Междисциплинарные методы в историко-антропологических исследованиях

Теория дискурса, сформулированная в трудах основателей и приверженцев различных течений постмодернизма и философской герменевтики Ж.-Ф. Лиотара, М. Фуко, Ф. Анкерсмита, Э. Хирша, П. Рикера, может служить концептуальным основанием дискурсивного метода анализа исторических источников. Так, в соответствии с классическим подходом герменевтики, берущим свое начало еще в идеях Ф. Шлейермахера и развитом в трудах его последователей, в том числе современных авторов, текст-памятник рассматривается как часть, а культура, в которой он функционирует, как целое.

Проблематика исследования отношений исторического текста и контекста, источника и отображаемой реальности нашла широкое отражение в новейшей отечественной историографии. Задача формирования адекватной требованиям времени источниковедческой парадигмы методологии истории как науки о человеке была поставлена О.М. Медушевской. Автор видит в качестве ключевого момента этой парадигмы понятие источника как продукта целенаправленной человеческой деятельности, феномена культуры. «Созданное человеком произведение, отмечает О.М. Медушевская, дает информацию о ее творце, и в этом смысле исторический источник антропологический ориентир гуманитарных наук». А.К. Соколов, определяя пути обновления источниковедения социальной истории в новейшем ее понимании, обращает внимание не только на необходимость привлечения новых источников, но и иное прочтение тех, которые считаются основополагающими, а также изменение способов работы с ними. Он не только подчеркивает особую значимость источников личного происхождения для социальной истории, но и выступает за принципиально иной подход к ним. Источники личного происхождения, по мысли А.К. Соколова, «выступают прежде всего как массовые источники, т.е. такие, которые служат способом социальной идентификации людей и обозначения реально стоявших перед ними проблем. Язык источника приобретает в этом случае особую важность как способ самовыражения человека. Повторяемость и устойчивость речевых практик в источниках может служить основой для более широких обобщений в социальной истории».

Л.П. Репина, как было показано выше, проанализировала сущность подхода постмодернизма к анализу взаимоотношений субъекта и объекта исторического познания. Она отмечает, что наряду с крайностями в трактовки отношений историка, исторического источника и «внеязыковой реальности», со временем на Западе стали все громче звучать голоса, призывающие к взаимопониманию. Историки все чаще высказываются «в пользу так называемой средней позиции, выстроенной вокруг ставшей в настоящее время центральной концепции опыта, несводимого полностью к дискурсу… Они исходят из существования реальности вне дискурса, независимой от наших представлений о ней и воздействующей на эти представления, однако переосмысливают свою практику в свете новых перспектив и признают благотворное влияние «лингвистического поворота» в истории постольку, поскольку он не доходит до того крайнего предела, за которым история и литература, факт и вымысел становятся неразличимыми и отрицается само понятие исторического знания (пусть и с учетом его специфики)».

Таким образом, необходимость методологического синтеза определяется как недостаточностью прежних моделей исторического объяснения в условиях кризиса метарассказа (исторических метатеорий), так и общими тенденциями сближения гуманитарного и естественнонаучного знания, интеграции подходов социальных наук, наметившимися на рубеже XX XXI вв. Само это сближение, как отмечают И.М. Савельева и А.В. Полетаев, в свою очередь, стало результатом специализации социальных наук на протяжении последнего столетия, сопровождавшейся углублением взаимосвязей; модели и методы одних дисциплин все чаще использовались в других, нередко модифицируя и предмет исследования.

2. Методы междисциплинарного исторического исследования

2.1 Методы семиотики в историко-антропологическом исследовании

Поскольку социокультурные представления, ценности и нормы закреплены в знаках, изучение человека как продукта определенной культуры невозможно без привлечения теории и методики исследования символических систем, имеющихся в арсенале семиотики. Семиотика выступает как метод анализа культурного контекста человеческого существования, позволяющий за непосредственным впечатлением от знака разглядеть более широкие значения и социальные функции знаковых систем.

Знаки выполняют роль символов, в которых кодируется информация о мироустройстве в его человеческом восприятии. Благодаря существованию знаковых систем осуществляется трансляция культурного опыта, социальное и культурное взаимодействие в обществе. Культурные значения могут выражаться как с помощью вербальных символов, так и посредством материальных, поведенческих. Первые представляют собой главное средство формирования культурных смыслов и значений, вторые (например, стили одежды), применяясь в человеческой коммуникации, также могут генерировать смыслы.

Символы, как отмечал Ю.М. Лотман, представляют собой один из наиболее устойчивых элементов культурного континуума. Он подчеркивал, что стержневая группа символов любой культуры имеет глубоко архаическую природу и восходит к дописьменной эпохе, когда определенные (и, как правило, элементарные в начертательном отношении) знаки представляли собой свернутые мнемонические программы текстов и сюжетов, хранившихся в устной памяти коллектива. Сохраняя смысловую и структурную самостоятельность, символ пронзает синхронный срез культуры по вертикали, приходя из пошлого и уходя в будущее. Константные наборы символов выполняют тем самым функцию механизмов единства культуры. В то же время природа символа двойственна: с одной стороны, он инвариантен, с другой - активно коррелирует с культурным контекстом, трансформируется под его влиянием и сам его трансформирует. Именно в тех изменениях, которым подвергается «вечный» смысл символа в данном культурном контексте, контекст этот ярче всего выявляет свою изменчивость.

