История культуры народов Ленинградской области

Поселения и жилище

Водь выбирала для поселения красивые и разнообразные ландшафты --холмы, перемежающиеся долинами с небольшими ручьями. Часть водских земель раскинулась на Ижорском плато, поднимающемся между Нарвой и Ленинградом на высоту до 150 метров над уровнем моря. На краю плато издавна и находился центр водской земли -- деревня Котлы, к северу от которой глинт (береговой уступ древнего моря) круто обрывается, давая место широкой низменности, покрытой густыми лесами. У жителей окрестностей Котлов был обычай называть себя «мячилайзет» (т. е. «жители горы»), а водь низлежащих деревень -- «оргулайзет» (т. е. «жители долины»). Но культурный ландшафт водской земли составляли не только поля, обжитые холмы и деревни, неожиданно открывающиеся за изгибами лесных дорог, но и особые почитаемые «святые» места, связанные с верованиями и обычаями народа. Подобных мест раньше было очень много, но их, к сожалению, не исследовали. Любопытно, что эти «святые» места сочетали в себе память о древних языческих традициях и новые христианские веянияч особенно культ святых. Почитались деревья, колодцы, ручьи, камни и каменные древние кресты. Своеобразие деревенским пейзажам придавали и курганные могильники прежних времен, так называемые «шведские могилы», поросшие деревьями, они сразу заметны среди ровных полей. На самом деле эти курганы не являются шведскими, их оставили потомки славян, когда-то пришедших на эти земли. Сейчас могильники находятся под охраной государства и раскапывать их самодеятельно, любительски, запрещено.

Еще в XVIII веке отмечалось, что водь любит «жить на открытом воздухе и совместно». Это стремление к некоторой скученности сохранилось и до середины XX века: дома были поставлены тесно, деревни не имели строгого плана, хотя в некоторых больших деревнях, по примеру русских, можно было наблюдать развитие уличной планировки (например, в Котлах).

Многие исследователи считают, что древним жилищем води была рига, близкая эстонской, где и жилая комната, и сама рига для просушки хлеба, и хлев находились под одной крышей. Действительно, еще 100-- 200 лет назад водь свой дом называла ригой, а в наши дни водское слово «рихи» означает жилую комнату. Данные же XIX века говорят о том, что дома води, ижор и русских северо-запада Санкт-Петербургской губернии уже не имели существенных различий. Хотя столетие назад обычные бревенчатые некрашеные водские избы, особенно наличники небольших окон, украшались резным и живописным орнаментом, что далало их необыкновенно привлекательными, но в начале XX века это искусство пришло в упадок.

В водском доме в прежние времена бытовали своеобразные традиции внутреннего разделения жилого помещения, размещения гостей и членов семьи. Часть комнаты у дверей -- место, где происходил как бы отбор гостей; войти дальше в избу без разрешения хозяев никто не мог. Люди «незначительные» там и оставались, а родственника или важное лицо (особенно мужчину) приглашали садиться на заднюю скамейку (у стенки напротив входа), говоря при этом: «Иди выше, иди выше, иди выше садиться». Разграничительным знаком при приеме гостей была балка, несущая потолок (в русской избе -- «матица»). Так, например, в ходе свадебного обряда сват, пришедший с женихом, сначала ронял ногами кочерги и ухваты -- всем становилось ясно, кто пришел, а останавливался под матицей и там оставался стоять или сидеть. Стол в доме занимал в зависимости от событий различное положение: в будние дни, в дни похорон и поминок он стоял у конца боковой скамейки, которую считали скамейкой умершего; в дни свадеб стол стоял перед задней скамейкой. В основном за столом ели только мужчины, женщины ели в другом месте, например у очага. Порой ели в три приема: сначала мужчины, потом женщины, следом дети. Иногда дети ели прямо на полу, куда им стелили особую скатерть. Кстати, скатерть у води имела очень важное ритуальное значение, она служила «разделителем» между миром живых и подземным миром мертвых, поэтому есть без скатерти было недопустимо: ведь тогда болезни, которые, по представлениям многих финских народов, обитали в мире мертвых, могли перейти на человека.. Праздничную скатерть обязательно украшали красной вышивкой - это еще более усиливало защиту.

Передний угол избы по диагонали от печи назывался «юмаланурк(а)» («божий угол»). Там располагался особый шкафчик «коло», в котором хранили иконы, туда же клали пасхальные вербы и яйца, ветки троицыных берез и клочок сена Иванова дня -- ими окуривались для выздоровления. Если хозяева дома не могли по тем или иным причинам в поминальный день посетить кладбище, то часть поминального угощения клалась тоже в «коло».

Во время летних праздников в дом приносили растительные украшения. Особую магическую силу придавали можжевельнику, называя его «крестовым» деревом, так как на верхушке каждой шишечки есть крестообразная складка, а крест защищает от всего плохого. В Юрьев день хозяин дома вырывал можжевельник из земли с корнями и подвешивал его на чердаке (часто над местом расположения стола), что служило защитой от бед и гроз.

Основные занятия

Издавна основным занятием води было земледелие. Во многих погребениях средневековых вожан обнаружены серпы и косы-горбуши. Из писцовых книг XVI века можно узнать, что на этих землях сеяли рожь, овес и ячмень, лен и коноплю, а с начала XIX века сажали картофель. Пахали сохой «адра», плуг появился лишь с XIX века. Еще в 1940-х годах урожай убирали серпом с зазубренным краем. Хлеб перед молотьбой просушивали в риге.

Лучшие земли были в районе Котлов -- «плодоноснейшие во всей губернии». Жителям остальных водских деревень приходилось изыскивать дополнительные средства к существованию. В начале XX века мальчики шли в подпаски и пастухи, девушки батрачили под Копорьем на огородах, а те, кто знал русский язык, уходили в Кронштадт и Петербург работать няньками, кухарками и горничными. В нижнелужских деревнях занимались морским рыболовством, в деревнях Ивановское и Великино -- извозом. Многие жители перепродавали рыбу, ягоды и грибы. Хотя еще средневековые источники говорят о значительном производстве железа из болотной и озерной руды, все же следует признать, что ремесло у води не получило должного развития. Правда, в начале XX века деревня Валговицы была известна изготовлением деревянной посуды, колес и прялок. Славилась водь своими печниками: деревни Ильково, Райково и Семейское были населены сплошь мастерами, которые работали в водских и соседних ижорских деревнях.

