"...У меня сейчас невероятный цейтнот" (Публикация писем Татьяны Ивановны Заславской 1972-1974 гг.)

там натолкнулся. Мне и в меня он трогательно верит, «трогательно» именно для такого грубоватого и молчаливого парня, почти история не имеющего авторитетов. Но поддержание этой веры требует постоянных «затрат», даром оно отнюдь не дается. Очень хочется, чтобы он хорошо сдал экзамены, но кто знает, это все-таки лотерея, а кроме меня в комиссии будут Антосенков и Малинин...

14 сентября, 1 час ночи

...За то время, что я не писала письмо, произошла целая масса событий. Во-первых, Люда Неунылова принесла мне около тысячи (!!!) таблиц, сделанных по моему заданию за время нашего кисло- водского отдыха. Для меня это -- чистое наслаждение, ты знаешь, как я люблю возиться с цифрами, а ведь эти цифры -- не простые. В них овеществлен предварительный ГРОМАДНЫЙ труд по разработке инструментария, проведению экспедиции, разработке кодификаторов, кодированию, перфорации, записи на ленту, составлению программы разработки. И вот он лежит передо мною -- этот выращенный и собранный «урожай», и почти каждая таблица так глубоко осмыслена, раскрывает такие интересные, просто волнующие закономерности! И так красиво, законченно выглядят в цифрах результаты разработки вопросов, самая постановка которых вызывала острые споры (правомерно ли их задавать вообще, ответят ли, правильно ли поймут, будет ли иметь смысл получаемая информация и проч.). И вот смотришь готовую таблицу и видишь, что она не просто имеет смысл, но смысл ее глубок, нетривиален, она высвечивает какие-то мало еще известные особенности сельской жизни, сознания людей. Боже мой, какое же это богатство, информация, которой мы располагаем. Наверное, ни у кого в Союзе, разве что кроме Арутюняна Арутюнян Юрий Вартанович (1929-2016) -- историк, этнограф, социолог, член-корреспондент РАН (1991); специалист в области социологии города и села, этносоциологии и истории социологии., нет такой богатой разносторонней информации о деревне. Не просто научные труды, а романы можно писать на ее основе!!! Нет, все-таки природа создала меня прежде всего аналитиком, а не «синтетиком» и не теоретиком, нет для меня большего наслаждения, чем работать с цифрами, со статистикой, постепенно выделяя из груды цифр четкие ясные закономерности, подобно тому, как скульптор из глыбы мрамора «выделяет» законченную статую. Это -- такой же творческий труд, не менее осмысленный и прекрасный.

Ну вот. Словом, я просмотрела таблицы, оставила себе для анализа сотни три, но тут поступило предложение коллективно сходить в кино, что и было сделано. Пошли впятером: Инна с Мишей, мы с Леночкой и Майя. Оксана не была взята в наказание за полученные в последние дни двойки. Смотрели французский фильм «Преступление ради порядка». Хороший фильм, главную роль играет тот же артист, что в «Профессиональном риске». Если будет случай, посмотри этот фильм и напиши свои впечатления. Невольно напрашивается аналогия с делом Худенко Худенко Иван Никифорович (1918-1974) -- советский экономист. В совхозах Казахстана проводил успешные экономические эксперименты, способствовавшие значительному росту производительности труда и улучшению качества продукции. Был отстранен от работы, обвинен в попытках хищения госсобственности, умер в тюрьме.. Наверное, следует все же подумать, в какой форме я могла бы помочь ему и Филатову Филатов Владислав Васильевич -- заместитель директора совхоза Акчи И.Н. Худенко, обвиненный вместе с Худенко в расхищении социалистической собственности (1972-1974).. Если я буду в Москве во время пересмотра дела в Верховном суде, наверное, следует туда пойти и как-то выступить. Дело в том, что все-таки (вопреки моим ожиданиям) под судом оказался не просто Худенко, а именно его ЭКСПЕРИМЕНТ, который был объявлен незаконным и капиталистическим и направленным на наживу участников. Вот против этого можно уже возражать...

После кино мы долго гуляли в составе своей обычной тройки. У нас ведь все еще держится тепло, температура воздуха была где- нибудь градусов 16-17. Деревья стоят совершенно зеленые, небо ясное с яркими звездами (здесь они крупнее и ярче, чем в Европейской России), а сегодня ко всему этому добавилась еще огромная полная луна, в свете которой, казалось, можно было читать. Изумительно красиво. Сходили на море, полюбовались им в лунном свете, хорошо прогулялись по лесу. Кутя получила огромное удовольствие и настолько устала, что ее пришлось взять на руки. Пришла домой в половине первого, Леночка ждала меня с кипящим чайником, и мы еще выпили с нею чайку, а потом я села дописывать письмо. Вот как я прожила это время.

...Майя рассказала, что сегодня собирали всех завсекторами и инструктировали насчет холеры. В городе имеются 3 случая точно установленной холеры, в городке 2 спорных случая, вообще же желудочных заболеваний (дизентерия и брюшной тиф) насчитываются сотни и тысячи случаев. Институты закрывают прием внешних посетителей, особенно из города, сотрудникам, живущим в городе, разрешается работать дома. Всех призывают мыть фрукты, овощи, постоянно мыть руки, не пить сырой воды и сырого молока, не целоваться, не обниматься и не жать руки. После Майкиного сообщения слово взяла Инка. Ей только что звонила ее приятельница врач и рассказала, что в городе госпитализировано по подозрению на холеру более 2 тысяч людей, но большинство находится на карантине, т.е. «хватают» с большим излишком. В городке, по ее словам, было 2 смертных случая от холеры: умер рабочий в Ядерной Физике и, кроме того, на одном из островов Обского моря обнаружили труп рыбака-любителя, умершего несколько дней назад. Все это воспринимается очень тревожно, ведь смертность от этой страшной болезни составляет 70%! Беспокоюсь за Леночку, которой предстоит перелет в Улан-Удэ и жизнь в этом городе, почти лишенном санитарных служб. Вот где эпидемия, раз начавшись, может принять катастрофические размеры! Как все-таки это тревожно, когда «ребенок» живет так далеко от тебя. Леночка -- удивительно милое и славное существо, ее любят все близкие, и на фоне остальных наших деток она, ей-богу, смотрится как светлое пятно.

