более того, согласно традиционным культурным представлениям, гендер ассоциируется с женщинами, тогда как доминирующая группа -- в данном случае мужчины -- рассматривается как лишенная пола.

Многое указывает на то, что возраст, как раса и гендер, не является естественной категорией и представляет собой нечто большее, чем просто число лет со дня нашего рождения. «Ты ведешь себя не по возрасту. Ты же уже большой», -- говорим мы детям, чтобы поощрить их самостоятельность (или добиться послушания). «Веди себя по возрасту. Хватит ребячиться», -- говорим мы взрослым, когда нам кажется, что они поступают безответственно. «Не забывай о своем возрасте. Ты уже не так молод», -- говорим мы пожилым людям, которые продолжают увлекаться молодежными занятиями. Одобряемые действия варьируются, но требование сохраняется. Говоря «веди себя по возрасту», мы настаиваем на том, что поведение должно соответствовать нормам. Однако в этой фразе также содержится здравомысленное представление о том, что возраст не является естественным и постоянным и требует определенной работы, т. е. психологических и физических усилий.

Таким образом, выражение «веди себя по возрасту» содержит принципиально социологическое видение возраста и дает нам полезную метафору перформативности. Возраст -- это действие, это перформанс в том смысле, что он требует действий и усилий; возраст нормативен. Вне зависимости, действуем ли мы хорошо или плохо, по правилам или нет, наша реализация собственного возраста--и возраст как таковой -- всегда носят коллективный и социальный характер. Тем не менее, возраст не просто формируется под влиянием социума, он конституируется в процессе общения и обретает значение во взаимодействии и широком общественном контексте. Мы все перформатируем или производим возраст в действиях: иными словами, мы постоянно производим наш собственный возраст, но также своими поступками и общением, убеждениями и чувствами, социальным поведением придаем значение возрасту других и возрасту как таковому.

В теоретической рамке, представленной в этой работе, возраст понимается как достижение. Понятие «достижения», как и близкое по смыслу «перформации», может относиться как к совершаемым действиям, так и к действиям уже совершенным. Меня в первую очередь интересует достижение не как совершившееся, а именно как совершаемое действие, которое является социальным и публичным. (Порой оно может быть и личным, однако возраст-как-достижение никогда не бывает только личным Такое использование идеи «достижения» напоминает концепции гендерных проектов и практик [Connell 1995] или перформативных актов Джудит.) Достижение возраста связано с часто рутинной, иногда яркой, но неизменно непрерывной работой.

Теоретическая рамка возраста-как-достижения основана на социологических теориях символического интеракционизма [Blumer 1969], этнометодологии [Garfinkel 1967; Heritage 1984; West, Zimmerman 1987], социальной феноменологии [Schutz 1970] и на более новой теории социального конструкционизма [Lorber, 1994; Gubrium et al., 1994]. Вслед за Блумером [1969: 2] мы исходим из трех центральных предпосылок.

1. Человеческие существа обращаются с вещами в зависимости от того, что они для них значат.

2. Значения вещей--предметов, людей, категорий лиц, общества, видов деятельности -- являются производными от социального взаимодействия.

3. Значения обрабатываются и модифицируются посредством процесса интерпретации, который использует человек, сталкиваясь с теми или иными явлениями.

Символический интеракционизм, этнометодология и феноменология здесь особенно полезны в силу своего внимания к агентности и креативности. Более поздние исследования в рамках социального конструкционизма [West, Zimmerman 1987; Lorber 1994] расширили наработки указанных направлений, показав, что самоочевидные концепции, которыми оперирует символический интеракционизм (личность, роль), в свою очередь являются и причиной, и следствием практик интеракции. Недавние работы в этой области уделяют особое внимание динамике власти, привилегий и социально-структурного контекста, в котором происходят формирование значения, интерпретация и действие.

Концепция возраста-как-достижения также опирается на недавние исследования жизненного цикла и свойственных ему переходов [Kohli 1986; Mayer, Muller 1986; Meyer 1986; Gubrium et al. 1994; Guillemard 1996]. В них возраст и старение рассматриваются как нечто большее, чем просто свойство «стариков». В своей работе я стремлюсь объединить два аспекта теории жизненного цикла. С одной стороны, это направление, представленное трудами Майера, Мюллера [1986] и Гилмора [1996], в рамках которого изучается воздействие на жизненный цикл макроисторических и социальных сил (рационализация, государство, работа и экономика). С другой -- направление, представленное Коли [1986], Майером [1986], Губриумом и др. [1994], которое рассматривает, как на микроуровне дискурсивные практики и представления о жизненном пути формируют личность.

Наконец, концепция возраста-как-достижения многим обязана недавним исследованиям антропологов [Fry 1980a; Keith, Kertzer 1984; Fry, Keith 1986], где акцентируется важность культурных и смысловых факторов. Антропологи признают двойственность культуры, которая, с одной стороны, служит проводником идеалов, ценностей и норм, а с другой -- образована актуальным поведением и реализацией установок. И в антропологическом подходе, и в рамках концепции возраста-как-достижения люди рассматриваются как активные умелые создатели и пользователи культуры. Кроме того, она требует от нас ценить эмические элементы (т. е. «внутреннее» видение культуры, в котором язык и суждения информаторов формируют исследуемую проблему). Наконец, как и в случае антропологии, моя теоретическая разработка стремится к холизму, то есть к пониманию смысла и опыта в присущем им контексте.