Обряды, обычаи и верования

Наиболее ранние упоминания о семейных обрядах води относятся к первой половине XVI века: в послании архиепископа Феодосия указывается, что у местных народов многие молодые люди держат у себя невест от пяти недель до полугода, «а будет им которая девка или вдова по любви и они де с теми и венчают... а будет не по любви, и они де отсылают их от себя». По-видимому, здесь речь идет о так называемом «пробном» браке, известном в прошлом у некоторых народов Европы. А было у води и такое, близкое нашему современному представление о брачной свободе: наряду с первой женой муж мог иметь и других жен. Но и женщины тоже могли жить «с иными людьми». Терпимость к добрачным связям отмечалась и в конце XVIII века. К этому же времени относится первое, и, пожалуй, самое полное описание водского свадебного обряда.

Свадебные обряды. Известно, что для води была характерна свобода сговора девушки и парня, родителям объявляли о свадьбе только после взаимного соглашения. Сват, который должен был быть ближайшим родственником жениха, привозил от него серьги, пояс и два рубля денег для невесты, тестю -- платок, теще -- головной убор старухи, гостям -- курительный и нюхательный табак. После венчания жених и невеста возвращались каждый в свой дом и там устраивали вечеринки. На следующий день к вечеру, когда жених приезжал к тестю, невесту отводили в соседнюю комнату. Там женщины при сильном плаче и крике обстригали невесте волосы, которые тут же сжигали или чаще отдавали жениху, он хранил их и, если жена умирала раньше его, клал их ей в гроб. Сведения о «бритье» голов у водских замужних женщин восходят еще к XVI веку. Еще во второй половине XIX века невестам брили голову, позже лишь коротко обрезали волосы. Обрядовое пострижение не является типично водским, оно встречалось у многих финских и славянских народов. По приходу молодых в дом жениха в сенях с молодой снимали фату, она подавала свекру и свекрови ведро с водой помыть руки и дарила им подарки. Войдя в избу, молодая угощала: родителей жениха пивом, те, выпив, в пустые кружки клали деньги, а свекровь хлебом благословляла новобрачных. Затем все приехавшие с невестой гости садились за стол, молодые же стояли, а после отъезда гостей ужинали в особой комнате. На ночь мать и родня отводили их в нетопленую баню или хлев. Утром молодая сразу же начинала мыть посуду. Потом она трижды набирала воду в ручье, которым пользовалась семья мужа, а его родня все три раза опрокидывала ведра ногами. Обряд «водолития> сохранился до XX века, но в искаженном виде: сами жених с невестой ногами ударяли по двум ведрам -- кто первый опрокинет, тот и будет властвовать в доме. В тот же день родители молодой, опять приезжали в дом ее мужа, гостили там сутки, а потом всех звали к себе домой.

XX век донес до нас немало прекрасных свадебных водских песен. Вот переводной из них, ее пели после свадьбы родственники невесты жениху:

Ой, зять, зять братец.

Сумел взять, сумей держать;

Не учи на улице,

Не секи на полосе --

Деревни пахари увидят,

Боронящие догадаются.

Учи в своем доме,

В избе четырехугольной;

Возьми соломинку из кучи,

Нить из веретена матери --

Соломка будет кнутовищем,

Нить вытяни кнутом;

Этим секи свое яблочко.

Нашу сестру.

Рождение ребенка. Роды обычно происходили в бане. Источники начала XVI века сообщают, что к новорожденным детям призывали колдунов-«арбуев», которые и давали детям имена, и лишь потом несли детей крестить в церковь. В XVIII веке народный обряд, сопровождавший крещение, заключался в том, что кум дарил ребенку крест, взамен получая «портки», а отец ребенка дарил крестной матери красные башмаки, та же одаривала деньгами. Если ребенок был первым, то молодая мать дарила свекру «портки», а свекрови -- башмаки.

Похороны. По историческим сведениям, умирающего клали на солому, которую потом на дворе или улице сжигали, а через этот пепел переносили гроб. Мертвых стремились похоронить в тот же день. Известно, что и после перехода в христианство водь продолжала хоронить в священных рощах, на коломищах (т. е. кладбищах) и в курганах. Могилы обкладывали камнями или сверху наваливали большой камень. Покойника хоронили в праздничной одежде» в могилу или на нее клали намеренно сломанные орудия труда -- серпы, косы. На могилах приносились жертвы в виде пищи.

Верования. Первое упоминание древнейших верований води восходит к XVI веку. Объектами поклонения были «лес, и камение, и реки, и блата, и источники, и горы, и холми, солнце, и месяц, и звезды, и езера», им приносились жертвы -- волы, овцы и птицы. Отголоски этого почитания сохранились до середины XX века, хотя они порой причудливо переплетались с христианством, особенно с культом святого Ильи, которого водь считала своим особым защитником. Такие «сочетания» были очень устойчивы. В 1802 году лютеранский пастор Л.-А. Цетреус писал о существовании источника Ильи, обладавшего целебной водой, рядом с которым находился высокий дуб. Вблизи них в день святого Ильи и Иванов день {по-водски-- «Купула») устраивали ярмарки. А через 150 лет в деревне Корвитино отмечали существование дуба Ильи и святого колодца «Купула», где в уже упомянутые дни раньше устраивались «братчины»-- большие праздники, на которых пили общинное пиво, угощались, пели и танцевали. По материалам XX века известно о старой березе Ильи в деревне Бабино, о «святых» исцеляющих ручьях у деревни Пиллово и на дороге, ведущей из деревни Ицепино в Копорье, о поклонении куче камней с кустом орешника в деревне Корвитино. К этим местам (и к колодцу «Купула») в случае болезней и неудач приносили жертвы: деньги, гвозди, одежду, петухов, кости и головы овец. Подобные жертвы совершались и близ старых каменных крестов и развалин часовен в деревнях Бабино, Пумалицы, Пиллово.

Праздники. Особо почитаемыми народными праздниками води были Егорьев день, Иванов день, дни святого Ильи, святых Флора и Лавра. В день весеннего Егория {23 апреля) -- в первый день выгона скота на пастбище -- молодые парни и девушки разводили на краю деревни костер, играли, танщевали и пели. В 1927 году удалось записать одну из егорьевских песен:

Приходите девицы к огню,

Старые старухи на бдение.

Смольники в огонь,

Лен в поле,

Сорную траву на межу!

Кто не придет к огню,

У того девочка пусть родится...

