Альтернативность исторического развития

Впрочем, поскольку каждое событие неис ерп емо, можно до бесконечности углубляться в то, какие еще события повлияли на упомянутые вы е «значи ельные последствия», и какие из этих повлиявших событий были случайными. Такое углубление не будет противоречить предложенному здесь определению случайности. Другой вопрос - допустимо ли вообще масштабное, значительное историческ е событие, состоя ее из множества других «микрособытий», считать случайньм. Масштабное историческое событие или историческая ситуация является сис емой из цепи мно ества как устойчивых и повторяющихся, так и случайных связей ежду незначи ельными событиями. То, что свойства данной системы не выводятся и не зависят непосредст енно от свойств составляющих е «микрособытий» является сущностной характеристикой системы как таковой и системности вообще, вовсе не аргументом в пользу того что данная историческая ситуация есть случайность сисистему событий можно рассматривать в том числе и судьбу исторической личности.

В качестве примера исторических событий, которые соответствуют предложенному определению исторической случайности, проанализируем один эпизод из истории России XIX века, описанный Н. Я. Эйдельманом. Странствуя летом 1796 г. по южным губерниям Иван Матвеевич Муравьёв, отец будущего декабриста С.Муравьёва-Апостола, вспоминает, что близ Полтавы в имении Хомутец обитает его двоюродный брат Михаил Данилович Апостол. Иван Матвеевич решает навестить брата. Н. Я. Эйдельман пишет по этому поводу следующее: «Не окажись Михаилы Даниловича Апостола дома, находись он в подпитии или не в духе (как часто бывало), и проехал бы кузен Муравьёв мимо, не стал бы в будущем владельцем Хомутца, и его сына Сергея вероятно не послали бы на Украину, потому что офицеров Темёновцев рассылали в 1820-м по тем губерниям, где находилась их родня. А не попав на юг, не стал бы Сергей Муравьёв во главе Южного тайного общества, и...».

Автор не пошёл далее за пределы состоявшейся истории. Причиной же оставления Михаилом Даниловичем имения в наследство кузену, было то, что кузен подсказал ему, что того не будут судить за двоежёнство, так как прогнанная им первая жена ушла в монастырь. Ополчившейся против него родне Апостол ничего не хотел оставлять в наследство. Связь судьбы будущего декабриста и деятельности Южного общества с описанной встречей кузенов есть историческая случайность. Во-первых, потому что будущие исторические последствия этой встречи не были целью кузенов, во- вторых, потому что связь между наследством оставленным историческим деятелям, или интимной жизнью родственников исторических деятелей и их ролью в истории не является устойчивой и повторяющейся связью.

Повторяемость событий и связей между ними изучается в теории вероятности. В теории вероятности случайным называют любое событие, которое нельзя однозначно предсказать, которое при одинаковых условиях может либо произойти, либо не произойти. В обыденном смысле под случайностью часто подразумевают маловероятные события, подобное мнение существует и у некоторых отечественных исследователей. Так К.В. Хвостова приходит к выводу, что «детальный количественный анализ локальных тенденций, привел бы к более основательной постановке проблемы альтернатив исторического развития. Анализ, в том числе и количественный, роли факторов, вызвавших смену тенденций, приблизил бы к ответу на вопрос о вероятности дальнейшего функционирования, которой обладала прерванная социально-экономическая или политическая тенденция, и тем самым о случайном или закономерном характере факторов, вызвавших прекращение ее развития». При обращении к такому определениям случайности встаёт проблема измерения вероятности в истории. Эта особая проблема, далее она будет рассмотрена подробно.

Что касается соотношения случайности и закономерности в формировании тенденций исторического развития, то случайности могут как «гасить» друг друга, то есть иметь нейтральное отношение к закономерности, так и усиливать друг друга, то есть составлять содержание закономерности. И то и другое может проявляться в разных исторических ситуациях или на разных этапах развития одной ситуации.

Какой бы теоретико-концептуальной и дискурсивно-риторической модели объяснения и описания исторического прошлого ни придерживался историк, ему редко удастся избежать в своих рассуждениях вероятностных общих утверждений, включающих характеристики типа «обычно», «в большинстве случаев», «наиболее возможно», «потенциально склонны», «стало невозможно» и т.д. Возможность и вероятность (мера возможности) являются важной характеристикой любого события. Для исторических событий данные характеристики важны, во-первых, в аспекте объяснения причинно-следственных связей и понимания логики этого объяснения, во- вторых, в аспекте постижения исторического опыта и использования его в современной социальной практике.

Существует традиционное понимание возможности, ведущее начало от Аристотеля. «...Поскольку нечто может существовать в возможности, постольку оно допустимо и в действительности» Возможность, таким образом, есть предпосылка действи ельного существования об екта.

Часто возможность определяют через потенциальность. Потенциальность, будучи возможностью, означает не только предпосылку действительного существования объекта. Она означает также наличие различных альтернативных возможностей, каждая из которых может быть реализована не при в ех, а только при некоторых условиях. В качест е сис емной характеристики потенциальность есть «скрытая» реальность сложной системы, опре еляющая, ем данная система может быть при ех или иных условиях и чем она быть не может ни при каких условиях.

Именно альтернативность потенциального существования п епятств ет тому, чтобы оно было актуализовано всё целиком. Альтернативность можно считать исходным характеристи еским свойством потенциального существования, отличающим потенциальное существование от актуального. На это обратил внимание ещё Аристотель: «В возможности одно и то же может быть в есте (обеими) противоположностями, но в действительности нет». В новое время эту проблему рассматривал Лейбниц: «Всё возможное требует существования, а потому (любое возможное) и существовало бы, если бы не препятствовало другое (возможное), которое также треб ет существования и несовместимо с первым».

