Внутренний человек в русской языковой картине мира

Представить все многообразие образной репрезентации психики в виде исчерпывающего списка (предметов и их признаков) - задача трудно выполнимая. Диапазон этих образов широк настолько же, насколько сложна и многолика физическая реальность - источник интерпретаций "внутренней вселенной". Возможным выходом из этого положения нам кажется поиск так называемых архетипических образов (см.: [Уилрайт, 1990]). Однако на пути исследователя при расшифровке метафоры неизбежно вырастает и другая проблема, очевидная прежде всего для тех, кто пытается использовать результаты реконструкции ЯКМ в лексикографии: трудно, а то и практически невозможно связать воедино известные в литературе концептуальные метафоры эмоций типа "любовь - путешествие", "радость - легкая жидкость", "страх - спрут", т.к. мотивирующие их образы "относятся к чересчур различным областям природы и деятельности человека" [Апресян, 1993, с.33]. Эта трудность преодолевается в том случае, если расшифровку метафоры осуществляют, исходя из приписываемого наивной антропологии принципа единства человека "внешнего" (тела) и человека "внутреннего" (души). Известный тезис А.А. Потебни о том, что язык является вполне убедительным доказательством общечеловеческой наклонности " находить общее между впечатлениями различных чувств" [Потебня, 1999, с.95], развивается современными исследователями. Стало очевидным, что "телесная метафора души" [Апресян, 1993, с.33] является продуктивной моделью в русском языке и обладает при этом значительной объяснительной силой. Предложенные для эмоций аналоги (страх - холод, жалость - физическая боль, страсть - жар и т.д.) позволяют интерпретировать значение целого круга выражений типа трястись от страха, до боли жалко, кипеть от ярости. Несмотря на то, что языковая концептуализация данной модели ограничена главным образом областью симптоматики чувств, этот путь изучения продуктивен: образы, представляющие "телесную метафору души", складываются в последовательную систему концептуализации внутреннего мира человека.

4. «Образная грамматика иносознания». Обратимся к исследованиям, выполненным на "макроуровне", направленным на выявление базовых для ЯКМ семантических категорий репрезентации психики. В этом случае языковой образ внутреннего человека представляют в виде системы категорий-ипостасей [Одинцова, 2000б; Пименова, 1999], в основе каждой из которых наглядный, телесный опыт человека, вернее, обобщающие этот опыт повторяющиеся динамические образцы наших процессов восприятия. Так, все многообразие лексико-грамматического представления психики может быть сведено к двум основным способам (называющимся в литературе целостно-субъектным и частично-субъектным, см.: [Одинцова, 1994; Седова, 2000; Арутюнова, 1999],), реализующим одну и ту же образную схему "часть - целое". В одних случаях человек мыслится мельчайшей неделимой частью мира, психическое осознается как неотъемлемое от него (ср.: Человеку страшно; Она очень расстроится), в других - человек представлен как сложное целое, состоящее из множества частей (Душа радуется; На сердце тревога; Убить в себе человека). Отчужденные от человека "части", будь то органы или квазиорганы (сердце, мозг, душа и пр.), состояния или чувства (любовь, сомнение), плоды духовной деятельности человека (мысль, идея) или его alter ego, выступают в роли одного из персонажей сообщения наряду с реальным субъектом состояния или в роли его метонимического заменителя. Внутренний человек, представленный одной из указанных ипостасей (целостный / частичный), в свою очередь, включен в систему более конкретных семантических категорий, формирующих "грамматику" образов-метаморфоз сознания (в широком смысле), "как бы наблюдаемого со стороны… подлинного (физически реального) Я-субъекта" [Одинцова, 2001, с. 77]. Каждая из них объединяет все многообразие лексической и семантико-синтаксической репрезентации психики (метафоры, сравнения, конструкции из слов с прямым и переносным значением) и представляет особую точку зрения на внутреннего человека в целом или его "части", отводя им определенное, прагматически значимое аргументное место в структуре моделируемой ситуации:

а. Категория субъекта (агенса) внутреннего мира. Подобно реальному субъекту состояния, компоненты внутреннего мира человека могут наделяться признаками самостоятельно действующих субстанций и моделироваться в речи как некие активные существа, изнутри управляющее человеком. [В литературе известны и другие названия этой категории - "внутренний" человек (М.В. Пименова), обитатель "внутренней вселенной" (М.П. Одинцова)]. В роли метафорического субъекта внутреннего мира, как правило, выступает персонифицированный партитив (условный орган психики, чувство, черта характера, alter ego человека и т. д.). Например: Покуда мозг страдал и сомневался, синела и ослабевала ночь (Б. Ахмадулина); Животное и человеческое ежеминутно сражаются в человеке, и слово… "любить" ничего не значит, если первое побеждает второе. (В. Каверин. Наука расставания).

б. Категория вместилища, или - шире - локуса. В русской ЯКМ вместилищем субъектов и объектов внутреннего мира мыслится как человек в целом, так и отдельные его "части". Например: Он завсегдатай сердца моего. (Б. Ахмадулина. Сны о Грузии); Сладкая струна вдохновения вибрировала в желудке. (М. Веллер. Ноль часов). Категория вместилища помогает также представить событие внутреннего мира и как направленное движение одного его элемента внутрь другого (врезаться в память, вбить мысль себе в голову).

в. Категория объекта. Она позволяет интерпретировать явления внутреннего мира в аспекте способности служить объектом действия, воздействия, чувства, мысли реального субъекта состояния. "Предмет" психики может быть объектом обожания: Все обожают Пушкина и свою любовь к Пушкину. (С. Довлатов. Заповедник) и намеренного истребления: И в конце концов после одного разговора, помолчав, прямо спросила, как Таля думает, может ли Вадим Андреевич жить без нее? И сама ответила. Конечно, может, но постепенно уничтожая в себе доброго, любящего человека. (В. Каверин. Наука расставания). Кстати, реальный субъект состояния также может получить роль инактивного участника ситуации, испытывающего воздействие со стороны своих эмоций, мыслей и т.п. (На меня напал страх; Эта мысль не дает мне покоя).

