Дискредитирующий буллинг в полилогах сетевого общения (на материале лингвоэкспертной практики)

Размещено на http://www.allbest.ru/

Дискредитирующий буллинг в полилогах сетевого общения (на материале лингвоэкспертной практики)

Т.В. Чернышова

Проблемы влияния интернет-технологий на развитие русского языка, процесс коммуникации между индивидами социума, его конфликтное функционирование, развитие речевой, правовой культуры интернет-пользователей и многие другие темы в изучении положительных и отрицательных последствий стремительного вхождения интернета в наш повседневный мир неоднократно привлекали внимание различных направлений современной науки -- психологии и культурологии [Панов, Патраков 2020; Галкин 2012; Елькина 2018; Косорукова 2018; Михайлова 2019; Мишина, Воробьева 2020; Лукинова 2020], юриспруденции [Никишин 2020; Горбаневский, Трофимова 2021], различных отраслей науки о языке (медиалингвистики, функциональной стилистики и сформировавшихся на стыке языка и права прикладных направлений исследований -- юридической лингвистики, лингвоконфликтологии, лингвоэкспертологии, критики медиаречи и др.) [Медиалингвистика 2016; Медиалингвистика 2019; Социальные медиа, их виды и правила работы с ними 2017; Бегун, Салимовский 2009; Коноваленко 2009; Третьякова 2013; Курья- нович 2015; 2017; 2018; Чернышова 2016; Дускаева 2020; Голев 2021; Duskaeva 2021; Duskaeva 2022].

Формирующееся цифровое пространство (цифровая среда) как система условий и возможностей, подразумевающая наличие «информационно-коммуникационной инфраструктуры и предоставляющ[ая] человеку набор цифровых технологий и ресурсов для самореализации, личностно-профессионального развития, решения различных бытовых и профессиональных задач» [Дурноглазов и др. 2019: 48], способствовало процессу цифровизации -- формированию цифровой культуры в социуме. Д. В. Галкин, транслирующий технократический подход к анализу цифровой культуры, обосновывает «представление о цифровой культуре как артефактах и символических структурах, основанных на цифровом кодировании и его универсальной технической реализации, тотально включенных в институциональную систему и способствующих поддержанию определенных ценностей, закрепленных ментально» [Галкин 2012: 12]. Эту мысль, но уже с учетом субъекта цифровой деятельности человека (экопсихологический подход), развивают В. И. Панов и Э. В. Патраков, по мнению которых «в качестве основных компонентов цифровой культуры можно считать те ценности и практики, которые нужны людям», чтобы владеть относительной свободой «иметь и создавать идентичность и участвовать в “жизненной политике”» [Панов, Патраков 2020: 15-17]. В исследовании Е. Е. Елькиной, анализирующей цифровую культуру в рамках гуманитарного подхода, обращено внимание на мировоззренческие и онтологические вопросы в связи с расширением процессов дигитализации в культуре, сопровождающихся трансформацией ценностей, образов реальности, изменением характера коммуникаций и поведенческих моделей [Елькина 2018: 50]. Подчеркивая, что не все уровни культуры подлежат дигитализации, автор отмечает, что в случае «утраты ориентира происходит исчерпание духовных потребностей и озабоченность повседневностью, стремление к доминированию и деструктивности», что, в свою очередь, «ведет к тоталитаризму, войнам, концу Истории» [Елькина 2018: 51]. Таким образом, исследователь констатирует двойственность результатов воздействия практик цифровой культуры на эволюцию человека и общества: положительная демонстрирует «потенциал возможностей многомерной парадигмы человека», а отрицательная связана с превращением человека в ходе дигитализации «в придаток технологий искусственного интеллекта» [Елькина 2018: 54].

