Методологические антиномии "Социологии революции" Питирима Сорокина: к публикации избранных немецких рецензий на книгу (1925-1929 годы)

Не думаю, что верность этих суждений можно оспорить по существу. Большинство тезисов Сорокина настолько правдивы, что кажутся почти банальными, и даже думается, что доказательств представлено слишком много. Имплицитная негативная оценка в изложенной здесь характеристике революции, уничижительные замечания о ней вперемешку с резкими выпадами, могут, пожалуй, вызвать сомнения в научной объективности автора и подозрение в личной предвзятости и односторонности, укорененной в ресентименте12*. Однако это не вызывает особых возражений, если учесть, что исследовательская деятельность социолога не направлена, как в случае естествоиспытателя, на реалии, свободные от ценностей, а нацелена в основном на общество как носителя культурных ценностей. Если в ходе исследования фактических связей в революционных событиях делается вывод о том, что революция разрушает культурные ценности, не создавая равноценной им замены, что она снижает культурный уровень общества, то нельзя не оценить ее негативно. Оценочные суждения преследуют изучение фактов, даже когда ученый в похвальном стремлении к объективности воздерживается от упреков и похвал. Одно только осознание того, что революция, начатая в стремлении к свободе, в случае ее радикальных последствий неизбежно влечет за собой усиление принуждения и затыкание ртов, вызывает скепсис относительно ожидаемых от нее благ. С другой стороны, Сорокин справедливо подчеркивает, что признание антиценностного и культурно-разрушительного характера революции как таковой в конкретном случае не может предотвратить ее вспышку: она неизбежна всегда, когда общество созрело для нее, то есть когда в нем реализуются определенные предпосылки запуска революционного процесса. По факту революционный процесс является лишь явным разложением существующего общественного строя. Здесь напрашивается критическое замечание. Если признать в революции кризис развития социального организма, неизбежный при определенных условиях, то в интересах беспрепятственного и непрерывного культурного развития действительно можно лишь сожалеть, что дело дошло до революции, но стоит ли осуждать ее столь безоговорочно, как в данной книге? Конечно, так называемые достижения революции поначалу обычно весьма сомнительны, но жестокие потрясения и ужасные «страдания», вызванные ею, могут привести к моральному очищению человека и постепенно запустить процесс социального возрождения. Эта возможность, конечно, не означает морального оправдания тех беспринципных фанатиков революционной мысли, которые с безответственным безрассудством стремятся во что бы то ни стало вызвать революционное потрясение, не отдавая себе отчета в последствиях такого «социального эксперимента», и которые действуют по опасному принципу Бакунина: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть». В любом случае к чести автора то, что своим неприукрашенным описанием революционных реалий он лишает революцию любого романтизма, прихорашивающего ее суть, снимает с нее нимб преображения, привлекающий поверхностных энтузиастов, а также противодействует широко распространенному кардинальному заблуждению, будто бы улучшение материального и духовного положения народных масс может быть достигнуто лишь путем революционного переворота.

№ 4

Альфред Мойзель (г. Аахен)

Сорокин, Питирим. Социология революции. Пер. Х. Касполя. Мюнхен: Изд-во Й. Ф. Лемана, 1928: рецензия (пер. с нем. Н. А. Головина)13*

Редко когда двойственность какого-либо сочинения сразу же выступает столь рельефно, как в книге «Социология революции» бывшего петербургского, ныне миннесотского профессора Питирима Сорокина, которая была переведена на немецкий язык майором в отставке доктором Хансом Касполем и снабжена его введением. Название работы предполагает исследование в отвлеченной сфере научного наблюдения; но за отталкивающим рисунком на обложке, изображающим уродливого, озверевшего, грубого и тупого русского революционера, ожидается памфлет на революцию. Между этими полюсами развертывается изложение, причем резко контрастное: первый раздел книги (части 1-2) соответствует, за исключением некоторых комментариев, рисунку на обложке, второй раздел (части 3-5) -- научному названию книги.

