Герои в российском авторском документальном кино

18. Флаэрти Р. Статьи. Свидетельства. Сценарии. М.: Искусство, 1980.

19. Франк Г. Оглянись у порога (публикации разных лет). М., 2009.

20. Шуб Э. Жизнь моя - кинематограф. М., 1972

21. Эйзенштейн С. М. «Избранные произведения в шести томах», том V. - М.: Искусство, 1964-1971

22. Эйзенштейн С.М. «Монтаж (1938)». М.: Искусство, 1968



Приложения

Приложение 1

Интервью с режиссером фильма «Ребалда» Еленой Отрепьевой

Маша: За эти года набрался 21 фильм. Вы считаете это много или мало? За последние 15 лет. С 2000-го по 2015.

Елена: Мне кажется это мало. Тут ведь вопрос в том, как классифицировать эти фильмы, потому что есть ведь телевизионные, которые не попадают на фестивали, то, что снимает, например, Микеладзе. Но это такой формат, который надо искать, на фестивали он не попадает. А есть фильмы, которые фестивальные. Я сталкиваюсь с тем, что регионы вообще не “фестивалят”, они просто снимают и на полку кладут. Не умеют, не знают, как это делать. Я думаю, честно говоря, что 21 это мало, ведь тема щепетильная. Мне бы хотелось двигаться в этом направлении.

Маша: Смотрите, сейчас идет такая гипотеза, что тип героев разделяется на две категории, либо это политические заключенные, либо это те, кто действительно виновен. С вашей точки зрения, почему режиссеры выбирают именно из этих двух типажей?

Елена: Мой не сидел, он осужденный, но он не сидел, у него три условных судимости. Я думаю, что данные темы не выбирают. Вот у меня, например, тема меня нашла. Я сомневаюсь, что люди, просыпаясь утром, решают снять фильм про бывшего заключенного. Скорее, это жизнь погружает нас в какие-то обстоятельства, нас выводят на этого героя или на эту ситуацию.

Маша: Расскажите про то, как вы вышли на тему вашего фильма?

Елена: Опять же, моя тема нашла меня сама. Я путешественник и я путешествовала по Соловкам. На одной из окраин, мы поехали по окраинам, такой, достаточно нетуристический маршрут выбрали. И увидели галерею сохнущих ламинарий. Я такого никогда не видела, мне стало интересно, я вернулась в посёлок и стала спрашивать у местных, что это такое. Кто там живет, что за производство. Мне сказали, что это комбинат Архангельский, он, трудом бывших заключенных, осужденных, добывает водоросли. Ну, то есть, люди определенной категории там работают. А у меня так совпало, что я оканчивала ВГИК, и мне нужно было диплом снимать. Интересных режиссерских предложений не было, вернее, от режиссеров, мне, как оператору. Такая тема, я решила, что отдавать ее никому не буду, я буду снимать сама. Я год это все осмысляла, пыталась для себя сформировать идею. Помимо страха психологического - ехать к уголовникам, был еще и страх того, что я не справлюсь с режиссерской составляющей. Но все равно поехала. На Соловках немножко побыли в самом поселке, куда туристы приезжают, оттуда поехали на эту окраину, где, непосредственно, герой жил.

Маша: В фильме у вас была мысль, что не хотят сниматься.

Елена: За этот год, пока я осмысляла фильм, я решила пойти законным путём, просто 10 лет я работала директором по площадке, в игровом кино, я привыкла все документально оформлять. Я позвонила на комбинат, собственно, этот звонок есть в начале фильма. Сначала звонила я, потом я не смогла сниматься, потом посадила мужа, чтобы звонил уже он. То есть, это был уже не первый звонок. И ни разу меня не допустили до телефона директора комбината. Каждый раз я нарывалась на секретаря, который спрашивал, мол, по какому вопросу. Я отвечала, что студент. Нет, нет, нет, вам не разрешается. Это, честно говоря, меня еще больше подстегнуло. Понятно, что это рабочий посёлок, туристы там залетные какие-то бывают, но они там не ночуют. Мы приехали с палаткой, на нас сразу все внимание. Ходили, прям, легенды про то, что мы, мол, шпионы. Выгнать они нас, вроде как, не могут, но, вот, как-то так. Дальше больше, на этой окраине нет электричества, нечем зарядить телефоны. Негде поесть, у нас была с собой газовая горелка, на которой мы готовили себе еду, это все. Нам нужно было еще как-то сливать материал на компьютер. Пользовались флешками и аккумуляторами. Сначала была проблема с тем, как нам наладить контакт. На поездку у нас было два или три дня, у нас были билеты обратно, и мы понимали, что за это время надо снимать. Мы пошли набрать воды к колодцу и возле колодца встретили парня без глаза. Мы сначала заговорили с ним со спины, потом он повернулся, и у меня был шок. Вечером, того же дня, они с женой сами подошли к нашей палатке, чтобы поменять деньги. У них там ничего нет. Он решил поменять пятьсот рублей, мы говорим: “Давай мы тебе дадим четыреста и еще бутылку водки”. Так мы с ними и познакомились. Я сразу поняла, что надо брать быка за рога, пока есть возможность. Я говорю: “Вот мы режиссеры”. Я не увидела того, чтобы он резко пошел назад, но и особого энтузиазма не проявил, потому что, понятно, секретка. Это видно, что они все там, в общем-то, такие, зашуганные. Ему, вроде как, запрещают общаться с иноземцами, но при этом он тянется к ним. Он по жизни такой, поэтому он к нам тянулся. Мы уже сказали: “Жень, а давай, может, мы наутро тебя снимем как-то там, на лодке или что-то такое?”. “Ну не знаю, ребят, наверное, не получится”. Мы сказали:” В общем, Жень, мы снимем”. Ну, в общем, как-то так, с утра мы встали, но, более того, видео снимать нельзя. Если бы мы сказали, что снимаем фильм, а потом это еще куда-то пойдет, нас бы сразу. Мы сказали, что снимаем фото. При этом, у меня возник ряд проблем, я же оператор, я не могу сделать панораму. То есть, как вообще можно снять видео, которое камуфлировано под фото? Да практически невозможно. Я не могу использовать штатив, солнце лупит, тебе нужны отражатели, какая-то специальная техника. Я оператор по образованию, я не могу, меня все жутко раздражает, мне нужно чем-то подсветить, а я не могу, я фото снимаю. Я не знала тогда, что у меня получится, я была готова к тому, что не получится вообще ничего.

Маша: Вы его практически сразу раскрутили на рассказ, или он постепенно раскрывался?