Представляется важным найти такое определен е возможности, которое было бы достаточно функциональным при использовании его в эмпирическом конкретно-истори еском исс едовании. Таким установкам соответствует следующее определение: возможность - это такое состояние (или такая ситуация), когда имеется одна часть детерминирующих факторов, но отсутствует другая их часть. Имеющуюся часть детерминирующих факторов можно опре елить как условия, благоприятствующие реализации возможности, а отсутствующую часть опосредованно установить через реально существующие условия, которые не благоприятствуют или препятствуют реализации возможности. Факторы реализации исторической возможности, согласно И. Д. Ковальченко, Б.Г. Могильницкому и другим о ечест енным авторам, разделяются на субъективные (ин е есы, мотивы, цели людей) и объективные (условия е зависящ е от воли людей).

Возможность и действи ельность соотносятся как становящаяся и ставшая реальность. Причём возможности можно разделить на формальные, реальные, абстрактные, конкретн е, обратимые и необратимые. Данную дифференциацию необходимо учитывать при установлении наличия/отсутствия и появления/исчезновения исторической возможности

Формальная возможность - всё то, что не исключено сущностными законами развития предмета (в нашем случае - исторической ситуации) и может быть помыслено в непротиворечивой фор е в качест е версии его развития, независимо от того, имеются ли в действительности факторы актуализации данной версии. Зарубежные авторы, также как и о ечест енные, разделяют формальные и реальн е исторические возможности. Американский философ и логик Э. Нагель писал по поводу формальных исторических возможностей: «Хотя у людей, принимающих участие в текущих событиях, и имеется значительный диапазон свободного выбора действий, их действительный выбор и действительные поступки находятся в довольно чётко определённых границах.

Из всего этого с очевидностью след ет, что в некоторый данный период и в некотором данном обществе не всё логически возможное оказывается в есте с ем и исторически возможным». емецкий антиковед А. Деманд вводит логическую дифференциацию категорий «вообще возможное» и «исторически возможное». Если первое полностью принад ежит сфере воображения и может быть описано в соответствии с формулой Л. Витгенштейна «Was denkbar ist, ist auch moglich», «исторически возможное» может быть опре е ено лишь на основе еального исторического опыта А. Деманд считает что определение спектра и степени вероятности исторических возможностей допустимо только на основе трезвого анализа фактической реальности.

В отличие от формальной, реальная возможность - это возможность, которая не только не мо ет быть помыслена без нарушений законов формальной логики, но и сохраняет факторы актуализации при её сопоставлении с другими возможностями. В этом контекс е конструир ется понятие вероятности как меры возможности: максимальная вероятность означает акт превращения возможности в действи ельность.

Реальные возможности разделяются на абстрактные и конкретные. Абстрактная возможность - такая, условия реализации которой выступают в качестве возможных. Конкретная возможность - превращение которой в действи ельность может быть осуществлено на наличном уровне развития п едмета при имеющихся реально условиях.

Так, например, с тех пор как появляются деньги, появляется и формальная возможность произвести боль е товаров, чем на них п едъявляется платёжеспособный спрос. Однако реальной данная возможность стала лишь тогда и там, когда и где товарн е производство становится основой экономической системы. В Западной Европе при простом товарном производстве разрыв цепи деньги-товар-деньги в ечение ряда столетий являлся лишь абстрактной возможностью кризиса этого производства. Лишь после 1825 года, когда произошёл первый циклический кризис перепроизводства в Англии, такое нарушение естественного процесса товарооборота, более чем на столетие определило уже конкретную возможность экономических кризисов.

Пример из отечественной истории: формальная возможность свержения самодержавия в России появляется тесте с возникновением самодержавия. Реальной данная возможность становится вмес е с появлением общественных движений и деятелей, ставящих цели установления в России республиканского строя или конституционной монархии, то есть + в начале XIX века. Из абстрактной в конкретную рассматриваемая возможность превращается во время революции 1905 года (по другим версиям, во время восстания декабристов).

И реальные и формальные возможности разделяются также на обратимые и необратимые возможности. Обратимая возможность - это возможность, превращение которой в действительность симметрично трансформирует статус прежней действительности в возможный. Необратимая возможность - это возможность, превращение которой в действительность придаёт прежней действительности статус невозможной. В теории систем понятие обратимости означает, что система не может вернуться (за характерное для неё время) в исходное (первоначальное) состояние.

Обратимость и необратимость - две диалектически неразрывно связанные характеристики для каждой конкретной исторической возможности. Обратимость победы одних социальных сил и тенденций одновременно может означает необратимость сохранения преимуществ и превосходства противостоящих социальных сил и тенденций. К примеру, обратимость «контрреформ» Александра III, вытекала из необратимости ускорения развития капитализма в России и необратимости усиления влияния либералов.

При установлении обратимости или необратимости исторической возможности важно учитывать, прежде всего, два аспекта:

Во-первых, следует определиться, рассматриваем ли мы историческое событие с точки зрения его конкретно-исторической уникальности, или с точки зрения его типологических свойств как социального (экономического, культурного и т.д.) явления.

Обратимость также может быть формальной, абстрактной и конкретной. Так, свержение монархической власти как историческое явление - обратимое событие, чему можно найти подтверждения в прошлом многих стран, но свержение монархической власти в России как конкретно- историческое уникальное явление, по-видимому, необратимое событие. Возможность циклического кризиса перепроизводства в капиталистической экономической системе обратимая возможность не только в принципе - как экономическое явление, но и во всех известных в прошлом конкретных кризисах. Необратимый перманентный разрыв цепи деньги-товар-деньги невозможен даже формально. Существование харизмы политического лидера как социально-психологическое явление - обратимое событие в течение жизни лидера, но влияние харизмы Фиделя Кастро на кубинцев - уже необратимо, во всяком случае, пока Ф. Кастро жив.