Как отмечают М. В. Горбаневский и Г. Н. Трофимова, специфика виртуальной русскоязычной медиасферы обусловлена в первую очередь ее активным, деятельностным характером: с одной стороны, «неограниченной частотностью обмена посланиями, доступностью в получении, устойчивым впечатлением продолжения темы обозначенного разговора» [Горбаневский, Трофимова 2021: 127], а с другой -- одновременной интеракцией большого числа людей, различиями в их культуре, отсутствием прямой (живой) коммуникации, «обеднением эмоционального компонента общения, анонимностью и снижением психологического риска в процессе общения» [Горбаневский, Трофимова 2021: 127]. Указанные свойства русскоязычного интернета позволяют исследователям выделить еще одно последствие цифровизации, непосредственно связанное как с общей и речевой культурой человека, так и с новыми явлениями, распространившимися в последние годы в киберпространстве, в частности с перенесением традиционных речевых конфликтов, обусловленных как интралингвистическими, так и экстралингвистическими факторами, в цифровую среду. Речь идет о «конфликтогенной» [Третьякова 2013; Чернышова 2016; Горбаневский, Трофимова 2021: 152-153], или так называемой криминогенной, интернет-коммуникации [Никишин 2020: 80], в которой реализуются «диффамационные, экстремистские и иные агрессивные речевые действия» [Никишин 2020: 79], направленные на реализацию самых разнообразных намерений: от формирования негативного общественного мнения, создающего напряжение в обществе, до речевого нападения, в ситуации повышенной социальной значимости порождающего в интернете «жесткое противостояние», которое сопровождается оскорблениями и унижениями собеседника любыми способами [Горбаневский, Трофимова 2021: 152-153].

Объектом исследования лингвистов все чаще становятся речевые правонарушения в массмедиа, «реализованные через медиаканалы в устной или письменной форме, в которых обнаруживаются отклонения от юридических требований и запретов» [Дускаева 2018: 101-102], сформулированных в различных документах. Данное направление критики медиаречи, разрабатываемое с 2016 г. кафедрой речевой коммуникации института «Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций» Санкт-Петербургского государственного университета под руководством Л. Р. Дускаевой [Дускаева 2020: 413-414], представлено, в частности, в материалах международной научно-практической конференции (6-9 сентября 2016 г., Варна, Болгария) в сообщениях панельной дискуссии по проблемам методического сопровождения лингвистического анализа медиатекстов (см. тезисы к докладам В. В. Васильевой, М. А. Венгранович, А. Н. Добреевой и В. Г. Ткачевой, Г. С. Иваненко, Е. С. Кара-Мурзы, Т. В. Чернышовой, И. Н. Ивановой и др.) [Медиалингвистика 2016]. Данному вектору исследования посвящен специальный выпуск международного научного журнала «Медиалингвистика» (2016), в котором лингвоэкспертная тематика рассматривается на материале разных типов медиадискурса: массме- дийного, экстремистского, лингвоэкспертного и др. (см. об этом: [Дускаева 2020: 400-420]).

Объектом изучения в статье является конфликтное речевое взаимодействие пользователей в сетевом пространстве современной России в юрислингвистическом аспекте. Предметом -- дискредитирующий кибербуллинг в полилогах сетевого общения. Цель исследования -- на материале спорных текстов, ставших объектом судебного разбирательства в 2019-2021 гг., описать разновидности (варианты) формирования дискредитирующего кибербуллинга в сетевом общении и выявить некоторые его типологические черты в сравнении с конфликтными текстами дискредитирующей направленности в материалах традиционных печатных массмедиа.

История вопроса

Термин «буллинг», как отмечают А. А. Бочавер и К. Д. Хломов, первоначально возник в исследованиях взрослых коллективов [Бочавер, Хломов 2013], а затем стал употребляться преимущественно для обозначения травли в юношеской среде. Использование термина «буллинг» в значении травля как «преднамеренное систематически повторяющееся агрессивное поведение, включающее неравенство социальной власти или физической силы», ввел в научный оборот норвежский психолог Д. Ольвеус в 1993 г. [Бочавер, Хломов 2013: 149].

Несмотря на то что термин «буллинг» используется относительно недавно, само явление психологического преследования члена какого-либо коллектива одним лицом или группой лиц, совершающих «умышленные действия, направленные на лишение... субъекта доверия к нему, на подрыв его авторитета, имиджа» [Райз- берг, Лозовский, Стародубцева 1999], иными словами, на дискредитацию, известно давно. По замечанию А. А. Бочавера и К. Д. Хломова, «травля развивается почти в любом закрытом сообществе, будь то армейское подразделение или элитный колледж» [Бочавер, Хломов 2013: 149].