При разработке теоретической концепции возраста-как-достижения я исходила из пяти предпосылок. Во-первых, социология возраста имеет менее разработанную теоретическую базу, чем социология старения, -- она менее изучена, ей меньше учатся и ее меньше преподают. И хотя представление о расе и гендере как социальных конструктах и «достижениях» стало вполне привычным, аналогичное социологическое понимание возраста далеко не так развито. Я не говорю, что социологи не исследуют возраст как социальный конструкт -- многие как раз этим занимаются Среди работ, в которых возраст рассматривается как социальный конструкт, упомянем следующие: [Gubrium 1977, 1993; Gubrium et al. 1994; Guillemard 1996; Hazan 1992; Karp, Yoels 1982; Karp 1991].. Тем не менее, значительная часть социологии сконцентрирована на старении (понимаемом как период, следующий за ранним периодом «роста и развития» и средним периодом «зрелости») и старости.

Во-вторых, недавние исследования возрастной стратификации, политической экономики возраста и жизненного цикла заложили основу для социологии возраста, которая существенно отличается и от исследований конкретных возрастных групп (особенно пожилых), и от геронтологии. В-третьих, допущения, на которые опирается социология старения (возраст как объективный хронологический факт, возраст как личностное качество, пожилой возраст и старость как социальные проблемы, возраст как самодетерминируемое или сверхдетерминированное явление), мешают концептуализировать возраст как социальный конструкт. В этом плане изучение возраста имеет много общего с изучением гендера.

В-четвертых, поскольку социология гендера первой начала работать с указанными допущениями, социология возраста может у нее поучиться. Наконец, существует большое разнообразие литературы, на основе которой мы можем отталкиваться при разработке концепции возраста-как-достижения. Я не ставлю перед собой задачу сделать комплексный обзор исследований возраста и старения. Наоборот, я опираюсь на существующую литературу выборочно, в той степени, в которой это необходимо для разработки концепции возраста-как-достижения, и для демонстрации ее потенциала, когда речь заходит об упорядочивании того, что мы уже знаем о возрасте и старении.

Социология возраста и социология старения

Социология возраста намного реже становится объектом теоретизирования, исследований и преподавания, чем социология старения. Американская социологическая ассоциация (ASA) поддерживает секцию по социологии старения, но не возраста¹, и в монографиях, заголовках журналов, учебниках и названиях курсов, фигурирующих в путеводителе по учебным ресурсам ассоциации, слово «старение» присутствует намного чаще, чем «возраст» В 1997 г. участники секции проголосовали за изменение ее названия с «Секция старения» на «Секция старения и жизненного цикла». Список журналов, публикующих научные исследования по социологии возраста/старения, включает следующие наименования: "The Gerontologist", "Journal of Aging Studies", "Aging", "Aging and Society", "Research on Aging", "Aging and Human Development", "Age and Aging", "Journal of Women and Aging", и "Journals of Gerontology". Из 30 курсов, включенных в изданное Американской социологической ассоциацией в 1991 г. пособие «Обучение социологии старения» (сост. Харрис и Палмор), только один назывался «Социология возраста», и еще несколько были сфокусированы на жизненном цикле и переходах от одного его этапа к другому. Большинство было посвящено социальной геронтологии, старению, «концу жизни», «седеющей Америке», «пожилым» и «старости». Наиболее значимые исследования тоже фокусируются на старении и старости: «Социология старения» (Харрис), «Старение в массовом обществе» (Хендрикс и Хендрикс), «Социальная геронтология» (Хойман и Кийак), «Социальные силы и старение» (Этчли), «Пособие по старению и социальным наукам» (сост. Байнсток и Джордж), «Старение» (сост. Муди), «Старение в XXI веке» (сост. Каданьо и Стрит).. Более того, слово «aging», обозначающее прибавление лет, стало практически прямым синонимом старости Это особенно заметно в социологии старения и во вступительных текстах к работам по общей социологии (яркий пример [Macionis 1977]), а также. В результате исследования старения во многом пересекаются, а иногда и полностью совпадают с геронтологией. Если же социологи работают с другими возрастными группами (а не только с пожилыми), это происходит в рамках социологии детства, отрочества, юности и проч.

Наконец, как в свое время отметили Пассат и Бенгтсон [Passuth, Bengtson 1988], исследования старости существенно отстают от общей теории социологии. По их мнению, винить в этом следует влияние геронтологии (в особенности ее направленность на изучение средств прогнозирования удовлетворенности старостью) и преобладание структурного функционализма в социальной геронтологии [Passuth, Bengtson 1988: 346]¹.

Несмотря на преимущественный интерес к старению и пожилым людям, теоретические работы последних лет дают достаточные основания для создания социологии возраста, отличающейся от социологии старения, старости, детства и других возрастных категорий, хотя неизбежно с ними пересекающейся. К примеру, предложенная Матильдой Райли, Анной Фонер и их коллегами теория стратификации изучает, как в обществе распределяются возрастные категории, какие отношения складываются между ними и внутри них, а также как когортная принадлежность и история влияют на членов возрастной группы. К разнообразным возрастным группам также обращаются исследования по социальному конструированию жизненного цикла, поскольку в их цели входит изучение того, как макросоциальные факторы и интеракция влияют на формирование жизненного цикла.

Если резюмировать, я мыслю социологию возраста -- по аналогии с социологией гендера -- теоретическим и эмпирическим исследованием того, как создается, поддерживается, оспаривается и трансформируется возраст как концепция и институт; как социальные статусы, нормы, роли, институты и социальные структуры формируют и укрепляют определенные представления и умозрительные допущения по поводу разных возрастных категорий; как возраст структурирует жизнь и жизненный опыт конкретных людей, в том числе реализацию самого возраста. Когда я предлагаю выделить социологию возраста в отдельную исследовательскую сферу, не надо видеть в этом стремление умалить ценность изучения старения или отдельных возрастных категорий. Вслед за Матильдой Райли я полагаю, что особое внимание к возрасту поможет расширить наше исследовательское поле и в перспективе изменить социологию как таковую.