Во-вторых, каждое событие имеет как обратимые, так и необратимые следствия, и поэтому не всегда можно говорить об обратимости или необратимости всех процессов составляющих то или иное историческое событие. Так, уже упоминавшийся экономический кризис перепроизводства хоть и обратимое событие, но влияние кризиса на судьбы поколений имеет необратимый характер. Возврат Наполеона к власти после первой ссылки был обратимой возможностью, однако, он продемонстрировал, что вера в Наполеона, влияние его авторитета, его харизма были необратимы для многих французов. Свержение самодержавия в России - необратимое событие, но запрет вследствие свержения самодержавия официального почитания царя в Советском Союзе - обратимое событие.

Одна из распространённых ошибок при изучении исторической альтернативы -неоговариваемое расширение альтернативной ситуации; когда несколько разных альтернативных ситуаций объедены в одну. Это может проявляться в том числе в отождествлении обратимости с безальтернативностью. Например, Ю. Каграманов из обратимости возможной победы Гитлера в СССР выводит безальтернативность исхода Великой отечественной войны, а из обратимости возможной "задержки" холодной войны безальтернативна перестройки в СССР. Между тем возможности исхода Великой отечественной войны в случае, если бы Гитлер захватил территорию до Урала, и в том случае, как всё совершилось в действительности прошлом - это две совершенно разные ситуации в разных условиях. Перестройка, начатая в 80-х годах, и перестройка, начатая в 90-х годах - это также были бы непохожие друг на друга процессы. Поэтому историческая обратимость порождает новую альтернативность новых событий, а не сохраняет изначальную безальтернативность прежних событий.

Дихотомической противоположностью категории «возможность» является не только «невозможность», но и «неизбежность». Невозможность и неизбежность - это «две стороны одной медали». Неизбежность одного события одновременно означает невозможность событий, которые могут п едотвратить неизбежное событие. В свою очередь, невозможность какого- либо события означает неизбежность того, что произойдут события, которые воспрепятствуют осуществлению невозможного событию. Поэтому, доказывая неизбежность какого-либо события, след ет найти связанные с ним невозможные события, и наоборот.

3. Альтернативная история России ХХ века в трудах современных российских фантастов

3.1 История России XX века в контексте теорий модернизации

В рамках рассматриваемого периода отечественная историография испытала влияние модернизационного подхода. Речь идёт о еории модернизации, которая стала осваиваться западными социологами, начиная с середины XX в. В своём классическом варианте она представляла собой попытку обобщения с либерально- еформистских позиций опыта Запада и имела целью разработку программы уско енного пе ехода освободившихся от колониализма стран третьего мира от традиционного общества к совре енному, под которым подразумевалась идеализированная модель Америки.

За прошедшее время теория модернизации пре ерпела сущест енные изменения, что позволяет говорить о ней во множественном числе. На сегодняшний день дифференциация подходов среди сторонников модернизационной перспективы достаточно велика, и в её рамках даже выделяют самостоятельные теоретические направления - школу девелоп ентализма, школу политического развития, школу «национального строительства».

В отечественном обществознании, сравнительно недавно начавшем освоение модернизационной парадигмы, существуют различные оп еделения понятия «модернизация». Подробный анализ теоретико-методологических проблем модернизации дан в ряде работ И.В. Побережникова, в том числе в его монографии «Переход от традиционного к индустриальному обществу: теоретико-методологи еские проблемы модернизации». В трёх её главах пос едовательно рассматриваются модели социальных изменений, время модернизации и пространство модернизации. Автор характеризует модернизацию как «процесс, посредством которого традиционные, аграрные общества трансформируются в современные, индустриальные.

Данный переход приводит к появлению и развитию пе едовых технологий, а также соот етствующих им политических, культурных, социальных механизмов, позволяющих указанные технологии поддерживать, использовать, и управлять ими. Модернизационный пе еход едко про екает спокойно и равномерно, он оказывает воздейств е на все социальные институты, всех членов общества. Термин модернизация, таким образом, должен описывать множество одновременных изменений на различных уровнях. Модернизация сопровождается расширяю ейся - дифференциацией экономической, организационной, политической и культурной сфер. Модернизация тесно связана с процессом индустриализации; тем е менее, их нельзя отождествлять».

В свою очередь, Н.Н. Крадин пишет, что «модернизация - это процесс социально-экономического, культурного и политического преобразования традиционного общества в индустриальное, формирования либерально- демократических институтов, правового государства и гражданского общества».

По В.В. Журавлёву, это «активный, действенный поиск наиболее подходящей для данного социума модели органического развития на пути от его традиционного к совре енному состоянию, а также концентрация сил и средств государства и общества на воплощен е этой модели в жизнь».

Теоретическое ядро совре енной версии модернизации, выделенное И.В. Побережниковым, включает: отказ от односторонней трактовки модернизации как движения в сторону западных институтов и ценностей; признание конструктивной, положительной роли социокультурной традиции в ходе модернизационного перехода; большее, ем прежде, внимание внешним, международным факторам, глобальному контексту; отход от эволюционистского телеологизма; инкорпорация в теоретическую модель фактора исторической случайности; отказ от трактовки модернизации как единого процесса сис емной трансформации; осознание екор ектности интерпретации модернизации как непрерывного процесса.

На основе обобщения современных исследований по проблемам модернизации И.В. Побережников сформулировал пространственно ориентированную модель модернизационного анализа. Её суть составляют: признание вариативного, неоднозначного характера взаимодействия традиции и модернизации; признание диффузии (распространения инноваций, в том числе их импорт в данное общество извне) в качестве значимого фактора модернизации; акцентирование внимания на роли социальных акторов (коллективов и индивидов); ограничение комплексности как измерения процесса модернизации исторически конкретными рамками; признание значимости природно- еографических условий; признание возможности вариативного (конвер енция и дивер енция; восходящая и нисходящая) поведения территориальных единиц (регионов и субрегионов) в процес е модернизации; признание регионализации (пространственной специализации региона на опре елённых видах социальной деятельности) в качестве существенного аспекта модернизации.

