Безличное предложение в лингвокультурологическом аспекте изучения

Обычный разговор. Наконец:

Ну, ладно, ребята, уже поздно,

мы пойдем (Ю. Крелин)

В романе Ю. Трифонова "Старик" страстная речь казачьего атамана Мигулина вводится неполным предложением ремарки:

- Граждане станичники! Что для казаков главное было,

Есть и будет… - и выждав паузу, насладившись

Общим секундным томлением, громоподобно и

С размахом руки, будто гранату в толпу: -

Воля, казаки!..

Главные в структурном отношении компоненты - подлежащее и сказуемое - вообще отсутствуют, и это привлекает особое внимание к вербализованным компонентам, ведь именно они в данном художественном микротексте несут основную информацию, хотя в структурном отношении это всего лишь второстепенные члены. Автору важно показать, как говорил с трибуны его герой, каким он был прекрасным оратором, и это выражено рядом однородных обстоятельств; а констатировать сам факт говорения членами "сказал Мигулин" он не считает необходимым, это и так понятно, и эллипсис подлежащего и сказуемого актуализирует коммуникативно значимые обстоятельства. Сравним этот микротекст со ставшими символом мира двумя женскими кистями с голубем - шедевром Пикассо. Или менее известная, но не менее замечательная скульптура Эрнста Неизвестного "Слух Парижа" - голова яйцевидной формы, лежащая на боку, и к уху приставлена кисть руки - все обратилось в слух. Скульптура эта лежит на одной из площадей Парижа. Структурно необходимые части (тело, лицо, конечности) вовсе не нужны для данного художественного замысла, как не нужны подлежащее и сказуемое неполному предложению в определенной -коммуникативной ситуации. Отсутствие остального, даже структурно значимого, подчеркивает ситуативную, художественную, коммуникативную значимость эксплицитно выраженной части. И в языке, и в искусстве. Так реализуется вторая, альтернативная, антицивилизационистская парадигма с ее ориентацией на дисгармонию, хаос, иррациональность, фрагментарность, бессистемность.

В исследованиях синтаксиса русского языка ХХ столетия не предпринималось попыток предложить его периодизацию. Более того, известные нам работы описывают активные процессы в синтаксисе, синтаксис советской эпохи, новое в синтаксисе, не давая более точной датировки. И действительно, синтаксис гораздо менее, чем лексика, "привязан" к событиям общественной и политической жизни народа, поэтому его периодизация с социолингвистических позиций мало перспективна, а упомянутые выше исследования рассматривают факторы языкового развития именно так. Правда, особняком здесь стоит "переломная эпоха", конец 80-х - 90-е годы; ее все лингвисты единодушно считают особым этапом в развитии русского языка, о чем уже было сказано в первой главе, и этой яркой спецификой обладает и синтаксис этих лет. Особенности этого периода, как единодушно отмечают ученые, вызваны новой социо-политической ситуацией в стране; Е.А. Земская дает перечень социальных факторов, породивших бум языковой. Если же посмотреть на развитие русского языка, в частности синтаксиса, с лингвокультурологической точки зрения, то очевидна стадиальность его динамики, соответствующая действию (или господству) общекультурных парадигм. Как известно, появление модернизма в начале века ознаменовало скачок от первой, антропоцентрической, парадигмы классического реалистического искусства и литературы к альтернативной ей, не очень удачно названной А. Якимовичем биокосмической, или, по терминологии Ницше - Халипова, от аполлоновского к дионисийскому началу (от первичного к вторичному великому стилю, по Д.С. Лихачеву).

Мы уже касались вопроса о том, что с модернизмом в язык художественной литературы пришла вторая общекультурная парадигма. Хочется добавить, что дело здесь не столько в лозунгах футуристов, с их требованиями "уничтожить чистый, ясный, честный звучный Русский язык… Уничтожить устаревшее движение мысли по закону причинности, беззубый здравый смысл, симметричную логику…". Этот лозунг типичен для культуры дионисийского начала, ниспровергающий логику и разум и заменяющий их интуицией, творческим экстазом, прозрением. Но как этот лозунг может "работать" на таком материале, как язык, который даже в рамках языка художественной литературы должен выполнять свои основные функции, помимо эстетической? А как же он может продолжать оставаться средством формирования и выражения мысли, средством коммуникации, если "уничтожить движение мысли по закону причинности"? Изменения в языке, даже только в языке художественной литературы, не могут происходить столь же радикально и одномоментно, как в изобразительном искусстве или музыке. В этом смысле язык художественной литературы можно сравнить с архитектурой, которая, хотя и не остается в стороне от авангардных и постмодерных тенденций, но должна создавать и создает произведения, выполняющие основную функцию, пригодные для жилья, эксплуатации. Вышеупомянутые архитекторы могли вынести все коммуникационные трубы на внешнюю сторону здания, раскрасить их в разные цвета, выполнить из разных материалов и сделать их различного диаметра, так что здание Культурного центра Помпиду в Париже причудливо опоясано почти десятком лент-труб, но они не могли спроектировать это здание без коммуникаций вообще - оно бы стало нефункционально. В живописи же или музыке критерий функциональности в большинстве случаев вообще отсутствует, и Пикассо может рисовать портрет, где часть лица изображена анфас, а часть - в профиль…

Поэтому действие второй парадигмы культуры в языке начала века не надо искать в "отказе языка от беззубого здравого смысла". Ее надо видеть в появлении, а иногда и в высочайшей концентрации языковых явлений, характерных для этой парадигмы, в творчестве ряда литераторов, в том, что такого рода языковые инновации становятся стилеобразующими у ряда авторов. Хочется привести в пример несколько отрывков из прозы М. Цветаевой, типичнейшей для поэтики всех видов искусства второй парадигмы, с ее хаотичностью, фрагментарностью и бессистемностью.