г. Категория инструмента. Она позволяет представить «предмет» психики со стороны его способности служить пассивным передатчиком действия на объект. Например: Это голое давление не поддавалось ни анализу, ни логике: никак не мог Лева расположить его [Мишатьва], поняв, в своей системе, то есть победить, перешагнув разумом. (А. Битов. Пушкинский дом); После того как он работал головой - все по учебе оказалось так примитивно…(Он же).

В основу избранного нами подхода к изучению языкового образа внутреннего человека был положен именно этот категориальный принцип семантического описания. Безусловным достоинством категориального похода, как, впрочем, и трех предыдущих, является то, что в его рамках можно выстроить целостную языковую модель внутреннего человека. При всем этом он обнаруживает ряд дополнительных преимуществ. Плюсы категориального семантического подхода, по нашему мнению, состоят в следующем.

Во-первых, он в определенной степени гарантирует защиту от произвола в интерпретации языкового материала (чего не избежать, например, при составлении образных рядов путем расшифровки метафоры). Реконструкция языкового образа внутреннего человека осуществляется с опорой на формализованные, получившие системно-языковое воплощение смыслы - семантику выработанных в языке грамматических форм, классов, конструкций, что позволяет свести к минимуму субъективизм в интерпретации языкового и речевого материала.

Во-вторых, категориальный семантический подход обладает значительной (по сравнению с «анатомическим» и «симптоматическим») объяснительной силой. Языковые категориальные смыслы максимально абстрактны, универсальны (они соответствуют предельно общим понятиям о действительности), и, следовательно, с их помощью может быть охвачен самый разнообразный языковой и речевой материал, демонстрирующий и реалистические, и мифопоэтические способы репрезентации явлений внутреннего мира человека, в том числе сообщения о феноменах психики, не включенные наивным сознанием в число органов внутренней жизни, а также высказывания, не маркированные по признаку внешнего симптоматического выражения внутренних состояний.

По нашему мнению, категориальное семантическое исследование внутреннего человека особенно эффективно, если рассматривать "образную грамматику иносознания" (М.П. Одинцова) в расширенном виде, включая в нее и категории низшего уровня (указывающие на сферы - источники концептуализации психики: человеческое, животное, растительное и т.п.), реализующиеся в сфере идиоматики, лексической метафоры, сравнений и т. п.; рассматривая органы внутренней жизни в границах инструментальной категории. Изучение семантических категорий в системе дифференцирующих их субкатегоральных смыслов, регулярных семантических оппозиций позволяет повысить «иллюстративность» результатов исследования, увидеть за ними национально-специфические образы, формирующие языковую КАРТИНУ внутреннего мира человека.

Таким образом, полное, системное описание словесных образов внутреннего человека может быть получено только в результате интеграции (несводимой, естественно, к простому суммированию) исследований, выполненных в рамках рассмотренных нами подходов к материалу. Основным инструментом описания, реализующего интегративный подход, является семантическая категория в системе ее субкатегориальных смыслов, воплощенных в значениях различных по уровневой принадлежности языковых единиц, обладающих значительным образным и прагмастилистическим потенциалом. Рассмотрим подробнее историю понятия семантической категории, определим его содержание.

1.2 Категории и категоризация в семантических описаниях языка, науке и философии. Определение межуровневой семантической категории как инструмента интерпретации и языковой репрезентации внутреннего мира человека

Известно, что ЯКМ, как всякая картина мира, имеет двойственную природу. С одной стороны, это некое идеальное, ментальное образование - сумма значений и представлений о мире, упорядоченных по тем или иным основаниям в интегральную систему [Телия, 1998, с.176-177], - результат репрезентации сущностных свойств мира в понимании ее носителей, результата всей духовной деятельности человека [Постовалова, 1998, с.21]. С другой стороны, это объективированное образование, опредмеченное в знаковых, в нашем случае языковых формах. ЯКМ - это, таким образом, вторичный, идеальный мир в языковой плоти [Колшанский, 1990], соответственно и семантическим категориям, его формирующим, также присущ двойственный характер. Они имеют самое непосредственное отношение к сфере мышления, точнее, к определенным структурам сознания человека, каждая из которых есть форма ментальной репрезентации действительности - "форма созерцания, восприятия, представления вещей" [НФЭ, т. Ш., с. 370], необходимое человеку "средство вариативной интерпретации действительности" [Иссерс, 1999, с. 42] и "осознания мира " [СПП, с. 272]), и в то же самое время к языку, реально всегда выступая в его определенном воплощении, «преломлении» (они выступают в качестве инвариантных компонентов плана содержания языковых единиц разных уровней [Бондарко 1985, 2001; Сусов, 1985; Литвин, 1985]). Эти концептуально обусловленные категории, воплощающиеся в языковой семантике и формирующие языковой образ мира, называют семантическими категориями (СК).

Категория и категоризация в научных и философских концепциях

Исследователи (А.В. Бондарко, Л.М. Васильев, Т.И. Стексова) отмечают, что семантические категории связаны со сферой мышления, и в частности с категоризацией - мыслительной операцией, направленной на формирование категорий как понятий, предельно обобщающих и классифицирующих результаты познавательного деятельности человека [НФС, с.480].

Неслучайно категорию как феномен человеческой мысли ассоциативно связывают прежде всего со сферой научной и философской мысли (это традиционное толкование рассматриваемого понятия отражено, например, в Философской энциклопедии [ФЭ, Т. 2. с. 472], где категории определены как основные и предельно общие понятия наук).