С Оксаной, напротив, большие сложности. За первые две недели учебы она успела восстановить против себя весь свой класс. Говорят, что она очень заносчиво держится по отношению к сельским девушкам, вызывает у них протест постоянным курением, всегда и во всем считает правой только себя, все же остальные против нее «копают». Поссорилась с Олей, которая оказывала на нее очень положительное влияние и благодаря которой она только и поступила в училище. Нахватала уже 4 или 5 двоек (литература, история, физика, математика, анатомия), почти не затрачивает времени на уроки, отказалась участвовать в переборке картофеля, за что чуть не была исключена. Словом, это отнюдь не сахар, и я довольно напряженно думаю, что же все-таки мне с ней делать. Всем очевидно, что если что-нибудь в принципе может ее исправить, то только «законченный хозрасчет», объективная необходимость «по одежке протягивать ножки», зависимость между результатами ее труда и возможностями для удовлетворения потребностей. Но пока она со мной, эта зависимость полностью отсутствует, откуда и вытекает это тунеядство... Просто теряюсь, честное слово... Хотела сегодня съездить в училище по твоему совету, но выяснила, что положение в классе знает только классный руководитель, а он с сегодняшнего дня на картошке. Обещали сообщить, как только он вернется. Но, по правде говоря, я просто не верю в то, что Оксана будет учиться: слишком слабая у нее воля, слишком боится она усилий. Работа -- реальнее, но пугает ее неумение уживаться с людьми. Поссорится в первую же неделю.

Академгородок, 15 сентября 1973 г.

Знаешь, тут у нас несколько дней провел тот деятель из Ленин- ки, о котором я тебе писала (он приехал от Шляпентоха). Я с ним даже не познакомилась, весь удар приняла на себя Инка, к которой он и был адресован. В общей сложности на чтение и рецензирование его методик, а также поиск экспертов для опроса она затратила не менее з полных дней. И вот сегодня (кстати, в воскресенье) после очередных 4 часов разговора и за 15 минут до прощания (завтра он уезжает) он вдруг спросил ее: «Слушайте, а почему Вы так серьезно ко всему этому относитесь?» (то есть к тому, что их методика совершенно антинаучна и никакого прогноза не обеспечивает, ибо эксперты ни шиша не понимают в том, о чем их спрашивают). Она маленько остолбенела, а он разъяснил ей свою позицию. Он -- не философ, не социолог, а математик. И деревня, и чтение, а тем более будущее чтение в деревне ему совершенно до лампочки. Есть работа, есть вакантное место, нет специалиста, можно получать деньги, не утруждая себя. В методике все равно никто ничего не понимает, проверить некому, надо только выдавать листы «научной продукции». Подлинная ценность для него -- путешествия, охота и общение с друзьями. Данная работа дает возможность не менее 8-10 командировок в самые разные районы страны для «опроса экспертов по деревне». Он постоянно разъезжает то в Молдавию, то в Кострому, то в Самарканд, а то в Тюмень, «левой ногой» находит и опрашивает экспертов, а остальное время посвящает охоте. В Москве же проводит время с друзьями и, по-видимому, подругами. Лет ему около 40...

...Вот какая непривычная для нас модель жизни! Сначала становится жалко его, мол, нет у него подлинной радости в жизни, радости созидания. А потом. Потом приходит в голову другая модель: на месте крутится гигантское колесо, а по нему «мчатся» глупые белки, соревнуясь друг с другом в скорости. Они не понимают, что и колесо, и они сами остаются на месте. Рядом с колесом расположилась умная белка, она не хочет больше крутиться, а глупые белки жалеют ее: бедная, она жизнь проживает напрасно! Конечно, это утрированная картина, но самый факт, что она может появиться в мозгу, наверное, говорит о многом, о начавшейся перестройке сознания.

Академгородок, 17 сентября 1973 г.

Вот наконец он и пришел -- первый мой рабочий день. Надо и совесть знать, сектор меня заждался, но мне по-прежнему неохота включаться в работу. Вообще я работник очень «неравномерный», иногда могу трудиться до умопомрачения, но нередки и периоды полного расслабления, какой-то душевной лени, что ли. Откуда она? То ли это -- компенсация за периоды переработки, то ли реакция на не слишком стимулирующие внешние условия труда, то ли просто результат некой «душевной конструкции»? Впрочем, я знаю очень многих людей, обладающих аналогичным свойством. Мне же оно было присуще с юности, бывало, в университете я могла месяцами «ничего не делать». Конечно, это понятие условно, потому что в эти периоды я пудами поглощала художественную литературу и другие ценности, может быть, тут только и формировала по-настоящему свой духовный мир, но к политэкономии в это время чувствовала живейшее отвращение, точнее говоря -- глубокое равнодушие. А потом -- периоды интенсивнейшей работы по 14-15 часов в сутки и на огромном интересе. Вот история и сейчас моя задача -- как-то раскачать саму себя, заставить выйти из созерцательного настроения и взяться наконец за дела, которых масса.

...День мой рабочий прошел спокойно. Разобрала с Лизой Дюк накопившуюся почту -- две большие папки. Кое-какие бумаги -- просты, требуют одной резолюции, но другие заставляют размышлять и предпринимать достаточно сложные шаги. В числе бумаг -- очередное информационное письмо ИСА о международном социологическом конгрессе. Кажется, подходит время браться за дело по-настоящему. Международный Венский центр снова напоминает о необходимости представления материалов для публикации в сборнике работ по нашему сельскому проекту. Сегодня совещались с Инной и Миленой Азарх, что и когда будем в этом направлении делать. Журнал «Экономика сельского хозяйства» сообщает, что включил в план мою статью «Место социологических исследований в изучении социально-экономического развития села», издательство «Статистика» пишет, что готово включить в план книгу, соответствующую моим творческим намерениям. Последнее очень кстати, поскольку мне хочется закончить новосибирский этап работы монографией (коллективной), которая представляла бы, с одной стороны, своеобразное продолжение нашей «Миграции сельского населения», а с другой -- подведение итогов исследования 1972 г. А так как оба исследования -- 1967 и 1972 гг. -- мы проводили совместно с ЦСУ РСФСР, то я и думала предложить проспект этой книги именно «Статистике».