Ключевым в семиотическом анализе знаковых систем является представление о несовпадении «плана выражения» и «плана содержания» символа или, по терминологии выдающегося семиолога Р. Барта, «означающего» (слово, предмет, изображение и т.д.) и «означаемого» (мыслительная концепция, содержащаяся в означающем), или «денотативных знаков» и «коннотативных смыслов». Знак выступает как связь между означающим и означаемым. Связь между означаемым и означающим может быть прямой. В других случаях то, что означаемо посредством означающего, есть во многом вопрос социального договора (как, например, значения слов в языке). Знаки, относительно свободные от социального посредничества, называются иконическими, или портретными, те же, что в большей степени «нагружены» смыслом социального посредничества, называются произвольными.

Существует разноуровневая связь означающего с различными означаемыми. Р. Барт выделил два способа действия знаков. Во-первых, в мифах знаки символизируют целый спектр культурных ценностей. Во-вторых, знаки не только связывают образ объекта с понятием. Они также вызывают в нас различные чувства. Знаки могут не просто указывать на что-либо конкретное, они еще и влекут дополнительное значение. Знаки могут быть организованы в коды. Культурные соглашения (договоры) определяют, как конструируются коды, какие знаки могут осмысленно употребляться в связи друг с другом Таким образом, смысловое содержание символа как правило богаче и шире его конкретной реализации, которая лишь «намекает» на содержание. Задача историка - выявить актуализированный латентный смысл и значение культурных символов той или иной эпохи, общества или социального слоя путем анализа породившего их социокультурного контекста.

Ю.М. Лотман дает ключ к изучению семиотики истории, рассматривая текст исторического источника как зашифрованное описание, требующее реконструкции набора кодов, которыми пользовался создатель текста, и установления их корреляции с кодами, которыми пользуется исследователь. Семиотика истории предлагает выявлять в прошлом символы и коды, переводить их в соответствии с современной знаковой системой и таким путем расшифровывать смысл источника.

Б.А. Успенский обращает внимание на то, что «культурно-семиотический подход к истории предполагает апелляцию к внутренней точке зрения самих участников исторического процесса: значимым представляется то, что является значимым с Их точки зрения». Необходимо реконструировать субъективные мотивы, являющиеся импульсом для тех или иных действий исторических персонажей, что, в свою очередь, предполагает воссоздание системы представлений, обуславливающих как восприятие тех или иных событий, так и реакцию на эти события. Тем самым история представляется семиотикам как процесс коммуникации. В ходе ее изучения они прибегают к семиозису (превращению незнаковой истории в знаковую).

Рассмотрим, как реализуется семиотический метод в работе Ю.М. Лотмана «Декабрист в повседневной жизни». Ю.М. Лотман выходит за рамки традиционной проблематики гуманитарных наук в исследовании декабризма уже в постановке задачи: рассмотреть основные признаки повседневного, бытового поведения декабристов как деятельности по созданию особого типа русского человека (курсив Ю.М. Лотмана), по своему поведению резко отличающегося от того, что знала вся предшествующая русская история. Как мы видим, уже в постановке задачи автор формулирует гипотезу, на проверку которой направлено исследование. Анализируя на базе привлечения исторических и литературных источников проявления бытового поведения декабристов в сравнении с поведением других категорий дворянского общества, Ю.М. Лотман выделяет такие его черты как стилевое единство, сознательное нарушение светских норм и условностей, выступление речевого поведения в качестве главной формы действия, «литературность» и «театральность», т.е. стремление все поступки рассматривать как знаковые. Закономерно встает вопрос: чем это было обусловлено? Без ответа на него нельзя понять общий смысл и значение поведенческой жизненной стратегии декабристов во всех ее проявлениях. С этой целью Ю.М. Лотман анализирует психологические характеристики дворянских революционеров в контексте их деятельности, общей историко-культурной ситуации эпохи, приходя к выводу, что они воспринимали себя в качестве исторических лиц, великих людей. «Осознание себя как исторического лица заставляло оценивать свою жизнь как цепь сюжетов для будущих историков (курсив наш О.П.), а вслед за ними поэтов, художников, драматургов. С этой позиции в оценку собственной реальной жизни невольно вмешивался взгляд со стороны с точки зрения потомства. Потомок зритель и судья того, что великие люди разыгрывают на арене истории. И декабрист всегда ощущает себя на высокой исторической сцене».

Рассмотрение поведения декабристов как текста позволило Ю.М. Лотману выявить особенности взаимодействия и значения его основных элементов как имеющих смысл в рамках определенной иерархии с точки зрения общей жизненной стратегии. Так, «литературность» и «театральность», вытекающая из базовой жизненной установки декабристов, приводила к перемещению привычных смысловых связей. «В обычной жизни, отмечает Ю.М. Лотман, слово вызывает поступок: сказанное словами получает реальное завершение в действии. В жизненном поведении декабриста, как на сцене, порядок оказывается противоположным: поступок как практическое действие увенчивался Словом его итогом, оценкой, раскрытием его символического смысла. То, что сделано, но осталось не названным в теоретической декламации, в записи историка или в каком-либо еще тексте, пропало для памяти потомства и как бы не существует. В жизни слово существует, если влечет за собой действие, в воззрениях декабриста поступок существует, если увенчивается Словом». Кроме того, слово декабриста всегда слово, гласно сказанное, публичное. Для декабриста было характерно особое внимание к слову, жесту, поведению в целом. Поскольку бытовое поведение не могло быть предметом для прямых политических обвинений, его не прятали, а наоборот подчеркивали, превращая в некоторый опознавательный знак. Эти особенности речевого поведения ставили декабристов в сложное, противоречивое отношение к проблеме конспирации.