Елена: Сразу. Как мне кажется, у нас с ним есть что-то общее. Вот мы с ним совершенно разные по социальному статусу, по интересам, но мы с ним такие одинаковые по темпераменту, по харизме, мы с ним сразу нашли общий язык. До сих пор дружим, если это можно назвать дружбой, но тем не менее. Проблем с ним не было, но были проблемы организационного характера. Сначала была проблема коммуникативная, я ее быстро решила, я поняла, что Женя будет нам помогать, он в нашей обойме, а остальные все враги, ну, грубо говоря. Я поняла, что Женя с нами, все остальные меня не волновали. Потом возникла вторая проблема, техническая, как снимать на аккумулятор, потому что Женя говорит и говорит, и его можно снимать сколько угодно, а у меня аккумуляторов нет. Мне приходилось немного ему сбавлять пыл, вот как иногда ребенка в угол ставят, когда у него энергии слишком много. Мне нужно было, чтобы он остыл, сам дал себе паузу, переосмыслил то, что он говорил, потому что когда он рассказывал без остановок, я понимала, что я сейчас весь фильм сниму в одной локации. Мне хотелось давать ему паузы, но фильм снимался два дня, так что какие там паузы, полчаса максимум. Именно там, где они живут, снимали два дня.

Маша: Я думала, что неделю минимум, потому что очень разнопланово, разные действия.

Елена: Я заставляла его переодеваться. Он человек очень гибкий. Я говорю: “Жень, а ты не будешь сейчас переодеваться?”, он говорит: “А надо?”. Я говорю: “Ну не надо, но если ты будешь”. Он: “Ну я в баню пойду переоденусь”. “Вот давай после бани и снимем”. То есть, когда мы с ним договаривались про то, чтобы было ощущение, что во времени снималось.

Маша: А вот в том кадре, когда он, непосредственно, в лодке плывет, как происходила съемка?

Елена: Это он снимал. Мы ему поставили камеру. Но косит-то он стоя, естественно, голова залезает. Я говорю: “Жень, у тебя сейчас задача номер один, давай будешь оператором. Ты приедешь на место, где ты косишь траву, поднимешь камеру по лучу, чтобы не влезла голова”. И пока он два часа косил, я надеялась, чтобы он все сделал правильно. Потом, когда уже приехали в Москву, отсмотрели материал, все получилось хорошо. За день, за два до этого, на соседнем острове, где тоже добывают ламинарию, был несчастный случай. Два мужика напились, один другого сбросил, была драка, в общем, один погиб. С тех пор сказали всем добытчикам ламинарии надевать жилеты. Я говорю Жене, что он в жилете в кадре быть не может. Надевай, если тебе надо так, доплывай, там снимешь, но он рискнул и решил вообще не надевать.

Маша: А у него было желание рассказать свою историю?

Елена: Нет, мне кажется, что у него такого желания не возникло. Он не понимает, что он какой-то не такой, не понимает, что у него есть какая-то история, он не понимает этого вообще. Он понимает, что он обычный мужик, работящий. Но он совершенно не осознает, что о нем можно что-то рассказать. Как он сказал однажды: “Я, наверное, всегда хотел быть актером”. Я на этом сработала. Даже когда я им показала фильм, они “поржали”, что лица свои увидели на экране, им было смешно, забавно, но глубину они не поняли совершенно.

Маша: Это значит, что люди там очень простые?

Елена: Это такое, как сказать, счастье в простоте. Настолько они не требуют ничего от жизни, никаких амбиций у них нет. Знаете, вот, говорят, счастливый глупец, потому что он глупый. У них ничего нет, но им ничего и не надо. Меня просто поразило, когда он сказал, что восхищается ламинариями. Ну кому из нас придет в голову травой восхищаться. Меня сразу поразило, когда он говорит: “Как красиво посмотреть, как рыбу долбят”, я говорю: “Что значит долбят?”, а он на своем: “Ну кушают”. Я даже не спрашивала кто долбит, потому что это и не важно. Важно, что человек восхищается тем, что одна рыба долбит другую.

Маша: Вы поднимали тему его судимости?

Елена: Это было самое сложное. Он не желал об этом говорить, с этим были проблемы.

Маша: Потому что он стыдится?

Елена: Мне кажется, что да. Скорее всего, он просто изменил жизнь, не хочет об этом вспоминать, просто стыдиться. Не притягивает это к себе, чтобы об этом не думать. Я думаю тут такая история.

Маша: Когда он о других рассказывал, ведь он говорил, что все они судимы. Он чувствует себя с ними в одной лодке?

Елена: Да, да, в этом и суть фильма. Просто меня никто не спрашивает, а я не считаю нужным говорить. Он счастливый там, но счастлив он от безысходности, потому что на материке его не принимает общество. Ведь он с ними там, потому чтоон там свой, он чувствует себя своим. Вот почему я последний кадр именно такой поставила, он в нем говорит важные вещи. Ну а что у него есть на материке, работы нет, образование нет. Он очень сильно комплексует из-за глаза. Он по жизни, на самом деле, очень позитивный товарищ, но он позитивный в своём кругу.

Маша: Он не рассказывал, поднимают ли другие заключенные тему своей судимости?

Елена: Поднимают. Я разговаривала с мужчиной, который у них штатный пекарь. Он рассказывал, что он какой-то бывший моряк, ходил в заграничные командировки, его арестовывали на судне, он сколько-лет был в зарубежном плену. То есть, у всех там свои истории. Ну он был достаточно закрытым, то есть, наживку дал, а дальше закрылся. Я так поняла, что не у всех уголовное преступление, скорее, хулиганство или мошенничество.

Маша: Есть ли среди заключенных повал детдомовцев?

Елена: Вот у жени, героя, у него есть папа, как он мне сказал: “Всю жизнь по тюрьмам”. Сестра жени, к слову, тоже вышла за какого-то “бандюгана”, и он тоже сидит сейчас.

Маша: Просто есть статистика, что каждая четвертая семья, так или иначе, сталкивалась либо с судимостями, либо с тюрьмами.

Елена: Вы имеете ввиду детдомовцев или вообще?

Маша: Вообще. В России.

Елена: Мне кажется, что мне просто повезло, пока по шапке на стучали. То есть, снять вот так нелегально. Если бы все сделала официально, на них надели бы жилеты, а над ними сидел бы куратор, который бы отслеживал всю их речь.

Маша: А вот гид, который по Соловкам. Как вы с ним вышли на контакт?