Именно в философии, с возникновением интереса к проблемам сознания и познания, было выработано само понятие категории, разработаны первые категориальные системы (наиболее известны из них в Античности - аристотелевская, платоновская, в ХУШ-ХIХ вв. - кантовская, гегелевская, в конце ХIХ - ХХ вв. - экзистенциалистская, диалектико-материалистическая). В процессе развития научного познания каждая конкретная наука сформировала свою категориальную систему, не отказываясь при этом от понятий общенаучных (например, "информация", "симметрия" и др.) и философских ("тождество", "противоречие", "случайность", "необходимость", "время", "пространство" и т. п.). Именно в сфере научной и философской мысли категория приобрела логический вид и получила следующую формулировку: предельно общее понятие, отражающее наиболее существенные, закономерные связи и отношения объективной действительности и познания, последний результат абстрагирования от предметов их особенных признаков [НФС, с.481], а категоризация, таким образом, стала отождествляться с логической операцией обобщения, которая заключается в целенаправленном переходе от видового понятия к родовому путем отбрасывания видообразующих признаков [Гетманова, 1994, с.53].

С развитием когнитивной науки, и в частности с проникновением когнитивного подхода в лингвистические исследования, открывшего широкие перспективы изучения общих принципов работы когнитивной системы человека, механизмов и структур, лежащих в ее основе, традиционные представления о категории и категоризации в целом подверглись частичному пересмотру. Речь идет не об отрицании логических принципов категоризации в целом, а "о пересмотре самого процесса классификации явлений действительности в том виде, в котором он происходит в повседневной человеческой жизни" [Кубрякова,1996, с. 45]. Показательно в этом отношении обращение исследователей к элементам обыденной понятийной системы (ПС) (имеются в виду ПС, встроенная в язык австралийских племен дьирбал, - Р.Диксон, ПС представителей западной культуры - Э. Рош, Дж. Лакофф, Ч. Филлмор, восточная ПС - Дж. Лакофф, осмысливший результаты наблюдения П. Даулинг за использованием категориального классификатора в японском языке). Весь названный ряд исследований показал, что в повседневной категоризации (отраженной, в частности, в ЯКМ) формируются весьма специфические объединения, не вполне соответствующие классическим логоцентрическим нормам платоновско-аристотелевской категоризации, действующим в сфере науки и философии [НФС, с.481].

Говоря о том, что "классическая теория категорий не является когнитивной теорией" [Лакофф, 1988, 42], Лакофф имел в виду ее оторванность от реальных процессов упорядочивания и переработки информации о мире в сознании и языке человека. Уязвимость этой теории исследователь видит в том, что она "рассматривает отношения между реалиями естественного мира, но не рассматривает того, как человек осмысливает его" [Лакофф, 1988, с.42]. Комментируя отклонения от традиционных представлений о категории, обнаруженные в ходе лингвистических исследований, Лакофф замечает, что классическая теория ограничилась задачей "выявить независимо от мышления человека необходимые и достаточные условия для последовательной классификации всех реалий мира" [Там же]. Из этого следует, что в ней учитывались далеко не все когнитивные механизмы, факторы и принципы категоризации как совокупности реальных ментальных операций, используемых человеком в процессах познания мира и его "оязыковления".

Когнитивная наука поставила вопрос о категоризации как «вопрос о когнитивной деятельности человека», другими словами о том, «на основании чего классифицирует вещи обычный человек и как он сводит бесконечное разнообразие своих ощущений и объективное многообразие форм материи и форм ее движения в определенные рубрики» [Кубрякова, 1996, с.45]. Очень многое для ответа на этот вопрос, по мнению исследователей, дает изучение категориальных классификаций в особом случае - в случае естественного языка. Как бы ни определяли когнитивный статус категориальных объединений, классов языка, главное, что принципы, которые обнаруживаются при подведении той или иной языковой единицы (чаще всего обращаются к лексическим единицам) под определенную категорию, не являются собственно языковыми правилами: язык отсылает к ментальной концептуализации мира. Они универсальны и имеют самое непосредственное отношение к реальным механизмам обработки информации в голове человека [Лакофф, 1988; Фрумкина, 1991]. Обращение к языкам так называемых цивилизованных народов и примитивных племен позволило исследователям (Дж. Лакофф, Б.Берлин, П.Кей, Э.Рош) определить целый ряд универсальных принципов категоризации.

1. П рототипическое устройство категорий. Одно из самых важных отклонений от традиционных представлений о категоризации, обнаруженное создателем прототипической теории значения Э.Рош (и ее пропонентами Дж. Лакоффом, Ч. Филлмором), касается внутренней структуры категории и отношений между ее членами.

С незапамятных времен наука занимается построением иерархических систем категорий с целью упорядочения знания о сложноорганизованных областях действительности (органический мир, объекты географии, минералогии, языкознания, этнографии и т. п.). Каждая из таких классификаций представляет собой систему таксономических категорий, обозначающих группы объектов - таксонов, связанных отношениями типа "выше" - "ниже" [СЭС, с.1209, 1296]. Типичный пример - классификация органического мира (система категорий подвид - вид - род - семейство - …- царство), в которой каждая категория, с одной стороны, членится на подкатегории, категории низшего ранга, а с другой - входит в состав категорий высшего ранга. Согласно классической теории, категория имеет четкие, хорошо очерченные границы и принадлежность к категории определяется необходимыми и достаточными условиями, общими для всех членов категории (определенный набор общих, категориальных признаков реалий), соответственно, некий объект либо является членом данной категории, либо не является. Поскольку эти условия являются общими для всех членов категории, ни один из ее членов не может оказаться более или менее типичным, центральным по отношению к другим членам, но при этом между категориями могут быть установлены отношения "выше" - "ниже", если это категории разного уровня. Показательны в этом смысле рассуждения Аристотеля о такой категории сущностей, как человек, к которой, как и ко всем аналогичным, по его утверждению, неприменимы определения "больше" и "меньше". "Так, например, если эта вот сущность есть человек, то не будет человеком в большей или меньшей степени ни сам по отношению к себе, ни один по отношению к другим. Ведь один человек не является в большей мере человеком, чем другой, подобно тому, как одно белое является в большей или меньшей мере белым…» [Аристотель, 1998, с.1123].

