Призрак советского человека

Акцент на творческих возможностях человеческого действия побуждает Леваду обращать внимание на гибкие механизмы саботажа требований режима, на создаваемые людьми пространства неподконтрольной жизни: «...жесткость социального устройства... буквально через одно поколение влечет за собой. формирование компенсаторных механизмов всеобщей коррупции, “черного рынка”, “второй культуры” и т.п.» [Дубин 2010: 105]1. В последней части интерес Левады напоминает разработанную Дж. Скоттом тему повседневного сопротивления [Scott 1985] или популярную в Soviet studies 2010-х годов идею А. Юрчака [2014] о «зонах вненаходимости».

От игры к «лукавой игре»

Концепция «игры» в статье 1984 года и описание «игр» в текстах, по- священных «советскому» и «постсоветскому» поведению, связаны общностью темы и при этом резко отличаются своей тональностью.

В монографии 1993 года «игры» советских граждан с системой описываются как набор взаимных «сделок»: «.у человека. нет возможности для элементарного самосохранения без явной или подразумеваемой сделки с всемогущим партнером. Но и “всемогущая” власть не может существовать без постоянных сделок с множеством “простых” людей, без признания их права на самосохранение» [Левада и др. 1993: 31] Ср. также: «Относительная самостоятельность человека, вызванная не- упразднимой гетерогенностью условий существования, выражалась в не-полноте требуемой режимом общественной “выдержанности”. Следование требованиям властей обычно было показным, подневольная низко оплачи-ваемая работа сопровождалась халтурой., демонстрация лояльности -- ад-министративным торгом и коррупцией» [Гудков 2009: 14]. Ср. также: «Демонстративное принятие полной зависимости от всемогу-щего государства было условием сохранения определенной “ниши” для приватного, семейного существования. Подчинение всеобщему планиро-ванию -- гарантией возможности для некоторой хозяйственной автономии. Важно подчеркнуть взаимность “допусков”: тотальный государственный контроль не мог существовать без фактического признания приватной сфе-ры, как и “плановая” система не могла обходиться без личного интереса и “теневого” продолжения» [Левада и др. 1993: 30]..

Эту модель Левада дополняет яркими оценочными эпитетами. Раздел об «играх» получил название «Игра на проигрыш» [Там же: 30-32]. Сделка с государством для Левады -- это «сделка с дьяволом», результат которой -- «разрушение структуры самой личности» [Там же: 31-32]; происходит «постоянное разложение критериев отношений», которое «разлагает все общество» [Там же: 32]. Советская модель строится на «двусмысленной, лукавой основе» [Там же: 30]; «устойчивая система двойных стандартов в обществе... весьма близка описанному Дж. Оруэллом принципу двоемыслия» [Там же: 30, 32] Сопоставление практики советского общества с «двоемыслием» из анти-утопии Дж. Оруэлла появляется уже в концептуальной статье 1989 года [Ле-вада, Ноткина 1989: 22]..

Стиль описания «лукавых игр» в большой мере задан, конечно, этической оценкой советского случая как ненормального. По словам Д. Дубина, размышления Левады о «советском человеке» начались в 1970-е годы в обстановке, когда советская система «стала представать и представлять себя. как реальную и нормальную, сложившуюся надолго» [Дубин 2007: 32], в том числе с помощью пропагандистских формулировок о «советском народе» как «новой исторической общности». В концептуальной статье 1989 года Левада прямо противопоставляет человека «советского» и «нормального»: «[новый советский человек] вытеснил с авансцены человека человеческого, нормального, но никогда и нигде не смог его устранить» [Левада, Ноткина 1989: 24]. Тем не менее одного только этического объяснения будет недостаточно.

Прежде всего надо понять, каким образом отношение к режиму 1970-х годов могло стать определяющим также и в оценке повседневных практик уже постсоветского времени. Решающую роль в такой позиции, возможно, играет принятая Левадой в 1980-е годы метафора «социального перелома», который ломает, ничего по сути не меняя. Образ исторического перелома, который «как бы вынес на поверхность, обнажил, освободил от наслоений фундаментальные элементы и скрытые пружины всей человеческой деятельности», появляется в статье 1983 года об экономической антропологии Маркса [Левада 1993 (1983): 79]. В конце десятилетия статья о динамике социального перелома открывается похожей метафорой: «Период, переживаемый сегодня советским обществом, характеризуется глубоким разломом социальных структур, который приводит к обнажению скрытых пружин и механизмов жизни общественного организма» [Левада 1993 (1989): 159]. Для пояснения своей мысли Левада использовал понятие «аваланша» -- снежной лавины, которая, срываясь, открывает взгляду не видимые ранее пласты.

Аналитические тексты, посвященные новым волнам опроса, воспроизводят тот же образ: «Ситуация глубокого общественного перелома... не столько формирует новые, не существовавшие ранее ориентиры и рамки общественного сознания, сколько обнаруживает, выводит на поверхность его скрытые структуры и механизмы» [Левада 2011 (1996): 74; курсив авторский]. Такое же отношение переносится на изучаемый «человеческий тип»: «.после развала советской системы на поверхность вышел не сказочный богатырь, а человек, готовый приспосабливаться, чтобы выжить» [Левада и др. 1993: 265-266].

Наконец, в теории игры, которую разрабатывал Левада, была заложена возможность перейти от общей модели к моральным суждениям о постсоветском обществе. «Переходником» служит понятие «вырожденного случая». По свидетельству Б. Дубина, «подобные упрощенные варианты чрезвычайно интересовали Леваду как теоретика... действия» [Дубин 2010: 104]. «Вырожденными» игровыми действиями в концепции Левады выступали формальный ритуал и реактивное адаптивное действие, т. е. культурное действие без практической цели или, наоборот, чистое целепола- гание, потерявшее культурную составляющую [Дубин 2007: 33-34]. Эти «вырожденные» модели Левада использовал затем для критики постсоветской действительности: «В этих категориях Левада описывает, в частности, характер власти, тип социума и поведение массового человека в России начала 2000-х годов» [Дубин 2010: 106-107].