Анализу различных теоретических аспектов модернизационных процессов посвящена серия работ В.Г. Федотовой. Для исследовательницы «...модернизация - это особая форма развития, суть которой - переход от традиционного общества к современному». Таким образом, ключевые понятия в рамках модернизационной теории, дополняющие понятия «Запад» и «не Запад», - «традиционное общество» и «современное общество».

Характерные черты традиционных обществ, по В.Г. Федотовой, суть следующие: доминирование традиций над инновацией; зависимость в организации социальной жизни от религиозных или мифологических представлений; цикличность развития; коллективистский характер общества и отсутствие выделенной персональности; преимущественная ориентация на метафизические, а не на инструментальные ценности; авторитарный характер власти; отсутствие отложенного спроса, т.е. способности производить в материальной сфере не ради насущных потребностей, а ради будущего; прединдустриальный характер; докапиталистическое развитие; отсутствие массового образования; преобладание особого психического склада - недеятельной личности (называемой в психологии человеком типа Б); ориентация на мировоззренческое знание, а не на науку; преобладание локального над универсальным.

Современное же общество, по В.Г. Федотовой, отличает ориентация на инновации; преобладание инноваций над традицией; светский характер социальной жизни; поступательное (нециклическое) развитие; выделенная персональность; преимущественная ориентация на инструментальные ценности; демократическая система власти; наличие отложенного спроса, т.е. способности производить не ради насущных потребностей; а ради будущего; индустриальный характер; капитализм; массовое образование; активный деятельностный психологический склад; предпочтение мировоззренческому знанию точных наук и технологий (техногенная цивилизация); преобладание универсального над локальным.

В.Г. Федотова выделяет две основные модели модернизации - вестернизацию, под которой она понимает «процесс перехода от традиционных обществ к современным путём прямого переноса структур, технологий и образа жизни западных обществ», когда инициатором перемен становится сам Запад, а преимущественной формой их осуществления является колонизация, и догоняющую модель.

Исследовательница подчёркивает особую роль, которую сыграло появление модернизирующегося Запада, в превращении истории во всемирную. «Она стала таковой не в смысле наличия какого-либо всемирного закона развития человечества (как это полагал, например, Гегель), а эмпирически. Мореплавание, а затем развитие транспорта, экономики связало мир. Именно Запад сделал это, показал миру новые возможности, воззвал мир к новому виду пафоса, включавшего в себя идею быстрого развития, самостояния, свободы».

В контексте авторских размышлений концепция прогресса предстаёт как «легитимация вызова Запада в условиях превращения истории человечества в мировую». Живописуя метаморфозы идеи и практики прогресса, говоря о заплаченной человечеством высокой цене ради его достижения, В.Г. Федотова констатирует: «И всё. же, выброшенная в дверь, эта идея возвращалась в окно. Развитие, социальные изменения, модернизация - относительно новые понятия. - были в значительной степени эвфемизмами прогресса, в разной мере уточнёнными и разработанными, но продолжавшими выражать ту простую и плохо скрываемую мысль, что находящееся в разных лодках человечество плывёт по пути, открытому и освоенному Западом».

Освоение отечественными историками модернизационного подхода в создании целостного образа истории Нового времени в рамках рассматриваемого периода шло, как правило; в рамках поиска путей совмещения модернизационной и цивилизационной парадигм, свидетельством чему являются, в частности, исследования, о которых далее пойдёт речь.

Характерные черты нововременной цивилизации по А.В. Гордону: пафос бесконечного совершенствования; превращение индивида из принадлежности естественной общности в члена гражданского общества; принципы демократии как основа политического процесса; правовое государство; национальная государственность; рыночные отношения как основа экономики; идеи гуманизма и прогресса как основа культуры, дух открытий; беспрецедентная открытость, экстравертность и высокая коммуникабельность; необычайная любознательность; дихотомия «Восток-Запад» как одно из средств духовного самоопре е ения новой цивилизации;

выдающаяся роль Франции как в обретении ядром цивилизации Нового времени своей класси еской формы, так и в перехо е к цивилизаторской экспансии; выдающаяся роль французской культуры в воплощении культурно-исторического синтеза, который стал истоком новой цивилизации;

парадигма всемирности, импульс к беспре ельному развёртыванию в пространстве и времени; коллизия двух универсальных форм, социальной организации чело е еского общества - права собственности и права на существование, неизменно актуализируемой в критическ е моменты развития и распространения цивилизации Нового времени; критический пафос совер енствования социальных условий бытия, чтобы сделать их достойными человека, идея очело ечения мира путём его п еобразования, сознание своего несовершенства и незавершённости; выделен е науки как общест енного института из нерасчленённой сферы традиционной культуры; выделение Европы как ареала из традиционного круга ареальных цивилизаций благодаря научной революции; знание как основополагающий фактор возвышения Европы; евро ейское знание, оплодотворённое культурным обменом, как системообразующий э емент станов ения мировой Науки; размежевание науки и религии как рычаг прогресса в средневековой Европе.

«Новое время, - пишет А.В. Гордон, - нашло поистине универсальный адресат для своего цивилизационного проекта - еловеческую природу и её способности к самосознанию и самосовершенствованию». Секрет жизнеспособности рождённого Новым временем типа мироустроения учёный усматривает в критическом пафосе бесп ерывного совершенствования социальных условий бытия, ид е очело ечения мира путём его преобразования. «Возвышение Европы» А.В. Гордон связывает с открытостью новой цивилизацию для внешнего мира как следствия её: открытости для самой себя?. Он обращает внимание на изначально заложенные в ней «по енции и интенции мира и культуры, мир которой стремится к вселенскому расширению»-, а так е фундаментальн е зна ение для её генезиса, научной революции XVII в.