Тем не менее Э.Рош, сделав предположение о том, что категории как мыслительные реалии имеют некую внутреннюю структуру и отношения между категориями выстраиваются не только по вертикали ("выше" - "ниже"), но и по горизонтали ("более типичное" - "менее типичное"), сумела продемонстрировать неравноправность членов одной категории. Одни из них (прототипы), будучи эталонными представителями данного класса явлений и воплощая все наиболее характерные признаки категории, формируют ее центр; другие представители этого класса, обладающие лишь некоторыми из свойств, присущих прототипам, отстоят от центра и образуют периферию. С точки зрения "разумной" категоризации банан, апельсин и яблоко в равной мере являются фруктами, однако в действительности для одного народа яблоко "более фрукт", чем банан, для другого, наоборот, типичным фруктом является банан. Конкретное распределение по "типичности" варьируется от культуры к культуре. Таким образом, одним из важных результатов работы Э. Рош и ее последователей стало представление категории как культурно обусловленной психологической структуры, имеющей прототипическое устройство.

2. Нестрогий характер категоризации объектов. Прототипическое устройство "естественных" категорий (то есть категорий обыденной когнитивной практики), заключающееся в том, что некоторые из них "бытуют в сознании людей как гетерогенные образования, объединяющие члены с неравноправным статусом" [НФС, с. 481], свидетельствует о нестрогом характере категоризации, об отступлении от логических принципов, действующих в области научной и философской мысли и связанных с требованием включать в категорию лишь те явления, которые обладают всем комплексом сущностных категориальных признаков. Дело в том, что категоризация как один из базовых механизмов обработки информации, как утверждают авторы "Краткого словаря когнитивных терминов" (М., 1996, с. 42), связана "едва ли не со всеми когнитивными способностями и системами в его (человека. - Е.К.) когнитивном аппарате" и, таким образом, выходит за пределы, выработанные в научно-философской мысли, не ограничиваясь логическими принципами категориального расчленения мира в области научных понятийных систем и классификаций. Исследования показали, что развитие процесса категоризации и подключение к ней новых ее членов в повседневной когнитивной практике происходит "не благодаря буквальному повторению у него (объекта познания. - Е.К.) характеристик, свойственных остальным членам категории, но благодаря повторению части этих характеристик" [Кубрякова, 1996, с. 43]. Показательны в этом смысле наблюдения за использованием языковых знаков в речи для именования вещей, выступающих таким образом инструментами категоризации: и не летающего пингвина, и не поющего страуса относят к птицам (пример Э. Рош); женщину, не родившую, но вынянчившую, воспитавшую ребенка, называют матерью (пример Дж. Лакоффа). Не менее интересны примеры А.А. Потебни, который задолго до развития когнитивистики обратил внимание на условность решений, принимаемых относительно членства объекта в той или иной категории. Ребенок, назвавший белую круглую лампу арбузиком, и не думал приписывать этому шару зеленого цвета, сладкого вкуса, красной сердцевины и пр. В данном случае из значения прежнего слова в новое вошел только один признак - шаровидность. Как правило, комментирует этот пример А.А. Потебня, когда в процессе познания посредством именования человек использует языковой знак, который "своей звуковой формой отсылает к знанию предыдущего слова", он "берет из этого значения каждый раз по одному признаку" [Потебня, 1958, т. Й-ЙЙ, с. 17]. Таким образом, нестрогий характер "повседневной" категоризации проявляется в том, что человек относит объект, названный словом, к определенной категории (классу, разряду, объединению) даже в тех случаях, когда последний обнаруживает лишь некоторые из признаков, формирующих представление о типичных представителях данной категории (прототипах).

3. Множественность и разнородность оснований категоризации. Исследования показали, что обыденная категоризация как когнитивный способ структурирования информации не ограничивается логоцентрическими принципами. Человек, действительно, может категоризировать с позиции "мифологемы рационального мышления" (термин предложен в: [Фрумкина, 1991, с.143]), в основе которой - анализ объектов с целью выявления их существенных, объективно значимых признаков. Абсолютизировать этот принцип - значит сузить, обеднить наше представление о когнитивной системе человека, поскольку при этом не учитывается разнообразие человеческих когниций, участвующих в познании мира и построении его ментальных репрезентаций, в том числе посредством категориального расчленения.

Сознание, как стало известно в когнитивной науке, "питается информацией о мире поставленной не только органами восприятия, но и жизненным опытом, знанием традиций и норм поведения, интуицией, способностью к фантазии и образному воображению, подсознанием, информацией, получаемой через органы движения (двигательная моторика, опыт работающих рук). Все это служит для создания понятийной основы всего того, что может быть высказано" [Кобрина, 1989, с. 48]. Антропоцентризм когнитивных процессов вообще и категоризации в частности состоит в том, что мир предстает в голове человека всегда в преображенном виде - он репрезентирован: человеческая психика является "своего рода продолжением внешнего мира" [Леонтьев, 1999, с.272]. Наблюдение за использованием языковых категориальных классификаторов показало, что отнесение слова (и, соответственно, объекта) к более общему классу осуществляется на основе определенных представлений о мире, а они, как известно, во многом субъективны, интуитивны, эмоциональны и не ограничиваются знанием его (мира) объективно значимых характеристик [Красных, 2001, с. 152-161]: об одних из них, по наблюдению Э.Рош, люди могут не знать, вес других преувеличивать. Именно на этом основано предлагаемое ею условное разделение категорий на "природные" (более или менее перцептивно обусловленные, такие, как цвет, форма) и "семантические" (понимаемые в данном случае как обусловленные понятийно, концептуально, например: фрукты, птицы) (по: [Фрумкина, 1991, с. 53]). Результаты специальных психологических исследований также ставят под сомнение так называемый признаковый механизм категоризации. Так, в ходе эксперимента, проводившегося с целью изучения "наивной" категоризации запахов (эксперимент Д. Дюбуа), выяснилось, что испытуемые классифицируют запахи именно на основе жизненного опыта (легко объединяя их в группы типа "так пахнет на кухне (в аптеке, в лесу)", "напоминает цветы (горячий асфальт, траву)), с большими трудностями обнаруживая сходства и различия "объективных" признаков (типичное неразличение яблока и апельсина) [Фрумкина, 2001].

