История культуры народов Ленинградской области

А вот привычных нашему глазу шкафов еще недавно не было: вместо них вся одежда, да и приданое складывались в большие деревянные кадки «пуйне». Это было так удобно. Попробуйте-ка в пожар спасти все накопленное за свою, да еще родительскую жизнь богатство, если оно уложено в неподъемный огромный тяжелый сундук! А кадку можно было наклонить и ловко выкатить на двор. И приданое легко «катилось» из дома на женихову повозку!

Обилие камня на ижорских землях позволило возводить каменные постройки. На Сойкинском полуострове и в низовьях Луги очень много дворов было выстроено из крупных валунов на известковом растворе. Значительная величина таких стен и внушительные размеры камней производили впечатление настоящих крепостей. И в то же время такие дворы удивительно красивы: камни подбирались различных оттенков (может, и не случайно). Как великолепно смотрелось сочетание красноватого, серого, зеленоватого цвета цельных и расколотых валунов и почти белого известкового раствора, в который для красоты еще были вкраплены куски гранита темного цвета! Дикость камня подчеркивалась красным кирпичом, обрамлявшим окна, двери и ворота и соломенной крышей, покрытой зеленым мхом. Кое-где такие дворы сохранились до наших дней.

На каждой вещи на дворе, на орудиях труда, на лодке, на рыболовных снастях, хозяин дома непременно ставил знак собственности «талон меркки». У каждого хозяина был свой знак, и не было в деревне двух одинаковых. При передаче хозяйства старшему сыну, передавался в его ведение и старый знак. А другим сыновьям прихоилось придумывать свой, новый. Такие знаки издавна использовались и как личная подпись на документах. Сохранились в шведских государственных архивах бумаги XVII века, где гусиным пером, с брызгами от сильного крестьяноского нажима, поставлены как будто бы буквы загадочного непонятного алфавита. Это и была своеобразная «хозяйственная» письменность, где за причудливо надломленными линиями вставало лицо хозяина, его семья, его двор, его нехитрое добро.

Основные занятия и промыслы

Хотя в исторических документах XV--XVIII веков упоминается земледелие у ижор, все же малоплодородные земли по берегам Финского залива, где жила значительная часть ижорского населения, не могли прокормить людей. Главным занятием прибрежных жителей стало рыболовство. Писцовые книги начала XVI века отмечают в упомянутых погостах рыболовство, «положенное в оброки», а в списке податей часто значится рыба - «курва» (так называли корюшку). Основными способами ловли тогда были тони и заколы. В XX веке промысел корюшки и салаки оставался у ижор главным средством существования. Рыбной ловлей занимались в основном поздней осенью и зимой. На лед шли не только мужчины, но и женщины начиная с 15-16 лет. В море ловили рыбу и мережами, но чаще - неводом.

Для подледной ловли неводом собиралась артель, человек в 12, и уходила на несколько недель в море. Там на льду жили в небольших дощатых «будках», привозимых с собой на полозьях или в «салашиках» из жердей и брезента. В будке для спанья делались деревянные нары, а в центре ставили железный котел с песком, где разводили огонь. Изредка снималось жилье у финнов на островах Сейскари, Лавансаари и др. Зимний лов был тяжел и опасен, подрывалось здоровье рыбаков, гибли десятки людей. Анастасия Филимонова из прибрежной деревни Колгомпяя пела:

Oi kuin katsoin merroisen pддlle - Ой, как посмотрю на море -

Niiku suuren surman pддlle. Как на смерть смотрю большую.

Meroi miulta meehen otti Мужа у меня море взяло,

Aalto aivonon poijaisen, Волна - единственного сына,

Aalto aivonon poijaisen, Волна - единственного сына,

Kylmд jдrvi kyntдjдisen. Пахаря - холодное озера.

Рыбу использовали и для себя, чаще ее сушили впрок. А на продажу шла замороженная зимняя рыба - салака, корюшка и прочая мелочь. Ее продавали дешево скупщикам прямо на льду или на берегу, припасая ее до продажи в вырытых в снегу ямах. Крупную же рыбу, судака и щуку, обычно рыбаки сами возили в Петербург в больших бочках со льдом.

Летом в море выходили не небольших баркасах, весельных и парусных лодках.

Сети делали раньше из льна, а подборы из конопли. Лишь позже, с начала ХХ века сети стали плести из покупной нити. Порой девочки уже с 5 лет вязали сети. На каждый день им давалось задание связать кусок сети от отметки, сделанной углем на уже законченной части сети. Было обычным делом, когда на зимних посиделках старинные песни и веселый смех сопровождались быстрыми взмахами девичьих рук и мягким шелестом готовых сетей. Делом же мужчин было закоптить готовые сети, как это делали поколения до них, а с конца XIX века - покрасить связанное полотно.

В деревнях, отдаленных от моря, рыбу ловили в местных реках и озерах. Чаще всего для ловли ставили заколы, сети, использовали мережи из сетевого полотна, натянутого на прутяные обручи, реже ставили верши из прутьев. А кое-где сохранялись древнейшие способы ловли острогой, глушение рыбы колотушкой через лед. На крючок рыбу ловили редко. На реке Луге издавна занимались ловлей миноги, для чего применяли небольшие, сделанные из лучины мережи, которые крепили рядами на длинные веревки. Такие «мерды» следовало осматривать по нескольку раз за день и переставлять выше или глубже, смотря где, на какой глубине идет минога. В некотроых прилужских деревнях для миноги имели специальные коптильни. До сих пор часто местные мужики приговаривают: «Есть в жизни два сладких дня: когда женишься, да когда минога по Луге приходит».

Из-за малоплодородных земель, особенно в западных и прибрежных районах, земледелие было развито сравнительно слабо. Еще Георги в 18 веке писал «ижорцы… с давних времен упражняются в землепашестве. Хозяйство их не походит прямо ни на русское, ни на финское, но хуже того и другого… хотя земли за ними много, однако мало пашут да и скотоводство их неважно». Старинное подсечное земледелие кое-где сохранялось даже в конце 19 века!

Сеяли ячмень, рожь и овес, пшеницу - редко. Хлеба было мало, в какой деревне не расспросишь про хлеб, везде один ответ: «Хлеба хватало до рождества…», «до весны едва дотягивали…», «а ели хлеб раз в неделю…». Издавна сажали и репу, но в XIX веке появился картофель, Называли его «munat» («яйца») или «maamunat» («земляные яйца»), реже - «maaomenat» («земляные яблоки»), и уже к середине XIX века он вытеснил репу.