Территориальная экспансия стала «проявлением универсализующих интенций новой цивилизации». В результате Запад вы ел незападные общества из равновесия и стал толкать их в сторону подражания, на путь догоняю его развития при этом «искушая» их ехни ескими достижениями, «оскорбляя» материальным уровнем жизни, угрожая военно-полити еской ге емонией. Однако в драматическом процессе прорыва к Новому времени, Восток не был пассивным реципиентом, вступившим на «дорожку Запада». Серьёзное подкреп ение в историографии, по оцен е А.В. Гордона, получило выдвижение «эндогенной» модернизации («ис ернизации»), т.е. модернизации, альтернативной прямолинейной «вестернизации» и опирающейся на традиции стран Востока. Благодаря исследова ельским усилиям с Востока и Запада, «посте енно формир ется многомерная мо ель генезиса цивилизации Нового времени.

Одним из самых удачных, на наш взгляд, оте ественных исследований рубежа XX-XXI вв., представляющих собой концептуально выдержанное освещение европейской истории раннего Нового времени XVI - XVIII вв. с учётом модернизационной и цивилизационной парадигм, является книга пермского историка В.М. Ракова «Европейское чудо (рождение новой Европы в XVI - XVIII вв.), подготовленная на основе диссертационного исследования".

Задавшись целью создать, «целостный образ эпохи», имен емой им «рискованным пространством Перехода», автор предлагает оригинальное осмысление западноевро ейского опыта модернизации на уровне междисциплинарности.

Это одновременно историософское, культурологическое и историческое исследование «европейского чуда» - про есса рож ения новой Европы, сумевшей вырваться за рамки Традиции. Автору удалось на фоне процессов» в мировой- историографии показать своё виден е проблемы Перехода (транзита, модернизации) ключевого в рамках нарождающейся нововре енной действительности региона мира.

Хотя оно уже получило высокую оценку в профессиональной среде как серьёзная попытка синхронной типологии социально-истори еского идуховного развития евро ейских стран в Новое время, представляется, что данное исс едование заслуживает более широкого резонанса и обсуждения:

«Глобальные исторические перемены, свидетелями которых мы являемся, заставляют на многое смотреть иными, чем прежде, глазами», - так мотивирует своё обращение к избранной исследовательской теме автор.

По его мнению, должно сохраняться равновесие между агностицизмом и ориентацией на положительное знание, обретённ е истори еской наукой в начшге XX в., равно как и паритет в отношениях между ценностями индивидуализирующего и генерализирующего подходов.

Под «генерализующим потенциалом истории как науки» автор понимает реальную возможность трансформации эмпирического ма ериала в теоретический образ, создающий «ситуацию понимания», действительную некоторое время для ч енов научного сообщества. Генерализующую, «понимающую» историю В. М. Раков рассматривает в качестве одного из факторов выживания человечества.

Основные составляющие современной цивилизационной парадигмы, по В.М. Ракову, суть следующие: рынок; юридические защищенная частная собст енность; завершившаяся индустриализация; развивающиеся научные технологии; гражданское об ество вместо сословного; правовой режим вместо сословно-корпоративных привилегий и территориальных обычаев; демократические структуры и достаточно широкий электорат; разделение церкви и государства; рационализация (рационалистические, «достижительные» ценности в есто аскриптивных, статусных, рационально мотивированное, «целерациональное» поведение вместо аффективно- авторитарного); представление о личности как наиболее жела ельном человеческом состоянии (развитый образ частной жизни, развитая философия прав человека); институционализированная наука.

Существо Перехода В.М. Раков представляет следующим образом: модернизирующееся общество вступает в неустойчивое, неравновесное состояние; в его историческую ткань, внедряются универсальные принципы и унифицирующие силы (рынок, государство, формализованное право), пронизанные рациональностью; наряду с выравниванием социокультурной жизни (формированием «большого общества») Переходу сопутствует её дифференциация: структурная и функциональная.

Успех модернизационного подхода в российском обществознании рубежа XX-XXI вв:, на наш взгляд, во многом был обусловлен тем обстоятельством, что принцип стадиальности, положенный в его основу, ассоциировал его в: той или иной степени с формационным подходом, столь, длительное время господствовавшим в советской науке, и в то же время позволял более «мягко» синтезировать принцип стадиальности с цивилизационным подходом. Если первые варианты теорий модернизации были отмечены выраженным западноцентризмом, а сам процесс понимался фактически как вестернизация, точнее - вестернизация по-американски, то сегодня модернизационная-парадигма выглядит более адаптированной к реалиям современного мира, а её сторонники признают многообразие путей движения в современность.

Однако этот успех не следует переоценивать. В среде практикующих историков, отношение к теориям модернизации весьма неоднозначно, свидетельством, чему, в частности, являются итоги состоявшейся в 2008 г. трёхдневной читательской конференции журнала «Средние века.

Уже в приглашении, разосланном участникам конференции, говорилось о том, что «частое злоупотребление словами «теория модернизации» вызывает у профессиональных историков вполне определённую аллергию. На самой конференции одни участники дискуссии отмечали, что термин «модернизация» имеет ««теологический» привкус», призывали прибегнуть к «бритве Оккама», не умножая сущности, без надобности, или использовать более обтекаемые понятия, такие, например, как «преодоление Европой её атехнологичности».

