Никомахова этика

Итак, великолепен преимущественно такой человек, и великолепие [проявляется] в таких затратах, о которых было сказано, ведь они самые величественные и почётные. В частных же делах великолепно то, что бывает единожды, например свадьба или ещё что - нибудь такое, а также то, о чём хлопочет весь город или высокопоставленные [граждане], кроме того, великолепны бывают встречи и проводы чужеземных гостей, подарки и отдаривания. Великолепный тратит, конечно же, не на себя самого, но на общие дела, а подарки чем - то похожи на посвящения богам.

Убранство дома, подобающее богатству, также признак великолепного (ведь и дом этот служит своего рода украшением города), кроме того, великолепный тратится больше на такие дела, которые сравнительно долговечны (а это и есть самое прекрасное), и на то, [наконец], что подобает каждому отдельному случаю, потому что не одно и то же подобает богам и людям, храмам и гробницам. И поскольку каждая из затрат великолепного в своём роде величественна, великолепнейшей безусловно является великая [трата] на великое [дело], а великолепной постольку - поскольку - великая для данных обстоятельств, причём различается великое с точки зрения самого дела или вещи, и с точки зрения затрат, ведь самый красивый мяч или лекиф, конечно, обладает великолепием как подарок ребёнку, но цена [этого подарка] ничтожная и скупая. Поэтому признак великолепного человека делать великолепно, какого бы рода ни было дело (ибо такое не легко превзойти), и затрачивая по достоинству. Таков, стало быть, великолепный.

VI. Кто преступает меру и безвкусен, преступает её, как было сказано, издерживаясь против должного. На что затраты [должны быть] малыми, на это он издерживает много и блистает роскошью невпопад: На пирушке в складчину угощает, как на свадьбе, а будучи хорегом в комедии, приносит для народа пурпурный [ковёр], словно мегарец. И всё это он станет делать не ради прекрасной цели, но показывая своё богатство и надеясь вызвать этим удивление, и где следует пойти на большие издержки, он тратит мало, а где на небольшие - много.

У мелочного же во всём недостаток: Даже издержавши очень много, он из - за мелочи погубит [красоту], и, что бы ни делал, он колеблется и прикидывает, как бы издержать поменьше, и всё равно сокрушается, будучи уверен, что всё делает великолепней, чем следует.

Итак, эти склады [души] являются пороками, но они всё же не вызывают [сурового] порицания, потому что не вредят окружающим и не слишком неприглядны.

VII. Проявлять себя в великом величавости подобает уже по самому названию, мы же прежде всего рассмотрим, в чём [именно], а исследовать ли [сам душевный] склад или его обладателя - это безразлично.

Величавый же - это, по - видимому, тот, кто считает себя достойным великого, будучи этого достойным. Ведь вопреки достоинству так считает только глупец, а ни глупцов, ни неразумных (бнпефпй) нет среди добродетельных. А значит, величавый [именно таков], как сказано. В самом деле, достойный малого и считающий себя достойным малого благоразумен, но не величав, ведь величавость состоит в величии, так же как красота бывает в большом теле, а малорослые изящны и хорошо сложены, но не прекрасны. Кто считает себя достойным великого, хотя не достоин, спесив, но спесив не всякий, [кто считает себя достойным] большего, нежели [действительно] достоин.

Приниженный же - это тот, кто считает себя достойным меньшего, [чем он достоин]: Велики ли его достоинства или незначительны, он всё равно считает себя ещё менее достойным, и тот, кто достоин великого, [а считает себя достойным малого], - тот кажется, пожалуй, самым приниженным: Каким же он считал бы себя, если б не был достоин столь [великого]?! Величавый поэтому - крайний с точки зрения величия и срединный с точки зрения должного [поведения], ибо ему свойственно ценить себя по достоинству, а те, [другие], отклоняются в сторону излишка или недостатка.

Если человек считает себя достойным великого, этого достоин, и особенно если он достоин величайшего, то этим величайшим в первую очередь бывает что - то одно. [Понятие] достоинства (зе бчйб) относится к внешним благам, а величайшим из таких благ мы признаём, видимо, то, что воздаём богам, то, к чему более всего стремятся высокопоставленные люди, и награду, присуждаемую за самые прекрасные [деяния]; это и есть честь, ибо именно она величайшее из внешних благ. Величавый, стало быть, как должно относится к чести и бесчестью. Что величавые имеют дело с честью, ясно и без рассуждения, они ведь считают самих себя достойными прежде всего чести, причём по достоинству.

Что касается приниженного, то ему недостаёт как чувства собственного достоинства, так и [понимания] достоинства величавого человека. Спесивый преступает меру применительно к самому себе, но всё же не применительно к величавому.

Но величавый, коль скоро он достоин самого великого, будет, пожалуй, и самым добродетельным: Действительно, большего всегда достоин более добродетельный и величайшего - самый добродетельный. Следовательно, поистине величавый должен быть добродетельным и величие во всякой добродетели можно считать признаком величавого. Разумеется, величавому ни в коем случае не подобает ни удирать со всех ног, ни поступать против права (бдйкейн). В самом деле, чего ради совершит постыдные поступки тот, для кого нет ничего великого? Если внимательно рассмотреть [всё] по отдельности, станет ясно, что величавый, если он не добродетелен, предстанет во всех отношениях посмешищем. Как дурной человек, он не был бы достоин чести, ибо честь - это награда, присуждаемая за добродетель, и воздаётся она добродетельным.

Итак, величавость - это, видимо, своего рода украшение добродетелей, ибо придаёт им величие и не существует без них. Трудно поэтому быть истинно величавым, ведь это невозможно без нравственного совершенства (кблпкбгбфзйб). Величавый, таким образом, имеет дело прежде всего с честью и бесчестьем. При этом удовольствие от великих почестей, воздаваемых добропорядочными людьми, будет у него умеренное, как если бы он получал положенное или даже меньше, дело ведь в том, что нет чести, достойной во всех отношениях совершенной добродетели, он тем не менее примет эту честь, затем что нет ничего большего, чтобы воздать ему. Но он будет совершенно пренебрегать честью, оказываемой случайными людьми и по ничтожным [поводам]. Не этого он достоин. Соответственно он отнесётся и к бесчестью, ибо по праву оно не может его коснуться.