В своем обращении к Американской социологической ассоциации 1986 года она подчеркнула: «Формирующаяся сфера исследований возраста видится мне выражением собственно социологической перспективы и примером того, как одно направление социологических исследований способно помочь ее реализации воплощению. Как и иные специализированные направления, социология возраста способна сместить акценты, прояснить и конкретизировать социологические аксиомы. Она может открыть новые грани, сформулировать новые вопросы, снять вопросы старые и нерелевантные, вдохнуть жизнь в стагнирующие области и ускорить работу в областях развивающихся. Ее появление способно заострить, прояснить социологическую оптику, повысить ее востребованность. Но дело только начинается» [Riley 1987: 11].

Итак, опираясь на ресурсы, имеющиеся в области, которая сейчас именуется «социологией старения», а также за ее пределами, в особенности в сфере социологии гендера, я предлагаю концепцию возраста-как-достижения. Чтобы воспользоваться этими ресурсами в полной мере, нам необходимо избавиться от допущений, которые затемняют наше понимание возраста как социального конструкта.

В следующем разделе я их опишу и проведу параллели с гендерными исследованиями. Параллели, вероятно, знакомые большинству читателей, покажут, что распознавание указанных допущений должно предшествовать любой теоретической работе.

Возраст и гендер

Социологическое понимание возраста преследуют четыре взаимосвязанных допущения: возраст -- это объективный хронологический факт, возраст -- это атрибут индивида, возраст и старение -- это социальные проблемы, а также возраст -- это самодетерминируемое или сверхдетерминированное явление. Эти представления носят фоновый характер, поэтому их трудно распознать и сложно уловить. Однако они, безусловно, требуют рассмотрения, поскольку дают оптику, которая определяет поведение и интеракции на микроуровне, на макроуровне -- формирует публичную политику и академический дискурс [Dannefer 1988; Hockey, James 1993]. Их неявное и часто нераспознанное влияние препятствует развитию социологического понимания возраста Необходимость саморефлексии при изучении возраста и старения стало толчком для развития критической геронтологии, см. [Moody 1988; Luborsky, Sankar 1996].. Позвольте мне быть предельно ясной. Я не считаю, что все социологи исходят из этих допущений. Наоборот, в социологии есть много работ, часть из них я упоминаю ниже, которые критикуют указанные предпосылки и/или предлагают альтернативы.

Возраст как объективный хронологический факт

Допущение, что возраст -- это объективный хронологический факт, встроено в социологию. Наряду с ним существует более социологическое представление, что с хронологическими возрастами связаны многообразные культурные значения. Различие между объективным фактом и социальным и культурным знанием аналогично различию, выявленному в 1960-70-е годы между полом и гендером. Пол, учили мы студентов, есть предписанная характеристика и объективный факт. Он относится к анатомии, хромосомам, гормонам, определенным биологически. Гендер, напротив, есть достигаемый статус, предусматривающий обучение [соответствию] социальным и культурным ожиданиям, связанным с принадлежностью к биологическому мужскому и женскому полу [Stockard 1997: 213; Farley 1998: 117].

Различение пола и гендера стало размываться в 1970-е, а к 1980-м его сохранение стало в значительной мере бессмысленным¹. «Взаимосвязь биологических и культурных процессов оказалась куда сложнее--и рефлексивней, чем мы предполагали» [West, Zimmerman 1987: 126]. «Объективный», биологический «факт» пола, как выяснилось, основывается на общем (культурном) понимании маскулинности и феминности Однако некоторые уважаемые социологи все еще придерживаются этого различия, например [Epstein 1988: 5-6]. ^{Например, Сюзанна Кесслер} [Kessler 1990] показывает, что определение (биологического) пола интерсексуальных младенцев опирается как на культурное понимание маскулинности и фемининности, так и на фактические анатомические характеристики младенца. Эмили Мартин [Martin 1991] демонстрирует, как культурные представления о пассивных женщинах и активных мужчинах «встроены» в «объективные» описания яйцеклеток и сперматозоидов в биологии и медицинских учебниках., и «некоторые структурные расстановки, например, связанные с работой и семьей, создают или активируют возможности, например, „быть матерью", которые ранее связывались с биологическим аспектом» [West, Zimmerman 1987: 126]. В итоге социология гендера пришла к пониманию и гендера, и пола как продуктов непрерывной, продолжительной концептуальной социальной и культурной работы [West, Zimmerman 1987; Lorder 1994].

Похожий процесс понимания взаимосвязи между «объективными фактами» и культурными смыслами начался в исследованиях возраста. Неспециалисты относятся к возрасту как к объективному факту, который определяется хронологически -- числом прожитых лет. Иногда социологи прибегают к такому же определению (в тех случаях, когда они используют возраст как переменную или непроблематично употребляют такие характеристики, как «пожилой» или «престарелый»), но при этом делают упор на социальную природу хронологии. Некоторые исследователи [Rose 1980; Kastenbaum et al. 1980] используют показатели «функционального» или «социального» возраста, чтобы объяснить разрыв между количеством прожитых лет и физической деятельностью человека, психическим здоровьем или социальными ролями. Хотя эти показатели включают в себя социальные факторы, в то же время они сохраняют грань между «субъективным»/«функциональным» и «объективным» (т. е. хронологическим) возрастом, а также предполагают непротиворечивость хронологического возраста.