Повсеместно сажали капусту, при этом долго использовали «кютицу» - прикрывали хворост дерном и сжигали на участке земли, так как полагали, что капуста может расти только на зольной земле.

Еще в XX веке в прилужских деревнях занимались и лесосплавом. Гнали лес издалека, из Осьмина. А на ижор ложилась самая тяжелая часть работы: нужно было баграми перегнать бревна из реки Луги в извилистую Россонь, а затем - к усть-нарвским лесопильным заводам. Занимались сплавом и по реке Систе, и по реке Коваши, и по Мге. Многие ижоры были дровосеками, а хозяева побогаче имели двухмачтовые парусники, «лайбы», на которых доставляли дрова в Петербург. На этих же лайбах в город везли гравий и дикий камень. Сами суда чаще всего строили на Курголовском полуострове.

В XIX веке в жизни ижор большую роль стали играть отхожие промыслы. В то время из западных ижорских деревень в город идти на заработки не решались - совсем не знали русский язык. Мальчики уходили в подпаски, девушки батрачили на известных в Петербургской губернии огородах под Копорьем.

Население восточных ижорских деревень лучше знало русский язык и искало работу в Петербурге: мужчины уходили на фабрики и в мастерские, девушки шли в няньки и горничные. Многие ижоры в зимнее время отправлялись в Петербург поработать извозчиками. Богатые крестьяне для этих целей специально держали пару лошадей и выездные сани. Особенно выгодно было возить петербуржцев на масленичной неделе, когда за одну поездку на бешено мчащихся санях платили по 5 копеек. Устраивались ижоры извозчиками и в Кронштадт - там было легко работать, не нужно было знать запутанных столичных улиц.

Издавна в ижорских деревнях развивалась торговля, или, по-местному, «маклачество». Для продажи в Петербурге мелкие скупщики перекупали рыбу, ягоды, грибы.

В деревне Большое Стремление изготовляли гончарную посуду. Делали все, что только нужно было в крестьянском доме: от огромных опарных горшков до небольших маленьких горшочков, миски, кувшины, чайники, сахарницы, умывальники. Их для красоты и прочности украшали чаще желтой, реже коричневой поливой (для этого по дегтярной обмазке обсыпали горшок порошком окиси свинца и обжигали).

Удавалась и белая посуда, столь похожая на очень дорогую городскую, фарфоровую. Именно ее часто грузили на парусные лайбы и увозили через залив на ярмарки в Финляндию (порой вместе с посудой увозили финны к себе и хозяйственных ижорских невест!). Пожилые женщины делали и глиняные игрушки - то всадника на коне в военном мундире и шляпе, то просто коня с массивной грудью и четырьмя короткими ножками.

Среди ижор было немало прекрасных плотников, быстро и аккуратно рубивших прочные дома. Могли они сделать и резные оконные наличники «лишникат», и круглую сосновую кадку для хранения приданого на ножках, с круглой крышкой - такую кадку всегда украшали рядами врезанных кружков, и незамысловатые прялки, и вальки для белья, и всякую другую утварь. Могли, когда просила душа, вырубить топором из еще сырой березы кантеле, покрасить его в настоящий «мужской» цвет - черный, натянуть струны из конского волоса, а в начале ХХ века и из срезанного тайком медного телеграфного провода.

Во многих деревнях ткали полотно и яркие половики, плели из прутьев корзины, а из разрезанного соснового корня домашнюю утварь. Сейчас почти все ремесла забыты. Только кое-где достают еще бабушки с чердаков крестьянские ткацкие станки «кросны», да ткут по заказу половики. И здесь рыболовный промысел напоминает о себе - в качестве утка берут разрезанные на длинные полосы капроновые сети. И красятся сети хорошо, и половики выходят «вечными», и кажется, что в бахроме резаных сетей видится море

Ижорский язык

Ижорский язык принадлежит к северной группе прибалтийско-финских языков, а сам он делится на четыре диалекта: сойкинский, хэваский, нижнелужский и оредежский.

Еще совсем недавно нижнелужский диалект ижорского языка можно было услышать в низовьях Луги - в деревнях Орлы (Котко), Кейкино (Хаавико), Краколье (Йоэнперя) и на Кургальском полуострове - в деревне Липово (Пярспяя). На сойкинском диалекте до сих пор говорят на Сойкинском полуострове (по-ижорски - Сойккола). Несколько лет назад ижорская речь звучала в некоторых деревнях по реке Коваши (Хэваа), Отдельные лица, знающие этот язык, встречаются и в других деревнях.

Оредежский диалект уже вышел из употребления, но когда-то на нем говорили жители ижорских деревень по берегам реки Оредеж - Тарасино, Нестерково, Озерешно, Вотцкое, Ольховец, Чаща и Новинка, где последние записи ижорского языка были сделаны в 1950-е годы.

Диалект ижор, населявших земли к северу от Невы, остался неисследованным. Хотя есть обширнейшие материалы именно по этому диалекту - сохранились фольклорные записи, сделанные финскими исследователями при собирании рун и песен в северной Ингерманландии у многих народных певцов, таких, как, например, Ларин Параске и Онтропо Мельников. Конечно, язык рун - особый язык, в нем много древних черт и слов, исчезнувших в живом разговорном языке, но представить себе особенности этого ушедшего диалекта - можно. Современные потомки северных ижор называют себя русскими или финнами, а свой язык, сходный с говорами ингерманландских финнов, живущих там же, - финским.

Первые сведения об ижорском языке собрал Ф. Туманский в 1789 году и представил в виде 449 слов «ямского наречия» в своем рукописном словаре. Списки ижорских слов были опубликованы и в XVIII веке в связи с составлением словаря Палласа. Но лишь в 1885 году финский ученый В. Поркка опубликовал первое специальное исследование языка ижор.

Имеются монографии о говоре на реке Россонъ, который относится к нижнелужскому диалекту (Ю.Мягисте), и о сойкинском диалекте (А.Савиярви). П.Аристэ издал сборник текстов на сойкинском и оредежском диалектах с лингвистическими комментариями. Исследования А.Лаанеста, лингвогеографические и посвященные исторической фонетике и морфологии, основаны на материале всех сохранившихся к середине XX века ижорских диалектов. Издал А.Лаанест и словарь ковашского диалекта. Составленный финским исследователем Р.Е.Нирви словарь ижорского языка содержит богатый материал по сойкинскому диалекту, но лишь в малой мере отражает другие диалекты.