Рассмотрев проявления поведения декабристов, Ю.М. Лотман приходит к выводу, что его элементы образовывали иерархию: жест поступок текст. Последний, отмечает автор, «следует понимать как законченную цепь осмысленных поступков, заключенную между намерением и результатом». Выявив феномен влияния художественной литературы, прежде всего романтизма, на формирование и распространение культурных образцов и моделей поведения части образованного дворянства, Ю.М. Лотман показывает значение литературных сюжетов как кодов (курсив наш О.П.), позволяющих проникнуть в скрытый смысл реального поведения человека декабристского круга, которое иначе предстает как некоторый зашифрованный текст. «Подобно тому, как жест и поступок дворянского революционера получали для него и окружающих смысл, поскольку имели своим значением слово, любая цепь поступков становилась текстом (приобретала значение), если ее можно было прояснить связью с определенным литературным сюжетом. Гибель Цезаря и подвиг Катона, пророк, обличающий и проповедующий, Тиртей, Оссиан или Баян, поющие перед воинами накануне битвы… Гектор, уходящий на бой и прощающийся с Андромахой, таковы были сюжеты, которые придавали смысл той или иной цепочке бытовых поступков. Такой подход подразумевал «укрупнение» всего поведения, распределение между реальными знакомыми типовых литературных масок, идеализацию места и пространства действия (реальное пространство осмыслялось через литературное)». Автор убедительно аргументирует на основе обширного исторического материала тезис о том, что в жизненной ситуации становилось значимым (и, следовательно, заметным для участников) то, что могло быть отнесено к литературному сюжету. Ю.М. Лотман показывает, что знаковое поведение декабристов было их осознанным выбором, формой свободной активности. Проведенное исследование позволяет ему подтвердить предварительную гипотезу о наличии особого бытового поведения декабристов: «Декабристы строили из бессознательной стихии бытового поведения русского дворянина рубежа XVIIIXIX веков сознательную систему идеологически значимого бытового поведения, законченного как текст и проникнутого высшим смыслом».

2.2 Дискурсивный анализ и дискурсивная квантификация

Теория дискурса активно разрабатывалась в философской и лингвистической литературе в последние десятилетия. Само понятие «дискурс» весьма многозначно. Оно происходит от латинского слова «discursus», которое буквально означает «разбегание» и имеет большое количество значений. Среди них в поздней латыни оказалось и значение «разговор», «беседа», в средневековой латыни - «объяснение», «довод», «аргумент» и, наконец, «логически стройное рассуждение». В новых европейских языках этим словом стали называть ученые рассуждения. Еще более абстрактное слово дискурсивность и соответствующее прилагательное дискурсивный в языке философов и логиков означают качества не только логической упорядоченности, но и формальной опосредованности, в отличие от неформальной непосредственности, которая обозначается контрпонятием интуитивность.

В современной лингвистической и философской литературе употребление термина «дискурс» определяется различными подходами к изучению языка и языковой деятельности. На ранних этапах анализа дискурса существовали два базисных значения этого понятия. В одном из них, использовавшемся в исследованиях языковых структур, выходящих за рамки предложения, он практически отождествлялся с текстом, а потому термины «лингвистика текста» и «анализ дискурса» являлись практически взаимозаменяемыми. В другом значении он отождествлялся с разговорной практикой, речевой деятельностью и коммуникативной деятельностью. Характерно, что уже на ранних этапах становления анализа дискурса (5060-е гг. XX в.) этот термин чаще, чем термин «текст», использовался в исследованиях содержательных аспектов функционирования и социальной значимости языка. В дальнейшем дискурс начинает пониматься как «сложное коммуникативное явление, не только включающее акт создания определенного текста, но и отражающее зависимость речевого произведения от значительного количества экстралингвистических факторов знаний о мире, мнений, установок и конкретных целей говорящего как создателя текста». Мишель Фуко в своей работе «Археология знаний» вводит понятия «дискурсивные практики», «дискурсивные формации». Эти конструкты сложны для перевода и становятся понятными только в контексте всего творчества философа. Фуко, используя новый понятийный аппарат, исследует соотношение языкового слоя культуры с собственно социальным. «Дискурсивные практики это скорее лишь некие языкоподобные, т.е. похожие на язык своей структурирующей способностью, механизмы познания и культуры».

Постепенно пришло понимание того, что дискурс это не только текст, но и некая стоящая за ним система, сложное единство языковой формы, значения и действия. Одно из обобщающих определений дискурса, отвечающих этому пониманию, дано В.З. Демьянковым: «Дискурс произвольный фрагмент текста, состоящий более чем из одного предложения. Он часто концентрируется вокруг некоторого концепта; создает общий контекст, описывающий действующие лица, объекты, обстоятельства, времена, поступки и т.п., определяясь не столько последовательностью предложений, сколько тем общим ... миром, который «строится» по ходу развертывания дискурса... Элементы дискурса: излагаемые события, их участники, контекст, т.е. а) обстоятельства, сопровождающие события, б) фон, поясняющий события, в) оценка участников событий, г) информация, соотносящая дискурс с событиями». Важнейшими аспектами содержания категории «дискурс» являются семиотический, деятельностный и социокультурный. Критика в современной лингвистике теорий о смыслах, раз и навсегда формирующихся внутри слова или выражения, переросла в идею формирования смыслов в исторически обусловленных дискурсных формациях.