Начиная с 1990-х годов, в период перестройки, на страницах газетных изданий стали публиковаться критические статьи, посвященные актуальным проблемам социально-политической жизни России, обладающие как социальной [Солганик 2006], так и псевдосоциальной оценочностью: «.текст, содержащий псевдосоци- альную оценочность, опирается, как правило, на систему характеристик главного героя публикации, задача которых -- целенаправленное снижение его образа как человека (а не как официального лица)» [Чернышова 2013: 163]. Стратегия дискредитации в медиатекстах с псевдосоциальной оценочностью, маскируемая под личное мнение автора, как правило, не содержит фактологической информации, концентрированно передает негативную авторскую оценку описываемого, не поддерживаемую в медиатексте системой доказательств (фактов). Такие медиатексты воспринимаются читателями как сознательная дискредитация личности в соответствии с авторским замыслом. Их типологические признаки [Чернышова 2013], на наш взгляд, во многом соотносятся с типологическими признаками дискредитирующего кибербуллинга. С лингвистического исследования (экспертизы) подобных текстов, получивших название «спорных», по сути, на основе теоретического осмысления конфликтных медиатекстов, попавших в сферу судебного разбирательства в связи с гражданскими делами о защите чести, достоинства и деловой репутации, началось формирование лингвоэкспертной области нового прикладного направления -- юридической лингвистики [Дускаева 2020: 410-412]. Полагаем, что именно медиатексты с псевдосоциальной оценочностью способствовали распространению в обществе агрессивного речевого поведения, которое затем распространилось и на сетевое общение, породив разнообразные формы агрессивного взаимодействия коммуникантов в социальных сетях и мессенджерах.

В 1997 г. Б. Белси дал определение термина «кибербуллинг», под которым предложил понимать «использование информационных и коммуникационных технологий, например электронной почты, мобильного телефона, личных интернет-сайтов, для намеренного, неоднократного и враждебного поведения лица или группы, направленного на оскорбление других людей» (цит. по: [Суркова, Зеленский, Алексеевская 2019: 73]).

Группа российских авторов в 2019 г. опубликовала обзор зарубежных исследований кибербуллинга -- травли при помощи современных технологий и интернета среди подростков и молодежи [Волкова, Волкова, Голубовская 2019: 71-81]. В обзоре отмечается, что в зарубежных странах (США, Великобритании и др.) исследования кибербуллинга как социальной проблемы пришлись на конец 1990-х -- начало 2000-х годов. В России научные публикации по данной проблеме, также в связи с развитием интернета, появляются с 2014 г., а с 2017 г. в публикациях констатируются степень распространенности кибербуллинга и его негативные последствия для личностного роста молодых пользователей интернета [Волкова, Волкова, Голубовская 2019: 72].

Авторы обобщили тематику зарубежных и отечественных исследований и выделили среди них в качестве основных психологические, правовые, юридические компоненты [Волкова, Волкова, Голубовская 2019: 73-74] с явным преобладанием психологических аспектов. Среди исследований российских авторов также можно упомянуть ряд работ, опубликованных в течение пяти последних лет, проливающих свет на такие важные аспекты изучаемого явления, как содержание, виды и формы кибербуллинга [Бочавер, Хломов 2014; Пашкевич, Меженов 2019; Коданева 2020; Стукало 2020]; его психологические и правовые аспекты, связанные со своеобразием виртуальной среды [Бочавер, Хломов 2014; Шевко, Исхаков 2017]; типы травли и из воздействие на личность, репрезентации форм и последствий травли [Суркова, Зеленский, Алексеевская 2019]; психологические особенности личности участников кибербуллинга [Маховская, Марченко 2018; Мишина, Воробьева 2020].

Лингвистические аспекты изучения конфликтной ситуации, связанной с кибербуллингом, также в последнее время привлекают внимание лингвистов. Например, участники Международной заочной научной конференции «Вербальный буллинг в соцсетях и иноязычном медиадискурсе» в своих статьях, опубликованных в одноименном электронном сборнике (2018), обращаются к нескольким актуальным проблемам изучения этого явления. Исследователей-лингвистов интересуют, в частности, формы агрессии, используемые в процессе интернет-травли; основные характеристики вербального буллинга в социальных сетях, его вербальные особенности в реальной жизни и в интернет-пространстве и т. д. [Кликушина, Пальмова 2018: 23-27, 46-52, 75-78].