Что касается первого раздела, то его квинтэссенцию можно резюмировать так: революция -- мощнейшее выражение всевозможного зла, которое только можно себе вообразить: нет такого преступления, которое не совершалось бы в революции, нет такого порока, который не развился бы в ней сполна; она проторяет путь «биологизации» социального общежития, возврата общества в давно минувшее животное состояние.

Автор обеспечивает возможность интерпретировать революцию как воплощение всего адского с помощью нескольких очень простых методологических ухищрений. Во-первых, глава о причинах революции (часть 5) помещена очень-очень далеко позади описания типичного хода событий; однако при этом она одна из лучших, наиболее научных во всем сочинении. Однако поскольку описание хода событий предшествует анализу причинно-следственных факторов, первая часть книги по характеру и стилю похожа на старые летописи; мы узнаем только о злодеяниях и удивляемся, как такое может быть на белом свете, потому что нам ничего не сообщается о том, почему все случилось именно так, а не иначе.

Второе методологическое ухищрение состоит в том, что автор работает с понятием «революция», не соответствующим цели, так как оно не отвечает социальному содержанию революционных явлений. Его понятие революции в своей основе не социологическое, а биологическое и психологическое (влечения) (ср. с. 34 и далее). По его мнению, каждая революция состоит из двух разных фаз: первой, в которой влечения, подавленные в предреволюционный период, мощно требуют высвобождения, а общество, разрушаясь, идет к анархии (это и есть сама революция), и вторая фаза, в которой вырвавшиеся наружу влечения вновь подавляются новыми законами -- это период реакции. Такое отождествление революции с беспределом, а реакции с подавлением (ср. особенно с. 59) позволяет автору распределять свет и тени на свой вкус. Ведь если бы он исходил из социологической концепции «реакции», обозначающей совокупность усилий, направленных на восстановление прежнего состояния общества, то обязательно обнаружил бы, что некоторые важные эпохи, которые он относит к «реакции», такие как правление Кромвеля и диктатура Робеспьера, на самом деле относятся к «революции» именно в том смысле, который по существу отличается от используемого им.

Однако тогда он не мог бы считать, что высвобождение влечений является характерной чертой всех действительно революционных эпох. Время «мюскадинов» и «золотой молодежи»14* наступило во Франции после реакции Термидора; явления, возникшие на том этапе, представляли собой решительный поворот к свободе и освобождению, в отличие от правления «добродетельных буржуа», которое из любви к идеальному человеку отправляло на гильотину реальных людей, чья «диктатура добродетели» грозила не только аристократам, священникам, поставщикам армии, земельным спекулянтам, спекулянтам на инфляции, но и всем «аморальным типам», независимо от их социального происхождения. В революции в Англии дела обстояли примерно так же. Реставрация, а не революция увеличила количество праздничных дней, благодаря «Книге спорта» был снят запрет на петушиные бои и охоту на медведя12 15*. В России поражение революции 1905 г. ознаменовало начало эпохи «санинства»16*, и даже лишь немного зная социальную жизнь Ср.: Levy H. Soziologische Studien uber das englische Volk. Jena, 1920. S. 44 ff народа, можно смело предсказать, что после вероятного падения большевиков, те, которые сегодня лишь тайком и с оглядкой на ГПУ взирают на богатство «нэпманов», «спекулянтов» и «спецов», «кулаков», совершенно иначе оценили бы его и проштамповали бы его допуск в общественную жизнь. В критическом анализе, по необходимости кратком, невозможно достаточно полно рассмотреть затронутые явления и раскрыть присущее им необходимое содержание. Ограничимся лишь следующим: если «революцию» и «реакцию» вообще можно сконструировать из «высвобождения влечений» и их «торможения», то следует отметить, что стремление «разрядиться» вполне может быть использовано в реакционных целях и де-факто достаточно часто служило им. Однако автор с помощью иных рассуждений выстраивает некий мост между своей концепцией: реакция = принуждение = восстановление порядка и социологическим понятием реакции, нацеленной на восстановление прошлого состояния общества; для него конкретный общественный порядок = общественный порядок вообще. Революция, конечно, приводит к некоторым, но в целом незначительным изменениям в социальной структуре; но -- если смотреть в светских терминах -- общество возвращается к состоянию равновесия, которое предполагалось ранее. -- Это допущение подтверждается чисто формальным определением социального порядка. Например, нельзя представить себе развитую социальную жизнь, при которой убийство не было бы запрещено законом и сурово наказывалась. Если абсолютная монархия и демократическая республика наказывают убийство одинаково, то от этого они не становятся равными по сути политико-социальными явлениями. Или другое: защита собственности. Сословное государство, буржуазно-капиталистическое общество, социалистическое сообщество -- все они защищают собственность, но социологическое исследование, признавая эту защиту, в каждом конкретном случае не может пренебречь вопросом о характере этой охраняемой собственности.