Дискурсивный анализ в историческом исследовании базируется на интерпретации текстов источников, включающей ряд взаимосвязанных стадий. В качестве первого шага необходимо выявить дискурсы внутри одного источника на основе определения их общей темы, терминологии, места в смысловом поле. Затем классифицировать группы высказываний (дискурсов) внутри одного текста и описать их. В третьих исследовать взаимоотношения между этими группами внутри одного текста и их связи с дискурсами в других исторических источниках внутри всей совокупности документов, относящихся к определенному периоду или теме. Это предполагает интерпретацию взаимосвязей различных значений дискурса и конкретных символов в текстах, а также их эволюции в течение определенного исторического периода. При этом историк должен ответить на вопрос: «Почему этот дискурс появился в данном конкретном тексте?» , а не только на вопрос: «О чем, что и как говорится в тексте?».

Таким образом, метод дискурсивного анализа предполагает установление корреляции между содержанием исторического источника, результатами его анализа и социокультурным контекстом человеческого существования, исторических событий и процессов. В ряде работ отечественных авторов разрабатывается и эффективно применяется методика дискурсивного анализа текста исторического источника.

Одним из наиболее перспективных методов изучения исторических источников, позволяющих понять смыслы, стоящие за теми или иными текстами культуры, является, как уже отмечалось выше, дискурсивная квантификация. Речь идет о соединении приемов дискурсивного и количественного анализа (прежде всего контент-анализа) при изучении нарративных исторических источников, т.е. развернутых индивидуальных текстов. Этот метод практикуется при исследовании социокультурных процессов в тех случаях, когда требуется не выявление формальной системы связей, а углубление анализа документов, воплощающих различные дискурсы, и проникновение в их скрытый смысл.

Приведем конкретные примеры и описания таких исследований.

В работе В.В. Керова «Контент-анализ религиозно-этических комплексов как моделирование системы семантической сопряженности понятий: «деятельное страдание» в раннем староверии» поставлена задача создания такой информационной модели произведений протопопа Аввакума, которая бы позволяла осуществить интерпретацию текста. Невозможность ограничиться в данном случае применением количественных методов автор обосновывает особой сложностью религиозных текстов, отличающихся крайней многозначностью и сложной структурой смыслов различных уровней. Это требует «формирования полного представления о религиозно-этической системе авторов источника», т.к. «полнота и уровень гомоморфности модели зависят во многом от выяснения не только наличия и формально количественной интенсивности связи, но и, в большей степени, от изучения данных о ее характере». Это определяет, по мысли автора, необходимость вычисления не коэффициента парной встречаемости смысловых категорий, а коэффициента их семантической сопряженности. «Дискурсивная квантификация» в данном исследовании выражена в следующей методике: «На основании анализа контекста, прямого указания автора в тексте или косвенных источников выясняется смысл, вкладывавшийся автором источника в использованные им индикаторы. При этом как сопряженные учитываются не только понятия, отождествлявшиеся с другими, но и связанные с ними при помощи реляционных компонентов».

Такой анализ позволил установить, что одной из наиболее значительных категорий в текстах известных произведений протопопа Аввакума является «страдание/терпение». В то время как связь понятий «страдание/терпение» и «смирение перед Богом» выражена слабо, категория «обличение ереси/борьба за веру» коррелирует с «терпением» и еще теснее с понятием «истинная вера» и «добродетель». На основе выявленных семантических связей В.В. Керов делает новые выводы о характере религиозно-этических комплексов раннего староверия. Он, в частности, пишет: «В то время как добродетель оставалась у старообрядцев пассивной, терпение приобретало активный характер. Значение категории «страдание/терпение» в своем действительном значении в трудах Аввакума сближается не столько со смирением и кротостью, сколько со стойкостью в вере и даже противлением гонителям». Семантическая эволюция рассмотренных библейских понятий, как показано в исследовании, была обусловлена социокультурной и политической ситуацией и серьезно воздействовала на дальнейшее развитие старообрядчества.

Другим примером является проведенное нами исследование: «Ментальность масс в 1917 - начале 1918 гг.: революция, война и мир в фокусе массового сознания рабочих, крестьян и солдат». Оно было осуществлено с помощью многомерного статистического анализа путем выявления, интерпретации содержания и взаимосвязей смысловых единиц в письмах в центральные органы Советов рабочих и солдатских депутатов. Выделение смысловых признаков, а затем и укрупненных категорий, было результатом предварительного качественного анализа содержания писем в соотнесении с породившим их социокультурным и политическим контекстом. Интерпретация полученных количественных данных задействовала процедуры исторического синтеза, имея выраженные черты дискурсивного анализа.

Исследование массовой корреспонденции рабочих, солдат и крестьян в редакцию газеты «Известия», Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, ВЦИК Советов I и II созыва позволило реконструировать содержание массового сознания указанных общественных слоев, определить его приоритеты, структуру, базовые ментальные установки масс, выявить взаимосвязь признаков в каждом источнике информации и всей их совокупности, систему взаимоотношений каждого качественного признака с другими.

Контент-анализ всех хранящихся в делах писем солдат, крестьян и рабочих мы рассматривали как количественный анализ естественной выборки, образованной методом случайного отбора. Был проведен контент-анализ 330 писем путем выделения смысловых единиц - признаков или категорий, представляющих собой высказывания авторов по социальным, политическим, экономическим и культурным проблемам. Суть ее в следующем. Во-первых, был проведен анализ распределения совокупности смысловых категорий по критерию хи-квадрат, выполненный с использованием специализированного математического пакета для статистических вычислений STATGRAPHICS.