Содержательными характеристиками «двоемыслия» можно определить, во-первых, его происхождение, обусловленное «антиномическими» ценностными значениями советского нормативного образца: «.сочетание взаимоисключающих. норм действия» придает этому образцу «неустранимый характер двоемыслия» [Гудков 2008: 23]; кроме того, «режим двоемыслия (мозаичность сознания, партикуляризм, способность соединять кажущиеся несовместимыми нормы и представления) порождает человека достаточно эластичного, чтобы выдержать внешнее давление и контроль» [Гудков 2007: 23].

Для внешнего наблюдателя (например, антрополога с Марса) здесь неясно, чем «антиномии» отличаются от обычных парных переменных действия наподобие выделенных группой Парсонса [Parsons, Bales, Shils 1953] В социологической классике антиномичность человеческой деятельности была важной темой для М. Вебера (см.: [Арон 1993 [1967]: 514-522]) и в еще большей степени для Г. Зиммеля.; и почему «эластичность», способность согласовывать противоречивые нормы и представления теперь не просто характеристика «игры», как в статье 1984 года, а признак патологии. Пока отметим только, что резко отрицательная характеристика «игр» советских людей для Левады бесспорно важна, и он ее придерживается до последних своих текстов.

Мы помним, что основным индикатором «лукавства» в текстах проекта «Советский человек» были ответы на вопрос, считают ли респонденты допустимым нарушение определенных норм из списка. Понимание «лукавства» как нарушения норм, которые публично поддерживаются всеми, мы находим также в «метком», по словам Левады, определении академика Т. Заславской -- «лукавый раб»: «[лукавый раб] за порядок, но сам он обязательно попробует этот порядок обойти. Все процессы у нас с хитрецой: лукавый раб подчиняется, а сам думает, как уклониться» [Левада 2016 (2000)].

Здесь, как и в определении «двоемыслия», непонятно, почему эти характеристики приняты специфическими для «советского человека». Левада и участники его семинара наверняка знали работы Г. Беккера и Э. Гофмана («Фрейм-анализ» Левада цитирует в статье об «игровых структурах»). Мир скрытых девиантов и исполните-лей, не верящих в собственные идеализированные роли, был описан последними как явление вполне универсальное. Вопрос, как все-таки удалось найти и доказать советскую исключительность, кажется неизбежным Сомнение, не принимает ли проект «Советский человек» универсальные характеристики за уникальные советские, раньше высказывал А. Согомо- нов, который видел в проекте «недооценивание универсальной природы современного субъекта, а подчас и неосознанный отказ увидеть его в рус-ско-советском культурно-антропологическом типе» [Согомонов 1998]..

Левада и его коллеги понимали, насколько характеристики, которые они описывали как специфически советские, похожи на социологические реалии любой современной страны. Таковы, например, «сбои» в передаче культурного образца и конфликты между поколениями. «“Плавный” переход от поколения к другому можно представить себе только в традиционном обществе... В социально-политической истории... современной, посттрадиционной..., становятся возможными такие феномены, как “разрывы” между поколениями (в установках и оценках), конфликты между поколениями “отцов и детей” и т. п.» [Левада 2005 [2001]: 40] -- объясняет Левада без всякой отсылки к советской уникальности.

Та же неустранимая похожесть на обычное современное общество обнаруживается в механизмах, которые для советского (постсоветского) случая описываются как «двоемыслие» и «лукавая игра». «Современный человек включен во множество различных институциональных отношений, а потому подчиняется их требованиям... При этом групповые или институциональные императивы почти всегда оказываются между собой в некотором противоречии. Эта разорванность сознания типична для. дифференцирующегося общества» [Гудков 2007: 18] -- тоже универсалистская логика, описанная еще Зиммелем в «Социальной дифференциации» [Зиммель 1996 [1890]: 410-428]. «Чем дифференцированнее, чем сложнее устроено общество., тем более важной оказывается задача теоретического представления механизмов смысловых и социальных переходов, поскольку именно благодаря им удерживается целостность и интегрированность общества» [Гудков 2007: 18] -- тоже общая тенденция.

Последние два примера помогают проследить, как в итоге утверждается исключительность советского (постсоветского) опыта. Следующим ходом появляется аргумент, призванный показать, чем «наш» случай на самом деле не такой. «Разорванность сознания, типичная для дифференцирующегося общества», становится «социальной шизофренией» в случае, «если сохраняется жесткий соци альный контроль над символической сферой (когда можно говорить

об инерции господствующей идеологии, реже -- государственной религии)» [Гудков 2007: 18]. Интегрирующее социальное действие, если оно приводит к «бесконечной адаптации (“терпению”) к автократическому и традиционно-патерналистскому репрессивному государству», отличается в худшую сторону тем, что «сдерживает процессы дифференциации. блокирует потенциал развития общества» [Там же]. Заметим, что в стандартных версиях социологии интеграция и дифференциация по определению разнонаправлены и сдерживают друг друга.

«Дифференцированность» общества, которая в текстах группы Левады регулярно становится критерием модернизации и, значит, нормальности/ненормальности, выступает в них как величина заранее известная. Каких-либо попыток оценить ее количественно, проследить динамику, сравнить с показателями других стран мы не видим. Речь идет, вероятно, о важном методологическом решении, которое дает необходимый результат даже без формализованной эмпирической проверки. Именно с ним нам предстоит разобраться.

Транспонирование как стиль

Сквозную теоретическую проблематику работ Левады можно определить вслед за Л. Гудковым как попытку «создать адекватные для анализа советской реальности инструменты» [Гудков 2008: 9] или, более конкретно, «транспонировать парсоновскую парадигму на материал обществ с запаздывающей или догоняющей модернизацией» [Там же: 13]1.