Отнесение объекта к определенному классу и связи между центральными и периферийными членами в категориальных цепочках осуществляются именно в свете человеческого опыта. Принцип сферы опыта в категоризации, сформулированный Р. Диксоном, звучит следующим образом: Если существует сфера опыта, ассоциирующаяся с А, то все реалии этой сферы, естественно, принадлежат той же категории, что и А (Цит. по: [Лакофф, 1988, с. 14]). Этим, в частности, объясняет тот факт, что в языке дьирбал приспособления для ловли рыбы, относятся к тому же классу, что и рыба (пример Р. Диксона) и что в японском языке категориальный классификатор hon "тонкий, длинный, несгибаемый предмет" одинаково применим и к шестам, деревянным мечам, обладающими этими признаками, и к состязаниям в военном искусстве, в которых они используются (наблюдение П. Даунинг). Остальные выведенные Р. Диксоном принципы категоризации (Принцип мифа и поверья, Принцип важной особенности), по мнению Лакоффа, можно рассматривать как частные случаи обозначенного выше принципа: мифы, поверья, важные с практической точки зрения особенности предметов, явлений, событий как раз и являются теми сферами опыта, которые и определяют категоризацию мира [Лакофф, 1988].

Категоризация объектов обусловлена не только не только общественным, социокультурным опытом - при этом весьма значимым оказывается индивидуальный опыт, индивидуальные психологические особенности личности. Психолингвистический эксперимент, проведенный Р.М. Фрумкиной и ее коллегами на материале цветообозначений как средств категоризациии, показал, что процесс определения сходств и различий объектов (а именно на этой процедуре основана категоризация) весьма индивидуален и во многом обусловлен ощущениями, непосредственными представлениями, чутьем и т. п., что определяет индивидуальный опыт человека. Именно поэтому стратегии категоризации у испытуемых оказались различными. Одни склонны усматривать сходство ("дилетанты"), другие - различие ("педанты"), одни всегда классифицируют по цвету, понимая полисемичность цветообозначений типа лимонный, серебряный ("метафористы"), другие интерпретируют их как моносемичные, не указывающие на цвет объекта ("буквалисты"), и т. д., см. [Фрумкина, 2001]. В индивидуальном опыте, таким образом, категоризация выступает способом упорядочения информации через присвоение субъектом категорий общественного сознания (универсальных и культурно обусловленных), а обнаруживающиеся при этом "ее (категоризации. - Е.К.) индивидуальные аспекты характеризуют специфику отражения мира субъектом" [СПП, с.272].

Таким образом, исследования принципов категоризации, с одной стороны, опровергли классическую точку зрения, согласно которой понятие абстрактны и не связаны с опытом, а с другой - подтвердили положение о том, что концептуальная система зависит от всего нашего физического и социокультурного, общественного и индивидуального опыта.

4. Гибкая приспособляемость категорий. Лингвистические исследования категоризации продемонстрировали еще одну важную особенность когнитивной деятельности, заключающуюся в сочетании двух принципов - структурной стабильности и гибкой приспособляемости, интерпретируемых в отечественной науке следующим образом: "…Для ее (когнитивной деятельности. - Е.К.) эффективности, с одной стороны, требуется по крайней мере на какое-то время - сохранять постоянный способ организации системы категории, а с другой стороны, система должна быть достаточно гибкой, чтобы иметь возможность приспосабливаться к изменениям" [Рахилина, 2001, с. 78]. Категории при всей стабильности их центра (прототипического сигнификата - набора свойств, характеризующих "лучших", типичных представителей класса и позволяющих отграничить его от прочих классов) характеризуются размытостью границ. Один из наиболее показательных примеров - проанализированное Ч. Филлмором, а затем Дж. Лакоффом понятие "холостяк". Оно лишь в свете идеализированной модели мира, в которой есть социальный институт брака и, соответственно, все зрелые, способные содержать семью мужчины, делятся на женатых и неженатых, представляет собой категорию с четко очерченными границами. В свете же всей имеющейся у человека информации о мире (в котором приняты разводы, существуют гомосексуализм, монашество и др.) границы категории размываются, вследствие этого весьма затруднительно дать однозначный ответ на вопрос: холостяк ли римский папа или, скажем, мусульманин-многоженец накануне вступления в брак с еще одной женщиной? (пример Дж. Лакоффа [Лакофф, 1988, с.42]. Подобные примеры обнаруживают отклонение традиционной теории категоризации, согласно которой высказывание о категории содержит утверждение о том, что некий объект является членом данной категории, либо им не является.

Гибкая приспособляемость сказывается в возможности расширения категории, при которой оказывается возможным подвести явление под определенную категорию при видимом отсутствии у него объективно значимых признаков, определяющих "семейное" сходство с прототипом (другими словами, при отсутствии общих характеристик сравниваемых реалий). Это имеет самое непосредственное отношение к явлению, получившему в лингвистической семантике название категориальной несовместимости или категориальной ошибки, состоящей "в том, что объекту, принадлежащему к одной категории (типу, сорту) сущностей, имеющихся в мире, приписывается свойство, присущее объектам другой категории (типа, сорта)" [Кобозева, 2000, с. 204].

В дискурсах (прежде всего публицистическом, художественном, научно-популярном), делающих ставку на образность, экспрессивность изложения, эстетическое воздействие, к категориальной ошибке прибегают сознательно как особому стилистическому приему - способу индивидуализации или оценки объекта. Скажем, одним из показателей категориальной аномалией в языке выступает стилистическая фигура, получившая название «олицетворение»: в ее основе лежит предикация человеческих свойств неодушевленнным сущностям:

Читатель не предполагает

и не мерещится уму,

ум потому и не лукавит.