В ночь Купула (Иванов день) жгли старое колесо, танцевали вокруг огня. Девушки обязательно гадали о

замужестве: под крышей, куда не проникает солнце, сажали капусту, если она через девять дней не взойдет -- замужем в этом году девушке не бывать. В поле из ржаных колосьев заплетали косы, если коса расплетется -- быть свадьбе. Древнейший пласт дохристианских верований проявился в праздновании дня святого Ильи, когда устраивали не только «братчины» вблизи старых деревьев и «святых» мест, но и ритуальный лов рыбы. Накануне шли к ближайшему озеру или другому водному источнику, пели и молили о богатой рыбной ловле. На следующий день после молебна начинался лов рыбы, причем первую пойманную рыбу жарили и бросали назад в воду, а остальной угощались в продолжение всего дня святого Ильи. Считалось, что без этого год будет безрыбным.

День святых Флора и Лавра -- покровителей скота -- водь отмечала подобно русским.

Заговоры. Значительное место в суевериях води занимали заговоры и магические обряды. Еще в XVI веке в случае болезней людей и животных, при неудачах обращались к жрецам -- «арбуям», в XVIII веке -- к колдунам-- «найта», а в XX веке -- к знахарям, знавшим огромное число заговоров. Одним из главных магических средств было использование ножа: перед грозой хозяйка в дверных и оконных проемах делала ножом взмахи в виде креста; при нарыве ножом обводили вокруг больного места и плевали на нож; при болезни коровы под ней девятью ножами, собранными в деревне, делали 9 крестов и т. д.

Но трудно отыскать среди северных народов население, более, чем вод,ь. сохранившее свои древние верования и обычаи вплоть до недавних дней. Еще в середине ХХ века водь по-прежнему поклонялась старым деревьям, огромным камням, родникам и колодцам. Даже лет двадцать назад, приехав в водские деревни, можно было попасть в иной, таинственный и заповедный мир, где все было одушевлено. Дом и семью защищал домовой, свой дух-покровитель был и у домашнего скота. Вспоминаю, как в очередной экспедиции договорились с бабушкой о мытье в ее бане. Три группы «экспедиционников» она пропустила, а затем встала в дверях и сказала строгим голосом: «Все! Теперь моется банник». Домашние духи часто приближались к людям в виде змей, именно поэтому ужей всегда любили и прикармливали их. В лесу хозяйничал леший, а каждый камень, дерево и цветок имел своего духа, Духи жили в реках, ручьях и болотах. Чтобы защищаться от них, нужно было знать сотни заговоров, чтобы примириться с ними, нужно было приносить жертвы. Я сама еще 20 лет назад видела обряд приношения жертвы духу дома, когда старая водская женщина полила южную стену своего дома кровью только что убитого барана. «Это чтобы все в доме было хорошо», - говорила она. «Так делала и моя мать, и ее мать, и все».

В очерке описаны лишь некоторые стороны водской материальной и духовной культуры. И хотя традиционная жизнь води на фоне других народов Ленинградской области кажется самой исследованной, все же следует признать, что за двести лет изучения водских племен сделано мало. И сейчас нужны невероятные силы, чтобы сохранить и то малое, что уходит. Но безнадежность не абсолютна. И у нее есть свои ступени. Сохраниться и выжить может лишь образованный народ. Лишь когда человек знает историю и культуру своего народа, тогда приходит национальная гордость и истинное национальное самосознание. Сотни потомков води должны знать свои корни, они должны иметь право и, главное, возможность узнать, кто они, понять свою историю и, может быть, выучить свой забытый язык. Тысячи людей должны знать, на чьей земле они живут. Миллионы должны знать, какой удивительный народ прошел мимо них, почти не замеченный, а потому и не понятый. Беспамятствующим должно возвращать память, незнающим должно давать знание. Нужно объединить усилия ученых и тех, кому дорога наша история, искать и сохранять культуру одного из самых интересных и загадочных народов Северной Европы и отодвинуть во времени печальный смысл водской поговорки: «Земля и деревья будут, а нас не будет».

Ижора

Во второй половине XII века ижора впервые упоминается в историческом документе - в булле (послании) папы Александра III к шведскому первому Упсальскому епископу Стефану, написанной между 1164 и 1189 годами, где среди прочих опасных соседей говорится и об «инграх».

Местные племена представляли, видимо, серьезную опасность для своих западных соседей : 9января 1230 г. папа Григорий 1Х предписал Архиепископу Упсальскому и Линчепинскому запретить в их местах всех прихожанам-христианам под угрозой отлучения от церкви возить к язычникам карельским, ингерским, лаппским и ватландским оружие, железо, медь, свинец, лошадей и деревянные изделия, чтобы в землях, лежащих близ Швеции, вера Христова не была искоренена ее врагами. Тогда, в 1221 году, жители Саккалы (крупного мааконда в Эстонии) «перешли Нарову и сделали далекий поход в землю, называемую Ингардия, относящуюся к Новгородскому королевству. Так как никакие известия их не опередили, то нашли эту область полной народу и нанесли ингарам тяжкий удар, перебили много мужчин, увели массу пленных обоего пола; множество овец, быков и разного с кота не могли захватить с собой и истребили». Так писал о единственном временном поражении ижор Генрих Латвийский в Хронике Ливонии.

Первое летописное упоминание приведено именно в связи с упомянутым сообщением о вторжении в 1228 году крупного отряда еми в Ладожское озеро. После сражения с ладожанами, враг скрылся в лесах, но был добит ижорой и корелой: "Последь же оставъшеся Ижеряне устретоша их бегающе, и ту их избиша много...".

Через 12 лет ижора принимает непосредственное участие в знаменитой Невской битве. В «Житии Александра Невского» приведено сказание о битве князя со шведами 15 июля 1240 года при реке Ижоре. «Был некто муж, старейшина в земле Ижерстей, именем Пелгуй, поручена была ему стража морская». При крещении Пелгуй получил имя Филипп, хотя и жил «посреди своего рода погана суща» (т. е. среди язычников). Когда шведский ярл Биргер вошел в устье Невы, именно Пелгуй предупредил об этом новгородцев. Исход этой битвы всем известен.

Любопытно, что в переписной книге 1500 года упомянуты две деревни Пелгуевы в Дудеровском погосте и деревня Пелкуево на правом берегу Невы.

