Языковые средства и речевые приёмы маркирования зон субъектов текста в романе М.П. Шишкина "Письмовник"

Представления героини постепенно переходят и на мысли и мечты о совместном будущем с Володей: «А еще представляю себе, как ты куда-то уедешь, мы будем ждать и пойдем встречать на вокзал» (Шишкин 2013: 276). Вместо воспоминаний о совместном прошлом, Саша рисует совместное будущее.

Для героини как для субъекта сознания свойственна самокоррекция -- в процессе написания письма, изложения своих мыслей героиня поправляет самую себя, используя вводное слово «вернее»: «Я тогда еще ничего не понимала. Вернее, я тогда уже все понимала» (Шишкин 2013: 48-49). Или: «Я имею в виду, как мне, а вернее, кому-то во мне, хочется внюхивать в себя запах чиркнувшей о коробок спички» (Шишкин 2013: 145). Данная особенность указывает на способность к рефлексии, оценке событий -- таким образом, героиня проявляет себя как субъект оценки. Так, оценочную функцию в речи героини выполняет и наречие странно: Странно, когда она начинает меня успокаивать, что все будет хорошо, мне становится только тревожнее (Шишкин 2013: 147). Такие элементы, отсылающие к прямой оценке происходящего, рефлекcии и самокоррекции, маркируют границы сознания героев.

Сознание героини в конце романа меняется: она перестает жить воспоминанием и начинает описывать события, которые с ней происходят ежедневно. Другими словами, героиня престаёт рефлексировать. И одним из показателей рефлексии, постоянной ментальной деятельности, является воспоминание о прошлом, вводимое предложением «помню» в составе сложного предложения. Иногда (значительно реже) мы находим другие языковые элементы, «открывающие» доступ к памяти героев: «Осталось в памяти, как мы были у фотографа» (Шишкин 2013: 165).

Такие языковые элементы однозначно маркируют границы сознания героев, поскольку повествователь как субъект сознания в романе М.П. Шишкина никогда не будет характеризоваться такими ментально-рефлексивными языковыми элементами, как «помню», «помнишь», «осталось в памяти».

2.3 Субъекты речи в романе М.П. Шишкина «Письмовник»

2.3.1 Повествователь как субъект речи

Повествователь как субъект речи появляется в романе три раза, в моменты, когда его образ является героям, материализуется в пространстве текста. Фигура повествователя, материализованная в изображенном мире, вступает в диалог с героиней (два раза) и с героем (один раз, в конце романа). Интересен тот факт, что фигура повествователя предстает перед героями (и читателем) в неожиданных обличьях: в первый раз Саша встречает пук ржавой колючки, второй раз -- мусорные баки, которые вступают с ней в коммуникацию. Володя же встречает фигуру повествователя как попа Ивана, о котором до этого неоднократно упоминал в текстах своих писем. Такая разная форма воплощения задает противоречие, оппозицию, которая будет прослеживаться и в речевой партии повествователя -- оппозиция между высоким (возвышенным, духовным) и низким (материальным).

Так, например, во время разговора с Сашей повествователь (пук ржавой колючки и мусорный бак) использует разговорные элементы, например, частицы «ну», «что ли», «же» («Не видишь, что ли?» (Шишкин 2013: 101), «Ну, и в чем проблема?» (Шишкин 2013: 101), «Ну же?» (Шишкин 2013: 103)), выражения, свойственные разговорной речи («При чем здесь это? Мало ли кто что сказал? Чего ты их слушаешь?» (Шишкин 2013: 102)), разговорные устойчивые сочетания («По кочану. Вас что, в школе ничему не учили»? (Шишкин 2013: 115), «Все дело в свете. Все из него состоит» (Шишкин 2013: 115)).

Речь повествователя во время диалога с Володей более сдержанна, возвышенна (о чем свидетельствует и статус говорящего -- поп), но и в ней есть разговорные элементы: «Кстати, ты что, не знаешь, что якорь -- единственное на корабле, что не красят? Ладно, пустяки»(Шишкин 2013: 411), «Ты забыл, что ли?» (Шишкин 2013: 411). Повествователь использует разговорную лексику (трещать), устойчивые экспрессивные сочетания (все кому не лень): «Идут и трещат все кому не лень, кто палкой, кто зонтиком» (Шишкин 2013: 411).

Речь повествователя характеризует категория императивности, при этом в его речи функцией императивной формы является не установление диалога или привлечения внимания, как, например, в речи героев (подробнее об этом в п. 2.3.2. Герои как субъекты речи), а побуждение к действию: «Скажи слова!» (Шишкин 2013: 102), «Подумай!», «Вот мир видимый. А вот -- закрой глаза -- невидимый» (Шишкин 2013: 103), «Присядь» (Шишкин 2013: 410), «Подожди, ты без меня не найдешь» (Шишкин 2013: 410), «А, вот -- не слушай Демокрита!» (Шишкин 2013: 412) и т. д. Категория императивности также подчеркивает присущую слову повествователя разговорность, поскольку для побуждения какого-либо субъекта к действию необходимо присутствие данного субъекта, что указывает на возможность диалога, разговора между тем, кто отдает указания, и тем, кто их выполняет.