(Б. Ахмадулина. Сны о Грузии)

Созвездье кроткое овечье,

провозвести или пробей:

как прочь прогнать ума оплошность

и знанье детское сберечь.

(Б. Ахмадулина. Сны о Грузии)

В двух полушарий холм или проем

пытался вникнуть

грамотей-компьютер -

двугорбие дурачилось при нем.

(Б. Ахмадулина. Глубокий обморок. I. В Боткинской больнице)

Представленные стихотворные строфы являются типичным примером олицетворения: психическому феномену (уму - в первых строфах, мозгу - в последней) приписываются поведенческие признаки человека: способность лукавить, дурачиться, совершать оплошности, которая, в частности, может стать результатом работы воображения (мерещиться). Категориальный сдвиг особенно заметен при параллелизме конструкций, например: Теперь он [Павлов] постарел и, как за глаза поговаривали знакомые, "сильно сдал". Иногда ему казалось,

что страсть его тоже состарилась вместе с ним…(Юденич М. Я отворил пред тобою дверь…). Это же относится к высказываниям, в которых субъект - характеризуемый компонент - и предикат (или компонент, находящийся с определяемым словом в полупредикативных отношениях) - характеризующий компонент - относятся к разным понятийным сферам, например предметно-пространственное, физическое и идеальное, абстрактное: И душа моя, поле безбрежное, Дышит запахом меда и роз (С. Есенин); Да у него голова - целый дом союзов (из разг. речи).

Категориальная несовместимость, которая порождает бессмыслицу вне указанных выше прагматических условий (и потому квалифицируется в этом случае как ошибка - "неоправданная образность речи", "нарушение границ лексической сочетаемости, связанное с предметно-логическим несоответствием понятий"), "обнаруживается в любой живой поэтической метафоре, в составе которой не только не затемняет содержание, но служит средством повышения образности, выразительности речи" [Кобозева, 2000, с. 205]. Эффективность метафоризации во многом (хотя и не всегда, учитывая так называемую внутреннюю метафору, образующуюся за счет внутренних резервов одного и того же поля [Москвин, 2000]) определяется неожиданностью, оригинальностью, "дерзостью" в смещении границ разных категорий. В основе хорошей метафоры, по выражению Аристотеля, лежит "интуитивное восприятие сходства несходных вещей" (цит. по: [Уилрайт, 1990. С. 84]).

5. Неосознанный характер категориального расчленения мира. В повседневной практике мы прибегаем к категоризации постоянно: категориальность - это "свойство восприятия, существующее на уровне сознания и характеризующее личностный уровень восприятия" [СПП, с. 272]. При этом категоризация, как правило, не является самоцелью, - она лишь "звено в пределах некоторой цепочки действий, ориентированных на решение конкретной задачи" [Фрумкина, 2001, с.90], отсюда и выявляемая психологами неосознанность категориальных структур индивидуального сознания и наблюдаемая во многих случаях неспособность субъекта категоризации эксплицировать, чем один объект сходен с другим, отличен от него. Принцип сведения к прототипу, заключающийся в поиске места для нового, незнакомого феномена (впечатления, отношения, объекта, действия) в "категориальной сетке" (термин Р.М. Фрумкиной), является одним из общих принципов организации разных видов человеческой деятельности и тесно связан с процессами концептуализации мира (его осмысления) [Кустова, 2000, с.85-86; Красных, 2001, с.165; Фрумкина, 2001, с. 62-63]. В повседневной когнитивной практике категориальные сдвиги, влекущие за собой категориальную ошибку, не являются самоцелью и зачастую просто не осознаются. Типичный пример - проанализированные Дж. Лакоффом метафорические понятия "время - деньги", "спор - война", упорядочивающие повседневную деятельность представителей западной культуры [Лакофф, 1990].

Наблюдения за использованием категориальных классификаторов в языке позволило выявить основные когнитивные механизмы, лежащие в основе расширения категорий (категориальных сдвигов). Состав этих "мотиваций" уточнил Дж. Лакофф [Лакофф, 1988] и представил их в виде следующего перечня.

Трансформация схемы образа. Этот механизм базируется на способности человека формировать схематические представления образов предметов, явлений и включать последние - на основе выявляемых в процессе этой схематизации признаков - в определенные категории.

Метонимия. Действие этого когнитивного механизма связывают с особенностями устройства нашей концептуальной системы. Информация о мире, как известно, хранится в памяти человека не в хаотическом беспорядке, а в особых структурах знания - фреймах, сценариях, которые представляют типизированную ситуацию (объект) в виде ассоциативного набора обязательных или факультативных компонентов, слотов (соответствующих количеству элементов, выделенных в данном фрагменте опыта) или, соответственно, в виде алгоритма, инструкции (последовательности действий, необходимых для выполнения некой задачи). Именно перенос признака внутри одной когнитивной структуры с одного ее компонента на другой (такова трактовка метонимии в терминах когнитивной семантики) и позволяет категории расширить свои границы.

Мотивация, связанная с существованием конвенциальных ментальных образов. Данная формулировка, по крайней мере, в том виде, в каком она предстает при переводе на русский язык, не вполне четко проясняет сущность описываемого когнитивного механизма. Эта информационная неполнота, по нашему мнению, в определенной степени восполняет приводимый ниже иллюстративный материал, представленный Лакоффом.

Возможность отнесения мотков, клубков ленты к категории hon ("прямой, длинный, несгибаемый предмет") в японском языке объясняется именно существованием конвенциального образа разматываемой ленты, который включает два компонента: представление о смотанной ленте и представление о размотанной ленте, схематично репрезентируемой в виде длинного тонкого предмета (здесь срабатывает первый по списку когнитивный механизм). Данный пример показывает, что в основе этого расширения категории, как и в случае с метонимией, лежит все тот же процесс актуализации тех компонентов знания о рассматриваемом явлении, которые отвечают условиям включения в категорию. Разница, как нам представляется, лишь в том, что в данном случае концепт ("клубок") поворачивается своей сценарной стороной (смотанная лента > размотанная лента, превращенная в длинную узкую полоску ткани).