Теорию модернизации «упрекали» в «радостном прогрессизме» (как вариант «розовощёком оптимизме»). Соглашаясь, что «общий путьнеизбежен», напоминали, что «пути модернизации неисповедимы», что при использовании понятия и теории модернизации «мы сталкиваемся не с наложением на исторический материал рациональной матрицы, а... с его телеологическим истолкованием, неизбежно граничащим с субъективизмом», и что поэтому «не стоит укоренять термин «модернизация» в осмыслении эпохи раннего Нового времени.

Другие участники дискуссии напоминали о существующем «дефиците макроисторических теорий». Соглашаясь с известной сентенцией о том, что «всякая теория хромает», и разделяя «сомнения тех, кто ссылается» на классические или современные уплощённые (сводящие процесс модернизации к развитию индустриального рыночного общества) теории как непригодные для нужд нашего ремесла», тем не менее, высказывали предположение о том, что стереоскопические модели могут стать концептуально необходимыми инструментами в работе и историков - исследователей, и вузовских преподавателей истории; предприняли попытки анализа проблемы Перехода, взяв в качестве концептуальной, основы понимания процесса европейской модернизации идею «постепенного, эволюционного развития капиталистических отношений, которые длительно сосуществовали с традиционной экономикой, приобретая доминирующее положение в меняющемся мире».

Даже настроенные критически по отношению к теории модернизации участники дискуссии не отрицали, что у неё есть сторонники, выявившиеся и в ходе состоявшегося обсуждения. В итоговом выступлении П. Ю. Уварова было заявлено, что «коль скоро она пока обречена на успех, то глупо было бы делать вид, что её не существует». Одновременно учёный признал, сославшись на монографию И. В. Побережникова, что теория модернизации «значительно усложнилась и дифференцировалась в последнее время».

Непроизвольно в ходе дискуссии, участниками которой были, в основном, практикующие медиевисты, возник вопрос о «своей поляне». Речь в данном случае идёт о «поляне» раннего Нового времени, которая, как казалось многим, отдана «на откуп» чистым «новистам», о которых было сказано, что «нюансов они не понимают, да и знать не хотят про эти нюансы, про то, что раннее Новое время - это время динамического равновесия старого и нового». Выразив законное сомнение в степени обоснованности п еувеличенных страхов медиевистов по поводу нашествия «чужих» на территорию, объявленную «заповедной», попробуем посмотреть на проблему глазами практикующих историков.

Как справедливо заметила О.В. Дмитриева, внутренний конфликт ремесла историка заключён в том, что часто он является однов еменно и практикующим историком, и практикующим преподавателем. Как п еподаватель он знает, что генерализующие теории облегчают подачу материала и поэтому востребованы в рамках процесса преподавания, но как практикующий историк он имеет дело с конкретными фактами, знание которых, напротив, «подрывает любую теорию».

Подводя итоги состоявшейся дискуссии, П.Ю. Уваров развил эту мысль: «Мы не можем отрываться от материала источников, от уникальности рассматриваемых процессов. И в этом - наше преимущество, мы видим реальные противоречия, мы можем и должны предупреждать против опасностей упрощения». С этим трудно не согласиться.

Как с едует из осуществлённого анализа, при всей разности формационно-цивилизационного и модернизационного подходов у них одна неклассическая парадигмальная основа, причём с ярко выраженным тяготением к линейно-стадиальному и системному анализу. Культурно- антропоцентрический компонент здесь всё же вторичен. е случайно потенциал культурной антропологии и - тем более - постнекласси еские подходы в российской историографии рубежа XX-XXI вв. получили реализацию в русле так назыв емой альтернативной (вероятностной) истории.

3.2 История России XX века в контексте альтернативной истории

Методологические поиски отечественной историографии рубежа XX- XXI вв., шедшие в разных направлениях, актуализировали проблему альтернативности исторического развития - одну из важнейших проблем исторической науки, что, в свою очередь, привело к легитимации в глазах российских историков опытов обращения к историческому материалу с позиций сослагательности.

"История не терпит сослагательного наклонения..." Долгие годы это утверждение было символом веры советских историков-профессионалов. Действи ельно, отечественные историки старшего и сред его поко ений могут сказать о себе: "...мы все воспитаны на этой строгой фразе".

Хотя по-прежнему есть основания иронично утверждать, что "для серьёзных историков, "ревни е ей исторического благочестия" и методологической чистоты, рассмотрение альтернативной истории и её эвентуальных сценариев является дурным тоном", сегодня всё же чаще говорят, что "на вопрос о том, вправе ли историк задаваться вопросом "что было бы, если бы", следует с полной ответст енностью от етить положительно", и это ка ется едва ли не общим естом. Всего лишь за четверть века в отечественной историографии произошли разительные перемены по отношению к проб еме альтернативности истории, которая "со стороны может показаться безответственной, любительской, авантюристической".

Опыт развития мировой историографии буквально изобиловал примерами бесконечных обра ений исследова е ей к историческому материалу с вопросом "что было бы, если бы...?" задолго до этих перемен.

Заслуживающие внимания опыты альтернативного прочтения истории в разное время предпринимали такие известные- зарубежные исследователи, как А. Дж. Тойнби, Дж. Сквайр, С. Хук, О. Хэндлин и др. Так, например, А. Дж. Тойнби пытался ответить на вопросы, что было бы, если бы Александр

Македонский не умер в 33-летнем возрасте, а прожил ещё 36 лет, продолжая свои завоевания; что было бы, если бы уцелели Филипп и Артаксеркс.

Под редакцией Дж. Сквайра в 1931 г. в Нью-Йорке вышла в свет книга "Если бы, или переписанная история", состоявшая из серии очерков, написанных выдающимися историками, писателями и публицистами. Авторы рассуждали о том, что было бы, если бы в Испании победили мавры, Напо еон бежал в Америку, дон Хуан Австрийский сочетался браком с Марией Шотландской, лорд Байрон стал королем Греции, голландцы продолжали владеть Новым Амстердамом, генерал Ли одержал победу при Геттисбер е и т.д.