Не так давно антропологи, социальные конструктивисты и теоретики жизненного цикла перестали считать хронологию чем-то самим собой разумеющимся, то есть рассматривать ее как объективный факт. Они настаивают, что хронологический возраст важен в определенных социальных и исторических контекстах, а также в интеракции. Например, Губриум и его коллеги [Gubrium et al. 1994] описывают незападные нехронологические способы осмысления времени, чтобы показать, что «западное понимание процесса старения основано на нескольких фундаментальных допущениях, связанных с хронологией», особенно на представлении о том, что возраст линеен [Gubrium et al. 1994: 35]. Их аргумент заключается не в том, что хронологии не существует. Скорее, они утверждают, что мы придаем хронологии значение, используя ее (а не какую-то иную концепцию времени) как принцип организации индивидуальной и общественной жизни. Другие утверждают, что хронология как мера возраста есть наработка современного индустриального общества [Kohli 1986; Chudacoff 1989; Keith 1990].

Проблематизация хронологии и отказ рассматривать ее как естественный и объективный феномен позволяет социологам поставить важные вопросы о смысле возраста и опыта внутри жизненного цикла. Например, Гийемар [Guillemard 1996] утверждает, что изменения механизмов, регулирующих вывод рабочей силы, «деинституционализировали» и «дехронологизировали» жизненный цикл, разделив его на три отдельных периода (образование, работа и досуг).

Большая часть работ, которые проблематизируют хронологию, в том числе только что описанные нами, рассматривают ее с ма- кроисторической точки зрения, чтобы выявить вариации смыслов. Остается практически неисследованным, как хронология воспринимается в качестве само собой разумеющейся в современном академическом дискурсе и повседневной интеракции. Социологи могли бы расширить анализ хронологического времени и возраста, исследуя, как на микроуровне мы чувствуем и действуем на основе общего восприятия хронологического времени.

Многое может прояснить параллель с гендерными исследованиями. Как показывают Уэст и Зиммерман, определение пола и гендера в повседневном взаимодействии подразумевает нечто большее, чем простое определение анатомического «факта». Большинство людей считают, что гениталии являются ключевой особенностью, отличающей женщин от мужчин; тем не менее, в процессе ежедневного общения нам не требуется видеть их для определения атрибутов пола. Вместо этого мы полагаемся на идентификационные проявления и внешность (позу, жесты, одежду), которые обычно, но не всегда, согласуются с гениталиями [West, Zimmerman 1987: 127]¹. Таким образом, Уэст и Зиммерман различают (биологический) пол (который сам по себе является социальной категорией, хотя часто она предстает как «естественная») и половую категорию (классификация, в которой мы руководствуемся проявлениями, а не гениталиями, чтобы определить пол).

Точно так же мы можем различать хронологический возраст и возрастную категорию. Хронологический возраст, подобно полу, трактуется, как если бы он был объективным фактом, и это происходит даже тогда, когда мы осознаем его историческую специфику. Для причисления людей к возрастным категориям и указания, как следует себя вести, используются культурно обусловленные идентификаторы, связанные с конкретными хронологическими возрастами и сформулированные как нормы и ожидания (они могут относиться к стилю одежды, цвету волос, осанке, социальным ролям). В повседневном взаимодействии мы не просим свидетельство о рождении или другое доказательство хронологического возраста, чтобы классифицировать индивида как ребенка, ровесника или пожилого человека. Мы полагаемся на видимые признаки и социальные статусы Женщина может одеваться или выглядеть как мужчина, также индивид фактически может быть представителем иного полом, чем указывают его гениталии. Классический пример -- случай Агнес [Garfinkel 1967; Kessler, McKenna 1978]. ^{Кристина Фрай использовала методы многомерного масштабирования, чтобы исследовать, как люди когнитивно категоризируют возраст. Данные методы позволяют этнографически и эмпирически определить, как индивидуумы осмысливают возрастные категории и их содержание} [Fry 1980b, 1986].. Тем не менее, иногда люди одеваются, выглядят, ведут и чувствуют себя старше или моложе своего хронологического возраста (более того, их возраст может отличаться от указанного в свидетельстве о рождении или ином документе, скажем, водительских правах). Такие выражения, как «он/а выглядит таким/ ой старым/ой» или «но вы не выглядите на...», наши эмоциональные реакции (восхищение, недоверие, симпатия, удивление) происходят из-за несоответствия между хронологическим возрастом и возрастной категорией. Конечно, в других случаях (при подаче заявки на получение водительских прав или социальных пособий) требуется доказательство хронологического возраста Свидетельства о рождении задуманы государством в качестве однозначных «доказательств» хронологического возраста, хотя они и не являются безошибочным источником информации. Хоуелл [Howell 1986] подробно описывает проблему оценки возраста при отсутствии надежных письменных данных и приводит возможные решения., так же как и доказательство пола в некоторых иных ситуациях (например, для участия в спортивных соревнованиях [Lorber 1994: 41]).

Таким образом, социологи выделили «объективные» и «социальные» компоненты пола и гендера, затем проанализировали их взаимосвязь. Мы провели аналогичный анализ в отношении возраста. Социологи признают историческую специфику хронологического возраста и подробно описывают то, как современном западном обществе с течением времени, в основном, обращаются как с объективным фактом. Следуя примеру гендерных исследований, социологи могут анализировать, как индивидуумы используют предполагаемый объективный возраст, чтобы относить себя и других к возрастным категориям и действовать соответствующим образом 156 (а также изучать, как, при каких условиях и с какими последствиями люди отказываются «вести себя по возрасту»).