Ижора регулярно участвовала в действиях новгородского войска. Так, в 1241 году ижора совместно с новгородцами, ладожанами и корелой совершила поход против вторгшихся в Водскую землю крестоносцев и разрушила «немецкую» крепость в Копорье. Вскоре ижорские земли вошли в состав новгородской «волости», и ижора продолжила защищать северо-западные земли уже во внутренних военных столкновениях Новгорода с великими князьями Ярославом Ярославичем в 1270 году и Михаилом Ярославичем в 1316 году.

Самое тяжелое время началось с конца XIII века, когда сама Ижорская земля стала местом военных действий - шведы не оставляли попыток овладеть столь желанной и стратегически удобной территорией. В 1292 году "в то же лето приходиша Свея воеват, 800 их: 400 иде на Корелу, а 400 на Ижеру; побиша их Ижера, а Корела изби своих, а иных руками изимаша..."

В писцовых книгах 1500 года в прибрежных погостах Водской пятины - Кипенском, Дятелинском и Каргальском мы находим многочисленные поселения с названиями прибалтийско-финского происхождения. Часть жителей этих деревень и селений носила имена также прибалтийско-финского облика, а порой с дополнительным именем "ижерянин", "ижорянин". А ведь территории указанных погостов простирались от реки Стрелки до Сойкинского полуострова (т.е. там, где и позднее мы знаем ижору!).

Важным источником при определении территории расселения ижор в средневековье является топонимический материал. Так, в Ореховском уезде из 1347 селений, переписанных в 1501 году около трети названий имеют несомненное прибалтийско-финское происхождение. Любопытно, что многие названия деревень типа Толкола, Тойвокала, Алгила имели типичный для прибалтийско-финских топонимов формант «-ла», и лишь у незначительного числа деревень было дополнительное славянское окончание «-во». А это говорит о том, что влияние русского языка (и русского населения) на этой территории даже в XV веке было незначительно.

Большое количество подобных названий селений происходит из Копорского уезда, особенно из Каргальского погоста (например, Арбала, Варьевалда, Васокара, Кербикула, На Койдоме, Нахкуево, Непуево и т.д.). Имеются прибалтийско-финские топонимы в Кипенском погосте (Замошье - Лавда-Кондуи, в Дятелинском (Кокуево-Степановское, Куткуево Сиденье и Новзуево на Ковоше). Все указанные селения находятся в зоне этнографического расселения ижоры.

Но особенно интересно, что топонимы прибалтийско-финского облика были встречены в Тигодском и Будковском погостах. Вместе с представленными выше данными об «ижорянах» это говорит о наличии здесь сравнительно раннего ижорского населения. Так, например, в Тигодском погосте в XV - начале XVI веков отмечены деревни за Левгуем, Камуев, Ловголанголино, Пелгуи, а в Будковском - пустошь Ихвини, селение Пелково.

Данные топонимики в большинстве случаев подтверждаются и ономастическими данными рубежа XV-XVI веков: в Никольском Толдожском погосте Ямского уезда 57 человек носили имена, 137 - отчества и 30 - имена и отчества прибалтийско-финского происхождения (а это почти пятая часть всех указанных дворохозяев). В Каргальском погосте Копорского уезда эти цифры таковы -39, 97 и 16 соответственно (десятая часть населения). Особенно сильно финскими именами были насыщены районы устья реки Луги, Сойкинский полуостров и территория севернее реки Коваши. В Ижорском, Дудоровском и Ярвосольском погостах Ореховского уезда, лежащих к югу от реки Невы, прибалтийско-финские имена зафиксированы в 69 селениях. О населении погостов к северу от Невы данные сохранились не полностью, но и здесь в 32 селениях встречены имена подобного типа.

Раннее существование ижор в низовьях реки Луги доказывается и этнографическими фактами: для одежды кревинов - потомков пленных, угнанных Ливонским орденом в Курляндию после похода 1444 - 1448 гг. из районов нижней Луги, характерны типичные элементы ижорской одежды.

Обширный ареал расселения ижоры, воссоздаваемый нами, в основном, на материалах письменных и этнографических источников XV - начала XVI веков, во-первых, полностью совпадает с картой археологических памятников XI-XV веков, приписываемых ижоре (о них мы рассказали выше), и, во-вторых, не заходит на территорию, занятую древнерусскими курганами и жальниками XI-XVI веков и водскими грунтовыми могильниками XII-XVII веков. Эти два обстоятельства заставляют нас придти к очень важному выводу о стабильности ижорского населения в XI-XVI века. А это является опровержением существующего мнения о том, что ижора довольно поздно продвинулась из бассейна рек Нева и Ижора в места проживания води и древнерусского населения в средние века.

Реконструируемая нами территория расселения средневековой ижоры выходит за границы предполагаемой зоны обитания племени, описываемой другими авторами. Она простирается от реки Наровы на западе до реки Лавы на востоке. На юге рубежами ее расселения служит среднее течение реки Луги и верховья реки Оредеж. На севере земли ижоры доходили до лемболовсих высот.

И это заставляет нас не просто иначе взглянуть на историю ижоры, но и дать ей право на долгий самостоятельный путь в веках, право на самобытную древнюю культуру и важнейшую роль в освоении этих обширных земель и лесов.

Внешний облик и характер ижор

Антропологические сведения об ижорах скудны и охватывают лишь небольшие группы населения устья Луги и Сойкинского полуострова. Первое обследование 400 ижор было проведено в 1926 году. В 1943 году изучение ижор проводил Ю.М.Ауль. Характеристику части ижорского населения дала и известный эстонский антрополог К. Марк, в 1964-1971 годах собравшая материалы по антропологии прибалтийско-финских народов. Общий вывод таков: ижоры (обследованы 2 группы--163 человека из Краколья и с Сойкинского полуострова) - представители европеоидной большой расы, ее восточно-балтийского типа. Рост средний - 165-168 сантиметров (кажется, что это небольшой рост, но он выше, чем у местных русских и вепсов). Голова у ижор более укороченная, широкая и некрупная, чем у карел и вепсов, т.е. ижоры - типичные брахикефалы. Они выделяются повышенной высотой лица, а вследствие этого и относительной узколицестью, само же лицо несколько уплощено и есть некоторая скуластость. Глаза немного зауженные, с небольшой складкой верхнего века, иногда встречается эпикантус. Значительная часть ижор светлоглаза. Среди западных ижор есть много светловолосых, часто цвет волос русый (вместе - до 35 %), хотя черные оттенки волос встречаются чаще, чем у соседей - ингерманландских финнов, и, тем более, води. У мужчин борода развита сильнее, чем у прочих прибалтийско-финских народов. Нос - хорошо выступающий (хотя и не так сильно по сравнению с ингерманландскими финнами), с пониженным переносьем. Часть спинка носа вогнута, а кончик - приподнят («курносый»). Рот - широкий, а подбородок - максимально выступающий.