Необходимость «транспонирования» иностранных социологических теорий, в свою очередь, объясняется тем, что «выработанные западной социологией объяснительные ресурсы были ориентированы... на анализ. обществ, завершивших процессы модернизации. Для других обществ -- незавершенной. в том числе тоталитарной модернизации -- эти категории принимали характер утопических» [Там же: 9]. Как следствие, «автоматическое перенесение западной терминологии на действительность тоталитарных обществ-государств неизбежно приводит к ложной идентификации разнородных социальных феноменов» [Там же: 10] Последнюю формулировку Л. Гудков относит к структурно-функцио-налистским текстам Левады 1970-х годов. К последующим работам она применима с поправкой на описанный выше поиск Левадой самостоя-тельных теоретических решений, выходящих за рамки структурного функционализма. Ср. также: «В случае же, когда российские ученые начинают механиче-ски переносить западные теоретические конструкции или схемы на рос-сийский материал, практически ничего не меняя или не интерпретируя их в соответствии с российской спецификой, возникает эффект ложного опознания, всякого рода артефакты и диалектические мнимости» [Гудков 2006]..

Аргументы такого рода были частью дискуссии о применимости или неприменимости западных теорий в России, самая интенсивная стадия которой пришлась на 1990-е годы. Выделить из общего ряда логику, которая отличает группу Левады, позволит ее сопоставление с аргументами «западнической» универсалистской позиции. В развернутом виде их в свое время представил В. Радаев [2000].

В защиту тезиса, что «все социальные теории и аналитические инструменты в конечном счете применимы к любым обществам и в любое время», В. Радаев предлагает два аргумента: 1) термины и концепции должны быть универсальными, чтобы была возможна коммуникация между учеными разных стран; 2) термины и концепции -- это аналитические инструменты, которые всегда ограничены и всегда в чем-то отклоняются от эмпирической реальности. Оспаривая базовое положение оппонентов, что «теория отражает реальность», В. Радаев [2000] замечает: «Почему мы полагаем, будто концепция рынка отражает западные реалии? Ведь известно, что она представляет собой аналитический конструкт, изображение идеального типа, который в подобном виде никогда и нигде не существовал и существовать не будет».

Против тезиса, что «западные теории следует адаптировать к российским реалиям», В. Радаев, который расценивает его как «неприятное заблуждение», приводит решающий, как ему кажется, «простейший пример»: «Сегодня практически всем известна трактовка Максом Вебером четырех типов социального действия: целерационального, ценностно-рационального, аффективного и традиционного. Это, бесспорно, западный концепт. Что нам, скажите на милость, нужно в данном случае адаптировать или достраивать» [Радаев 2000]. Вопрос для В. Радаева риторический, следующей же фразой он ясно заявляет, что типология Вебера «в подобном приспособлении не нуждается».

Именно в этой точке мы обнаруживаем, что для группы Левады вопрос о терминах Вебера совсем не «простейший»: даже здесь «бездумное» принятие будет неприемлемым. Показательна реакция Л. Гудкова на сравнительные исследования ценностей, точнее, на российских авторов, анализирующих ценности в России по методикам Р. Инглхарта и другим аналогичным. «Не сомневаясь ни на минуту» в валидности получаемых данных, Л. Гудков оспаривает в таких исследованиях «бездумно» принимаемую по зицию, что «ценности... есть в любых социумах, вне зависимости

от их устройства, что люди всегда нечто считали. более важным и значимым, чем другие вещи и понятия» [Гудков 2008a: 11]. Для него, напротив, «остается неясным, можно ли вообще говорить о ценностях в странах незавершенной модернизации, и не имеем ли мы дело с ложной идентификацией.? Опасность последней достаточно велика» [Там же: 12].

Понятие «ценности» в веберианской социологии даже более фундаментальное, чем типы рациональности действия. Аргумент Л. Гудкова скорее контринтуитивный и заслуживает внимания хотя бы своей радикальной последовательностью. Осталось только выяснить, какие основания позволяют его выдвинуть.

От истории понятий к судьбам России

Самой краткой формулировкой правила, позволяющего оспорить «бездумный перенос» вообще любых терминов и концепций, будет: «Чтобы обсуждать продуктивность научных понятий, нужна их история» [Гудков 2010: 112]. Истоки правила Л. Гудков находит в лекциях Левады 1967 года: «Один из самых надежных способов выявить особенности социологического метода в изучении общества состоит, очевидно, в том, чтобы проследить, как этот метод формировался» [Левада 2011 (1969): 36; Гудков 2008: 36]. Мы должны принять, что «язык социологического описания не универсален, что он рождается в определенных социальных обстоятельствах, выступающих в качестве личных проблем исследователей» [Гудков 2008: 10]. Отсюда следует, что «обсуждение или анализ эффективности понятий или терминов можно вести только при условии ясного понимания, в ответ на какую социальную или культурную, интеллектуальную коллизию... они были выработаны, (...) как они связаны с историческими, культурными, групповыми или политическими интересами» [Гудков 2010: 112].

Как работает правило «выяснить исторический контекст», хорошо видно на уже знакомом примере понятия «ценности». Контекст подсказывает, что «понятие ценности рождается в ответ на необходимость осмыслить интенсивно идущие процессы усложнения социальной структуры» [Гудков 2008a: 12]. Ценности, как замечает Л. Гудков, изначально «связаны с субъективным выбором», однако «выбор возникает только при дифференциации институтов» [Там же: 13]. В таком случае «сама возможность выбора в социумах разного типа радикально различается: всерьез о выборе в традиционных или иерархических, сословных, закрытых сообществах говорить не приходится». Следовательно, понятия ценностей и выбора «совсем не самоочевидны», в частности, «для посттоталитарных обществ, где зоны выбора и оценки очень ограничены» [Там же].

