Основные этапы развития отечественной историографии

Размещено на http://www.allbest.ru/

Содержание

Лекция 1. Отечественная историография Русской революции 1917 г.

Лекция 2. Отечественная историография Гражданской войны в России

Лекция 3. Проблемы НЭПа в отечественной историографии

Лекция 4. Национальная политика советского государства: теория и практика вопроса

Лекция 5. Теория и историография «великого скачка»

Лекция 6. История СССР 1930-х гг. в свете современных научных подходов

Лекция 7. Великая Отечественная война в современной отечественной историографии

Лекция 8. Внешняя политика СССР в условиях холодной войны: дискуссионные проблемы

Лекция 9. Современная Россия. (Модернизация или деградация?)

Лекция 1. Отечественная историография Русской революции 1917 г.

1) Советская историография. Историография событий 1917 года в России чрезвычайно широка. В советской исторической литературе развитие русской революции 1917 г. рассматривалось, исходя из существовавшей парадигмы, как организованный процесс, подготовленный партией большевиков при ведущей роли пролетариата. Переход солдат на сторону революции 27 февраля также оценивался не как стихийный взрыв, а как итог революционной агитации в казармах. В связи с этим в истории революционного движения России 1917 г. наиболее исследованы оказались действия пролетариата и армии, в частности, в работах Л.М.Старцева, Э.Н.Бурджалова, Л.С. Гапоненко, В.И.Миллера, С.В.Тютюкина, З.В. Степанова и др. Крестьянское движение в межреволюционный период стало предметом изучения в трудах О.Н.Моисеева, В.Г.Тюкавкина, Э.М.Шагина и др.

Стихийные проявления протеста масс (солдатские бунты, выступления городской бедноты, продовольственные волнения) специально не изучались или рассматривались как контрреволюционные формы борьбы. Впервые вопрос о роли стихийности в Февральской революции поставили Э.Н.Бурджалов, М.Я.Гефтер, П.В.Волобуев. В 1956 г. историком Бурджаловым было высказано сомнение по поводу исключительной роли большевиков в подготовке Февральской революции, заявлено, что помимо РСДРП(б) ряд других социалистических групп (включая, левых эсеров, “межрайонцев”, меньшевиков-интернационалистов) сыграли существенную роль в забастовочном движении, однако и эта проблема в советской историографии оказалась свернута.

Важное место в советской историографии занимала история политических партий в 1917 г. Эта тема разрабатывалась в трудах таких известных историков, как В.В.Комин, Л.М.Спирин; Х.М.Астрахан, К.В.Гусев, Г.З.Иоффе, Л.М.Старцев и др. В основном в данных работах история политических партий рассматривалась с точки зрения борьбы большевиков с буржуазными и мелкобуржуазными партиями, а собственная история последних сводилась исключительно к изучению их роли в формировании лагеря контрреволюции. В связи с этим события Февральской и Октябрьской революций были представлены в исследованиях изолированно друг от друга, а роль эсеров, меньшевиков, кадетов в демократическом движении отрицалась. Историками недооценивались также попытки этих партий реформистскими средствами решать проблемы, стоявшие перед страной, то есть из политического процесса исключалась либеральная буржуазно-демократическая и реформистская социалистическая альтернатива. Отсюда гибель небольшевистских политических партий после октябрьских событий представала в исторической литературе как процесс закономерный и предопределенный.

В постперестроечный период в анализе событий 1917 г. также обозначился новый подход в отечественной историографии. В изучении революционных событий акцент сместился с социально-экономических предпосылок на ментальность и психологию масс. П.В.Волобуев, В.П.Булдаков отмечали, что роль событий 1917 г. определял не политический конфликт «в верхах», а «социальная база борьбы низов за выживание и растущее охлократическое буйство маргиналов». В предлагаемой авторами концепции революция в России и гражданская война рассматривались как часть ускоренного внешним вызовом системного кризиса империи, по своим масштабам и параметрам сравнимого с российской смутой начала ХVII века. Данный подход получил дальнейшее развитие в книге В.П.Булдакова «Красная смута. Природа и последствия революционного насилия» (1997), где автор связывает характер революционных событий в России с особенностями российской ментальности, психопатологическими, иррациональными чертами в поведении людей в эпоху кризисов (так называемая психосоциальная интерпретация революции). Данный подход в силу его односторонности (абсолютизации теории «психологии толпы» и «коллективного бессознательного») разделяется не всеми отечественными исследователями..

2) Зарубежная историография. После Второй мировой войны в связи с интенсивным развитием профессиональной советологии на Западе активизировались научные изыскания в этой области. Среди западных исследователей, которые в той или иной мере рассматривали практически все аспекты советской истории, а также последние годы дореволюционной России, следует назвать американских советологов Р.Пайпса, А.Рабиновича, Р.Такера, М.Малиа; английских - И.Дейчера, Э.Карра, Р.Конквеста, Р.Дэвиса, А.Ноува, Дж.Хоскинга, Л.Шапиро, немецких - Д.Рудольфа, Г.Гейера, французских исследователей М.Ферро, Н.Верта и др. В последние годы развивается также японская, корейская, итальянская историография истории России. На рубеже 80-90-х гг. взаимодействие российской исторической науки с мировой вступило в новую стадию. На русском языке опубликованы труды Р.Слассера “Сталин в 1917 году. Человек, оставшийся вне революции”; А.Рабиновича “Большевики приходят к власти: революция 1917 г. в Петрограде”, “Июль 1917 года в России” и др.

Своеобразная концепция истории русской революции сложилась у известного американского советолога Р.Пайпса - автора книг “Россия при старом режиме” и “Русская революция”. Пайпс рассматривает революцию в России как долговременный процесс, начавшийся со времен реформ Александра II (когда был впервые либерализован “патримониальный строй”) - и до смерти Сталина в 1953 г., когда, по мнению автора, “контрреволюция”, возникшая среди советской элиты, стала подтачивать “неопатримониальный” коммунистический режим. Революция в узком смысле слова, понимаемая Р. Пайпсом как кризис, сопутствующий переходу от старого режима к новому, началась с выступлений радикального студенчества в 1899 г., включала беспорядки 1905 г. и завершилась консолидацией власти в руках большевиков при Ленине, которым, по мнению Пайпса, руководила безграничная жажда власти и ненависть ко всем своим противникам из “буржуазного лагеря”.