В 2021 г. под редакцией Н. Д. Голева вышла в свет коллективная монография в двух томах «Социальные сети: комплексный лингвистический анализ» (2021), в которой также затронуты аспекты конфликтного взаимодействия участников социальных сетей. Например, описывая коммуникацию в блогах, А. Б. Бушев обращается к обзору ряда зарубежных и отечественных исследований, содержащих классификацию вербально-агрессивных актов -- от оскорблений и враждебных замечаний до угроз и грубых требований, принуждающих к выполнению какого-либо действия и реализуемых в основных формах кибербуллинга, к которым автор относит флейминг, троллинг, клевету, раскрытие секретов, мошенничество и многое др. [Голев 2021: 16]. М. Дебренн, реферируя в своем исследовании лингвокогнитивные и дискурсивные аспекты коммуникации в соцсетях на материале монографии Мари-Анн Паво «Анализ цифрового дискурса» (2017), среди прочего обращается и к кибербуллингу. Автор, с одной стороны, характеризует его главные особенности -- «анонимность, отсутствие очного контакта, продолжительность и массовое распространение», а с другой -- указывает, что «жертвы кибербуллинга могут обыгрывать агрессию» и делать из нее «повод для гордости либо заменяют оскорбительные слова смайликами, достигая тем самым положительных эмоций» [Голев 2021: 50].

Лингвоправовой аспект конфликтного взаимодействия участников сетевой коммуникации представлен в публикациях томского исследователя А. В. Курьянович [Курьянович 2015; 2017; 2018]. На материале эпистолярного сетевого общения автор выделяет типические особенности конфликтного речевого взаимодействия в Сети, дает общую характеристику ситуации общения, приводящей к речевому конфликту; описывает конфликтную языковую личность и лексические единицы инвективного характера, применяемые ею «в сетевых эпистолярных текстах разной жанрово-стилевой ориентации... содержащих крайне негативную оценку и/ или эмоционально-экспрессивный компонент и используемых в целях оскорбления или унижения адресата» [Курьянович 2017: 67]; формулирует условия, при которых создается «ситуация возможной квалификации поведения конфликтной языковой личности с правовых позиций [Курьянович 2017: 67], а также предлагает критерии выделения некоторых видов конфликтного речевого поведения в сетевой переписке, среди которых -- целевая установка автора, специфика дискурсивной ситуации, языковые особенности оформления авторских установок и др. [Курьянович 2017: 67]. В публикациях исследователя, как представляется, описан некий инвариант речевого поведения инвектора и инвектума в конфликтном сетевом общении, охватывающем открытый перечень разных проявлений конфликтных речевых актов (спам-корреспонденция, флудинг, оффтопинг, троллинг, эльфинг, флейминг, кибербуллинг, кибермоббинг, сексти [Курьянович 2017: 66; 2018: 130-131]).

Полагаем, что на основе данного инварианта, сформировавшегося на основе таких критериев, как цель, результаты и риски (в том числе правовые) его осуществления, языковые маркеры речевой интеракции, правовая оценка и др. [Курьянович 2017: 66-67], могут быть описаны разные варианты реализации агрессивного речевого поведения в сетевом общении, а также уточнены черты дискредитирующего кибербуллинга как разновидности агрессивного речевого поведения, направленного на подрыв авторитета, имиджа и доверия к кому-либо и осуществленного через сетевую переписку в публичном и межличностном общении (социальные сети, мессенджеры, SMS-сообщения и т. п.).

Описание методики исследования

Исследование выполнено в русле коммуникативно-дискурсивной парадигмы [Сусов 1979; van Dijk 1985; Карасик 2000; Тичер и др. 2009; Леонтович 2011], предполагающей изучение особенностей конфликтного взаимодействия коммуникантов через призму дискурсивного описания ситуации общения, условий ее протекания и обусловленных ситуацией общения характеристик речевого поведения участников сетевого взаимодействия.