Третий методологический прием, служащий рациональному оправданию по- человечески так понятного неприятия революции, связанного с судьбой автора, состоит в том, чтобы как можно короче обрезать дальнейшую историю. Однако через длинные цепочки событий революции связаны не только с прошлым, но и с будущим. Французская революция, безусловно, принесла человечеству много ужасов, крови и слез; но в отдаленных последствиях она способствовала созданию общественного устройства, гарантирующего человеку более высокий уровень безопасности, прав и свободы самоопределения, а значит и достоинства, чем любая другая Аргументы, которые Сорокин выдвигает против этого «популярного воззрения» (с. 262), не выдерживают критики. Он рассуждает так: если революция допускает больше свобод на более поздней стадии, то это идет не от революции, а благодаря мирной деятельности населения, которое сыто революцией по горло. Это примерно то же самое, что утверждать: человек выздоровел не потому, что обратился к врачу, а потому, что он снова встал на ноги и занялся своими делами. Сорокин упускает из виду такую мелочь, что революция и законодательство, на которое она повлияла, изменили условия, при которых люди возобновили мирную деятельность. Пример Англии, привлекаемый Сорокиным для поддержки своего тезиса о либерализации социальных институтов и без революции, на самом деле доказывает прямо противоположное по следующим причинам: 1) в XVII в. Англия пережила две революции, разрушившие королевский абсолютизм в эпоху, когда на континенте он еще не вошел в зенит славы; эти революции глубоко повлияли на будущее развитие социальной и политической структуры Англии; 2) между 1830 и 1850 гг. Англия была на грани революции, и если ей удалось избежать ее, то, конечно, не из-за отсутствия революционной воли, а за счет решительных реформ, проводимых определенной группой правящих слоев на благо общества.. Это могут оспорить писатели, которых Макс Вебер жестко, прямо и реалистично назвал «сочинителями», которые так романтично воображают себе приукрашенное Средневековье, а в реальном Средневековье они не прожили бы и дня; которые тем сильнее поносят «идеи 1789 года», чем шире сами пользуются их результатами. В идеале можно, конечно, пожелать, чтобы результаты революции были достигнуты мирно, то есть без революции («Счастлив народ, история которого скучна», -- сказал Монтескье); но тот, кто взывает к духу истории, чтобы отвергнуть проекты смелых новаторских реформ как противоречащие практике, сам должен склонить голову перед этим духом там, где тот не дает обнаружить себя. К сожалению, история учит, что за малейший шаг на пути от животного состояния к духовности приходится расплачиваться огромными жертвами. Очень может быть, что в будущем мало что изменится. В антропологии Канта сказано: «Из столь кривой тесины, как та, из которой сделан человек, нельзя сделать ничего прямого»17* -- вот одно из самых горьких и в то же время самых верных слов, когда-либо сказанных великим человеком о человеке.

Было бы несправедливым не учесть, что Сорокин вносит весьма достойный вклад в социологию революции в частях книги, связанных с типологией. В параграфе «Деформация психики членов революционного общества» есть прекрасные суждения об интеллектуальных «иллюзиях революции» в духовной жизни революционного общества (с. 175). Иллюзионизм, выражающийся в бегстве от реальности, заходит тем дальше, чем ужаснее наличные условия жизни и чем настойчивее требуют они своей сверхкомпенсации в идее скорой смены эпох. «И народ, ходящий во тьме, увидит свет великий»18*; поскольку он поступает так, он пребывает в состоянии особой восприимчивости и нечувствительности к страданиям, которые испытывает.