Значительный комплекс работ среди зарубежных авторов представляют труды, посвященные политическим деятелям России периода революции. Среди них выделяется биография А.Ф.Керенского, написанная английским историком Р.Абрахамом, в которой сбалансированы как позитивные, так и негативные черты Керенского (тщеславие, честолюбие и др.). Совсем иным предстает Керенский в исследовании другого автора - Джорджа Каткова - историка корниловского дела. Дж.Катков по сути разделяет убеждение самого Корнилова, что он вместе с Керенским и правительством занимался восстановлением военной дисциплины и общественного порядка в Петрограде. Падение Временного правительства Катков объяснял взаимным недоверием, маневрами и ошибками этих двух ведущих политических фигур.

В целом, в современной зарубежной историографии признаются глубокие социальные причины революции, истоки которой видятся в самой российской истории, в народе, его менталитете. Начиная с конца 60-х гг., акцент делается на исследованиях русской социальной истории, изучении движений и настроений масс в межреволюционный период. Заложенные Дж.Робинсоном, Л.Волиным, Э.Карром традиции изучения социальной истории развивают в своих работах современные авторы - Т.Шанин, М.Левин, Д.Аткинсон, Ш.Фитцпатрик, С.Томпкинс и др., которые 1917 год рассматривают больше как результат всего предшествующего развития, а не просто как разрыв с историческим прошлым.

3) Октябрьская революция в отечественной историографии. В советской историографии история Октябрьской революции занимала центральное место. При этом события, связанные с приходом к власти большевиков, с самого начала получили прямо противоположную трактовку в отечественной и зарубежной (включая эмигрантскую) литературе, и на протяжении последующих лет оставались главной темой дискуссий.

Представители политической оппозиции либеральной направленности заняли резко отрицательную позицию по отношению к Октябрьскому вооруженному восстанию, рассматривая его как катастрофу. В меньшевистской историографии октябрьские события рассматривались как военный переворот, заговор, утвердивший диктатуру с целью преждевременного “введения социализма”. А.Н.Потресов, Н.И.Рожков и другие в сборнике “Октябрьский переворот: Факты и документы” (1918) отрицали наличие финансового капитала в России как базы для социалистической революции. Эсеровские историки и публицисты (В.Чернов, Н.Кондратьев и др.) в 1918 г. издали сборники материалов “Год русской революции 1917-1918” и “Социально-экономические итоги Октябрьского переворота. Большевики у власти”. В них революционные события оценивались как солдатский бунт против затянувшейся войны, который нес разрушение вековой русской государственности и культуры.

Первые работы историков-марксистов, посвященные революции, носили ярко выраженную политическую направленность. Проблема Октябрьской революции заняла одно из центральных мест в послеоктябрьских трудах В.И.Ленина, начиная от устных или печатных выступлений уже на следующий день после октябрьского восстания и кончая одной из последних работ, продиктованной уже тяжело больным Лениным (статьей “О нашей революции”). Не отвергая тезис о недостаточной зрелости объективных экономических предпосылок для социализма в России, Ленин выдвинул положение о первенстве политики над экономикой, что на практике означало возможность взятия власти пролетариатом и в относительно отсталых странах. По мысли Ленина, передовая надстройка (активная революционная роль пролетариата, наличие авангардной партии) создавала адекватную себе, вполне “зрелую” экономику и культуру. Надежды “на окончательную победу социализма” в России Ленин связывал с победой мировой революции - в Европе, затем - в странах Востока. В работах историков-марксистов упор делался на выявлении исторической закономерности Октября, раскрытии авангардной роли пролетариата. В основу их концепции были положены представления политиков на борьбу за власть в 1917 г. против Временного правительства и мелкобуржуазной демократии.

На проблему предпосылок социалистической революции выходила и развернувшаяся в 30-е гг. дискуссия по истории финансового капитала в России. Историки Н.Н.Ванаг, С.П.Ронин (к ним присоединился Л.Н.Крицман, М.Н.Покровский), высказавшие идею о “денационализации” отечественного капитала, о его полном подчинении иностранному капиталу, приходили к выводу о дочернем происхождении русского империализма, отсюда утверждению о неготовности России к социалистическим преобразованиям. Против этой группы историков выступила официальная «сталинская школа», под влиянием которой происходит пересмотр традиционной для большевизма ленинской концепции истории партии. “Авторами” новой концепции стал сам Сталин и представители его ближайшего окружения (Л.П.Берия, К.Е.Ворошилов, Л.М.Каганович, И.П.Товстуха и др.). В изданной в 1935 г. книге “К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье” (где автором значился Л.Берия) были сформулированы ложные теории двоецентрия в ходе образования партии и двух вождей, послужившие исходным пунктом пропаганды идеи о равновеликом вкладе Ленина и Сталина в создание партии и руководство революцией.

Для советской историографии второй половины 30-х - начала 50-х гг. в духе официальной истории Советского государства (“История ВКП(б). Краткий курс” /под редакцией И.Сталина, 1938) было характерно обезличивание истории, односторонность в освещении важнейших событий Октября и всего революционного процесса. При этом в официальной советской интерпретации Октябрьской революции степень социально-экономической и культурной зрелости дореволюционной России завышалась, что стало предметом критики со стороны западных историков и экономистов, а также представителей “нового направления” в отечественной историографии (в их числе И.Ф.Гиндин, К.Н.Тарновский, П.В.Волобуев, М.Я.Гефтер, А.Я.Аврех и некоторые другие). Эта группа историков попыталась отойти от сталинских схем и стереотипов, противопоставив идею многоукладности российской экономики господствовавшей тогда концепции зрелости отечественного государственно-монополистического капитализма как важнейшей предпосылки победы социалистической революции. Анализируя социально-экономические предпосылки революции, историки показали значение многоукладности российской экономики, типологию отечественного капитализма и вытекавшей из нее расстановки классовых и политических сил накануне Октября. Данное направление подверглось разгрому со стороны официальных лиц в исторической науке.