Итак, величавый проявляет себя прежде всего, как было сказано, в отношении к чести, вместе с тем и в отношении к богатству, и к власти государя, и вообще ко всякой удаче и неудаче он, как бы там ни было, будет вести себя умеренно, и не будет ни чрезмерно радоваться удачам, ни чрезмерно страдать от неудач, ведь даже к чести он не относится как к чему - то величайшему, а между тем и власть государя, и богатство избирают ради чести, во всяком случае, обладая ими, хотят за это быть в чести, а для кого даже честь - пустяк, для того и всё прочее [ничтожно]. Вот почему величавые слывут гордецами (зхреспрфбй).

VIII. Принято считать, что удачные обстоятельства способствуют величию. Действительно, достойными чести считаются благородные, государи или богачи, ибо они обладают превосходством, а всякое превосходство в благе заслуживает большей чести. Потому подобные обстоятельства и делают более величавыми, ведь некоторые почитают таких людей. Однако только добродетельный поистине заслуживает чести, а у кого имеется и то и другое, [и добродетель, и удачные обстоятельства], те более достойны чести. Но кто, не будучи добродетелен, обладает подобными благами, не по праву считает себя достойным великого, и неправильно именуется он величавым, ибо без добродетели, совершенной во всех отношениях, [величие] невозможно. Гордецами и наглецами (зхвсйуфбй) также становятся обладатели этих благ, потому что нелегко без добродетели пристойно переносить удачи. Не способные переносить их и мнящие о себе, что превосходят других; они других презирают, а сами совершают какие угодно поступки. Они ведь только подражают величавому, не будучи ему подобны, и делают это, в чём могут, то есть добродетельных поступков они не совершают, зато презирают других. Что касается величавого, то он по праву выказывает презрение, ибо он составляет мнение истинно, тогда как большинство наугад. И тот, кто величав, не подвергает себя опасности ради пустяков, и не любит самой по себе опасности, потому что [вообще] чтит очень немногое. Но во имя великого он подвергает себя опасности и в решительный миг не боится за свою жизнь, полагая, что недостойно любой ценой остаться в живых. Он способен оказывать благодеяния, но стыдится принимать их, так как первое - признак его превосходства, а второе - превосходства другого. За благодеяние он воздаст большим благодеянием, ведь тогда оказавший услугу первым останется ему ещё должен и будет облагодетельствован. Говорят, люди величавые помнят, кому они оказали благодеяние, а кто их облагодетельствовал - нет (облагодетельствованный - то ниже благодетеля, а они жаждут превосходства), притом величавые с удовольствием слушают о благодеяниях, которые они оказали, и недовольно - об оказанных им. Вот почему даже Фетида не упоминает благодеяния, оказанного ею Зевсу, и лаконяне - благодеяний, оказанных ими афинянам, но только те, что были оказаны им самим. Признак величавого - не нуждаться [никогда и] ни в чём, или крайне редко, но в то же время охотно оказывать услуги.

Кроме того, с людьми высокопоставленными и удачливыми величавые держатся величественно, а со средними - умеренно, ибо превосходство над первыми трудно и производит впечатление, а над последними не составляет труда, и если возноситься над первыми отнюдь не низко, то над людьми убогими гадко (рзпсфйкпн), так же как выказывать силу на немощных.

Величавый не гонится за тем, что почётно, и за тем, в чём первенствуют другие; он празден и нетороплив, покуда речь не идёт о великой чести или [великом] деле; он деятелен (рсбкфйкпт) в немногих, однако великих и славных [делах].

Ненависть его и дружба необходимо должны быть явными (ведь и таиться, и правде уделять меньше внимания, чем молве, свойственно робкому), и говорит, и действует он явно (он свободен в речах, потому что презирает трусов, и он правдив [всегда], за исключением притворства перед толпой).

Он не способен [приспосабливать свою] жизнь к иному человеку, за исключением друга, ведь это рабская способность, недаром подхалимы [бывают] из прислуги и убогие - подхалимы.

Его нелегко удивить, ибо ничто не [кажется] ему великим.

Он и не злопамятен: Величавому вообще не свойственно кому - то что - то припоминать, особенно когда [речь идёт о причинённом ему] зле, скорее, ему свойственно не замечать этого.

Он не обсуждает людей (бнфзспрплпгпт), ибо не станет говорить ни о себе, ни о другом; право же, ему нет дела ни до похвал себе, ни до осуждения других, и в свою очередь он скуп на похвалы. По той же причине он не злословит даже о врагах, разве только когда, презирая их, хочет оскорбить.

Менее всего он склонен горевать и просить помощи в связи с [повседневными] - необходимыми или малозначительными - делами, ибо так ведёт себя тот, кому они важны.

И тот, кто величав, склонен владеть прекрасными и невыгодными вещами, а не выгодными и для чего - нибудь полезными, так как самодостаточному первое более свойственно.

Принято считать, что в движениях величавый человек бывает неспешен, голос у него глубокий, а речь уверенная, ибо не станет торопиться тот, кому мало что важно, и повышать голос тот, кто ничего не признаёт великим, а крикливость и поспешность от этого [ - от того, что всё кажется важным и значительным].

IX. Таков, стало быть, величавый человек; [отклонения в сторону] недостатка [дают] приниженного, в сторону избытка - спесивого. Но и этих людей считают не злыми (кбкпй) (так как они не делают зла), а заблудшими (зембсфеменпй). Ведь приниженный, будучи достоин блага, лишает самого себя того, чего он достоин, и оттого, что он не считает себя достойным благ, кажется, что он наделён неким пороком (кбкпн фй), и самого себя он не знает, [иначе] он ведь стремился бы к тому, чего достоин, во всяком случае [признавая] это благами. И тем не менее таких людей считают не глупцами, а робкими (пкнеспй). Подобное мнение о самих себе, видимо, делает их хуже, ибо всякий человек стремится к тому, что ему по достоинству, а они сторонятся даже прекрасных дел и занятий, а равным образом и внешних благ, как будто они [всего этого] недостойны.

Что до спесивых, то их глупость и незнание самих себя ясно видны. Не обладая достоинством, они берутся за почётные [дела], а потом обнаруживают свою несостоятельность, они и нарядами украшаются, и позы принимают, и всё такое [делают], желая, чтобы их успех (енфхкембфб) был заметен, и говорят о нём, думая, что за него их будут чтить.