Тем не менее, в речи повествователя мы встречаем элементы высокого, книжного стиля. Например, в конце романа в его речи появляется клише, которое раньше использовалось писцами: «Уставшая рука спешит и медлит, выводя напоследок: счастлив бысть корабль, переплывши пучину морскую, так и писец книгу свою» (Шишкин 2013: 413). В начале разговора с Володей речь повествователя насыщенна книжной, высокой лексикой (нетленное, благоухающее царство, господин господствующих, повелитель всех повелителей и т. д.). Надо отметить, что речь повествователя в данном фрагменте -- это аллюзия на известный памятник древнерусской литературы «Сказание об Индийском царстве, послание пресвитера Иоанна к императору Мануилу». Так, повествователь в романе М.П. Шишкина говорит: «Я -- поп Иван, а это кругом мое царство, горластое, благоухающее, нетленное. Я -- господин господствующих и повелитель всех повелителей. В царстве моем каждый знает свое будущее и все равно живет свою жизнь, любящие любят еще прежде того, как узнают друг о друге, познакомятся и разговорятся, а реки текут днем в одну сторону, а вечером в другую» (Шишкин 2013: 407). Данный фрагмент можно сравнить с началом «Сказания об Индийском царстве»: «Я -- Иоанн, царь и поп, над царями царь; под моей властью три тысячи триста царей. Я поборник православной веры Христовой. Царство же мое таково: в одну сторону нужно идти десять месяцев, а до другой дойти невозможно, потому что там небо с землею встречается. И живут у меня в одной области немые люди, а в другой -- люди рогатые <...> (Сказание об Индийском царстве 1969: 362). Данные фрагменты имеют схожую композиционную структуру: 1. представление (поп Иван, царь и поп Иоанн); 2. утверждение власти («господин господствующих и повелитель всех повелителей» и «над царями царь»); 3. описание людей, живущих в царстве. Данная аллюзия указывает на осведомленность повествователя, осознанное использование в речи книжных элементов, при этом отсутствует прямое цитирование «Сказания», что говорит о том, что задача повествователя -- написание своего текста, а не прямая отсылка к уже существующему произведению.

Древнерусские элементы используются повествователем и в разговоре с Сашей, однако в данном случае он использует их выборочно, заменяя привычное русское слово на древнерусский вариант: «Я есмь то, что я есмь» (Шишкин 2013: 101).

Объяснение такой языковой игры на стилистическом уровне мы находим в речи самого повествователя: «Просто с разными людьми я говорю по-разному» (Шишкин 2013: 101). Получается, что повествователь сам указывает на лингвистическую и содержательную разнородность своей речи: от книжной лексики до разговорной, от рассуждений о людях вообще до проникновения в сознание конкретно взятого человека. Таким образом, повествователь может быть собеседником для любого человека, независимо от времени и пространства, уровня образования, формы речи (письменной или устной). Он способен одновременно вести диалог как с героями, так и с читателем, совмещая при этом разнородные языковые элементы. В романе он является посредником в диалоге Саши и Володи, которые физически не могут вести переписку, но после смерти героев это оказывается неважным (повествователь говорит Володе: «Я знаю, я все знаю. Она ждет тебя»(Шишкин 2013: 410)). Наличие повествователя делает возможной коммуникацию между героями, в каком бы хронотопе они не находились, и выводит эту коммуникацию с уровня бытового, повседневного общения на уровень книжного, высокого осмысления. Таким образом, без фигуры повествователя письма двух героев были бы актом несостоявшегося диалога, историческим и бытовым фактом, в то время как повествователь делает эту переписку предметом собственной и читательской рефлексии.

2.3.2 Герои как субъекты речи

Герои романа М. Шишкина обмениваются письмами, что делает их, в первую очередь, субъектами речи, и определяет некоторые особенности их речевых партий. Главная характеристика, свойственная обоим героям, - установка на диалогизм.

Несмотря на то, что каждый из героев рассказывает историю своей жизни в своем временном отрезке, они вступают в диалог. Лингвистически это может быть выявлено через вводные слова и конструкции, главная цель которых - установление и поддержание контакта. В одном из первых писем Саша пишет Володе: «Понимаешь, все живое, чтобы существовать, должно пахнуть» (Шишкин 2013: 16).

Функция вводного слова понимаешь в данном случае -- привлечение внимания к своей точке зрения, что предполагает осмысление и ответную реакцию собеседника (имплицитную или эксплицитную).

Кроме того, вводное слово используется в значении «понимаешь меня», т. е. призывает собеседника к пониманию, осмыслению внутреннего состояния героя. Например, вспоминая прошлое, Володя пишет Саше: «Понимаешь, Сашенька, я уверил себя, что ее не люблю» (Шишкин 2013: 164).

Часто герои используют вводные слова для снижения пространственной дистанции с собеседником, вовлекают его в бытовую ситуацию: «Видишь, иногда мы проводим здесь время совсем недурно» (Шишкин 2013: 162).

Вводные слова со значением визуализации, приглашения увидеть что-то или посмотреть характеризуют речевую партию героя: «Смотри, ведь получалось, что это таинство становилось доступным каждому, взглянувшему на картинку» (Шишкин 2013: 163).

Функция таких слов в речи героя -- ввести умозаключение обобщённого (не личного) характера: об окружающих людях, обстановке, о счастье и т. д. «Вот видишь, как здесь меняется представление о счастье» (Шишкин 2013: 172).

В таких «визуальных» вводных словах иногда проглядывает повествователь, поскольку именно для повествователя характерно рассматривать происходящее как некую картину, делать общения. В такие моменты Володя приближается к повествователю, однако, данные элементы относятся к его речевой партии, поскольку их основная функция -- установление диалога.

Герои романа думают, что их связывает общее прошлое, и это определяет использование вводного слова помнишь как элемента, который вводит совместные воспоминания героев. Например, воспоминания Володи: «Помнишь, у вас на даче выбило пробки, ты мне светила свечкой, а я стоял на стуле и ковырялся с жучком» (Шишкин 2013: 24). Или воспоминания Саши: «Помнишь, как сидели на веранде и ели клубнику -- кислую, невкусную»(Шишкин 2013: 36).

