Таким образом, представление внутреннего пространства как лишенного некоторых уникальных органов «душевной» жизни или вообще пустого оценивается как нежелательное отклонение от нормы, которой в русской ЯКМ является определенный базовый «анатомический» состав внутреннего человека.

Однако из этого не следует, что заполненность пространства внутреннего мира всегда оценивается положительно. Характер оценки, как правило, обусловлен не самим фактом заполнения внутреннего пространства человека, а качественными и количественными признаками заключенных в его условных границах феноменов. Как и всякое другое, подобным образом организованное пространство, внутренний человек «не является простым вместилищем объектов, а скорее наоборот - конституируется ими», воспринимаясь именно «через "эманацию" вещей, его заполняющих» [Яковлева 1994: 21].

Исследования показывают, насколько широк лексико-семантический диапазон объектов, помещаемых внутрь человека. Помимо «стандартного» набора органов и квазиорганов, формирующих интеллектуально-эмоциональную систему, и связанных с ними чувств, состояний, желаний, результатов ментальной деятельности, это могут быть разнообразные неодушевленные сущности, мифические существа, человеко- и звероподобные «обитатели». «…Диапазон этих образов, их качество и количество детерминируются заключенным в текстах опытом человека, народа, человечества, прежде всего - культурно-историческим, художественным, религиозно-философским, техническим» [Одинцова 2002: 93]. Например: Братец-то у меня не дурак. Хотя с огромным тараканом в голове (А. Маринина. Убийцы поневоле); Он [человек. - Е.К.] сам не знает, что сотворит, иногда такое чудовище вылезет из головы, за голову схватишься (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим); Я вам пишу звездой падучей, / крылом лебяжьим по весне…/ Я вам пишу про дикий случай/ явленья вашего во мне (А. Кутилов. Я вам пишу звездой падучей…); Не достаточно ли носить Бога в сердце и стремиться исполить его волю в повседневной жизни? (А. Мень. Таинство, Слово и Образ); …Бога нельзя встретить в патристике, для которой Божественное в человеке - это «благодать» (А. Кураев. Христианская философия и пантеизм).

Оценка того или иного наполнения внутреннего мира определяется индивидуально в каждом конкретном коммуникативном акте: отношение говорящего к присутствию в человеке некоего «обитателя», как правило, не является запрограммированным, узуальным, заведомо известным и потому попадает в ассертивный компонент семантики. Исключение, пожалуй, составляют высказывания типа В нем проснулась совесть, описывающие безусловно положительную ситуацию появления во внутреннем человеке тех отсутствующих по какой-либо причине компонентов, наличие которых, с точки зрения наивной анатомии, является непременным, само собой разумеющимся для носителей данной языковой культуры условием полноценного существования человека (см. об этом выше). В остальных случаях оценка наполнения внутреннего пространства варьируется от одной речевой ситуации к другой.

Так, например, присутствие во внутреннем человеке нескольких лиц (конкретных или собирательных) оценивается по-разному:

Как норма (нейтрально):

Конечно, во мне живет, кроме социального человека, человек профессиональный (из телеинтервью с Н. Цискаридзе). Широкий ролевой диапазон личности, предполагающий наличие в человеке нескольких «я», каждое из которых отождествляется с определенным состоянием или ролью, в свете современных научных концепций представляет собой норму обыденного сознания (о многомерности человека в современной научной языковой картине мира см. в 3.2.).

Как положительное явление:

С годами не исчезло то ощущение возможности обсудить с ними [родителями. - Е.К.], скажем, точное слово для перевода или жизненную проблему. Родители бессмертны, пока они остаются в моем сердце (из газ. интервью с Д. Набоковым). В представленном текстовом фрагменте присутствие близких, родных людей в сердце человека связывается с внутренним покоем, уверенностью в своих поступках и потому оценивается через мелиоративные признаки.

Как негативное явление:

Человек или люди, ставшие причиной столь тяжких страданий, должны перестать существовать в мыслях…Существование человека нельзя, если мы с вами, разумеется, не синдикат киллеров, прекратить, но о его существовании можно забыть, стереть файл с его именем из собственного персонального компьютера (М. Юденич. Я отворил пред тобою дверь…). В данном случае речь идет об обитателях внутреннего мира человека, причинивших боль, пребывание которых оценивается как нежелательное, опасное, подлежащее устранению.

В оценке наполнения внутреннего человека важную роль играет количественная характеристика первого. Однако, как уже было замечено, говорить о некоем общем правиле, закономерности вроде «мало - плохо», «много - хорошо» не приходится. Заполненность всего внутреннего пространства может интерпретироваться говорящим по-разному.

В одних случаях признак полноты сверх меры актуализируется при описании негативных эмоциональных и ментальных состояний. См., например: фразеологизм капля, переполнившая чашу (терпения) - о незначительном обстоятельстве, которое вызвало проявление чьего-либо долго сдерживаемого раздражения, гнева; высказывание: И если твое сознание не зашлаковано, ты эту [эмоциональную. - Е.К.] память считываешь (из телеинтервью с С. Маковецким), где «зашлаковать» используется как синоним «заполнить» и отличается от последнего коннотативным признаком вредоносной заполненности, мешающей нормальному существования человека (зашлакованный буквально значит «замусоренный, забитый отходами, сгустками отработанного вещества»).