Анализ агрессивных проявлений конфликтных речевых действия коммуникантов с целью выделения их типологических признаков проводился по следующей схеме, которая объединяет несколько методических процедур, направленных на комплексное описание изучаемого объекта: 1) характеристика контекста-ситуации (речевой ситуации [Леонтович 2011: 110]), в рамках которого происходит конфликтная интеракция; 2) констатация факта (речевого события [Леонтович 2011: 110]), послужившего основой для оценочного комментария; 3) характеристика средств и способов, реализующих стратегию дискредитации [Чернышова 2013: 167] / снижение статуса оппонента (оскорбление) через создание посредством высказывания негативного образа субъекта кибербуллинга [Курьянович 2017: 67-68].

Анализ материала

Мы анализировали материал конфликтной речевой интеракции участников сетевого общения -- социальных медиа как интернет-ресурсов, позволяющих обмен информацией любого формата между заинтересованными пользователями. Для исследования выбран материал, прошедший процедуру судебного разбирательства в 2019-2020 гг.: 1) частная SMS-переписка двух женщин, пребывающих в состоянии конфликта, содержащая негативно-оценочные высказывания (2021 г.); 2) чат участников долевого строительства «Дольщики» Название изменено. в мессенджере WhatsApp (система обмена мгновенными сообщениями между пользователями с помощью сети Интернет; 3) фрагменты личной переписки двух основных участников сетевого конфликта в том же самом мессенджере (2019/2020 г.), содержащие негативнооценочные высказывания оскорбительного характера в адрес «жертвы». дискредитирующий кибербуллинг сетевой

Все материалы, отобранные на основе типичных признаков ситуации дискредитирующего общения, выделенные ранее на материале традиционных медиа [Чернышова 2013], а также с учетом уже упоминавшихся ранее критериев дифференциации некоторых видов конфликтного речевого поведения в сетевой переписке [Курьянович 2017: 67], определены как дискредитирующий кибербуллинг, цель которого, в отличие от традиционного кибербуллинга, состоит не только (а в некоторых разновидностях кибербуллинга -- не столько) в агрессивной травле участника сетевого взаимодействия ради самой травли, но в формировании у членов группы или случайных пользователей сетевого ресурса, которых привлекла обсуждаемая тема, нужного инициаторам конфликта мнения на основе дискредитации субъекта обсуждения неуместными действиями или словами, направленными на снижение его статуса как компетентного члена группы, профессионала, представителя определенного пола и т. д. В то же время все три примера позволяют выявить не только общие признаки агрессивного поведения в Сети, но и наметить разновидности (варианты) дискредитирующего кибербуллинга в зависимости от ряда факторов, обусловленных видом сетевого взаимодействия, характеристиками участников интернет-коммуникации, особенностями речевого поведения в каждом из рассмотренных примеров.

Варианты дискредитирующего кибербуллинга в сетевом общении (в сравнении с традиционным кибербуллингом): результаты исследования

Кибербуллинг в частной SMS-переписке

Характеристика контекста-ситуации. Анализируемые материалы относятся к персональному (личностно ориентированному) типу дискурса. Персональный дискурс представляет собой неформальное общение, как правило, лично знакомых коммуникантов [Кушакова 2013]. Как следует из анализа SMS-сообщений, коммуниканты знают друг друга по имени, фамилии, им известны интимные детали личной жизни друг друга, есть общие знакомые. Основными признаками SMS-коммуникации являются опосредованность мобильным телефоном, диалогичность, приватный (интимный) характер общения, синхронность обмена информацией, дистантность, краткость, устно-письменный характер, спонтанность речевого акта, взаимодействие информативных и оценочных элементов, преимущественно неофициальный характер общения [Кушакова 2013]. Как правило, коммуниканты обладают «общей памятью» о тех событиях, которые общающимся хорошо известны. Стилистические особенности SMS-сообщений -- разговорная лексика, большое количество грамматических ошибок, всевозможные формы компрессии (сжатия речи), эллипсы, умолчания, бессоюзие, разговорные варианты моделей предложения и т. д. [Венедиктова 2011].