Результаты анализа показали, что совокупность смысловых категорий распределена по нормальному закону, что позволяет использовать в качестве количественной характеристики взаимосвязи смысловых категорий коэффициент линейной корреляции. Во-вторых, была составлена таблица, число строк в которой соответствовало количеству писем (330), а число столбцов - количеству смысловых категорий (64). Номера строк в таблице соответствовали номерам писем, а номера столбцов - номерам признаков. Всего таблица содержала 33064=21120 ячеек. Ячейки заполнялись числами, соответствующими числу встречаемости данной смысловой категории в каждом письме. При отсутствии смысловой категории в письме в ячейку, номер которой соответствует номеру данной категории, заносился 0. Далее последовательно вычислялись коэффициенты корреляции данных, находящихся в различных столбцах (между первым и вторым столбцами, первым и третьим, и т.д.). Всего было вычислено 2016 значений коэффициента корреляции, использовавшихся в дальнейшем анализе.

Корреспонденция была разделена хронологически на три группы: весна, лето, осень, что отражает, на наш взгляд, наличие качественных особенностей в развитии революции на каждом из указанных этапов. Содержание писем наглядно демонстрирует эволюцию приоритетов массового сознания низов в период развития революции 1917 г. Для выявления взаимообусловленности отдельных суждений, представлений, высказываний (категорий) была использована методика количественного анализа взаимосвязей смысловых категорий на основе вычисления коэффициента линейной корреляции, позволившая автору смоделировать структуру массового сознания, выявить его доминирующие «пласты» и отношения между ними.

В результате проведенного исследования установлено, что в структуре массового сознания рабочих, крестьян и солдат в период развития революции можно выделить четыре основных пласта: традиционалистский (40% писем), демократический (революционно-оборонческий) (47% писем), радикально-антивоенный (с преобладанием политических требований) (51,5% писем) и социалистический (с преобладанием социальных требований) (23,3% писем). Нами определена также доля диффузного сознания (около половины всех писем), интерпретировано наличие значительной доли писем, содержащих категории, относящиеся к более чем одному пласту сознания.

В общем массиве анализируемой корреспонденции письма солдат составили 47,9%, крестьян - 23,6% , рабочих -14,9%. Остальные 13,6% не поддаются точной социальной идентификации, однако их содержание, лексика позволяют предположить их принадлежность выходцам из социальных низов. Важнейшей задачей многомерного статистического анализа корреспонденции было воссоздание структуры массового сознания каждой из рассматриваемых социальных групп, реконструкция системы приоритетов и взаимосвязей смысловых категорий в их сознании. Контент-анализ писем с четко обозначенной социальной принадлежностью позволил выявить существенные качественные отличия в структуре сознания различных социальных групп.

На основании интерпретации данных многомерного статистического анализа массовой корреспонденции рабочих, солдат и крестьян в центральные органы Советов был определен характер типичных вербальных реакций и доминирующих в массовом сознании и общественной психологии различных социальных групп народа моделей решения насущных общественных проблем в период развития революции 1917 г.

2.3 Концепции и методы антропологии в историческом исследовании

Антропология, возможно, наиболее близкая истории по духу социальная наука. Значимый вклад в методологию истории был внесен разработкой антропологами концепции культуры. Историк Роберт Дарнтон, использовавший в своей работе «Великое избиение кошек и другие эпизоды французской культурной истории» (1984), написанной в жанре «культурной, или «культурологической», истории», методологию антрополога К. Гирца, отмечал, что обращение к антропологии приобрело иное значение с тех пор, как она предложила историкам то, что не смогла предложить даже школа “Анналов” в своем изучении ментальности: связную концепцию культуры. Это, по мнению Р. Дарнтона, определяется тем, что все межличностные отношения имеют культурную природу, в том числе и те, которые мы определяем как экономические или социальные.

Культура в том значении, который является наиболее адекватным предмету историческо-антропологических исследований, это система ценностей, принятых членами общества, норм, которым следуют люди, и материальных артефактов, которые они создают. Но культура это также технология или способ деятельности, характеризующий социальную группу, общество, эпоху. Это собирательное наименование символических, приобретенных, внебиологических аспектов функционирования человеческого общества, включая язык, обычаи и условности (соглашения, договоренности), по которым человеческое поведение может отличаться от поведения других приматов.

Основа тесной кооперации культурной антропологии и исторической антропологии в широком смысле этого понятия состоит в том, что в фокусе последней, как отмечают И.М. Савельева и А.В. Полетаев, «помещен конкретный исторический человек с его опытом и образом поведения, обусловленными культурой». Кроме того, проблема, с которой сталкиваются и история, и антропология, состоит в интерпретации поведения, основанного на совершенно иных предпосылках, чем наше собственное.

В прослеживании курса человеческой эволюции, развития культур антропология по необходимости имеет дело с историческими проблемами. Методы физической антропологии, с помощью которых изучается эволюция приматов и человека, по своему существу также исторические. Эти обстоятельства создают основу для взаимной заинтересованности в развитии сотрудничества со стороны обеих дисциплин.