В то же время в основе сообщения о пребывании человека в благостном состоянии также может лежать представление о заполненности его внутреннего пространства определенными психическими сущностями:

Сердце переполнилось радостью; Если его [А. Басова. - Е.К.] не уложить спать, он мог вещать целые сутки. Потому что был наполнен пространством, мечтами - все бурлило и клокотало (из газ. интервью с И. Басовым); Он… не смел следовать безоглядно переполнявшим душу чувствам [внезапно возникшему между вчера еще незнакомыми людьми чувству душевной близости. - Е.К]. Однако, не совладав с их порывом, он вдруг протянул вперед свою худую, заметно дрожавшую руку - и Павлов подхватил ее и поцеловал, прижавшись мокрым от слез лицом к сухой и шершавой слегка коже (М. Юденич. Я отворил пред тобою дверь…). Признак заполненности внутреннего пространства актуализирован при описании положительных эмоций, в приведенных примерах аффектация представлена со знаком плюс.

3. ПСМ движения (передвижения) в пространстве.

Помимо уже упомянутых характеристик, имеющих самое непосредственное отношение к категории пространства, наивное сознание приписывает внутреннему человеку способность пространственного перемещения. В сущности, можно выделить два основных способа репрезентации отношений субъектов и объектов внутреннего мира человека - статический и динамический.

Первый из них, статический, позволяет представить отношения субъектов и объектов психики в отрыве от их развития и ограничиться констатацией факта «обитания» «внутренней вселенной», пребывания ее предметов в границах некоего идеального пространства, см. раздел о ПСМ 2. (Представление о пространственно-предметном устройстве внутреннего человека фиксируется при помощи бытийных глаголов типа быть, существовать, находиться и их эквивалентов, экзистенциальная семантика которых осложнена характеризующими компонентами: * невыявленности, например: прятаться, таиться, скрываться; * проявления, например: изображаться, обнаруживаться, отражаться; восприятия, например чувствоваться, слышаться, ощущаться [Арутюнова, Ширяев 1983]; * самопроявления, например: светиться, зреть, сверкать, расцветать [Волохина, Попова 1999]).

Второй способ, динамический, позволяет представить пространственные отношения объектов и субъектов внутреннего мира в их становлении, развитии. Образность подобных языковых единиц в большинстве случаев оказывается стертой: представление о психических состояниях и реакциях человека как о процессах произвольного или непроизвольного преодоления пространства относится к области внутренней формы единицы. Исходное значение структуры, как правило, уже не осознается носителями языка, см., например, следующие предикаты психических состояний, полученные в результате семантической деривации (стрелка показывает направление метафорического переноса): шевелиться (о надежде, сомнении) - «проявляться, пробуждаться» «слегка двигаться», встать (обычно об объектах воспоминания) - «возникнуть, появиться» «принять стоячее положение, подняться на ноги». И хотя первичное значение подобных глаголов в спонтанной речи уже не осознается, они все же указывают на динамический аспект пространственных отношений объектов и субъектов внутреннего мира. В художественной речи значение сочетаний с метафорическими предикатами данной лексико-семантической группы легко буквализируется, образная модель пространственного перемещения, движения субъектов психики выходит на первый план, позволяя автору наглядно, убедительно представить свою модель внутреннего человека. См., например, развернутый образ пространства человеческой души - «внутренней вселенной», постоянно пополняющей состав своих «обитателей»: Если люди/ в меня/ входят,/ не выходят они/ из меня. Колобродят,/ внутри хороводят,/ сквозь мою немоту гомоня (Е. Евтушенко. «Если люди в меня входят…»).

Категоризация явлений внутренней жизни человека как движения в пространстве есть одно из проявлений образа-архетипа жизни - пути, входящего в число универсальных праобразов человеческого сознания («мифологического универсума») [Кузьмина 1995; Лакофф 1988]. «Данный "путь" [субъектов и объектов внутреннего мира. - Е.К.] метафорически основан на физическом восприятии движения объектов и субъектов в объективном пространстве» [Пименова 1999: 218]. И потому в языке (речи) при выборе такого способа описания психического реализуются все основные компоненты исходного фрейма «движение»: агенс (свободно перемещающееся лицо, предмет) - предикат перемещения (изменения положения в пространстве) - пространственные ориентиры движения (исходный ? конечный пункт, направление, трасса, область передвижения).

В зависимости от выбора синтаксической конструкции (глагольная -дативоподобная) и характера заполнения агентивной позиции внутреннее движение может быть репрезентировано как невольное, осуществляемое независимо от воли и желания человека, или, наоборот, как активное, в той или иной степени осознанное, контролируемое им. Как в дативоподобных конструкциях, так и в глагольных (в том случае, если агентивная позиция отводится не реальному субъекту психической активности, а отчужденной от него «части» - самостоятельно действующей субстанции) реализуется представление о непроизвольности внутреннего состояния. Если же в актантной структуре предиката движения в роли агенса выступает субъект состояния, психическое предстает как произвольное (ср.: До меня дошло в значении «Я понял» - Дошел до всего сам; Ему в голову пришла такая мысль - Он пришел к этой мысли не сразу). В качестве предикатов состояния используются глаголы движения. Для семантической интерпретации явлений психики в рамках данной модели, помимо произвольности - непроизвольности движения / перемещения, значимыми дифференциальными признаками являются также замкнутость - открытость внутренних квазипространств, репрезентированных как область перемещения объектов и субъектов психики (ср.: изливать душу кому - влезть в душу кому; выйти из себя - прийти в себя; выбросить что-либо из головы - вбить что-либо себе в голову и др.).

Анализ аффиксальной и корневой семантики предикатов движения, используемых для описания внутреннего человека, а также их актантной структуры позволяет выделить три разновидности ПСМ 3, характерные для динамического способа репрезентации пространственных отношений субъектов и объектов внутреннего мира человека: 1) движение в границах пространства, 2) выход за границы пространства вовне, 3) проникновение внутрь пространства извне.

Описание указанных пропозитивных структур, их образно-ассоциативного потенциала было бы неполным без предварительного рассмотрения СК субъекта, организующей событийную семантику этих субкатегориальных моделей, и поэтому оно будет представлено в главе 3, посвященной актантным непространственным категориям.