Что обратное Наталье Гончаровой - той? Наталья Гончарова - эта. Ибо обратное красавице не чудовище, Как в первую секунду может показаться, а - сущность, личность, печать. Ведь если и красавица - не красавица, красавица - только красавица. "Наталья Гончарова" Больше скажу: Вольтер жил в нем, и в каком-то смысле (не женитьба на Гончаровой, а… "Гаврилиада" хотя бы) В переводе на французский вернувшийся в свою колыбель; смерть Пушкина - рукой Дантеса - самоубийство. "Наталья Гончарова" Как он всегда боялся: задеть, помешать, оказаться лишним!.. Какой опережающий вход - опережающий взгляд, сами глаза - опережающий страх из глаз, страх, которым он как щупальцами ощупывал, как рукой обшаривал и, в нетерпение придя, как метлой обмахивал пол и стены - всю почву, весь воздух, всю атмосферу данной комнаты - меня бы первую ввергший в столбняк, если бы я разом, вскочив на обе ноги, не дав себе понять и подпасть - на его страх, как Дуров на злого дога: "Борис Николаевич! Господи, как я рада!" М. Цветаева "Пленный дух"

Здесь разрушена классическая синтаксическая иерархия предложения: отсутствуют структурно и семантически обязательные члены предложения, нарушено управление (именительный вместо родительного падежа, творительный вместо родительного), изобилует вставные, грамматически не связанные с предложением конструкции, совершенно ненормативная пунктуация, бессоюзная связь предикативных единиц предельно затемняет синтаксические отношения между ними, расположения синтаксически главенствующего и зависимого на такой дистанции, что теряется эта связь в сознании читателя, затемняющий смысл повтор ("ведь если и красавица - не красавица, красавица - только красавица"), парцелляция, просто, на мой взгляд, теряется синтаксическая связь между членами предложения (найдется ли грамматист, который восстановит все связи во втором из приведенных отрывков?).

Фрагментарность, коллажность, расчлененность, нарушение иерархии, плевок "беззубому здравому смыслу", затемненность смысла, бесконечный повтор одного и того же слова с его переосмыслением (детали в изобразительном искусстве) - разве это не типичнейшие черты артефакта второй парадигмы - неважно, литературного, живописного, графического, музыкального? У читающего эти строки возникает естественный вопрос: почему этот неординарный цветаевский синтаксис является показателем целого этапа в развитии синтаксиса русского литературного языка ХХ века? Для ответа на этот вопрос надо вспомнить идею ступеней вхождения устных разговорноречевых конструкций в русский литературный язык в качестве его экспрессивных конструкций.

В.Д. Левин еще в семидесятые убедительно доказал их разговорноречевое происхождение. Г.Н. Акимова, развивая идеи Р.И. Будагова и Ю.М. Скребнева писала о трех ступенях их вхождения в русский литературный язык: на первой ступени разговорноречевые конструкции попадают в прямую речь персонажей для имитации устной речи; на второй ступени они употребляются в авторской речи - художественной литературы и публицистики, где теряют стилистический оттенок разговорности, а приобретают яркую книжную экспрессивность; на третьей происходит нейтрализация экспрессивности, что способствует их распространению в других функциональных стилях. В этом рассуждении Г.Н. Акимовой привлекает мысль о стадиальности вхождения конструкций в литературный язык. Представляется, что эту мысль можно развить, рассуждая об этапах развития синтаксиса ХХ века. Первую четверть века все-таки можно считать первым, модернистским, этапом развития синтаксиса русского литературного языка, хотя, конечно, упомянутые выше новации были характерны лишь для стиля ряда авторов, чье творчество вписывается во вторую парадигму культуры. Это можно считать первой ступенью динамики новых явлений. Тогда второй ступенью будет широкое их использование в языке художественной литературы, в том числе и авторами, далекими от идей модернизма. Третьей ступенью будем считать их выход за рамки языка художественной литературы, употребление в различных функциональных стилях. Приведем в пример историю парцелляции. Первой ступенью было ее употребление в языке художественных произведений писателей авангардной ориентации, например, в творчестве Цветаевой, Маяковского, Олеши, в вошедшем в моду "рубленом" синтаксисе (отнюдь не только в прямой речи персонажей). Второй ступенью можно считать использование парцелляции в художественной литературе 60-х-70-х годов, причем не только авторами авангардной молодежной прозы (В. Аксеновым, А. Битовым, Г. Владимовым, Ф. Искандером), но и ориентированными на традицию и классику "деревеншиками", почвенниками ХХ века - В. Астафьевым, В. Распутиным, Ф. Абрамовым, В. Шукшиным.

Третьей ступенью вхождения парцелляции в русский литературный язык стало ее широчайшее распространение за рамками языка художественной литературы - в публицистическом, научно-популярном и даже (!) научном стилях. Приведем несколько примеров:

Они решили, что Башмачников - хороший, что любить его надо за то, что он - жертва. Что в нем можно открыть массу достоинств, которые Гоголь забыл или не успел вложить в Башмачникова. П. Вайль, А. Генис. Русская речь.

…учитывая и признавая возможность изменения нормы, участники дискуссии едины в том, что русскому языку - в смысле системы - ничего не грозит. И: "со временем все утрясется". И. Опхайзер. Еще раз о состоянии русского языка глазами филолога-иностранца.

В основе пастернаковского восприятия жизни лежала многосторонняя, все грани человека охватывающая и на редкость обостренная восприимчивость. Прежде всего - к нравственным впечатлениям. И наряду с ними к их чувственным проводникам. Л. Асмус. Творческая эстетика Б. Пастернака.

Эта мысль о ступенях вхождения новых синтаксических конструкций в язык позволяет нам считать начало века, период господства второй парадигмы в культуре, этапом развития синтаксиса литературного языка ХХ века, хотя рассматриваемые нами конструкции в то время и не выходили за рамки языка художественной литературы и, более того, были характерны для стиля далеко не всех писателей.