Однако приниженность резче противопоставлена величавости, нежели спесь, и встречается она чаще и хуже [спеси].

Итак, величавость, как уже было сказано, имеет дело с великой честью.

X. По - видимому, с честью связана, как было сказано в первоначальном обзоре добродетелей, ещё одна добродетель; она относится к величавости, наверное, так же, как щедрость к великолепию. Дело в том, что обе эти добродетели далеки от великого, но в обычных и незначительных делах настраивают нас вести себя как должно. Подобно тому как для приобретения и даяния имущества существует обладание серединой, а также избыток и недостаток, так и для стремления к чести существует «больше» и «меньше» должного, а также должный источник и способ [достижения].

Мы ведь осуждаем честолюбивого за то, что он стремится к чести больше, чем должно, и к чести не из должного источника, нечестолюбивого - за то, что он не собирается принимать почести даже за прекрасные дела. Бывает иногда, как сказано в первоначальном обзоре, что честолюбивого мы хвалим за то, что он действительно муж и любит прекрасное (рзйлпкблпт), а нечестолюбивого - за умеренность и благоразумие. Ясно, что слово: «Любитель» мы употребляем по - разному и понятие «честолюбие» не всегда относим к одному и тому же, но когда хвалим - [к тем, кто «любит честь»] сильнее, чем большинство, а когда осуждаем - [к тем, кто любит её] больше, чем должно. Поскольку же обладание серединой здесь не имеет названия, кажется, что обе крайности оспаривают [её место], как незанятое. Однако в чём есть излишек и недостаток, в том есть и середина, между тем к чести люди стремятся и больше, чем должно, и меньше, значит, и должное [стремление] тоже существует, так что этот [душевный] склад, представляя собою обладание серединой в отношении к чести, заслуживает похвалы, но не имеет имени. В сравнении с честолюбием он кажется нечестолюбием, в сравнении с нечестолюбием - честолюбием, а в сравнении с тем и другим в известном смысле кажется и тем и другим; так, видимо, обстоит дело и с другими добродетелями. И от того, что [держащийся середины] не назван, кажется, что противостоят друг другу носители крайностей.

XI. Ровность - это обладание серединой в связи с гневом. В действительности для середины здесь нет имени, как, впрочем, и для крайностей, так что мы относим к середине ровность, которая отклоняется в сторону недостатка, [в свою очередь] безымянного. Избыток, пожалуй, можно назвать гневливостью, ведь переживание (рбфзпт) [в этом случае] - гнев, а вызывается он многими и разнообразными [причинами].

Действительно, кого гнев охватывает из - за того, из - за чего следует, из - за тех, из - за кого следует, а кроме того, так, как следует, в должное время и на должный срок, тот заслуживает похвалы, стало быть, он и будет ровным человеком, раз уж ровность заслуживает похвалы. Ровный, разумеется, хочет быть невозмутимым и не идти на поводу у страсти, но, как прикажет суждение, так и злится, за то и такой срок. Погрешает он, скорее, по - видимому, в сторону недостатка, ибо ровный не мстителен, а скорее склонен прощать (ухггнпмпнйкпт).

Недостаток, будь то некая «безгневность» или что бы там ни было, осуждают, ибо те, у кого не вызывает гнева то, что следует, считаются глупцами, а также те, кого гнев охватывает не так, как следует, не тогда и не на тех, на кого следует. Кажется ведь, что такой человек не чувствует и не страдает, а недоступный гневу, [он, видимо], не способен защищаться, между тем сносить унижения самому и допускать, чтобы унижали близких, низко. Избыток может быть во всём (ведь гнев бывает и против тех, против кого не следует, и против того, против чего не следует, и больше, чем следует, и поспешней и дольше, чем следует), но всё - таки все эти отклонения не даны одному и тому же человеку. Да этого и не могло бы быть, ведь порок уничтожает сам себя, и если он достигает полноты, то становится невыносимым [для самого его обладателя].

Итак, гневливых быстро охватывает гнев, причём на кого не следует, на что не следует и сильней, чем следует. Но зато они быстро и успокаиваются, и это [в них] лучше всего. Это происходит с ними потому, что они не сдерживают гнева, а благодаря своей резкости открыто платят [за обиду] и затем успокаиваются.

Горячие (бксбкзплпй) излишне резки и вспыхивают гневом из - за всего, [что угодно], и по всякому поводу; отсюда их название.

Жёлчные (рйкспй) непримиримы, и гнев у них долго [не стихает], ведь они сдерживают ярость. Успокоение наступает, когда они отплатят, ибо месть прекращает гнев, заменяя страдание удовольствием, однако если этого не происходит, им тяжко, и это оттого, что они скрытны и никто их не утешает, а между тем, чтобы самому переварить гнев, нужно время. Такие люди очень докучают и себе, и самым своим близким.

Злобными (кзблерпй) мы называем тех, кто злится и на то, на что не следует, и сильней, чем следует, и дольше, а кроме того, они не идут на примирение, покуда не отметят или не накажут.

Ровности мы противопоставляем, скорее, избыток гнева, ведь он чаще встречается, так как людям более свойственно мстить, да и для совместной жизни злобные хуже, чем безгневные.

Сказанное нами ранее ясно также из того, что мы говорим теперь. А именно, не просто определить, как, против кого, по какому поводу и какой срок следует испытывать гнев, а также до какого предела поступают правильно или погрешают. Ведь кто немного переходит [грань] - или в сторону большего, или в сторону меньшего, не заслуживает осуждения; действительно, иногда мы хвалим и признаём ровными тех, кому недостаёт гнева, а злобных признаём воистину мужами за способность начальствовать. Не просто поэтому определить в понятиях, насколько и как переходит [грань] тот, кто заслуживает осуждения, ибо судят об этом по обстоятельствам и руководствуясь чувством.

Ясно по крайней мере то, что похвалы заслуживает срединный [душевный] склад, при котором мы испытываем гнев против того, против кого следует, по должному поводу, должным образом и так далее, а избыток и недостаток заслуживают осуждения, причём если [отклонения] незначительны - мягкого и если они достаточно велики - сурового. Ясно, разумеется, что следует держаться срединного [душевного] склада.