Елена: В самом туристическом посёлке, где сувенирные лавки, прокат велосипедов. Я разговорилась с ребятами из велопроката, рассказала им, что мы снимаем. Тогда уж они нам и посоветовали поговорить с Олегом Кодолой, местным журналистом, блоггером. Немного эпатажная личность, поговорите с ним, он вам все расскажет. Я подумала, что сниму на всякий случай, потому что если мне нужна какая-то оценка экспертная, пусть он скажет что-нибудь. Он очень негативно отзывался. Не знаю, заметен ли этот конфликт в фильме.

Маша: Как, в итоге, герои восприняли фильм?

Елена: У меня даже видео есть. Они видели себя на экране и смеялись. То есть, надо понимать, что это люди совершенно простые, они из Архангельска, они работают, в основном, на заказ, по ремонту. Понятно, что люди без амбиций. А тут он звезда на большом экране. Я еще взяла с собой большой кинопроектор, так они согнали всех своих знакомых, всех соседей. Мне была интересна его реакция на тот момент, когда он говорит, что все судимости имеют. Очень долго его выманивала, ну как же, как же спросить, именно на камеру. Я никак не могла, а у меня два дня, все, завтра уезжать. Я это фразу выгрызла, когда мы уже уезжали. Я решила, что дальше я не буду копать, мне важно, как факт, чтобы зритель понимал, чтобы показать социальный слой. Я смотрела на его реакцию, как же он отреагирует на эту фразу, потому что это его соседи, люди, которых он может стесняться. Перед этим я ему написала, что на показ должны прийти только те, кого ты не стесняешься, а то мало ли. И он был очень задумчив на этой фразе.

Маша: Реальны ли истории, когда атеисты становились верующими?

Елена: Они реальны, потому что “переклин” случается у всех. Недавно смотрела фильм “Брат мой Каин”. Мне так жутко он не понравился, потому что я человек неверующий. Если говорить о героях моего фильма, то они неверующие, они не молятся никому. Более того, очень часто задают вопрос, мол, почему я не показала мужской монастырь, расположенный на Соловках. Я сама никогда не возьмусь за фильм, где хоть как-то показана религия.

Маша: Верующие, как правильно, те, кто сидят 15-ть и более лет? Те, кто был осужден за убийство.

Елена: Конечно. Может быть, потому что за убийство. А здесь, как мне кажется, герой не чувствует себя. У него статьи за драку, в которой ему же глаз и выбили. Первая судимость связана с тем, что он украл какие-то строительные материалы. Дело было в том, что в семье была младшая сестра, мама одна тянула двоих детей, нечего было есть, он что-то украл, чтобы продать и купить еду. Вторая судимость связана с какими-то пьяными выходками. Он по темпераменту очень взрывной товарищ.

Маша: Вы говорите, что хотите дальше снимать об этом? В какой именно жанр хотите уйти?

Елена: Я не могу сказать, что я хочу снимать об этом. В моем понимании, отношение к бывшим осужденным в России неправильное, его надо менять. Все знают, что они есть, но никто не хочет иметь такого соседа. Я хочу делать что-то, что будет полезно. Поэтому, как мне кажется, это какая-то ниша, где можно работать. Мне, во-первых, нужно быть первопроходцем, а во-вторых, делать что-то полезное.

Маша: Кстати, большая часть режиссеров, с которыми я столкнулась, из ВГИКа.

Елена: Основная киношкола у нас. Есть и другие школы, но там, во многом, креативят, они снимают для Артдокфеста. Любой фестиваль делится на оппозиционный и наоборот. Современные киношколы, которые неофициальные, коммерческие, они, конечно же, берут смелые темы про политических заключенных. А то, что я снимаю, и снимают товарищи - это, скорее, классика.

Маша: В какой момент вам пришла идея, чтобы снять фильм на контрасте?

Елена: В момент съёмок. В фильме есть фраза, что это ПК, водоросль повышенного качества, жена говорит, которые идут в салон красоты. Потом, когда они вернулись к себе в Архангельск, жена сходила в салон, посмотрела цены и ужаснулась. Я думаю, что они цены знают. Когда я это снимала, я понимала, что цены, мягко говоря, неадекватны тому, что зарабатывают они.

Маша: Как часто зритель обращает внимание на этот переход? В какой момент зритель начинает уважать героя?

Елена: Часто. Зритель делится на две категории: первая - это те, кто воспринимает только производство и добычу ламинарий, а вторая - те, кто видят, непосредственно, героя, человека со сложной судьбой, бородавку на теле общества и так далее. То, как раз, о чем снимала я. Очень четко можно проследить деление зрителя по географии. То есть, есть города, где люди видят только добычу, все. Вчера мне девушка что-то писала про получение агар-агара из ламинарий. Это всё, конечно, прекрасно, но я снимала фильм не об этом. Ответ на вопрос, в какой момент зритель начинает уважать героя, я не могу дать. Во-первых, потому что я этого ещё не нащупала, а во-вторых, не все начинают уважать героя. Очень часто меня спрашивают, а почему вы не занавесили ему глаз тряпочкой.

Маша: Люди, видимо, жизнь не видели. Боятся из квартиры выходить?

Елена: В основном, пенсионеры-кинематографисты, которых учили, что все некрасивое нужно убирать за кадр. Особенно люди, родившиеся в 30-е годы, кому сейчас за семьдесят. Они привыкли снимать государственные “заказухи”, поэтому мыслят они иначе. В их понимании надо делать только то, что у нас показывать хорошо. Самый большой костяк зрителей, все-таки, пенсионеры.

Маша: А с чем это, на ваш взгляд, связано?

Елена: Я думаю, что это связано с прокатом документального кино, с тем, что у нас молодежь ходит, в первую очередь, на артдокфест. Очень часто видела, что людей пригоняют из профильных вузов. Средний возраст, скажем, от 30-ти до 50-ти, их практически нет. Либо старше 50-ти, либо младше 30-ти. Вот моего возраста уже нет вообще. Разве что коллеги, которые вместе со мной на фестиваль приезжают. И вопросы задают либо бабушки, либо совсем начинающие. Даже когда в регионы приезжаем, там есть свои аналоги киношкол, какие-то курсы, спрашивают именно по тому, как я снимала.

Маша: Вы говорите, что хотите менять отношение, но ваш зритель, в итоге, именно то поколение, которое уже вряд ли его изменит.

Елена: Это в большинстве. Есть интересные вопросы, есть интересные позиции. В Саратове, например, увидели православную тему в моменте с венком из колючей проволоки. Мне как-то вообще сказали, что у меня такой православный фильм получился.