Около часа разговаривала со своим аспирантом Володей Дьяченко Дьяченко Владимир Николаевич (1948 г.р.) -- кандидат философских наук (1975), в 1973-1978 -- младший научный сотрудник Института истории, филологии и философии СО АН СССР. Щукин Виктор Николаевич (1928-2011) -- доктор экономических наук, с 1964 работал в ИЭиОПП СО АН СССР, секретарь партийной организации., который, кажется, начинает выходить на какой-то путь после почти двухлетних метаний и даже некоторого изменения темы. Чем черт не шутит, может, и будет диссертация в срок. Принимали экзамен в аспирантуру у Коли Нонкина, о котором писала тебе на днях. Поставили «4», отвечал неважно, но все-таки хочется взять его. Аспирантура заочная, и, наверно, для него не будет слишком большой беды, если я уеду в Москву.

Кажется, я уже писала тебе, что Турченко отказано в работе с прямым указанием на то, что Институт не намерен расширять социологического отдела. Сегодня получила еще одну информацию. Секретарь парторганизации В.Н. Щукин официально заявил Инне, что дирекция не намерена предпринимать каких-либо преобразований или перестроек социологического отдела. Иными словами, все наши соглашения с Абелом фактически оказываются «липой». Вплоть до того, что наша новая машинистка работает на временной ставке, пока Корель Корель Людмила Васильевна -- доктор социологических наук, главный научный сотрудник ИЭиОПП СО РАН, автор работ по вопросам миграции сельского населения, социологии адаптации. в декретном отпуске, ставка же Любочки уже изъята дирекцией. Т.е. не только нет обещанного прироста кадров, но есть и их сокращение. Отношение к этому у меня двойственное. С одной стороны, откровенное нарушение соглашений дирекцией дает мне моральное право настаивать на отъезде. Более того, прием новых сотрудников создавал бы мне дополнительные моральные трудности, от которых сейчас меня любезно освобождают. С другой стороны, проявление плохого отношения, наверное, никогда не радует человека, все-таки сердце каждый раз сжимается. А тут еще неизвестность московской конъюнктуры! Свернуть работу в Новосибирске легко, попробуй разверни ее в Москве... От Руткевича по-прежнему ни слова, писать ему мне пока вроде бы не о чем, да и не хочется играть в кошки-мышки (еду -- не еду -- опять еду -- опять не еду.). А выяснить свое отношение к ИСИ я могу только после встречи с Федоренко. Кстати, получила от него письмо с просьбой сообщить тему доклада, с которым могла бы выступить на отделении. Жаль, что тот мой доклад морально уже устарел, он был все-таки очень удачный, но он размножен и разослан много месяцев назад, не могу же я снова с ним выступать! Нужно будет как следует подумать.

Академгородок, 27 сентября 1973 г.

.Но сегодня много писать не могу, ибо чувствую себя очень неважно. Дело в том, что сегодня мы ездили на картошку. День оказался очень холодным, и ни на минуту не переставал мелкий дождь, так что все мы промокли до нитки, несмотря на все «непромокаемые» вещи. К концу дня дождь перешел в снег, подул сильный ветер, началась «метель», хотя и странно это звучит по отношению к снегу, который тут же тает. Сбор был в 8 часов утра, работать начали в 10 утра с часовым перерывом на обед. Около половины шестого был наконец дан отбой, нам разрешили сесть в холодные неотапливаемые автобусы, продержали в них час, потом «погнали» доубирать картошку, затем еще полчаса держали в автобусах и, наконец, полтора часа мы ехали домой. В результате, когда я вышла на Морском проспекте из автобуса, я не могла разогнуться от холода, буквально скрючилась, зубы выбивали мелкую дробь, просто жуть! Бегом побежали по домам, а Володя

Дьяченко и Саша Шапошников (мой дипломник) зашли ко мне занять денег на магазин. Я предложила им выпить по стаканчику «доброго старого бренди», которое у меня случилось, что мы дружно и сделали. Сразу прекратилась «дробь» и стало очень весело. Потом они ушли, Оксана с огромным трудом стянула с меня резиновые сапоги, в которых ноги были как ледышки, а затем она напустила мне горячую ванну, в которую я с наслаждением забралась. Но, наверное, этих трех компонент -- картошки, бренди и горячей ванны -- оказалось все-таки малость слишком даже для моего здоровья, во всяком случае, из ванны я еле вылезла, бухнулась на постель и пролежала по меньшей мере час, прежде чем встать...

Академгородок, 29-30 октября 1973 г.

.Удивительная жизнь для меня настала. В жизни нашего сектора, кажется, никогда еще не было такого продуктивного периода. Все-таки это, наверное, не случайность, а закономерность: люди почувствовали, что «спина», за которой они скрывались, не так надежна, надо надеяться на себя, и вдруг стали выдавать такое, на что я право же не рассчитывала. По приезде в Новосибирск получила законченную метод. программу Вали Калмык по вопросам занятости сельского населения и трудовой мобильности -- интересная работа. Вчера часа два беседовала со своим дипломником Сашей Шапошниковым, который изучает дифференциацию и структуру доходов сельского населения -- и здесь выясняются интереснейшие закономерности, хоть садись и пиши статью. Сегодня -- беседа с моей любимой аспиранткой Тамарой Антоновой. Какая умница, как работает голова! Представила методическую программу работы примерно на 50 стр., написано и грамотно, и свежо, и четко -- готовая первая глава работы. Впереди у нее не так много времени -- год и два месяца, но первая глава есть, методика готова, все расчеты произведены, таблиц имеется несколько сотен, думаю, что работа будет в срок. Она занимается личным подсобным хозяйством населения -- очень богатая тема. И так далее, и тому подобное. Сектор управляем, послушен, не возникает никаких конфликтов, все прочно держатся друг за друга ради того, чтобы выжить как коллектив. Мне даже не приходится слишком уж часто ходить в Институт: все идет «само собой», и меня стараются не тревожить. Благодаря этому я кончила доклад с Мучником Мучник Илья Борисович -- ныне профессор Ратгерского университета, научный руководитель Школы и директор Отделения анализа данных., который собираюсь в ближайшие дни выслать ему в Москву, а одновременно передать Аганбегяну, Штирмер на перевод и послать в комиссию Руткевича на цензуру. Прочитала первые 4 часа слушателям курсов повышения квалификации преподавателей политэкономии при НГУ. Говорят, интересно, и просят увеличить часы. Словом, только живи и живи...

...Без двадцати два. Пора заканчивать. Не написала десятой доли того, что хотела. А до сих пор не писала целых пять дней, потому что просто не было минуты, поверишь ли? Очень интенсивно работаю, и приходится многое подгонять за те периоды, когда меня не бывает. На стене висит список из 22 важнейших дел, которые следует сделать за время пребывания здесь, а крестики пока только против семи. Горе мне, горе!..