Дискуссию, заданную аргументами В. Радаева и Л. Гудкова, можно было бы продолжить тезисом, что зависимость терминов и вообще аналитических построений от исторического контекста может быть разной -- настолько, что для наиболее абстрактных категорий ее можно вынести за скобки. Основанием для такого аргумента будет, в частности, предложенное Р. Ароном деление идеальных типов Вебера на категории разной степени абстракции: индивидуальные исторические образования («западный город»); аналитические элементы, характерные для многих обществ («бюрократия», «харизматическое господство»), идеальные конструкции гипотетического поведения (термины теории действия) [Арон 1993 [1967]: 513-514]. В таком случае «простейшие примеры» В. Радаева (типы рациональности действия) и Л. Гудкова ( «“город российский” оказывается не городом в европейском смысле, поскольку он не соответствует модели самоуправляющейся хозяйственной и правовой коммуны» [Гудков 2008: 10]) окажутся разведены по разным уровням абстрактности (или, наоборот, исторической уникальности).

Для нас важнее все-таки выяснить, как устроено сопоставление с «нормальными» образцами, которое каждый раз заканчивается отнесением советского (постсоветского) случая к «ненормальному». Конкретные характеристики--такие как «завершенность модернизации» или «дифференцированность общества» -- вряд ли помогут, потому что критерии проверки «завершенности» или «дифференцированности» мы не обнаруживаем. Если в строгом соответствии с правилом «выяснить контекст» задать исследовательский вопрос, где больше модернизации и дифференциации: в Германии начала XX века, где создавалась неокантианская теория ценностей, или в России начала XXI века, ответ в пользу первого варианта будет по крайней мере не очевидным.

Прояснить логику проекта Левады снова поможет сопоставление с аргументами критиков. Открывший полемику М. Габович замечает, что группа Левады регулярно сравнивает Россию с «“западным обществом” в единственном числе», и отдельно обращает внимание, что Л. Гудков «даже возводит это противопоставление в ранг методологического принципа» [Габович 2008: 57]. Недостаток такого принципа М. Габович видит в том, что при его последовательном применении «российская самобытность становится едва поддающимся фальсификации символом веры» [Там же].

Прямой ответ на критику М. Габовича содержится в статье Л. Гудкова о «морали в посттоталитарном обществе» [Гудков 2013]. Отстаивая метод «обобщенной модели стран, завершивших процессы модернизации, как системы координат для описания рос- сийских явлений», Л. Гудков без колебаний признает: «...для нас (меня и моих коллег) давно понятно, что “Запад” это понятийный конструкт (имеющий статус трансцендентальной предпосылки), а не описание конкретных обществ европейских стран, что это весьма условное образование, не обладающее иным статусом реальности, кроме модальности методологических сравнений» [Там же: 122]. Тем не менее, настаивает Л. Гудков, конструкция «Россия -- Запад» неизбежна «при социологическом анализе российской действительности» [Там же].

Решающий аргумент Л. Гудкова, который он предъявляет критикам, состоит в том, что сопоставление с Западом для «общества запаздывающей модернизации» -- «культурно предзадано и обосновано», «конститутивно для национального самосознания и составляет одно из важнейших. течений в русском мышлении». Там, в русском мышлении, «целый ряд ценностных представлений, базовых мифов и идеологем. не могут быть выражены иначе, чем с помощью референции к условному “Западу”» [Там же, курсив авторский] -- именно поэтому, если закончить силлогизм за автора, «обобщенная модель Запада» неизбежна при социологическом анализе.

Полученный вывод станет понятным, если добавить еще одно условие, важное для группы Левады: «.любой серьезный социологический проект. обращен к конкретному обществу и его сегодняшним проблемам» [Дубин 2007: 31]. Признаком таких проектов оказываются «большие проблемы», которые, в свою очередь, предполагают «специфический аппарат интерпретации -- язык институциональных систем, длительных массовых процессов, социеталь- ный уровень рассмотрения» [Гудков 2010: 108].

Итак, социология для проекта Левады -- это прежде всего течение русской мысли, примерно в одном ряду с Чаадаевым, Иваном Карамазовым и разговорами в электричке Москва -- Петушки. Методология проекта, вызывающая, как мы видели, много вопросов с позиций академической социологии, становится намного понятнее в логике «национального самосознания». Вопрос «ценностные установки или границы метода», вынесенный в заголовок реплики Т. Ворожейкиной [2008], решается сам собой, если метод сравнения с «обобщенным Западом» -- это прежде всего «артикулированная ценностная позиция» в большой русской дискуссии [Гудков 2013: 122-123]. «Транспонирование» терминов западной социологии, наверно, действительно нужно, когда мы переносим их из академического контекста в разговор о судьбах России.

Вернуть Леваду в социологию

Осталось ответить на главный вопрос: как вернуть проект Левады в социологическую дискуссию. Теперь мы знаем, откуда его нужно вернуть: из «русского мышления» о выборе исторической судьбы. Мы знаем метод, который придется использовать: обратное «транспонирование» из экзистенциальных споров в академический контекст.

«Транспонирование» проекта в академическую науку сильнее всего скажется на поздней версии «советского человека», в которой преобладают «лукавство, двоемыслие, приспособленность». Наверное, стоит сразу принять интуицию, что люди в постсоветском мире (тоже) действуют, приспосабливаются к окружающей обстановке, учитывают существующие нормы и ценности и стараются согласовать их со своими интересами. Волюнтаристская теория действия Парсонса и последующие микросоциологические альтернативы видят людей практически такими же. Сравнение с трансцендентальным «Западом», после которого всякий смертный становится «приспособленным, лукавым, двоемысленным», -- наоборот, модальность совсем другого разговора Цинизм или склонность к обману, разумеется, может быть релевантной социологической проблемой, но концепция «советского человека» не дает подходящего инструмента, чтобы ей заниматься (кроме простых вопросов типа «Считаете ли вы допустимым нарушение X»)..