Есть в ижорском языке заимствованные русские слова и русские фонетические явления, но сам русский язык среди ижоры был мало распространен. Даже в 1927 году исследователи отмечали сравнительно плохое знание ижорами русского языка, несмотря на то, что почти все население издавна было обращено в православие и носило русские фамилии, имена и отчества. (Любопытно, что еще в 1920-е годы ижоры не сохраняли отцовскую фамилию, обычно производную от имен собственных, а носили фамилию по имени деда. Например, у Владимира Игнатьевича Петрова сын был Иван Владимирович Игнатьев, а внук - Василий Иванович Владимиров).

Мужчины, которые в 20-х годах часто ездили в Ленинград с салакой и корюшкой, как правило, могли говорить по-русски, женщины знали русский язык слабо, а пожилые люди совсем не понимали русской речи.

В 1930-х годах была создана ижорская письменность на основе латинского алфавита и была сделана попытка ввести образование на ижорском языке в начальных школах. Для этого финским кооперативным издательством «Кирья» было издано 25 учебников по грамматике и чтению, математике и природоведению на ижорском языке. В создании литературного языка большая заслуга принадлежит В.И.Юнусу. В течение нескольких лет ижорские дети учились в начальной школе на родном языке, однако в начале 1938 года обучение было прекращено, ижорские книги уничтожены, национальная интеллигенция репрессирована. Сам Юнус был арестован и через 10 дней расстрелян в НКВД. На протяжении ряда лет официальная пропаганда утверждала, что ижорская молодежь не хотела учиться на своем языке, предпочитая получать образование на русском языке, так как родной язык потерял свое практическое значение.

В настоящее время ижорский язык еще употребляется в среде пожилых людей, среднее поколение помнит отдельные слова. Молодежь, за редчайшим исключением, ижорского языка не знает. Многие ижоры называют себя русскими, не употребляя старые самоназвания. А еще совсем недавно население деревень по реке Коваши называло себя «ингеройсет», жители Сойкинского полуострова - «инкерикот» или «сойкколайсет». Некоторые старики именовали себя «карьялайсет» (карелы), что говорит о притоке населения с карельской территории. Трудно сказать, было ли в древности у ижор общее самосознание, и каким оно было. Летописи называют их «ижорой», «ижорянами», западноевропейские источники - «инграми».

Носители ижорского языка в наши дни называют свой язык iћorin keel. В нижнем течении реки Луга известно название таа kеeli («язык земли»), которым пользуется и проживающая по-соседству водь.

По ижорской топонимии специальных исследований не проводилось. Во многих названиях деревень присутствуют апеллятивы общеприбалтийского-финского происхождения: Metsдkylд - 'лесная деревня',Mдttдhд (Mдtдs) - 'холм', Savimдgi - 'глиняная гора', Haavikko - 'осиновая роща'. Употребляются суффиксы -la/-lд, -ove,- isi - Hamala, Reppoila, Tцnttцlд, Saarove, Logove, Murdove, Tarinaisi, Lenttiisi.

Антропонимы имеют русское происхождение. Используются варианты личных имен, приспособленные к особенностям ижорского языка, часто к ним присоединяется уменшительный суффикс -oi: Maaroi (Мария),Mikoi (Михаил), Katoi (Катя), Petoi (Петя), Siloi (Сильвестр), Ogru (Агриппина).

Ингерманладские финны

Ингерманландские финны (самоназвание - suomalaisia) - одна из групп финноязычного населения, издавна проживающая в центральных, северных и западных районах Ленинградской области и на территории современного Санкт-Петербурга.

Ингерманландские финны появились на этой земле после Столбовского мира 1617 года, когда земли между реками Наровой и Лавой были переданы шведам и получили название «Ингерманландия». На земли, заброшенные в результате войн, эпидемий и голода, стали переселяться финские крестьяне сначала с юго-запада Карельского перешейка (в основном, из прихода Эуряпяя) - они получили название эурямёйсет (дyrдmцiset). После войны 1656-1658 гг. значительный приток новых финских поселенцев происходил из восточных районов Финляндии, из Уусимаа и более отдаленных мест - эти крестьяне позднее стали называться савакот (savakot). В итоге к концу XVII века численность финнов в Ингерманландии достигла 45 тысяч человек - примерно 70 % всего населения края.

Земли Ингерманландии вернулись России по Ништадтскому договору 1721 г., но финские крестьяне в Финляндию не ушли и связали свое будущее с Россией. Финское население края сохранило свою лютеранскую веру и в Ингерманландии действовали лютеранские церкви со службой на финском языке. К началу ХХ века в губернии было 32 сельских финских прихода. Церковь создавала школы с преподаванием на финском языке - к началу XX века их было 229. Учителей готовила Колпанская педагогическая семинария (1863-1919 гг.). И именно из школьных учителей и пасторов стала складываться ингерманландская интеллигенция. Первая местная финская газета была основана в 1870 г.

После октябрьского переворота 1917 года, внесшего раскол во многие ингерманландские семьи, наступил период «национального строительства». В 1920-1930-е годы на территории Ленинградской области существовали национальные финские сельские советы и Куйвазовский национальный район. Издавались газеты на финском языке, существовало свое издательство, театр, музей, в Ленинграде даже велось радиовещание на финском языке. Работали финские школы, техникумы, отделения институтов.

Много обещавшая «ленинская национальная политика» обернулась крахом. «Кулацкие чистки» в 1930-31 годах, «санации» приграничных деревень в 1934-1936 годах привели к высылке из Ингерманландии десятков тысяч финнов. В 1937-1938 годах начались массовые репрессии: финские национальные сельсоветы и район были упразднены, обучение во всех финских школах Ингерманландии было переведено на русский язык, закрыты все очаги национальной культуры и все финские лютеранские церкви. Финские учителя, пасторы, деятели культуры были арестованы, большинство расстреляны.

Новые беды ингерманландским финнам принесла война. Более 62 тысяч финнов остались на оккупированной немцами территории и были выселены в Финляндию в качестве рабочей силы. Более 30 тысяч финнов, оказавшихся в кольце блокады, в марте 1942 г. были вывезены на побережье Ледовитого океана. В 1944 году 55 тысяч ингерманландских финнов вернулись из Финляндии в СССР, но поселиться в родных местах им было запрещено.

В итоге немногочисленный народ рассеялся на просторах Евразии от Колымы до Швеции. Ныне ингерманландские финны проживают, кроме Ингерманландии, в Карелии, различных областях России, в Эстонии, Швеции. Начиная с 1990 года примерно 20 тысяч ингерманландских финнов эмигрировали в Финляндию.

Если по переписи 1926 года финнов в Ингерманландии насчитывалось около 125 тысяч человек, к 2002 году их численность в Ленинградской области упала до 8 тысяч, и в Санкт-Петербурге ныне проживает 4 тысячи ингерманландских финнов.