Богатство образного содержания СК и субкатегориальных моделей пространственной репрезентации внутреннего человека, обусловленное ассоциативным характером человеческого мышления, создает оптимальные условия для усиления выразительности и изобразительности высказываний, имеющих разнообразное функционально-речевое назначение. Узуальные, максимально идиоматичные выражения со стертой внутренней формой, ставшие языковыми клише, как правило, выполняют в речи номинативно-характеризующую функцию. Они позволяют описывать различные нюансы психических состояний и качеств личности, в частности: ? оценить силу чувства, степень эмоционального потрясения и их продолжительность (любил глубоко, огорчен до глубины души, грусть безгранична), ? охарактеризовать основательность знаний, идей, ментальных процессов, масштаб интересов (погрузился в думы, знания глубоки, интересы узки, мысли поверхностны), ? определить соответствие психических состояний, качеств личности этическому идеалу (мелкая душа, возвышенный ум, высокая любовь, низменная натура), оценить умственные способности, воображение человека (ограниченный ум, широкая фантазия, глубокий ум) и др.

Пространственные образы внутреннего человека являются основой экспрессивных форм сообщений о явлениях психики. В разговорной речи, характеризующейся эмотивно-оценочной направленностью экспрессивности, обычно прибегают к готовым, стандартным средствам «обыденной риторики», не требующим проявления лингвокреативных способностей (А она все в облака витает; Он обидчивый: чуть что - сразу в бутылку лезет; У него котелок не варит; У него не голов, а кладезь премудрости и др.).

Использование стилистических приемов метафорического развертывания стереотипных образов, актуализации и переосмысления внутренней формы узуальных языковых единиц в процессе их структурно-семантических трансформаций позволяет создавать яркие, индивидуально-авторские описания психики человека, выполняющие в художественной речи экспрессивно-эстетическую функцию. Так, например, именно оживление и обновление внутренней формы устойчивого сочетания животный страх, осуществляемое по принципу народной этимологии (живот - вместилище животного страха), лежит в основе наглядного, экспрессивно заряженного описания внутреннего состояния героя рассказа В. Токаревой: «Животный страх» происходит вовсе не от слова «животное», как многие думают, а от слова «живот». Страх селится в животе и оттуда правит человеком (В. Токарева. Неромантичный человек).

Как и в художественной речи, в научно-популярном повествовании, имеющем экспрессивно-интеллектуальную направленность, оригинальное, индивидуально-авторское образное наполнение стереотипных субкатегориальных пространственных моделей позволяет оказывать мощное эмоциональное воздействие на читателя. Вот типичные примеры использования автором окказиональных образов (библиотеки и кладбища) в высказываниях, реализующих семантическую модель пространственно-определительной характеризации внутреннего человека. Живая метафора квазипространств человека выступает как средство воздействия на эмоциональную сферу читателя с целью убедить в уникальности и неисчерпаемости потенциала всякой личности: Этот узор генов, эта библиотека памяти, это живое, чувствующее, странное, знакомое, изменяющееся - такого, именно такого существа никогда раньше не было и больше не будет - и это все вы; Каждый несет в себе, помимо задатков известных способностей, имеющих спрос современности, еще и «Н» неизвестных - уже или еще не нужных. Мы кладбище молчаливых загадок (В. Леви)

Легко преодолевая стереотипность языковой формы и ее образного содержания, индивидуально-авторское сознание тем не менее обычно следует традиционным «правилам» выбора вспомогательного субъекта пространственной репрезентации психики.

От выбора вспомогательного субъекта пространственной репрезентации внутреннего человека, во многом зависит эмоционально-оценочное значение языковой (речевой) единицы. Это замечание справедливо и для узуальных языковых единиц, и для создаваемых в речи высказываний и их фрагментов. Тенденция пространственной категоризации внутреннего человека такова: характер оценки прямо пропорционален масштабам прототипических пространственных образов («ширина», «протяженность» актуализируют положительное отношение к объекту изображения, а «узость», «ограниченность» - отрицательные). Эта тенденция отсылает нас к особому фрагменту концептосферы русского народа, отраженного в его языке. В русском языке существует ряд слов: ширь, даль, приволье, раздолье и др., - характеризующихся положительной коннотацией и напрямую связанных со специфической русской идеей (концептом) простора - большого, открытого, протяженного в ширину пространства, как правило зрительно воспринимаемого (простор чаще всего ассоциируется с равнинным пейзажем - степью, полем), где «легко дышится, ничто не давит, не стесняет», где «человек может достичь покоя и быть самим собой» [Шмелев, 2002, 348-349], - противопоставленного ограниченным, замкнутым, тесным для человека пространственным реалиям. Ср. реализованные в представленных в главе метафорических выражениях, сравнениях, идиомах космические, небесные, природно-пространственные образы благородной, глубокой души, внутренних состояний, далеких от повседневности и пр., с образами «бытового назначения» - разного рода хранилищ, контейнеров (стакана, бутылки, кошеля, решета, чулана, кладовой), с их подчеркнутой материальностью, пространственной ограниченностью, что сигнализирует о примитивизации духовного мира человека. Стоит заметить, что актуализация наивных представлений о пространственном устройстве внутреннего мира человека обнаруживает себя и аксиологически нейтральных контекстах, в которых преобладает изобразительность. Вот один из таких случаев: Вся сфера чувств, ощущений… приобретает особое значение, которого она была лишена в рациональной картине мира. ‹…› …«Мыслю, следовательно, существую». Но ведь всегда понимали, что это «мыслю» - лишь верхушка айсберга, тонкая пленка «рацио», под которой глубины, множество этажей (М. Жамкочьян). Представление о сложном устройстве психики человека дается в научно-популярном изложении при помощи образа водного пространства, скрывающего в своей глубине, под тонкой пленкой разума (по-видимому, ледяной, поскольку он еще и верхушка айсберга) целые пласты иррационального, чувственного, которые выстраиваются один над другим, как этажи здания.