Таким образом, по антропологическим признакам ижоры близки финнам Восточной Финляндии, карелам, ингерманландским финнам, води, вепсам и восточным эстонцам, хотя и присутствуют небольшие различия.

Но характер ижор заметно отличался от соседних народов. Еще в XVIII веке Ф. Туманский писал: «...примечается у них, лукавство в великом почтении; они проворны и гибки»; но вместе с тем у них не отмечено злобы, праздности, буйства, нет у них и неопрятности, напротив, ижоры «наблюдают чистоту». Правда, жители нижнего течения Луги, которым Туманский в рукописи дал название «ямы», были «менее склонны к опрятности», но «также гибки и проворны».

Ижоры издавна занимались морским рыболовством, этот промысел тяжел, опасен и требует огромной выдержки. Вероятно, поэтому ижоры были более хладнокровными и спокойными, чем, например, водь. В XVIII веке праздники свои они отмечали без «шуму, ссоры... и если явится кто шумной или бранчливый, то тащат в воду и окунят, чтоб был смирен». Ижоры были храбры и преданы своей культуре, а также христианской вере, еще в раннем средневековье заимствованной у русских. В 1680-х годах, во времена шведской оккупации, нарвский генерал-губернатор Сперлинг запретил ижоре и води посещать православные церкви и исполнять православные обряды. Но ижор Дудергофского прихода Тимофей Кусма,. в кандалах, силой приведенный к шведскому посланнику Гендриксону, стал ругать лютеранскую веру, креститься и кланяться по-православному. Когда лютеранские пасторы приезжали в деревни, большинство населения уходило в леса, а иногда все демонстративно крестились в кирке по-православному.

Этнографические наблюдения XX века донесли до нас традиционные черты ижорского характера: удивительное трудолюбие и стойкость, гостеприимство и доброту. Нельзя умолчать и об исключительной привязанности ижор к родным местам, гордости за них:

Suku suuresta kylдstд Suku suuresta kylдstд, Из большой деревни род наш,

rohkijalt Savimдelt, из отважных Горок,

on i viljoi Viistinast i, и из хлебного Вистино,

harvoin ono Harkkoilast i, изредка и из Гарколова,

korijast on Kolkoppддst i, и из красивого Колгомпя,

on vдhhдisen Vддrnдjдltki и немножко из Вярноя…

- пелось в одной из ижорских свадебных песен.

Одежда ижор

Первые данные об ижорской одежде мы находим в трудах исследователей XVIII века. В знаменитой книге академика Иоганна-Готлиба Георги «Описание всех в Российском государстве обитающих народов...» ижорку изображают две гравюры, сопровождаемые краткими заметками в тексте, а в рукописи Федора Туманского Туманского представлено полное и детальное описание ижорской одежды того времени.

МУЖСКАЯ ОДЕЖДА

Мужская одежда меньше привлекала исследователей. Георги писал, что «она во всем подобна одеянию финских мужиков», а Туманский отмечал: «Мущины одеваются точно как русские». И все же вещи, сохранившиеся в музеях и, главное, старинные рисунки и архивные фотографии дают нам возможность представить себе, как одевался ижорский мужчина.

Даже в начале 20 века многие ижорские мужчины в будни носили старинную одежду: длинные белые штаны и белую длинную рубаху, с косым воротом на западе и с прямым - на севере Ингерманландии. Обычно такую одежду шили из домотканины - грубой самодельной льняной ткани, часто небеленой. В обычные дни такую одежду не подпоясывали, но в праздники завязывался поверх рубахи тканый пояс, длиной до 2,5 метров, с льняной основой и шерстяным утком, обычно сотканный на берде. Были в ходу и пояса, изготовленные на 8-12 дощечках - этим древним способом здесь чаще плели тесьму для обуви и обмоток, но и пояса выходили красивыми и яркими. Хотя белый цвет одежды признавался тогда самым «настоящим мужским», но в деревнях по берегам реки Хеваха (Коваши) носили мужчины и рубахи из пестряди (так называлась льняная ткань, узор которой чаще всего состоял из клеточек, что достигалось путем включения крашеных нитей в и в основу и в уток). Парни, да и мужчины помоложе уже с конца 19 века предпочитали шить одежду из покупных тканей - ситца, сатина и покупного сукна.

Но верхнюю одежду еще долго делали именно из тканей домашенго изготовления. В районах нижней Луги летом носили «рююди» - белое льняное «пальто» без подкладки и воротника. А гордостью каждого мужчины было тяжелое длиннополое суконное пальто «виитта» белого, синего или коричневого цвета, у молодых украшенное красной или синей тесьмой. Носили его весной и осенью и всегда недевали в церковь и на праздники. Помню рассказы бабушки, как трудно было стоять в церкви на службе рядом с мужиками именно в синих вииттах. Ведь их прочный невыгорающий синий цвет достигался весьма непривычным для нас способом крашения, где использовалась привозная краска индиго и настоянная в течение месяца в теплом месте на печке моча(!) в горшке. Говорят, что мужики запаха не выдерживали и уходили в лес заготавливать дрова на все время крашения. Краска получалась «вечная» и к тому же красивого глухо-синего цвета, но и запах держался более года…

На основе древних ижорских песен можно представить старинную свадебную одежду ижорского жениха, сшитую его матерью. Это льняная рубаха, расшитая богатым орнаментом по вороту, рукавам и груди и украшенная блестками, по подолу которой были вышиты кони или подшивался кумач; брюки - из кожи; на ноги надевались синие чулки, сапоги. Жених обязательно подпоясывался полотенцем, вышитым его сестрой, так, чтобы были видны украшенные концы - этот пояс считался оберегом от нечистой силы. В сойкинских рунах пелось о том, что на жениха накидывалась шерстяная мантия с золотыми нитями, меховая шуба и свадебный «шлем».

Гордостью каждого ижора были кожаные сапоги высотой до колена. Их берегли для особых случаев, предпочитая летом ходить босиком. А у рыбаков были особые высокие рыбацкие сапоги, в подошвы которых зашивали свинец для большей устойчивости. Рыбаки говорили, что в таких сапогах не страшно домой пьяным придти - сапоги не дадут упасть! Такие сапоги сейчас можно увидеть в Ижорском музее в Вистино.