Маша: С вашей точки зрения, зритель, в большей степени, готов к таким фильмам?

Елена: Зритель готов, ведь даже если он не готов, то меня это не остановит. Если кто-то что-то не понял, то я, естественно, не хамлю никогда, но если не поняли, то не поняли. Почему я должна отвечать на вопросы, связанные со съёмкой глаза. Нет, я думаю, что, в большинстве своём, благодарят, задают адекватные вопросы. Очень часто называют героя “мальчиком”. Я сначала вообще не понимала о ком именно идет речь. Когда зритель называет героя именно так, то прослеживается, что герой публике нравится, а главное, что герой публике интересен. Это, опять же, доказывает, что тема востребована. Я почему сказала, что 21 фильм, в моем понимании, мало. Я вижу, что востребованность есть, потому что часто подходят ко мне после фильма и говорят: “Леночка, ваш фильм, как лучит света в темном царстве”. Тут, как мне кажется, вопрос уже о том, не что снимать, а как снимать.



Приложение 2

Интервью с режиссером фильма «Марш! Марш левой!» Евгенией Монатьнья Ибаньес

Маша: Целью вашего фильма было донести до людей, что из себя представляют люди, выходящие на митинги, их позицию?

Евгения: Да, основная идея была такой. Изначально идея была понять, кто такой Удальцов, а потом появились эти люди, и стало понятно, что я хочу просто показать его через этих людей, попытаться сделать фильм без прикрас. То есть, не быть на стороне “Левого Фронта”, либо на чьей-то еще стороне, быть объективной. Скорее, показать людей, которые от всего этого страдают.

Маша: Как происходило взаимодействие с героями в момент, когда они проводили голодовку?

Евгения: Там было все очень просто, я вместе с ними ночевала, но я кушала. Ловила их в те моменты, когда они были наиболее убитые и уставшие. Звала на интервью, в основном, ночами. Будила их, потому что они очень часто спали из-за того, что не кушали, поэтому чаще всего они проводили время лежа. Я их выцепляла и звала на интервью.

Маша: С Удальцовым, как я понимаю, было сложнее?

Евгения: Конечно, у него политика, пропаганда. Он не очень понимал, зачем вообще нужно кино. То есть, зачем бегают рядом с Навальным он понимал, а зачем рядом с ним, - нет.

Маша: В конце фильма идет кадр, что после “Марша Миллионов” две девушки меняют свои номера и, соответственно, больше не являются активистами. Не создается ли впечатление, что молодежь не совсем понимает смысл того, за что борется?

Евгения: Мне кажется, что на тот момент все не очень понимают, за что они борются. Ведь почему народ так резко в это включился, просто потому, что очень много обычных людей вышло, не только “Левый Фронт”. Вышли миллионы обычных людей, которые хотели что-то изменить. Кто будет лидером - непонятно, но можно хотя бы попытаться что-то изменить. И эти девочки, которые поняли, что пахнет сменой власти, готовы были в это включиться. Как только все это закончилось, стало понятно, что теперь можно только попасть в тюрьму, а зачем им, спрашивается, эти проблемы.

Маша: Во время фильма создается впечатление, что он проходит без идеолога, без вдохновителя, особенно когда на митинге люди спрашивают друг друга о дальнейших действиях. Создается впечатление, что без одного человека, ничего, грубо говоря, не было бы.

Евгения: В любом случае, когда есть какая-то толпа людей, кто-то должен все это организовывать. Здесь, как раз-таки, все очень хорошо понятно. Он был таким идеологом именно их движения, они за ним пошли. Кто-то пошел просто так. Все получилось, как получилось.

Маша: Я разбираю тему документального авторского кино, тему осужденных, и у меня набралось 20 фильмов за последние 15 лет. Для вас, как для режиссера, это большая или маленькая цифра?

Евгения: Мне кажется, что это много.

Маша: Смотрите, выстраивается такая гипотеза, что фильмы об осужденных делятся, как раз-таки, на два типа. Это либо политические заключенные, либо, действительно, осужденные заключенные, виновные по уголовным статьям. У вас какое ощущение, почему режиссеры выбирают именно эти типажи героев?

Евгения: Я думаю, что люди, когда выбирают заключенных, им кажется, что это изначально интересно, потому что это полный переворот в жизни, попытка, может быть, как-то оправдать героя. Это изначально интересный персонаж. Я не очень знаю почему люди выбирают политических заключенных, потому что мне просто так попалось, что у меня потом половина героев село. Так просто сложилось в их жизни, они думали, что все будет по-другому. Мне кажется, что тема заключенного за что-то человека и попытка найти в этом другую грань, какую-то, может быть, человечность, это интересно. Документалисты не просто так берут эту тему.

Маша: А можете вспомнить какие-нибудь сложности, с которыми сталкивались во время съемок? Быть может вы хотели изначально что-то раскрыть, но у вас не получилось.

Евгения: Я изначально хотела раскрывать Сергея через его жену, но в течение пару месяцев стало понятно, что Сергей категорически запрещает затрагивать тему семьи. Нельзя снимать его детей, нельзя снимать его жену. Мне, кстати, Развозжаев на встречу шел всегда, Сергею это не было интересно. Это удалось преодолеть за счет того, что появилась голодовка, появились его герои, люди, которые с ним. Основная проблема - нежелание героев сниматься. Заинтересовало это его только тогда, когда появился Баширов. Уговорили Сергея на съемки в театре, потому что он очень любит Баширова, как актера. У него, как я понимаю, было много каких-то секретов, которые на камеру нельзя было рассказывать. Я ему мешала, я, какой-то человек, непонятно откуда, непонятно зачем, а может быть я вообще агент. Они смеялись надо мной по этому поводу.

Маша: В итоге, герои увидели фильм? Как они отреагировали?

Евгения: Там очень странная история, потому что были до этого показы. Если в Европе очень хорошо приняли кино, у нас отреагировали более-менее, но только после Европы. До этого фильмом не особо интересовались. Было удивительно, что обычному зрителю очень понравилось. Потом у меня был один показ, устроенный именно для “Левого Фронта”. Это было ужасно, потому что они все были злые, они считали, что я исказила информацию, что все было совсем по-другому. Им показалось, что я их унизила.

Маша: А с чем был связан их негатив? С тем, что, возможно, вы показали их жизнь изнутри?

Евгения: Да, поскольку это все выглядело не очень презентабельно, поэтому это все их очень расстроило, они начали говорить, что это все неправда, что все было совсем не так.