Параллельно в зарубежной историографии проблемы Октября получили широкое освещение прежде всего в эмигрантской литературе. Для русских эмигрантов особенно в первые годы были характерны упрощенные оценки революции, которую многие из них считали простой случайностью, результатом международного заговора. Однако эта точка зрения не стала господствующей. Большая часть русской эмиграции рано осознала социологическую природу революции и указала на закономерный характер происшедших в России событий, подготовленных всем ходом русской истории и явившихся логическим следствием социально-политического кризиса в стране.

Евразийцы (П.Савицкий, Г.Сувчинский, Н.Трубецкой, Г.Флоровский) и сменовеховцы (Н. Устрялов, Ю. Ключников, С. Лукьянов, А.Бобрищев-Пушкин) также рассматривали революцию больше как творческую силу, возвратившую России ее национальную самобытность. Представители евразийства трактовали русскую революцию как массовый отказ народа от европейской романо-германской культуры, как прорыв к новой культуре, в которой восточный элемент будет играть приоритетную роль. Именно осознание своей особенности, считали евразийцы, даст возможность евразийским народам преодолеть “смертоносный” (“романо-германский”) коммунизм и восстановить свою самостоятельную государственность.

Представители русской либерально-консервативной мысли - П.Б.Струве, В.А.Маклаков, С.Л.Франк не разделяли оптимистических взглядов на русскую революцию представителей как левого, так и умеренно-социалистического направлений русской эмиграции. На их взгляд, русская революция была катастрофой, которая закончилась “разрушением и деградацией всех сил народа, материальных и духовных”^.

Национальные корни большевистской революции признавали философы С.Франк, Ф.Степун, Л.Карсавин, усматривавшие в духовных ценностях и самом типе мышления людей не только истоки, но и последствия революции. Другая часть эмиграции (в ее числе историк А.А.Кизеветтер) выступила против принципа детерминированности в истории и попыток объяснить успех большевиков пассивностью социальных низов и их привычкой к повиновению, утверждая, что большевистская революция не вытекала из русской истории с безусловной необходимостью.

В центре западной октябристики также находились две главные проблемы. Первая - это легитимность самой основы “Великого Октября” как пролетарской и социалистической революции. Вторая - наличие или отсутствие преемственности между правлением Ленина и Сталина. Вскоре после Второй мировой войны на Западе начала складываться теория тоталитаризма, получившая отражение в исторических исследованиях. У истоков данной теории стояли - Х Арендт, Р.Арон, Л.Шапиро, Р.Пайпс, Р.Конквест, М.Малиа и др. Данная теория является прежде всего политической, так как изучает характер взаимодействия власти и общества в таких странах, как Германия, Италия, СССР и др., противопоставляя их странам либеральных западных демократий.

Сторонники этого подхода рассматривали Октябрь как заговор, государственный переворот. По мнению советологов, захват власти стал возможен вследствие серьезных поражений в Первой мировой войне, подорвавшей политические и общественные устои императорской России. Эта точка зрения нашла свое отражение в трудах американского историка Уильяма Генри Чемберлина “Русская революция. 1917-1921” (В 2-х тт., 1935) и “Коммунистическая революция. Очерк стратегии и тактики” (1955), а также в более поздних работах Гарольда Г.Фишера, Р.Пайпса, Л.Шапиро, М. Ферро, Р.Сервиса. Именно Октябрьский переворот (эпоха Ленина) рассматривается ортодоксальными историками как начальная веха на пути становления тоталитарной системы в СССР, хотя большинство склонно связывать эпоху становления тоталитаризма в России все-таки с именем Сталина.

Историки-диссиденты М.Я.Геллер и А.И.Некрич, оказавшиеся в 70-е годы на Западе, в своей работе “Утопия у власти. История Советского Союза с 1917 г. до наших дней” (Лондон, 1982), также отрицали организованный характер восстания, говоря о “ползучем” захвате власти партией, “возглавляемой человеком, знавшим, чего он хочет”. Ученые поставили вопрос о насилии в советской истории как следствии господства большевиков, которое привело к существенным человеческим жертвам.

С появлением новой социальной истории в 70-е гг. американские исследователи (которых стали называть историками-ревизионистами) предприняли попытку переоценки событий 1917 г. в России. В центр внимания ревизионистов был поставлен общественный и экономический фактор, т.е. “исследования режима” были заменены “исследованиями общественных отношений”. Ревизионисты попытались объяснить развитие дел в России “снизу”, как результат общественных отношений, а не “сверху”, как нечто привнесенное государством. Они рассматривали Октябрь как пролетарскую революцию, вызванную к жизни “поляризацией” классов рабочих и капиталистов (этот тезис отстаивали Л.Хеймсон, У.Розенберг). Поворот Ленина к террору и национализации в годы военного коммунизма трактуется ревизионистами (в том числе М.Левиным, С.Коэном) как временные издержки, вызванные гражданской войной. По их мнению, ленинизм не был тоталитарным, а истинным наследием Ленина являлась “смешанная экономика” времен нэпа.

В исследованиях социальной истории партия большевиков в 1917 г. представлялась плюралистичной и достаточно демократичной (на чем особенно настаивали А.Рабинович и Р.Суни). А.Рабинович в своих книгах не рассматривает Октябрь как “путч”, а большевиков как закрытую “секту” (что было характерно для ортодоксальных историков). Он показывает, что большевики “не захватывали власть”, а “пришли к власти”. Отсюда его вывод о том, что Октябрь спас демократические завоевания Февральской революции, предотвратил вероятность установления военной диктатуры, предоставил возможность для социальных преобразований в России.