Женской одежде во всех описаниях уделялось значительно большее внимание. У нее нет сложных возрастных отличий, но она привлекала красотой и необычностью.

Одежда девушек не отличалась от одежды замужних женщин, разница была лишь в прическе и форме головного убора. По Георги, девушки заплетали косы, по Туманскому, они носили волосы распущенными, подрезая их спереди челкой. Поздние сведения говорят о том, что косу девушки распускали лишь после сватовства и до дня венчания. По данным XVIII века, нижнелужские ижорки, выходя замуж, подобно водским женщинам, брили голову до рождения первого ребенка и лишь потом опять отращивали волосы.

Прежде всего, мы расскажем о женской ижорской одежде 18 века. Одежда подобного типа сохранялась у хэваских ижор в деревнях по берегам реки Коваши до начала 20 века. Такая одежда носит название «комплекс с ааннуа».

Комплекс с «ааннуа»

Основным элементом нательной одежды была холщовая рубаха «рятсиня» сложного покроя, скреплявшаяся у ворота фибулой - «большою серебреною овального образа пряжкой... иногда вызолоченною, осыпанною каменьями или жемчугом». Подобные пряжки дожили до начала XX века, но в несколько упрощенном виде. Рубахи были необычайно богато украшены сложным тканым орнаментом и вышивкой. Не случайно Георги писал, что «женская одежда нарочито еще и суетна», и на «отделку такой рубахи требуется времени не менее чем как недели четыре».

Поверх рубахи надевали очень своеобразную одежду в виде двух полотнищ, каждое из которых напоминало передник на одной лямке. Надевались они так: на правое плечо накидывалась лямка и весь левый бок оказывался закрытым узким полотнищем «хурстут» из поперечнополосатой шерсти с полоской из разноцветных лоскутов внизу. На левое плечо крестообразно с «хурстут» одевалась лямка другого, более широкого полотнища, закрывавшего правый бок и называвшегося «ааннуа». «Ааннуа» должно было быть только черного или синего цвета; в будничном варианте оно не украшалось, а в праздничном - вышивалось шелком и бисером, отчего становилось очень тяжелым. Поверх «ааннуа» одевали передник «полле», тканный из шелка или шерсти и украшенный пятью одинаковыми рядами бисера, а шестой его ряд, шире первых в 5 раз, был вышит сложным узором из жемчуга и имел внизу привески из «змеиных голов».

Туманский также сообщает и об одной из древнейших частей ижорской женской одежды - «спинном поясе», близком по форме и местоположению набедренникам некоторых финно-угорских народов (особенно - восточнофинских, например мордвы). Такие украшения имели важное магическое значение. Ижорский «спинной пояс» представлял собой носимую сзади широкую полосу сукна с подвешенными «змеиными головами», украшенную прекрасными узорами из разноцветного бисера, золотым и серебряным позументом и двумя полосами из раковин каури. Крепился он ремешком, который завязывался спереди. Поверх три раза опоясывались кожаным поясом с оловянными бляшками, весом более килограмма.

У замужних ижорских женщин прическа была очень сложной, волосы делились на три части: одна часть закручивалась на затылке в пучок, а две косы у висков держались при помощи «сюккяре» - плотно прилегающего жгута из холста и ваты. Все три пучка покрывались полотенчатым головным убором «саппано». Он держался на голове с помощью завязок и не снимался ни днем, ни ночью, что являлось причиной многочисленных жалоб в свадебных песнях. «Саппано» был очень красивым и нарядным головным убором: прилегающая ко лбу часть состояла из двух полос, сотканных из шелка или шерсти, одна - красного или синего цвета с золотым позументом по краю, другая - вышитая сложными разноцветными узорами. Сзади спускался на спину длинный конец «пурста», который подвязывался тесьмой за головой, проходил под ожерельями и поясом и доходил до пят. Посредине этого длинного «хвоста» шла полоса, вышитая великолепными разноцветными узорами с золотой нитью и блестками и обшитая лентами и кусками красной и желтой ткани.

В ушах ижорки носили небольшие серьги, к которым подвешивались другие, собственно ижорские - «таллукар» - в виде несомкнутого кольца с двумя посеребренными ножками-прутиками внизу. Эти ножки украшались посредине большими камнями. К кольцам «таллукар» крепилось до десяти лент, полукружием спускавшихся по спине. На шею надевали множество ожерелий: у самой шеи - несколько ниток жемчуга, пониже - до двадцати ниток различных бус, затем на ожерелье из драгоценных камней подвешивали один или несколько крестов (эти бусы необходимо было носить всегда). А прямо до пояса опускались нитки «разноцветных каменьев» и три нитки белых «змеиных голов» (змеиными головами или ужовками назывались раковины каури - излюбленное украшение многих финнл-угорских народов; родом раковины каури - из вод Индийского океана и трудно себе представить, какими длинными и сложными путями они проникали на эти балтийские берега).

На ноги ижорские женщины надевали красные обмотки «риват», закрепляя их черными оборами, сверху - узорчатые шерстяные чулки «суккат», а поверх - короткие холстяные чулки «ратит», подвязываемые узкими красными оборами. Ходили ижорки, по свидетельству Туманского, в «кожаных босовиках без ушек», имевших «вместо пряжек рисованные или золотом набивные узоры», прошитые блестками, каблуки подбивались медными скобками.

Одежда этого типа довольно долго сохранялась в ижорских деревнях по берегам реки Хэваа (Коваши). Правда, поверх традиционной рубахи надевали уже только «ааннуа». Я сама слышала рассказы бабушек, как в своем детстве, которое пришлось на 1910-е годы, они всречали двух старушек, всегда ходивших в церковь в старинных вышитых одеждах. При этом они громко говорили, что они - последние «ингеройсет». Не их ли мы видим на фотографии, сделанной в 1911 году финским исследователем Самули Паулахарью?

Комплекс с «хурстод»

Другой комплекс женской одежды известен нам из нижнелужских и сойкинских деревень второй половины XIX века, хотя имел распространение и в более ранние времена. Он включает в себя рубаху, «хурстод», пояс, «каатарид» и «сапано».