Метафора. Данная когнитивная операция трактуется как способ представлять одну концептуальную область сквозь призму другой, перенося при этом из области-источника в область-мишень необходимые (достаточные для отнесения к определенной категории) компоненты когнитивной структуры.

Итак, категория как явление обыденной понятийной системы, инструмент когнитивной деятельности человека (а не абстрактная конструкция, не идеализированная модель, не научно выверенное и или философское построение) представляет собой психологическую структуру с нестрогими, не четко очерченными границами, которые могут смещаться в зависимости от нужд индивида, использующего категорию как средство осознания мира. Эти подвижные, гибкие, естественные мыслительные категории, которыми человек пользуется в ситуациях познания, возникающих в повседневной деятельности, и которые, наряду с общими «объективными» знаниями о мире, формируют его модель мира, обобщая индивидуальный и коллективный опыт Иссерс, 1999, с. 41-42; Галич, 2002, с. 4-5, 44-54, получили в литературе последних лет (см., например, указанные выше работы) особое терминологическое определение - когнитивные, позволяющее отграничивать их от смежных понятий: категорий научных, логико-философских.

Уяснив главные особенности обыденной категоризации на фоне более строгой, последовательной - научной, определив специфику естественных категорий (инструментов повседневной познавательной деятельности) при сравнении с категориями научного, философского познания мира, обратимся к понятию семантической категории. (Предваряя экскурс в историю понятия СК, необходимо сделать следующее замечание. Цитируя теоретические источники, созданные задолго до всплеска когнитивистики, и отражая присущее тому периоду состояние терминологического аппарата науки, мы используем вместо термина «когнитивная категория» термин «понятийная (или мыслительная) категория», всякий раз имея при этом в виду феномены не научной и логико-философской, а естественной категоризации.)

История формирования понятия «семантическая категория».

Категории логики, философии да и многих наук рассматриваются в соответствующих областях знания как определенные ментальные сущности (предельно общие понятия о наиболее общих, существенных свойствах и отношениях реальности, - результат "сжатия неисчерпаемого многообразия мира" [Фрумкина, 2001, 62] до определенных рубрик (классов, групп, типов и под. общностей объектов, явлений, отношений, действий и т.п.)) - безотносительно к знаковым средствам и способам их реализации. В современной лингвистике, изучающей язык в неразрывной связи с мышлением, деятельностью, в том числе концептуальной, с некоторых пор особый интерес представляют когнитивные категории в их языковом воплощении, рассматриваемые как смысловая основа (отвлеченно-понятийный инвариант) интеграции и функционального взаимодействия различных потенциальных средств их выражения (системно-языковой аспект), как мыслительная основа реального сообщения о мире, слитая со способами ее представления (функционально-речевой аспект). Другими словами, в лингвистике категории рассматриваются как мыслительно-языковые сущности.

Являясь по своему происхождению внеязыковыми феноменами (ментальными репрезентациями реальности), включаясь в языковое (семантическое) содержание сообщения в качестве его мыслительной основы, воплощаясь в нем, понятийные категории перестают быть собственно понятийными, неязыковыми [Бондарко, 1978, с.5-6]. Этой сменой "статуса" категорий, по-видимому, и следует объяснять введение в лингвистическую практику их особого терминологического обозначения - "семантические категории" (его более редкий аналог - "смысловые категории языка", см. [Шведова, Белоусова, 1995]). Это обозначение использует целый ряд ученых, в частности А.В. Бондако, Т.И. Стексова, Ф.А. Литвин, Т.В. Маркелова, акцентируя таким образом внимание на особом аспекте существования категорий человеческого мышления - их языковом воплощении. Семантические категории (СК) рассматриваются как способы репрезентации когнитивных категорий (структур сознания человека, которые "отражают общие закономерности познания мира безотносительно к возможным средствам их выражения)" [Литвин, 1985, с.47-48]) в системе семантических единиц, структур и правил естественного языка.

Формирование понятия семантической категории в лингвистике представляет собой достаточно длительный процесс ее поэтапного выделения в ряду смежных понятий и постепенного накопления знаний о ее дифференциальных признаках. Основы учения о СК были заложены еще классиками отечественной науки - А.А. Потебней, А.А. Шахматовым, А.М. Пешковским, чье внимание привлек отвлеченно-понятийный аспект семантики различных языковых единиц.

Различия в способах воплощения универсальных категорий человеческого мышления и познания легло в основу рассуждений А.А. Потебни о преимуществах формальных языков, каким, в частности, является русский, перед языками других типов, "в коих подведение лексического содержания под общие схемы, каковы предмет и его пространственные отношения, действие, время, лицо и пр., требует каждый раз нового усилия мысли", поскольку соответствующих грамматических форм не имеют [Потебня, 1958]. Ученый обратил внимание на то, что категории, формирующие первоначальную классификацию образов и понятий человеческого мышления, в языке далеко не обязательно преобразуются в категории грамматические (формируя системы противопоставленных грамматических величин). Они вполне могут выражаться и лексически (в семантической структуре лексической единицы), и словообразовательно (в значении словообразовательной морфемы), ср. описание множественности в числовых формах имени и в словосочетании "много" + имя, категории прошедшего, выраженную грамматически, временной глагольной формой, и лексически, наречием "давно", категории одушевленное лицо, выраженную словообразовательным аффиксом со значением лица (спас_{ти +}итель _?) и корневой морфемой отдельного слова (retten-mensch = спасти - человек).