Итак, о [душевных] складах, связанных с гневом, сказано.

XII. С точки зрения общения (ен фбйт зпмйлйбйт) как при совместной жизни (ен фпй ухджен), так и при взаимоотношениях посредством речей и предметов одни считаются угодниками, а именно те, кто всё хвалят, чтобы доставить удовольствие, и ничему не противоречат, полагая, что не следует кому бы то ни было причинять страдания; другие, кто, наоборот, всему противоречат и ничуть не заботятся о том, чтобы не заставить страдать, зовутся вредными и вздорными. Вполне понятно, конечно, что названные [душевные] склады заслуживают осуждения, и что похвалы заслуживает [душевный склад], который находится посредине между ними: При нём человек примет и что следует, и как следует и соответственно отвергнет. Этому [складу души] не дано никакого имени, но больше всего он походит на дружелюбие (рзйлйб), ибо если добавить привязанность (фп уфесгейн), то обладатель срединного [душевного] склада в общении именно таков, каким мы склонны считать доброго друга. Но в отличие от дружбы здесь нет страсти и привязанности к тем, с кем общаются, ведь то или иное принимается [или отвергается] как должно, не из дружбы или вражды, но потому, что таков [сам человек]. А это значит, что он будет одинаково вести себя с незнакомыми и знакомыми, близкими и посторонними, хотя, конечно, так, как подобает в каждом отдельном случае, ибо ни одинаково заботиться о близких и о чужих, ни [одинаково] причинять им страдания не прилично.

Сказано, стало быть, что такой человек будет общаться со всеми как должно, а соотнося [всё] с нравственной красотой и пользой, он будет стараться не доставлять страданий или доставить удовольствие. Похоже, что этот [душевный склад] связан с удовольствиями и страданиями, какие бывают при общении. Но если доставлять другим какие - то из этих удовольствий для него не нравственно (пх кблпн) или вредно, он это отвергнет и намеренно заставит страдать, и если какое - то дело выставит другого человека в неприглядном виде, причём весьма [чувствительно], или причинит ему вред, а противодействие этому делу причинит [данному человеку] некоторое страдание, то [обладатель срединного склада] такое дело не примет, но отвергнет. Он будет по - разному общаться с людьми высокопоставленными и обычными, с более и с менее знакомыми, равным образом учитывая и другие различия, воздавая каждому, что подобает, предпочитая [при этом] как таковое доставление удовольствия и остерегаясь доставления страдания, но принимая во внимание (когда это важнее), что из этого выходит, то есть нравственную красоту и пользу. И вот ради большего удовольствия впоследствии он заставит немного пострадать. Таков, стало быть, человек, держащийся середины, но имени ему не дано.

А из доставляющих удовольствие, кто старается доставить его и только, - угодник, а кто делает это ради какой - нибудь выгоды в деньгах или в том, что к деньгам ведёт, - подхалим. О том же, кто всё отвергает, сказано, что он вздорный и вредный. И [в этом случае тоже] из - за того, что середина безымянна, кажется, будто крайности противопоставлены друг другу.

XIII. Обладание серединой в хвастовстве и притворстве связано почти с тем же самым, но и оно безымянно. Не худо, однако, разобрать и такие [душевные склады], ибо мы, пожалуй, больше узнаем, что относится к нраву, разобрав каждый нрав по отдельности, и мы скорее уверимся, что добродетели состоят в обладания серединой, поняв, что во всех случаях это так.

Уже были названы те, кто в общении при совместной жизни доставляют удовольствие или причиняют страдания, а теперь поговорим о правдивых (зпй блефзехпнфет) и обманщиках (зпй руехдпмкнпй) как в речах, так и в поступках и в приписывании себе [чего - либо].

Принято считать, что хвастун склонен приписывать себе славное - то, чего у него нет, или большее, чем у него есть, а притвора, наоборот, отрицает, [что у него есть то], что у него есть, или преуменьшает [это], тот же, кто держится середины, как [человек] «прямой», что ли (бхфзекбуфпт фйт), - и в поведении, и в речах правдивый (блефзехфйкпт), признающий, что владеет тем, что у него есть, не больше и не меньше. Всё это можно делать и с определённой целью, и просто так. И если поступки не преследуют известную цель, то каков каждый [человек по складу], таковы его слова и поступки, так он и живёт.

Обман сам по себе дурен и заслуживает осуждения, а правда прекрасна и заслуживает похвалы. Так и правдивый человек как держащийся середины, заслуживает похвалы, а обманывающий - безразлично в какую сторону - заслуживает осуждения, но в большей степени - хвастун.

Мы скажем о каждом из них, но сперва о правдивом. Речь идёт, конечно, о правдивом не в договорах и не в том, что касается неправосудности или правосудности (это ведь будет относиться к другой добродетели), а о правдивом в том, для чего ничто в этом роде не имеет важности, о правдивом в речи и в поведении, потому что он таков по [своему] складу. Такого, вероятно, будут считать добрым человеком. Действительно, кто правдолюб и правдив, даже когда это не важно, будет тем более правдив, когда это важно, ведь обмана он будет [заведомо] остерегаться как позора, если уж он остерегается его как такового, а такой человек заслуживает похвалы. Он отклоняется от правды, скорее, в сторону преуменьшения, потому что из - за отвратительности преувеличения [преуменьшение] кажется более пристойным. Кто приписывает себе больше, чем у него есть, безо всякой цели, похож на дурного человека (иначе он не радовался бы обману), но он кажется более пустым, нежели порочным. Если же это делают ради какой - то цели, то, чья цель - честь или слава, тот как хвастун заслуживает осуждения, но не слишком [сурового], а чья цель - деньги или что ведёт к деньгам, тот довольно - таки непригляден.

(Хвастуном человека делает не возможность [хвастать], а сознательный выбор, ибо хвастуном он является по складу и потому, что он таков).

Соответственно и среди обманщиков один рад самому обману, а другой стремится к славе или наживе. Стало быть, те, кто хвастают ради славы, приписывают себе такое, за что их восхваляют и почитают счастливцами, а кто делает это ради наживы, приписывает себе то, чем можно угодить окружающим и отсутствие чего можно скрыть, - скажем, [знания] прорицателя, мудреца, врача. Поэтому в большинстве случаев себе приписывают такого рода вещи и хвастают [ими]: Они ведь имеют названные [свойства].