Рубаха «отистовапайта» сложного старинного покроя и близка рубахе хэваских ижор. Рубаха имеет прямоугольную форму. Верхняя ее часть состоит из трех полотнищ, перекинутых через плечи. Причем среднее полотнище делается из простого холста и имеет разрез для шеи. А два боковых - из узорчатого, тканого с употреблением четырех нитченок.. Узор тканья состоит из мелких вытянутых ромбов. Переднее центральное полотнище всего покрыто сложной вышивкой ромбами черными, красными и, иногда, желтыми нитями и называется «ринтамус» или «перенитса», слева от которой делается разрез. Края разреза раньше скреплялись круглой пряжкой «солки», а позднее - петлей и пуговицей. Заднее полотнище украшено вышикой лишь по краям. Рукав кроится следующим образом: от полотнища холста с одной стороны отрезается клин и пришивается к противоположной стороне полотнища; полученный кусок складывается пополам, сшивается и основанием рукава пришивается к боковому полотнищу рубахи. На рукава в верхней их части нашивается по полосе вышитого холста. Узкая полоска вышивки имеется также на обшлагах. Нижняя часть рубахи называется «миехуста» и шьется из трех полотнищ, из которых два делаются из более грубого полотна, а третье, боковое (его было видно из-под надеваемого поверх рубахи «хурстод») - из тонкого, украшенного по подолу вышивкой.

Поверх рубахи надевают особую поясную одежду «хурстод». Эту часть одежды на нижней Луге также называют «хурстуксет», а на Сойкинском полуострове - «пайда». У нее необычный покрой и старинная техника тканья. «Хурстод» состоит из трех сшитых кусков. Переднее и заднее полотнища в верхней своей части делались из синей полушерстяной материи с пришитыми снизу белыми вышитыми полотняными подолами. Боковое же полотнище, расширяющееся книзу, шилось из белого домотканого полотна и также вышивалось. Необычна была ткань первого и второго полотнища: холщовая основа и шерстяные нити утка создают взаимно выступающие узоры из ромбов и свастик. Кроме того, на лицевой стороне ткани узоры свастик. Образуемые нитями основы, зашиты желтыми и красными шерстяными нитями. «Хурстод» крепилось на поясе при помощи завязок так, что боковое полотнище приходилось с левой стороны, правый же бок оставался открытым.

Всегда поверх «хурстод» надевали 2 особые подвески «каатерид», спускавшиеся сзади с пояса. Каждое из них делали из прямоугольного узкого синего шерстяного полотнища шириной 13-15см и длиной до 60 см, на которое пришивали 5-6 горизотально расположенных друг над другом кусков красной шерстяной ткани. К верхнему краю красных кусков пришивали по бисерной решетке, к которой крепили круглые медные бляшки. К самой верхней решетке (а, иногда, и к низу кааттерид прикреплялись раковины каури. Со внутренней стороны пришивается металлический бубенчик. В верхней части подвесок, во всю их ширину пришиваются петли из вышитого холста. Сквозь них продевается шерстяной пояс, на котором и подвешиваются каатерид.

С правой стороны через пояс перекидывается полотенце, украшенное на обоих концах кружевом или бахромой, прошивками и рядами вышивки, Узоры самые разнообразные - и странные антропоморфные фигуры, и двуглавые кони, и всадники, и деревья, и загадочные геометрические фигуры. Вышивали почти всегда шерстяными нитями красного цвета или разноцветными, применяя самый распространенный у ижор двусторонний шов (иногда такую технику вышивки называют «росписью»).

На голову надевали невероятно красивый полотенчатый убор «сапано». Цветной рисунок этого убора можно увидеть на странице с цветными иллюстрациями. Несмотря на сходство названия с «саппано» у хэваских ижор, конструктивно это совсем иной убор. Он представлял собой два сшитых прямоугольных куска белой льняной ткани: узкий прямоугольник «отсаллинен» («налобный») и более широкий «хянтя» («хвост»). Оба куска украшались богатешей разноцветной вышивкой шерстяными нитями и в технике двустороннего шва, и крестом, и настилом. Вышивка была геометрической, но на конце «хянтя» и по переднему краю «отсаллинен» обязательно вышивались петухи. На Сойкинском полуострове носили еще и другой головной убор «куккели», чем-то похожий на «сапано», тоже красиво вышитый, но со специально скроенным углублением для головы. Еще в конце 19 века его можно было встретить у пожилых женщин.

Сарафанный комплекс

Третий комплекс женской ижорской одежды тоже имел распространение у ижор в деревнях нижнего течения Луги и на Сойкинском полуострове, но, по ряду признаков, он не столь древний, как два предыдущих. Судя по всему, он стал использоваться с середины 19 века. Состоял он рубахи, сарафана, передника, поясного полотенца и головного полотенчатого убора.

Рубаха «пайта» шилась из белой льняной ткани полотняного переплетения. По покрою, рубаха была составная, с прямыми поликами, с квадратным присборенным воротом. К концу 19 века рукава были короткие, пышные, зачастую с воланом, а ранее - широкие, зауживающиеся к запястью. На поликах, оплечьях, вдоль разреза ворота и на манжетах-воланах рубаха украшалась вышивкой красными, синими, зелеными, желтыми и белыми шерстяными нитями. Иногда еще на полики нашивались красные прошивки. Орнамент вышивки мог быть самым разнообразным: женские стилизованные фигуры, птицы с пышными хвостами, розетки, ромбы. Зигзагообразные линии и многое другое. Вышивка делалась и двусторонним швом, и крестом, и настилом по перевити. Использовалось для украшения воланов и кружево, связанное крючком.

Поверх такой рубахи надевался сарафан «крассикке» сшитый из домотканой льняной или толстой шерстяной ткани черного или темносинего цвета. Сарафан косоклинный сзади на сборках, с передним швом, на который нашиты пуговицы. Праздничный сарафан украшался на лямках тесьмой, по верхнему краю и спереди - покупными ткаными или шелковыми лентами с растительным или геометрическим узором, а по подолу двумя красными лентами, или полосой кумача и фиолетовой и зеленой тесьмой. Носили и другой сарафан «синекки» из льняной ткани, окрашенной в синий цвет. Позднее появился прямой сарафан, его шили уже из покуаных тканей.

Поверх сарафана надевали передник «полле». Обычно он был изготовлен из белой льняной ткани и украшен полосами вышивки, разделенными прошивками кумача. Геометрическая вышивка выполнялась двусторонним швом шерстяными нитями красного, желтого, зеленого и синего цвета. По низу такого передника пришивалась полоса кружев или шла бахрома.