Следует отметить, что вводное слово помнишь часто появляется в речи героев в начале романа, когда разговор о совместных воспоминаниях имеет первостепенное значение. В конце романа память о совместном прошлом становится слабее, и герои используют другие вводные элементы: «Представляешь, сейчас уже не помню, что именно, мы с тобой куда-то ехали вместе»(Шишкин 2013: 280); «Понимаешь, ужас забывается, а разве можно забыть, как держишь на руках новорожденного?» (Шишкин 2013: 297).

В конце романа вводные слова с контактоустанавливающей функцией практически не появляются в речи героев, что говорит о том, что каждый их героев начинает просто рассказывать свою историю.

Еще один элемент, обеспечивающий коммуникацию героев -- это использование обращений. Основная форма обращений в романе -- это обращение героев друг к другу по имени :«Володенька!» (Шишкин 2013: 10), «Сашенька моя хорошая!» (Шишкин 2013: 13), «Володя!», «Сашенька моя!» (Шишкин 2013: 243), «Саша! Сашенька!» (Шишкин 2013: 176). Различные модификации имени (Володя-Володенька, Саша-Сашка-Сашенька) указывают на степень близости героев, задают вектор коммуникации, подчеркивают открытость, близость, неофициальность общения, его разговорную направленность.

Кроме того, герои, обращаясь друг другу, используют вокативные предложения, цель которых -- не столько привлечение внимания, сколько выражение отношения: «Чудо мое!», «Славная моя!»(Шишкин 2013: 176), «Милый мой! Единственный» (Шишкин 2013: 124), «Чудесная моя!» (Шишкин 2013: 119) , «Мой любимый человек! Радость моя!»(Шишкин 2013: 113), «Сашка, родная!» (Шишкин 2013: 23).

Элементы текста, в которых присутствуют такие обращения, однозначно принадлежат речевым зонам героев, а не повествователя, поскольку характеризуют личное пространство героев, степень близости двух людей.

Как обращения, так и рассмотренные вводные слова определяют стиль речи героев -- разговорный. Основная функция обращений и вводных слов в данном случае -- установка коммуникации, диалога между персонажами, демонстрация степени близости героев, в чью коммуникацию не вмешивается кто-то третий -- повествователь или читатель. Данные элементы указывают на то, что коммуникация для героев важна ради коммуникации, а не как предмет оценки со стороны, не с точки зрения «извне», поэтому герои открыты и искренни друг с другом.

2.3.2.1 Володя как субъект речи

Первое (и главное) отличие речевой партии героя от партии героини -- это предметное содержание писем -- то есть то, что становится предметом описания. Несомненно, в письмах обоих героев присутствуют единые композиционно-тематические блоки: рассказ о совместном прошлом, рассказ о своем прошлом, рассказ о прошедшем дне, рассказ о семье, описание переживаний и другие. Тем не менее, одним из главных предметов речи Володи становится описание войны и связанных с ней событий, мест и людей. В связи с этим речь героя характеризует событийность, о чем писала К.А. Воротынцева в работе «Лирический дискурс в романе М.П. Шишкина ''Письмовник''» (Воротынцева 2012). Рассматривая текст романа М.П. Шишкина как органическое взаимодействие лирического и нарративного дискурсов, исследователь приходит к заключению, что и в речи героя, и в речи героини присутствует установка на событийность, однако более всего она характерна именно для речевой партии героя: «что касается событийности, организующей романное повествование, то, на первый взгляд, она носит отчетливо авантюрный характер. Особенно это касается событий, соотнесенных с военными действиями, где роль случая нередко становится определяющей» (Воротынцева 2012).

Событийность речи героя при описании военных событий создается за счёт широкого использования в качестве сказуемого форм от глаголов совершенного вида с акциональной семантикой в форме прошедшего времени и кратких страдательных причастий, образованных от них (последние - для передачи результативного состояния): «Около половины пути мы проехали. Потом остановились. То, что накануне починили, за ночь снова приведено в негодность -- рельсы разбросаны, частью унесены вовсе, шпал не было и признака. Мы высадились на какой-то станции, вернее, там, где раньше была станция. Все пристанционные постройки из кирпича не только разрушены, но даже камни из фундамента выкопаны и разбиты в крошку. Так они ненавидят все наше. Шли весь день до вечера вдоль полотна в походном порядке» (Шишкин 2013: 121) . Рассматриваемый пример -- образец переплетения повествования и описания в речи героя, повествование организуется акциональными глаголами совершенного вида в форме прошедшего времени и относится непосредственно к участникам событий, а глаголы несовершенного вида прошедшего времени и краткие страдательные причастия организуют описание окружающей героя действительности, придают ему динамику, событийность (в отличие, например, от использования прилагательных).

Речь героя характеризует быстрая смена тем, переключение с одного события или имени на другое. Например, в одном из своих писем Володя начинает рассказывать о тяжелых условиях во время военных действий: сначала описывает жару («Жара стоит по-прежнему невыносимая» (Шишкин 2013: 178)), затем переключается на происшествие с лошадью, следом рассказывает про отряд адмирала Сеймура («А вот и хорошие известия -- возвратились остатки экспедиции адмирала Сеймура» (Шишкин 2013: 178)), сразу после этого -- про «две роты русских матросов под командованием капитана Чагина» (Шишкин 2013: 179) и т.д.). Данные языковые особенности указывают на доминирование нарративного начала в письмах героя: его целью становится не просто выражение внутреннего «я», что характерно для лирики, но и документальное описание событий, описание военных действий и положения дел. В своих письмах он берет на себя функцию автора, писателя, корреспондента -- человека, который стремится не только к описанию внутреннего состояния и отношения к действительности, но и к точности, фактуальности, документальности.