Маша: Очень много времени уделено, непосредственно, самому митингу. Я так понимаю, что это уже снимали операторы?

Евгения: У меня было два оператора. Были случаи, когда мы сами в “замес” попадали, тогда я сама брала у оператора камеру и снимала. Одна из операторов была девочка, поэтому реакция ясна - страшно.

Маша: Насколько опасно было получить такие кадры, грубо говоря, изнутри?

Евгения: Это была очень странная история. В том смысле, что на камере было все так весело, когда люди шли с барабанами и пели День Победы. Все шли веселые, снимали это все, пока не начался прорыв. Мы были в самом начале, потому что там был Сергей, и в какой-то момент мы его потеряли, потому что меня “замесили”, я упала, оператора “замесили”, она упала. Один мой оператор, который американец, он вообще потерялся. Я его нашла в самом конце, часов через пять. Но было страшно, честно скажу, это была крайняя смена, после которой я решила, что кино закончено.

Маша: Сейчас, после съемок, вы бы хотели снова снять фильм о политических заключенных?

Евгения: Я интересуюсь этим. Если бы было что-то такое, что меня трогает, я понимаю, что из этого можно сделать классное кино, то тогда я бы снимала. Я до этого никогда ничего политического не снимала. У меня первое образование спортивное, потом киношное, поэтому я все время снимала спорт. Это была моя первая политическая работа. В какой-то момент я зареклась и сказала, что больше никаких политических работ не будет, но сейчас я так не скажу, потому что сейчас есть масса интересных тем.

Маша: В принципе, если говорить о фильмах про тюрьмы, про осужденных. Вы, как режиссер, думаете, что нужны такие фильмы зрителю? Готов ли он вообще к таким фильмам?

Евгения: Он не просто готов, ему это интересно, потому что это другая жизнь, которая скрыта от простых людей, ведь они знают о ней только понаслышке. То, что человек не может увидеть, всегда интересно. Увидеть что-то новое.

Маша: А какая цель у таких фильмов? Честно показать, как это все происходит?

Евгения: Я думаю, скорее всего, попытка показать другое преломление реальности, то есть, показать еще какую-то жизнь. Люди, в основном, все интересующиеся, все ищут какой-то аттракцион, какие-то аллегории.



Приложение 3

Интервью с режиссером фильма «Конкурс» Мумином Шакировым

Маша: Почему в тот год была выбрана такая тема и такой герой?

Мумин: Дело в том, что в тот год была введена социальная программа для того, чтобы как-то поднять дух, сделать что-то хорошее для заключённых. В первую очередь, для женщин. Я слышал, что мужчинам предложили играть в КВН, а для женщин решили провести конкурс красоты. Мы не попали на самый первый конкурс, потому что он был годом ранее, но мы попали на второй. Я написал письмо от имени своей компании, и мы туда полетели. Нам разрешили снимать, но это был очень жёсткий контроль, поэтому мы снимали только то, что нам позволяли, ничего лишнего мы сделать не могли. Все равно, на мой взгляд, фильм получился весьма трогательным, вызывающим сентиментальные чувства.

Маша: Почему, если нужно было поднять дух о женщинах, вы все равно решили продемонстрировать это в качестве конкурса?

Мумин: Там была это программа. То есть, ведение конкурса красоты в Новосибирской колонии, которая находится в пригороде. Ничего другого у нас не было, поэтому у нас не было выбора. Нам было интересно увидеть конкурс красоты в женской колонии. На самом деле, впервые в России было такое проведено. Это, как бы, политика адаптации к реальной жизни. Меня это заинтересовало, потому что годом ранее я видел репортаж нашего корреспондента, который побывал на месте, он рассказал эту историю, мне стало очень интересно. Вообще, для меня это было изначально непонятно, как можно проводить конкурс красоты в колонии, где практически нет мужчин. Детали нами были подробно изучены нами в ходе работы. То есть, само проведение конкурса в колонии просто не могло пройти мимо меня, это фантастическая история.

Маша: Как происходило, непосредственно, взаимодействие с героями, как быстро женщины шли на контакт, что-то о себе рассказывали?

Мумин: Знакомство всегда проходило в присутствии сотрудника колонии, в нашем случае, это были и женщины, и мужчины. Они сидели во время всех интервью, то есть, у нас не было ни одного общения, в котором бы не присутствовал сотрудник охраны. В дальнейшем я придумал некоторую драматургию, где каждая девушка представляется, рассказывает про себя, свой возраст, свою историю, за что сидит и так далее. Они очень охотно шли на контакт, они получили удовольствие от того, что они шили платья, от того, что они выступают. Это ведь хоть какое-то разнообразие в их серой и скучной жизни. А потом появились трое мужчин. Мужчины, на самом деле, вызывают там особый интерес, потому что те мужчины, которые там обитают, сантехники, столяры, конвоиры. Это не тот контингент, который вызывает какие-то эмоции у тамошних осужденных. А мы приехали, можно сказать, молодые люди, совершенно из другого мира, снимаем кино. С женщинами было очень приятно общаться, это совсем не вызывало никаких проблем, проблемы возникали лишь тогда, когда ты понимал, что ты не можешь задать какой-то лишний вопрос, касающийся, например, их интимной жизни, внутреннего распорядка. Тогда, конечно же, срабатывали тормоза. Они были откровенны настолько, насколько это было возможно, потому что они подробно рассказывали о тех преступлениях, которые они совершили. Единственное, что трудно было понять, где оказывается на них психологическое давление, а оно есть, потому что это все-таки зона, это тюрьма. Но с человеческим общением проблем не было никаких, камеры они не стеснялись.

Маша: Не было ли у вас желания внести больше честности? Как раз, вы говорите, что не могли затронуть какие-то личные вопросы. Возможно, что-то еще вы хотели раскрыть в этом фильме, но, к сожалению, не получилось, по тем причинам, которые вы указывали?

Мумин: Мне хотелось узнать о внутренней жизни. То есть, где они испытывают давление, какие у них взаимоотношения с заключенными. Что их больше всего бесит в этой истории. Есть ли у них какие-то контакты с мужчинами, потому что там, в основном, молодые сидят. Мне хотелось узнать, как они решают свои сексуальные проблемы, это же тоже все человеческое, но на эти темы было сложно говорить, именно поэтому об этом мы говорили очень мало. Во-первых, она в присутствии конвоира не будет рассказывать о своей интимной жизни. Мне бы она это рассказала, но в присутствии кого-то из руководства она не могла. Во-вторых, у нас было всего два дня, а чтобы сделать по-настоящему серьезную картину, то для этого надо было приезжать туда, как минимум, на протяжении месяца. Этот фильм, на самом деле, отражает весьма поверхностный взгляд о жизни женской колонии. Мне было интересно узнать, как она дошла, та или иная героиня, до такой жизни, почему она решила убить человека, или, скажем, ударить кого-то по голове и забрать кассу. Вот это было по-настоящему интересно, но на это было очень мало времени. Поэтому были сложности организационные, временные и административные.