Концепция нормативного образца «советского человека» и его основных ориентаций (ценностной, нормативной, ролевой и др.), гипотеза о динамике этого образца в масштабе поколений -- все они, избавленные от принудительного «транспонирования» в разговор о судьбе, опять становятся достойной и содержательной моделью в стиле Парсонса 1960-х годов. На мой взгляд, она действительно может пригодиться как инструмент для объяснения и, может быть, предсказания установок, преобладающих в повестке определенного периода. По мотивам реконструированной модели Левады можно предложить, в первом приближении, следующую схему (табл. 2). Такая схема позволяет, в частности, по-новому взглянуть на структурные основания протестной политической повестки 2010-х годов: универсализм, равенство граждан перед законом, публичный интерес (против коррупции).

Таблица 2. Примерная реконструкция господствующих установок в России по периодам (поколениям) XX -- начала XXI веков

Table 2. Prevalent attitudes in Russia, by periods (generations) of XX -- early XXI centuries: approximate scheme

	Повестка (период)	Ценности	Нормы	Коллективы	Роли
	Революционная (1920-е)	Универсализм	Равенство	Достижение	Государство
	Советская (1930-1950-е)	Партикуляризм (СССР)	Иерархия	Лояльность	(?)
	Шестидесятники (1960-е)	Универсализм	Равенство	Достижение	(?)
	«Застой» (1970-е)	(?)	Иерархия	Лояльность	Приватная
	Перестройка, 1990-е	Универсализм (Запад)	Равенство	Достижение	Приватная
	2000-е	Партикуляризм (Россия)	Иерархия	(?)	Государство

Модель динамики советской системы в логике нарастающих «сбоев» тоже представляет собой продуманную концепцию в стиле теорий модернизации 1960-х годов. В мире научных, а не экзистенциальных дискуссий первый большой вызов, с которым она может столкнуться, состоит в том, что существует серьезная альтернатива, разработанная Парсонсом. «Система современных обществ» Парсонса в начале 1970-х годов предложила свой прогноз политических и экономических изменений, которые могут произойти в советской системе. Главное отличие версии Парсонса в том, что она видит источник перемен не в «сбоях», а в продолжении модернизационной динамики, уже присутствующей в советском обществе.

Парсонс отмечал, что «несмотря на свой по преимуществу диктаторский характер, советский режим осуществил многое из того, что свойственно демократической революции», прежде всего отмену старых сословных привилегий [Парсонс 1998 (1971): 165]. Советская идеология для Парсонса представляет собой «скорее “конкретизацию” более общего западного ценностного образца--инструментального активизма, чем отступление от него»; именно она позволяет оспаривать легитимность правящего в СССР нового «высшего класса» [Там же: 165-166]. Воспитание граждан в идеологии «добропорядочного социализма», который не признает легитимацию «по рождению», приведет к тому, что «будет нарастать давление в сторону демократизации, подобное тому, какое развилось в западных политических системах» [Там же: 169]. Индустриализация, система массового образования и развитие городов сократили масштабы локальной замкнутости и партикуляризма, выросла социальная и географическая мобильность [Там же: 166, 169]. Командная экономика урезала механизмы денег и рынка, но даже она с повышением доходов граждан вынуждена строить свои планы с учетом предпочтений потребителя [Там же: 167-168]. Из институционализованного, хотя и сильно ограниченного избирательного права и признаваемого хотя бы декларативно набора личных прав «может развиться компонент гражданства, похожий на общеевропейские образцы» [Там же: 168]. В итоге, предсказывает Парсонс, «дальнейшее развитие вполне может пойти в основных чертах по пути образования одного из западных типов демократического государства с ответственностью перед электоратом, а не самоназначенной партией» [Там же: 169].

Продолжающей Леваду постсоветской теории «разложения тоталитаризма» повезло больше всех: мы видели, что содержательная дискуссия по ее мотивам уже началась [Ворожейкина 2008].



Библиография / References

Адорно Т., Френкель-Брюнсвик Э., Левинсон Д., Сэнфорд Р. (2001 [1950]) Исследование авторитарной личности, М.: Академия исследований культуры.

-- Adorno T., Frenkel-Brunswik E., Levinson D., Sanford D. (2001 [1950]) The Authoritarian Personality, M.: Akademiya Issledovaniy Kul'tury. -- in Russ.

Алмонд Г., Верба С. (2014 [1963]) Гражданская культура: Политические установки и демократия в пяти странах, М.: Мысль.

-- Almond G., Verba S. (2014 [1963]) The Civic Culture: Political Attitudes and Democracy in Five Nations, M.: Mysl. -- in Russ.

Арон Р. (1993 [1967]) Этапы развития социологической мысли, М.: Прогресс, Универс.

-- Aron R. (1993 [1967]) Main Currents in Sociological Thought, M.: Progress, Univers. -- in Russ.

Бикбов А., Гавриленко С. (2002) Российская социология: автономия под вопросом. Логос, (5-6): 1-25.

-- Bikbov A., Gavrilenko S. (2002) Russian Sociology: Autonomy in Question.

Logos, (5-6): 1-25. -- in Russ.

Бикбов В., Гавриленко С. (2003) Российская социология: автономия под вопросом (Часть 2). Логос, (2): 51-85.

-- Bikbov A., Gavrilenko S. (2003) Russian Sociology: Autonomy in Question (Part 2).

Logos, (2): 51-85. -- in Russ.

Вахштайн В. (2009) По ту сторону постсоветской социологии: парадоксы и тавтологии. Пути России: современное интеллектуальное пространство: школы, направления, поколения. Том XVI, М.: Университетская книга: 17-39.

-- Vakhshtayn V. (2009) Beyond Post-Soviet Sociology: Paradoxes and Tautologies.

Ways of Russia: Contemporary Intellectual Space: Schools, Turns, Generations, Vol. XVI, M.: Universitetskaya Kniga: 17-39. -- in Russ.

Ворожейкина Т. (2008) Ценностные установки или границы метода. Вестник общественного мнения, (4): 62-69.