Следует отметить, что перечисленные выше особенности проявляются в речи героя больше при описании военных сцен, когда герой пишет о чувствах, о своих мыслях, о жизни читатель находит черты, больше свойственные лирике. Особенно заметен переход от нарративного дискурса к лирическому в конце романа -- в последних письмах героя -- когда читатель понимает, что герой умирает. Так, приведем одно из последних писем Володи к Саше: «Сашенька! Любимая моя! Здесь же ничего нет. Где дремлик? Где кислица? Нет курослепа, нет горечавки, нет осота. Ни любистика, ни канупера. Где крушина? А ятрышник? Где короставник? Почему нет иван-чая? Где толокнянка? Дрок? А птицы? Где птицы? Где овсянка? Где желна? Где олуша? А пеночка? Пеночка где?» (Шишкин 2013: 402). Риторической фигурой, полностью организующей данное письмо, является риторический вопрос, при этом этот вопрос герой задает даже не собеседнику (поскольку Саша точно не может знать на него ответа, и сам вопрос не предполагает существование ответа), а самому себе и вселенной. Такой разговор с собой, с окружающим миром -- свойственная лирике особенность. Кроме того, обращает на себя внимание и лексическое наполнение письма: герой использует лексическую группу «название трав и растений» (дремлик, кислица, курослеп, горечавка, осота, любисток, крушина, ятрышник и т. д.), лексическую группу «название птиц» (овсянка, желна, олуша, пеночка). Обращает на себя внимание и сам выбор лексических единиц -- все они не так часто используются в бытовой, обиходной речи, что говорит об осведомленности героя, его близости с природой. Такая гармония и тесная связь с природой также может быть рассмотрена как проявление лирического начала в речи персонажа. Попав «в царство попа Ивана», герой обращает внимание не на материальные вещей вокруг (герой не спрашивает о том, где его любимый стул, книга и т. д.), не на присутствие близких людей, а на отсутствие вокруг растений, трав и птиц, что указывает на связь героя с природой, а не с материальным и социальным миром.

Еще одной фигурой, подчеркивающей наличие лирического начала в речи героя, является риторическое восклицание: «Сочиняю. Как хорошо сочинять! Ведь потом можно все написанное взять и сжечь. Как это чудесно! Только прилег с тетрадкой, задумался, погрыз карандаш, взглянул на часы, а уже без десяти два! Ты же меня ждешь!» (Шишкин 2013: 395). Риторические восклицания передают эмоциональное состояние героя, его отношения к процессу творчества. Здесь герой представлен не как корреспондент, документалист, а как фигура творческая, эмоциональная -- читатель понимает, что Володя становится истинным писателем через свои письма. Таким образом, речевая партия героя в романе многогранна, и ее лингвистические особенности показывают становление героя как личности и как писателя-творца: в письмах героя в начале романа преобладает разговорное начало, обилие грубой лексики, затем герой раскрывается перед читателем как корреспондент, делающий заметки о происходящем вокруг, и в конце романа читатель понимает становление героя как писателя, его близость с природой. Диалог с Сашей в романе и диалог с самим собой меняют героя, что указывает на то, что коммуникация состоялась.

2.3.2.2 Саша как субъект речи

Речевая партия Саши в романе схожа с партией Володи, герои сами говорят, что повторяют манеру письма друг друга. Например, Саша пишет Володе: «А еще стала замечать, что повторяю твои жесты. Говорю твоими словами. Смотрю твоими глазами. Думаю, как ты. Пишу, как ты» (Шишкин 2013: 12)). Тем не менее, есть ряд особенностей, отличающих речевые партии героев. Если для Володи определяющей является событийность, стремление почти документально описать военные события, то в речевой партии Саши ключевой является установка на внутреннюю событийность, описание мыслей и чувств, что определяет и выбор языковых средств для передачи внутреннего состояния героини.

Итак, Сашу как субъекта речи в начале романа характеризует активная метафоризация и олицетворение: «Сейчас сгрызла горбушку в постели, теперь крошки не дают заснуть, разбежались по простыне и кусаются» (Шишкин 2013: 15). В данном предложении героиня проявляет себя и как субъект восприятия -- она передает свои тактильные ощущения, свои ощущения от соприкосновения с «крошками».

Неживые объекты окружающей действительности героиня наполняет жизнью, в ее речевой партии природа выступает как субъект действия: «Волны бьют по лодыжкам и тянут за собой в глубину, хватают за ноги, хотят повалить, утащить» (Шишкин 2013: 47). Для самой героини характерна наблюдательная позиция, она -- субъект восприятия, в то время как окружающие ее предметы «совершают» активные, иногда даже агрессивные действия («крошки кусаются», «волны хватают за ноги», «я сразу получила от моря пощечину»(Шишкин 2013: 46), «корень крепкий, лезет, хватается, жрет землю, цепкий, сосущий, неудержимый, жадный, живой» (Шишкин 2013: 15)).

Речь Саши эмоциональна, насыщена восклицательными предложениями, эмотивными усилительными элементами: междометиями, определительными и указательными местоимениями, глаголами в форме императива: «Такая тишина кругом. А небо какое!» (Шишкин 2013: 11). Или: «Да! Да! Да! Именно так! Все рифмуется! Посмотри кругом!» (Шишкин 2013: 11). Следует отметить, что на протяжении романа речевая партия героини меняется, и подобные эмотивные элементы все реже встречаются в текстах ее писем.

Перечисленные языковые элементы указывают на определенную лиризацию и «книжность» речи героини в начале романа. В ее речевой партии отсутствует внешняя событийная динамика, акцент смещен на динамику внутренней, эмоциональной жизни героини и олицетворение окружающей природы.