Этнографические группы

Ингерманландские финны до начала ХХ века сохраняли подразделение на две группы: эурямёйсет(дyrдmцiset, дgrдmцiset) и савакот (savakot). Финны-эурямёйсет по происхождению - карелы и являются выходцами из старинного финского прихода Эуряпяя (Дyrдpдд), который находился в западной части Карельского перешейка (современный Выборгский район Ленинградской области). Вторая группа, финны-савакот, получила свое название от восточно-финской земли Саво. Но изучение потоков миграции ясно показало, что, хотя переселение и шло в основном из восточных районов Финляндии, но переселялись также жители из окрестностей р. Кюми, относящейся к Уусимаа, и из более отдаленных мест. Таким образом, савакот - это понятие собирательное, которым называли всех переселенцев, перебравшихся в Ингерманландию из более отдаленных частей страны, чем приход Эуряпяя.

Различия между этими двумя группами ингерманландских финнов были значительны. Эурямёйсет, как переселенцы из ближайших местностей Финляндии, полагали себя коренными местными жителями, а савакот - пришлыми. Эурямёйсет признавали себя хранителями старых традиций, полагая, что «унаследованное от отцов свято: простые обычаи, язык, одежда». Поэтому у них дольше сохранялась и старинная одежда, и архаичный «калевальский» фольклор, и игра на традиционном музыкальном инструменте «кантеле», обычаи и гадания. В некоторых районах проживания эурямёйсет особенно долго бытовали старинные избы, топившиеся по-черному. Вплоть до начала ХХ века финны-эурямёсет придерживались старинных свадебных обрядов, более того, они воздерживались от браков с савакот. По материалам конца XIX века, когда девушка все же выходила замуж за мужчину-савакот, она учила своих детей, что они должны искать себе в будущем пару среди эурямёйсет. Савакот, по их мнению, были слишком склонны к восприятию новшеств и, что особенно осуждалось, нестойки в вопросах веры. Порой говорили, что савакот, «как молодая поросль, которую качают все ветра». В смешанных эурямёсско-савакских приходах во время службы в церкви эурямёйсет и савакот садились по разные стороны от центрального прохода.

Особенно долго различия между эурямёйсет и савакот сохранялись в народной одежде и диалектах. Однако к настоящему времени эти отличия исчезли практически полностью.

Особо следует сказать о самой западной группе финнов, живущих на Кургальском полуострове и южнее, между реками Лугой и Россонью, в финском приходе Нарвуси-Косемкина. Предки местных финнов приплыли сюда через Финский залив из окрестностей нижнего течения реки Кюми, хотя есть сведения и о более западных районах эмиграции. По местным преданиям, основу местного финского населения составляют «разбойники», бежавшие из Финляндии в XVII веке. Ранее это население причислялось к савакот.

Хозяйство и традиционные занятия

Основным занятием ингерманландских финнов было земледелие, причем издавна отмечалось, что «чем больше финнов в данной местности, тем больше и пашни». Еще в XVIII в. выращивали рожь, ячмень, овес, гречиху и горох, лен и коноплю. К концу XIX в. местные финны (особенно в Ораниенбаумском и Петербургском уездах) стали расширять посевы овса, ведь овес требовал меньше затрат труд, а урожай давал больший, при этом «в столичном городе овес копорский предпочтен всем и платится дороже».

Почвы в Петербургской губернии в целом невысокого качества, их приходилось постоянно удобрять: в некоторых деревнях крестьяне привозили на свои пашни навоз даже из петербургских конных казарм и из Кронштадта. Но все равно урожай обычно был втрое и очень редко вчетверо против посеянного. Кроме того, местное крестьянство страдало от малоземелья: в ближайших окрестностях Петербурга душевые наделы составляли около 4 десятин, на Карельском перешейке они были примерно в два раза больше, но в некоторых местностях и совсем ничтожны - 2,5 десятины. В Ингерманландии долго сохранялся двухпольный севооборот, и еще в 1840-е годы во многих местах под пашню выжигали лесные участки.

Финны выращивали капусту, брюкву, лук, на лесных пожогах сеяли репу. На песчаных почвах некоторых северо-восточных районов, а также в окрестностях Волосово хорошо родился картофель, и к середине XIX в. он стал истинно «финским» овощем. Картофель финны стали возить на петербургские рынки, а в районах к северу от р. Невы (в Колтушах, Токсово и др.) его поставляли его на местные винокуренные заводы, где из него гнали спирт, делали картофельную муку и патоку, и именно из-за этого местные финны были самыми состоятельными в Ингерманландии.

И все же самым важным был для ингерманландских финнов молочный промысел. Хотя он приносил немалые деньги, но доставка молока в город создавала немало трудностей. Еще в середине XIX в. молоко приходилось возить в город на телегах, и если хозяйство находилось более чем в 20 верстах от города, то молоко трудно было уберечь от скисания, хотя крестьяне обкладывали бидоны льдом и мхом. Поэтому финны из пригородных деревень возили в столицу цельное молоко, а те, кто жил далее 50 верст от С.-Петербурга, доставляли лишь сливки, сметану и творог. Кроме того, из некоторых районов вывезти молоко было очень трудно: так, хотя в северных ингерманландских деревнях хозяева держали по 2-3 коровы, но Финляндская железная дорога (С.-Петербург - Гельсингфорс) проходила далеко - по берегу Финского залива, и северные финны были лишены возможности торговли на городских рынках. Вскоре для некоторых финских районов ситуация вскоре улучшилась: Балтийская железная дорога связала со столицей Царскосельский и Ямбургский уезды и крестьяне грузили на «молочный» поезд, выходивший рано утром из Ревеля, свои бидоны с молоком и сливками. К северу от Невы молоко перевозили по Ириновской железной дороге. Но вплоть до конца 1930-х гг. по-прежнему из ближайших окрестностей города шли пешком финские молочницы - «охтенки» - неся на коромысле несколько бидонов молока и разнося его по домам.

Развитие молочного животноводства вызвало изменения и в хозяйстве. Финны начали создавать крестьянские товарищества, сельскохозяйственные общества, хозяйственные снабженческие и сбытовые кооперативы. Первое общество земледельцев появилось в 1896 г. в Лемболове (Lempaala), а в 1912 г. их было уже 12. Эти объединения покупали совместно сельскохозяйственные машины, проводили консультации, организовывали выставки и учебные курсы.