Внутри культурной антропологии различают культурную историю, этнологию, с одной стороны, и социальную антропологию, с другой. Первая имеет дело с историей миграций, распространения и изменения культур; вторая концентрируется на изучении специфических типов культур, человеческих индивидуумов и социальной структуры. Первая носит в большой степени исторический характер, вторая по своим сущностным чертам значительно ближе к классической социальной науке, социологии. Эту особенность, несколько абсолютизируя, подчеркивал один из крупнейших представителей социальной антропологии первой половины XX в. А.Р. Рэдклифф-Браун. В своей книге «Метод в социальной антропологии» (1-е изд. 1958) он писал: «Одной из задач этнологии является классификация народов по расовым характеристикам, языкам и культуре. Вторая задача, тесно связанная с первой, состоит в том, чтобы узнать историю народов (курсив наш О.П.), не имеющих письменных исторических документов, посредством умозаключений, делаемых исходя из всевозможного рода косвенных свидетельств». Характеризуя суть различий между этнологией и социальной антропологией, он подчеркивал: «Я предложил бы ограничить употребление термина «этнология» исследованиями культуры, проводимыми с помощью описанного выше метода исторической реконструкции, а термин «социальная антропология» применять как название дисциплины, которая пытается формулировать общие законы, лежащие в основе явлений культуры (курсив наш О.П.)». Методами социальной антропологии «чисто индуктивной науки», по мнению А.Р. Редклиффа-Брауна, являются «обычные логические методы естественных наук», прежде всего метод индукции, адаптированные к особому предмету изучения.

Последовательным сторонником сближения этнологии и истории, отстаивавшим их принципиальное единство, был американский антрополог Франц Боас. Он считал этнологию (антропологию) разновидностью исторических исследований, использующих иные, нежели история, методы, но ставящую ту же цель «реконструкции истории». Он писал: «Антропологическая наука занимается изучением истории человеческого общества. От истории в узком смысле слова она отличается тем, что ее изыскания не ограничиваются теми временными рамками, относительно которых мы располагаем письменными историческими документами, и теми народами, у которых получила развитие письменность». Боас считал, что любую черту общества «можно постичь лишь исходя из ее прошлого» и что единственным типом объяснения, к которому может стремиться антропология, является историческое объяснение. Представление Боаса о предмете «исторической антропологии» характеризует следующая выдержка из его введения к «Общей антропологии» (1938): «Цель нашего исследования обнаружить те процессы, в ходе которых складывались разные стадии культуры. Обычаи и представления не являются конечной целью исследования. Мы желаем знать причины, в силу которых эти обычаи и представления существуют; другими словами, мы хотим раскрыть историю их возникновения и развития… Подробное исследование обычаев в контексте целостной культуры практикующего их племени, сопровождаемое исследованием их географического распространения в соседних племенах, почти всегда доставляет нам средства, позволяющие определить с высокой степенью точности исторические причины, приведшие к формированию рассматриваемых обычаев, и психологические процессы, причастные к их развитию. Как бы мы ни называли такого рода антропологию, «этнологией» или «исторической антропологией», она представляет собой нечто отличное от социальной антропологии».

Культура как одна из главных концепций антропологии включает в одном из аспектов комбинацию способностей и привычек, осваиваемых человеком как членом общества. Но поведение это еще не вся культура, оно дает лишь часть первичных данных, на основании которых антрополог выводит свои заключения о характере той или иной культуры. Артефакты - другой класс таких «сырых» данных.

Культурные особенности и образцы, составляющие поведенческое единообразие, являются абстракциями первого порядка, появляющимися в основном в результате обобщения данных непосредственного наблюдения. Их систематическое истолкование возможно лишь при условии понимания организации культуры на глубинном уровне. Эта модель внутренней организации культуры является абстракцией второго порядка, выведенной конструкцией, созданной антропологом. Она представляет собой попытку описать привычные категории мышления и поведения, подразумеваемые посылки, ценности - целый сектор культуры, в котором ее носители не имеют или имеют лишь в самой минимальной степени какой-либо систематический образ этих категорий. Подсознательные стереотипы и установки восприятия, характерные для представителей одного и того же социального слоя или среды, составляют набор тематических принципов - общих знаменателей, скрытых в широком культурном контексте. Они являются некоей имплицитной общей «философией», стоящей за укладом жизни каждого общества в каждый данный момент его истории.

Ареал распространения культуры определяется также совпадающим воздействием других, специфически региональных факторов. Уклад жизни людей обусловлен не только их культурой, но и вызовами, возможностями и ограничениями, налагаемыми климатом, топографией, флорой и фауной, другими естественными ресурсами, а также расположением данной культуры по отношению к другим.

Антропология внесла весомый вклад в разработку проблемы исторической изменчивости. Давление окружающей среды или девиантное поведение отдельных индивидов объясняет перемещение вектора творческой активности людей. Реорганизующая сила вырастает через повышение степени изменчивости в их поведении под воздействием мощных внешних стимулов. Так, индивид с девиантным поведением, который в обычное время подвергается наказанию и отторгается, в чрезвычайный, кризисный период может стать основателем нового религиозного или общественного движения. В такие времена люди, как правило, переживают беспокойство, стремятся методом проб и ошибок улучшить свое положение. Некоторые индивидуальные фантазии или частные ритуалы приобретают эмоциональное значение, берутся на вооружение и социализируются группой. Антропологи также показали, что индивиды, слабо интегрированные в общественную структуру, наиболее восприимчивы к инновациям, независимо от того, возникают ли они изнутри или извне.

Объединяющие принципы и властные конфигурации имплицитной культуры обусловливают векторы направленности культурных изменений и блокируют все те из них, которые выходят за определяемые ими рамки. Однако если внешнее давление достаточно сильно, они могут уступить, хотя могут также «вернуться» позже. Антропологи говорят и о поглощении (абсорбции) новых паттернов, деструктивных по отношению к существующей культуре, как антагонистических аккультураций.