На проникновение лирического дискурса в повествовательную ткань романа «Письмовник» обратила внимание К.А. Воротынцева, рассматривая систему лирических мотивов, присутствующих в тексте. Очевидно, что и на лингвистическом уровне подтверждается «лиризация» повествовательного текста, только в письмах Саши лиризация проявляется в начале романа, постепенно сменяясь установкой на описание событий жизни (но не военной, как у Володи, а частной жизни), а в письмах Володи лирическое начало раскрывается постепенно. По мнению К.А. Воротынцевой, преобладание лирического дискурса в письмах героев приводит к нарушению коммуникативного строя романа, поскольку диалог героев становится монологом, и каждый из монологов имеет «медитативный характер», и таким образом, «письма оказываются способом разъединения, а не объединения героев» (Воротынцева 2012). Тем не менее, нам трудно согласиться с тем, что нарратив в романе вытесняется лирическим дискурсом, скорее два типа дискурса искусно переплетены в письмах героев, что говорит о возможности коммуникации, диалога, необходимости объединения двух начал (высокого и низкого стилей в речи повествователя, нарративного и лирического дискурсов в речи героев), поскольку именно такое переплетение делает возможным наличие коммуникации разных субъектов.

Речевые особенности героини меняются на протяжении романа. Так, в начале романа речи героини свойственна лиризация, которая вплетается в нарративный дискурс. Яркой отличительной особенностью партии Саши является драматизация ее речи в романе -- т. е. появление внешних диалогов, описание коммуникации других персонажей, при этом героиня постепенно отходит от использования описанных нами контактоустанавливающих элементов, что объясняется смертью Володи. Данная особенность порождает еще одну черту речи героини -- подмену повествующих субъектов, о чем хорошо написала К.А. Воротынцева, рассматривая рассказ героини о встрече с женой Чарткова, когда читатель понимает, что речь героини постепенно оказывается речью жены Чарткова: «героиня, изначально выступающая повествующим субъектом, переходит на точку зрения персонажа в идеологическом, пространственно-временном, психологическом и фразеологическом планах» (Воротынцева 2012), что приводит к тому, что жена Чарткова занимает место повествующего субъекта. Таким образом, героиня в романе часто передает свою точку зрения через других субъектов, что не свойственно герою романа как субъекту речи.

2.4 Субъекты дейксиса в романе М.П. Шишкина «Письмовник»

2.4.1 Повествователь как субъект дейксиса

Слово повествователя в тексте переплетено со словом Володи, в связи с чем одна из проблем, стоящих перед нами, -- разграничение речевых зон субъектов. Повествователь, в отличие от героев, не может находиться в пространстве мира, физически ощущать и описывать мир, в связи с чем в его слове исключено тактильное восприятие окружающего. Кроме того, поскольку повествователь не присутствует в мире героев, в его речи отсутствуют дейктические элементы «здесь», «тут» и т. д. Тем не менее, и речевой партии повествователя присуще использование дейктических элементов, однако, эти элементы имеют визуализирующую роль, создают панораму, превращая повествователя в наблюдателя, цель которого -- описать картину.

Рассмотрим пример присутствия повествователя как субъекта дейксиса в письме Володи: «С южной стороны виднеются развалины китайских деревень <...>. На переднем плане -- несколько рощиц. На фоне зелени белеют палатки, поставленные правильными рядами» (Шишкин 2013: 152). Дейктические элементы в данном предложении создают ощущение «взгляда извне», словно человек не является участником событий, а смотрит на происходящее как на картину, то есть ему доступна цельная картинка: передний план, задний план, фон и т. д.

В приведенном выше фрагменте мы не понимаем локализацию субъекта, его взгляд тяготеет к всеохватности, однако сразу же появляются дейктические элементы, которые принадлежат герою (Володе): «А прямо передо мной лазарет. <...> Слева между палатками вижу, как дальномерщики возятся около своей треноги с призматической трубой. Справа от меня чуть наискосок солдаты чистят винтовки <...> Еще дальше кухня» (Шишкин 2013: 152). Очевидно, что в данном фрагменте появляется реальный, физический субъект -- герой Володя. Он описывает окружающие его предметы, выбирая совершенно четкую точку отсчета - самого себя (прямо передо мной, справа от меня). В то же время дейктические элементы повествователя лишены конкретной точки отсчета и описания окружающего.

В некоторых фрагментах текста провести грань между позицией повествователя и героя практически невозможно. Например, в следующем фрагменте картинка дана нам глазами героя: «Посреди первого двора выстроена деревянная наблюдательная вышка. Я сегодня взобрался на самый верхний ярус <...>. Прямо на север от арсенала виден Лутайский канал, по обоим берегам которого китайцы выстроили батареи. На западе -- китайский Тяньцзинь и чуть дальше европейские концессии. На юго-запад от арсенала лежит наш лагерь. На юго-восток уходит в Тонгку железная дорога. На восток тянется необозримая равнина <...>» (Шишкин 2013: 264). Данный фрагмент является чужеродным в речевой партии Володи, поскольку в нем отсутствуют дейктические элементы, указывающие на физическое присутствие героя в физическом мире (тут, здесь), а само описание тяготеет к всеохватности, масштабности, что характерно для слова повествователя. Действительно, если мы внимательно посмотрим на данный отрывок, то обнаружим в нем аллюзию к книге Д. Янчевецкого «У стен недвижного Китая». Такая аллюзия может принадлежать только сознанию повествователя.

Таким образом, повествователь как субъект дейксиса появляется в речевой партии героя и отличается от последнего широтой и панорамностью взгляда, а также отсутствием включенности в систему реальных координат. Такие особенности речевой партии повествователя объясняются спецификой его пространственной позиции -- он не является участником описываемых Володей событий, смотрит на них извне.