На выяснение предпосылок и причин Октябрьской революции ориентированы также работы англо-американских исследователей в области экономической истории - специалистов по экономике царской России - А.Ноува, П.Грегори, Р.Стюарта (Великобритания), П.Дьюкса (США) и др. Одни авторы (Ж.Соколофф) считают, что слишком медленные темпы развития России явились причиной нарушения социального равновесия и прихода к власти большевиков; другие (П.Грегори) причины социального переворота усматривают в слишком высоких (и потому обременительных) темпах индустриализации. Но в целом, в западной историографии справедливо отмечается (с чем согласны многие современные отечественные исследователи) наличие сложных проблем в рыночной системе дореволюционной России, связанных с противоречивой экономической ролью государства и несбалансированностью хозяйства.

В современной отечественной советологии ряд ученых продолжали отстаивать точку зрения о наличии в России некоего “оптимального сочетания” объективных предпосылок для победы социализма. При этом ими преувеличивался уровень монополизации промышленности в стране и в целом зрелость «социально-экономических предпосылок социалистической революции». В трудах Г.З.Иоффе обращалось внимание на значение Октября с точки зрения его “неоспоримых результатов”: выход из войны, спасение от национальной катастрофы, сохранение территориальной целостности и независимости.

Прямую связь революции с крестьянским вопросом выделил В.П.Данилов, считая, что события 1917 г. происходили на фоне крестьянской (общинной) революции, которая в конечном итоге обеспечила успех Февраля и Октября в России. Близка к подобной оценке и точка зрения Ю.Н.Афанасьева, рассматривающего Октябрь как “консервативную крестьянскую реакцию на те изменения, которые происходили в России в связи с развитием капитализма”. Вместе с тем в те годы и особенно уже в постсоветской России широкое распространение получила теория тоталитаризма, которая приобрела характер господствующей официальной идеологии. В связи с этим распространенной стала точка зрения на октябрьские события как просто заговор, государственный переворот, осуществленный монолитной и дисциплинированной большевистской партией. Возрос интерес к идеям о так называемом «масонском заговоре», «немецком золоте».

Давая оценку тоталитарной теории, известный историк А.К.Соколов отмечает, что она обобщает главным образом «негативные, вернее неприемлемые для западного индивидуалистического сознания тенденции» и ставит «на одну доску такие исторические феномены как «коммунизм», «фашизм», «нацизм»». Поэтому подобный односторонний подход справедливо вызывает критику у многих современных отечественных авторов - специалистов в области новейшей истории России (в их числе А.К.Соколов, С.В.Журавлев, В.С.Тяжельникова, И.Б.Орлов, Т.М.Смирнова и др.), которые указывают на «идеологическую заданность тоталитарной теории», ее «черно-белое» видение и дихотомический по отношению к советскому марксизму-ленинизму характер. В тоталитарной теории явно прослеживаются аналогии с «Кратким курсом истории ВКП(б)», взятые с обратным знаком. Данная группа историков в своих научных исследованиях обращается к изучению проблем социальной истории с ее установкой на изучение истории «снизу», вниманием к микроистории. Одновременно научным сообществом ставится и решается задача соединения в научных изысканиях микро- и макроанализа. В последние годы вышло несколько исследований по советской истории 1920-30-х гг., написанных с позиции соединения микро- и макроистории.

Ряд современных исследователей осмысливают события 1917 г. в категориях “догоняющего развития” и индустриальной модернизации. Заметное внимание в постсоветской историографии уделяется судьбе Учредительного собрания, проблемам становления и развития советской политической системы, формирования партийно-государственного аппарата в первые годы советской власти.

Лекция 2. Отечественная историография Гражданской войны в России

Проблемам Гражданской войны в России в было посвящено более 15 тыс. книг у нас в стране и несколько тысяч - за рубежом. С 1918 по 1930 гг. авторами выступали сами участники Гражданской войны^. С середины 20-х гг. начинают выходить первые обобщающие работы по истории войны С.Белинского и С.Венцова (“Красная гвардия”), А.Анишева (“Очерки истории гражданской войны в 1917-1920 гг.), Н.Какурина (“Как сражалась революция”).

В 1935 г. вышел первый обобщающий коллективный труд “История гражданской войны”, полностью посвященный 1917 году. В 30-е гг. Гражданская война изучалась через призму событий в отдельных регионах страны (особенно тех, где бывал И.В.Сталин), в частности, монографии В.А.Меликова (1938) и Э.Б.Генкиной (1940) были посвящены обороне Царицына. В 1942 г. вышел 2-й том “Истории гражданской войны в СССР”, посвященный событиям сентября-ноября 1917 г.

В послевоенной историографии важный шаг в разработке проблем истории строительства Красной Армии в годы Гражданской войны был сделан Н.И.Шатагиным - автором работы “Организация и строительство Советской Армии в период иностранной интервенции и гражданской войны (1918 - 1920)” (1954), в которой были выделены этапы, систематизированы данные о численности, организационной структуре войск, командных кадрах. В работах Б.Е.Штейна “Русский вопрос” на Парижской мирной конференции (1919-1920)” (1949), А.В.Березкина “Октябрьская революция и США (1917-1922)” (1967), М.И.Светачева “Империалистическая интервенция в Сибири и на Дальнем Востоке (1918-1919)” (Новосибирск, 1983) большое внимание уделялось исследованию истории иностранной интервенции, выяснению степени и характера участия в ней отдельных держав. В 50-60-е гг. фактически произошел отказ от сталинской периодизации Гражданской войны по походам Антанты (в частности, в работах Д.К.Шелестова, А.И.Зевелева, С.Ф.Найды, В.П.Наумова и др.). С 1957-1969 гг. вышли 3-5 тт. “Истории гражданской войны в СССР”.

Важное место в исследовании истории Гражданской войны в России занимают труды академика Ю.А.Полякова. Среди них - “Октябрь и гражданская война” (1966); “Советская страна после окончания гражданской войны: территория и население” (1986) и “Гражданская война: взгляд сквозь годы” (1994); коллективные монографии - “Происхождение и начальный этап гражданской войны. 1918 г.” (Ч.1, 1994); “Гражданская война в России: перекресток мнений” (1994). В этих и ряде других работ началось изучение и научная разработка проблем экономических, демографических, социально-психологических последствий Гражданской войны, изменения менталитета общества.