Маша: В итоге, у вас получилось продемонстрировать героиням этот фильм? Или они его, к сожалению, не видели?

Мумин: Нет, они его видели. На следующий год мой коллега, который со мной работал, он туда поехал, потому что этот фильм вызвал интерес и у другой съемочной группы из Америки. И американская группа туда поехала по нашим следам. Они уже начали снимать продолжение этой истории. Что касается женщин, то многие после просмотра расплакались, потому что для них эта картина оказалась очень трогательной. Они увидели себя со стороны, и они себя пожалели.

Маша: Прослеживается такая тенденция, что в 2004-м, 2005-м, в 2006-м годах, как раз, включая ваш фильм, снимали про женщин в колониях, потом снова только о мужчинах. Собственно, пока что образ женщины так и не вернулся. Это, как вы говорите, связано с тем заказом?

Мумин: Ну, это была не моя задача, это была задача колонии. Государство решило производить такие социальные программы в тюрьмах.

Маша: За 15 лет сняли 20 фильмов об осужденных. Для вас это много или мало?

Мумин: Я считаю, что про тюрьмы снято очень мало фильмов, потому что это закрытая часть общества. По-настоящему хороших фильмов мы видим мало. Я видел фильм “Приговоренные”, британский фильм, который снят в российской колонии смертников. Это была весьма серьёзная работа. А так, я видел очень мало фильмов о тюрьме. Проблема в том, что туда не всегда охотно пускают журналистов и режиссеров. Поэтому мне таких фильмов не хватает.

Маша: Есть другие фильмы, снятые в другие года, например, в 2011-м, 2012-м, 2013-м годах идет всплеск, и фильмы идут исключительно о политических заключенных. Что вы можете сказать по этому поводу?

Мумин: Может быть это связано с тем, что в 2011-м году появилась активность гражданская, появилась Болотная площадь. С этого момента власть начала прессовать людей за акты гражданской активности.

Маша: С вашей точки зрения, как режиссера, нужны ли фильмы на тематику тюрьмы, на тематику осужденных?

Мумин: Конечно нужны. И о политических заключенных, и об осужденных. Конечно. У нас ведь страна, каждый третий сидел. У нас есть блатная романтика, есть шансон, это же целая субкультура, поэтому это интересно смотреть. Дело в том, что делать это надо талантливо. Тема абсолютно бездонная.

Маша: Какой, по вашему мнению, должна быть цель таких фильмов?

Мумин: Рассказать интересную историю о человеке в экстремальной ситуации. Как человек преодолевает сложности и препятствия на фоне тех или иных политических событий. Это всегда интересно смотреть и видеть. Это истории падений и взлетов. Истории людей, которые жертвуют собой ради других.

Маша: С вашей точки зрения, получится ли сейчас честно снимать о тюрьмах?

Мумин: Государство, конечно же, денег на такие фильмы не даст. В наше время деньги выделяются только на позитив и на псевдопатриотизм. Безусловно, если человек хочет снять кино, то он должен делать это честно, альтернативы просто нет. А дадут, не дадут, это уже второй вопрос.



Приложение 4

Интервью с режиссером фильма «Доброволец» Ольгой Короткой

Маша: Я изучаю героя в российском авторском документальном кино за последние 15 лет, именно тех, кто осужден. Герои все разные, исторических людей, которые сейчас совсем в другом возрасте, всего несколько человек. Мне было бы очень интересно узнать, почему был выбран такой тип героя?

Ольга: Если коротко, то я во ВГИКе познакомилась со сценаристом, его зовут Илья Вазимский, который мне, буквально, во время какой-то пары начал рассказывать про то, что: “Оль, а ты знаешь, что были казаки, которые воевали за фашистов?”. Я, конечно, совершенно не знала об этом, и потом он еще говорит: “А ты знаешь, что они еще живы, что они сейчас живут с нами в одной стране, и что они сидели в концлагерях немецких, а потом в концлагерях советских?”. Для меня это был шок, потому что, естественно, я об этом ничего не знала, потому что об мне никто никогда не рассказывал. Именно в тот момент я решили, что это очень интересно. Позже, мы с Ильей сели в машину и летом сами поехали в Ростовскую область, чтобы искать таких героев. Это было, возможно, даже интереснее, чем все съемки, потому что получилось настоящее приключение. В начале мы ездили по Волгоградской области, потом по Ростовской области, просто заезжали в какие-то станицы, села. У нас были некоторые контакты, которые утверждали, что там будут герои, а потом мы просто с кем-то знакомились и нам говорили, что такой человек может быть в таком-то месте. В итоге, мы познакомились с пятью такими людьми, у нас даже был список. И все эти люди, да, они сидели. Но выбрали мы именно нашего героя, потому что на тот момент, когда мы с ним познакомились, он был очень открытый, очень веселый. Мне кажется, что это видно и в фильме, с первой же секунды он покоряет тебя своей естественностью, оптимизмом. Мы в нашу первую встречу его даже немного поснимали. И, честно говоря, во время той встречи, когда мы были вдвоем, я и сценарист, он даже был более откровенный, он больше рассказывал и про лагеря, и про Сталина. Там даже в фильме есть один отрывок, который снят, на самом деле, до основных съёмок, потому что потом, во время съёмок, он, видимо, уже боялся говорить про лагеря. Поэтому он говорил намного меньше. Ну и, естественно, он уже говорил меньше и про боевые действия, в которых участвовал с немецкой стороны. А дальше, где-то через год, мы уже собрали малые средства, то есть, у нас не было никакой финансовой поддержки. Этот проект был полностью сделан на энтузиазме, мы просто нашли какую-то студию, которая нам бесплатно дала камеру. Мы нашли оператора, тоже студента. Мы все были тогда студентами, я была на четвертом курсе, оператор был на четвертом курсе, сценарист был, по-моему, на пятом. Мы сели в мою машину, потом нашли какую-то квартиру в Ростове-на-Дону, почти бесплатную, все это именно так и было.

