Принуждение, когнитивный капитал, стоимость: к вопросу о принципах управления знанием

Размещено на http://www.allbest.ru/

Принуждение, когнитивный капитал, стоимость: к вопросу о принципах управления знанием

Хумарян Давид Гагикович -- аспирант факультета социальных наук, преподаватель кафедры экономической социологии Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», Москва.

Резюме

В статье предлагается анализ способов организации так называемого нематериального труда в рамках теории когнитивного капитализма (ТКК). Автор исходит из теории имманентных противоречий когнитивного капитализма, сформулированных Яном Мулье Бутаном, Карло Верчеллоне, Андре Горцем и развитых в работах других представителей данного направления: это противоречие между автономией труда и его валоризацией, а также противоречие между нетоварным характером знания и стратегиями его коммодификации. Последующий анализ основан на допущении, что режимы организации труда и организационные модели, во-первых, призваны сдерживать развитие этих противоречий, а во-вторых, адаптироваться к внешним социально-экономическим условиям (неопределенность, прекаризация найма, волатильность цен на нематериальные активы, кризисы). Вследствие слабой теоретической разработанности проблемы организации труда в рамках ТКК в статье предлагается реконструкция взглядов этих авторов на проблему. В работе предложены две версии ответа на вопрос об организации труда в рамках ТКК: предложенная Мулье Бутаном версия исходит из гипотезы сетевой координации, развитой в работах Йохая Бенклера и Уолтера Пауэлла, тогда как вторая версия основана на предположении о слабой структурной обусловленности действий автономных агентов, которые встраиваются в цепочки производства стоимости посредством процесса субъективации. Автор высказывает критику центрального тезиса ТКК об автономизации труда и предлагает альтернативную гипотезу перехода к неотейлористской модели менеджмента нематериального труда.

Ключевые слова: когнитивный капитализм, нематериальный труд, организация труда, политическая экономия, экономическая социология, теория организаций, социология труда

Abstract

Coercion, Cognitive Capital, Value: On the Question of Principles of Knowledge Management

David G. Khumaryan -- Postgraduate student, Faculty of Social Sciences, Lecturer, Department of Economic Sociology, National Research University Higher School of Economics (HSE), Moscow.

The article analyzes ways to organize the so-called immaterial labor in the framework of the theory of cognitive capitalism (TCC). The author proceeds from the theory of immanent contradictions of cognitive capitalism formulated by Yann Moulier Boutang, Carlo Vercellone, Andre Gorz and developed in the works of other representatives of TCC: this is the contradiction between the autonomy of labor and its valorization, and the contradiction between the non-commodity nature of knowledge and strategies for its commodification. The following analysis is based on the assumption that labor organization regimes and organizational models are designed, firstly, to prevent the development of these contradictions, and secondly, to adapt to external socio-economic conditions (uncertainty, the precarization of hiring, the volatility of prices for intangible assets, crises). Due to the weak theoretical development of the problem of labor organization within the framework of the TCC, the article offers a reconstruction of the views of these authors on the problem. The paper offers two versions of the answer to the question about the organization of immaterial labor within the TCC: the version suggested by Moulier Boutang originates from the hypothesis of network coordination developed in the works of Yochai Benkler and Walter Powell, while the second version derives from the assumption of a weak structural determinacy of the actions of autonomous agents that are integrated into the value chain through the process of subjectivation. The author criticizes the given assumptions of the TCC and puts forward a number of theoretical propositions that justify the hypothesis of the transition to a Neo-Taylorist model of management of immaterial labor.

Keywords: cognitive capitalism, immaterial labor, labor organization, political economy, economic sociology, theory of organizations, sociology of labor

Теория когнитивного капитализма и присущих ему противоречий

когнитивный капитализм нематериальный труд

Одна из современных линий дебатов о постфордизме исходит из предположения, что самая важная трансформация современного капитализма связана с растущей ролью нематериальных факторов в структуре производства [Vercellone, Lucarelli 2013; Moulier Boutang 2011; Руллани 2007; Горц 2010]. «Нематериальное» используется в двух значениях: бухгалтерского учета, когда речь идет о нематериальных активах предприятий, и в значении производства знания посредством тех форм труда, которые в условиях индустриального капитализма не считались в строгом смысле производительным трудом. Производство знания посредством знания, производство стоимости, которая является результатом спонтанной кооперации и коммуникации, работы воображения и эстетических суждений [Lazzarato 1996] составляют основу «нематериальной экономики». Французский экономист Ян Мулье Бутан относит к факторам нематериального производства качество населения, форму взаимодействия между социальными и экономическими агентами, «качество этого взаимодействия» (доверие, кооперацию), качество 57 организаций, неявное знание (tacit knowledge), ноу-хау и культуру [Moulier Boutang 2011: 199]. Определенный таким образом элемент нематериального, разумеется, и раньше был включен в индустриальный капитализм, но всегда в своей овеществленной форме, т. е. в форме капитала, машин, или «мертвого труда» у Маркса. Никогда прежде, согласно теории когнитивного капитализма, не кодифицированное, не сводимое к технологии и алгоритму спонтанно созда-ваемое в процессе кооперации знание не оказывало такого влияния на формирование стоимости.

О новой экономике заговорили в тот момент, когда неовеществ- ленный труд в форме знания, произведенного посредством сетевой кооперации и инфокоммуникационных технологий, стал одновременно и средством, и целью производства с высокой добавленной стоимостью [Вирно 2013]. В мейнстримной экономике тенденция к увеличению стоимости нематериальных активов интерпретировалась как переход к «экономике знаний», хотя степень влияния знаний на экономику еще не так давно оставалась предметом дискуссий1 [Powell, Snellman 2004]. Итальянские автономисты2 предлагают говорить о гипотезе когнитивного капитализма, используя термин в противовес «экономике знаний» [Vercellone 2005; Moulier Boutang 2011; Corsani 2013]. Критика Верчеллоне, Руллани и в более системном изложении Мулье Бутана, во-первых, строится на при-знании гораздо более сложного и глубокого характера современной мутации труда и капитала, чем это предполагается в мейнстриме экономики, а, во-вторых, основана на стратегиях обнаружения устойчивых механизмов накопления, эксплуатации и имманентных им противоречий [Moulier Boutang 2011: 92-112].