Также части 3 и 4, где рассматриваются изменения в структуре социального агрегата и социальных функций в революционное время, содержат в деталях много хорошего. В целом они, конечно, страдают от того, что автор не признает связь между революцией и социальной динамикой, иначе он не сохранил бы выросшее из иррациональных глубин предубеждение о, в конечном итоге, бессмысленности революций; поэтому он часто обращается к идее социального порядка, которая, очевидно, является ультралиберальной по своей природе. Во всяком случае, у Сорокина есть странное замечание о том, что вмешательство правительства в экономику «является неуместным» (с. 263). Попытка воздать должное социальной динамике все время сталкивается с необходимостью держаться концепции нормальности общества, допускающей лишь мелкие отклонения от нормы.

Одна из лучших глав -- глава «Причины революций». Можно лишь пожалеть о том, что она такая короткая и помещена в самый конец книги. В той мере, в какой революцию вообще можно интерпретировать с точки зрения психологии влечений, в ней это, наверное, достигнуто. Автор не довольствуется описанием бедствий, с которых начинаются многие истории и социологии революций, но действительно проникает вглубь, точно указывая на отдельные потребности, которые подавлены и требуют высвобождения, действительно метко описывает отдельные влечения, требующие удовлетворения. В связи с этим он рассуждает о важности войн -- и прежде всего, конечно, войн неудачных -- для начала революций и адресует политикам, которые не насытились войной против «внешнего врага», но горько сетуют на революции, золотые слова (с. 320) -- слова, которые следует внимательно изучить, особенно симпатизирующим антиреволюционному настрою Сорокина.

То, что поражает в обращении Сорокина с литературным аппаратом, так это то, что он, очевидно, не знает о литературе, опубликованной на немецком языке по социологии революции, за исключением очерка Фиркандта в «Ежегоднике» Шмоллера См.: Vierkandt A. Zur Theorie der Revolution // Schmoller's Jahrbuch fur Gesetzgebung. 1922. Bd. 46. Hf. 2. S. 19-20.. В более ранней литературе все-таки еще можно найти такие достижения, как, например, вдумчивая книга А. Бауэра, которая, правда, скорее компилятивна, чем по-настоящему глубокое сочинение, и интеллектуальное исследование Г. Ландауэра, в котором, по общему мнению, понятию революции придается слишком широкое содержание. Из авторов, занимавшихся феноменом революции позже, не упомянуты Зомбарт Упоминание Зомбарта на с. 31 относится лишь к его различению исторического и социологического подходов., Михельс, Тённиес, фон Визе, Л. М. Гартман, Ледерер, Зенде, Ганс Блох, Курт Блох, К. Гейер, Фреймарк, рецензент и многие другие. Хотя Гайгер упомянут не Сорокиным, а в предисловии Касполя в примечании как «воспевающий революцию» (с. 27, примечание 1). К чему относится такая характеристика, не вполне ясно, но еще меньше ясно примечание 2 на той же странице, где Маркс на удивление объявлен модернизатором взрывной техники! В этом примечании указано со ссылкой на книгу: Kulczycki L. Geschichte der russischen Revolution. Bd. 2. [История русской революции. Т 2]. Gotha, 1913. S. 514, что Маркс является сторон ником террористических методов борьбы русских революционеров и организовал, по словам Петра Лаврова, сказанным в одной частной беседе, специальные эксперименты по усовершенствованию Бедный Маркс! Если бы он знал лишь малую толику того, что он якобы натворил и наговорил, он бы воскликнул: «Я не марксист!», если бы уже не заявил этого раньшевзрывчатки.*.

В целом достойно сожаления, что Сорокин не написал социологию революции десять лет спустя, когда смог бы набрать большую дистанцию в отношении своего опыта. Саму социологию революции, безусловно, еще предстоит создать, точно так же как Сорокин ее еще не создал, но он подошел к этой цели ближе многих других.