Способы анализа, используемые в культурной и социальной антропологии, могут быть применены к более широкому исследовательскому полю, так как антрополог (этнолог) в достаточно узком контексте имеет дело с теми же крупными категориями социальной реальности (власть, собственность, престиж, вера и т.д.), с которыми имеет дело историк, изучающий как процессы социальных изменений, так и механизмы сохранения традиции, поддержания и обеспечения стабильности.

Структурная антропология, основание которой заложил Клод Леви-Стросс, оказала существенное влияние на развитие не только самой этой науки, но и истории, социологии, других социальных и гуманитарных дисциплин. Метод структурного анализа, предложенный К. Леви-Строссом, стал широко применяться в исторических исследованиях, начиная со времен Школы Анналов. Краткое определение сути этого метода в трактовке Г. Гурвича заключается в том, что он позволяет объяснить «систематическое целое саморегулирующихся трансформаций». Это подразумевает акцент на институциональных исследованиях помимо изучения индивидов и больших социальных групп. Структурный подход может быть реализован с помощью квантитативных методов, а также исследовательских процедур, применяемых в социологии. Характерной чертой подхода К. Леви-Стросса к определению предмета социальной антропологии было и то, что он рассматривал ее как науку семиотическую, поскольку культура любого сообщества продуцирует символы, формирующие и закрепляющие культурные смыслы и значения.

Другое продуктивное направление в антропологии тесно связано с интерпретативной школой в гуманитарных исследованиях, представители которой рассматривают культуру как систему значений. Работу Тайлора “Интерпретация и науки о человеке” (1971 г.) антропологи заново открыли в конце 1970-х гг. и ее воздействие обозначили как «интерпретативный поворот в социальных науках». Последний провозглашает тезис, что межсубъектные (надличностные) значения присутствуют не только в головах людей, но выражаются также в их коллективных практиках и социально обусловленных акциях. «Интерпретативный поворот» в антропологии включал также идею о том, что значения ускользают при обычном лингвистическом анализе и критике текста, поэтому интерпретатор должен связать текст с другими текстами и его собственным контекстом и прочитать символы путем выведения их из той культуры, внутри которой они возникли.

Историк в своей исследовательской практике может использовать методы анализа текстов, выработанные в рамках интерпретативного направления антропологии. Они включают ряд последующих стадий:

Филологический анализ терминологии, включающий рассмотрение специфики словаря, выход из употребления или использование устаревших слов и т.д.;

Лингвистический и грамматический анализ с применением знаний в области синтаксиса и семантики языка, на котором написан текст;

Тропологический анализ, который способствует определению риторических приемов, используемых автором, таких как метафоры, эллипсисы и другие «фигуры речи»;

Определение моделей мышления и форм аргументации, присутствующих в тексте;

Выявление типа мировосприятия и культурных предпочтений, на которых базируется текст.

Эпистемологический и социокультурный уровни интерпретации требуют от исследователя принимать во внимание те свойства и принципы, которые являются существенными для понимания изучаемой культуры, главным образом, системы верований и ментальных структур. Чтобы преодолеть изначальную многозначность текста, интерпретатор должен овладеть культурными посылками, определяющими связь всех текстов, порожденных данной культурой. Современные специалисты в сфере литературной критики говорят о необходимости интертекстуального прочтения, которое предполагает включение интерпретируемого текста в серию других текстов, в рамках которых его значение может быть понято как часть целого.

Одним из распространенных методов этнологического исследования, возникших на базе данного направления, является метод психологической интерпретации явлений этнической культуры, или эмпатии. По определению С.В. Лурье это метод «сочувствия, проникновения во внутреннюю логику других людей, улавливания значений, которые они вкладывают в слова и смыслов, которыми они оперируют». По мнению С.В. Лурье метод эмпатии, в качестве вспомогательного, полезен и для историка, и для социолога: «Поскольку интерпретативный метод в этнологии предполагает рассмотрение культуры в качестве культурного текста, в этом случае нет принципиальной разницы, рассматривается ли так какая-либо современная исследователю культура или культура прошлых веков… Стремясь объяснить «странности» в изучаемой культуре, этнолог постепенно приобретает навык воспроизводить логику, присущую представителям изучаемого этноса, по любому конкретному поводу». Этот метод, как очевидно, близок подходам исторической герменевтики В. Дильтея, его идее «вживания» в эпоху, на основе которого осуществляется психологическая реконструкция, т.е. интерпретация исторических текстов путем воссоздания внутреннего мира их авторов, проникновения в ту психологическую атмосферу, в которой они возникли. Историк может применять метод эмпатии к материалу исторических источников прежде всего при изучении проблем менталитета, национального самосознания, способов реакции этноса и его отдельных групп на различные исторические ситуации.

Более радикальный лингвистический поворот в антропологии, произошедший в последние два десятилетия, связан с пониманием культуры как текста. Задача антрополога в данной ситуации перевод скрытого смысла одного дискурса на язык другого. Интерпретация культуры в рамках этого подхода требует «текстуализации» опыта «процесса, благодаря которому невербальное поведение, речь, верования, устная традиция, ритуал рассматриваются как полное значения согласованное целое, рассматриваемое отдельно от непосредственной дискурсивной или поведенческой ситуации». В противовес позитивистской антропологии, представители которой считают, что культуры имеют сходную структуру и поэтому могут быть «переведены» с одного языка на другой, последователи различных направлений современной антропологии («интерпретативного», «рефлексивного», «постмодернистского») обращают внимание на трудности и неудачи «перевода» в большей степени, чем на его успехи, подчеркивая роль так называемой культурной «дислексии», то есть невозможности адекватно прочесть и понять чужой культурный мир. Лингвисты и литераторы, представляющие это направление, в возрастающей степени ссылаются на «культурный» (или «культурологический») поворот в антропологических исследованиях, переход от слова и текста как единиц перевода к дискурсу и социальному контексту.