Для описания внутренних состояний, интерпретированных в образах дома, релевантными оказываются признаки «обжитое», «теплое», «освещенное», формирующие концепт «уют». В зависимости от того, актуализируются ли они в высказывании, психологическое состояние человека характеризуется как здоровое, комфортное или, наоборот, как болезненное, дискомфортное, ср. образы души - запущенной холостяцкой квартиры и дома, очага, приюта: ...В душе его было пусто и пыльно, как в запущенной холостяцкой квартире, с потертым ковром, на котором вечно валялись давно прочитанные и уже успевшие пожелтеть газеты и журналы, постель вечно не заправлялась…(М. Юденич). - Я впустил тебя в душу погреться,/ но любовь залетела вослед (А. Кутилов).

В случае природнопространственной репрезентации явлений «внутренней вселенной» характер оценки, как правило, определяется степенью освоенности пространственной реалии - вспомогательного субъекта. В частности, сложные внутренние состояния, процессы ассоциируются с долгим передвижением в границах неосвоенного, чуждого человеку пространства: Это я, невезучий, в вашу душу тропинку искал (А. Кутилов); …Сознание привычно заработало в двух направлениях - одна часть внимательно отслеживала ситуацию на дороге… другая же - плавно растекалась по не ведомым никому пустынным тропинкам его размышлений и воспоминаний (М. Юденич).

Подобные преемственные связи индивидуально-авторских и стереотипных, конвенциональных представлений о внутреннем человеке обнаруживаются также и в том, что в процессе образно-ассоциативного, метафорического представления психических феноменов авторы иногда опускают вспомогательный субъект сравнения, уподобления. При этом, однако, понимание высказывания никоим образом не затрудняется, поскольку последний легко восстанавливается из макро- и микроконтекстных условий (лексическое окружение, ближайшие высказывания, содержащие ключевое слово, тематика и в том числе стереотипные национально-языковые образы внутреннего человека). См., например, выражение, в котором вспомогательный субъект пространственной репрезентации человека имплицирован (…Важно не выпустить на свободу «джина» совести, испепеляющего русскую душу со скоростью света (А. Битов. Пушкинский дом)): на него «намекает» лексико-семантический состав высказывания, его «подсказывает» идиома выпустить джина из бутылки. Человек уподобляется сосуду (бутылке), вмещающему в границах своего тела некие психические феномены: в национально-языковом сознании - отрицательные, неуправляемые страсти, негативные эмоции; в авторском варианте - совесть, так же мучащую человека изнутри, как и указанные эмоции.

Выводы.

1. Разнообразные лексико-грамматические средства пространственной интерпретации явлений внутреннего мира человека, предоставляемые русским языком, позволяют изобразить последние либо как внутрипространственные, либо как внешнепространственные. Для первых характерно использование как номинаций целостного человека - вместилища, так и частичного (обозначенного партитивами), причем для соответствующих образов-форм с пространственно-предметной семантикой характерен метаморфизм (превращение) одного вида локализации психических явлений в другой.

2. Внешнепространственная образная репрезентация внутреннего человека опирается на номинации мира небесного и мира земного. В художественной речи соответствующие метафоры, как правило, развернуты, актуализированы, так что национально-языковые образные модели репрезентации психических феноменов получают яркие, экспрессивно переосмысленные, актуализированные, часто оценочные смыслы. Среди внешнепространственных моделей психики явно преобладают микро- (а не макро-) пространственные, в частности образы жилищ, хранилищ, очагов, сада, леса и др.

3.Наш материал позволяет выделить и систематизировать основные семантико-синтаксические пропозитивные модели как средства образной репрезентации явлений внутренней жизни человека. Представлены пространственно характеризующие модели (в этих моделях внутренний человек характеризуется за счет приписывания ему конкретного пространственного признака, названного предикатом с первичным дименсиональным или дистанционным значением, или в результате уподобления внутреннего мира человека некоторому предмету, имя которого коннотирует определенные пространственные признаки); модели локализации, хранения, бытия психических феноменов (модели организуются номинациями предикатов и пространственных определителей - целостных или частичных наименований человека, причем прагматически (аксиологически) значимыми в этих моделях являются оппозиции заполненность - незаполненность «вместилища»; наличие - отсутствие уникальных органов «душевной» жизни. Упомянутым статическим образным семантическим моделям противостоят пропозитивные модели движения / перемещения, представляющие динамический аспект пространственных отношений субъектов и объектов внутреннего мира. Для семантической интерпретации явлений психики в рамках упомянутых образных субкатегориальных моделей пространственного перемещения значим дифференциальный признак «произвольность - непроизвольность» описываемых состояний человека, «замкнутость - открытость» квазипространств (переход вовне / извне).

Глава 3. Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал актантных семантических категорий как способов языковой репрезентации внутреннего человека

3.1 Образно-ассоциативный и прагмастилистический потенциал семантической категории и субкатегории субъекта

В структуре пропозиции высказываний о внутреннем человеке выделяется два обязательных смысловых компонента, формирующих денотативную ситуацию: лицо + приписывамое ему психическое состояние (действие, качество, реакция), подвергающуюся в процессе формирования речевого сообщения определенной понятийно-языковой интерпретации. Наш материал показывает, что образная пропозитивно-событийная структура значительного числа речевых сообщений о внутреннем человеке организуется при помощи непространственных актантных семантических категорий, обозначающих различных, активных и неактивных, «участников» ситуации - субъекта, объекта и инструмента.