.визит к Марчуку, тем более что и рассказывать особенно нечего. Мне пришлось пойти к нему в связи с просьбой Венского центра о проведении осенью 1974 г. международной встречи по нашему проекту в Академгородке. Речь идет о 40 иностранных ученых из 22 стран, дирекция Института жмется, уж очень много это хлопот, а Президиум Академии напирает, потому что мы ведь платим взносы в Венский центр в рублях, и тратить их можно только на проведение международных встреч в СССР. Словом, пошла. Он сразу дал согласие на проведение этой встречи, но просил, чтобы Абел сходил к Лаврентьеву, ибо это -- его компетенция. Затем спросил, как мои дела и что у меня нового. Я сказала, что после того, как он попросил меня подумать, я нарочно не заходила к нему с окончательным ответом, потому что не просто думала, а практически проверяла его вариант. Общий вывод получился все же неутешительный: долго жить на таких основах нельзя. Здесь у меня не совсем здоровая дочь, которую нельзя надолго оставлять одну, там -- муж, жизнь которого не налажена и которому приходится жить то на одной, то на другой квартире. Словом, это -- не решение. И я могу обещать твердо только одно -- прожить в городке до конца 1974 года, когда примут определенное очертание результаты нашей коллективной работы, будут подведены некоторые ее итоги. После этого я должна уехать.

Марчук реагировал на мои слова, я бы сказала, как-то устало. Словно у него не было сил, да и большого желания спорить. Он сказал: «Ну что же, Вы понимаете, что силой задержать Вас никто не может. Мы ведь тоже люди, и все это понимаем. У Сибирского отделения к Вам одна только просьба: до осени 1974 г., когда Абел будет избираться в академики, никто не должен знать о Ваших намерениях. Любой слух о том, что Вы уезжаете, будет работать против него. Пройдет он в академики -- Вы свободны. Не пройдет -- ... Вы тоже свободны. Но пусть этот вопрос будет Вами поднят только по окончании выборов». Я согласилась, хотя, быть может, следовало бы сказать ему о том, насколько широко уже циркулируют слухи. По крайней мере, теперь, наверное, придется как-то их «усмирять», а как это сделать, когда эти слухи дошли уже и до Вашего института?..

Академгородок, 3 ноября 1973 г.

...Сегодня -- суббота. А впрочем, не знаю даже, какой сейчас день, ибо на часах -- полночь. Скорее уже воскресенье. Я люблю эти два спокойных дня, когда никто не имеет права меня тревожить всякими конфликтными ситуациями, вызывать на срочные и ненужные заседания, вмешиваться в мирное течение моей жизни. Целых два дня! Когда они впереди, кажется, что это -- такое богатство, что так много полезных и славных вещей можно выкроить из этих 48 часов. А потом они так быстро проходят, и вот уже понедельник, и надо идти в институт, где ждет заявление об увольнении Лале- тиной, и план рассаживания сотрудников по комнатам, и встреча с Абелом по специализации студентов, и требование об отчете сектора за год, и много-много подобной муры, от которой устаешь до полусмерти и от которой не пахнет наукой.

Но это еще далеко. Ведь воскресенье еще только-только начинается, и завтра, как и сегодня, -- мое. Сегодня утром я хотела поспать в свое удовольствие, но не вышло: в 6 утра разбудила Оксана просьбой дать на дорогу денег. Встала, дала, а больше заснуть не смогла. В голове закрутилось множество мыслей то о вчерашней вечерней работе... то о каких-то других вещах. Долго еще пыталась заснуть, может быть, даже и задремала, но все-таки в 8 решила встать. Немножко убралась, позавтракала и пошла в косметический кабинет. Суббота -- это единственный день, когда можно сделать такую вылазку, ибо в воскресенье они не работают. Провела там часа полтора, чуточку навела красоту, а то ведь тут никакой косметики нет в продаже, пустота просто вопиющая.

Вернувшись домой, села за работу. Вообще говоря, мне следовало заняться изучением переводов для написания теоретического раздела доклада по типологии комьюнити, который я делаю для Польши на основе доклада с Мучником на конгрессе. Но на конгресс доклад методический, главное в нем -- применение «лингвистического метода», а в Польшу надо сделать социологический доклад, где главными были бы сами типы. Так вот, теория. Не очень люблю ее. Она представляется мне утомительной, и я начинаю ею заниматься, когда другого выхода нет. Поэтому замечание Абела о том, что мы «помешались на методологии», по существу, не очень оправданно. Вот и сегодня так получилось. Как только у меня появилась альтернатива -- работать над определением понятия «комьюнити» применительно к советским условиям или посмотреть, как себя ведут демографические процессы в выделившихся типах поселений, как я немедленно предпочла второе, т.е. непосредственное познание действительности. Демографиче-ские процессы дифференцировались блестяще, так что работать было приятно. Посчитала несколько табличек, а затем написала по их мотивам 10 страниц нового текста. Закончила эту работу в 8 вечера, как-то буквально «одним дыханием». И только тогда почувствовала, что устала. Оксана к этому времени ушла на свадьбу своей старинной подружки Ларисы, а я с полчасика полежала, а потом принялась за уборку квартиры. Исподволь я этим занимаюсь систематически, день за днем устраняя печальные результаты Оксанкиной самостоятельной деятельности (точней -- бездеятельности) в период моего пребывания в Москве. Вот сегодня внесла основательный вклад: квартира стала достаточно чистой, ликвидированы и «невидимые глазу» завалы в стенных шкафах... Завтра надо будет вынести всякие ящики, мешки и т. п. мусор и перемести все полы в квартире. С линолеумом это -- не проблема. И тогда будет просто хорошо. Не знаю. а я ощущаю свой дом как уютный, и, по-моему, он нравится людям. Если бы Оксана хотя бы немного помогала мне, а не только мешала, все могло бы быть очень легко. А то вчера, например, мне пришлось отвозить белье в прачечную на санках соседки с помощью Майки, ибо для меня такое занятие вовсе внове, я даже не знала, где расположена прачечная, а белья было почти 16 кг. Долго-долго собиралась его отвезти, просила Оксану, но куда там! А вчера отвезли, все оказалось близко и просто.

Академгородок, 8 ноября 1973 г.