Притворы, которые говорят о себе приниженно и на словах отклоняются в сторону преуменьшения, представляются людьми, скорее, обходительного нрава (кзбсйеуфеспй) ; кажется, что они говорят так не ради наживы, но избегая важничанья, и прежде всего они отказывают себе в славном, как делал, например, Сократ. Те, кто притворяются по ничтожным поводам, когда очевидно [обратное], называются лицемерами и вполне заслуживают презрения, а иногда это оказывается хвастовством, например одежда лаконян, ибо и излишек, и нарочитый недостаток [могут быть] хвастливыми. А кто умеренно прибегают к притворству и притворяются не в том, что слишком бросается в глаза, те кажутся обходительными. Правдивому, по - видимому, противоположен хвастун, ибо он хуже притворы.

XIV. Поскольку в жизни бывает отдых и тогда время проводят в развлечениях, то и тут, видимо, существует известная пристойность в общении (зпмйлйб фйт еммелет) : Что и как следует говорить и соответственно выслушивать. При этом будет важно различие: Говорит ли человек в таких случаях или слушает. Ясно между тем, что и в этом бывает излишек и недостаток по сравнению с серединой. А значит, те, кто в смешном преступают меру, считаются шутами и грубыми людьми, ибо они добиваются смешного любой ценой и, скорее, стараются вызвать смех, чем сказать [нечто] изящное, не заставив страдать того, над кем насмехаются.

А кто, не сказавши сам ничего смешного, отвергает тех, кто такое говорит, считается неотёсанным и скучным (уклеспт). Те же, кто развлекаются пристойно, прозываются остроумными (ехфсбрелпй), то есть людьми как бы проворными (ехфспрпй), потому что такая подвижность, кажется, принадлежит нраву, и, как о телах судят по движению, так и о нравах. Но поскольку смешное встречается повсюду и большинство людей рады развлечениям и насмешкам больше, чем следует, то и прозывают шутов остроумными, как будто они обходительны, однако из сказанного выше ясно, что они отличаются от остроумных, и притом значительно.

Срединному душевному складу свойственна любезность (ерйдечйпфет), а кто умеет быть любезным (ерйдечйпт), тому свойственно высказывать и выслушивать [лишь] то, что подобает доброму и свободнорождённому человеку. Действительно, есть нечто такое, что подобному человеку в качестве развлечения прилично и говорить, и выслушивать, а развлечения свободнорождённого отличаются от развлечений скота так же, как развлечения воспитанного и невежи. [Разницу эту] можно увидеть [на примере] старых и новых комедий: В первых смешным было срамословие, а в последних - скорее намёки. С точки зрения изящества это различие существенно. По чему же тогда надо определять умелого насмешника? По речам ли не неприличным для свободнорождённого? Или по тому, что он не заставляет страдать слушающего [насмешки]? Или по тому, что даже веселит его? Или это всё - таки неопределённо? Ведь как ненависть, так и удовольствие у одного вызываются одним, у другого - другим. Соответственно будут и слушать, ведь считается, что, какие насмешки не стесняются выслушивать, такие и сами говорят. Но не всякие насмешки, ибо насмешка - это своего рода поношение, а [если] иные поношения запрещаются законодателями, то следовало бы, вероятно, запретить также [иные] насмешки.

Человек же обходительный и свободнорождённый будет вести себя так, словно он сам себе закон. Таков, стало быть, кто держится середины, любезным ли его называть или остроумным. А шут подчинён смешному, и, если выйдет потеха, он не пощадит ни себя, ни других, говоря такое, из чего обходительный человек ни одного слова не скажет, а иного не сможет и выслушать.

Что до неотёсанного, то для такого общения он непригоден, ибо, ни в чём ему не способствуя, он всем недоволен.

Принято считать, что отдых и развлечение необходимы в жизни. А значит, в жизни возможны три названных [выше вида] обладания серединой, и все они связаны с взаимоотношениями посредством речей и поступков. Отличие же в том, что один [вид] связан с правдой, а [два] других - с удовольствием. Что же до связанных с удовольствием, то один [вид] соотносится с развлечениями, другой - с общением во [всей] остальной жизни.

XV. О стыде не приличествует говорить как о некоей добродетели, потому что он больше напоминает страсть, нежели склад [души]. Во всяком случае, его определяют как своего рода страх дурной славы, и он доходит почти до такой силы, как страх перед ужасным: От стыда краснеют, а от страха смерти бледнеют. Значит, и то и другое в каком - то смысле явления телесные, а это считается свойственным, скорее, страсти, нежели [душевному] складу.

Эта страсть, [то есть переживание], подобает не всякому возрасту, но [только] молодому. Мы полагаем, что в определённом возрасте следует быть стыдливыми, потому что, живя по страсти, молодые совершают много проступков, а стыдливость препятствует им. И мы хвалим стыдливых среди молодёжи, но человека более взрослого никто, пожалуй, не похвалит за стеснительность (бйукзхнфелпт). Мы ведь уверены, что он не должен совершать поступки, которых стесняются (ерз зпйт бйукзхне). Стыдливость, коль скоро она возникла в связи с дурными поступками, чужда порядочному (ерйейкет) человеку (ведь [ему] не следует их совершать), причём безразлично, воистину постыдны (бйукзсб) эти деяния или слывут таковыми, потому что ни тех, ни других совершать не следует, чтобы не пришлось стесняться. Свойство же дурного человека - это как раз быть способным совершить нечто постыдное. Нелепо ведёт себя тот, кто, совершив один из постыдных поступков, стесняется и думает, что тем самым он порядочный человек. Стыд ведь бывает за произвольные поступки, а порядочный человек по своей воле никогда не сделает дурного. Стыд мог бы быть чем - то порядочным условно, ведь если [порядочный] человек совершил [постыдный] поступок, он будет этого стесняться, но к добродетелям это не имеет отношения. И хотя беззастенчивость (бнбйукзхнфйб), то есть отсутствие стыда (фп ме бйдейуфзбй) за постыдные [поступки], - это нечто дурное, тем не менее стесняться, совершая такие поступки, вовсе не есть нечто порядочное. Ведь и воздержанность тоже не добродетель, а нечто смешанной природы; на неё в этой связи мы укажем позднее.