Возраст как атрибут индивидуума

Поскольку возраст, как и пол, не является фиксированным или естественным фактом, социологи использовали понятия статуса, роли, нормы и социализации для осмысления возраста и пола как явлений культурных и усваиваемых, а не биологических и предзаданных. Биология задает внешние границы; затем благодаря ожиданиям, диктуемым культурой и усваиваемым через социализацию, мужчины приобретают маскулинные черты, а женщины -- феминные; дети становятся подростками, подростки -- взрослыми, а взрослые -- пожилыми. С этой точки зрения возраст и гендер превращаются в атрибуты индивидов по мере того, как они обучаются и усваивают нормы, связанные с определенными ролями, и начинают вести себя в соответствии с ними. Возраст и гендер становятся объективными и фактическими характеристиками индивидуумов -- тем, чем люди являются.

Понимание возраста и гендера как феноменов, конституированных статусами и ролями, которые усваиваются посредством социализации, предполагает существование набора дискретных категорий: женщины, мужчины, молодежь, люди среднего возраста и люди пожилые. Подобная категоризация подчеркивает и усиливает различия и сводит к минимуму сходства между группами.

Концепции социализации и индивидуальных атрибутов повлияли на изучение пола и возраста. Мы рассказываем студентам о всеобъемлющем и зачастую бессознательном процессе гендерной (или половой) ролевой социализации, в ходе которого девочки и мальчики усваивают ожидания в отношении феминности и маскулинности, интернализируют эти нормы и в итоге ведут себя как феминные и маскулинные люди [Lips 1995].

Социологи также изучают возрастные нормы, социализацию в течение жизненного цикла и нормы, регулирующие переходы между его этапами. Некоторые исследователи утверждают, что ожидания в отношении поведения, соответствующего возрасту, образуют масштабную систему правил, которые определяют сроки основных событий жизни и ограничивают социальное взаимодействие [Neugarten et al. 1965]. Другие сетуют на отсутствие эффективной социализации норм среди пожилых людей [Rosow 1974]. Третьи с нетерпением ждут исчезновения возрастных норм [Riley, Riley 1994]. Хотя они по-своему оценивают возрастные нормы и роли, само наличие ролевой структуры ролей и социализации сохраняет для них определенную значимость. Разумеется, на некотором уровне эта структура точно описывает социальные процессы и является важным вкладом в понимание того, как формируются жизненный цикл и переходы между его этапами Даннефер рассматривает, как концепции развития и социализации используются для понимания процесса старения. Хотя он критичен к эффектам применения этих понятий, тем не менее он признает, что присутствие «чего-то похожего на каждого из них необходимо в изучении старения, поскольку каждый из них пытается описать что-то реальное и фундаментальное о человеческом опыте с течением времени» [Dannefer 1988: 364] (курсив оригинала)..

Однако описанные тенденции (рассмотрение возраста и гендера как индивидуальных атрибутов, ролевая социализация, постулирование четких категорий) могут давать проблемные результаты. Понимание возраста как индивидуального атрибута приводит к тому, что возраст, в особенности возраст преклонный, начинает выступать в качестве независимой переменной [Dannefer 1984: 104]. И хотя социологи знают, что нельзя путать корреляцию с казуальностью, это нередко случается, когда речь заходит о возрасте. Возрастом объясняют электоральные предпочтения или занятость, тогда как нам стоило бы разобраться, как социальное структурирование связывает возраст с указанным явлением [Riley 1987: 2]. В этом плане использование возраста как переменной поощряет описательный подход (скажем, к дифференциации возрастных различий), «отвлекая внимание от необходимости найти объяснение, то есть идентифицировать процессы, которые стоят за описываемыми результатами» [Dannefer 1988: 366].

Другим следствием отношения к возрасту как к индивидуальному атрибуту становится то, что он оказывается принадлежностью пожилых людей, то есть свойством лишь части населения, подобно тому, как гендер являлся тем, что имеют исключительно женщины, а расу -- чернокожие. (Не исключено, что именно этим объясняется повышенное внимание социологии возраста к «старости».)

Много сказано о неадекватности концепции ролевой социализации потребностям гендерной теории [Epstein 1988; Mcllwee, Robinson 1992; Thorne 1993]. Точно так же она не подходит теории возраста [Marshall 1980; Dannefer 1988]. Ни гендер, ни возраст не сводятся к набору ролей, «свойственных тому или иному месту или организационному контексту; на практике они часто функционируют как «основные статусы» [Hughes 1945], которые поддерживаются в различных социальных ситуациях» [West, Fenstermaker 1993: 154]. Более того, ассоциируемые с гендерными или возрастными ролями нормы не обязательно интернализируются, более того, интернализация не требуется для того, чтобы индивиды следовали нормам в своем поведении. В отсутствии внутреннего согласия в игру вступают другие, не менее важные соображения, -- экономические стимулы, давление неформальных групп, формальные требования, которые гарантируют индивидуальную конформность нормам без их интернализации.

Наконец, самый важный момент заключается в том, что анализ ролей и социализации всегда сфокусирован на индивиде. Мы можем изучать возраст как индивидуальный атрибут, но этот атрибут реализуется во взаимодействии. Заведомые суждения о гендере и возрасте пронизывают и структурируют взаимодействия, практики, институты и правила. Когда мы фокусируемся на возрастных нормах, ролях и социализации, то перестаем замечать, что организация общества, социальные институты и практики во многом сформированы представлениями о возрасте и отражают их. Вместо этого нам стоит постараться посмотреть, как значения возраста организуют и выстраивают наше поведение, как эти значения подвергаются сомнению, вызывают сопротивление, пересоздаются и реконструируются во взаимодействии.