По закону маятника Чижевского дионисийской начало в культуре сменяется аполлоновским. Общий закон развития культуры здесь наложился на конкретную историко-политическую ситуацию в нашей стране: естественное, по Чижевскому, движение маятника в - противоположную сторону вошло в резонанс с факторами общественно-политическими, с тоталитарным строем, который целенаправленно положил конец модернизму, второй парадигме. Авангард был остановлен на бегу… (Среди искусствоведов есть и альтернативная точка зрения: он изжил себя сам к середине 20-х годов). Эта ситуация в общественно-политической и культурной жизни страны не могла не отразиться и на состоянии языка, о чем красноречиво писал В.Г. Костомаров: "тоталитаризм и авторитарность создавали некую атмосферу нравственной однозначности и чистоты, в которой нестерпимыми признавались любые отклонения от нормы - будь то гомосексуализм или формальное искусство, эстетизм или упаднические стихи. И… в такт атмосфере даже естественные колебания нормы казались нежелательными…" . Социалистическому реализму, или, как его сейчас справедливо называют, советскому классицизму, в искусстве и литературе соответствовала и строгая нормированность, иерархия, системность в состоянии языка, что можно считать вторым этапом в развитии синтаксиса ХХ века, господством первой парадигмы.

Общеизвестно, что во времена хрущевской оттепели происходит определенная либерализация, и новое "закручивание гаек" никогда уже не приняло тех масштабов, не имело той силы, как в сталинские времена. В некоторых сферах идеологический диктат и регламентация вынуждены были отступать, в частности, это коснулось такой трудноконтролируемой стороны, как синтаксис языка художественной литературы, а вслед за этим и литературного языка вообще. Синтаксические инновации, вспыхнувшие в "молодежной прозе" (В. Аксенов, Ф. Искандер, А. Битов, Г. Владимов и др.) даже не были заклеймены как "стиляги", в чем не раз обвинялись и читатели, и издатели, и авторы "молодежной прозы". Эти конструкции уже не уходят из литературы, попадая в произведения писателей, которые и сами никогда не считали себя нон-конформистами и неформалами. Они переходят в публицистику, а чуть позже - в научно-публицистический и научный стиль. Это можно считать третьей и последней ступенью вхождения в язык конструкций актуализирующего синтаксиса, тех самых конструкций, которые были "желтой кофтой", "плевком общественному вкусу" в прозе модернистов начала века. Их "право на жизнь" в языке ХХ века было зафиксировано в многотомной академической монографии "Русский язык и советское общество". Это и был новый отлет маятника, возвращение ко второй парадигме культуры. Это мы и будем считать третьим этапом развития синтаксиса ХХ века. Конечно, на третьем этапе, который хронологически можно обозначить с хрущевской оттепели до горбачевской перестройки, вторая парадигма сосуществует с первой и в искусстве, и в языке. Это, однако, не противоречит идеям "теоретиков" стадиальности, качания маятника культуры. Напротив, Д.С. Лихачев пишет: "На самом же деле великие стили охватывают то большую, то меньшую область культуры, то ограничиваются отдельными искусствами, то подчиняют себе все искусства и даже все главные стороны культуры… При этом ни один из великих стилей не определял полностью культурное лицо эпохи и страны". И еще одна мысль Д.С. Лихачева, которая подтверждает и оправдывает тот факт, что на третьем этапе динамики синтаксиса (и языка в целом) ХХ века новации второй парадигмы (вторичного стиля, по Лихачеву), вызревают в первой и сосуществуют с ней. В главе "Великие стили и стиль барокко" "Русской литературы X-XVII веков" Д.С. Лихачев рассуждает, в частности, об ассиметричности великих стилей, о вызревании вторичного в первичном на примерах романского в готике, маньеризма, барокко, рококо - в ренессансе, романтизма - в классицизме: "Каждому стилю первого ряда соответствует свой поздний "эллинистический период", при котором создается стиль второго ряда" (в терминологии А. Якимовича это первая и вторая парадигмы). Ему вторит и А. Якимович: "Когда мы говорим о присутствии разных, полярно направленных парадигм в культуре и искусстве ХХ века, не надо думать, будто разные модели и паттерны видения - мышления, раз уж они имеют место, всегда равны себе, всегда противостоят друг другу и вытесняют друг друга как непримиримые антагонисты… В том-то и дело, что полярно противоположные друг другу парадигмы сознания и творчества весьма плодотворным образом взаимодействуют между собой и образуют некие странные, не обязательно устойчивые, но действенные союзы". В пример сосуществования обеих парадигм он приводит архитектуру ХХ века, которая "будет постоянно оперировать двумя парадигмами: будет отсылать нас к верховному разуму человека и подкреплять культ Homo Sapiens Supremus, а с другой стороны, будет нас отсылать к явлениям природы, хаосу и случаю". Представляется, что еще более наглядным примером этого положения является сосуществование парадигм в языке и литературе обозначенного выше третьего периода.

Четвертый период, который можно датировать с начала перестройки до наших дней, гораздо однозначнее. Здесь наблюдается абсолютное господство (или разгул?) второй парадигмы. Свойственные ей вызов, бунтарство, "анархизм", бессистемность проявились в беспрецедентном расшатывании норм языка, которое пугает многих, лингвистов и непрофессионалов в языкознании, и даже ставит на повестку дня вопрос о гибели языка. Неслучайно в начале 90-х Ю.Н. Караулов провел опрос ведущих лингвистов страны об их отношении к кризисному состоянию языка, результаты которого отразились в его книге "О состоянии русского языка нашего времени". Как же связаны эти тревожные процессы в языке с состоянием культуры, триумфальным шествием второй парадигмы со второй половины 80-х до наших дней?