Значительно больший заработок, чем все другие, кроме молочного, приносил питомнический промысел, которым в губернии занимались, главным образом, именно финны. Крестьяне брали на воспитание детей из Воспитательного дома и от частных лиц в Петербурге, получая за это определенную сумму денег. Такиеруунулапсет («казенные дети») воспитывались в финских традициях, знали лишь финский язык, но при это сохраняли русские фамилии и православное вероисповедание.

Рядом со сбытом молочных продуктов можно поставить грибной и ягодный промысел - крестьяне сбывали ягоды (бруснику, клюкву, морошку, чернику, землянику) и грибы непосредственно в Петербург. В 1882 г. по Матокской волости были собраны более подробные сведения по сбору ягод. Так, в 12 селениях этой волости промыслом занималась 191 семья; они собрали всего 1485 четвериков (1 четверик - 26,239 л) лесных ягод на сумму 2970 рублей. А, например, в деревне Волоярви Матокской волости один двор сбывал до 5 возов грибов. В особенно урожайные годы, по отзывам крестьян, сбор грибов оказывался даже выгоднее хлебопашества.

Рыболовством финские крестьяне занимались во всех уездах. Финны Курголовского и Сойкинского полуостровов ловили морскую рыбу, а жители ладожского побережья -озерную и речную рыбу для продажи в городе. Самый значительный лов шел зимой подледными неводами. В р. Луге отлавливали миногу, которая очень охотно раскупалась и в Нарве, и в С.-Петербурге. На реках и озерах рыбу ловили, в основном, для себя. В реках и озерах ловили раков с конца апреля до Петрова дня (29 июня ст. ст.). Затем ловля приостанавливалась, так как раки в это время залезали в норы для линьки. А с Ильина дня (20 июля ст. ст.) начиналась ловля больших раков и продолжалась до 20 августа. Ловили сачком, с приманкой и без нее, и при хорошем улове один человек мог наловить до 300 штук в день. В прибрежных районах был развит и судовой промысел (владение судном и работа на нем, работа на судне по найму, конная тяга судов по каналу).

Ингерманландские финны привозили на продажу также и мясо, а осенью - домашнюю птицу. Выгодно было разводить и продавать гусей, их перегоняли в город «своим ходом», предварительно покрыв им лапки дегтем и песком, чтобы птицы не стерли в пути перепонки. Многие финны везли на городские рынки садовые ягоды, мед, дрова, веники, сено и солому.

В Ингерманландии действовала хорошо развитая сеть перекупщиков, которые подвозили продукцию из западных частей губернии и ближайших районов Финляндии. Известно, что финляндские крестьяне привозили свои товары в Гарболово, Куйвози, Осельки, Токсово, а там сдавали их местным финнам, знавшим русский язык, а те уже направлялись на столичные рынки.

Занимались ингерманландские финны и перевозкой грузов на телегах и санях, а летом рыбаки, имевшие парусники, доставляли в С.-Петербург лес, камень, гравий и песок для нужд столичного строительства. Многие ингерманландские финны занимались извозом, уезжая порой на долгое время в С.-Петербург работать городскими извозчиками. Большинство работали лишь зимой, особенно на масленичной неделе, когда главным развлечением петербуржцев было катание на санях, и за пять копеек можно было промчаться через весь город на финских «вейках» (veikko - «братец»).

Собственно ремесел и кустарных производств в Ингерманландии насчитывалось более 100 видов. Но все же ремесленные занятия, даже в собственном хозяйстве, у ингерманландских финнов были развиты незначительно, хотя во многих деревнях были хорошие кузнецы, которые могли изготовить все: от крюка, на который крепилась детская люлька, до кованого намогильного железного креста. В низовьях р. Луги работали финны-плотники, изготавливавшие лодки и парусники. Во многих деревнях драли ивовую кору обычно весной или летом в течение 2-3 недель перед сенокосом, затем ее сушили и толкли, и уже в измельченном виде доставляли в Петербург на кожевенные заводы. Этот промысел был очень невыгоден.

В некоторых местностях бытовали довольно редкие промыслы: так, на севере Ингерманландии метелочный промысел практиковался исключительно в Токсовской волости, где 285 семей приготавливали 330100 штук метелок в год. А производство банных веников было сосредоточено в Муринской волости (Малые Лаврики). Кое-где был распространен колесный и бондарный промысел. В некоторых деревнях шло изготовление оглобель (их сбывали в Петербург ломовым извозчикам по 3 руб. за воз), палок (их использовали для обручей на бочки и для рыболовных снастей). Во многих местах небольшой доход приносило и щипание лучины. В некоторых деревнях крестьяне занимались сбором муравьиных яиц - их употребляли для корма птиц и золотых рыбок, сбывали в Петербурге, а оттуда их перепродавали даже за границу.

В целом, уровень жизни многих ингерманландских финнов в конце XIX - начале ХХ вв. был столь высок, что для работы в хозяйстве привлекали наемных работников. Почти в каждой деревне можно было встретить людей из Финляндии: кто был в батраках, кто пастухом в стаде, кто табунщиком, многие занимались рытьем канав. Особенно много было батраков из восточно-финской провинции Саво: «бедные люди оттуда бросаются сюда, так как здесь платят во много раз больше».

Деревни и жилище

Изначально и вплоть до 1930-х годов XX в. ингерманландские финны были почти исключительно сельскими жителями. Еще с самого начала их переселения в Ингерманландию стали возникать однодворные финские поселения на «пустошах» (т.е. на местах запустевших деревень), и на «свободных местах» (т.е. на полях, оставшихся без хозяев после ухода русских и ижор). Так, в Ореховском погосте во второй половине XVII века однодворные деревни составляли примерно треть всех деревень. В дальнейшем такие поселения стали небольшими деревнями из нескольких дворов. Селились финны и в более крупных поселениях, где уже жили ижоры, русские, водь.

В первой половине XVIII века после возвращения Ингерманландии под власть России возникло множество русских деревень, жители которых были переселены сюда, главным образом, из Московской, Ярославской и Архангельской губерний. Иногда русские деревни были основаны на местах сгоревших в ходе Северной войны деревень (Путилово, Красное Село), в других случаях для строительства русской деревни проживавших там финнов переселяли в другое место (Мурино, Лампово). Порой финские крестьяне сгонялись даже на необработанные лесные и заболоченные земли. В XVIII в. русские и финские деревни резко отличались по внешнему виду: по сохранившемуся свидетельству, русские деревни имели регулярную застройку, были многолюдными и относительно более зажиточными, чем финские - небольшие, разбросанные и очень бедные, производившие впечатление упадка.