Составной частью истории Гражданской войны является история политических партий в рассматриваемый период. В числе авторов, разрабатывавших данную тему - Л.М.Спирин, К.В.Гусев, Г.З.Иоффе, Н.Г.Думова и др. При этом процесс исчезновения с политической арены оппозиционных партий трактовался в советской историографии как закономерный, вытекавший из контрреволюционности самих партий. В связи с этим особое внимание уделялось раскрытию причин и времени исчезновения многопартийности в послеоктябрьской России. Было высказано несколько точек зрения на этот счет. Так, П.Н.Соболев и А.М.Малашко считали возможным говорить о многопартийности в стране лишь применительно ко времени пребывания левых эсеров в Совнаркоме и ВЦИК, т.е. до весны-лета 1918 г. По мнению Е.Г.Гимпельсона (см.: Из истории образования однопартийной системы в СССР // Вопросы истории. 1965. N 11), многопартийность в России существовала до 1920-1921 гг., т.е. до тех пор, пока легально действовавшие социалистические партии сохраняли представительство в органах власти. Данная точка зрения представляется наиболее убедительной. Ее разделяет в своей работе “Политические партии в послеоктябрьской России: сотрудничество и борьба (октябрь 1917-1920/1921 гг.)” (1995) историк Т.А.Сивохина.

Противоречив и до сих пор остается дискуссионным вопрос о хронологических рамках Гражданской войны. Первоначально в советской историографии существовало мнение о едином периоде революции и гражданской войны - 1917-1920 гг., причем отсчет начинался с Февральской революции. Именно так понимали гражданскую войну Ленин и другие большевики. Хотя на этот счет у самого Ленина имелись различные высказывания, и его точка зрения на начало гражданской войны постоянно корректировалась (сначала это был Февраль, затем события 3-4 июля, потом корниловский мятеж). После октябрьских событий начальный этап гражданской войны Ленин определял следующим образом: ”начиная с побед над Керенским под Гатчиной, продолжая победами над буржуазией, юнкерами, частью контрреволюционного казачества в Москве, Иркутске, Оренбурге, Киеве, кончая победой над Калединым, Корниловым и Алексеевым в Ростове-на-Дону”. Позднее в 1922 г. Ленин назвал периодом ожесточеннейшей гражданской войны весь первый период советской власти (т.е. до конца 1920 г.).

В 30-е гг. точка зрения на хронологические рамки Гражданской войны изменилась: октябрь 1917 г. - июль 1918 г. назывался мирным периодом социалистического строительства; лето 1918 г. - конец 1920 г. - периодом военной интервенции и гражданской войны Эта концепция получила свое закрепление в Кратком курсе истории ВКП(б). В середине 50-х гг. на страницах журнала “Вопросы истории” прошла дискуссия о хронологических границах Гражданской войны, в ходе которой, в частности, историки И.Берхин и М.Ким предлагали рассматривать как единый период революции и гражданской войны, однако господствующей оставалась сталинская концепция.

В конце 80-х - начале 90-х годов начали разрабатываться новые подходы, стало возможным переосмысление трагических событий 1917-1922 гг. Однако один из вопросов, по которому по-прежнему существовал широкий спектр мнений - это время начала войны. Так, Ю.А.Поляков первым этапом гражданской войны считает февральско-мартовскую революцию 1917 г., когда четко выявилась линия социального противостояния, и было положено начало эскалации насилия. Октябрьская революция, на его взгляд, лишь крупнейший рубеж гражданской войны. Ю.П.Данилов считал, что классовый раскол в деревне произошел за десять лет до Ленина и большевиков, вслед за столыпинской аграрной реформой, а в октябре 1917 г. имело место столкновение давно противостоявших друг другу сил “за землю и волю”. Л.М.Спирин называл две гражданские войны: первая - июль - октябрь 1917 г.; вторая-октябрь 1917 г. - 1922 г.

П.В.Волобуев связывал начало Гражданской войне с расстрелом юнкерами солдат в Кремле 28 октября 1917 г. и боями под Петроградом против Керенского и Краснова, а также первыми всплесками гражданского противостояния на юге России, на Дону. Период “октябрь 1917 г. - май 1918 г.” П.В.Волобуев называл этапом “мягкой гражданской войны”, когда случаи террора были, но народ в массе своей в борьбу не включился. Следующий этап - с конца 1918 г. - «пик ожесточения».

Этой точке зрения близки взгляды Ю.И.Игрицкого, который называет события, имевшие место в конце 1917 г. - первой половине 1918 г. (до лета, в т.ч. поход на Петроград Краснова и Керенского, мятежи Каледина и Дутова, Кокандская автономия и др.) прелюдией, накоплением критической массы общенационального бедствия, которые носили “точечный”, прерывистый во времени и пространстве характер. Все признаки масштабной гражданской войны, по мнению историка, были налицо лишь летом 1918 г. (эсеровский и левоэсеровский мятежи, выступление чехословацкого корпуса, иностранная интервенция Антанты на Севере, в Закавказье и Средней Азии, оккупация юга страны германскими войсками).

В советской историографии в связи с периодом Гражданской войны изучалась политика военного коммунизма. Причем в большинстве работа имела место ее идеализация. Военный коммунизм сводился к ряду исключительно вынужденных, главным образом экономических мер, обусловленных интервенцией и Гражданской войной, при этом не учитывался ее идеологический и социокультурный аспекты. Хотя, например, в монографии Е.Г.Гимпельсона “Военный коммунизм: политика, практика, идеология” (1973) признавалось наличие в политике военного коммунизма элементов неоправданного форсирования темпов социально-экономических преобразований. В статье Е.А.Амбарцумова, посвященной анализу Лениным причин кризиса 1921 г., впервые было заявлено об элементах утопизма, обусловивших военно-коммунистическую модель экономики^.