В статье я намерен сосредоточиться на теоретическом анализе этих противоречий и вытекающих из них явных и неявных практических последствий для организации нематериального труда, тем более что в самой теории когнитивного капитализма эта тема слабо затрагивается. Я обозначил две, на мой взгляд, ключевых для данной модели капитализма и тесно связанных друг с другом на практике проблемы, которые все же полезно аналитически разделять: проблему захвата процесса труда и его валоризации, а также проблему коммодификации знания.

Автономия и валоризация

(i) Принцип реализации экономической власти и эффективного присвоения стоимости противоречит принципу автономии и добровольной кооперации работников, необходимых в качестве главной производительной силы современного капитализма.

Когнитивный капитализм зависит от специфической формы эксплуатации живого труда, который не редуцируется к овеществленным в капитале формам. И, вопреки аргументам в духе «экономики знаний», капиталистическая экономика все меньше зависит от труда, объективированного в технологии, в устойчивых моделях организации знания (менеджменте знаний), в кодифицированном знании (человеческом капитале) или воспроизводимых навыках. Доля овеществленного труда постепенно убывает вследствие мутации в структуре капитала, который частично принимает форму «живого капитала», ориентированного на захват (capturing) интеллектуальной кооперации между людьми и производимых ей эффектов («позитивных экстерналий») [Moulier Boutang 2011: 92-98]. Есть два следствия того, что наибольшая часть стоимости, произведенной современным трудом, возникает из экстерналий, а именно из прибавочного продукта, который появляется спонтанно в результате кооперации производителей знания.

Во-первых, только объективированный (в деньгах, технологии производства и управления) капитал может быть реинвестирован в цикл собственного воспроизводства, тогда как живой капитал не участвует напрямую в воспроизводстве, и это меняет условия накопления [Vercellone 2010]. Второй момент оказывает влияние в большей степени на саму форму организации труда. Она должна теперь удовлетворять требованию сохранять высокий уровень автономии и свободы коммуникации между участниками процесса труда, каждый из которых обязан привносить в него свою субъективность и элемент «живого знания». На практическом уровне необходимость поддерживать высокий уровень производительной автономии работников вступает в противоречие с принципом реализации экономической власти в фирме, т. е. оказывается в сложном отношении к основному требованию организации труда для более эффективного извлечения прибавочной стоимости (т. е. к процессу валоризации). Требование автономии труда выводится не столько из высокой квалификации или уровня образования современных работников (как это следовало бы из теории knowledge-based economy), но скорее из того, что средством производства в когни- 60 тивном капитализме становится личность с ее идиосинкразиями и специфическим социальным опытом, который вырабатывается напрямую в процессе социализации и кооперации, а не формального обучения.

Из-за указанных противоречий контроль процесса труда и его продуктов превращается в настоящую головоломку. Теперь уже недостаточно «собрать рабочих в одном месте», раздать всем необходимые указания и надзирать за ними, пишет Мулье Бутан [Moulier Boutang 2011: 94]. Прежний тейлористский режим организации труда рассыпается в каждой точке цикла нематериального производства. Разделение функций планирования и исполнения оказывается безнадежным как с точки зрения средств, так и с точки зрения результата, хотя бы потому, что производство знания существует в условиях высокой неопределенности получаемых результатов и, следовательно, невозможности рассчитать оптимальный вариант его производства [Corsani 2013]. Понятие «неопределенности» заимствовано теорией когнитивного капитализма из экономики, но трактуется несколько шире, чем ограниченная способность акторов к расчету рисков. Неопределенность

носит структурный характер (колебания спроса, прекаризация занятости), онтологически присуще знанию, что делает невозможным расчет издержек его производства и подбора оптимального способа его получения в целях максимизации выгоды. В общем тейлористская модель строится на выборе «лучшего решения», т. е. наиболее оптимального выбора, который здесь оказывается затруднительным. Распадается, по мнению теории когнитивного капитализма, и жесткая связь времени труда и произведенной стоимости: контроль времени, затраченного на конкретные операции и исчисляемого в итоговом учете стоимости, предполагает четкое деление темпоральностей труда и не-труда, невозможных в силу кризиса измеримости [Горц 2010: 42]. К этому обычно добавляют фактор внешней конъюнктуры рынка [Miguez, Sztulwark 2013] -- изменение структуры спроса («специализация потребления») видоизменяет разделение труда, которое было приспособлено к реалиям серийного производства и массового потребления. Реагируя на кризис валоризации, теоретики когнитивного капитализма хладнокровно заявляют, что успех нового капитализма во многом будет определяться тем, насколько успешно в конечном итоге удастся разрешить задачу захвата продуктов труда в рамках 61 производственных институтов капитализма (рынков, отдельных фирм или целых кластеров и цифровых инфраструктур). В соответствии с этой тенденцией изменяются стратегии накопления в постфордизме: инвестиции уже не осуществляются как прежде в постоянный капитал, но направляются в «аппараты создания и захвата стоимости, произведенной за рамками непосредственного процесса производства» [Marazzi 2011: 54]. Однако сам источник стоимости, помещенный в рамки организованных производств и правовых институтов, на практике всегда превосходит и нарушает эти рамки [Miguez, Sztulwark 2013].