В 1727 г. при проведении ревизии в Петербургской губернии было принято решение сосредоточить все финское население не только в отдельных деревнях, но и едиными территориальными группами. Вероятно, так сложились многие финские деревни с типично русской уличной и рядной планировкой. Для таких деревень была характерна довольно высокая плотность застройки, с расстоянием между соседними домами 10-15 м, а в некоторых деревнях - даже и 3-5 м.

Только на Карельском перешейке повсеместно сохранялась старинная финская планировка - свободная, кустовая и кучевая. Наиболее характерной чертой финской деревни являлась «свободная застройка», отражавшая индивидуализм финского крестьянина. Дома при этом были расположены не единообразно, как у русских (фасадом к дороге или вдоль дороги), но совершенно произвольно. Расстояние между домами обычно составляло более 30 м. Кроме того, в северной Ингерманландии важную роль играл ландшафт: дома были, как правило, тщательно «вписаны» в рельеф местности, т.е. приурочены к выгодным неровностям рельефа - к сухим возвышенным местам, к склонам холмов и ложбинам между ними. Такие деревни имели мало сходства с деревней в русском понимании, и воспринимались (в том числе картографами) как группа хуторов или группа деревень. Такая планировка в других местах Ингерманландии встречалась уже как реликт.

По приблизительным подсчетам к 1919 г. в Ингерманландии было 758 чисто финских деревень, 187 деревень с русским и финским населением и 44 деревни, где жили финны и ижоры. При этом практически не было деревень, где финны-эурямёйсет жили вместе с русскими, и финны-савакот - с ижорами. Наоборот, довольно часто эурямёйсет соседствовали с ижорами, а савакот - с русскими. В некоторых деревнях жили как финны, так и водь, ижора и русские. Тогда иногда в деревне возникали разные концы - «русский конец», «ижорский конец» и т.д. В северной Ингерманландии чересполосного расселения не было.

В XIX в. в центральной и западной Ингерманландии основным вариантом финского жилища был так называемый «западно-русский комплекс» (длинный дом и соединенный с ним крытый двор), а в северной Ингерманландии сохранялась старинная традиция, когда большие каменные или деревянные дворы ставились отдельно от дома. Только в приходе Кельтто и, частично, в приходе Ряяпювя были дома «русского типа».

Финские избы в прошлом были однокамерными и двухкамерными, когда к жилому помещению (pirtti) пристраивались холодные сени (porstua). И даже когда в начале XIX века постройки стали трехкамерными, жилой часто была лишь одна половина, а помещение по другую сторону сеней служило клетью (romuhuone). С течением времени вторая половина стала летней избой, а иногда и «чистой» половиной жилища. В приходах Кельтто и Ряяпювя были распространены и многокамерные жилища, что было связано с сохранением больших семей в 20-30 человек. Там и после отмены крепостного права сохранялись большие семьи, и для женатых сыновей к избе пристраивали новый сруб.

Еще до середины XIX в. дома финнов были по большей части курными (топившимися по-черному), с низкими потолками и высокими порогами, много таких изб строилось даже в конце XIX в. Вместо окон прорубались световые отверстия, закрывающиеся деревянными задвижками, лишь у богатых крестьян в избах были слюдяные окна. Кровельным материалом служили солома, позднее - щепа. Избы, топившиеся по-черному, сохранялись даже в непосредственной близости от Петербурга, так что порой «из волокового окна можно видеть золотые купола церквей столицы». Особенно долго, вплоть до начала ХХ в. такие избы бытовали у финнов-эурямёйсет. Курные печи были типа духовых, они складывались на деревянном или каменном опечье. На шестке оставляли место для подвесного котла, который вешали на специальный крюк (haahla). Для подогрева пищи на шестке пользовались также треногим таганком. С появлением дымоходов над шестком печи стали делать вытяжные колпаки пирамидальной формы. На чистой половине ставили печи типа голландок.

Убранство в доме было простым: один или несколько столов, табуреты, скамейки и шкафы. Спали на лавках и на печи, позднее - на пристроенных к задней стене избы нарах - роватит (rovatit < рус. кровать). Дети спали на соломенных тюфяках на полу, а для новорожденных были подвесные люльки. Освещалась изба лучиной.

В конце XIX - начале ХХ вв. финские дома изменились: их строили уже на фундаменте, прорубали большие окна. Во многих деревнях окна снаружи стали украшать красивыми резными наличниками (их делали, как правило, русские резчики) и ставнями. Только в северной Ингерманландии резьба не получила распространения.

Пища

В кухне ингерманландских финнов соединились и древние финские, и деревенские русские и петербургские городские традиции.

К концу XIX - XX вв. обычный распорядок приема пищи в ингерманландской семье был таков:

1. Рано утром, сразу после подъема обычно пили кофе (kohvi), приготовленный дома из своего зерна, на чистом молоке или добавляя его.

2. Около 8-9 часов утра (а иногда и раньше) ели приготовленный на печи завтрак (murkina).

3. Между завтраком и обедом пили чай (но не во всех деревнях).

4. Около 1-2 часов дня устраивали обед (lounat, pдivдllinen). Обычно ели суп, кашу, а завершали обед чаем (хотя в некоторых домах сначала пили чай, а потом уже съедали обед!).

5. Около 4 часов дня многие финны опять пили чай, а по воскресеньям почти повсеместно пили покупной кофе.

6. После 7 часов вечера ужинали. На ужин (iltainen, iltain) обычно ели обеденную подогретую еду или готовили новую на молоке.

За столом обычно собиралась вся семья, и отец, сидящий во главе стола, читал молитву и нарезал хлеб каждому. Во время еды разговаривать было нельзя, детям говорили: «Закрой рот, как яйцо», иначе ребенок мог получить ложкой по лбу! Еду на ночь со стола убирали (могли оставить лишь горбушку хлеба и Библию), особенно опасно было забыть на столе нож - ведь тогда мог придти «злой дух».