Возраст как социальная проблема

В социологии возраста преобладает понимание старости как социальной проблемы. Подобный подход фокусируется на пожилых людях, причем старость преимущественно понимается как негативное явление, как период упадка и ослабевания. Общая тенденция такова, что пожилые люди рассматриваются как «совокупность материальных потребностей» [Hazan 1994: 15]. Внимание сосредотачивается на различных трудностях (экономических, социальных, психологических, физических и т. д.), с которыми сталкиваются престарелые. Обычно такой точке зрения сопутствует соображение, что старение рассматривается как социальная проблема постольку, поскольку «оно так определяется влиятельными и богатыми людьми» [Conner 1992: 45]. Ирония состоит в том, что в результате критика отношения к возрасту как социальной проблеме сливается с утверждением его статуса как социальной проблемы. Коннер признает, что социальные проблемы создаются, конструируются и одновременно с этим участвует в их создании, используя теоретическую рамку «социальных проблем» для осмысления возраста/старения Я описываю основные тенденции, но существуют примечательные исключения. К примеру, те, кто применяют политэкономический подход к возрасту, «предпринимают попытку перевернуть существующее представление о проблеме вверх ногами, рассматривая в первую очередь допущения, лежащие в основе определения наших текущих проблем, а также предлагаемых нами решений. В такой перспективе проблемой становятся не "люди в возрасте", а нужды капиталистического общества» [Minkler 1984: 20]..

Схожая ирония не чужда гендерным исследованиям. В частности, либеральный феминизм часто фокусировался на проблемах женщин (дискриминации на работе, сексуальных домогательствах и насилии, неравном разделении обязанностей в семье, негативном отображении в культуре), которые можно ликвидировать предоставлением женщинам таких же гражданских прав и образовательных возможностей, как и мужчинам. В то же время сторонники феминизма признают, что «проблемы женщин» -- неправильный термин, поскольку создает ложное впечатление, что дискриминация, домогательство и т. д. затрагивают только женщин. Кроме того, даже когда феминисты критикуют либеральный феминизм в качестве теоретической установки, многие все равно поддерживают обусловленную им линию поведения.

Несомненно, социология социальных проблем имеет ряд позитивных эффектов. Применительно к возрасту и гендеру она может повысить осведомленность о неравенстве, сломать стереотипы и стимулировать прагматичные социальные изменения. Либеральный феминизм поддерживает равенство зарплат и образования, а также меры позитивной дискриминации. Подход к возрасту как социальной проблеме привел к появлению различных служб, которые используются для транспортировки пожилых людей, обеспечения их жильем, социальной поддержки.

Однако этот подход также имеет менее благоприятные эффекты. Признавая, что социальные проблемы следует определить в качестве таковых, он укрепляет мнение, согласному которому возраст и старение суть проблемы (более того, трудности) определенного сегмента населения. Старение становится синонимом людей пожилого возраста так же, как до середины 1980-х гендер оказывался кодовым словом для женщин, поскольку «мужчины воспринимали себя как безгендерных существ, так как гендер не играл никакой роли в их обыденной жизни» [Kimmel, Messner 1992: 3].

Привлекая особое внимание к пожилым людям, социология социальных проблем увеличивает разрыв между ними и всеми прочими. Становится сложно или невозможно увидеть сходство между пожилыми и молодыми, кроме того, затушевывается неоднородность группы пожилых [Dannefer 1988]. Эти эффекты усиливаются использованием таких определений, как «в возрасте» или «престарелые», в отношении пожилых людей. Подобная терминология усиливает понимание возраста как объективного хронологического 160 факта и реифицирует классификацию людей по (хронологическому) возрасту без учета других характеристик Используя многоплановые техники измерения, Кристина Фрай обнаружила, что хронологический принцип действительно доминирует в американском обществе, даже несмотря на то что другие «сенситивные к возрасту» характеристики (включая семейное положение, наличие детей, статус проживания, образовательный уровень и успехи в карьере) влияют на когнитивную организацию возраста..

Проблема различия -- вопрос о том, следует ли рассматривать мужчин и женщин как сущностно одинаковых или различных, давно вызывает разногласия в среде гендерных исследователей. Синтия Эпштейн рассматривает этот вопрос как противостояние между «минималистами» и «максималистами». Максималисты придают большое значение различиям между женщинами и мужчинами и склонны воспринимать их в качестве устоявшихся и неизменных, то есть «естественных». Минималисты делают акцент на сходстве женщин и мужчин и заявляют, что различия обманчивы, так как являются продуктом общества, а потому изменяемы [Epstein 1988: 25]. В попытке объединить стороны Барри Торн предлагает гендерно-сенситивный подход, который «учитывает то, что в некоторых ситуациях или обстоятельствах нам может понадобиться акцентировать гендер, чтобы добиться равенства» [Thorne 1993: 171]. Хотя в гендерной теории и гендерной политике дискуссии еще далеки от завершения, в социологии возраста аналогичный вопрос практически не считается проблематичным.

Наконец, подход с точки зрения социальных проблем в сочетании с индивидуалистическим фокусом часто поддерживает распределение власти, полномочий и легитимирует контроль, устанавливаемый над зависимыми (ненормативными) группами, такими как пожилые люди или женщины. Рассмотрение возраста как источника социальных проблем вносит вклад в поддержание власти и полномочий социальных работников и медицинского персонала, то есть представителей групп, чья работа состоит в том, чтобы помогать по- жилым В работе [Karp, Yoels 1982: 71] описывается, как психологические и медицинские эксперты повлияли на существующее понимание старения как проблемы, требующей решения.. В то же время такой подход отрицает, что люди в возрасте обладают собственной легитимностью и властью. Социология социальных проблем воплощает и укрепляет стереотипное представление о пожилых как о беспомощных, зависимых и пассивных людях.