Одним из проявлений такого поворота являются разработанные на стыке антропологии и социологии подходы «этнометодологического движения», изучающего микропроцессы социальной жизни. Его методы, которые могут быть названы социосемиотическими, позволяют изучать процессы освоения индивидом своей культуры, использования им структур обыденного знания в процессе функционирования той или иной локальной социальной организации, в повседневной социальной практике. Они включают:

1. Анализ так называемых «указательных» (показательных) выражений, являющихся продуктами коммуникации, определяемыми несформулированными общими предположениями, одинаково понимаемыми всеми. При этом принимаются во внимание: особенности лексикона, характер упоминаемых высказываний, действия, которые указывают на приоритетную социально признаваемую их трактовку. Употребление этих выражений определяется пониманием социальных структур, с которыми люди сталкиваются в своей повседневной жизни, на уровне здравого общепринятого смысла. Показательные выражения - существенная черта любой коммуникации и социального поведения.

2. Анализ феномена «членства» как метод изучения социально организованной практики изнутри исследуемой социальной среды. Это включает выявление того, что член определенной социальной группы должен знать и делать, чтобы осуществлять признаваемое членство, проявляя необходимую для выполнения своих функций компетентность и поддерживая идентичность. Феномен членства является ключом к пониманию других методов, разработанных в рамках этнометодологии.

3. Феномен «ответственности», относящийся к анализу понимания, описания и оправдания людьми своих действий перед лицом друг друга в рамках локального коллектива. Это способствует изучению того, как члены локальных коллективов реализуют в своей практике обыденное понимание социальных структур.

4. Метод анализа феномена «расположенности», проистекающий из контекстной природы социальной активности людей. Его реализация связана с изучением социальной ситуации с целью выявления путей и способов воплощения структурных свойств социальной системы в практических действиях индивидов и обыденных ситуациях выбора.

5. «Сценическое проявление» относится к изучению «исполнительского мастерства» индивидов в выступлении на «социальной сцене» локальных практик, в овладении скрытыми правилами и знаниями, необходимыми для выполнения той или иной социальной роли. С целью его реализации осуществляются «эксперименты несоответствия», анализируются аудио и видео записи.

Реализация указанных методов невозможна без установления сети интертекстуальных пространственно-временных признаков (таких как топонимы, хрононимы и т.д.), позволяющих создать пространство внешних ссылок, являющееся новым семантическим универсумом.

Особого внимания заслуживает семиотическая концепция культуры, предложенная антропологом К. Гирцем. Ее актуальность определяется тем, что историк, изучающий прошлое, а тем более другую культуру, равно как и этнограф, не знаком (или не вполне знаком) с тем воображаемым миром, внутри которого действия людей являются знаками. К. Гирц так определяет роль культуры в понимании общественных процессов: «Как взаимодействующие системы создаваемых знаков… культура не есть сила, которой могут быть произвольно приписаны явления общественной жизни, поведение индивидов, институты и процессы, она контекст, внутри которого они могут быть адекватно, т.е. «насыщенно» описаны». Задача, которую выдвигает К. Гирц перед антропологией «посмотреть на вещи с точки зрения действующего лица», т.е. воссоздать представления носителей изучаемой культуры в ее собственных терминах, понять, что вкладывали люди в те или иные конструкции и формулы, в которые сами себя мысленно помещали и в которых сами себя описывали. Эта задача близка установкам социокультурного подхода к изучению исторических процессов, который был впервые реализован основателями школы «Анналов», поставивших во главу угла изучение менталитета людей минувших эпох. Последний был развит представителями третьего поколения «новой исторической науки» в 1960 70-е гг. Ж. Ле Гоффом, Ф. Арьесом, М. Вовелем, Р. Дарнтоном и другими до особого историко-антропологического подхода во многом под влиянием успехов социальной антропологии.

К. Гирц выделяет четыре особенности этнографического описания: оно носит интерпретативный характер; оно интерпретирует социальный дискурс; интерпретация состоит в попытке выделить «сказанное» из исчезающего потока происходящего и зафиксировать его в читаемой форме; оно микроскопично.

Культурный анализ в концепции К. Гирца рассматривается в тесной связи с анализом «уровня земли» политической, экономической, социальной реальности, которая окружает людей в повседневной жизни, а также биологических и физических потребностей людей, на которых этот уровень зиждется. Более того, К. Гирц считает, что анализ культуры надо основывать в первую очередь на таких реалиях и на таких потребностях. Попытки конкретных народов, социумов, индивидов поместить последние в осмысленные и понятные им рамки являются, таким образом, предметом антропологического исследования в широком смысле не только этнологического, но и социокультурного. К. Гирц считает, что «предназначение интерпретативной антропологии не в том, чтобы ответить на наши самые сокровенные вопросы, а в том, чтобы сделать для нас доступными ответы других».

Посылка создателя методологии «плотного описания», выступающего за интерпретацию социального дискурса, близка подходам семиотики (в том числе московско-тартуской школы: Ю. М. Лотмана, Б.А. Успенского, Ю.И. Левина и др.) и создает поле сопряжения антропологических и семиотических исследований в широком смысле этих понятий.

Эпистемологическое значение семиотической концепции культуры К. Гирца состоит в том, что она позволяет перейти от объяснения к интерпретации, обогатить историческое объяснение путем соединения его каузальных и мотивационных моделей.