Проблема коммодификации нематериальных ресурсов

(ii) Воспроизводство и распространение знания происходит с издержками, которые стремятся к нулю, поэтому знание не может служить товаром до тех пор, пока не будет коммодифицировано. Коммодифицированное знание обретает меновую стоимость, с другой стороны, повышаются издержки его воспроизводства и распространения, а вместе с тем со временем убывает и его потребительная стоимость.

Данная проблема отражает другую сторону только что описанной, но эксплицируется уже не с позиции отношения нематериального труда к производству стоимости, но с точки зрения продукта живого труда и стратегий его коммодификации. «Знания в принципе не приспособлены к тому, чтобы служить товаром» -- это положение разделяют большинство исследователей когнитивного капитализма. Знания воспроизводятся и распространяются практически с нулевыми издержками [Corsani 2013; Moulier Boutang 2011] и по своей сути не являются дефицитным ресурсом, поэтому требуются большие усилия, сопряженные с высокими издержками, не только для захвата труда (о чем было сказано в предыдущем разделе), но и для коммодификации и присвоения результата этого труда в качестве «фиктивного товара».

Попытка придать знанию товарную форму приводит к последствиям, значительно превосходящим по своему негативному эффекту технические трудности, связанные с ростом издержек 62 на администрирование, извлечение и защиту информации. Они связаны с убывающей стоимостью коммодифицированных общественных благ (а знание в качестве позитивных экстерналий приближено к форме общественных благ). Это происходит по двум причинам. Во-первых, потребительная стоимость знания растет по мере его распространения и убывает по мере ограничения его распространения. Во-вторых, знание, о котором пишут постопераисты, является знанием, произведенным в результате кооперации, и требует необходимой для этого социальной инфраструктуры, ограничение доступа к которой подрывает производительный потенциал кооперации. И то, и другое в отдельных случаях может приводить к снижению меновой (рыночной) стоимости этого знания. Таким образом, стратегии коммодификации нарушают не только необходимый здесь общественный характер производства знания, но и потенциально понижают его рыночную стоимость.

Одной из ключевых стратегий коммодификации в когнитивном капитализме служит «огораживание» (enclosure): установление прав собственности на продукты труда (на информацию, технологии или инфраструктуру) и контроль за соблюдением этих прав до тех пор, пока издержки от этого не превысят экономических выгод. Волна огораживаний в погоне за прибылью делает форму дохода от производства знания более и более похожей на доходы от земельной ренты в эпоху первоначального накопления капитала [Bohm, Land, Beverungen 2012: 7; Vercellone 2010; Vercellone 2013].

Когнитивный капитализм вступает в фазу экономики ренты, когда доход извлекается главным образом не посредством прямых инвестиций капитала в средства производства, в процесс производства как таковой, но из живого труда, по отношению к которому капитал является внешним [Vercellone 2010]. На современных рынках описанная тенденция воплощается в «инновационной ренте», монопольной ренте за пользование цифровой инфраструктурой [Bev- erungen et al. 2015; Bohm, Land 2012], технологической, когнитивной или финансовой ренте, которые по понятным причинам ограничивают доступ к знанию как к общественному благу или делают его дорогим [Corsani 2013: 32-35]. По мере роста темпов приватизации знания и инфраструктур для его общественного производства общественная ценность этого знания убывает, а с ней и ценность для рынка капитала [Vercellone 2013; 2007].

Наряду с этой проблемой эффективность цикла воспроизводства капитала дополнительно сдерживается следующей тенденцией: присвоение инновационной ренты требует институциональных условий, или аппаратов, согласующих общественное производство знания с процессом накопления капитала, тогда как развитие этого знания зависит от результатов общественного же присвоения этой ренты [Miguez, Sztulwark 2013: 40-41]. Проще говоря, огораживание угрожает «сломать» инфраструктуру, необходимую для кооперации и производства знания, или увеличить издержки воспроизводства и распространения знания до такой степени, что эти инфраструктуры перестанут быть производительными в терминах производства стоимости (т. е. рискуют оказаться «недосоциализированными»). Неизбежно социальный характер знания в когнитивном капитализме выводит процесс обобществления производства на новый уровень. Поэтому от социальной организации производства капитализм переходит к производству социальной организации, которая в экономике знаний служит основным источником стоимости.

О материальных способах организации нематериального труда: по-прежнему ли нужны организации?

Если гипотеза когнитивного капитализма верна и способность агентов к коммуникации и спонтанной кооперации становится основной производительной силой капитализма, то трудом является любая социальная деятельность, в рамках которой в принципе может быть произведена стоимость, что приводит к мутации аппаратов захвата продуктов труда [Beverungen et al. 2015; Bohm, Land 2012]. Из этого также следует, что традиционные производственные институты капитализма (фирмы, фабрики и даже их современная реинкарнация «бережливые платформы») теряют монополию на захват труда и его продуктов. Иными словами (в этом, на мой взгляд, состоит тезис автономистов), нематериальный труд ускользает

от организаций и бизнес-моделей фордизма, заставляя капитализм изобретать новые способы захвата труда и валоризации без прямого вмешательства в процесс. Приблизительно с конца 1980-х годов проблема адаптации институтов капитализма к новым условиям стала одной из центральных тем в исследованиях организаций и, разумеется, в исследованиях по менеджменту. Постструктуралистские теории организаций [Hassard, Cox 2013; Jones, Munro 2005], их делезианская версия [Linstead, Thanem 2007], менеджериальные теории управления знанием [Bohm 2006: 71-103; Nonaka 1994], теория сетевой кооперации внутри [Powell 1990] и между гибкими производственными системами [Gilson, Sabel, Scott 2009] -- вот очень неполный список концепций, которые отвечали либо на вопрос о том, как устроена организация труда и производства в новой экономике знаний, либо о том, как она должна быть устроена. Не претендуя на открытия в этой области, теория когнитивного капитализма предлагает два сценария организации труда, каждый из которых, как мне представляется, призван сдерживать динамику присущих ему противоречий. Для удобства обозначения можно сказать, что первый сценарий отражает «структуралистский» взгляд на вопрос, а второй -- «постструктуралистский». «Структуралистская» версия 65 заботится о композиции такой структуры производства знания, которая являлась бы одновременно производительной и управляемой. Постструктуралистская модель констатирует слабую структурную обусловленность действий агентов и выводит на передний план фигуру субъекта в качестве основной единицы производства в когнитивном капитализме.