2.4.2 Володя как субъект дейксиса

Речевая партия Володи и Саши как субъектов дейксиса значительно отличаются. Например, Володю характеризует частое использование дейктического элемента «здесь»: «Нужно было здесь оказаться, чтобы научиться понимать простые вещи» (Шишкин 2013: 15). Или (особенно в начале романа) его разговорного, стилистически сниженного варианта «здешний»: «А сортир здешний, далекая моя Саша, это нужно еще объяснить» (Шишкин 2013: 14). Если наречие «здесь» используется для номинации, обозначения пространства, в котором находится герой, то вариант «здешний» является прилагательным и определяет свойства окружающих Володю предметов -- сортир (в предыдущем примере), отдаленность: «В здешней отдаленности почему-то всегда болит живот» (Шишкин 2013: 14). Или плоды: «А здешние плоды не такие, как у нас» (Шишкин 2013: 98).

Слово «здешний» выступает своеобразным эпитетом к окружающим предметам, четко определяя координаты и отношения героя: здесь, здешний -- значит, `чужой, не свой'. Если дейктические элементы, используемые Сашей (вон, там, этот и т. д.) предполагают пространственную дифференциацию предметов вокруг, внимательность к окружающему миру, то наречие «здесь» указывает на место субъекта в пространстве и служит для номинации самого пространства, соответственно, для Володи детали не являются важными, важно -- это формальное определение местонахождения.

В речевой партии Володи постепенно начинает появляться и другой, синонимичный дейктический элемент -- тут. Герой использует «здесь», когда ему важно подчеркнуть соотнесенность с собой, своим местонахождением и состоянием («нужно было здесь оказаться», «здесь очень жарко» и т. д.), или же когда герой делает сопоставление / противопоставление: «Еще водятся здесь павлины, они и больше и красивее наших, и на вид совсем другие» (Шишкин 2013: 98).

Дейктический элемент «тут» используется героем для номинации пространства, «тут» выполняет указательную функцию и не соотносится непосредственно с субъектом речи: «Сколько тут дичи, так просто удивительно. За один венецианский грош можно купить трех фазанов. Народ тут злой; воровать и разбойничать за грех не почитается, таких насмешников и разбойников в свете нет. Живут тут идолопоклонники <...>» (Шишкин 2013: 98-99).

Таким образом, в речи Володи есть противопоставление дейктических элементов здесь / тут: тут используется для номинации «широкого» пространства, пространства вообще, здесь -- для номинации своего, «узкого» пространства, пространства героя («Вышел на палубу, на носу никого, укрылся от ветра за лебедкой. Здесь хорошо за брезентовым чехлом, можно в рукав покурить» (Шишкин 2013:99)).

Кроме того, герой использует дейктический элемент здесь для косвенной передачи своего состояния: «Здесь все находятся в ожидании, и никто ничего толком не знает» (Шишкин 2013: 280). Герой не говорит прямо, что он находится в ожидании, не использует личного местоимения, однако очевидно, что упоминая про всех, он имеет в виду себя: «Слухи, слухи, и слухи. Здесь все ими только и живут» (280).

Володя как субъект дейксиса использует указательные местоименные слова, но, в отличие от Саши, их использование подчеркивает динамизм его восприятия: «Запахи из раскрытых окон -- свежемолотого кофе. А тут жарят рыбу. А там убежало молоко. Кто-то присел на подоконнике и чистит апельсины. А вот варят клубничное варенье» (Шишкин 2013: 256). Герой переходит от одного элемента действительности к другому, словно пытаясь объединить их в единое целое, описать все, что он видит -- т. е. его взгляд приближается к взгляду повествователя в стремлении создать цельный образ окружающей действительности, не упустить ни одну мелочь, ни одно движение: «А это кто-то вышел из котельной, и от него разит потом, мешковиной, углем. <...> А это аптека!» (Шишкин 2013: 257).

2.4.3 Саша как субъект дейксиса

Речевая партия Саши как субъекта дейксиса значительно отличается от речевой партии Володи. Так, если в речи героя на протяжении всего романа можно найти маркеры пространственного дейксиса, то в речи героини это сделать значительно труднее. Так, в начале романа речевая партия героини (Саши) насыщена описаниями состояния внешнего мира. В речи Саши присутствуют дейктические элементы (вот, вон, это, этот): «Вон бузина -- и та мироощущает» (Шишкин 2013: 11). Или: «Вот сосна штопает небо -- а вот на полке аптечная травка, полезная тем, что гонит ветры» (Шишкин 2013: 11). Наличие дейктических элементов в речи говорящего позволяет определить его пространственные координаты, физическое существование субъекта в мире. Наличие пространственных дейктических элементов вот, вон, это, этот и т. д. характеризуют героиню как субъекта статичного, описывающего окружающую действительность с одной точки, одной позиции. В использовании других пространственных дейктических элементов в речи героини трудно проследить закономерность, ввиду их малого количества. Так, например, героиня использует такие элементы, как «сюда», «там»: «Как я сюда попала?» (Шишкин 2013: 291); «Потом пристроилась к школьникам, и нас повели куда-то на другой конец зоопарка, а там всего-навсего куры» (Шишкин 2013: 290).