Маша: Я уже не первый раз сталкиваюсь с таким рассказом, что на героев попадали случайно. В любом случае, взаимодействие о том, когда он вспоминал те года, когда он сидел, насколько было тяжело контактировать с ним именно на эту тему? С учетом того, что мы прекрасно понимаем, что он пережил совсем не то, что мы, простые люди.

Ольга: Я думаю, что дело в том, что прошло уже очень много лет, то есть, он сидел в конце сороковых. Где-то в 54-м он вышел, это было давно, и он многое забыл. Я так думаю. Он, конечно же, особенно подробно говорить не хотел. Он рассказывал о том, как он встретился с прокурором, с человеком, который вел это дело. И что удивительно, он говорит, что прокурор его поддерживал, относился к нему с понимаем. Именно про те года, когда он был в советском лагере, он говорил мало. Говорил, что было трудно. В общем, опять же, у меня фильм был не про лагеря, поэтому, наверное, его особо про это не спрашивали. Если быть честной, я не особо помню, что конкретно он говорил. Что-то говорил, но не особо подробно. Еще, наверное, важно, что в той самой деревне, в станице, в которой он живет, очень много было людей, которые были в лагерях, потому что все место было оккупировано немцами и все молодые были угнаны в Германию. Это была очень обыкновенная история для тех мест, потому что там почти все сидели.

Маша: Какова была цель создания фильма?

Ольга: Мне было важно понять, имею ли я право осуждать этого человека. У меня до сих пор, на самом деле, нет четкого ответа по поводу того, что это было для него. Изменник он или нет, виновен он или невинен? Я говорю сейчас о том, что он воевал на стороне немцев. Поэтому главной моей целью было сделать фильм для того, чтобы люди задумались о таких судьбах. Имеем ли мы право осуждать таких людей? Можно ли считать, что он ответственен за свое решение, когда он взял в руки оружие на стороне фашистов? Внутри себя я думала не только о военных ситуациях, но и о более глобальных, ведь очень часто мы, люди, совершаем ошибки, предательства. Он совершил огромное предательство, но каждый из нас в своей жизни тоже совершает предательства. Есть ли возможность простить их или же, наоборот, нужно всегда осуждать. Даже когда я с этим человеком общалась, я тоже не совсем понимала, могу ли я его простить, потому что у меня дедушка и бабушка воевали. А тут ты видишь этого человека, который, скорее всего, кого-то и убил из союзников, и он был врагом. У меня к нему, как к человеку, очень смешанные чувства, я не могу сказать, что он прекрасный, могу сказать, что в какой-то степени, у меня к нему были и отрицательные чувства. И потом, когда я монтировала фильм, когда у меня была первая версия, все говорили мне, что я показала его ужасным человеком, предателем, который сидит на празднике 9-го мая как враг и над всеми подсмеивается. Я об этом долго думала, мы общались со сценаристом, в итоге, мне кажется, что получилось сделать фильм, в котором я не осуждаю его. Для меня это был мой личный путь, когда я пыталась прийти к тому, что я не имею права его осуждать, что у всех есть какие-то свои грехи.

Маша: В дальнейшем, если соберетесь снимать, уже уйдете в другу тематику? Как у вас поменялось отношение после самого фильма?

Ольга: Я после этого сняла несколько фильмов, да я и сейчас снимаю фильмы. Совершенно другие, но у меня не было цели, когда я снимала это кино, чтобы снять именно про осужденного. В этом картине для меня самым важным стало понимание того, что нельзя судить человека, который ошибся. Наверное, это был незакрытый гештальт, который я, собственно, закрыла. В какой-то степени эта тема появляется в других фильмах, но с совершенно другими героями.

Маша: Очень интересный конфликт, действительно, нельзя понять ваше отношение к герою, поэтому я бы даже не догадалась, что изначально стоял личный вопрос, который вам хотелось бы раскрыть.

Ольга: Честно говоря, меня часто ругали во время показа. Это единственный фильм, после которого появляются какие-то конфликты со зрителями.

Маша: Почему? Расскажите.

Ольга: Я помню, как один раз я показывала фильм в Нижнем Новгороде. Встал зритель, и стал говорить, как я могу делать такие фильмы, когда еще живы ветераны, что я оправдываю человека, который воевал против Советского Союза. Несколько раз я встречалась с таким отношением, когда люди считали, что я пропагандирую фашизм. Это, конечно, были единичные случаи, потому что люди, в большинстве своем, понимали, что я не пытаюсь этого делать, но такое было.

Маша: Каким оказывался зритель, как он воспринимал фильм после показа?

Ольга: Большинство людей, конечно же, были заинтересованы судьбой этого человека и положительно отзывались, потому что никогда не встречались с такими людьми. Опять же, иногда были личности, которые отзывались очень критично. Скорее всего, из-за какой-то пропаганды, которая идет постоянно у нас по телевидению, они не могли уйти вглубь фильма и понять о чем он. Я показываю пожилого человека, который воевал за фашистов и просто отношусь к нему человечно, это, наверное, самое главное. Я не пытаюсь поставить ярлыков или рассказать о том, что фашизм - это плохо. Я пытаюсь, на самом деле, рассказать судьбу человека, а некоторые люди просто этого не понимали. Их осуждать, наверное, не стоит. А так, фильм принимал участие в международных фестивалях, и призы какие-то были. Да, кстати, я помню, мне понравилось, была победа на фестивале “Святая Анна” в Москве. И там, по-моему, был приз за искренность по отношению к герою, что-то такое, мне очень понравилось.

Маша: Вы же общаетесь с режиссерами, чувствуете ли, что снимают про политических заключенных или про активистов гражданских? Чувствуете ли, что идет какое-то веяние?

Ольга: Конечно. Особенно я люблю фильмы о заключенных, которые осуждены пожизненно. Это мое любимое направление в кино. На самом деле, мой самый любимый документальный фильм - “Высший суд”, режиссера Герца Франка. Это картина о заключенном, который ждет расстрела. Фильм безумно сильный, потому что мы видим, как человек меняется за то время, пока он ждет расстрела. В итоге, расстреливают совершенно другого человека, а не того, кто был осужден.

Маша: В вашем фильме видела, что герой спрашивает своего друга: “В бога не веришь?”. Я так понимаю, что он сам верит?

Ольга: Да, он верит. Но у него, видимо, особая религиозность, но он верит в бога, это точно.

Маша: Вы сказали, что сейчас тема заключенных выходит, чуть ли, не темой номер один в кино?

Ольга: Не могу сказать, что номер один, но таких фильмов очень много, и я думаю, что такие фильмы, они всегда очень сильные. Это очень важная тема, когда человек остается в заключении, в особенности, если оно долгое.