Сценарий 1. Сетевая структура организации производства

Сейчас вряд ли кто-то будет спорить с тем, что нематериальные формы труда и производства глубоко пустили корни в самое основание экономики, и несмотря на это, концепция когнитивного капитализма все еще остается лишь сильной гипотезой. Возможно, ей остро не хватает доказательной базы, необходимого обоснования для теоретических спекуляций. В ответ на подобную критику Мулье Бутан напоминает читателю, что гений Маркса, в частности, и заключался в том, что ему удалось рассмотреть в фабриках Манчестера (где на тот момент работало не более 250 тыс. человек) очертания будущего промышленного капитализма1. После того как авторы концепции когнитивного капитализма единодушно констатировали неспособность традиционных для фордизма структур производства захватывать нематериальный труд и эффективно присваивать его результат, теория стала двигаться в направлении анализа производства будущего -- производства за пределами организаций [Cote, Pybus 2007; Conti et al. 2007]. В книге Мулье Бутана вопросу организации труда посвящена лишь одна небольшая глава под названием «Разделение труда: не рынки и не иерархии, но цифровая сеть» [Moulier Boutang 2011: 61]. В этом месте теория когнитивного капитализма, развившаяся в качестве критики экономического мейнстрима и концепции экономики знаний, удивительно легко соглашается с мейнстримом организационной теории. Хотя Мулье Бутан и не дает прямых ссылок, самое поверхностное знакомство с теорией организаций позволяет без труда определить исходный пункт его рассуждений -- это классическая статья одного из крупнейших современных представителей школы сетевого анализа Уолтера Пауэлла [Powell 1990] под названием «Ни рынок, ни иерархия: сетевые формы организации» («Neither Market Nor Hierarchy: Network Forms of Organization»). В ней Пауэлл критикует взгляды новой институциональной экономики на природу режимов 66 экономической координации и ставит под вопрос базовую для этой традиции дихотомию рынков/иерархий [Williamson 1973]. Предложенная им модель сетевой организации успешно встроилась в актуальную на тот момент дискуссию о менеджменте в сфере производства технологических инноваций [Powell et al. 1996; Saxenian 1994], знания [Powell, Snellman 2004] и в теорию гибкой специализации производства [Sabel, Zeitlin 1985; Gilson et al. 2009]. Обращаясь к классическим работам по антропологии дарообмена, исследованиям хайтек- кластеров США и ремесленных производств Третьей Италии, Пауэлл формулирует свой главный тезис--в организациях-сетях ключевым механизмом координации агентов производства является реци- прокность. Регулярные реципрокные связи со специфическими для социальной интеграции механизмами координации (статусная организация, взаимозависимость агентов, доверие, обязательство) обеспечивают связность функций как внутри организаций, так и между ними. Согласно Пауэллу, информация в сетях перемещается свободнее, чем в иерархически интегрированных организациях, и в то же время является более «насыщенной» (thicker), если сравнивать с координацией на открытом рынке [Powell 1990: 304].

Пауэлл формулирует общие для большинства сетевых организаций характеристики, которые я нахожу важными для дискуссии о нематериальном труде.

1. Сетевая кооперация в качестве эффективной формы соглашения способна быть устойчивой на протяжении длительного времени.

2. Сети создают стимулы для обучения и распространения информации, позволяя идеям быстро трансформироваться в действие.

3. Свойство открытости (open-ended quality) сетей наиболее полезно тогда, когда среда характеризуется неопределенностью, а ресурсы разнообразны.

4. Сети располагают крайне подходящими инструментами для использования и совершенствования таких нематериальных активов, как неявное знание или технологические инновации [Ibid.: 322].

На мой взгляд, ключевым для последующей рецепции идей Уолтера Пауэлла является высказанное им предположение о том, что сетевая форма организации: a) имеет преимущество над другими формами координации (рынки/иерархии) в производстве инноваций [Powell et al. 1996; Podolny, Page 1998 ]; b) в таком своем качестве уже является естественным результатом адаптации производственных отношений к меняющейся цели производства--созданию креативных идей и инноваций. Сравнительно высокая эффективность горизонтальных сетей для производства знания подтверждалась на примере peer-to-peer производства сложного программного обеспечения и процессинга данных [Benkler 2002], оптимизации логистических процессов [Aoki 1986] и наукоемких производств Японии [Inagami, Whittaker 2005]. Однако осталось ответить на вопрос, как сетевая организация помогает извлекать и присваивать стоимость нематериального труда.