В современной отечественной историографии предпринята попытка переосмыслить проблему с целью выявления всего комплекса реальных, прежде всего идеологических, правовых и социокультурных истоков политики военного коммунизма. В ней делается акцент на то, что эта политика была вызвана не только разрухой и войной, но в ней присутствовали и доктринальные корни. Анализ состояния и функционирования крестьянского хозяйства в рассматриваемый период дан в монографии В.В.Кабанова “Крестьянское хозяйство в условиях “военного коммунизма” (1988), в которой автор тщательно разбирает основную форму землепользования того времени - общинное хозяйство. Рассматривая причины и ход земельных переделов, проводимых в 1919-1920 гг., Кабанов приходит к выводу о том, что, несмотря на обнаружившиеся у крестьян тенденции к выделу из общины, образование хуторов, положение общины оставалось еще многие годы непоколебимым. Абсолютное большинство современных историков считает, что в основе социально-экономической политики большевиков в годы войны лежали как военно-экономические причины, порожденные разрухой и чрезвычайностью военной ситуации, так и доктринально-идеологические факторы (А.У. Павличенков).

В последние годы в нашей стране издан целый ряд исследований и документальных сборников, посвященных крестьянскому повстанческому движению в период гражданской войны и прежде всего таким его наиболее многочисленным и длительным проявлениям, как движения под руководством Н. И. Махно и А. С. Антонова и некоторые другие. Исследуются их социальная база, политико-идеологические программы, особенности организации войск и ведения вооруженной борьбы и другие аспекты. В целом же, об устойчивом интересе к этой тематике говорит тот факт, что, например, в составленном А. А. Соболевой библиографическом указателе, посвященном восстанию в Тамбовской губернии в 1920 -- 1921 годах, содержится 785 наименований работ.

Рассматривая конфликт в российском обществе между деревней и городом, крестьянством и государством как один из основополагающих в российской истории начала ХХ века, приведший к крестьянской революции и крестьянской войне, являвшихся важнейшими составляющими гражданской войны в стране, многие современные историки активно исследуют и последствия этих событий. По мнению С. А. Павлюченкова, например, большевики, победив в гражданской войне белых, фактически проиграли ее крестьянству и вынуждены были ввести НЭП. Довольно распространёнными являются суждения об «архаизации сельского мира» и «примитивизации» всей общественной жизни, а также ослаблении городской цивилизации как результате гражданской войны.

В 1990- е годы в круг самостоятельных научных тем вошла история белого движения, хотя с разной степенью объективности она освещалась и раньше. В ряде исследований предпринимается попытка осветить белое движение в масштабах всей страны, проанализировать программы белых по аграрному, рабочему и другим вопросам. В вышедшей в 1995 г. монографии В.Д.Зиминой “Белое движение в годы гражданской войны” дается характеристика белого движения как единого целого, представлена типология его политических режимов, для большинства из которых, по мнению автора, было характерно ”переплетение авторитарных и демократических принципов с ориентацией на сохранение и поддержание исторически традиционных, сформировавшихся форм общественной и государственной жизни”.

Определяя широкий спектр внутренне достаточно противоречивых сил антибольшевистского движения, нижегородский историк С. В Устинкин выделил в нем следующие элементы: 1. Русское офицерство, которое цементировало это движение и стало его главной силой, а также казачество; 2. Представители старой бюрократии и старых привилегированных классов; 3. Правые политические течения, связанные со старым режимом; 4. Левые политические течения (демократические и социалистические), которые выступали на стороне революции, но затем развернули ожесточенную борьбу с большевиками; 5. Либеральные партии центра и прежде всего кадеты, являвшиеся политическим штабом противников большевиков и, кроме того, способствовавшие координации усилий в этой борьбе межпартийных объединений; 6. Часть рабочих и крестьян, недовольных продразверсткой, снижением жизненного уровня, установлением диктатуры и подавлением демократии.

Офицерский состав участников белого движения и характер боевых действий в годы войны стал предметом рассмотрения в книгах В.Бортневского, В.Н.Самуса, С.В.Устинкина, П.С.Мацура, Н.Какурина и др.

В центре дискуссий в отечественной историографии находится вопрос о красном и белом терроре. Хрестоматийным исследованием истории этой проблемы считалась книга С.П.Мельгунова “Красный террор в России” (Берлин, 1923), написанная на основе документов, собранных Исторической комиссией по расследованию злодеяний большевиков при Главнокомандующем вооруженными силами Юга России, в силу чего ей была свойственна односторонность источниковой основы. И тем не менее именно книга Мельгунова долгое время оставалась наиболее полным исследованием данной проблемы.

В 60-70-е гг. красный террор в советской литературе замалчивался, в начальный период перестройки упоминание о нем сопровождалось оправданием его необходимости с целью защиты завоеваний революции. В последнее время среди историков утвердилось мнение о равной ответственности красных и белых в развязывании массового террора. В частности, А.Л.Литвин рассматривает террор как средство борьбы за власть, как со стороны красных, так и со стороны белых. Отличие, по его мнению, заключалось лишь в том, что последние не возводили террор в ранг государственной политики. В книге рассматриваются основы советской карательной политики, деятельность органов ВЧК, внесудебных и юридических учреждений, анализу подвергается также репрессивная политика антибольшевистских сил (эсеро-меньшевистских правительств на Урале, в Сибири, на Дальнем Востоке, белых генералов, казачьих атаманов)

Научный комплекс западной историографии в значительной степени составляют труды, посвященные внешнеполитическим проблемам истории Гражданской войны. В зарубежной эмигрантской историографии крупнейшими историками белого движения являлись С.П.Мельгунов (“Начало гражданской войны” (М.-Л., 1929), “Трагедия адмирала Колчака. Белград Ч.1” (1930.); Н.Н.Головин “Российская контрреволюция в 1917-1918 гг. Ч.3” (Ревель, 1937). Последний видел в колчаковской диктатуре идеал сильной власти, способной поднять белое движение на должную высоту.

В западной литературе 30-40-х гг. проблемам истории Гражданской войны и иностранной интервенции в России, а в связи с этим и внешней политике Советского государства посвящены работы Ф.Шумана, У.Чемберлина, М.Сейерса и более поздние работы Дж.Кеннана, Р.Ульмана, Дж.Томпсона по дипломатической и военной истории интервенции США и стран Запада. Первым западным исследователем, обратившимся к архивным документам о политике белых, был Л.Фишер, который еще в двадцатых годах получил доступ к советским архивам. В современных работах зарубежной историографии, в том числе книгах М.Кеттла, М.Карлей, подчеркиваются экономические мотивы интервенции не только США, Англии, но и Франции.