Реальным (так называемым денотативным) субъектом описываемых в речи психологических ситуаций является человек, и именно ему приписываются разнообразные эмоции, чувства, мысли, желания. Даже не будучи вербализованным в высказывании, субъект состояния (внутренний человек) неизменно остается смысловым компонентом пропозиции: он подразумевается, на него указывают личные окончания глаголов (Люблю его; Тебя не поймешь), контекст (Я проводил гостей, оглядел опустевшую комнату. И вдруг стало так тоскливо).

Образно-ассоциативный потенциал категории субъекта внутреннего мира человека. Замечено, что вербализация рассматриваемого смыслового компонента пропозиции осуществляется одним из двух лексико-грамматических способов - целостно-субъектным и частично-субъектным, противопоставленных друг другу как прямой и косвенный (метафорический, метонимический) Цейтлин 1976; Телия 1987; Арутюнова 1999; Одинцова 2000; Седова 2000.

Субкатегория целостного внутреннего человека объединяет высказывания, в которых субъект состояния назван прямо - именем или именной группой: Коткин устал, и в нем накапливалось странное, тяжелое раздражение… (К. Булычев. Глаз); Княжна любила его, он это знал; любила самого без титулов, любила Петра Алексеевича Романова (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим)).

Субкатегория частичного внутреннего человека объединяет высказывания, в которых реальный субъект состояния (человек) метонимически замещен партитивом, называющим одну из его «частей», формирующих представление об анатомическом составе человека. Органы психической жизни (сердце, мозг, душа, совесть и др.), функционирование которых обеспечивает, с точки зрения наивного сознания, протекание определенных психические процессов, выступают в качестве ипостасей внутреннего человека и становятся, благодаря семантико-синтаксическому приему «расщепления духовного «Я» человека», особым предметом его внутренней рефлексии, предметом относительно автономным и как бы наблюдаемым со стороны» [Одинцова 2000: 16]. Отчужденные от человека «части» выступают в роли одного из персонажей сообщения наряду с реальным субъектом состояния или в роли его метонимического заместителя, ср.: Он тоскует - Душа его тоскует; Меня посетила мысль - Мысли пришли мне в голову; Ее терзает страх - Страх терзает ее душу; Он полюбил - В сердце его пробудилась любовь. См. Ппимеры реализации частично-субъектного способа репрезентации внутреннего человека в речи: Старому сердцу не под силу ждать и ждать удара невесть откуда (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим.); Память отбросила все тягостное, обыденное и явила им прошлое очищенным и возвышенным (В. Токарева. Центр памяти); Ему [В. Высоцкому. - Е.К.] скучно, он прожил жизнь Жеглова, его творческое нутро требует нового… (из газ. интервью со С. Говорухиным).

В высказываниях с частично-субъектной репрезентацией внутреннего человека регулярно используется понятие души, которая, в отличие от прочих органов внутренней жизни человека, имеющих достаточно узкую «специализацию» (ум - думать, понимать; память - запоминать, припоминать; сердце - чувствовать и т. д.), является средоточием всей внутренней жизни человека. Ее роль «не сводится к функционированию в качестве вместилища чувств» [Шмелев 2002: 315] - «душа - в общенародном языке - и чувствует, и мыслит» [Одинцова 2000: 17]. Отождествляясь с личностью человека, с его внутренним «я», с его сущностью [Урысон 1995: 4], душа легко занимает позицию целостного субъекта внутреннего состояния. Ей противостоит дух, особый компонент внутреннего мира личности - сверхлегкая нематериальная субстанция, которая, будучи частицей нематериального, высшего, потустороннего мира внутри человека, ассоциируется с началом жизни в целом (см. выражения со значением конца человеческой жизни: испустить дух, дух вон), но ни с каким бы то ни было психическим процессом [Урысон 1999]. («Анатомические» признаки понятия дух обнаруживаются лишь в некоторых устойчивых выражениях, указывающих на его тесную связь с процессом дыхания, ср.: затаить дух - затаить дыхание, перевести дух - перевести дыхание, дух захватывает - дыхание захватывает). Таким образом, духу отказано в статусе функционирующего внутри человека органа психики (Е.В. Урысон, А.Д. Шмелев). Лишенный определенной функциональной нагрузки, связанной с психическим, дух, «в отличие от души, не мыслится как средоточие внутренней жизни человека, не отождествляется с личностью субъекта» [Урысон 1999: 20] и, следовательно, не может выступать в качестве метонимического заменителя человека (Мне радостно - Моей душе радостно - ?? Моему духу радостно; Я тоскую - Душа тоскует - ?? Мой дух тоскует, Я хочу чего - Моя душа просит чего - ?? Дух просит / хочет чего; У меня тоска - На душе / в душе тоска - ?? В духе / на духе тоска). (Позиция субъекта для слова «дух» возможна лишь в тех случаях, когда последнее означает бесплотное существо из потустороннего мира, сверхъестественную субстанцию (абсолютный дух, дух добра, злой дух, духи леса и др.), то есть не имеет отношения к составу внутреннего человека.)

Внутренний человек, репрезентированный одной из указанных ипостасей - как целостный или частичный - включен в систему более частных семантических субкатегорий. Так, в зависимости от пространственно-временной дистанцированности субъекта состояния от субъекта речи, определяемой автором высказывания, выделяются такие категориальные смыслы, как инклюзивность и эксклюзивность (термины предложены авторским коллективом кн.: Золотова, 1998), формирующие субкатегорию включенности.