По-прежнему туманной выглядит перспектива подробного эмпирического описания процесса валоризации в сетях на примере работы конкретной организации или «фирмы как сообщества (а то и нескольких сообществ)», а не бесконечно открытого множества структурных единиц, принимающих то или иное участие в цепочке производства стоимости. В текстах теоретиков когнитивного капитализма содержатся некоторые указания на то, как могут выглядеть сетевые структуры и как в их рамках выстраиваются стратегии захвата живого труда. В основном эти примеры связаны с масштабными инфраструктурами цифровых сетей, в которых непрерывно воспроизводится социальная кооперация, но автономисты предполагают, что в ближайшем будущем подобная модель и станет доминирующей формой жизни современных организаций. Кристиан Марацци полагает, что «модель Google» распространится за пределы цифрового окружения, попутно совершенствуясь в захвате позитивных экстерналий: «В отличие от материальной системы машин (типичной для фордизма), новый постоянный капитал, помимо информационно-коммуникационных технологий состоит из совокупности нематериальных организационных систем, которые высасывают прибавочную стоимость, преследуя граждан-рабочих в каждый момент их жизни, удлиняя и интенсифицируя рабочий день и время живого труда <...> модель Google, как и “модель Тойота" 30 лет назад, следует понимать правильно -- как новый способ производства товаров и услуг в эпоху биокапитализма» [курсив мой--ДХ] [Marazzi 2011: 55].

В описанном сценарии предполагается, что модель «рекламных 68 платформ», которые стремятся максимизировать число наших контактов и размер социальных сетей с целью повышения производительности кооперации и ее последующей валоризации, будет последовательно переноситься в пока еще не-цифровые области социального взаимодействия. И Марацци, и Мулье Бутан полагают, что динамика этого процесса связана с биовластью1, которая в качестве новой политической экономии2 создает необходимые для нематериального производства свободные сетевые структуры, переплетающиеся и непрерывно взаимодействующие посредством морфологического сходства и совместимости интерфейсов (интероперабельности) [Moulier Boutang 2011: 66; Cote, Pybus 2007: 91-94]. Таким образом, согласно этой версии когнитивного капитализма, организация нематериального труда выстраивается вокруг аппаратов, которые имеют тенденцию к захвату3, либо созданию автономных и в отдельных случаях противостоящих4 логике капитала социальных сетей.

Сценарий 2. Анархия рынка, само-воспроизводство субъекта

Альтернативный сценарий указывает на слабость структурных ре- гулятивов и адаптируется к растущей прекаризации труда. Вопрос поддержания автономии в принципе снимается с повестки, потому что автономия -- это не выбор, а принцип неолиберальной практики управления и форма жизни.

Каждый отдельно взятый агент экономических отношений в условиях когнитивного капитализма в буквальном смысле сам себя делает элементом производства, самостоятельно производит стоимость и воспроизводит свою способность к умножению живого капитала, пользуясь данной ему рынком автономией. Кардинальное отличие этой системы от ранее описанной заключается в том, что политическая экономия роста отныне (во всяком случае в теории) является прерогативой индивида или частных фирм, свободных от внешнего институционального принуждения и каких бы то ни было гарантий. Не структуры, но «неомо- надологическая кооперация» управляет экономическими отношениями, «даже на фабриках, этой колыбели дисциплинарных техник, организация труда отныне опирается на логику события, сцепление различий и повторений. И это радикальное изменение» [Лаццарато 2007: 174]. Вот как пишет об этом Андре Горц: «Никакая институция не может за индивида выполнить работу обучения, овладения навыками и становления. Субъект никогда не задан социально, он, пользуясь выражением Мориса Мерло-Понти относительно сознания, -- существо, которое задает само себя и которое должно сделаться тем, что оно есть. Никто не может ни освободить его от этой обязанности, ни принудить к ней [курсив мой. -- ДХ]» [Горц 2010: 28].

Приведенная выше цитата из текста Горца («существо, которое должно сделаться тем, что оно есть») поможет разобраться с тем, как же осуществляется экономическая и, если хотите, проектная логика нематериального труда в условиях рыночной анархии: каким бы нестабильным и непредсказуемым процесс такого труда ни был, но в саму эту неопределенность уже встроены механизмы организации производства стоимости, где субъект непрерывно изобретает способы укрощения неопределенности и «решения проблем». В цитате Мерло-Понти, которую очень точно приводит

Горц, содержится неявная отсылка к процессу, который Мишель Фуко называл субъективацией [Фуко 2006: 161-190]. Далее через обращение к работам Фуко я постараюсь реконструировать схему организации процесса валоризации, которая могла бы работать в «постструктуралистском» сценарии и при этом имела прямое отношение к уже существующим эмпирическим исследованиям в духе фукольдианских исследований организаций [Raffnsoe et al. 2019; Barratt 2008].

Если попытаться вслед за Делезом выстроить аргумент Фуко в последовательной исторической логике, то необходимо говорить о переходе практик власти и организации от дисциплинарных режимов изоляции к контролю [Делез 2004], который стал ответом на кризис управления институтов модерна, опиравшихся на систему уголовного права и полицейскую регламентацию индивидуальных траекторий и эпизодов девиации [Фуко 2002: 319-323]. Некогда делегированная модерным институтам власть-право рационально «распоряжаться людьми и имуществом» опиралась в основном на техники дисциплины, однако уже в конце 1970-х годов в одном из интервью Фуко отмечал [Фуко 2002: 320] надвигающийся «кризис 70 дисциплины», который должен привести к смене парадигмы власти над людьми, которые «дисциплине не поддаются». Делез писал, что этот кризис будет разрешен в переходе от дисциплинарных обществ к «обществам контроля». Но как именно должен был осуществляться этот контроль?

Помыслить образ «общества без дисциплины» -- амбициозная задача, наблюдая за решением которой, можно снова обнаружить, как смыкаются практики производства знания и отправления власти, но уже в условиях, отмеченных сокращением амплитуды этой власти. Ответ на вопрос о реализации принципа власти в отсутствие легитимных инструментов дисциплинарного ограничения девиаций в поведении индивидов Фуко ищет [Фуко 2006; Фуко 2007] в самом субъекте властных отношений, акцентируя внимание на той работе и власти, которую субъект осуществляет над самим собой. Такие техники власти он называл техниками себя. Наряду с дисциплиной и техниками себя Фуко выделял «техники производства»” и «техники сигнификации», которым была атрибутирована вспомогательная (если придерживаться представления о линейной истории изменения техник власти) роль в ансамбле практик. В несколько гротескном виде актуальный режим отправления власти можно представить как точку, располагающуюся вдоль континуума, образованного «техниками себя» и «техниками господства» (дисциплины), при условии, что эта точка как минимум до недавних пор постепенно и по сложной траектории удалялась от полюса дисциплины (схема 1).