Основной пищей ингерманландских финнов к концу XIX в. стал картофель (его называли в разных деревнях по-разному: karttol, kartoffel, kartuska, omena, potatti, tarttu, muna, maamuna, maaomena, pulkka, peruna) и капуста - они считались даже важнее хлеба. По понедельникам обычно пекли на всю неделю черный хлеб (leipд)из кислого ржаного теста, в форме высоких ковриг. Часто делали и лепешки из ржаной или ячменной муки (leposka, ruiskakkara, hдtдkakkara), обычно их ели с яичным маслом Похлебки были разные, но самой распространенной был щи из кислой капусты (haapakual), реже варили гороховый суп (hernerokka), картофельный суп с мясом (lihakeitti), уху. Каши (putro, kuassa) были чаще всего из ячменя (перловой крупы), также из пшена, гречи, манной крупы, редко - из риса. В печи тушили квашеную капусту, запекали брюкву, репу, картофель. Ели также квашеную капусту, соленые грибы, соленую и вяленую рыбу. Много было молочных продуктов: молоко, простокваша, творог, хотя большую их часть везли на рынки. Особой любовью пользовался овсяный кисель (kaurakiisseli), его ели и теплым, и холодным, и с молоком, и со сливками, и с растительным маслом, и с ягодами, с вареньем, и с жареными свиными шкварками. Пили обычно чай (tsaaju), зерновой кофе (kohvi), летом - квас (taari).

Праздничная еда была иной: пекли пшеничный хлеб (pulkat), самые разные пироги - открытые (vatruskat) и закрытые (piirakat), с начинкой из риса с яйцом, капусты, ягод, варенья, рыбы и мяса с рисом. Варили студень (syltty), делали жаркое из мяса и картофеля (lihaperunat, perunapaisti). Покупали к праздничному столу городские колбасы (kalpassi, vorsti), соленую сельдь (seltti), сыр (siiru). По праздникам варили клюквенный кисель, домашнее пиво (olut) (особенно перед летним праздником Юханнусом), пили покупной кофе (часто его варили в самоварах), привозили из города вино.

Одежда

Народная одежда ингерманландских финнов - одна из самых ярких и разнообразных черт их культуры. Кроме главного разделения женского костюма на одежду финнов-эурямёйсет и финнов-савакот почти в каждом приходе были свои отличия, цветовые предпочтения, орнаменты вышивок.

Одежда финнов-эурямёйсет сохранила многие древние черты костюма Карельского перешейка. Самой красивой считалась женская эурямейсская одежда Центральной Ингерманландии. Она состояла из рубахи и сарафана. Особенно замечательна была рубаха: ее верхняя часть шилась из тонкого льняного полотна, и на груди украшалась рекко (rekko) - вышивкой трапециевидной формы, где шерстяными нитями красных, оранжевых, желтых, коричневых, зеленых и синих цветов горизонтальным стежком или крестиком вышивались геометрические орнаменты (а самые старинные рекко вышивались золотисто-желтой шерстью). Вышивкой украшались и края широких рукавов, и их плечевая часть. Часто рукава заканчивались манжетами. Разрез на рубахе был с левой стороны рекко, его застегивали небольшой круглой фибулой солки (solki). Нижняя часть рубахи, которую не было видно, шилась из грубого льна.

Поверх рубахи носили плечевую одежду типа сарафана или юбки, которая доходила наверху до подмышек и была пришита к узкой суконной вышитой обшивке с лямками - оплечью (hartiukset). Эту одежду по праздникам шили из синего сукна, а верхнюю обшивку - из красного. По будням носили одежду красного цвета, часто из домотканого льна. Поверх юбки повязывали передник (peredniekka), у молодых зачастую вышитый разноцветной шерстью, а у пожилых украшенный черным кружевом. Выходной костюм дополнялся белыми вязаными узорчатыми перчатками. Головным убором девушек был очень красивый венец - «сяппяли» (sдppдli)из красного сукна, украшенный металлическими «шипами», бисером и перламутром. Замужние женщины носили белые полотняные чепцы с кружевом по краю, присборенные и стянутые сзади лентой, или белые головные уборы, похожие на русскую «кичку» без жесткого каркаса.

Такой костюм в различных местностях имел отличия. Считалась, что в приходе Тюре (окрестности Петергофа) одежда была «попроще», в Хиэтамяки (близ Царского села) - «поизящнее», а самая красивая - в Туутари (Дудергоф).

В Северной Ингерманландии финки-эурямейсет носили похожую рубаху с вышитым рекко, а поверх надевали длинную юбку из синей, черной или коричневой полушерсти, по подолу которой шел волан из красной покупной ткани или цветная покромка, тканая на берде. На такой юбке закладывали более 40 складок, а тонкий притачной пояс застегивали на пуговицу. На голову местные финки крепили хунту (huntu) - небольшой гофрированный полотняный кружочек, который прикреплялся к волосам над верхней частью лба. С хунту на лбу замужняя женщина могла ходить и с непокрытой головой.

В западных районах Ингерманландии финки-эурям`йсет носили простую льняную рубаху и юбку из однотонной или полосатой шерсти или полушерсти, а голову покрывали белыми чепцами с вязаным кружевом по краю.

В прохладную погоду и в праздники финки-эурямёйсет носили короткий белый льняной полукафтан костоли(kostoli), сшитый в талию и нки-эурямейсет адывалию юбку из рямйсет носили такую же украшенную вышивкой рубаху,Российской академии наук. вском языке). сильно расклешенный. В таком наряде шли в церковь первый раз в году летом, на Вознесение, и поэтому праздник в народе называли «костольным» (kostolipyhд). Шиликостоли чаще всего из белой покупной диагонали, а вдоль полочек до талии располагали узкие полосы великолепной тонкой вышивки шерстяными нитями.

В холодные дни финки-эурямёйсет носили короткие или длинные расклешенные от талии суконные кафтаны (viitta). Их шили из белого, коричневого или синего домашнего сукна, украшали замшей, красными и зелеными шелковыми и шерстяными нитями. Зимой надевали овчинные шубы, вязанные иглой рукавицы или узорчатые шерстяные перчатки, теплые головные платки.

На ногах носили ноговицы белого, красного или черного цвета, а летом поверх крепили на ноге оборами кожаные туфли домашнего изготовления (lipokkat), лапти (virsut), зимой - кожаные сапоги или валенки. Эурямёйсет очень долго сохраняли свой особый костюм, но в конце XIX в. он стал исчезать, и во многих деревнях девушки стали ходить одетыми, как савакот.

Одежда финок-савакот была более простой - они носили рубахи и длинные широкие юбки. Рубахи шили из белого льняного полотна с разрезом на посредине груди, застегивающимся на пуговицу, и с широкими рукавами. Часто манжеты, отороченные кружевом, завязывались у локтя, так что нижняя часть руки была открыта. Юбки в сборку шили из однотонной, полосатой или клетчатой шерстяной или полушерстяной ткани. Иногда в праздники надевали по две юбки, и тогда верхняя могла быть ситцевой. Поверх рубахи надевали безрукавный лиф (liivi) или кофту (tankki) из сукна или покупной ткани. Передники чаще всего шили из белого полотна или ткани с красными полосами, низ украшали белым или черным кружевом, сложной многоцветной вышивкой, а по краю часто пускали вязаную бахрому.