Сегодняшнее плачевное состояние языка и искусства в России является прямым следствием жесткой регламентации предшествующих десятилетий. Так пишет об этом искусствовед С. Файбисович: "Мы, как всегда, находимся в особом, самобытном положении: на протяжении многих десятилетий здешнее искусство носило ярко выраженный резервационный характер… Сегодня мы расхлебываем этот провал во времени, длительную погруженность в безвременье; и производитель, и потребитель прекрасного, и посредник между ними вступает в XXI век, не поварившись в котлах культурных процессов шедших в цивилизованном мире в ХХ веке". Взрывной характер либерализации речи, а вслед за тем и нарушения всяческих языковых норм в узусе культурных слоев, дикторов, ведущих СМИ, представителей высших эшелонов власти стала предметом шуток, анекдотов, публикаций озабоченной общественности и специалистов-языковедов. Причину этого, в основном, усматривают в реакции на всеобщее регламентирование, авторитарное нормирование всех сфер жизни на протяжении долгих десятилетий. Горбачевская перестройка вернула второй, альтернативной парадигме культуры право на жизнь во всех сферах. Демократизация общества разрушает единую культурную норму, единый стиль культуры, обеспечивает культурный плюрализм. На смену единообразному во всем соцреализму, этому классицизму ХХ века, приходит многоликий постмодернизм, но не как только художественный стиль или отдельное течение, а как тип культуры, как воплощение второй культурной парадигмы, противостоящей "комплексу антропокультурности".

Изучая постмодернизм в изобразительном искусстве, выделяя его типологические признаки, А. Якимович делает вывод: "Вряд ли в самом деле так называемый постмодерн был новым словом в истории искусства. Он, в сущности, вернулся к стратегиям наиболее прозорливых художников и мыслителей эпохи высокого авангарда - от Дюшана до Батая". И о российском постмодернизме: "Российский соц-арт и соц-концептуализм 70-80 гг. были старательными и довольно провинциальными учениками постмодерна Запада…" "Это искусство новых дикарей, это нарушение всяческих табу - моральных, социальных, культурных… Нарушения табу русскими художниками 90-х являются более или менее эпигонскими и вторичными актами". Итак, постмодернизм - это новая стадия развития второй, нигилистической, антицивилизационистской парадигмы ХХ века. И в русском искусстве он не вызвал к жизни высоких образцов, а напротив, имел вторичный по отношению к западному характер. Это эпигонство вошло в резонанс с нашим отечественным стремлением освободиться от жесткой регламентированности тоталитарной эпохи - и началась вакханалия растаптывания всех и всяческих табу. Эта практика была возведена в квадрат рыночными отношениями, необходимостью привлечь внимание, поразить. И это часто становится самоцелью и для художника, и для "художника слова", и для журналиста, играющего огромную роль в формировании языковой моды благодаря СМИ. С едким сарказмом характеризуя в "Новом мире" "актуальные проблемы актуального искусства", С. Файбисович пишет: "В этой ситуации "актуальным" сознанием овладела новая идея - привлечь к себе внимание любой ценой. Достижения наших местных художественных сил (как раз подключившихся к мировому процессу) на этом этапе неоспоримы. Наиболее привлекательной для них формой оказался радикальный жест - эскалация чистого эпатажа (с одной стороны, богатая традиция артистического скандала, восходящая к декадентству, с другой стороны, богатейшая традиция российско-совестского хамства). Прилюдное обнажение тел, выкладывание из них неприличных слоев, кусание людей, спускание штанов, публичные естественные отправления, половые сношения и извращения стали наиболее ходким и приветствуемым критикой художественным товаром - главным способом здешнего искусства слова принадлежать народу".

К сожалению, процессы, наблюдаемые сегодня в речевой деятельности, соответствуют происходящим в искусстве постмодернизма.

Демократизация, а по более точному термину В.Г. Костомарова, либерализация происходит на всех языковых уровнях. В фонетике упрощенные формы разговорно-просторечного характера стали приметой некогда священной области былой кодифицированности. В речи дикторов радио и телевидения опрощения типа "буът, вы грали, деъшка (девушка), чьо (чего)" стали для нас вполне привычными. Характеризуя особенности современного вокализма, В. Шапошников восклицает: "Сокращение сверх "положенного", выпадения и звуковые стяжения в образованной речи не просто многочисленны - массовы. Что есть норма, а что licentia poetica?" и далее: "Увы, оборотная сторона демократизации - вульгаризация".

Самые яркие процессы, разумеется, характеризуют лексический строй, и они привлекают наибольший интерес лингвистов.

Показателен даже лексикографический бум, который мы сегодня переживаем: активно и необычно обновляющаяся, пополняющаяся, меняющая сферу бытования лексика вдохновляет на создание все новых словарей: сленга хиппи, "запредельной" лексики, политической, новых иностранных слов, новых сокращений и т.д.

Кажется, наиболее активным процессом в лексике нашего времени стало смещение стилей. На это обращают внимание и общественность, и журналисты, и лингвисты. Например, В.Г. Костомаров пишет об этом: "Наиболее общей чертой становится разностильность, смешение или смещение стилевых пропорций, причем наиболее яркой приметой выступают соединение обиходно-сниженных элементов, вплоть до вульгарных, с сохраняющимся наследием предшествующей эпохи - канцеляризмами". К этому надо добавить активное участие в этом синтезе стилей и христианской, и оккультной лексики. Такое смешение стилистически окрашенной и лексики ограниченного употребления сопровождаются и смешением, перераспределением тематических групп лексики. Об этом интересно пишет В. Шапошников, делая вывод: "Итогом инвентаризации лексикона оказывается современное перераспределение единиц: между тематическими группами и предметными областями, из одной узусной сферы в другую. Таким образом изменяются лексико-семантические поля и перераспределяется общее пространство русского языка".