-- Vorozheikina T. (2008) Values Orientation or Methodical Limits. Russian Public Opinion Herald, (4): 62-69. -- in Russ.

Габович М. (2008) К дискуссии о теоретическом наследии Юрия Левады. Вестник общественного мнения, (4): 50-61

-- Gabowitsch M. (2008) To The Discussion on Theoretical Legacy of Yuri Levada. Russian Public Opinion Herald, (4): 50-61. -- in Russ.

Гудков Л. (2006) О положении социальных наук в России. Новое литературное обозрение, (1): 314-339.

-- Gudkov L. (2006) On the Situation of Social Sciences in Russia. New Literature Observer, (1): 314-339 -- in Russ.

Гудков Л. (2007) «Советский человек» в социологии Юрия Левады. Общественные науки и современность, (6): 16-30.

-- Gudkov L. (2007) “Soviet Man” in Yuri Levada's Sociology. Social Sciences and Contemporary World, (6): 16-30. -- in Russ.

Гудков Л. (2008a) Общество с ограниченной вменяемостью. Вестник общественного мнения, (1): 8-32.

-- Gudkov L. (2008a) Limited Sanity Society. Russian Public Opinion Herald, (1): 8-32. -- in Russ.

Гудков Л. (2008b) Проблемы социологии Юрия Левады. Мир России, (3): 3-36

-- Gudkov L. (2008b) Issues of Yuri Levada's Sociology. Universe of Russia, (3): 3-36. -- in Russ.

Гудков Л. (2009) Условия воспроизводства «советского человека». Вестник общественного мнения, (2): 8-37.

-- Gudkov L. (2009) Conditions for “Soviet Man” Reproduction. Russian Public Opinion Herald, (2): 8-37. -- in Russ.

Гудков Л. (2010) Есть ли основания у теоретической социологии в России. Социологический журнал, (1): 104-125.

-- Gudkov L. (2010) Does Theoretical Sociology Have Ground in Russia. Sociological Journal, (1): 104-125. -- in Russ.

Гудков Л. (2011) Абортивная модернизация, М.: РОССПЭН.

-- Gudkov L. (2011) Abortive Modernization, M.: ROSSPEN. -- in Russ.

Гудков Л. (2013) Человек в неморальном пространстве: к социологии морали в посттоталитарном обществе. Вестник общественного мнения, (3-4): 118-179.

-- Gudkov L. (2011) Person in Non-Moral Area: Toward Sociology of Morality in Post-Totalitarian Society. Russian Public Opinion Herald, (3-4): 118-179. -- in Russ.

Димке Д. (2012) Классики без классики: социальные и культурные истоки стиля советской социологии. Социс, (6): 97-106.

-- Dimke D. (2012) Classics without Classics: Social and Cultural Origins of Soviet Sociology Style. Sociological Studies (Socis), (6): 97-106. -- in Russ.

Дубин Б. (2007) Традиция, культура и игра в социологии Юрия Левады. Общественные науки и современность, (6): 31-38.

-- Dubin B. (2007) Tradition, Culture and Game in Sociology of Yuri Levada. Social Sciences and Contemporary World, (6): 31-38. -- in Russ.

Дубин Б. (2010) Позднесоветское общество в социологических разработках Юрия Левады 1970-х годов. Общественные науки и современность, (5): 101-110.

-- Dubin B. (2010) Late Soviet Society in Sociological Working of Yuri Levada in 1970s. Social Sciences and Contemporary World, (5): 101-110. -- in Russ.

Зиммель Г. (1996 [1890]) Социальная дифференциация: Социологические и психологические исследования. Избранное. Том 2. Созерцание жизни, М., Юристъ: 301-465.

-- Simmel G. (1996 [1890]) Social Differentiation: Sociological and Psychological Studies.

Simmel G. Selected Works. Vol. 2. View of Life, M.: Yurist: 301-465. -- in Russ.

Инкельс А. (1972 [1968]) Личность и социальная структура. Американская социология: перспективы, проблемы, методы, М.: Прогресс: 31-53.

-- Inkeles A. (1972 [1968]) Personality and Social Structure. American Sociology: Perspectives, Problems, Methods, M., Progress: 31-53. -- in Russ.

Левада Ю. (1993 [1979]) О построении модели репродуктивной системы (проблемы категориального аппарата). Левада Ю. Статьи по социологии, М.: 50-60.

-- Levada Y. (1993 [1979]) On Reproductive System Model Specification (Conceptual Framework Issues). Levada Y. Articles on Sociology, M.: 50-60. -- in Russ.

Левада Ю. (1993 [1983]) Проблемы экономической антропологии у К. Маркса. Статьи по социологии, М.: 71-87.

-- Levada Y. (1993 [1983]) Issues of Economic Anthropology by Karl Marx. Levada

Y. Articles on Sociology, M.: 71-87. -- in Russ.

Левада Ю. (1993 [1984]) Игровые структуры в системах социального действия.

Статьи по социологии, М.: 99-119.

-- Levada Y. (1993 [1984]) Game Structures in Systems of Social Action. Articles on Sociology, M.: 99-119. -- in Russ.

Левада Ю. (1993 [1989]) Динамика социального перелома: возможности анализа.

Статьи по социологии, М.: 159-176.

-- Levada Y. (1993 [1989]) Dynamics of Social Breakdown: The Possibilities of Analysis. Articles on Sociology, M.: 159-176. -- in Russ.

Левада Ю. (2000) Homo Post-Soveticus. Общественные науки и современность, (6): 5-24.

-- Levada Y. (2000) Homo Post-Soveticus. Social Sciences and Contemporary World, (6): 5-24. -- in Russ.

Левада Ю. (2004) «Человек советский»: Публичная лекция на «Полит.га». Полит. ru, 15 апреля.

-- Levada Y. (2000) “Soviet Man”: Public Lecture at Polit.ru. Polit.ru. April 15.--In Russ.