Ряд работ зарубежных авторов посвящен истории белого движения. П.Кенез выделяет в идеологии его лидеров конституционалистские начала, приверженность идее Учредительного собрания, но одновременно указывает на существенные колебания в аграрном вопросе, что в конце концов отвратило крестьянство от белых. В книге канадского исследователя Н.О.Перейры “Белая Сибирь. Политика гражданской войны” (1996) анализируется политика эсеровских правительств, эсеро-кадетской Директории, деятельность А.В.Колчака, выделяется комплекс причин поражения белых, включая политические, военные, а также важный субъективный (личностный) фактор.

Большинство зарубежных историков Гражданской войны в России подчеркивали ее огромное формирующее воздействие на стиль мышления и психологию, а в конечном итоге на политические методы большевиков. Эту позицию излагают и аргументируют М.Левин, Ш.Фитцпатрик, М.Хильдермайер, Г.Гилл и другие исследователи. В работах С.Коэна, М.Левина и Р.Сервиса (представителей т.н. ревизионистской школы) подчеркивалась связь между Гражданской войной и истоками сталинизма. В войне историки видели причину трансформации партии большевиков и вырождения революции, вследствие чего партия и государство стали “милитаризованными” и впервые была приобретена привычка к командованию и принуждению, позднее проявившаяся в ходе коллективизации и других процессах и событиях. Однако подобная аргументация оспаривается некоторыми историками, в частности Ш.Фитцпатрик, считающей, что уже в дореволюционной партийной традиции и в событиях 1917 г. мало что обещало демократический, плюралистический и ненасильственный исход Октябрьской революции.

Лекция 3. Проблемы НЭПа в отечественной историографии

отечественный историография политика война

1) Советская историография. История новой экономической политики получила достаточное освещение в советской и зарубежной историографии. Проблемы развития народного хозяйства в условиях нэпа нашли отражение в работах экономистов 20-х гг., входивших в экономическую секцию Коммунистической академии. Среди них - Л.Н.Крицман, В.П.Милютин, С.Г.Струмилин и др. В ходе экономических дискуссий 20-х гг. по основным вопросам новой экономической политики сложились различные школы и направления, которые сталинскими идеологами были классифицированы как: “буржуазная школа” Кондратьева, Литошенко, Вайнштейна, “мелкобуржуазная” (неонародническая) Чаянова, Челинцева и собственно “мелкобуржуазная школа в ВКП(б)” (с одной стороны - Троцкий, Преображенский; с другой - Бухарин).

На самом деле, позиция Л.Н.Литошенко заключалась в том, что он выступал против раздробления крупнокрестьянского хозяйства как непростительной растраты производительных сил страны. Известный русский экономист, директор Института конъюнктуры Н.Д.Кондратьев (автор “теории длинных волн”) в 20-е гг. оценивал “госсоциализм” как “централизованный, исключающий свободоменовые и конкурентные отношения хозяйственный режим”. Госкапитализм (переход к которому он рассматривал как окончательный) в его понимании был основан “на началах децентрализации и свободно-конкурентных отношениях”. При этом государство должно было выступать как “главенствующий и руководящий предприниматель-капиталист” (при одновременном существовании мелкой промышленности, земледельческого хозяйства). По расчетам Кондратьева, процесс землеустройства крестьянских хозяйств должен был завершиться через 20-25 лет^. Считая, что “существование нэпа не только не отрицает плана, но является предпосылкой для его построения”, Кондратьев в то же время выступал сторонником плана-прогноза (индикативного) и противником плана-приказа (директивного). Он предупреждал о невозможности учесть все изменения конъюнктуры, климатические условия и множество других факторов, влиявших на ход экономической жизни, а также о недостаточной эффективности имевшихся источников накопления и, следовательно, о неизбежном снижении темпов социалистического строительства в дальнейшем. Все представители т.н. “антимарксистского направления в области сельскохозяйственной экономики” были осуждены по приговорам 1931, 1932 и 1935 гг.

Так называемая «неонародническая» (немарксистская) школа» в изучении экономики, как называли ее большевики, представленная учением А.В.Чаянова и др., на самом деле как раз многое взяла из методов марксизма, разработав семейно-трудовую (или организационно-производственную) теорию крестьянского хозяйства, в которой содержалась и идея коллективизации. К ней экономисты (А.В.Чаянов, А.Н.Челинцев, Н.П.Макаров и др.) пришли от идеи кооперации. С 1927 г. научные интересы Чаянова окончательно сместились от индивидуальных крестьянских хозяйств к колхозам и совхозам. Но ученый предлагал более медленный, в отличие от Сталина, эволюционный путь модернизации сельского хозяйства. Большинство ученых-агарников поддержало методы насильственной коллективизации, а сторонники «фермеризации» были подавлены. В числе большевистских практиков был Е.А.Преображенский, который в книге “От нэпа к социализму: (взгляд в будущее России и Европы)” (1922) модель будущего развития представлял как “товарно-социалистическую систему хозяйства” на переходный период. Главным условием развития крестьянского хозяйства Преображенский считал использование экономических рычагов, при этом ставка делалась на крупное крестьянское производство, включая коллективное (здесь еще отсутствовала идея Преображенского о внеэкономическом принуждении по отношению к крестьянству). Преображенский впервые дал теоретический анализ возможных источников накопления в многоукладной экономике России (в том числе иностранные займы, прямые и “принудительные сбережения” - через рост налогов и повышение цен на товары промышленности). Поскольку по социально-политическим причинам “принудительное сбережение” не могло распространяться на рабочих, то эта политика касалась в первую очередь крестьянства (в этом заключалась идея т.н. “первоначального социалистического накопления”).