Читая работы лексикологов о современных процессах в лексике, все время возвращаешься мыслью ко второй парадигме культуры ХХ века и к ее современному постмодернистскому этапу. То безудержное смешение стилей, лексико-семантических полей, устаревших церковно-славянских слов и мощной волной хлынувшей заимствованной новой лексики - то, что отмечают лексикологи как характерный процесс наших дней - не параллелен ли он свойственной искусству постмодерна коллажности, цитатности?! Ведь в произведении постмодернизма не просто ощущается та или иная традиция - здесь прямая установка на привлечение элементов, отсылающих зрителя (читателя, слушателя) к известным произведениям, авторам. Искусствовед С. Кусков использует образ палимпсеста, характеризуя эту важнейшую черту постмодернизма: "Палимпсестом называют старинную рукопись, где поверх старых слоев письма наносятся новые. Старые смываются, но неокончательно, проступая на поверхность, но все же вытесняясь новыми записями… Ему можно уподобить типично постмодернистскую констатацию заведомой цитатности и вторичности, обреченности на вечное заимствование - присвоение чего-то, уже имевшего место в прошлом, без чего не мыслится любой нынешний художественный опыт". Эту черту постмодернизма как одну из важнейших выделяют теоретики постмодернизма и от литературы, и от искусства. Вспомним ставший хрестоматийным пример этого принципа у Умберто Эко, где он обращается к объяснению постмодерниста в любви - даже в этой ситуации, влюбленный, он не может не сослаться на прецеденты. В.П. Руднев в "Словаре культуры ХХ века" отмечает это свойство: "В постмодернизме господствует всеобщее смешение и насмешливость надо всем, одним из главных принципов стала культурная опосредованность". Искусствовед Т. Калугина, выделяя два признака, типообразующих для постмодернистской культуры, первым называет этот: "Прежде всего это то поле значений, которое имеют в виду, когда говорят о цитатности, коллажности, нонселекции, децентрированном мире, вторичности, культурном плюрализме, мультикультурном контексте и т.д.".

Еще одна, и несомненная, параллель лексики с искусством постмодерна, а точнее, с отмеченной выше со ссылкой на С. Файбисовича его особенностью - детабуизацией всего в целях привлечения внимания. К сожалению, сегодняшняя речевая практика дает право говорить о коллективной манере изъясняться грубо и бранно, допускать табуированные слова в ситуациях, ранее не допускающих их, вплоть до высоких политических трибун и теле-, радиопередач на многомиллионную аудиторию, театра, кино, художественной литературы.

Из грамматических процессов нашего времени, формирующих вторую парадигму, надо отметить опрощение грамматической системы и простую грамматическую небрежность, тоже ставшую коллективной манерой, языковой модой. Сюда относится и рядоположение слов разного управления, и абсолютное употребление сильноуправляющих глаголов, и вообще потеря сильноуправляемого компонента, и употребление в КЛЯ просторечных форм ("капает, езжает, полоскает"). Все эти отмеченные В.Г. Костомаровым процессы и явления не только выражают языковой вкус эпохи (так называется его книга), но и формируют постмодернизм - "фокус нашего самосознания, атмосферный параметр действительности" (Т. Калугина). Постмодернизм как современный этап развития второй, альтернативной, антицивилизационистской, нигилистической парадигмы ХХ века.

Выводы

1. Современный этап развития гуманитарных и общественных наук можно охарактеризовать как интеграционный, т.е. такой, когда ученые -гуманитарии и обществоведы - осознают, что объект их изучения - один, это человек в его разнообразных проявлениях и отношениях с миром и себе подобными, что на смену расчленения, анализа "разъятия" пришел синтез, объединение, интеграция, время попытки, освещая объект с разных сторон, увидеть его целиком, во взаимосвязи и взаимодействии различных сторон, граней. Поэтому в последние десятилетия мы наблюдаем буквально взрыв интереса к междисциплинарным проблемам, возникают дисциплины на стыке наук. Одной из таких интеграционных дисциплин станет поднимающая голову, рождающаяся из смежных проблем и исследований различных наук лингвокультурология.

2. Лингвокультурологию можно охарактеризовать как научную дисциплину, развивающуюся на стыке языкознания, культурологии, искусствознания и литературоведения. Она изучает комплекс проблем, связанных с языком и культурой: этнолингвистические проблемы языка как тезауруса культуры народа; проблемы стилистики художественной речи и экспрессивной, где язык предстает материалом одного из видов культуры - литературы; лингвострановедческие проблемы культуроспецифичных для народа речевых стратегий и их языкового выражения; психолингвистические проблемы специфики вербального поведения в различных национальных культурах. Представляется, что наступила пора вычленить указанную лингвокультурологическую проблематику в особую межотраслевую дисциплину - лингвокультурологию.

3. В компетенцию лингвокультурологии должен входить еще один круг проблем, до настоящего времени почти не затрагиваемый ни лингвистикой, ни культурологией: проблема развития языка как составной части культуры, в соответствии с общекультурными процессами, в контексте общекультурных парадигм.

4. Развитие языка происходит и под воздействием двух парадигм культуры: антропоцентрической и биокосмической, антицивилизационистской. Первая действует в языке так же, как и в искусстве: она воплощается жестко структурированной системой, которая предназначена для наиболее адекватного формирования и выражения мысли. Примат разума, логики, наиболее точное осуществление коммуникативной функции, иерархическая организация языка, его единиц и, в частности, коммуникативной единицы, нормированность, стилистической дифференцированности, что соответствует примату логики, морали, упорядоченности, пропорциональности и гармоничности в четко структурированной картине мира первой парадигмы культуры. Второй парадигме, с ее установкой на демонтаж ценностей первой, на животные иррациональные импульсы, хаос, варварство, на фрагментарность, бессистемность, дисгармонию, на эстетику новой первобытности, соответствуют такие процессы в развитии языка, как примат вариативности над нормированностью, стилевая эклектика, нарушение иерархической организации синтаксических единиц, несовпадение грамматического членения с актуальным, распад связей и т.д.