Аналогичным образом в геронтологии возраст и старение могут осмысливаться как социальные проблемы. Я же предлагаю социологам обратить внимание не на то, каким образом старение конструируется в виде социальной проблемы, а на то, как сконструирован сам возраст.

Самодетерминируемый и сверхдетерминируемый возраст

На протяжении долгого времени социологи пытаются разрешить трудности, возникающие при осмыслении теоретических и практических связей между человеком и обществом или агентностью индивида и социальной структурой. Здесь, вероятно, лежит центральная проблема современной социологической теории. Некоторые работы, особенно в геронтологии, преувеличивают роль индивидуальной агентности. В предельных случаях возраст представляется самодетерминируемым явлением: ты настолько стар, насколько чувствуешь сам. Геронтологи (и рекламодатели) придают особое значения выбору, который совершают зрелые или пожилые люди, чтобы увеличить шансы на успешное старение. В выбор входят такие факторы образа жизни, как тренировки, диеты, отказ от курения, долгосрочное планирование, выход на пенсию. Посыл заключается в том, что «у вас есть возможность сделать свое будущее таким, каким вы хотите» [Ageless America 1984].

В социологии чаще акцентируются эффекты социальной структуры. Возраст сверхдетерминируется. Старение (физическое и психологическое здоровье, социальное и финансовое состояние) определяется расой, этничностью, социальным классом, гендером, политическими и экономическими силами, которые создают институты, практики и политики, производящие и поддерживающие эти закономерности. [George 1990: 190; Dannefer 1984].

Оба взгляда имеют право на существование. Социологи, изучающие возраст и старение, сходятся в одном: необходимо теоретически объединить микропроцессы и макроструктуры [Sherrod, Brim 1986; Kohli 1986; Dannefer 1988; Passuth, Bengtson 1988; Moody 1988]. Однако существуют разногласия по поводу того, как это сделать. Так как социология -- это вероятностная дисциплина, социологи находятся в выигрышном положении, чтобы перекинуть мост между агентностью индивида и социальной структурой и концептуализировать возраст, не впадая в редукционизм -- ни в самодетерминистский, ни в сверхдетерминистский.

В следующей части я кратко опишу точку зрения Уэста и Зиммермана на создание гендера. Затем я разовью аналогичную концептуальную рамку для возраста и выделю существующие работы с целью показать, как идея возраста-как-достижения позволяет организовать то, что мы уже знаем о возрасте, старении и жизненном цикле.

«Создание гендера»

В работе «Создание гендера» Кэндес Уэст и Дон Зиммерман [West, Zimmermanm 1987; также West, Fenstermaker 1993: 151] утверждают, что гендер является достижением, производной от социальных ситуаций, причем выступающей и в качестве результата, и в качестве причины фундаментальнейшего разделения общества. Иными словами, не следует рассматривать его как роль, идентичность или индивидуальную атрибут: гендер -- это продукт социальных ситуаций, который создается и конституируется в ежедневном человеческом взаимодействии.

Мы создаем гендер как в физическом, так и в виртуальном присутствии других людей, даже когда кажется, что никакого взаимодействия нет. Необязательный разговор [Henley, Freeman 1989], приготовление ужина [Devault 1991], работа инженером [Mcllwee, Robinson 1992] или стюардессой [Hochschild 1983],--во всех этих ситуациях мы общаемся, обедаем или работаем и одновременно создаем гендер.

Этот характерный социологический взгляд основан на этнометодологии, она «предполагает, что явления общественной жизни, которые кажутся объективными, основанными на фактах и применимыми в разных ситуациях, на самом деле являются результатами или достижениями локальных процессов» [Zimmerman 1978, цит. в West, Fenstermaker 1993: 152]. Чтобы увидеть «объективную реальность социологических фактов как продолжающееся достижение», этнометодологи и другие социологи относятся к обычным и не вызывающим вопросов явлениям как к «антропологически странным» [Garfinkel 1967: vii].

Уэст и Зиммерман [West, Zimmerman 1987: 126] показывают, как принимаемые по умолчанию аспекты социальной жизни (например, что существуют два и только два пола) на самом деле являются результатом социально мотивированных концептуальных, интеракциональных и микрополитических процессов. Главным в них является то, как мы описываем, объясняем, рационализируем, оправдываем свои действия и отдаем себе в них отчет [Heritage 1984: 136]. Более того, мы действуем с оглядкой на необходимость давать отчет о своих поступках. Таким образом, мы заранее предполагаем, как наши действия могут быть восприняты, поняты или не поняты, оправданы или осуждены, а потому стараемся поступать так, чтобы свести к минимуму необходимость отчитываться (поскольку она может привести к недопониманию, игнорированию или противоречию). В итоге мы часто приспосабливаемся к доминирующим нормам или концептам, включая те, которые связаны с возрастом или гендером, даже если мы подвергаем их сомнению или не соглашаемся с ними Гарфинкель показал, что акторам не обязательно интернализировать нормы в качестве необходимого условия действий. «Все, что требуется, чтобы акторы располагали рефлексивным пониманием нормативной подотчетности своих действий и атрибутировали его друг другу» [Heritage 1984: 117]. Говоря иначе, интернализация норм не только не обязательна, но также и недостаточна для действия. Обязательным же является понимание (и атрибутирование этого знания другим) того, что вне зависимости от того, подчиняемся мы нормам или нет, нам придется отчитываться (предлагать свои объяснения или оправдания) за наше поведение..