В высказываниях, маркированных по признаку инклюзивности (от англ. inclusive - содержащий, включающий), состояние представлено как переживаемое: говорящий отождествляется с мыслящим, чувствующим субъектом (или его метонимическим представителем) - они имеют одного референта, ср.: Я радуюсь; (Мое) сердце радуется; Мне радостно и т. д. В высказываниях с обобщенно-личным значением описываемое внутреннее состояние представлено не просто как инклюзивное, но и как узуальное, типичное, закономерное, повторяющееся. Оно приписывается различным лицам, включая самого говорящего, адресата и любого другого человека. Внутренний человек в таких сообщениях обычно обозначен именем (именной группой), называющим не индивидуализированного представителя множества субъектов (человек, молодые, влюбленные и т.п.) или указывающим на них (кванторами типа все, всякий, каждый из нас, один из нас), ср: Там бережно хранятся исследуемые рукописи и даже личные вещи, принадлежащие давно почившим, от одних имен которых не может не забиться всякое русское сердце (А. Битов. Пушкинский дом); Но вот формируется образ [идеального партнера. - Е.К.] и начинается чистая химия, в просторечье называемая романтической любовью. Влюбленные в этот период испытывают чувство Икара, впервые поднявшегося в воздух (из газ.); Не всякому болезнь чужая в сердце входит, не всякого в жалость вводит (посл.).

В неопределенно-личных конструкциях решающим является наличие лексических элементов, указывающих на говорящего и позволяющих отнести его к числу субъектов состояния, ср.: Вам рады. - В моем доме (в нашей семье) Вам рады. (Вероятнее всего, что именно во втором случае говорящий разделяет радость третьих лиц.)

В высказываниях, маркированных по признаку эксклюзивности (от англ. exclusive - исключительный, составляющий исключительную принадлежность), состояние представлено как наблюдаемое со стороны и интерпретируется так, как это сделал бы субъект состояния, заглянув внутрь другого человека и обнаружив недоступное для других - то, что происходит в душе, сердце, уме (Он радуется; Его сердце радуется; У него радость). Субъект речи в данном случае не совпадает с денотативным субъектом, но выступает как всевидящий и всезнающий наблюдатель.

В тех случаях, когда перед автором сообщения поставлена задача описать человека «изнутри», построив высказывание таким образом, чтобы реципиент мог взглянуть на внутреннего человека глазами другого человека (не отождествляя при этом себя с наблюдетелем), используют прием, получивший название отстранения (Б.А. Успенский). Он обнаруживает себя, в частности, в тех высказываниях, где используются модальные слова типа казалось, как будто, видимо и т. п., функция которых - «оправдывать применение глаголов внутреннего состояния [как, впрочем, и всех других языковых единиц, участвующих в изображении психической сферы. - Е.К.] по отношению к лицу, которое, вообще говоря, описывается с какой-то посторонней («отстраненной») точки зрения [Успенский 1995: 113-114]. В семантическую структуру высказываний о «внутреннем» человеке, помимо указанных модальных слов и частиц, могут входить и другие «операторы отстраненности» - компоненты, формирующие рамку наблюдения, так называемую модальную рамку «второго порядка» [Вольф 1989: 69-71]. Это номинации наблюдателя, предикаты восприятия (видеть, слышать, замечать и др.), а также лексемы со значением внешней выраженности внутренних состояний (светиться, выражать, изображаться и др.) в сочетании в номинациями «деталей» внешнего облика человека (лицо, глаза, улыбка и др.). Например: Она огорчена приходом гостя. - Мы заметили, что она огорчена приходом гостя, Она как будто огорчена приходом гостя; Она была обрадована. - Она сияла от радости, В ее голосе слышалась радость (в высказываниях справа от тире использованы средства, подчеркивающие наблюдаемость эмоциональных состояний денотативных субъектов, в высказываниях слева компоненты «рамки наблюдения» имплицированы).

Как и в сфере сигнификативного отражения «внешних» (физических, физиологических, социальных и др.) проявлений человека, исходная психологическая ситуация допускает один их двух основных способов интерпретации, которые могут быть условно названы агентивным (от лат.agens, agentis - действующий) и экспериенциальным (от англ. experience - испытывать) [Вежбицкая,1996: 40-44; Одинцова 1991; Арутюнова 1999: 386; Стексова 2002: 10-14; Пименова 1999: 81]. Они противопоставлены друг другу по признакам активности - пассивности денотативного субъекта, присутствия - отсутствия волевого, сознательного начала в осуществлении происходящего с ним события (будь то процесс, состояние, действие, положение дел - все то, что происходит с субъектом).

В одних случаях то или иное эмоциональное, ментальное событие репрезентируется как осознанное, контролируемое человеком, берущего на себя ответственность за осуществление этого события. В результате такого взгляда на исходную ситуацию денотативный субъект репрезентируется как агенс - активный субъект, владеющий собственным поведением, своими стремлениями, желаниями, чувствами, эмоциями, берущий на себя ответственность за них.

В других случаях событие во внутренней сфере личности представляются как осуществляющиеся без участия / помимо воли и желания человека, возникающие спонтанно, непроизвольно, а денотативный субъект при этом осмысляется как «инертная вещь» [Одинцова 1991: 65], «пассивный экспериенцер» [Вежбицкая 1996: 44; Пименова 1999: 81]. В зависимости от выбранного средства языковой семантической интерпретация данного субкатегориального смысла человек предстает в речи «то как орудие или объект действия неведомых сил… то как локус, в котором движется поток сознания, происходят события, пребывают свойства или состояния» [Арутюнова 1999б: 8], «вместилище разнообразных предметов, субстанций, материальных (физических) и идеальных (духовных)» [Одинцова 1991: 65].