В свою очередь, американский историософ С. Хук попытался проанализировать опыты подобного рода в статье "Если бы" в истории" (1943). В результате он пришёл к выводу, что большинство из них "это ско ее полёт воображения, чем научная реконструкция исторических событий". В то же- время О. Хэндлин в книге "Поворотные пункты американской истории" (1955) пытался доказать, что случайность (погода, внезапная с ерть выдающегося политического деятеля и т.д.) решающим образом влияла на важнейшие события истории США.

В своё время японский писатель-фантаст Саке Комацу в рассказе "Да здравствуют предки!" сформулировал мысль о том, что "настоящее не является прямым следств ем прошлого; а лишь одной из реализованных возможностей развития", на десяти етия определившую тео ети еские рассуждения историков. О постоянном инте есе зарубежной историографии- к проблеме альтернативности исторического развития свидетельствуют появившиеся в начале XXI в. работы. Это недавние переводы на русский язык альтернативных ерсий военных событий мировой истории6, специальные выпуски печатного органа А ериканского исторического сообщества "Historically Speaking", международного издания "Historical Social Research: An International Journal for the Application Formal Methods to History", посвященные контрфактическому моделированию в истории.

Лейтмотивом этих публикаций является мысль о том, что "добротная история треб ет сослагательности".

Что касается отечественной историографии, то здесь "лёд тронулся" гораздо позже: Альтернативность как особая категория социально- исторического познания не получила сколько-нибудь развёрнутой специальной разработки в марксистском обществознании, практически отсутствовала в его категориальном аппарате.

В то же время известное высказывание классиков, о том, что история есть "не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека" в среде советских историков было довольно расхожим. Актом гражданского мужества в" те годы был сам факт обращения- к альтернативной истории. Одной из "первых ласточек" в этом смысле стал проведённый в 1979 г. журналом "Знание-сила" "круглый стол" на тему: "История: неизбежное и случайное". Его участники пришли к единодушному выводу, что "альтернативный подход к истории имеет право на существование".

Сегодня он может восприниматься как, нечто само собой разумеющееся и даже как банальность. Но тогда это выглядело вполне революционно.

Трудно назвать другую историко-теоретическую проблему, которая" вызывала такой же напряжённый научный интерес отечественных исследователей в условиях радикальных перемен в жизни позднесоветского общества, как "история неслучившегося". Конец 1980-х гг. отмечен в советской историографии появлением ряда серьёзных методологических работ внимание обращалось на вероятностный характер исторического процесса.

Редакцией журнала "Рабочий класс и современный мир" в конце 1988 г. был проведён "круглый стол" на тему: "XX век: Альтернативы развития". В выступлениях В.С. Библера, Г.Г. Водовозова, М.Я. Рефтера, Г.Г. Дилигенского, Б.Г. Капустина, И.М. Клямкина, Ю.А. Левады, Ю.П. Лисовского, И.К. Пантина, В.Л. Шейниса и других участников дискуссии был поднят широкий круг вопросов, углубляющих понимание и нашего недавнего прошлого, и проблемы исторической альтернативности в целом.

Столь пристальный интерес к проблеме альтернативности исторического развития, характерный для эпохи "перестройки", современные историографы объясняют, прежде всего, реалиями самой эпохи. Так, Д.И. Олейников пишет, что "идея альтернативности исторического процесса получила широкое распространение... как часть идеологического обоснования перестройки советского общества". Он подчёркивает, что упомянутая книга П.В. Волобуева "Выбор путей общественного развития: теория, история, современность" давала "первые капитальные основания для рассмотрения проблемы альтернативности тем историкам, для которых приоритет "настоящего ленинизма" оставался непоколебимым".

А.В. Свешников, в свою очередь, настаивает на том, что "для того времени это была единственная концептуальная идея, которую могла предложить историческая наука для объяснения деформации социализма в СССР и борьбы различных вариантов ("сталинского" и "ленинского") построения социализма".

Признавая что "решающим фактором особого внимания к проблеме альтернативности истории стало то, что общество тогда находилось на перепутье, а история на переломе, и проблема альтернативности развития стала самой актуальной", перспективы в рефлексиях по поводу исторических ретроспекций, характерных для этого периода. По его мнению, - "основной причиной было не столько то, что людям разрешили думать и говорить, что в прошлом всё могло быть иначе, сколько то, что люди почувствовали, что в будущем всё может быть иначе".

Начав обсуждать проблему альтернативности в истории с робких заявлений о том, что в принципе она имеет право на существование, отечественные историки на рубеже столетий заговорили о ней в полный голос.

Важнейшую пружину культурно-исторической динамики увидел в исторической альтернативности в своих последних работах Ю.М. Лотман, настаивавший на том, что "непройденные дороги для историка - такая же реальность, как и пройденные". Размышляя об альтернативности исторического процесса, М.С. Тартаковский в своей книге "Историософия.

Мировая история - как эксперимент и загадка показал упущенн е на заре Нового времени возможности Китая во всемирно-исторической эстафете.

Альтернативные сценарии прошлого, в том числе на материале истории Нового времени, разрабатывали В.А. Дьяков и В.В. Поликарпове Первая в отечественной историографии докторская диссертация, посвященная проблемам аль ернативности исторического развития, была защищена в середине 1990-х гг. С.А. Экштутом. Она представляла собой опыт осмысления движения декабристов етодами аль ернативной истории и продолжала линию Н.Я. Эйдельмана, создавшего в своё время "первую в со етской историографии контрфактическую модель вероятного развития событий при успешном исходе восстаний дворянских революционеров".