По мнению Уэста и Зиммермана, когда индивиды создают гендер «правильно» (в соответствии с доминирующими представлениями о женщинах и мужчинах, маскулинности и феминности), то гендер становится невидимым. Так как мы все вместе «действуем правильно», доминирующие предрассудки о гендере становятся как бы естественными. И действительно, гендер сам по себе натурализован. Более того, «если мы создаем гендер подходящим образом, мы одновременно поддерживаем, преумножаем и легитимизируем институциональные установки, основанные на категории пола... [В конечном счете] понимание того, как гендер создается в социальных ситуациях, позволит прояснить интеракциональное устройство социальной структуры и процессов социального контроля, которые ее поддерживают» [West, Zimmerman 1987: 146-147]. Уэст и Зиммерман более заинтересованы в образовании гендера как такового, нежели гендерной «самости». С помощью этой формулировки они планируют обойти двойную опасность самодетерминации и сверхдетерминации, указывая на взаимозависимые отношения между социальными взаимодействиями и социальной структурой, между выбором, переговорами и принуждением.

Создание возраста

Уэст и Зиммерман показали, как внутри и посредством социальных ситуаций происходит производство гендера, как этот процесс поддерживает социальную организацию и социальный порядок. Аналогично гендеру возраст есть достижение не в смысле разового свершения, но как результат постоянных и продолжающихся усилий. Осуществляя возраст-как-достижение, мы создаем самих себя и поддерживаем свои роли и идентичности. Помимо этого мы являемся частью общей вселенной и помогаем ее создавать, наделяя возраст особым значением, которое влияет на нас как на индивидов и в то же время является надындивидуальным. В этой части статьи я представлю набросок концепции возраста-как-достижения, отталкиваясь от описанных выше заведомых представлений.

Хотя возраст часто ощущается как часть нас самих, это происходит потому, что мы реализуем свой возраст во всех наших социальных взаимодействиях. В основном мы предсказуемо ведем себя по возрасту (предсказуемо в данном конкретном контексте) и тем самым делаем его как бы невидимым. Благодаря нашему поведению возраст кажется естественным.

Конечно, возраст не всегда невидим. Иногда он выходит на первый план нашего сознания, и мы пытаемся осмыслить его часто в контексте отдельных событий или жизненных этапов (дни рождения, юбилеи, смерть родителей), изменений нашего облика и состояния здоровья, социальных ролей и норм [Eisenhandler 1991; Karp 1991]. Дэвид Карп описывает период между 50 до 60 годами как «десятилетие напоминаний... когда люди чувствуют возраст острее, чем раньше. События-референты, пробуждающие это особое сознание, связаны с возрастом, но не определяются им». В такие моменты возраст временно теряет статус «естественного», его значение не является само собой разумеющимся.

Феминисты в 1970-х годах называли «щелчками» моменты, когда гендерное и половое неравенства выходят в сознании на первый план. «Щелчки» важны, потому что они обозначают предел, за которым человек больше не может воспринимать существующую информацию, отношения и практики как «самоочевидные» У ряда исследователей встречается обсуждение аналогичных моментов. Говоря о гендере и сексуальности, Дензин описывает «озарения», поворотные точки, «которые радикально меняют и формируют значения, которые люди.

Хотя такие напоминания становятся более частыми и интенсивными в зрелом возрасте, они случаются и у молодых людей. На протяжении нескольких лет коллеги во время неформальных бесед нередко делились своими историями о «возрастном щелчке». Одна из коллег (сейчас ей около сорока пяти лет) призналась, что в первый раз у нее что-то «щелкнуло», когда она отказалась назвать свой «настоящий» (хронологический) возраст. Она была вынуждена задуматься о том, что значит возраст конкретно для нее и для женщин в целом, в контексте ее социальных кругов и всего общества. Другой поделился следующей историей: «15 или 20 лет назад (тогда мне было 30-35) я сидел на ступеньках дома вместе с Д. и А. и кто-то из детей подошел, чтобы попросить меня разрешить их спор. Внезапно я осознал, что мы стали “взрослыми”. Я был шокирован».

Возможно, «щелчок» случается при осознании, что мы ведем себя не по возрасту, или наоборот, когда мы отдаем себе отчет, что ранее наше поведение эффективно и неосознанно соответствовало возрасту. Или же мы замечаем, что «обогнали время» или «отстали от времени» (к примеру, что мы более или менее успешны в карьере или семейной жизни, чем люди того же хронологического возраста, или социального положения; или что существуют разные способы измерения возраста). «Щелчки» часто побуждают нас отчитываться перед другими или перед собой, и такая подотчетность имеет социальный и интеракциональный характер. Социологи могут изучать нарушения «нормальности», такие как описанные выше «щелчки», чтобы узнать, как создается нормальность, как «естественное» получает статус естественного.

Концептуализация возраста-как-достижения не игнорирует «факт» хронологии. Скорее, она позволяет социологам изучить процесс, с помощью которого хронология делается «фактом», и увидеть, к чему приводит наше поведение, когда мы действуем так, как если бы хронология была естественной. Более того, осмысление возраста-как-до- стижения не требует отказа от концептов возрастных норм или ролей: скорее, оно позволяет нам понять, как нормы и роли работают в социальных ситуациях. Нормы и роли -- это ресурсы, на которые индивиды опираются при взаимодействии, это инструменты, с помощью которых мы «ведем себя по возрасту», однако сами по себе они возраст не производят. Концептуализация возраста-как-достижения также помогает избавиться от дихотомии самодетерминируемого/внешне детерминированного возраста, делая очевидным «интеракциональное устройство социальной структуры и процессов социального контроля, которые ее поддерживают» [West, Zimmerman 1987: 146-147].