Костюм дополнялся одним или двумя полотенцами «ваарникке», которые сложенные почти пополам (так, чтобы был виден вышитый конец нижней половины полотенца) подвешивались по бокам к поясу. Иногда полотенца были длинными, до 250 см длиной при ширине 30-35 см, их оборачивали вокруг пояса, а концы свешивали сбоку друг над другом. Концы полотенец украшали полосами вышивки разноцветными (а иногда и только красными) шерстяными нитями, прошивками красного, реже синего цвета. По узким краям подшивали вязаное крючком белое кружево или делали простую бахрому.

На голову надевали «сапано», такой же, как и в комплексе с «хурстод».

К началу 20 века старинные одежды почти вышли из употребления. Стал популярен комплекс с прямым сарафаном и так называемой «кисельной» рубашкой. У такой рубахи отсутствуют полики и рукава непосредственно пришиваются к вороту. Шились они из тонких покупных материй - батиста или кисеи. К рукавам такой рубахи пришивалось широкое кружево, а сам рукав подхватывался у локтя бантом из цветной шелковой ленты. На шею, по вороту, надевался кружевной воротник «блойка» с нашитой на него лентой-плиссе. Передник тоже шился из белой покупной тонкой ткани. На голову надевали «колбочку» или «наколку», которые шились из покупных тканей самых разных цветов.

Детали традиционной ижорской одежды дожили и до XX века, они сохранились в свадебной одежде, получив новое, магическое значение. Еще в начале века на молодую надевали старинный головной убор «саппано», позже сменили его на повойник; под свадебный сарафан надевали описанный выше «хурстут» -- полотнище на одной лямке. Считалось, что это принесет невесте счастье.

К 1920-м годам сарафаны вышли из употребления, их можно было видеть только у пожилых женщин. Среднее поколение носило кофту-распашонку и широкую юбку в сборку. Молодежь уже ходила исключительно в городских платьях. Старинные одежды лежали в сундуках и порой зимой одевались молодыми для святочного ряжения - в них «ходили в чудо».

Поселения и жилище

Деревни

Еще в XVIII веке был ясно и коротко определен основной принцип выбора ижорами мест поселений: они любят жить при озерах и реках и на взгорьях. Здесь не встретишь однообразия русских поселений Ижорского плато и скученности водских деревень. Многие ижорские деревни расположены были поистине в величественных ландшафтах на склонах больших возвышенностей Сойкинского и Курголовского полуостровов, когда ничто не ограничивает взгляд и видно, как небо смыкается с морем. Часто ижорские деревни широко раскидывались по берегу Финского залива, рек и озер.

Ижорские деревни спланированы были довольно правильно: дома стояли ровными рядами по обеим сторонам широкой улицы.

Дома и постройки

Основные постройки у ижор известны только в позднем их варианте и сходны с русскими избами этих районов. На Сойкинском полуострове и на реке Коваши у ижор даже в 1920-е годы сохранялись курные (т. е. топившиеся по-черному) избы с печами без колпака, подвесным котлом и красиво изогнутой деревянной лежанкой старинной конструкции.

В некоторых деревнях Сойкинского полуострова еще можно увидеть и старые дома и бани, покрытые крышами из щепы. Лучину длиной 38040 см и шириной 5-8 см делали местные мастера вручную. Чаще всего эти занимались старики. В день можно было сделать от 3 до 4 тысяч штук, а служила такая крыша 60 лет!

В прежние времена крыши крыли и соломой. Сделать это мог любой хозяин, лишь бы удалось дешево прикупить солому. Необычность соломенной кровли придавал ряд парных жердей, перекрещивающихся на коньке. Эти жерди прижимали верхнюю часть кровли к стропилам, чтобы ее не снесло сильными морскими ветрами. А их верхние концы, перекрещенные над гребнем крыши, были оформлены в виде птичьих голов и носили название «харакат» (т. е. «сороки»). Вечерами на фоне приморских закатов ряды парных птичьих голов с тонкими вытянутыми «шеями» четко вырисовывались над каждым домом. Это производило небывалое волшебное впечатление, казалось, что вокруг не простая бедная дереня, а магический забытый мир. До наших дней подобные дома не сохранились.

Потемневшие от времени бревенчатые избы с маленькими низкими оконцами почти всегда украшались оконными наличниками с резной верхней и нижней частью и со ставнями, украшенными простым, но запоминающимся рисунком.

Приемы резьбы были несложными, чаще применяли углубленную резьбу, реже - прорезную. Но в каждое окно мастер вносил что-то свое, и в деревне было не отыскать домов с одинаковыми наличниками. Верх и низ наличника почти всегда раскрашивали красной, голубовато-синей, изумрудно-зеленой, желтой, белой и ярко-синей краской. Это было удивительное по выразительности сочетание сумрачных темных изб с нависающими низкими крышами и небольших фрагментов яркой сияющей разноцветной росписи! Как будто дома отражали саму суть жизни, где посреди безрадостных дней тяжелого труда лишений ярко вспыхивали короткие праздники.

К сожалению, искусство резного и живописного орнамента, так украшавшего избы, уже в1920-х годах стало приходить в упадок.

Внутри ижорских домов была аскетичная простота. Главное место занимала печь, топившаяся по-черному. Ее часто ставили на деревянном подпечьи из массивных брусьев с резными концами. Сбоку располагалась лежанка, где место для лежания было расширено очень толстой доской, имеющий для удобства загиб у изголовья. В подпечьи делались резные отверстия. Деревянные детали черных печей, украшенные изящной резьбой, черный от копоти, маслянисто блестевший потолок и удивительная чистота в ижорском доме производили на исследователей чарующее, сказочное впечатление. Оно усиливалось ручками дверей, вешалками для одежды, сделанными из кривых стволов и сучковатых еловых, сосновых и можжевеловых ветвей. Но особенно красив был дом в дни свадеб, когда и окна, и печь, и всевозможные крючки украшались полотенцами невероятной красоты, вышитыми самой невестой.

Ижорская крестьянская мебель была проста, делали ее деревенские мастера, либо сам хозяин брал в руки топор да нехитрый плотницкий инструмент в свободные штормовые дни. Стол, боковая и задняя скамья, шкафчик для посуды, вечная колыбель, деревянные диваны - вот и все, что было нужно для незаметно тянущейся жизни. Но о диванах стоит сказать особо, уж очень необычны они были эти раздвижные диванчики на шести ножках. На ночь сиденье снималось, ящик, куда днем складывалось одеяло да матрас, раздвигался и получалась широкая кровать на двоих. Такие диваны еще в довоенное время были почти в каждом сойкинском доме.