Агентивный способ интерпретации психологического субъекта в русском языке опирается прежде всего на глагольную структурно-семантическую модель с типовым акциональным значением, которое представляет собой обобщенный смысловой результат предикативного сопряжения субъектного и предикатного компонентов [Золотова 1998: 104] и в самом общем виде, схематично, может быть представлено как Х делает (совершает) что. Денотативный субъект (в нашем случае субъект психического состояния, носитель некоторых внутренних качеств) получает форму именительного падежа, имеющую языковое синтаксическое значение независимой субстанции - носителя предикативного признака, и занимает в структуре пропозиции позицию активного субъекта (агенса). Позиция предиката отводится глаголам ментального воздействия, значение большинства из которых включает интенцию (накладывающую ограничения на сочетаемость с наречиями невольности, ср.: * нечаянно замыслил, * невольно решил, * бессознательно придумал, - которые снимаются только благодаря частице «почти», снижающей категоричность утверждения о невольности осуществления события [Стексова 2002: 93]), а также глаголам желаний и эмоций. Последние, как известно, называют психические реакции, переживания, а также потребности человека, возникающие у человека непроизвольно, без участия его воли - в результате воздействия на него внешних и внутренних раздражителей. Занимая позицию предиката в пропозитивной структуре данного типа, они заметно влияют на семантику высказывания в целом, как бы заведомо программируя экспериенциальный взгляд на ситуацию в целом, определяя инактивность субъекта.

В свое время А. Вежбицкая обратила внимание на скрытый образный семантический потенциал подобных глаголов, позволяющий человеку репрезентировать свои чувства и желания как в некоторой степени активные, вполне осознанные, что и обеспечивает им позицию предиката в активных конструкциях. Проанализировав их сочетаемость и деривационные способности, она, в частности, обратила внимание на способность глаголов эмоций управлять словоформами с объектным значением (возненавидеть кого, пожелать чего, скучать по кому, любить кого и т.п.), с одной стороны отличающую их от однокоренных наречий и прилагательных, употребляющихся в сообщениях о пассивных, невольных эмоциональных состояниях, а с другой - сближающую их с глаголами активного физического действия, которые, как правило, имеют при себе зависимую грамматическую форму имени, называющую обязательного участника ситуации - актанта «объект». Из рассуждений исследовательницы об «активности» эмоциональных предикатов становится ясным следующее. Реализация данного образного семантического потенциала возможна только в определенных контекстуальных условиях (и в ряде случаев приводит к серьезным семантическим трансформациям глагола): они семантически сближаются с глаголами активного действия, встав в один с ними однородный ряд; вводят прямую речь (см. примеры А. Вежбицкой: «Маша - здесь?» - удивился Иван; «Иван - здесь!» - обрадовалась Маша), что объясняется прежде всего категориальным сдвигом в семантике - переходом их в разряд речевых; подвергаются модификации расщепления [Цейтлин 1976: 169-170], ср. устойчивые аналитические описательные обороты, внутреннюю форму которых образуют сочетания значений глагола активного физического действия / деятельности / движения и имени соответствующего психического феномена (это, как правило, опредмеченная форма исходного глагольного предиката), ср.: радоваться - испытывать радость, отчаиваться - приходить в отчаянье, надеяться - жить надеждой и т.п.

Лексико-грамматическая база инактивной (экспериенциальной) репрезентации внутреннего человека. Репрезентация событий ментальной и эмоциональной жизни как непроизвольных, неконтролируемых состояний, как событий само собой случающихся в умах, сердцах людей, осуществляется с помощью ряда синтаксических конструкций, объединенных общим категориальным значением проявления независимого от воли субъекта предикативного признака (это значение может быть представлено схемой С Х происходит что). Главными формальными приметами семантики непроизвольности, неконтролируемости в них являются следующие:

Грамматически зависимая форма имени, называющая лицо - субъекта состояния, актуализирующая независимость предикативного признака от воли человека и снижающая характерную для номинатива активность субъекта, его ответственность за происходящее в душе, сердце, уме человека. Таковы беспредложные формы дательного (реже родительного) падежа в безличных конструкциях, получивших название дативных и дативноподобных, а также предложно-падежные формы со значением квазилокализатора в бытийных предложениях, построенных по субстантивной модели. Все эти формы указывают на инактивный характер субъекта и представляют его как характеризуемого протагониста (Мне радостно; У меня хорошее настроение), воображаемого вместилища внутренних состояний, мыслей, желаний (В душе моей покоя нет; У меня тоска; В сердце у меня радость).

Постфикс -СЯ, который «устраняет активность субъекта и придает глаголу значение невольности осуществления» [Стексова 2002: 106]. С его помощью образуются безличные формы глаголов состояния (хотеть - хочется, любить - любится, верить - верится и т. д.), которые используются в так называемых рефлексивных конструкциях (обозначение А. Вежбицкой), репрезентирующих непреднамеренные ментальные акты, эмоциональные реакции и желания (Ему внезапно захотелось уйти; Ей отчего-то взгрустнулось; Ей вспомнилось то утро), непостижимую, обусловленную какими-то внешними, независимыми от субъекта обстоятельствами способность / неспособность испытывать определенное ментальное, эмоциональное состояние (В таких условиях и думается лучше; Сегодня не мечтается; В голове никак не укладывается, как все случилось).

Безглагольность, характерная для так называемых пассивно-процессуальных семантических конструкций, построенных по адъективным, субстантивным и наречным моделям, в которых предикативный признак грамматически представлен в отвлечении от конкретной длительности психологического акта, «так что само противопоставление действия, события и состояния... размывается», что ведет к ослаблению оттенка активности в субъектном компоненте и - соответственно - к «дезагентивации» сообщения в целом [Золотова, 1998]. Ср.: У него радость, Ему радостно, Он в радости.