В оптике фукольдианского анализа организации существуют в ситуациях, где власть отправляется и сосредотачивается циклически, более или менее сложным образом. Питер Флеминг и Андре Спайсер обращают внимание главным образом на манипуля- тивную функцию (опосредованную дискурсом власти) и «власть субъективации», которая покоится на техниках себя («просто будь собой») [Fleming, Spicer 2007: 17-27]. Власть субъективации производится самими подчиненными через практики себя и менеджери- альные процедуры ранжирования, с помощью которых работники начинают определять себя и свое место в структуре [Townley 1993; Barker 1993; Brockling 2016: 20-40].

Схема 1. В нижней части схемы изображены техники власти, а в верхней -- способы, через которые они выражаются.

Scheme 1. The lower part of the diagram shows the power techniques, and the upper part shows the ways in which they are expressed.

Абстрагируясь от организаций как ключевого «нерва» производительной активности современного общества, итальянские автономисты предлагают альтернативную логику, в которой субъективация и прекаризация работают вместе на производство стоимости. Антонио Конти и его соавторы выдвигают довольно важное предположение, согласно которому «изобретательная сила» (invention-power) нематериального труда, будучи одно-временно производительной силой когнитивного капитализма, в условиях систематической прекаризации форм жизни является также и «стратегией выживания». Короче говоря, гибкость, нестабильность и прекарные стратегии занятости не просто являются внешним условием или рамкой для нематериального производства, но включены в сам процесс труда в качестве производительной силы, заключенной в данной форме производственных отношений, необходимых для воспроизведения форм жизни и живого труда. Я полагаю, речь идет именно об этом, когда авторы упомянутой выше работы говорят о «возможной организации коллективного процесса само-валоризации прекарных работников» [Conti et al. 2007: 84].

Таким образом, в этом сценарии «биовласть», нацеленная на воспроизводство жизни как «живого капитала», оторвана от биополитики производства структур и отправляется на субъективном 72 уровне.

Критические замечания

Несколько замечаний позволят прояснить мою скептическую позицию в отношении описанных гипотез и встроить в дискуссию собственное рассуждение.

Во-первых, следует оспорить представление об этих инфраструктурах или организациях, где производится знание, как центрах процессинга информации -- информации дистиллированной, ценностно нейтральной и независимой от разного рода индуцированных средой искажений. В общем виде подобная теоретическая установка служит сильным допущением и принимается как социологами сетей, так и в анализе Бенклером сравнительных преимуществ децентрализованного peer-to-peer производства знания, на который в большей степени опирается Мулье Бутан. Поэтому решением в обоих случаях будет проектирование коммуникативной среды так, чтобы избежать потерь/ искажения информации, либо обеспечить ее свободное обращение по узлам сети. Однако если менеджмент информационных систем в деперсонифицированных цифровых peer-to-peer сетях в принципе является достижимой целью, то в случае непосредственного взаимодействия между акторами вряд ли возможно отделить информацию от социальных позиций ее отправителей и получателей.

Информация уже несет в себе отпечаток диспозиций власти, и поэтому Фуко и наследующая ему традиция признают возможность коммуникативной власти: «Отношения коммуникации имеют в виду целенаправленную деятельность (пусть даже всего лишь правильное использование означающих элементов) и, на основании одного лишь факта, что они видоизменяют информационное поле партнеров, они индуцируют последствия власти» [Фуко 2006: 177]. Хотя Мулье Бутан и допускает [Moulier Boutang 2011: 71] вероятные асимметрии в сетях, которые могут запустить процессы вертикальной интеграции, этот факт не релевантен для его анализа. В следующем разделе я постараюсь показать, какую роль эти асимметрии могут играть в процессе организации труда и производства в целом.

Во-вторых, насколько я могу судить, реальные организационные структуры и процессы в них, которые могут быть реконструированы и приведены в соответствие друг другу посредством тщательного эмпирического описания, в одних случаях подменяются нормативной теорией организаций, а в других -- не учитываются в теоретических построениях. Так, в сценарии сетевого производства, вероятно, недооценена степень, в которой описанные представителями этого подхода организационные формы в своей гибкости приблизились к модели рынка, а субъект труда в своей атомизации и разукорененности (disembededness)--к Гоббсовому естественному состоянию [Conti et al. 2007: 84], где взаимодействия между агентами все менее детерминируются структурой и все более похожи на случайные сделки (arm-length), чей характер не регламентирован. Иначе говоря, в условиях крайней подвижности внутренних и внешних границ фирмы, гибкости индивидуальных траекторий, растущей атомизации и прекаризации как формы жизни существенно снижается координирующий потенциал кооперации, доверия, реци- прокности. В общем ощутимо падает действенность всей системы социальных регулятивов, которые в сетях призваны снижать уровень неопределенности и оппортунизма [Грановеттер 2002] и повышать их производительность.