Таким образом, героиня как субъект пространственного дейксиса слабо описана в романе, в ее речи основными оказываются элементы временного дейксиса. Героиня часто использует в своих письмах наречия-синонимы сейчас и теперь, однако в ее речи они выполняют разные функции. Так, наречие сейчас используется героиней для указания на время, соотносимое с ней самой, с настоящим моментом: «Знаешь, чего я хочу сейчас больше всего на свете?» (Шишкин 2013: 84); «Сейчас прочитала это и подумала -- папа умер в начале июля, пятого, теперь это день его смерти» (Шишкин 2013: 392). Наречие теперь описывает других персонажей в речи героини: «А теперь у них родился Игорек» (Шишкин 2013: 295); «Она теперь часто вспоминала что-нибудь из самого детства и из молодости, чего раньше мне никогда не рассказывала» (329). Наречие теперь в письмах героини указывает и на дихотомию тогда-сейчас при описании событий ее собственной жизни, то есть используется при сравнении времени прошлого и настоящего: Все равно теперь напротив зоопарка живу, будет что-то вроде филиала» (Шишкин 2013: 291). Еще одним синонимичным маркером к наречиям сейчас и теперь является наречие тут, при этом если в речи героя тут выступает синонимом к здесь, т. е. является пространственным указателем, то в речи героини тут значит «в этот момент», «теперь»: «Она каждый раз уговаривала взять одного, а я все отказывалась. А тут, после слонихи, согласилась (Шишкин 2013: 291); «Тут все стали собираться, она накинула халатик и шмыгнула за ширму» (Шишкин 2013: 96).

Наречие тогда указывает на момент в прошлом в речи героини и может быть соотнесено как с героиней, так и с другими персонажами: «Янка тогда снова забеременела, хотя до этого рожать больше не хотела» (Шишкин 2013: 326); «Я ушла тогда из дома» (Шишкин 2013: 83).

Наречие давно указывает в речи на длительный промежуток времени с давних пор вплоть до настоящего момента и заменяет временной маркер с семантикой конкретного времени: «Волосы она давно не красила» (Шишкин 2013: 329); «Я давно его уже не видела и поразилась, как он постарел и опустился» (Шишкин 2013: 344). Схожей семантикой наделен дейктический элемент в следующем примере: «Все эти месяцы я испытывала чувство вины перед ней» (Шишкин 2013: 345). У наречия уже тоже отсутствует конкретная семантика, оно используется героиней при указании отношения к другому моменту времени (например, к настоящему моменту или к какому-либо моменту в прошлом): «Они давно уже начали ругаться» (Шишкин 2013: 327) (нам неизвестно, сколько времени они ругаются); «Она уже потеряла голос и шептала» (Шишкин 2013: 343) (к настоящему моменту, сейчас).

Дейктическим элементом с семантикой временной неопределенности в речи героини противопоставлены элементы с семантикой определенности: «Этой ночью у меня никак не получалось заснуть, и по его дыханию поняла, что он тоже не спит» (Шишкин 2013: 261); «В тот день, когда он со мной в первый раз вышел на улицу <...>» (Шишкин 2013: 387). Данные маркеры представляют собой сочетание указательного местоимения и существительного с семантикой времени (час, день, утро, ночь и т. д.).

Таким образом, категория времени оказывается принципиально важной в речевой партии героини, на что указывает вариативность лингвистических элементов временного дейксиса в ее письмах.

2.4 Субъекты восприятия в романе М.П. Шишкина «Письмовник»

2.4.1 Повествователь как субъект восприятия

Описание повествователя как субъекта восприятия является задачей особенно трудной, поскольку фигура повествователя отсутствует (за исключением двух встреч с героиней и одной -- с героем) в изображенном мире, в связи с чем повествователь не является субъектом, способным воспринимать запах, цвет, звук физического мира. Тем не менее, можно говорить о присутствии фигуры повествователя как субъекта восприятия в тексте -- он предстает как фигура, воспринимающая написанный (вернее, напечатанный) газетный текст, чаще всего в речевой партии Саши, и разведение субъектов восприятия в тексте является проблематичным: читатель не всегда понимает, кто воспринимает текст -- Саша или повествователь. Саша встречается с повествователем дважды и оба раза называет его «весть и вестник», что отсылает нас к неоднократно упоминаемой газете «Вечерка» и газете, которая не названа (героиня дважды видит ее в трамвае -- и также говорит «весть и вестник» (Шишкин 2013: 289)). Таким образом, формальным показателем присутствия повествователя как субъекта восприятия в тексте являются слова весть, вестник, газета, Вечерка. Когда героиня видит людей с газетами в трамвае, она воспринимает только первую и последнюю страницу: «На первой странице война, на последней кроссворд» (Шишкин 2013: 288). Однако затем читатель узнает о содержании газеты, которую героиня не читает, что указывает на присутствие другого читающего субъекта -- повествователя.

Следует отметить, что речь повествователя в данных фрагментах текста маркирована и наполнена элементами научного стиля речи. Так, отсутствует действующее лицо (что является странным для такого жанра, как письмо), субъект мыслится абстрактно, обобщенно, что находит свое отражение и в выборе синтаксических средств: использование неопределенно-личных предложений («Пишут, что в начале снова будет слово» (Шишкин 2013: 7); «Из столиц сообщают» (Шишкин 2013: 288); «Из Иерусалима пишут» (Шишкин 2013: 288); «Еще опытным путем выяснили, что со временем какая-то петрушка» (Шишкин 2013: 288)), использование безличных предложений («Можно одновременно на кухне зудеть <...> и в тоже время на совсем другой кухне читать письмо <...>» (Шишкин 2013: 288)), обобщенно-личных предложений («И когда строишь дом, строишь его не для себя -- а для всех»(Шишкин 2013: 106)), пассивных конструкций («И вообще, уже древними подмечено, что с годами прошлое не удаляется, а приближается» (Шишкин 2013: 288)). Несмотря на синтаксическую соотнесённость с научным стилем речи, в приведенных фрагментах присутствует разговорная лексика (зудеть, какая-то петрушка (Шишкин 2013: 288), напыжившись (Шишкин 2013: 7)), что, как нами было отмечено в параграфе 2.3.1. о повествователе как субъекте речи, является отличительной чертой его речи. Однако, помимо разговорной лексики, в описываемых отрывках есть и абстрактная лексика («видимые и невидимые галактики» (Шишкин 2013: 7), «большой взрыв» (Шишкин 2013: 7), «совершенное мироздание» (Шишкин 2013: 105), «всеобщая гармония» (Шишкин 2013: 106)). Кроме того, обращает внимание отсылка к прецедентным феноменам -- таким, например, как Библия («Пишут, что в начале снова будет слово»(Шишкин 2013: 7)), теория большого взрыва («А пока в школах еще по старинке талдычат, что сперва был большой взрыв и все сущее разлетелось» (Шишкин 2013: 7)), упоминание Галлии (Шишкин 2013: 288).