Книга пятая (Е)

I. В связи с правосудностью (дйкбйпухне) и неправосудностью (бдйкйб) нужно рассмотреть [следующие вопросы]: К каким поступкам то и другое может иметь отношение, обладание какого рода серединой есть правосудность, и в чём серединой является правосудное (фп дйбкбйпн)?

Пусть наше рассмотрение идёт тем же путём (мефзпдпн), что и в предыдущем изложении.

Мы видим, конечно, что все склонны называть правосудностью такой склад [души], при котором люди склонны к правосудным поступкам (рсбкфйкпй фпн дйкбйпн), совершают правосудные дела (дйкбйпрсбгпхуй) и желают правосудного (фб дйкбйб). Подобным образом и о неправосудности [говорят, что это такой склад], при котором поступают неправосудно (бдйкпхуй) и желают неправосудного (фб бдйкб). Поэтому сперва пусть это и будет у нас как бы в общих чертах принято за основу.

Между тем с науками и умениями дело обстоит иначе, нежели со складами [души]. А именно для противоположностей признаётся существование одного и того же умения, или одной и той же науки, но склад как один из противоположных складов не может быть тождественным для противоположностей, скажем, от здоровья не бывает ничего ему противоположного, только здоровье, ведь походку мы определяем как здоровую, когда ходят так, как в здоровом состоянии.

Часто поэтому [душевный] склад узнаётся [при сопоставлении] с противоположным и часто по тому, с чем он имеет дело, например, когда очевидно, [в чём состоит] закалка, становится очевидным и то, в чём плохая закалка, и как по тому, что закаливает, [выясняется] она сама, так по ней - что закаливает, потому что если закалка - это крепость мышц, то отсутствие её - их вялость, а что закаливает, то делает мышцы крепкими.

Отсюда, как правило, следует, что если одно из двух [противоположных понятий склада] многозначно, то многозначно и другое, то есть если многозначно «правосудное», [или «правое»], то и «неправосудное», [или «неправое»].

II. По всей видимости, у «правосудности» и «неправосудности» много значений, но из - за их близости, что это соимённость, скрыто и не так заметно, как при далёких [значениях] (в последнем случае велико различие по внешнему виду), ясна, например, соимённость, когда называют «ключом», [«ключицей»], кость пониже шеи у животных и то, чем запирают двери.

Посмотрим теперь, в скольких значениях говорят: «Неправосудный» (бдйкпт). Итак, «неправосудным» считается тот, кто преступает закон (рбсбнпмпт), кто своекорыстен (рлепнекфет) и несправедлив (бнйупт), а отсюда ясно, что правосудный - это законопослушный (нпмймпт) и справедливый (йупт). Стало быть, правосудие, [или право], - это законное и справедливое, а неправосудие, [или неправое], - это противозаконное и несправедливое. Коль скоро неправосудный своекорыстен, корысть его будет в благах вообще, но не во всех, а в тех, с которыми связана удача или неудача [в жизни] и которые, если взять их безотносительно, всегда являются благами, но применительно к тому или иному человеку не всегда. [Тем не менее] люди молят о таких благах и ищут их, [чего делать] не должно, но надо, с одной стороны, молить, чтобы блага безотносительные были бы [благами] и для них самих, а с другой - выбирать то, что для них блага.

Неправосудный не всегда избирает большее, но [иногда] и меньшее, если речь идёт о безусловном зле. А поскольку меньшее зло считается в известном смысле благом, своекорыстие же обращено на блага, то тем самым и здесь [неправосудного] надо считать своекорыстным. Он и несправедлив, ведь это [понятие] включает [присвоение «чужого» блага и отказ от «своего» зла] и [является, стало быть, ] общим [понятием].

III. Коль скоро, как мы видели, преступающий законы неправосуден, а законопослушный правосуден (дйкбйпт), ясно, что всё законное в известном смысле правосудно. В самом деле, что определено законодательным [искусством], законно, а каждое из этих [определений] мы признаём правосудным, [то есть правом].

Законы говорят обо всём вместе, причём имеют в виду либо пользу всех, либо лучших, либо имеющих власть по добродетели или как - то ещё иначе, так что в одном из значений, [а именно в широком], мы называем правосудным то, что для взаимоотношений в государстве (рплйфйке кпйнпнйб) создаёт и сохраняет счастье, и всё, что его составляет.

Закон, стало быть, предписывает как дела мужественного (например, не оставлять строя, не обращаться в бегство и не бросать оружия), так и благоразумного (например, не блудить, не насильничать), а также ровного (например, не бить и не бранить), соответственно и с другими добродетелями и пороками: В одном он наставляет, а другое воспрещает, причём если правильно составлен, то правильно, и хуже, если составлен небрежно.

Итак, правосудность сия есть полная добродетель, [взятая], однако, не безотносительно, но в отношении к другому [лицу]. Поэтому правосудность часто кажется величайшей из добродетелей, и ей дивятся больше, чем «свету вечерней и утренней звезды». И даже пословица говорит: «Всю добродетель в себе правосудность соединяет!».

И эта добродетель есть в первую очередь полная добродетель, так как обращение с нею - [это проявление] полной добродетели, а полнота здесь от того, что, обладая этой добродетелью, можно обращать её на другого, а не только на себя самого. А ведь многие способны обращать добродетель на свои собственные [дела], но на отношения с другим не способны. Потому - то метким слывёт изречение Бианта: «Мужчину чин покажет», ибо как начальник [он проявляет себя] в отношении к другому и во взаимоотношениях в государстве. На том же [основании] правосудность единственную из добродетелей почитают «чужим благом» затем, что она существует в отношении к другому.

Действительно, [правосудный] приносит пользу другому, будь то начальник или [один] из сограждан (кпунпнпт).

Самый порочный человек, конечно, тот, чей порок обращается на него самого и близких, однако самый добродетельный не тот, чья добродетель обращается на него самого, а тот, чья - на другого, ибо это трудное дело. Потому данная правосудность не часть добродетели, а добродетель в целом, а противоположное не часть порочности, но порочность в целом. В чём же разница между добродетелью и данной правосудностью, ясно из сказанного выше, ибо, с одной стороны, они тождественны, а с другой - это разные понятия, а именно: Поскольку речь идёт об отношении к другому, постольку [перед нами] правосудность, а поскольку о соответствующем [душевном] складе, взятом безусловно, постольку о добродетели.