Констатация факта (речевое или неречевое событие, послужившее основой для оценочного обмена оскорбительными SMS-высказываниями, которые стали причиной судебного разбирательства). На основе проведенного смыслового анализа установлено, что SMS-переписка между абонентами двух телефонных номеров (далее обозначенных как Ж1 и Ж2) носит агрессивно-конфликтный характер, причиной которого является длительная (в течение трех месяцев) конфронтация двух женщин из-за одного мужчины, приведшая к речевому конфликту и последующему судебному разбирательству. Особенность речевого конфликта состоит в том, что он возник в процессе длительных бытовых отношений между коммуникантами и лишь затем перешел в сетевую сферу.

Средства и способы, реализующие стратегию, направленную на снижение статуса коммуниканта. Конфликтное SMS-общение между субъектами коммуникации по всем признакам является кибербуллингом в традиционном его понимании как «намеренного, неоднократного и враждебного» поведения лица, направленного на оскорбление другого человека. Несмотря на то что обе участницы используют разнообразные языковые средства воздействия друг на друга, как прямого (непосредственно выражающего соответствующую иллокуцию, т. е. коммуникативную цель говорящего), так и косвенного (для выражения иллокутивной силы, не связанной с их прямым языковым значением [Гришечко 2008]), наиболее часто к прямому воздействию прибегает владелица номера Ж1 (инициатор конфликта и организатор кибербуллинга), обладающая значительно большим воздействующим потенциалом. Ее SMS-сообщения отличаются значительным объемом по сравнению с сообщениями Ж2, содержат формы повелительного наклонения (включи свой мозг, мозги включи, шевели своей одной извилиной, заткнись и мычи в тряпочку и др. Здесь и далее в примерах сохранены орфография и пунктуация источника.), многочисленные повествовательные и вопросительные конструкции, оценочную лексику (Я не переживаю)) я заметила тоотко, что ты психопатка с трясущимися голосом; О да! Я вспомнила, Аслан Имена изменены. тебя еще мышью называет. Говорит: «такая мышь»)))))), блииин, а тебе подходит! Я как тебя увидела, прям в точку))))))))).

Напротив, косвенные средства речевого воздействия не выражают открыто намерений субъекта, это так называемые способы скрытого принуждения личности к определенному поведению через оценку ситуации, использование реплик, направленных на понижение психофизического состояния коммуниканта, повторы наиболее важных с точки зрения пишущего фрагментов SMS-сообщений, описание неблагоприятных последствий, которые могут наступить, если адресат не примет нужное решение, к которому его подталкивает говорящий. Примеры подобных высказываний Ж1 в адрес Ж2: „.я Аслана прошлое знаю от и до, я общаюсь очень плотно с его самыми близкими друзьями, с которыми тебе и не светит даже пообщаться)... А с тобой что -- он просто при мне говорит -- потеряйся. Почему ты, Даша, не теряешься? Тебе нравится эта боль, когда тебя унижают, называют раненой лошадью и мышью? Ты правда считаешь, что ты такая? На наш взгляд, подобные высказывания, описывающие неприглядное поведение коммуниканта в межличностном общении, направлены на то, чтобы показать бессмысленность действий жертвы, сформировав у нее чувство стыда за свое якобы осуждаемое социумом поведение (своеобразная дискредитация жертвы в ее собственных глазах).

Все перечисленные особенности конфликтного SMS-взаимодействия между Ж1 и Ж2 -- это массированное речевое воздействие, цель которого -- повлиять на психическое состояние оппонента, снизить его социальный статус для достижения собственных намерений. Все эти составляющие характерны для особого оценочного речевого акта -- оскорбления.

При этом жесткой негативной оценке, выраженной в грубо-просторечной, в том числе и обсценной, пренебрежительной форме, подвергаются разные стороны личности Ж2: ее умственные и мыслительные способности (я угораю над твоей тупизной всегда!); внешний вид, манеры поведения (первый раз просто ох**ела от твоего потасканного и колхозного вида; ты быдло куринное!! и др.); особенности характера, образа жизни, определяющие статус женщины в социуме (ты мерзкая и конченая...).