Сталинская историография рассматривала нэп как некий короткий период, предшествовавший «великим свершениям социализма» - индустриализации и коллективизации. В 1950-60-е гг. начался новый этап в изучении нэпа. В монографии Э.Б.Генкиной “Переход Советского государства к новой экономической политике (1921-1922)” (1954) была показана разработка Лениным теоретических, политических и общественно-экономических аспектов поворота от военного коммунизма к нэпу. В вышедшей в 1955 г. книге “СССР в период восстановления народного хозяйства” впервые была предпринята попытка комплексного исследования всего этапа 1921-1925 гг. В ходе обсуждений проблем нэпа в 60-е гг. с участием ведущих ученых Института истории СССР - Э.Б.Генкиной, Ю.А.Полякова, И.Я.Трифонова, И.Б.Берхина и др. - предпринималась попытка разработки периодизации нэпа, однако тогда так и не был решен вопрос о времени и причинах его ликвидации, расхождения выявились также в оценке взаимоотношений различных укладов.

Существенный вклад в разработку проблем экономики переходного периода внес академик Ю.А.Поляков, который в своих исследованиях (“Переход к нэпу и советское крестьянство”(1967), “Новая экономическая политика. Разработка и осуществление” (1982) и др.) использовал подход, основанный на сочетании социально-экономического, политического, социально-психологического и культурно-бытового аспектов при переходе к нэпу. Ю.А.Поляков выступил против точки зрения историков Генкиной и Яковлева, оценивавших решения VIII съезда Советов как первый шаг к нэпу.

Широкий спектр отношений доколхозной деревни был представлен в работе В.П.Данилова “Советская доколхозная деревня: социальная структура, социальные отношения” (1979), а также в коллективных монографиях “Проблемы истории советского крестьянства” (1981), “История советского крестьянства. Т.1. Крестьянство в первое десятилетие Советской власти. 1917-1927 гг.” (1986) и др. История рабочего класса СССР в период восстановления народного хозяйства рассматривалась в работе А.А.Матюгина “Рабочий класс СССР в годы восстановления народного хозяйства (1921-1925 гг.)”(1962).

Кроме того, в 60-70-е гг. стали появляться работы, посвященные преимущественно отдельным элементам нэпа - госкапитализму, продналогу, концессиям, торговле, кооперации, управлению промышленностью. В их числе труды В.П.Дмитренко - “Торговая политика Советского государства после перехода к нэпу. 1921-1924 гг.” (1971) и ”Советская экономическая политика в первые годы пролетарской диктатуры. Проблемы регулирования рыночных отношений” (1986), в которых показан ход и характер денатурализации производства, постепенного втягивания различных слоев крестьянства в рыночные связи с городом. Одна из последних работ историка - участие в коллективной монографии “НЭП: приобретения и потери” (1994).

Вместе с тем, вплоть до второй половины 80-х годов политические факторы не позволяли всесторонне теоретически обобщить опыт этого важного периода нашей истории. В годы перестройки произошло переосмысление концепции нэпа в трудах прежде всего советских экономистов - О.Р.Лациса, Е.А.Амбарцумова, И.П.Шмелева, а также историков М.Я.Гефтера, В.П.Данилова, В.П.Дмитренко, В.С.Лельчука. Советская историография приняла антисталинскую концепцию нэпа, выработанную еще западной исторической школой и примыкавшей к ней группой историков во главе с В.П.Даниловым.

2) Постсоветская историография: новые подходы. В постсоветской историографии нэпа выделялись две парадигмы: “оптимистическая” (субъективистская) и “пессимистическая” (объективистская). В рамках “оптимистической” парадигмы (которая нашла отражение в исследованиях В.П.Данилова, В.С.Лельчука, М.А.Свищева и др.) нэповская экономика представлялась идеальной моделью “социалистической рыночной экономики”, а опыт нэповского реформирования рассматривался как шанс для альтернативного развития России, который был упущен. Достаточно высоко оценивали историки этого направления резолюцию ХV съезда ВКП(б) 1927 г. о первом пятилетнем плане с ее акцентом на сбалансированном росте и рассматривали ее как альтернативу сталинскому курсу форсированной индустриализации.

Представители объективистского направления (в их числе Г.А.Бордюгов, В.А.Козлов, Г.И.Ханин, М.М.Горинов, Н.А.Рогалина и др.) на основе выявления и анализа противоречий нэпа приходят к выводу о глубоких объективных корнях сталинского “поворота” 1929 г. Отмечается, что рынок был неразвит и деформирован как в промышленности, так и в сельском хозяйстве (не получила широкого распространения аренда госпредприятий, незначительны масштабы концессионной деятельности (0,5% действующих предприятий, 0,7% всех рабочих страны), усилилось административно-плановое начало в деятельности трестов, слабость частного предпринимательства, отсутствие капитальных ресурсов и т.д.). Сталинская “революция сверху”, по мнению этой группы авторов, была таким образом закономерным шагом на пути трансформации дуалистичной административно-рыночной нэповской модели в преимущественно административную экономическую модель 30-х годов. В этой связи заслуживает внимания точка зрения В.П.Дмитренко, указавшего на изначальную “скованность” рыночной тенденции, ее реализацию в периферийных секторах экономики. В последние годы обозначился новый подход в изучении нэпа, базирующийся на комплексном изучении периода 1920-х годов. В.П.Дмитренко говорил о“четырех измерениях нэпа”. Известный исследователь нэпа И.Б.Орлов поставил вопрос о “ пятом измерении” - то есть о том, что дал нэп каждому человеку.

Попытка глубже осмыслить нэп на основе привлечения новых источников, включая архивные, предпринята М.Н.Новиковым в его монографии “Исторический опыт нэпа: идеи и реальность”. В монографии обращается внимание на проблему “авторства“ нэповских идей, борьбу “нэповского” и “военно-коммунистического” начал в советской экономике 20-х гг., дается объективная картина концессионной политики и практики советского государства (т.н. внешнеполитического аспекта нэпа).

Для понимания характера внутрипартийной борьбы 20-х годов и проблемы альтернатив научный интерес представляют исследования, связанные с изучением состояния советской политической системы 20-х годов, проблем взаимоотношений власти и оппозиции.