Особый способ изображения внутренних состояний человека как независимых от его воли и им не контролируемых - использование семантико-синтаксической модели с квазиагенсом (метафорической модели - в обозначении С.Н. Цейтлин). Она представляет собой, в сущности, структурно-семантическую модификацию исходной номинативно-глагольной модели: роль агенса - субъекта активного действия, названного предикатом, отводится не реальному субъекту (человеку), а отчужденной «части» его внутреннего мира (чувству, эмоции, результатам ментальных операций и др.). Эти психические феномены семантически репрезентируются как не поддающиеся контролю разума, воли человека: они «как бы отделяются от него и начинают свое независимое существование. Происходит олицетворение, одушевление подобных имен, которые, сочетаясь с предикатами активного действия, становятся активными субъектами, определяющими поведение человека» [Стексова 2002: 124], а последний, утрачивая активность, осмысляется как объект воздействия (пациенс), нередко эксплицируясь в речи в соответствующей грамматически зависимой форме. Например: Горло сдавила жалость и нежность к жене (В. Белов. Кануны); Отчаянье душило его (Д. Гранин. Вечера с Петром Великим); Тщеславие должно руководить нами, актерами…Такова наша профессия (из телеинтервью с А. Калягиным). Отбор предикатов для сообщения, построенных по данной модели, диктуется рядом определенных конвенциональных образов: образов живых существ, в том числе человека, животного, растения, порождающих сочетания партитивов с глаголами зарождаться, расти, спать, жалить, грызть, обманывать, судить и т.п., образов неодушевленных субстанций, стихийных сил, определяющих внутреннюю форму сочетаний с глаголами типа сметать, опустошать, разбушеваться [Арутюнова 1999; Емельянова 1993; Пименова 1999; Бабенко 1988].

Исходя из вышесказанного следует, что практически любой компонент внутреннего мира человека, получивший в речи грамматическую форму существительного, подобно реальному психическому субъекту (целостному человеку), может наделяться признаками самостоятельно действующего существа, независимой субстанции, получая при этом в пропозициональной структуре высказывания позицию агенса. В зависимости от того, какой ипостаси внутреннего человека (целостной или частичной) отводится агентивная роль, определяется общий взгляд на изображаемую ситуацию - как на контролируемый, осознаваемый человеком психический акт (агенс - целостный человек) или как на независимое от его воли, желания, как бы само собой происходящее в его внутреннем мире событие. И в том, и в другом случае категория агенс опирается на выработанную в языке систему средств и их комбинаций, способных в своих значениях выражать варианты предельно общего понятия об активном субъекте, самостоятельно действующей субстанции. Определим лексико-грамматическую базу агентивных образов внутреннего человека - целостного и частичного, представим основные семантические модели, компонентами которых они являются, и охарактеризуем их образно-ассоциативный потенциал.

Лексико-грамматическая база агентивной репрезентации внутреннего человека. Агентивная репрезентация внутреннего человека возможна при любом из вышеуказанных лексико-грамматических способов репрезентации: в роли активного субъекта, самостоятельно действующей субстанции может выступать как целостный, так и частичный внутренний человек. И в том и в другом случае он представлен одной из тех грамматических форм, которые используются при изображении человека как субъекта активного «внешнего» действия, состояния:

форма им. падежа существительного со значением независимой субстанции, нередко с каузативным оттенком (Человек радуется; Душа тоскует; Сердце ликует; Меня преследует мысль и т.п.);

форма род. падежа при отглагольных и отадъективных субстантивах (как семантический эквивалент грамматического субъекта глагольной модели) и семантически близкая ей предложно-падежная форма с каузативным оттенком: предлог ПОД + твор. падеж субстантива (война нервов «о напряженности в отношении людей», души прекрасные порывы «о благородных, высоких устремлениях», ход мысли, полет фантазии; под натиском чувств);

глагольные формы с обобщенно-личным значением в односоставных предложениях, имплицитно указывающие на субъекта состояния (Сердцу не прикажешь (посл.); Чего стыдимся, в том таимся (посл.));

формы мн. числа глагола - главного члена неопределенно-личных конструкций, косвенно указывающие на множество неопределенных лиц, выступающих в роли агенсов по отношению к предикативному признаку (В отделе ее не любили и даже слегка побаивались);

глагольные формы 1-го, 2-го лица в определенно-личных конструкциях, имплицирующие субъекта психического состояния ( - Любишь ее? - Люблю.);

предложно-падежная форма предлог С + твор. падеж имени существительного, называющая коагенса или контрагенса - актанта субъектного типа, находящегося с другим субъектом в партнерских (кооперативных) или антагонистических отношениях [Шмелева 1988: 45-46], обозначаемых такими глаголами, как: мириться, спорить, враждовать, дружить, беседовать и т. п. (мириться с мыслью, расстаться с мыслями, бороться с отчаяньем, заключить сделку с совестью).

Базовые пропозитивные семантические модели субъектной репрезентации внутреннего человека. Абстрагируясь от конкретных типов синтаксических конструкций, в которых внутренний человек получает агентивную субкатегориальную репрезентацию, можно выделить несколько разновидностей исходной пропозитивной семантической модели с типовым значением активного, осознанного действия субъекта (Х что делает). При этом учитывается лексико-категориальное значение и обусловленные им синтагматические свойства предиката, поскольку именно он (как главный элемент в структуре пропозиции) определяет взгляд на ситуацию в целом, ибо указывает на определенный тип отношений, связывающих объектов, «определяет характер этих отношений, количество их членов и их роли [Кобозева 2000: 220].

Семантический анализ метафоризированных, аналитически выраженных предикатов внутренних состояний, реакций, действий, заключающийся в экспликации их внутренней формы (точнее лексико-категориального значения стержневого глагола, которое выступило в качестве производящего), в том числе с привлечением случаев творческого индивидуально-авторского использования лежащих в основе этих предикатов образных схем, позволяет выделить следующие ПСМ субъектной репрезентации внутреннего человека.