Приемы прямого и косвенного речевого воздействия в совокупности с мани- пулятивной стратегией на понижение, направленной на формирование отрицательной самооценки у жертвы манипулирования (Ж2) реализуются инициатором кибербуллинга через особый отбор языковых единиц, среди которых используется лексика экспрессивного русского просторечия, маркированная в словарях инвективной лексики пометами «вульгарное», «нецензурное», «грубо-просторечное»; лексика жаргонного происхождения, имеющая соответствующие пометы в словарях русского жаргона; лексика первичной или вторичной номинации, имеющая отношение к физиологическому «низу» человеческого тела: «передок», «дыра» (в значении «женский половой орган»); сниженная общенародная лексика, имеющая оценочные пометы «презрительное», «пренебрежительное».

По замечанию А. В. Курьянович, «адресация высказывания непосредственно конкретному лицу», а также присутствие в речи подобных негативно окрашенных единиц для создания негативного образа лица могут быть маркированы как ситуации, на которые распространяется правовая квалификация в соответствии со статьями действующего законодательства [Курьянович 2017: 67].

Результаты исследования чата участников долевого строительства «Дольщики» в мессенджере WhatsApp (продолжительность речевого конфликта -- около 10 месяцев)

1. Бегун, В. В., Салимовский, В. А. (2009). Цинизм и пошлость в массмедийном дискурсе (лингвоэкологический аспект). В Г. А. Копнина (Ред.), Речевое общение и вопросы экологии русского языка (с. 33-42). Красноярск: Сибирский федерал. ун-т.

2. Бочавер, А. А., Хломов, К. Д. (2013). Буллинг как объект исследования и культурный феномен. Психология. Журнал Высшей школы экономики, 3 (15), 149-159.

3. Бочавер, А. А., Хломов, К. Д. (2014). Кибербуллинг: травля в пространстве современных технологий. Психология. Журнал Высшей школы экономики, 3 (11), 177-191.

4. Венедиктова, Ю. Е. (2011). СМС-сообщения: опыт типологического исследования. Дис. ... канд. фи- лол. наук. Москва.

5. Волкова, Е. Н., Волкова, И. В., Голубовская, А. С. (2019). Обзор зарубежных исследований по проблеме кибербуллинга среди подростков и молодежи. Теоретическая и экспериментальная психология, 2 (12), 71-81.

6. Галкин, Д. В. (2012). Digital Culture: методологические вопросы исследования культурной динамики. Международный журнал исследований культуры, 3 (8), 11-16.

7. Голев, Н. Д. (Ред.). (2021). Социальные сети: комплексный лингвистический анализ: в 2 т. Т. 1. Кемерово: Кемеровский гос. ун-т.

8. Горбаневский, М. В., Трофимова, Г. Н. (2021). ГЛЭДИС в цифровом пространстве. Гильдии экспер- тов-лингвистов по документационным и информационным спорам -- 20 лет. Москва: Маска.

9. Гришечко, Е. Г. (2008). Определение понятия речевого воздействия и виды этого воздействия. Гуманитарные и социальные науки, 4, 53-58.

10. Дурноглазов, Е. Е., Кузнецова, Е. А., Шевердин, И. В., Горбулина, Т С., Колесниченко, К. А. (2019). Цифровая образовательная среда электронного обучения. Курск: Курский институт развития образования.

11. Дускаева, Л. Р. (Ред.). (2018). Медиалингвистика в терминаx и понятияx: словарь-справочник. Москва: Флинта.

12. Дускаева, Л. Р. (Ред.). (2020). Медиалингвистика славянских стран. Москва: Флинта.

13. Елькина, Е. Е. (2018). Цифровая культура в сетевом обществе: социально-философский анализ. Культура и технологии, 3 (3), 47-57.

14. Жданова, Е. А. (2019). Теоретические основы диагностических методик судебного автороведения (на материале письменной межличностной электронной коммуникации). Юрислингвистика, 13, 18-24.

15. Карасик, В. И. (2000). О типах дискурса. В В. И. Карасик, Г. Г. Слышкин (Ред.), Языковая личность: институциональный и персональный дискурс (с. 5-20). Волгоград: Перемена.

16. Карпова, Н. А., Морева, А. В. (2010). Коммуникативные тактики побуждения в речевом жанре (на материале административного объявления в русском и немецком языках). Язык и культура, 1 (9), 24-32.