Комментарии и примечания

** В русских текстах сохранены элементы оформления в немецких источниках: разреженный шрифт, курсив, внутритекстовые ссылки на страницы рецензируемой книги Сорокина и постраничные сноски рецензентов. Затекстовые комментарии и примечания переводчика обозначены арабскими цифрами со звездочкой (*).

2* Перевод c немецкого на русский язык выполнен по изданию [1].

3* Масарик, Томаш (1850-1937) -- политик, философ и социолог, президент Чехословакии в 1918-1935 гг., знакомый П. А. Сорокина.

4* Хейс (Hayes) Эдвард (1868-1928) -- американский социолог, подготовивший «Предисловие издателя» к книге Сорокина «Социология революции».

5* Реферируя биографический очерк, включенный в «Предисловие издателя» книги, рецензент опускает некоторые факты: в частности, Сорокин после помилования сначала вернулся к преподавательской работе в Петроградском университете, защитил магистерскую диссертацию, в 1922 г. был выслан вместе с другими антисоветски настроенными гуманитариями на «философском поезде».

6* В рецензии неточность. В «Предисловии издателя» к американскому изданию книги «Социология революции» указано: «Он решил отправиться в Америку, где русские рабочие, серьезно готовившиеся к участию в реорганизации России, когда им представится возможность вернуться на родину, избрали Сорокина одним из своих лидеров», цит. по: [2, с. 720].

7* Рецензент приводит оценку У Абботта, помещенную на первой странице суперобложки американского издания книги.

8* Термин образован рецензентом от слова «бестия» (лат. bestia -- зверь), означающего, согласно толковому словарю русского языка С. И. Ожегова, плута, пройдоху. Однако для европейского уха это слово не имеет бранного значения и означает некую первобытную, близкую к природе силу. В этом значении оно использовано рецензентом.

9* При описании воздействия голодания на психику человека Сорокин в «Социологии революции» ссылается на свою книгу «Голод как фактор», подготовленную к печати в 1922 г. в Советской России. После высылки автора из страны отпечатанные типографские листы книги были уничтожены по решению цензуры, а набор рассыпан. Книга полностью восстановлена в 2003 г.

10* Перевод c немецкого на русский язык выполнен по изданию [3].

п* Перевод c немецкого на русский язык выполнен по изданию [4].

12* Ресентимент -- сочетание смутной ненависти, зависти и враждебности при ощущении собственного бессилия против общественного устройства. Понятие ввел философ Ф. Ницше, разработал социолог М. Шелер (M. Scheler, 1874-1928).

13* Перевод c немецкого на русский язык выполнен по изданию [5].

14* Мюскадины, или золотая молодежь, -- группы молодежи из богатых семей в послереволюционной Франции, скрытые роялисты, настроенные контрреволюционно, занимались травлей якобинцев и членов Конвента, вотировавших в 1793 г. казнь короля Франции, нападая на них в общественных местах. Особенно активны были в 1794-1795 гг. Одевались щегольски. См. подробнее: [6].

15* В «Декларации о спорте» короля Англии Якова I (известна как «Книга о спорте»), принятой в 1617 г., указаны допустимые виды спорта и других развлечений по воскресным и праздничным дням при условии участия в утреннем церковном богослужении.

16* Термин образован от названия нашумевшего декадентского романа «Санин» (1907) русского писателя М. Арцыбашева (1878-1927). Фабула романа описывает настроения молодежи во второй фазе революции 1905-1906 гг. в России (период реакции). В книге «Социология революции» этот роман и некоторые другие литературные произведения привлечены Сорокиным для иллюстрации «разнуздания половых рефлексов», см.: [7, с. 349].

17* Цит. по: [8, с. 19].

18* Исайи 9: 2.

19* Фраза Маркса, приведенная рецензентом, была произнесена в связи с недовольством тем, как его зятья французские социалисты Ш. Лонге и П. Лафарг трактовали марксизм. Фразу подтверждают Ф. Энгельс и биограф Маркса Ф. Меринг, см.: [9, с. 324; 10, с. 551].

Размещено на Allbest.ru