Таким образом, повествователь как субъект восприятия явлен во фрагментах текста, отсылающих к новостям, известиям и осмыслению научных фактов. Повествователь не воспринимает мир физический, но выступает как субъект восприятия и оценки абстрактных, глобальных событий, его взгляд тяготеет к всеохватности.

2.5.2 Володя как субъект восприятия

Речь героя в начале романа насыщена сниженной, грубой, разговорной лексикой («сортир здешний», «падла», «наделать кучу», «говно», «переть пилотку»); активное использование глаголов прошедшего времени совершенного вида с акциональной семантикой делает акцент на динамике внешней жизни, показывает событийность жизни героя («ходил», «подумал», «пошел мыть»). Герой описывает окружающую среду максимально динамично, используя, в частности, односоставные номинативные предложения с семантикой бытийности, объединяя их в цепочки, что, с одной стороны, позволяет создать из фрагментов действительности, названных каждым из номинативных предложений, единую картину, с другой стороны, порождает эффект «смены кадров», внося динамизм в описание: «Телеграфные столбы, мосты, деревянные бараки, кирпичные фабрики, свалки, запасные пути, склады, элеваторы, поля, леса, снова запасные пути, пакгаузы, водокачки» (Шишкин 2013: 86) Динамика создается также за счет перечисления объектов окружающего мира и наречия «снова» (т. е. взгляд героя здесь не панорамен, он упоминает объекты, которые попадают в поле его зрения и сменяют друг друга). Соответственно, восприятие героя в начале романа максимально динамично, событийно, акцентировано на предметах окружающей действительности, а не на их качестве, состоянии, отношении человека к ним. Динамика обеспечивается использованием глаголов, цепочек номинативных нераспространённых предложений, которые не содержат качественных признаков, описывающих объекты действительности.

При описании состояния окружающей среды герой часто использует безличные предложения: «Здесь очень жарко» (Шишкин 2013: 98); «Стемнело, а мы все ни с места» (Шишкин 2013: 93); «Все пусто, мертво» (Шишкин 2013: 112).

Восприятие героя меняется на протяжении романа: он начинает использовать безличные предложения не только для описания окружающей среды, но и для описания своего состояния: «Было и радостно отчего-то, и страшновато» (Шишкин 2013: 112).

Восприятие героя становится более насыщенным, углубленным, он начинает дифференцировать не только объекты окружающей действительности, но и их качественные признаки. В рецептивном диапазоне появляются тактильные ощущения и запахи: «С берега шел теплый ветерок и приносил какие-то новые неузнаваемые запахи» (Шишкин 2013: 112). Кроме запахов, герой описывает вкусовые ощущения: «И сейчас в воздухе носится отвратительный запах горелого камыша и еще какой-то непривычный привкус ветра, от которого подташнивает» (Шишкин 2013: 113). Интересен тот факт, что герой через выбор эпитетов конкретизирует свои впечатления от восприятия внешней действительности через соотношение их со своим предыдущим жизненным опытом: запах неузнаваемый -- значит, герой раньше не чувствовал такого запаха, эта информация отсутствует в его рецептивной базе; непривычный вкус ветра -- такое определение позволяет читателю понять, что в сознании героя уже есть определенный стереотип, информация о том, каким должен быть запах ветра. Такая отсылка к собственному рецептивному опыту однозначно указывает на речевую зону героя, а не повествователя в тексте. Восприятие героя в данном фрагменте текста четкое, насыщенное, наполненное запахами, тактильными ощущениями и цветом: «Над городом всю ночь стоит зарево. В воздухе запах гари» (Шишкин 2013: 113). Такая полнота восприятия однозначно указывает на присутствие субъекта восприятия в физическом мире.

2.5.3 Саша как субъект восприятия

Героиня в начале романа представлена как активный субъект восприятия, можно утверждать, что эта ипостась является для нее основной: Саша описывает мир, наполняя его цветом, звуком, тактильным ощущением и геометрической формой. В ее речевой партии мир наполнен цветом и тактильным ощущением: «Помнишь наш стол под сиренью покрытый клеенкой с бурым треугольником -- следом горячего утюга?» (Шишкин 2013: 12). Как и для Володи, для героини доступен мир запахов (в отличие от повествователя, который никогда не будет являться субъектом восприятия запахов): «И запахи из сада! Такие густые, плотные, прямо взвесью стоят в воздухе» (Шишкин 2013: 12).

Важно отметить, что героиня не использует номинативный ряд для перечисления запахов, она их классифицирует, оценивает, используя качественные прилагательные: «Чувствую -- знакомый запах в прихожей» (Шишкин 2013: 74). Следует отметить, что и Володя в своих письмах исползует данный прием, классифицируя и оценивая воспринимаемые запахи.

Саша неоднократно говорит о себе, как о человеке «всего, что можно потрогать» (Шишкин 2013: 15) и «понюхать», поскольку все «живое, чтобы существовать, должно пахнуть» (Шишкин 2013: 16). Тем не менее, описание запахов в Сашиной речи не вписано в пространство реальных координат (нет указания на конкретные запахи, которые воспроизводили бы состояние окружающей среды, погружая адресата письма в «физическое пространство» героини), упоминание о них носит скорее умозрительный характер и относится к сфере сознания героини -- она думает, что воспринимает мир через данное ощущение.