В-третьих, полагаясь на силу спонтанной кооперации в сетях или автономную работу субъекта, который изобретает стратегии выживания и подчинения, теоретики когнитивного капитализма практически целиком выводят функции принудительного вмешательства и контроля за рамки анализа современного трудового процесса, что представляется мне самым сильным искажением имеющихся эмпирических свидетельств. Если бы интеграция производства в столь высокой мере зависела от самих работников или осуществлялась посредством мягкой дискурсивной власти [Lecler- cq-Vandelannoitte 2011], то вряд ли бы мы стали свидетелями активного внедрения разносторонних программных средств контроля труда (см. обзоры эмпирических работ на эту тему [Ajunwa, Crawford, Schultz 2017; Mateescu, Nguyen 2019a; Mateescu, Nguyen 2019b]). Согласно другой точке зрения на эту проблему, процесс субъекти- вации связан с нормализующей властью, которая побуждает ра-ботников самостоятельно «контролировать время и вовлеченность в процесс труда», пребывая в бесконечном проекте самосовершенствования, само-преобразования и мобилизации в целях производства, однако здесь возникает весьма очевидное возражение, которое уже было красноречиво высказано Бернаром Польрэ: «Не чревата ли конфликтами та ситуация, где знание, мобилизации и приращения которого от него ожидают и требуют, отнюдь не способствует развитию личности и ее автономии, а его форма и содержание полностью предписаны?» [Польрэ 2007: 106]. Дело в том, что креативность рабочих, их лень или неординарные, развитые в кооперации навыки обхода предписаний, методы уклонения от правил являются, как это было у Лаццарато, главным источником их изобретательности, которая и подлежит валоризации. Если представить себе, что субъективность рабочего теперь полностью совпадает с рациональностью капитала, нужно заново задаться вопросом об условиях про- 74 изводства живого знания.

Далее я постараюсь в самых общих чертах развить альтернативный тезис о том, что не сетевая кооперация и не субъективация, а принудительное вмешательство в действия агентов производства и контроль по-прежнему являются едва ли не самым эффективным способом организации нематериального труда и его валоризации. Теоретики когнитивного капитализма точны в описании трансформации труда и природы стоимости, кроме того, им удалось незамедлительно диагностировать противоречия, присущие данной экономической модели, но я не могу согласиться с тем специфическим для операистской традиции видением центральной роли рабочих, захватывающих автономию от капитала, который вынужден лишь реагировать на общественные изменения. Дело в том, что знание в качестве производительной силы общества вовсе не уравнивает агентов его производства и распределения, как и не оставляет капитал жить «паразитической» жизнью за пределами производства. Напротив, неопределенность, присущая нематериальному производству знания, мобилизует капитал к поискам удовлетворительного решения. Одним из таких решений является расширение зоны принудительного вмешательства и контроля в процесс труда в организациях, который позволяет удерживать управляемую автономию работников и приводить ее в соответствие с требованием валоризации.

Акцент на принуждении, разумеется, существенно ограничивает теоретический потенциал тезиса об автономии труда и добровольной кооперации производителей знания, но в моем представлении эти явления тесно переплетаются внутри цепочек рутинной организации труда, в которой есть место и для управляемой автономии, и для зачастую вынужденной кооперации, в которой производится неявное знание. Сложно не согласиться с тем, что успех когнитивного капитализма во многом будет зависеть от того, насколько капиталу удастся адаптировать аппараты захвата труда и валоризации к изменяющимся экономическим условиям и требованиям производства. Но это утверждение становится полностью осмысленным и обоснованным лишь тогда, когда оно обретает применимость к анализу зачастую не менее изобретательных практик менеджмента, ориентированного прежде всего на создание предпосылок к тому, чтобы функции производства и захвата выполнялись при заданных рынком условиях и требованиях сохранения производительности.

Ситуация слабого институционального регулирования, слабой структурной обусловленности действий акторов, высокой подвижности внутренних и внешних границ фирмы и неопределенности -- то, что запускает альтернативную модель адаптации фирм, -- неотейлоризм, основанный на широком использовании функций контроля и принуждения.

Я сформулирую ряд предварительных теоретических заключений, на которых основана моя гипотеза.

1. Чем выше степень экономической/организационной гибкости фирм и агентов, тем ближе описанная модель к модели рыночной координации, в которой независимые стороны вступают в отношения обмена, а не к модели сетевой кооперации.

2. Чем более действия автономных агентов в рамках производственных циклов продиктованы рынком, тем выше уровень неопределенности и связанных с этим издержек.

3. Чем выше степень неопределенности, обусловленной слабостью социальных или институциональных механизмов, способствующих ее снижению, тем выше вероятность применения инструментов принудительного вмешательства и контроля.

4. Чем выше уровень принудительного вмешательства, тем выше издержки регулирования и администрирования и тем более вероятно использование и расширение технологических средств контроля труда.

Как контроль и принуждение встраиваются в современную организацию труда?