.Хотя и с опозданием, поздравляю тебя с праздником, который, конечно, уже пройдет, когда ты получишь письмо. Писала тебе 4 ноября, но, кажется, не поздравила, потому что в моем сознании праздник не фиксировался именно как праздник, а воспринимался как 4 дня сплошной большой и спокойной работы. Именно так он и проходит. Вчера почему-то (первый раз за время жизни в городке) резко не захотелось идти на демонстрацию. Вообще-то она здесь не утомительна: до Института минут 5-7 ходьбы, полчаса толкаешься и болтаешь с сотрудниками и друзьями, потом 10 минут идешь по Морскому проспекту мимо своего дома, а затем -- по домам. И погода хорошая -- мягкая, но прочная зима с большими сугробами снега, плюс солнышко. Но вот не захотелось, хоть ты плач, и я не пошла. Сыграло свою роль то, что ни Майя, ни Инна еще с вечера решили не ходить. Но главное все-таки заключается в том, что я уже не чувствую себя членом этого коллектива, мысленно я где-то далеко, и это знаю я и знают другие. Словно я переоделась в чужое платье и пытаюсь выдать себя за кого-то другого, а именно за себя же прежнюю. В этом -- фальшь, хотя внешне обмана и нет, и вот не смогла я пойти на этот очень неформальный в наших условиях праздник. Позавтракала и сразу села работать. Работала часов до 8 вечера, потом пошли с Инкой в кино на «Это сладкое слово -- свобода!» (дрянь!), со второй серии ушли, пошли к ней домой и занимались нашим совместным докладом часов до двух. И сегодня, и два остающихся дня я собираюсь плотно работать. Сочиняю третий история доклад на конгресс, который будет совместным с Лященко и будет посвящен взаимосвязи социально-экономического и демографического развития деревни. Продолжаю работу с анализом демографии по мучниковским типам населений. За эти же праздники необходимо написать отчет о работе сектора за год, это тоже большая работа.

Накануне праздника я имела долгий разговор с Абелом по накопившимся делам. В том числе и сказала ему и о своих намерениях уехать в 1974 -- начале 1975 г., поставив это в связь с теми делами, которые мы в этот момент обсуждали: специализацией студентов, подготовкой к конгрессу и т. д. Реакция его была похожа на Марчука, но с маленькой долей раздражения. Он сказал: «Ты знаешь мою позицию (а я как раз не знаю, п.ч. на предыдущем этапе у него было две прямо противоположных позиции), но это -- вопрос компетенции Марчука. По этому вопросу ты должна говорить с Марчуком». Тут я вынуждена была сказать, что с Марчуком я уже говорила, и рассказать, что он мне ответил. Договорились вернуться к этому вопросу по прошествии выборов, т.е. в конце ноября -- начале декабря 1974 г., а до тех пор коллективу ничего не говорить, пусть каждый соображает в меру своих мозгов. Договорились о том, что отдел останется, преемником моим будет Женя Антосенков, который к тому времени должен сдать докторскую (с 1 декабря он идет в творческий отпуск на 6 месяцев с этой целью). Я коротко поговорила об этом с Женей, не называя конкретных сроков, но твердо гарантируя свое пребывание в течение года, а там, мол, ничего неизвестно, но в принципе со временем все равно уеду. Он, по-моему, искренне обрадовался и готов помогать мне во всем, терпеливо ожидая часа своего торжества. Это -- самая лучшая перспектива, потому что, если сохранится отдел, то может сохраниться и сектор, а научное руководство им я обеспечу. Вместо дикой ломки и катастрофы вопрос решится с минимумом потерь...

Академгородок, 9 ноября 1973 г.

...К сожалению, с Пашей дела обстоят нехорошо. Кажется, я уже писала тебе, что на партсобрании в Институте вопрос был поставлен лишь в общей форме -- в смысле упоминания в отчетном докладе. После этого Паше дали возможность выступить и признать свои ошибки. Сделал он это неудачно, все восприняли его выступление как попытку самооправдания, самокритика в нем как-то не прозвучала. Было несколько выступлений о том, что Олдак выступил неудовлетворительно, тогда он еще раз попросил слово и уже действительно «посыпал голову пеплом», но общее впечатление осталось не лучшее. После этого все надолго замерло, работала лишь комиссия обкома, во главе которой стоит самый злейший из всех

Пашкиных врагов -- д.э.н. Первушин Первушин Виктор Александрович (1908-1991) -- доктор экономических наук (1965), в 1967-1974 -- ректор Новосибирского института народного хозяйства. Модогоев Андрей Урупхеевич (1915-1989) -- в 1962-1984 первый секретарь Бурятского обкома КПСС. Трофимук Андрей Алексеевич (1911-1999) -- доктор геолого-минералогических наук (1949), лауреат Сталинской премии первой степени (1946, 1950), академик АН СССР (1958), с 1957 по 1988 г. директор Института геологии и геофизики СО АН СССР.. До поры до времени ничего не было слышно. Но вот вчера, заехав ко мне за письмом... и имея внизу ожидающее его такси, Паша успел мне рассказать новости. В эти праздники к нему неожиданно (без предупреждения) приехала Галя. Он был растерян, но принял ее хорошо. Ей-богу, я не знаю, какие у него были планы, но просто он ее не ждал. Когда она приехала, то они походили кое-по-каким домам в гости, да Галя и сама без него походила по своим личным друзьям. И вот ей в довольно туманной форме было передано для него, что, мол, пусть Паша заранее готовится к самому худшему. Мол, на него готовится такое, чего не было ни по отношению к кому из замешанных в этом деле. Что же это может быть, если учесть, что Горбатенко и Митрофанов исключены из партии? Разве бывает что-либо худшее? И разве есть за ним столько вин, чтобы исключать его из партии? Пытаясь ответить на эти вопросы, я подумала, что, наверное, они замышляют не только исключить его из партии, но и лишить ученого звания профессора, а также докторской степени. Надо сказать, что это -- вполне реально, ибо проштрафился он именно по этой линии, проявив себя как недостаточно компетентный и принципиальный человек. Последнее постановление ВАКа дает для этого полное основание. Теперь, имеют ли они такую возможность, в том смысле, что достаточна ли его вина? Боюсь, что имеют, ибо перечень его вин довольно широк и разнообразен. Он заключается в следующем:

Будучи членом совета, он участвовал в 4 заседаниях последнего. При этом выступил основным оппонентом по 6 диссертациям, темы которых не имеют к нему никакого отношения. Одна диссертация была полностью списана с популярной брошюры, другая просто была ниже критики, а еще четыре -- между тройкой и тройкой с минусом. Еще на 7 работ он давал отзывы, все работы тоже слабые и не по Пашиной специальности.