5. В соответствии с действием господствующих парадигм культуры можно выделить четыре этапа в динамике синтаксиса ХХ века: первый этап соответствует второй, биокосмической, парадигме; он принес в язык художественной литературы модернизма явления и тенденции актуализирующего синтаксиса, которые не стали фактами литературного русского языка вообще, но чье появление в языке отдельных авторов очень симптоматично и перспективно для дальнейшего развития синтаксиса языка. Второй этап, с его нормированностью, регламентированностью и жесткой иерархичностью, соответствует господству первой, антропоцентрической парадигмы в культуре, условно говоря, второй трети века. Третий этап знаменует возрождение второй парадигмы и широкое распространение принципов и тенденций актуализирующего синтаксиса, с его расчлененностью, нарушением иерархии, несоответствием актуального членения и интонации структурно-семантическому; этот этап характеризуется употреблением конструкций актуализирующего синтаксиса в языке художественной литературы независимо от идейно-художественных установок автора, а также в различных функциональных стилях (публицистическом и научном). Несколько условно его можно датировать промежутком между началом хрущевской оттепели и горбачевской перестройкой. Четвертый этап, датируемый от перестройки до наших дней, ознаменовался господством второй парадигмы в культуре и расшатыванием всяческих, в том числе и регламентированных моралью, норм языковых. Эти явления и тенденции наблюдаются не только и даже не столько в языке художественной литературы, сколько в публицистическом стиле и узусе средств массовых коммуникаций.

6. Среди синтаксических конструкций, связанных с второй, антитрадиционной, парадигмой культуры, необходимо рассматривать и безличное предложение.

Проектные задания

1. Прочитать указанные в списке литературы работы А. Якимовича и Т. Кулагиной, написать реферат "Две парадигмы культуры".

2. Прочитав указанные в списке литературы работы, написать реферат "Русский модернизм начала ХХ века и антитрадиционная парадигма культуры".

3. Написать эссе "Синтаксис прозы Марины Цветаевой в лингвокультурологическом аспекте анализа".

4. Подготовить доклад "Инверсия в прозе А. Белого: лингвокультурологический анализ".

5. Подготовить доклад "Синтаксис словосочетания в повести А. Платонова "Ювенильное море" и вторая парадигма культуры.

Задания рубежного контроля

1. Определите разницу между лингвокультурологическим и когнитивным подходом к исследованию концепта.

2. Назовите фамилии ученых, в трудах которых представлен когнитивный/лингвокультурологический подход к исследованию концепта.

3. Назовите признаки концепта, выделяемые лингвокультурологами.

4. Как соотносится концепт и ключевое для языка понятие?

5. Охарактеризуйте особенности синхронического и диахронического анализа концепта.

6. В чем состоит метод установления вербальных культурологических лакун и кто его предложил?

7. Охарактеризуйте понятие культурной парадигмы.

8. Назовите и определите две основные культурные парадигмы.

9. Под воздействием какой культурной парадигмы возникает актуализирующий синтаксический тип художественной прозы?

10. Неполное предложение и антитрадиционная культурная парадигма: как связаны эти понятия?

Критерии оценки заданий рубежного контроля

Ответы на вопросы 1, 3, 5, 8, 10 предполагают развернутые ответы (5-10 предложений) и оцениваются от 0 до 4 баллов.

Ответы на вопросы 2, 4, 6, 7, 9 предполагают конкретные, краткие ответы (1-3 предложения) и оцениваются от 0 до 2 баллов.

Зачет выставляется студенту, набравшему 15 баллов при выполнении заданий рубежного контроля.

Модуль №2. Понятие о безличных предложениях в современном русском языке: традиционный подход

Комплексная цель модуля №2

Дать учащимся представление о традиционном подходе к исследованию безличных предложений: посредством представления различных классификаций показать, как видятся данные грамматические модели в их семантико-структурном разнообразии; обращение к анализу классификаций в сопоставительном аспекте позволит студентам не только увидеть особенности сопоставительного метода, но и с помощью данного метода попытаться синтезировать полученные знания. Одной из важнейших вспомогательных целей в ходе изучения данного раздела является достаточно развернутое и обстоятельное представление теоретического материала, который впоследствии поможет в практическом применении знаний.

Компетентностная характеристика

Изучение данного модуля предполагает получение и развитие у учащихся следующих знаний, умений и навыков:

- вследствие получения комплексных знаний по проблеме, развить умение анализировать и структурировать предложенный научный материал, на основе которого возможно выявление умения представлять собственную точку зрения на поставленную проблему;

- научиться анализировать теоретический материал и развивать умение лаконично, тезисно представить полученные сведения по проблеме;

- на основе теоретической базы развить навыки практического анализа единиц, входящих в категориальный аппарат исследуемого круга явлений;

- развить умение систематизировать полученные знания и применять их в дальнейшей работе не только по данной проблеме, но и при обращении к другим разделам грамматики русского языка и лингвокультурологии.

Содержание

Безличные предложения - основной способ выражения категории безличности в русском языке - были всегда в центре внимания научных исследований. "Свыше ста лет философы и лингвисты пытались решить, что же такое безличное предложение, когда и почему безличные предложения образовались в речи", - эта цитата из фундаментального труда о безличных предложениях Е.М. Галкиной-Федорук с учетом многообразия подходов к описанию семантики и формально-структурного аспекта безличных предложений могла бы стать эпиграфом к исследованиям категории безличности в русском языке. Изучение категории безличности и безличных предложений в русистике и, как показывают современные исследования, за ее пределами продолжается и до сих пор остается одной из актуальных проблем науки ХХ-нач. XXI вв.

В этом разделе мы рассмотрим традиционный подход к изучению безличных предложений в лингвистике второй половины XX в., связанный с функционально-коммуникативной лингвистикой, когнитивной лингвистикой, семантикой, стилистикой. В предыдущем модуле нами было рассмотрено исходное понятие, на фоне которого исследуются безличные предложения, - это категория безличности (безподлежащности, неагентивности) как составляющая русской языковой картины мира. Как известно, категория безличности является существенной составляющей русской языковой картины мира, в которой отражается национально-культурная специфика концептуализации мира, эксплицируемая безличными предложениями (отсутствие категории субъекта действия на общесемантическом уровне; подлежащего на уровне синтаксической семантики и способа его выражения на уровне лексической семантики - безличные глаголы, предикативы, личные глаголы в безличном употреблении). Тем самым безличные предложения - активный способ репрезентации категории безличности, широко используемый в разных сферах и стилях речи, в пословицах, в художественных и научных текстах.