IV. Но мы всё - таки исследуем правосудность как часть добродетели, ибо есть и такая, как мы утверждаем. То же самое справедливо и для неправосудности как части [порочности]. Что такая существует, доказывает [следующее]: Тот, чьи действия соответствуют иным порокам, конечно, поступает неправосудно, однако он ни в чём не своекорыстен (скажем, бросив по трусости щит, или обругав по злобе, или не пособив по скупости деньгами).

Когда же человек ведёт себя своекорыстно, [его поступки] часто ни одному из [пороков] не соответствуют, ни тем более всем [порокам], и всё же их отличает какая - то подлость (ведь этого человека мы осуждаем!) и неправосудность. А значит, существует особая «неправосудность», как бы часть от неправосудности в целом, и существует нечто «неправосудное» как часть от неправосудного [и] противозаконного в целом.

Далее, если один блудит ради наживы и за плату, а другой - по влечению, платя и платясь за это, то последнего скорее, пожалуй, сочтут распущенным, нежели своекорыстным, а первого - неправосудным, но не распущенным. Ясно, что это из - за наживы.

Далее, все прочие неправосудные дела (бдйкембфб) всегда можно возвести к какому - нибудь пороку, например: Если совершил блуд - к распущенности, если оставил соратника [в бою] - к трусости, если ударил - к гневу, но если нажился, то ни к чему, кроме неправосудности.

Таким образом, очевидно, что наряду с неправосудностью в целом существует и некая другая, частная, именуемая так же, потому что по определению они относятся к одному и тому же роду, ведь и то и другое имеет смысл в отношении к другому [лицу], только неправосудность [в узком смысле] обращена на почесть, имущество, безопасность или на то, что (будь у нас одно слово) охватывает это всё и что [возникает] при удовольствии от наживы, а другая [неправосудность] обращена на всё, с чем имеет дело добропорядочный.

V. Ясно, таким образом, что существует несколько [видов] правосудности, и что наряду [с той, которая совпадает] с добродетелью в целом, существует некая другая; осталось выяснить, что это и каково оно.

Итак, неправосудное определено и как противозаконное, и как несправедливое, а правосудное - как законное и справедливое.

Неправосудность, о которой было сказано ранее, соответствует противозаконности. Поскольку же несправедливость [как неравенство] и противозаконность не тождественны, но различаются как часть по отношению к целому (ведь всё несправедливое [в смысле неравенства] противозаконно, но не всё противозаконное [в этом смысле] несправедливо), то неправосудное и неправосудность тоже не одни и те же, но [могут] отличаться от [неправосудности и неправосудного в целом], то есть одно [выступает] как часть, другое - как целое; действительно, неправосудность в смысле несправедливости - часть неправосудности в целом, точно так же как правосудность [в смысле справедливости - часть] правосудности в целом. Следовательно, нам нужно сказать о частной правосудности и частной неправосудности и о таком же правосудном и неправосудном. Поэтому оставим в стороне правосудность, подчинённую добродетели в целом и представляющую собою обращение добродетели в целом на другое [лицо], и соответствующую неправосудность, [которая так же соотносится] с порочностью [в целом]. Ясно также, как в соответствии с этим следует определить правосудное и неправосудное. Дело в том, что, может быть, большинство законных [поступков] совершается от добродетели в целом, так как закон предписывает жить по всей добродетели и запрещает - по любой порочности, а добродетель в целом создаётся поступками, которые представляют собою узаконенные [действия], установленные законодателём для воспитания на общее [благо]. По поводу воспитания каждого в отдельности, благодаря которому муж [бывает] добродетелен в безусловном смысле слова, впоследствии надо [будет] определить, к государственной или другой науке это относится, ибо, по - видимому, быть добродетельным мужем и [добродетельным] гражданином не во всех отношениях одно и то же.

Один вид частной правосудности и соответствующего права (фп дйкбйпн) связан с распределением (ен фбйт дйбнпмбйт) почестей, имущества и всего прочего, что может быть поделено между согражданами (кпйнпнйпхнфет) определённого государственного устройства (именно среди них одному возможно иметь в сравнении с другим несправедливую или справедливую [долю] (бнйупн кбй йупн). Другой [вид] - направительное (дйпсфпфйкпн) право при взаимном обмене (ухнбллбгмбфб). Оно состоит из двух частей; дело в том, что обмен бывает произвольный (зекпхуйб) и непроизвольный (бкпхуйу), а именно: Произволен такой, как купля, продажа, ссуда, залог, заём, задаток, платёж (произвольными они называются потому, что начало этих обменов зависит от нашей [воли]), а непроизвольный обмен осуществляется тайком - скажем, кража, блуд, спаивание приворотным зельем, сводничество, переманивание рабов, убийство исподтишка, лжесвидетельство - или подневольно - скажем, посрамление, пленение, умерщвление, ограбление, увечение, брань, унижение.

VI. Поскольку неправосудный несправедлив и неправосудное несправедливо, ясно, что между [крайностями] несправедливого существует некая середина. Это и есть справедливое равенство (фп йупн), ибо, в каком действии возможно «больше» и «меньше», в том возможно и справедливое равенство. Следовательно, если неправосудное несправедливо, то правосудное - справедливо; именно так все и думают даже без рассуждения. Поскольку же справедливое равенство - это середина, то правосудное - это [тоже], видимо, какая - то середина, а справедливое равенство предполагает не менее двух [доль и двух сторон]. Соответственно и правосудие необходимо является серединой и справедливым равенством по отношению к чему - то и для кого - то, притом как середина [оно находится] между какими - то [крайностями] (а именно между «больше» и «меньше»), а как справедливое равенство - это [равенство] двух [доль], наконец, как право - это [право] для известных [лиц].