Партийные органы горячо осуждают Пашку за его личную жизнь. Пока не было более значимых поводов для его осуждения, это оставалось в потенциале. Однако теперь они ему все припомнят. При мне лично первый секретарь Бурятского обкома КПСС Модогоев сказал о нем Трофиму-куб?: «А Вы знаете, что этот мерзавец бросает уже четвертую жену?» На что Трофимук ответил: «И пятую бросит».

Я сказала, что не четвертую, а третью, и не бросает, а временно они разъезжаются, но общее отношение их к нему было ясно. Причем откровенно говорилось о том, что, мол, мы же вот не бросаем своих старушек, хотя, может быть, этого и хотели бы, почему же ему все позволено? Думаю, что комиссия новосибирского обкома догадалась связаться с Бурятией для того, чтобы добавить нужные штрихи к Пашиному портрету. А буряты способны так дорисовать этот портрет, что никто из близких его не узнает.

С этим связано третье «преступление» Пашки -- вся эта бурятская эпопея, которая действительно есть не что иное, как авантюра. Истрачено много государственных средств с практически нулевым результатом. Причем далеко не все эти деньги надо было тратить в силу производственной необходимости. Так и осталось непонятным, почему экономическую лабораторию следовало строить на берегу Байкала в 300 км от Улан-Удэ и в 40 км от ближайшей дороги, почему надо было ухлопать целый «газик» на преодоление этого бездорожья, и проч.

Словом, если захотеть, то можно его представить в достаточно черном свете. Собрание института, конечно, все равно его не исключило бы, хотя престиж его в коллективе в настоящее время чрезвычайно низок. Большая часть сотрудников не считает его ни за серьезного ученого, ни за приличного человека... Если станет хоть что-нибудь известно о новой его любви, то боюсь, что песенка его окончательно будет спета. Однако пока таких слухов не слышно, все держится в тайне. При чем тут распадение семьи? Просто временно живут в разных городах, но регулярно встречаются, ездят друг к другу.

Паша просил меня попытаться выяснить у Абела, что ему известно о готовящемся аутодафе. Абел уезжает в Москву завтра поездом, т.е. еще в пределах праздника, не выходя на работу. Дома у него я не была давно, и специально идти по такому поводу было бы как-то неадекватно, п.ч. он может вообще ничего не сказать. Это можно сделать только при случае. И вот я придумала попросить Абела бросить это письмо в Москве. Тогда я могу передать ему письмо, а заодно попытаться узнать о Пашке. Ужасно грустно выглядит Пашина судьба, по существу, начинается пора заката, хотя солнце и стоит еще высоко. Пора подводить первые итоги, а где они? Все разбито, все потеряно, и ничего не построено вновь. Плохо с работой, плохо с семьею, шатко и ненадежно с любовью. А теперь еще нависла угроза исключения из партии, а глядишь, и увольнения с работы, изгнания из Академгородка.

Новосибирск, 17 февраля 1974 г.

...Несмотря на все трудности, я честно продолжаю нести свою информационную службу, систематически сообщая тебе обо всем значимом в нашем Академгородке. Иногда мне кажется, что в этой исправности функционирования есть нечто общее с математическими маяками, устанавливаемыми на далеких планетах космонавтами из фантастических романов -- ты знаешь, что это довольно частый мотив. Стоят себе такие маяки, установленные сотни, а то и тысячи лет назад и через каждые полчаса или час автоматически посылая сигналы, предназначенные для добрых людей. Ответа в этом случае и не предполагается. Правда, как повествует один из сборников, прочитанных мною уже в больнице, смотрители таких маяков часто сходят с ума. Что касается меня, то я пребываю в здравом уме и твердой памяти, никаких признаков ненормальности не обнаруживаю, кроме разве почти маниакальной уверенности, что в конце концов получу какой-нибудь ответ. Судя по тем же фантастическим романам, чудаки, твердо верящие в невероятное, в конце концов всегда торжествуют.

Впрочем, все это -- сантименты, не имеющие отношения к функциям информатора-маяка. А поэтому -- к делу. Отчитываюсь за период, прошедший с момента написания прошлого письма, т.е. за 6 дней.

Событие первое. В.П. Можин, первый замдиректора нашего института, секретариатом ЦК КПСС назначен НИЭИ Госплана РСФСР в г. Москве. По-видимому, через месяц-два эта семья покинет Академгородок. Для Володи это -- хороший трамплин для последующей вертикальной карьеры. В науке он типичный середняк, наукой далеко не увлечен, звезд отнюдь не хватает. Докторскую защитил с большим трудом, по слухам -- с помощью более талантливого помощника. Но он хороший организатор, имел большой опыт руководящей работы, три года пробыв первым секретарем нашего Советского райкома КПСС, «принят» у Лаврентьева и всей элиты городка, высоко ценится в обкоме. Здесь его считали весьма вероятным следующим кандидатом в членкоры, но, говорят, что в последнее время Абел уже начал несколько опасаться его возрастающего влияния в Институте. Ведь Абела две трети времени нет, другие замы в его отсутствие твердо проводят заданную линию, а Можин имел собственную и смело гнул ее, ручки управления стали выскальзывать из рук директора. Поэтому некоторые считают, что сам Абел и устроил эти «почетные проводы». Трудно сказать, не знаю. Ведь все эти годы они были самыми близкими друзьями, как мы с Инкой. Все праздники -- вместе, охота -- вместе, автомобильные путешествия -- вместе. «Брат мой -- враг мой?» Не знаю.

Так или иначе, но Володя уезжает. Не думаю, чтобы он долго задержался в этом Институте, формально имеющем первую категорию, но, разумеется, котирующемся не слишком высоко -- ведь он -- не академический. Важно то, что теперь Володя попал в номенклатуру ЦК КПСС, т.е. в колоду постоянно перетасовываемых карт. Как только где-то освободится место (скажем, уйдет Капустин Капустин Евгений Иванович (1921-2005) ? доктор экономических наук, член-корреспондент АН СССР, директор Института труда (с 1965) и завкафедрой экономики труда МГУ (с 1966), директор Института экономики АН СССР (1971-1986), автор работ по проблемам уровня жизни и распределения при социализме, научной организации труда. и т. п.), как начнут тормошить эту колоду, и вот тут-то выяснится, что достаточно сильный руководитель сидит во второстепенном институте. Так мне рисуется его перспектива.