На первый взгляд, кажется, что безличные предложения детально изучены во всех аспектах: логико-грамматическом, семантическом, диахронном. Тем не менее, вопрос об их грамматической форме, о границах безличного предложения по сей день остаётся открытым и дискуссионным.

Итак, традиционное определение рассматриваемых конструкций звучит следующим образом: "Безличными называются простые односоставные предложения со сказуемым, называющим такое действие или состояние, которое представлено без участия субъекта действия (подлежащего). Например: До станции оставалось еще с версту; Смеркалось; на столе, блистая, шипел вечерний самовар...

Семантической основой безличных предложений является отсутствие именно активного деятеля (или носителя признака), так как указание на деятеля (или носителя признака) в предложении все-таки может быть, однако в такой форме, которая не допускает грамматического подлежащего. Сравните примеры: Я хотел его снять оттуда и Хотелось мне его снять оттуда. В безличном предложении Хотелось мне его снять оттуда есть указание на действующее лицо (мне), однако форма глагола-сказуемого не допускает именительного падежа, его нельзя установить и по связи с другими словами, и действие представляется как протекающее независимо от деятеля.

Примерно то же мы наблюдаем в следующих предложениях: Поле темно и Однако в поле уж темно. В двусоставном предложении Поле темно обозначен носитель признака (поле), а в безличном Однако в поле уж темно признак выступает как существующий безотносительно к его носителю, причем и признак-то несколько меняет свое качество: он переходит в состояние.

Из сказанного вытекает, что общим значением безличных предложений является утверждение независимого признака (действия), не соотнесенного с деятелем. Это значение передается главным членом предложения. Содержание главного члена безличных предложений составляют:

а) обозначение независимого признака - действия, состояния;

б) выражение несоотносительности действия с деятелем;

в) указание на отношение высказывания к моменту речи.

Показатель данных значений - форма безличности: 3-е лицо единственного числа, прошедшего времени, среднего рода.

Однако из многочисленных определений безличного предложения как одной из разновидностей односоставных предложений мы будем придерживаться трактовки А.В. Попова, который безличным предложением называет "особый вид предложений, в которых сказуемое по своему значению не нуждается в подлежащем, так как главным предметом речи является само действие, а предмет, который должен быть подлежащим, или не указывается вовсе, или представляется как нечто второстепенное".

Таким образом, безличное предложение заключает в себе суждение, в котором субъект лексически не выражен. Субъект суждения неясен, не определён, а в некоторых случаях и неопределим. Остаётся определить "морфологическую сущность" предиката, который является грамматическим центром безличного предложения.

Рассмотрим несколько классификаций конструкций с семантикой безличности, предложенных разными лингвистами, с целью дать структурно-семантическую характеристику безличного предложения в русистике в классическом представлении. Классики-лингвисты, определяя природу данных предложений, исходят из грамматической формы не только главного члена (сказуемого), но и других членов, обязательных или необязательных в данной конструкции.

В качестве примера приведём классификацию А.М. Пешковского, который выделяет следующие семантические группы безличных предложений, исходя из грамматической формы не только главного члена (сказуемого), но и других членов, обязательных или необязательных в данной конструкции. Этим положено плодотворное начало синтаксического анализа структуры самого безличного предложения.

1. Обозначение различных процессов, происходящих внутри человеческого тела, посредством соответствующего глагола 3-го лица (а в прошедшем времени среднего рода) и существительного в винительном падеже или в разных падежах с разными предлогами; например: Руку тянет, под сердцем давит.

2. Обозначение стихийных явлений (природы и социальной жизни) посредством соответствующего глагола в тех же формах и существительного в творительном падеже; например: Революцией пахнет, рекой унесло, дождем зальет.

3. Безличное составное сказуемое, состоящее из безличной связки (при глаголе было/будет в настоящем времени нулевой) и безлично предикативной формы на -о-; например: было весело, сделалось грустно. Как добавочные формы, необязательные, но характерные для этих сочетаний, Пешковский отмечает:

а) дательный падеж существительного; например: мне было весело, ребенку холодно;

б) инфинитив; например: весело кататься, поздно ехать.

4. "Бесформенное слово", по терминологии А.М. Пешковского, в качестве безличного предикативного члена. Отметим следующие употребляющиеся виды "бесформенных слов":

а) можно, должно, надобно, надо, нужно и некоторые другие; например: Нам должно жить!;

б) жаль, пора, время, нельзя, охота, неволя, лень, досада, смех, грех, досуг и так далее; например: Мне было жаль бедного старика... (Лермонтов);

в) некогда, некуда, неоткуда, нечего, негде, незачем и так далее; например: В деревню таскаться незачем.

5. Причастное безличное составное сказуемое (то есть безличная связка было-будет) + страдательное краткое причастие на -о-; например: Про батарею Тушина было забыто.

6. Безличный (или личный со значением безличного) глагол + дательный падеж существительного (не всегда) + инфинитив; например: Именно в такой день случилось мне быть на охоте.

7. Отрицательные предложения с личным переходным глаголом в роли безличного и с управляемым существительным в родительном падеже; например: Ни облачка на небе не бродило.

8. Отрицательные предложения со страдательным безличным составным сказуемым и с управляемым существительным в родительном падеже; например: А бабьей глупости меры не положено.

9. Личный глагол в роли безличного или безличное страдательное причастное составное сказуемое + количественное наречие (или равнозначное предложно-падежное сочетание); например: Много мыслей перебродило в его голове.

Классификация А.М. Пешковского не могла не отразить в себе недостатки его общей теоретической концепции. Так, например, формально-морфологическая точка зрения проявилась при искусственном и необоснованном разделении предложений с формой на -о-, созвучной прилагательным среднего рода (и семантически им соответствующей) и тех же конструкций с "бесформенным словом", куда автор причисляет не только формы типа "жаль", "нельзя", но и формы на -о-, не имеющие в системе языка звукового или семантического соответствия прилагательным среднего рода (мОжно, дОлжно, пОлно и т. п.).