Маша: Очень странно, что в 2004-м, в 2005-м, в 2006-м годах идут фильмы о женщинах, о женских колониях, образ женщины в тюрьме, потом резко пропадает и снова мужчины. И пока что женщин, собственно, в кадре и не видно. Быть может вы, как режиссер, можете понять, почему так происходило?

Ольга: Честно говоря, я уверена, что никаких правил нету. То есть, в моем понимании, это всегда настолько случайно. Кто-то, может быть, снимал фильм 7 лет и в том году решил выпустить. Кто-то снимал 2 месяца и тоже выпустил в то время. Просто совпадение, никаких течений точно нет.

Маша: Вот, например, в 2011-м, 2012-м, 2013-м годах, собственно, идет подъем темы с протестами, особенно, как раз, с политическими заключенными, потому что их сейчас становится больше. Как раз и идет всплеск, связанный с появление таких фильмов, как: “Марш! Марш! Левой!”, “2012”, “5 минут свободы”. Они появляются именно в те года, когда тема актуальна. По вашим ощущениям, о чем дальше будут снимать, почему раньше фильмов было мало, а сейчас становится все больше?

Ольга: Во-первых, мне кажется, что всегда были фильмы о заключенных, потому что это тема была очень привлекательной для режиссера в связи с тем, что ты всегда уходишь вглубь, всегда безумно интересно понять, что с человеком происходит в тюрьме. Наверное, да, это естественно, что был такой взлёт в 2012-х, 2013-х годах, потому что у нас было много политических заключенных. Сейчас, скорее, всего, будет спад. И всегда, ну, почти всегда, фильмы сильные. Что будет дальше, документальное кино зависит от жизни. Если у нас опять будут митинги, политические события, то будут и фильмы, потому что документалист всегда идет от жизни.

Маша: Немножечко вернемся к вопросу о взаимодействии с героем в кадре. Когда человек рассказывал свою историю, вы как-то направляли его, как строилась история вашего героя в момент съемок?

Ольга: Надо сказать, что я режиссер больше “Киношный”. То есть в телевизионном фильме всё всегда идёт от интервью, от текста, а я больше пытаюсь сделать эпизоды, события, историю. Во-первых, когда мы с ним встретились в первый раз, когда мы еще были в поиске героев. Это была очень важная встреча, потому что мы просто очень много общались для того, чтобы наладить контакт. Для меня это было очень важно. Первую и вторую поездки мы просто провели в общении, которое не снималось на камеру. То есть, в первую нашу поездку он пил с нами алкоголь, во вторую он сказал, что водку ему уже пить нельзя, можно только что-то полегче. Я считаю, что такое общение необходимо для того, чтобы почувствовать героя, чтобы позволить ему раскрыться. В первую поездку мы сняли только одно интервью, чтобы узнать точные исторические и, в том числе, биографические факты. Во вторую, в основную поездку, когда мы сняли практически весь фильм, я сказала, что в фильме есть, буквально, две минуты из нашей первой поездки. Когда мы снимали основную часть, мы уже подготовились к тому, что будет праздник 9-го Мая. Мы очень хотели снять, как будет проходить праздник в станице, пойдет ли он туда. У нас был набор событий, который мы хотим снять, но мы не знали, как это событие будет выглядеть, не знали, пойдет ли туда наш герой. Еще было очень важный момент, из-за которого мы поехали именно в это время на съёмку. Там был сбор всех казаков, которые воевали за фашистов, и, плюс, еще там были люди, которые поддерживают белое движение. Мы знали, что эта встреча будет в определенный день, и мы поехали, зная, что мы там точно будем снимать, мы заранее договорились. Дальше мы снова приехали к герою, поговорили с ним, мы понимали, что нам нужно вытащить из него всю историю, которая с ним происходила давным-давно. Но просто сажать его перед камерой было бы неинтересно, поэтому мы просто с ним разговаривали и узнали, что у него есть друг, с которым он не виделся 60 лет. Мы подумали, что это будет классно, если бы он встретился с другом и рассказал ему все. Мы это тоже спланировали. Главное, наверное, то, что мы очень открыто с ним общались, куда-то ездили. Мой сценарист потом каждый месяц с ним созванивался, посылал ему какие-то подарки.

Маша: А вы показывали ему фильм?

Ольга: Я сама с ним не встречалась после съёмок, с ним встречался мой сценарист. Я знаю, что он передавал ему фильм на диске, но, к сожалению, я не знаю, посмотрел ли он его. Для него, как я понимаю, это было не очень важно. Для него было гораздо важнее, пришлем ли мы ему в подарок какой-то нож, или еще что-то. Как у меня дела, не вышла ли я замуж, как моя машина поживает, потому что я приехала на своей машине и я его возила. Он очень часто предлагал съездить туда-то, туда-то, поэтому он очень часто спрашивает, когда я приеду к нему на своей машине, чтобы его покатать.



Приложение 5

Интервью с директором благотворительного фонда помощи осужденным и их семьям «Русь сидящая» Ольгой Романовой

Маша: Вот для вас, например, цифра семнадцать фильмов за 15 лет - это много или мало?

Романова: Ну сами смотрите, есть такая распространенная информация, так сказать, легендированная, что в России каждый четвертый мужчина сидел, и каждая восьмая женщина. Не совсем так, не получается по цифрам, но это, тем не менее, довольно близко. Я бы сказала так, каждая четвертая семья с этим, так или иначе, столкнулась. Столкнулась ли сейчас, столкнулась когда-то, столкнулась ли с уголовным преследованием, поэтому, конечно я думаю, что это мало. Именно поэтому такой большой интерес вызывают тюремные блоги, тюремные форумы, книжки про тюрьму и т.д.

Маша: Когда я разговаривала с режиссерами, то они удивлялись этой цифре и говорили, что они в шоке, что такое количество набралось. Это связано с тем, что у них есть стереотип, что об этом боятся снимать?

Романова: Я думаю, что у них есть стереотип, что ничего нового по этому поводу сказать нельзя, ну сидят люди и сидят.

Маша: В большинстве фильмов проскальзывает мысль о том, что детдомовцы почти всегда оказываются в тюрьмах, так ли это?

Романова: Да, детдомовцы, на самом деле, главный контингент.

Маша: А вот, например, такая мысль, что часто люди, когда попадают в тюрьму, они, например, считают себя атеистами, а потом они находят бога, и очень много религий, в итоге, появляется в этих фильмах. Это действительно так?.

...