Право, таким образом, с необходимостью предполагает не менее четырёх [вещей], потому что и тех, для кого [существует право, не менее] двух, и то, к чему [оно применяется], - две вещи. При этом для лиц и для вещей будет иметь место одно и то же уравнивание (йупфет), ибо одинаково отношение одной пары, [то есть вещей], и другой, [то есть лиц], а именно: Если люди не равны, они не будут обладать равными [долями], вот почему борьба и жалобы [в суд] бывают всякий раз, когда не равные [доли] имеют и получают равные [люди] или, [наоборот], не равные [люди] - равные [доли]. Это дополнительно проясняется [понятием] «по достоинству». Дело в том, что распределительное право, с чем все согласны, должно учитывать известное достоинство, правда, [«достоинством»] не все называют одно и то же, но сторонники демократии - свободу, сторонники олигархии - богатство, иные - благородное происхождение, а сторонники аристократии - добродетель.

Следовательно, право есть нечто соотносительное [то есть пропорциональное]. А входить в пропорцию - это свойство не только числа самого по себе, но вообще счисляемого. Пропорция есть приравнивание (йупфет) отношений и состоит не менее чем из четырёх членов. Ясно, таким образом, что из четырёх членов состоит прерывная пропорция. Но и непрерывная тоже. Ведь в ней одним членом пользуются как двумя и повторяют его дважды, например A относится к B, как B относится к Y. Значит, B повторено дважды, а следовательно, если B дважды и поставить, членов пропорции будет четыре. Так и право предполагает не менее четырёх [членов] и отношение здесь то же самое, ведь они разделены соответственно на лица и вещи. А значит, как член A будет относиться к B, так Y - к S, и соответственно [в другом порядке]: Как A к Y, так B к S, следовательно, [точно так относится] и целое к целому, [A+Y, B+S] и распределение объединяет в пары именно эти [слагаемые целого], а если именно так составили [одно и другое целое], то пары объединены правосудно.

VII. Итак, объединение в пары A с Y и B с S - это правосудие в распределении, и правосудие это представляет собою середину, а неправосудие - нарушение пропорциональности, ибо пропорциональность - это середина и право состоит в пропорциональности.

(Эту пропорцию математики называют геометрической, так как в геометрической пропорции суммы членов относятся именно так, как каждый член пропорции к соответствующему члену). Но эта пропорция не непрерывная, потому что в ней не может быть члена, который, будучи одним, обозначал бы и того, кому [нечто уделяется], и то, что [уделяется].

Итак, правосудие это - пропорциональность, а неправосудие - непропорциональность. Значит, [в последнем случае] одно отношение больше, а другое меньше; именно так и происходит на деле. Действительно, поступая неправосудно, имеют блага больше, [чем следует], а терпя неправосудие - меньше. А со злом наоборот: При сравнении с большим меньшее зло подпадает определению блага, ибо меньшее зло предпочтительнее большего, а что предпочтительно, то и благо, и, чем больше [нечто предпочитают], тем большее [это благо]. Таков, следовательно, один вид правосудия.

Осталось рассмотреть ещё одно право - направительное, которое имеет место при произвольном и непроизвольном обмене. Этот вид права иной в сравнении с предыдущим. Дело в том, что правосудие в распределении общественного всегда согласуется с названной, [то ест геометрической], пропорцией (ибо и тогда, когда распределяют общее имущество, распределение будет соответствовать тому же самому отношению, в каком находятся друг к другу взносы [участников]), а неправосудие, противоположное этому правосудию, состоит в непропорциональности.

Что же касается правосудия при обмене, то оно хотя [и означает] известное справедливое равенство (а неправосудие - несправедливое неравенство), но соответствует не этой пропорции, а арифметической. Ведь безразлично, кто у кого украл - добрый у дурного или дурной у доброго - и кто сотворил блуд - добрый или дурной, но если один поступает неправосудно, а другой терпит неправосудие и один причинил вред, а другому он причинён, то закон учитывает разницу только с точки зрения вреда, с людьми же он обращается как с равными. Так что если данное нарушение права представляет собою нарушение равенства, то судья [как вершитель правосудия] старается восстановить его, ведь и тогда, когда один получил увечье, а другой его нанёс или [один] убил, а другой умер, страдание и деяние различают как несправедливо неравные [доли], [а судья], отнимая наживу, восстанавливает равенство с помощью «убытка», [то есть взыскания]. В подобных случаях, конечно, выражаются обобщённо (зпт збрлпт ейрейн), даже если название иногда не подходит, скажем «нажива» для побившего и «убыток» для пострадавшего, и тем не менее, когда страдание измерено, одно зовётся «убытком» (зе джемйб), а другое - «наживой» (фп кесдпт).

Таким образом, справедливое равенство - это середина между «больше» и «меньше», а нажива и убыток - это «больше» и «меньше» в противоположных смыслах, то есть больше блага и меньше зла - нажива, а наоборот - убыток.

Серединой между тем и другим оказывается справедливое равенство, которое мы определяем как правосудное, следовательно, исправительное правосудие подразумевает середину между убытком и наживой.

Вот почему при тяжбах прибегают к посредничеству судьи (дйкбуфет), ведь идти к судье - значит идти к правосудию, так как судья хочет быть как бы одушевлённым правосудием. И ищут судью, который стоит посредине [между сторонами]; некоторые даже называют судей «посредниками», полагая, что, найдя посредника, найдут и правосудие. Выходит, правосудие - это какая - то середина, раз судья - [это посредник].

Судья уравнивает по справедливости, причём так, как [геометр уравнивает отрезки] неравно поделенной линии: Насколько больший отрезок выходит за половину, столько он отнял и прибавил к меньшему отрезку. Когда целое разделено надвое, признают, что имеют свою [долю], когда получили равные [доли]. А равное - это среднее между большим и меньшим по арифметической пропорции. (Потому и называют правосудие «дйкбйпн», что это [делёж] пополам - «дйчб», как бы говоря «дйкбйпн», и вместо «дйкбуфет» - «дйчбуфет»).

Действительно, если отнять часть от одной из двух равных [величин] и прибавить к другой, последняя на две эти части больше первой, если же отнять, но не прибавить, [что отняли], то вторая величина больше первой только на одну часть. Следовательно, [то, к чему прибавили], на одну часть больше средней [величины], а средняя [величина] на одну часть больше того, от чего отняли. По этой части, таким образом, мы узнаем и что нужно отнять у владеющего слишком многим, и что добавить владеющему слишком малым, ибо насколько средняя [величина] превосходит [меньшую), столько нужно добавить имеющему меньшую часть, а насколько средняя [величина] превышена, столько нужно отнять от наибольшей части.