Большую ценность представляют собой отдельные замечания об обнаруженных в самой языковой ткани системе средств и способов представления категоризации действительности, сделанные А.М. Пешковским в ходе описания грамматического строя в работе "Русский синтаксис в научном освещении" (1914). Его внимание, в частности, привлекли общие, инвариантные компоненты в значениях разных грамматических единиц - отвлеченно-понятийный аспект языковой семантики. Идя от изофункциональности разных грамматических форм и конструкций, А.М. Пешковский выделяет совокупности единиц как особые "формы мышления" говорящих на русском языке, имеющие одну понятийную основу. Именно на основе смыслового инварианта (категории обобщенного лица) А.М. Пешковский выделяет различные по структуре предложения (односоставные с глаголом-сказуемым в форме 2-го л. ед. ч. и 3-го л. мн. ч., двусоставные с подлежащим-личным местоимением, с подлежащим-существительным, употребленным "в общем смысле", т.е. с неконкретным референтным статусом) в отдельную семантическую разновидность (обобщенно-личные предложения) - особую форму мышления, позволяющую соединять личное с общим, единичное с типичным, субъективное с объективным. В сущности говоря, ученый подходит к идее отсутствия у понятийных категорий, выражаемых в языке, жесткого уровневого характера. По крайней мере, именно так была представлено им метафизическое по своей сути понятие внеличности (признака, состояния, действия), объединяющее вокруг себя категорию безличных глаголов, инфинитив, субстантивы, безличные и так называемые неопределенно-личные предложения, способные в большей или меньшей степени абстрагироваться от лица - субъекта действия, носителя признака, состояния.

В этот период в качестве особых языковых инструментов категоризации рассматриваются части речи. Величайшей иррациональностью языка называет А.М. Пешковский предоставляемую всякому говорящему возможность грамматически опредмечивать любое непредметное представление (движение, состояние человека, пространственное представление и пр.), помещая их в один ряд с "реальными" предметами, названными существительными, предметность которых заключена не только в их формальном, но и в вещественном значении. "Категория существительного имеет огромное значение для нашей мысли, - пишет ученый. - Без нее невозможно было бы никакое знание, никакая наука. Нельзя было бы, например, говорить ни о свете, ни о тепле, ни о самом языке; ведь ничего этого отдельно не существует" [Пешковский, 1956, с. 73]. Обращаясь к общекатегориальным значениям, грамматическим свойствам частей речи (в частности, зависимость ? независимость форм), А.М. Пешковский приходит к выводу о том, что части речи есть "не что иное, как о с н о в н ы е к а т е г о - р и и м ы ш л е н и я в их примитивной общенародной стадии развития" [Там же, с. 74]. "Существительное и есть для языковой мысли то, чем для философской мысли является субстанция. А тому, что в философии называют "атрибутом" и "акциденцией", в языке соответствуют… п р и л а г а т е л ь н о е и г л а г о л" [Там же]. К подобным выводам приходит и А.А. Шахматов в работе "Синтаксис русского языка" (1920): "Существительное, прилагательное, глагол, наречие, местоимение являются названиями соответствующих представлений о субстанции, качестве-свойстве, действии-состоянии, отношения…". "Что касается с л у ж е б н ы х ч а с т е й р е ч и - предлога, союза, префиксов и частицы, то они не находят соответствия в психологических наших представлениях и являются только средствами для обнаружения наших представлений в других словах" [Шахматов, 2001, с. 429]. Последовательно проводя параллели между частями речи, выделенными на основе синтаксического признака (роль в предложении, зависимость ? независимость грамматических форм) и базовыми категориями человеческой мысли, ученый выделяет две неравновеликие группировки в системе грамматических классов слов. С одной стороны - существительные (и субстантивные имена), местоимения-существительные, в своей грамматически независимой форме соответствующие представлению о субстанции (независимым представлениям о предметах, явлениях, состояниях, действиях), с другой стороны - все прочие знаменательные части речи, по своему существу (имеющие грамматические зависимые формы) соответствующие зависимым представлениям о пассивных и активных признаках, обнаруживающихся в субстанциях (атрибутах, акциденциях). Подобные замечания о связи языка с мышлением, понятийной системой человека, попытки систематизировать грамматические единицы на основе их изофункциональности, обнаруженных в их семантике смысловых инвариантов сыграли важную роль для дальнейшего формирования и развития представления о СК.

Важные шаги к прояснению сущности СК были сделаны во 2-й трети ХХ в. - в период начала подъема интереса лингвистической науки к проблемам отношения языка и мышления, а следовательно, языковых и понятийных категорий. На этом этапе, в сущности, и были заложены основы учения о СК. При отсутствии фундаментальных исследований, отработанных дефиниций этого феномена в совокупности отдельных частных наблюдений за языком, попутных замечаний, предположений постепенно вызревало представление о СК, которое, не меняясь в своей основе, углубляется, упорядочивается, частично подправляется современной наукой.

Пафос исследований этого периода состоял в описании системы языка в аспекте ее обусловленности логикой мышления. Закономерным в данном случае оказался интерес к изучению воплощенных в языке категорий, выступающих «непосредственными выразителями норм сознания в самом языковом строе», «тем соединяющим элементом, который связывает, в конечном итоге, языковой материал с общим строем человеческого мышления» [Мещанинов, 1945, с. 15]. Грамматические значения стали рассматриваться как особым образом воплощенные и преломленные в тех или иных исторически сложившихся системах грамматических величин (грамматических классах, рядах форм, типах синтаксических конструкций) наиболее общие понятия (категории) человеческого мышления, и, таким образом был сделан вывод, что «грамматический строй языка, по крайней мере в самых общих чертах, обусловливается логикой мышления» [Савченко, 1967, с. 228]. «Каждый язык при его длительном социальном использовании вырабатывает свои структуры, но они устанавливаются в нем не самостоятельно, а в зависимости от действующих законов мышления», - писал И.И. Мещанинов и далее разъяснял свою мысль: «Мышление ложится в основу сознательной деятельности человека, который, удовлетворяя возникающие у него потребности общения, создает язык. Он, передавая логические категории, придает им формальное лингвистическое выражение, создавая свои грамматические категории…»[Мещанинов, 1967, с. 8-9].