Но дело не только и не столько в нем. Гораздо больше нас волнует вопрос о том, кто его заменит. Ощущение полной пустоты -- такого человека нет. Поговаривают даже о Козлове. Если этот вопрос будет обсуждаться на бюро дирекции (конечно, будет!) и Абел предложит Козлова, я буду категорически против, и аргументировать буду открыто, не стесняясь его присутствием, узостью и косностью научных взглядов, социальной неграмотности, отсутствием широты, крайностью занимаемых позиций. Категорически откажусь ему подчиняться, вплоть до немедленного увольнения. Думаю, однако, что предвидя все это, Абел вряд ли на это пойдет. Кто же тогда? Просто не понятно. Пока теряемся в догадках. А ведь это -- вопрос огромной значимости. Можин -- не очень большой ученый, но вполне порядочный человек и к тому же убежден в необходимости социологии, важности социальных проблем (как секретарь райкома понял все это своею «шкурой»). Он -- уравновешенный, доброжелательный, в меру сильный, чтобы держать институт в руках, в меру прислушивающийся к мнению нижестоящих, поддающийся убеждению. Жить с ним вполне можно было, так что все жалеют. Будущее же закрыто пеленой неизвестности.

Событие второе. На днях получила официальную бумагу из Президиума Академии с печатью и личной подписью Келдыша о том, что научным учреждениям АН СССР, за исключением расположенных в Сибири и на Дальнем Востоке, запрещается принимать на работу членов Сибирского отделения АН СССР без личного указания президента или первого вице-президента Академии. Как говаривали наши предки, «вот тебе, бабушка, и Юрьев день!». Собственно, разговор о необходимости согласования данного шага с президентом шел раньше, так что не в этом суть. Новое я вижу прежде всего в самом факте принятия такого постановления: он свидетельствует о том, что на данном фронте дела обстоят-таки даже плохо. По-видимому, количество членов Академии, стремящихся уехать, достаточно велико, что ставит под угрозу существование отделения.

А резкое ослабление Сибирского отделения Академии, столь широко известного в мире, какую оно получит интерпретацию за рубежом! «Еще один эксперимент Советов провалился...»

Думается, что ближайшие месяцы будут малоподходящим временем для обращения к президенту по этому вопросу, как раз первых и будут сильнее всего «отшивать». Правда, говорят еще, что в мае будет юбилейная сессия Академии, в честь 250-летия, и якобы там Келдыша переизберут, п.ч. он сильно умственно болен: далеко зашедший склероз. Так что практически иметь дело придется с каким-то другим человеком. Кстати, по слухам, именно на этой сессии досрочно (по сравнению с обычным ноябрем) состоятся юбилейные выборы в Академию. Глядишь, Абела и выберут в академики, опять что-то изменится в расположении карт. И еще одно мне ясно: в нынешней ситуации я уже не смогу пойти к президенту с разговором о каких-то своих намерениях и ориентациях. У меня может быть только один аргумент -- живущий и работающий в Москве муж. Все остальное уже не звучит. Что касается мужа, то, мне кажется, против этого аргумента спорить трудно. В конце концов дело самой семьи выбирать общее место жительства. Так что какого-то абсолютного препятствия к реализации наших жизненных планов я в этом постановлении не вижу, хотя относительное, наверное, есть. Разумеется, это никак не связано с вопросом о целесообразности того или иного решения, его желательности и своевременности. Просто внешняя ситуация рисуется мне сейчас примерно так.

Событие третье. Получила письмо от Тамары Кузнецова Тамара Евгеньевна -- доктор экономических наук (1991), главный научный сотрудник Института экономики РАН, подруга Т.И. Заславской, в начале 1960-х годов работала вместе с ней в Институте экономики АН СССР., свидетельствующее о том, что в институте экономики стоит такой же мрак, как и в ИСИ. Цитирую некоторые места: «Мы таки в аграрном отделе. Компания у нас неплохая, но нас окружают неандертальцы, как их правильно определяет Венжер Венжер Владимир Григорьевич (1899-1990) -- советский экономист-аграрник, доктор экономических наук (1959), с 1939 -- сотрудник Институт экономики АН СССР, автор работ по проблемам аграрной экономики.. В итоге последнего заседания отдела с повесткой дня «О выдвижении сотрудников на Доску почета» (!) -- Люсю Синеву увезли в больницу с инсультом -- отнялась речь и правая сторона. Кошмар! Но что делать? Работа в этом отделе требует крепкого здоровья, хорошей физической подготовки, закаленной нервной системы. Проф. Семин недавно поразил нас своим докладом о техническом прогрессе, где были и «синьк- хофазатрон», и волшебный луч «лазеер», и «инътяньсификация» и «буржуазные заправилы», к которым нужно относиться «руга- тельско». Всего не перечесть! Обстановка на редкость отвратная.

С Черковцом Черковец Виктор Никитич (1924 г.р.) -- доктор экономических наук (1966), заместитель директора по научной работе Института экономики АН СССР (1972-1981), заведующий отделом общих проблем политической экономии социализма и сектором системы экономических законов и категорий социализма (1972-1984). мы расстались без особого сожаления. У него -- засилье подлецов и карьеристов, пустых никчемных людей. Бывший история сектор политэкономии превратился в сборище каких-то монстров.

Да ну их совсем, противно! При встрече расскажу о манипуляциях нового директора. Жук -- пробу негде ставить. Как надоела сколь- зота, ненадежность всего. Долго ли так будет? Ощущение, что все к лучшему изменится, постепенно проходит. Привыкаем».