Для обозначения эпизодов вмешательства на уровне организации труда я использую термин «принуждение» в значении, определяемом политической теорией как вероятность заставить человека совершить действие, которое в противном случае тот не стал бы совершать [Dahl 1957]. Принуждение может выражаться в технических, коммуникативных, но всегда наблюдаемых эпизодах, фиксируемых в речи, рабочей переписке, на регулярных плановых совещаниях, либо проявляться в рутинных действиях контроля, учета и оценки труда. Описанное выше принудительное вмешательство является частным случаем более общего термина «контроль», под которым в этой работе будет пониматься всякое преднамеренное вмешательство в действия агентов с целью ухудшения ситуации выбора агентом посредством изменения диапазона доступных ему опций, вменения санкций за эти выборы и/или возможностью произвольно управлять тем, какие результаты должны следовать из тех или иных опций выбора [Петтит 2016: 110]. Моя гипотеза состоит в том, что процесс нематериального производства в современных технологических и интенсивно производящих знание (knowledgeintensive services) фирмах, отмеченных растущей прекаризацией и гибкостью, на самом деле трещит по швам. С тех пор как Рональд Коуз [2007] опубликовал «Природу фирмы» , положив начало исследованиям в новой институциональной экономике, для нас не новость, что ценовая координация на открытом рынке не справляется с растущей сложностью производства. Новым здесь является то, что, если условие структурной неопределенности (дерегуляции рынков, прекаризации агентов и растущей гибкости фирм) является необходимым в нематериальном производстве стоимости, модель рынка, где автономные агенты независимо друг от друга принимают решения, не может быть заменена иерархией, как предлагали неоинституционалисты. Более того, эта неопределенность лишь усиливается внешним давлением со стороны конкуренции и цен, волатильного спроса на продукцию, которые в конечном итоге приводят к сильному удорожанию контрактов, закрепляющих обязательства сторон. Таким образом, система контроля в современных организациях служит инструментом снижения этой неопределенности, одновременно сохраняя гибкость и осцилляцию процессов как внутри фирм, так и на их периферии. Помимо того что принудительное вмешательство предположительно способно лучше рынка справляться с ростом структурной неопределенности, приведенной в движение самими рыночными завоеваниями последних 30 лет, оно лучше отвечает и потребностям процесса труда, и его валоризации. Теория когнитивного капитализма диагностировала более высокий уровень обобществления производства, чем это было в фордистском промышленном капитализме, но при этом полно-стью проигнорировала тот факт, что такое же усложнение и обобществление производства в свое время привело к тейлоризму как функции синхронизации и координации труда. Уже в 1990-х годах применительно к дискуссии о распространении гибкой специализации производства и японских моделей менеджмента рабочих команд в Европе и США исследователи в рамках теории трудового процесса видели в этом тенденцию к тейлоризации в условиях гибкости [Elger, Fairbrother 1992; Garrahan, Stewart 1992]. Я не вижу причин, по которым современные менеджериальные парадигмы гибкой разработки, специально созданные для управления производством знания (Agile, Scrum), не могут быть проанализированы в аналогичном ключе. В конечном итоге задача менеджмента всегда заключалась в том, чтобы привести в соответствие процессы труда и валоризации, и с точки зрения теории трудового процесса, в противоречиях когнитивного капитализма или постфордизма действительно нет ничего нового. Британский социолог труда Джемми Гоф объясняет возвращение тейлоризма как формы организации производственных отношений в экономике знаний тем, что «основные характеристики трудового процесса остаются неизменными: все возрастающая замена “мертвого труда” живым и все возрастающее обобществление производственного процесса с целью повышения производительности труда» [Gough 1992: 35]. Характеристики процесса остаются неизменными.

Производительность труда--еще одна ключевая область анализа, которая была слабо затронута в работах по теории когнитивного капитализма. Важным следствием имматериализации труда является то, что его производительность больше нельзя сколько-нибудь существенно увеличить только за счет инвестиций в совершенство-вание материальных средств производства.

Если воспроизводство капитала посредством инвестирования в материальные средства производства оказывается под большим вопросом, то в условиях кризиса или возросшего конкурентного давления фирмы вынуждены интенсифицировать труд не только качественно [Thompson 2010], но и количественно, удлиняя продолжительность рабочего дня и увеличивая объем операций. Перспектива развертывания стратегий присвоения абсолютной прибавочной стоимости (вместо относительной в капиталоемких индустриях) означает не только интенсификацию труда, ускорение его ритма, но потерю автономии и снижение стоимости труда в реальном выражении [Gough 2012]. Поэтому новый режим 78 тейлористского контроля будет изобретать способы фрагментации процесса труда, которые позволят более гибко и в то же время непрерывно использовать квалифицированную рабочую силу, параллельно снижая зависимость от специфических навыков работников. В таком случае одним из главных активов компании может стать способ организации живого труда, а не живой труд как таковой.

Случай гибкой разработки: «Agile» Фредерика Тейлора?

В качестве краткой иллюстрации моих тезисов я опишу принципы работы Agile-менеджмента. Согласно основной версии, методология Agile и родственный ей метод Scrum уходят корнями в японский менеджмент. Началом истории Agile стала статья Хиротаки Такеути и Икудзиро Нонака [Takeuchi, Nonaka 1986], опубликованная в 1986 году на страницах журнала Harvard Business Review. Авторы заложили основу гибкой модели менеджмента, которая впоследствии была взята на вооружение и растиражирована американским программистом и бывшим военным летчиком Джеффом Сазерлендом.

В этой небольшой, всего на несколько страниц статье, 14 раз употребляются слова с корнем flexible и еще 10 раз -- с корнем speed; в буквальном смысле в этих двух словах и заключен главный императив гибкой разработки, как ее еще называют. Основные принципы изложены в шести тезисах, которые я перечислю, но не буду на них подробно останавливаться: компактные и самоорганизующиеся команды, встроенная нестабильность (built-in instability), параллельные, а не последовательные фазы реализации отдельных модулей проекта, «тонкий контроль» , многоуровневое и мультифункцио- нальное обучение (multilearning), обучение между командами.

В действительности задумку авторов удалось реализовать лишь частично. Фирмы стали гибкими: конкуренция, массовое обучение, сокращение штата и демонтаж иерархий стали частью современной организационной культуры. Иерархия упростилась даже в таком гиганте, как SAP, и сейчас, по словам Сазерленда, в кор-порации свыше 2 тыс. компактных команд. И затем идеолог Agile добавляет: «Небольшая группа консультантов помогала обучать сотрудников новым процессам. Появился инструмент отслеживания результатов, позволявший всем видеть достижения команд» [Ригби, Сазерленд, Ноубл 2018]. Консультанты при этом настаивают: для того чтобы работать в agile-командах, нужно «быть agile»; и эта ситуация очень напоминает истории перехода западных промышленных компаний на принципы работы в командах по японской модели «кайдзен»: «если идеологии единодушия и кооперации не существовало, то она должна была быть изобретена» [Garrahan, Stewart 1992: 116]. Однако мы сосредоточимся на технических аспектах организации процесса труда.