Левада Ю. (2005 [2001]) Поколения XX века: возможности исследования. Левада Ю., Шанин Т. (сост.) Отцы и дети: Поколенческий анализ современной России, М.: Новое литературное обозрение: 39-60.

-- Levada Y. (2005 [2000]) Generations of XX Century: The Possibilities for Study. Levada Y., Shanin T. Fathers and Sons: Contemporary Russia Generations Study, M.: New Literary Observer: 39-60. -- in Russ.

Левада Ю. (2008) «Я считал, что было бы неестественно вести себя как-то иначе». Социологический журнал, (1): 155-174.

-- Levada Y. (2008) “To Act Differently Would be Unnatural, I Thought”. Sociological Journal, (1): 155-174. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [1969]) Лекции по социологии, М.: Издатель Е.В. Карпов.

-- Levada Y. (2011 [1969]) Lectures on Sociology, Moscow: Publisher E.V. Karpov. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [1995] Человек советский пять лет спустя: 1989-1994. Сочинения: Проблема человека, М.: Издатель Е.В. Карпов: 57-73.

-- Levada Y. (2011 [1969]) Soviet Man Five Years After: 1989-1994. Selected Works: The Problem of Human Being, M.: Publisher E.V. Karpov: 57-73. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [1996]) Возвращаясь к феномену «человека советского»: проблемы методологии анализа. Сочинения: Проблема человека, М.: Издатель Е.В. Карпов: 74-90.

-- Levada Y. (2011 [1996]) “Soviet Man” Phenomenon Revisited: Issues of Analysis Methodology. Selected Works: The Problem of Human Being, M.: Publisher E.V. Karpov: 74-90. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [1999]) Человек советский десять лет спустя: 1989-1999. Сочинения: Проблема человека, М.: Издатель Е.В. Карпов: 111-145.

-- Levada Y. (2011 [1996]) Soviet Man Ten Years After: 1989-1999. Selected Works: The Problem of Human Being, M.: Publisher E.V. Karpov: 111-145. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [1999]) Человек приспособленный. Сочинения: Проблема человека, М.: Издатель Е.В. Карпов: 146-173.

-- Levada Y. (2011 [1996]) Adapted Man. Selected Works: The Problem of Human Being, M.: Publisher E.V. Karpov: 146-173. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [2000]) Человек лукавый: двоемыслие по-российски. Сочинения: Проблема человека, М.: Издатель Е.В. Карпов: 197:223.

-- Levada Y. (2011 [2000]) Sly Man: Doublethink Russian Style. Selected Works: The Problem of Human Being, M.: Publisher E.V. Karpov: 197:223. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [2000]) Человек ограниченный: уровни и рамки притязаний. Сочинения: Проблема человека, М.: Издатель Е.В. Карпов: 224-246.

-- Levada Y. (2011 [2000]) Limited Man: Levels and Frames of Aspirations. Selected Works: The Problem of Human Being, M.: Publisher E.V. Karpov: 224-246. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [2001]) Координаты человека. Сочинения: Проблема человека, М.:

Издатель Е.В. Карпов: 275-300. 91

Levada Y. (2011 [2001]) Framework for Human. Selected Works: The Problem of Human Being, M.: Publisher E.V. Karpov: 275-300. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [2003]) «Человек советский» в эпоху перемен. Сочинения: Проблема человека, М.: Издатель Е.В. Карпов: 366-387.

-- Levada Y. (2011 [2003]) “Soviet Man” in the Era of Changes. Selected Works: The Problem of Human Being, M.: Publisher E.V. Karpov: 366-387. -- in Russ.

Левада Ю. (2011 [2004]) «Человек советский» и его рамки самоопределения. Сочинения: Проблема человека, М.: Издатель Е.В. Карпов: 408-433.

-- Levada Y. (2011 [2003]) “Soviet Man” and His Self-Identification Frame. Selected Works: The Problem of Human Being, M.: Publisher E.V. Karpov: 408-433. -- in Russ.

Левада Ю. (2016 [1992]) «Уходящая натура?». Время перемен: Предмет и позиция исследователя, М.: Новое литературное обозрение: 481-498.

-- Levada Y. (2011 [2003]) “The Vanishing Kind?”. The Time of Changes: Subject Matter and Researcher's Position, M.: New Literary Observer: 481-498. -- in Russ.

Левада Ю. (2016 [2000]) Диагноз: агрессивная мобилизация с астеническим синдромом. Время перемен: Предмет и позиция исследователя, М.: Новое литературное обозрение: 597-601.

-- Levada Y. (2016 [2000]) Diagnosis: Aggressive Mobilization with Asthenic Syndrome. The Time of Changes: Subject Matter and Researcher's Position, M.: New Literary Observer: 597-601. -- in Russ.

Левада Ю. (отв. ред.), Голов А., Гражданкин А., Гудков Л., Дубин Б., Зоркая Н., Левинсон А., Седов Л. (1993) Советский простой человек: Опыт социологического портрета на рубеже 90-х, М.: Мировой океан.

-- Levada Y. (ed.), Golov A., Grazhdankin A., Gudkov L., Dubin B., Zorkaya N., Levinson A., Sedov L. (1993) Soviet Simple Man: An Attempt of Sociological Portrait at the Turn of 90s, M.: Mirovoj Okean. -- in Russ.

Левада Ю., Долгий В., Левинсон А. (1993 [1974]) Урбанизация как социокультурный процесс. Статьи по социологии, М.: 24-38.

-- Levada Y., Dolgy V., Levinson A. (1993 [1974]) Urbanization as Socio-Cultural Process. Articles on Sociology, M.: 24-38. -- in Russ.

Левада Ю., Долгий В., Левинсон А. (1993 [1976]) К проблеме изменения социального пространства-времени в процессе урбанизации. Статьи по социологии, М.: 39-49.

-- Levada Y., Dolgy V., Levinson A. (1993 [1976]) Toward Problem of Social Time-Space Change in Urbanization Process. Articles on Sociology, Moscow: 39-49. -- in Russ.