Девушки заплетали волосы в косу, на голову повязывали широкую шелковую ленту. Замужние женщины носили мягкие чепцы лакки (lakki), отделанные по краю тонким льняным кружевом.

Иной выглядела одежда женщин-савакот из числа так называемых «настоящих государственных» (varsinaisetvallanomat), из финских приходов Кельтто, Ряяпювя и Токсова, расположенных на север от реки Невы. Они считали себя более высокими по положению, чем окружающее население, и их оджеда выделялась своей расцветкой. Она была красных тонов: и шерстяную ткань для юбок ткали красными и желтыми квадратами или, реже, полосами, и лифы и кофты тоже шили из красной ткани, отделывая их по краю зеленой или голубой тесьмой, и передники тоже делали из красной «клетки». Часто из города специально привозили красный клетчатый шелк, и обладательницы шелковой одежды на деревенских танцах в свои хороводы не пускали девушек в ситцевых юбках. В праздники и женщины, и девушки надевали по несколько лифов, так, чтобы край нижнего лифа был виден из-под верхнего, и было ясно, сколько их надето и как богата их хозяйка. Наплечные платки были также красных тонов. Девушки носили на голове венцы из красной ленты, с длинными концами, спускающимися по спине, или красные косынки. Женщины покрывали голову белым чепцом. В праздники надевали «господскую обувь» - хорошие покупные башмаки на высоком каблуке.

Мужчины носили рубахи, всегда белые, с прямым разрезом на груди; летом -полотняные, зимой - суконные штаны. Верхней одеждой у финнов служили белые, серые, коричневые или синие длинные суконные кафтаны(viitta), сшитые в талию, с клиньями, расширяющими их от пояса. Теплой одеждой была поддевка (роttiekka) и овчинная шуба. Особенно финны-эурямёйсет долго сохраняли старинные широкополые черные, серые или коричневые войлочные шляпы с невысокой тульей, похожие на шляпы питерских извозчиков. А финны-савакот с конца XIX в. стали носить городские фуражки и кепки. Обувь обычно была кожаная, домашнего изготовления, но носили и высокие покупные сапоги. Это считалось признаком богатства, и часто на ингерманландских дорогах можно было встретить босого финна, несущего сапоги за спиной и одевавшего их только при входе в деревню или город.

Семейные обряды

Финские семьи были многодетны. Кроме того финны часто брали на воспитание детей из петербургских приютов, что хорошо оплачивалось казной. Таких приемных детей называли rиипиlapset («казенные дети»), и со временем из них вырастали православные крестьяне с русскими именами и фамилиями, но говорившие только по-фински.

Рождение ребенка

Рожали детей обычно в бане при помощи местной повитухи или одной из старших женщин двора. После родов замужние деревенские женщины с угощением и подарками ходили на «смотрины» (rotinat < рус. «родины») и по традиции дарили деньги «на зубок» (hammasraha). В первые дни жизни, до крещения, ребенок был беззащитен: его могли «подменить», ему были опасны различные «злые силы», поэтому при первом купании в воду подсыпали соли или клали серебряную монету, а в постель прятали нож или ножницы. Ребенка старались окрестить как можно быстрее. И уже через неделю крестные отец и мать несли ребенка в церковь. Значение крестных в финских семьях было очень велико.

Свадебные обряды

Молодые люди считались взрослыми, когда овладевали определенными трудовыми навыками. Но для получения разрешения на венчание они должны были пройти конфирмацию (обряд сознательного вступления в церковную общину), и вся молодежь в возрасте 17-18 лет две недели обучалась в конфирмационной школе при приходской церкви (поэтому уровень грамотности у ингерманландских финнов был очень высок).

Ингерманландские девушки обычно выходили замуж в 18-20 лет, а парни в 20-23 года. Дочерей следовало выдавать замуж по старшинству. Если же первой выходила замуж младшая сестра, это было обидой для старшей и ее награждали прозвищем раси (rasi) (рус. «поваленный, но еще не сожженный для пожоги лес»). После 23-24 лет девушка могла уже рассчитывать только на брак с вдовцом, хотя парень и в 30-35 лет еще не считался «старым холостяком».

Как правило, невесту выбирали родители парня, и в первую очередь они обращали внимание на то, хорошая ли она работница, богатое ли у нее приданое, какую репутацию имеет ее семья. При этом красота девушки была не столь важна. Присмотреть невесту можно было и на совместных деревенских работах, и на выездах на дальние покосы, и на прогулках у церкви в дни церковных праздников. Зимой молодежь встречалась вечерами на посиделках, где девушки занимались рукоделием, а парни приходили к ним в гости. В конце XIX в. среди финнов Северной Ингерманландии еще сохранялся старинный финский обычай «ночного» сватовства - называли его «ночной бег» или «ночное хождение» (yцjuoksu, yцjalan kдynti). Летом девушки спали не в доме, а в клети, они ложились на кровать одетыми, и парни имели право посещать их по ночам, могли сесть на край кровати, даже лечь рядом, но нормы целомудрия не должны были нарушаться. Парней, нарушивших эти правила, могли исключить из сотоварищества деревенских парней. В прошлом ночной обход дворов был групповым, но в конце XIX в. парни ходили уже поодиночке. Такие ночные посещения родителями девушек не поощрялись и обычно не вели к браку.

Сватовство у ингерманландских финнов долго сохраняло древние черты: оно было многоступенчатым, с повторными визитами сватов, посещением невестой дома жениха. Это давало обеим сторонам время на раздумье. Даже первому приезду сватов нередко предшествовал тайный запрос, будут ли приняты сваты. Свататься ехали на лошадях, даже если невеста жила в той же деревне. При этом обряде, которое называли «оплачивание» (rahomine) или «долгие лапти» (pitkдt virsut), невесте оставляли залог, деньгами или кольцом. В ответ невеста давала парню шейный или носовой платок. Носовой платок был нарядный, он использовался как украшение костюма: его закладывали за ленту шляпы при выходе в церковь. Через несколько дней девушка в сопровождении старшей женщины отправлялась в дом жениха «смотреть место для прялки» и возвращала парню полученный ею залог. Но это не означало ее отказа, а позволяло парню отказаться от сделанного предложения. Обычно же парень в скором времени нес залог обратно, подтверждая свое предложение. Затем помолвку оглашали в церкви. На оглашение жених и невеста приезжали порознь, а затем жених со сватом отправлялись в дом невесты, где договаривались о дне свадьбы, числе гостей, и, главное, обсуждали размер приданого.