Как видишь, и мой родной Институт, который я когда-то любила, превратился в такое болото, такой ужас, что трудно даже помыслить о возращении туда. Здесь в Сибири -- сосновый лес и чистый воздух, дышится легче, мало выхлопных газов и пыли. И легкие уже привыкли к этому, в Москве мы все быстро устаем. Не то же ли с психологическим климатом? Какие бы трудности мы ни испытывали с ограниченным и тупым Козловым, но все же каков климат в нашем Институте? Хорош и заслуживает поощрения тот, кто много и продуктивно работает, кто придумал и реализовал новую модель, решил сложную научную задачу, блеснул книгой или научным докладом. Хороши -- талантливые, яркие, остроумные или глубокие, фундаментальные ученые, плохи -- пустобрехи, вертуны, «воображалы», не имеющие ничего за душой. Хорошо -- писать и печататься, плохо -- годами не давать трудов. Хорошо -- говорить новое, свое, плохо -- повторять зады за другими. Хорошо -- знать языки, много читать, быть на уровне мировой науки, плохо -- не видеть дальше собственного носа. Плохи две крайности в идеологической области: «крайняя левизна», за которую дают по шапке не только тебе, но и всему Институту, и догматизм, доктринерство, косность. Хороша середина, но ближе к левому краю: стараться говорить новое и разумное, оставаясь на гране допустимого и не вызывая огня на себя и товарищей. Все эти принципы или нормы -- разумны, не вызывают возражений, и жить в таком мире в общем не плохо. Это все равно что дышать кислородом, попросту не замечая этого. И только когда читаешь о том, как живут люди в других местах, просто мороз пробирает по коже: ведь это -- без воздуха, без науки, без всякого движения вперед, по уши в интригах, мелких, поганых, ведь -- это задохнуться, умереть для науки. Бедные москвичи, которые и не видели другой, более нормальной жизни, как-то привыкли, стерпелись, словно их легкие сжались в комочек и требуют мало воздуха. Но мы, здоровые, сильные, привыкшие «дышать» в науке полной грудью, говорить полным голосом, что считаем нужным, нам просто не прожить в этой атмосфере, не удержаться... Если же удержаться, то только ценой адаптации, т.е. перерождения.

Все это только размышления, а отнюдь не категорические суждения. В них -- страх перед общественной наукой Москвы, слишком близкой территориально от Старой площади, слишком вымуштрованной и выхолощенной. (Вот на какие длинные размышления навело меня Тамарино письмо!)

Событие четвертое. В связи с реформированием сектора бюджета времени (во время сокращения штатов) и возвращением Люды Борисовой из ЭКО к нам обратно, мой сектор увеличился до астрономических размеров. Сейчас в нем (включая и меня) 8 кандидатов наук, плюс Соболева, защитившаяся, но не утвержденная, и Хахулина, сдающая диссертацию на защиту, человек 7 м.н.с. со своими темами, 4 аспиранта, а всего... 34 человека!!! Для сравнения: у Антосенко- ва 13, в том числе в Институте 9 и на хозрасчете 4, у Малинина, соответственно, 14, 9 и 5. А у нас хозрасчетных только двое (пришли с Артемовым), а 32 -- в штате Института. Иными словами, Абел выполнил все взятые на себя обязательства. Сейчас нас в Институте «любят», т.е. хвалят, приводят в пример, не цепляются при всяком удобном случае, как бывало. Жить стало много-много легче. А какой огромный, сильный и слаженный коллектив! Ведь все эти люди знают друг друга по многу лет, уже притерлись. Многие не хватают с неба звезд, но почти все -- добросовестны, квалифицированы, а сейчас особенно жмутся друг к другу, ни на минуту не забывая об опасности «разгона» в случае моего отъезда. Боюсь сглазить, но после «трагических событий» мая прошлого года управлять и отделом и сектором стало в несколько раз легче. Иногда я ругаю себя за то, что действовала неумело, не политично. Вот Можин: до принятия решения секретариатом ЦК о его отъезде не знал ни один человек, разве только кроме Абела. А потом сразу преподносится готовое и не подлежащее обсуждению решение. И слухи минимизированы. А у меня все было прямо наоборот. Но если судить по результатам, то ей-богу жалеть тут, кажется, не о чем. Люди стали работать серьезней. Много радости я сейчас получаю и от аспирантов (особенно от Тамары Антоновой и Коли Нонкина, хотя и Лиза Горяченко Горяченко Елизавета Евгеньевна (1945 г.р.) -- кандидат экономических наук, с 1967 работает в ИЭиОПП СО РАН, специалист по вопросам развития сельских поселений и местного самоуправления. не хуже), и от дипломника, и от многих сотрудников. Читаешь готовые тексты и чувствуешь: толково, интересно, свежо. Многие вещи, особенно по личному подсобному хозяйству, интересны до ошеломления, потому что до сих пор были неизвестны, никто этих закономерностей просто не изучал. Например, кто бы мог предположить, что участие работников в управлении производством и в общественных организациях возрастает в прямой пропорции с размерами л.п.х., и в группе «наиболее хозяйственных» мужиков примерно вдвое выше, чем среди бесхозяйных? Честно говоря, я ждала обратной зависимости, думала, что люди, уткнувшиеся в свое хозяйство, оторваны от общественных дел, индивидуалисты, а бесхозяйные -- активисты. Ан глядь, в жизни-то все наоборот, и это, конечно же, проливает новый история свет на природу л.п.х. -- этого последнего клочка крестьянских хозяйств в современной модернизированной деревне...

А тут хорошо. Нет, (правда) сначала мы все ехали из Москвы сюда не более чем на 3 года. Все рассуждали так: ну что -- три года, пройдут они быстро, попробую, рискну, а не понравится -- уеду. Лемешев действительно уехал через 3 года, а больше -- никто не уехал быстро. Да и до сих пор из первоначального коллектива сохраняется, думаю, процентов 70-75. А бронь продляется и продляется, и потому на сердце спокойно, ну если что-нибудь будет не так, собрался, да уехал в Москву.

Новосибирск, 8 апреля 1974 г.

...В настоящее время жизнь моя носит крайне односторонний характер. Вернувшись в Новосибирск, я, конечно, застала целую прорву дел, ждущих моего вмешательства. В течение ближайших трех месяцев, точнее, даже двух с половиной, мне предстоит сформировать, отредактировать и сдать в печать 3 сборника по 20 п.л., подготовить доклад местным органам по результатам исследования деревни, сделать «общесоюзный доклад» по материалам рабочей комиссии, написать в общей сложности в разные сборники более 10 п.л. статей, выпустить дипломника, вести четырех аспирантов, принять участие в двух конференциях (нет, в трех! -- в Новосибирске, Целинограде и Москве) в общем собрании Академии, читать студентам новый для меня спецкурс. «Глаза боятся, а руки делают», по этому принципу я и живу. Работаю, просто не разгибаясь, скоро опять стану валиться от усталости. В субботу и воскресенье за 2 дня носа не показала на улицу. Зато за воскресенье (с 11 утра до 2 ночи) полностью сделала большую статью с Лященко по демографии. Основу статьи она смонтировала сама частично из своих, частично из моих материалов, но все же 14 страниц пришлось написать заново, или полностью переписать, а остальное -- густо отредактировать. Получилось, по-моему, просто здорово.