Левада Ю., Ноткина Т. (1989). Мера всех вещей. А. Вишневский (ред.). В человеческом измерении, М.: Прогресс: 11-24.

-- Levada Y., Notkina T. (1989) The Measure of All Things. A. Vishnevsky (ed.). In Human Dimension, M.: Progress: 11-24. -- in Russ.

Луман Н. (1991 [1987]) Тавтология и парадокс в самоописаниях современного общества. Социо-Логос: Социология. Антропология. Метафизика. Выпуск 1. Общество и сферы смысла, М.: Прогресс: 194-215.

-- Luhmann N. (1991 [1987]) Tautology and Paradox in the Self-Descriptions of

Modern Society. Socio-Logos: Sociology. Anthropology. Metaphysics. Issue 1. Society and Realms of Sense, M.: Progress: 194-215. -- in Russ.

От редакции (2008) Вестник общественного мнения, (4): 50.

-- Editorial Preface (2008) Russian Public Opinion Herald, (4): 50. -- in Russ.

Парсонс Т. (1998 [1971]) Система современных обществ, М.: Аспект Пресс.

-- Parsons T. (1998 [1971]) The System of Modern Societies, M.: Aspekt-Press. -- in Russ.

Парсонс Т. (2002a [1937]) Структура социального действия. О структуре социального действия, М.: Академический проект: 43-328.

-- Parsons T. (2002a [1937]) The Structure of Social Action. On Structure of Social Action, M.: Academic Project: 43-328. -- in Russ.

Парсонс Т. (2002b [1966]) Общества. О социальных системах, М.: Академический проект: 779-828.

Parsons T. On Social Systems, M.: Academic Project: 779-828. -- in Russ.

Радаев В. (2000) Есть ли шанс создать российскую национальную теорию в социальных науках? Pro et Contra, (3): 202-214.

-- Radaev V. (2000) What Chance to Create Russian National Theory in Social Sciences? Pro et Contra, (3): 202-214. -- in Russ.

Радаев В. (2018) Прощай, советский простой человек! Общественные науки и современность, (3): 51-65.

-- Radaev V. (2018) A Farewell to Soviet Simple Man. Social Sciences and Contemporary World, (3): 51-65. -- in Russ.

Радаев В. (2019) Миллениалы: Как меняется российское общество, М.: ИД ВШЭ.

-- Radaev V. (2019) Millenials: How Russian Society Changes, M.: HSE Publishing House. -- in Russ.

Семенова В. (1998) Социология молодежи. В. Ядов (ред.) Социология в России, М.: Издательство Института социологии РАН: 130-147.

-- Semenova V. (1998) Sociology of Youth. V. Yadov (ed.) Sociology in Russia, M.: Institute of Sociology Publishing House: 130-147. -- in Russ.

Согомонов А. (1994) [Рецензия] «Советский простой человек: опыт социологического портрета на рубеже 90-х». Социологический журнал, (1): 182-185.

-- Sogomonov A. (1994) [Review] “Soviet Simple Man: An Attempt of Sociological Portrait at the Turn of 90s”. Sociological Journal, (1): 182-185. -- in Russ.

Согомонов А. (1998) Социология культуры: теоретический аспект. В. Ядов (ред.)

Социология в России, М.: Издательство Института социологии РАН: 335-345.

-- Sogomonov A. (1998) Sociology of Culture: Theoretical Aspect. Sociology in Russia, M.: Institute of Sociology Publishing House: 335-345. -- in Russ.

Соколов М. (2009) Российская социология после 1991 года: Интеллектуальная

и институциональная динамика “бедной науки”. Laboratorium, (1): 20-57.

-- Sokolov M. (2009) Russian Sociology After 1991: Intellectual and Institutional Dynamics of “Poor Science”. Laboratorium, (1): 20-57. -- in Russ.

Соколов М. (2012) О процессе академической (де)цивилизации. Социс, (3): 21-30.

-- Sokolov M. (2012) On Academic (De)civilizing Process. Sociological Studies (Socis), (3): 21-30. -- in Russ.

Соколов М., Титаев К. (2013) Провинциальная и туземная наука. Антропологический форум, (19): 239-275.

-- Sokolov M., Titaev K. (2013) Provincial and Indigenous Scholarship. Forum for Anthropology and Culture, (19): 239-275. -- in Russ.

Филиппов А. (2013) Советская социология как полицейская наука. Новое литературное обозрение, (5): 48-63.

-- Filippov A. (2013) Soviet Sociology as Policy Science. New Literary Observer, (5): 48-63. -- in Russ.

Хархордин О. (2002) Обличать и лицемерить: генеалогия российской личности, СПб:

Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге; М.: Летний сад.

-- Kharkhordin O. Reveal and Dissimulate: A Genealogy of Russian Personality, St. Petersburg: EUSP Press; M.: Letniy Sad. -- in Russ.

«Циничный, двуличный, апатичный: Почему «человек советский» продолжает

жить среди россиян и заставляет их терпеть и страдать (2019) Лента.ка, 24 мая.

-- “Cynical, Two-Faced, Apathetic: Why “Soviet Man” Keeps Living Among Russians and Forces Them to Endure and Suffer (2019). Lenta.ru, May 24. -- in Russ.

Юрчак А. (2014) Это было навсегда, пока не кончилось: Последнее советское поколение, М: Неприкосновенный запас.

-- Yurchak A. (2014) Everything Was Forever, Until It Was No More: the Last Soviet Generation, M.: Neprikosnovennij Zapas. -- in Russ.

Inkeles A., Bauer R. (1959) The Soviet Citizen, Cambridge: Harvard University Press.

Scott J. (1985) Weapons of the Weak: Everyday Forms of Peasant Resistance, New Heaven: Yale University Press.

Parsons Т., Bales R., Shils E. (1953) Working Papers in the Theory of Action, New York: The Free Press.

Размещено на Allbest.ru

...