Но в наибольшей мере слабость теоретической позиции А.М. Пешковского проявляется при решении вопросов, связанных с соотношением грамматической и понятийной стороны безличного предложения. Согласно его воззрениям, безличность предложения определяется тем, что сказуемое не имеет форм согласования с подлежащим, следовательно, не может давать "намека на подлежащее", так как последний делается именно при помощи форм согласования. Таким образом, отсутствие у безличных глаголов изменяемости по лицам, числам и в прошедшем времени по родам (явление, сформировавшееся в определенной логической ситуации и именно в готовых синтаксических условиях) превращается у лингвиста в исходный пункт безличного характера предложения.

А.М. Пешковский тонко подметил разницу между безличными предложениями и неполными с опущенным подлежащим: "Все дело тут, очевидно, только в том, сознаются лицо и число данного глагола как категории согласования сказуемого с подлежащим или нет, ибо безличное предложение есть прежде всего не согласуемый ни с чем глагол". Однако это высказывание не может быть принято иначе, чем только в качестве практического критерия.

Согласно классификации Е.М. Галкиной-Федорук, грамматически выделяются две группы безличных предложений:

I. Безличное предложение с глагольным сказуемым:

1) безличные предложения, сказуемое которого выражено невозвратным глаголом в форме 3 лица настоящего, прошедшего и будущего времени: Светает; дует; заметёт; тошнило;

2) безличные предложения, со сказуемым, выраженным возвратным глаголом: Смеркается; хочется; не спится;

3) безличные предложения утверждающего и отрицающего характера, сказуемое которых выражено глаголом бытия + существительное в род. п.: Не хватает силы; не было времени; не будет войны;

4) безличные предложения, сказуемое которых выражено формой инфинитива, в котором выявляются различные модальные значения: Не видать бы тебе горя; не сметь ходить;

5) безличные предложения, сказуемое которых выражено краткой формой страдательного причастия: Сказано - сделано; куплено;

II. Безличное предложение с именным сказуемым и именное сказуемое + инфинитив:

1) безличные предложения, сказуемое которых выражено безлично-предикативными словами на -о- без инфинитива и с инфинитивом: Мне тяжело; мне трудно дышать;

2) безличные предложения, сказуемое которых выражено безлично-предикативными словами с формами существительными без инфинитива и с инфинитивом: Грех обижать; стыд молчать.

Отличается от представленных выше классификация П.А. Леканта, который разделяет безличные предложения по способам выражения вещественного и грамматического значений. Он говорит о синтетическом и аналитическом способах выражения. Для синтетического способа характерно то, что оба значения выражаются в одной лексической или лексикализованной единице, имеющей форму безличности. В функции главного члена выступают:

1) безличный глагол или глагольный фразеологизм, например: Старику не везло, ...от своей братии на орехи достанется...;

2) личный глагол или глагольный фразеологизм в безличной форме, например: Лужи во дворе морщило и рябило от дождя; с рук сойдёт;

3) бытийный глагол быть с частицей не в качестве соотносительной временной формы безлично-неспрягаемого глагольного слова нет / не было, например: Кругом не было ни души.

При аналитическом способе вещественное и грамматическое значения главного члена выражены раздельно, в двух лексических или лексикализованных единицах.

1) независимый признак назван в инфинитиве, а грамматические значения выражены в безличной глагольной форме вспомогательного компонента: это либо собственно безличные глаголы с модальным значением типа предстоит, либо безличные формы фазисных глаголов, например: Один раз пришлось спуститься глубоко вниз на круглую поляну; Краба так и не удалось поймать;

2) независимый признак (состояние) выражается именным компонентом главного члена, а грамматические значения заключены во вспомогательном связочном компоненте. Связочный компонент может быть представлен безличными формами глагольной связки быть (было / будет; было бы), в том числе нулевой формой со значением настоящего времени изъявительного наклонения, а также безличными формами других глагольных связок (стать, сделаться и другими), включая собственно безличную обстоять, например: А в степи было холодно, темно и мрачно;

3) именной компонент главного члена может быть выражен:

а) словами категории состояния (предикативными наречиями), в том числе формами сравнительной степени, например: На улице было безлюдно;

б) краткими страдательными причастиями в форме прошедшего времени среднего рода (безличной форме), например: В комнатах старательно прибрано;

4) главный член состоит из трех компонентов: независимый признак назван в инфинитиве, роль формы безличности выполняет связочный компонент, модальные значения выражаются группой слов категории состояния, специализирующихся в этой функции (нельзя, можно, надо, охота, должно, жаль, время, пора, грех и другие), например: В залах нельзя было протиснуться.

Ряд групп (в зависимости от способа грамматического выражения) безличных предложений выделяет и А.Г. Руднев:

1) собственно безличные, или абсолютно безличные, в основе которых в роли сказуемого выступают безличные глаголы и личные глаголы в значении безличных. Безличные глаголы разбиты на две группы (здесь А.Г. Руднев следует А.М. Пешковскому):

а) такие, как дождит, тошнит, вечереет, темнеет, светает и т.п. (непродуктивная и немногочисленная группа глаголов в русском языке);

б) такие, как хочется, дремлется, нездоровится, придётся и т.д. (продуктивная группа, так как можно образовать почти от каждого глагола - за исключением большинства возвратных глаголов), например: Мне читается, мне пишется;

Кроме безличных глаголов для выражения сказуемого в собственно-безличных предложениях могут быть использованы личные глаголы в смысле безличных, например: руку тянет, под ложечкой давит, в ухе звенит, людей швыряло, словно игрушечных;

2) личные предложения, но употребляющиеся в безличной форме: Ветром трепало мокрый кумачовый флаг; аэродром замело снегом; громом убило; небо заволокло тучами;

3) безличные предложения - отрицательные конструкции, где личный глагол при наличии отрицания выступает в роли безличного, а подлежащее в роли дополнения: Воды не стало; не было ему удачи; в её голосе не слышалось волнения;