Знаковый характер для отечественной историографии конца XX в. имели два научных события. Во-первых, специальный выпуск журнала "THESIS" в 1994 г., посвященный риску, неопределённости, случайности, в котором был опубликован ряд переводных материалов зарубежных авторов (Р. Козеллека, Д. Мило, С. Хука) по проблеме сослага ельности в истории. Во-вторых, это проведённый редакцией ежегодника "Одиссей" в апреле 1999 г. "круглый стол" на тему: "История в сослагательном наклонении?" В его работе приняли участие историки Л.М. Баткин, Л.И. Бородкин, А.В. Быстров, А.Я. Гуревич, И.Н. Данилевский, В.Д. Назаров, А. В: Оболонский, М. Ю. Парамонова, О.А. Ржешевский, П.Ю. Уваров, Д.Э: Харитонович, К.В. Хвостова, М.А. Чешков, С.А. Экштут, А.Л. Юрганов, М.А. Юсим.

На наш взгляд, это один из самых интересных "круглых столов" о ечест енных историков, состоявшихся в рамках рассматриваемого периода. Теоретико-методологическая "оснастка" опытов "прогнозирования" прошлого стала предметом рассмотрения в новой серии исследований Б.Г. Могильницкого, Я.Г. Шемякина, И.М. Бестужева-Лады, М.Ю. Парамоновой, И.М. Савельевой и А.В. Полетаева, С.А. Экштута, А.В. Бочарова, А.П. Назаретяна. Отечественными историками и социальными философами в нача е XXI в. защищен ряд диссертационных исследований по различным аспектам проблемы, альтернативности истории.

Для обозначения направления исследований прошлого, в основу которого положен вероятностный подход, отечественн е исс едова ели используют самые разнообразные термины: "история неслучившегося", "ретроальтернативистика", "несостоявшаяся история", "виртуальная история", "ретропрогнозирование", "альтернативная (вероятностная) история", "несвершившаяся история", "контрфактическое (историческое) моделирование", "контрфактические истори еск е сценарии (исследования)".

Как остроумно заметил в своё время по этому поводу П.Ю. Уваров, "таковы "особенности национального историософствования: мы не немцы, чтобы заранее договариваться о понятиях".

Представляет интерес вопрос о причинах обращения российских историков к идее альтернативной истории. Мотивация стремления инкорпорировать сослагательное наклонен е в ткань, исторического повествования выглядит весьма разнопланово. "Мы, историки, изучаем реальный ход событий, то, что случилось, а не то, что могло случиться. Однако при этом нельзя забывать, что выбор, сделанный, историей, был не единственно возможным и линии, шедш е вразрез с той, привычной, да еко не всегда вели в тупик", - пишет, например, С.В. Думин, размышляя о роли Великого княжества Литовского и Русского в судьбах русской государственности.

В.С. Поликарпов, в свою очередь, обращает внимание на то обстоятельство, что анализ неосуществлённых сценариев развития человеческого общества, моделирование "несбывшегося" " в. Истории мировой, цивилизации даёт возможность раскрыть темные её места, выявить многовариантный и нелинейный характер истории, выработать подходы к управлению её "ходом".

Кро е того, считает учёный, данная проблема приобретает ныне особую актуальность и потому, что будущее мировой цивилизации непредсказуемо, резко возросли сомнения в неотвратимости исторического прогресса, а перед всем человечеством раскрывается веер исторических альтернатив.

А.В. Оболонский, размышляя о разных путях, ведущих к идее альтернативной истории, признаётся что в его случае, это диктовалось неприятием как экономического монизма, так и фатально- пессимистического, одномерно негативного взгляда на динамику российской истории.

Исследователь считает, что в эмоциональном плане е еживание нереализованных исторических возможностей является: необходимым элементом исторического сознания, а в плане ин ел ектуальном, анализ причин этой нереализованности в значительной мере и ел ет историю наукой, в отличие от истории как хроники событий и процессов, якобы не имеющих сослагательного наклонения.

Кроме того, по мнению А.В. Оболонского, обращение к альтернативной истории - это шаг от гегельянства к кантианству, что не просто бол е эвристически продуктивно, но более полноценно с моральной точки зрения. О морально-нравст енном ас екте рассматриваемой проблемы пишут сегодня многие исс едова ели, и ея в виду то обстоятельство, что любая гуманитарная наука, хотим мы этого или не хотим, несет определённый нравственный заряд.

Так, по мнению И.Н. Данилевского, без сослагательного наклонения историческая наука станет "просто аморальной".

Д.Э. Харитонович считает, что если мы призн ем возможность существования "истории в сослагательном наклонении", то мы признаем и то, что развитие исторического процесса зависит от нас, причём, не только от всех нас, не только от некоторых из нас, но и от каждого из нас".

В свою очередь, А.Я. Гуревич справедливо отмечает, что в условиях сегодняшнего дня, когда "эпоха, в которую мы живём, играет на нравственн е понижение", когда "нас трудно уже ем-нибудь ужаснуть", перед историками не может не возникнуть проблемы альтернативности. Сама её постановка является напоминанием о том, что "...мы несём ответственность за наши поступки. Даже е будучи столь уж значительными, они могут повлечь за собой последствия; которых мы не п едви ели. История может дать нам в этом смысле определённые уроки... "

Пытаясь ответить на вопрос о том, каким образом появляется этот необычный взгляд на историю, в основе которого лежит стремление исследователя осмыслить её с точки зрения сослагательного наклонения, С.А. Экштут в качестве гипотезы предлагает собственное объяснение, отталкиваясь от принципа "остранения", разработанного, как уже было отмечено, В. Б. Шкловским. Продолжая мысль В.Б. Шкловского и перенося её в плоскость научно-исторического творчества, С.А. Экштут пишет: "Историк, сознательно стремящийся сочетать научную доказательность текста с его эстетической выразительностью, постоянно вплетает художественные образы в ткань своего повествования.