Стратегия и тактика демагогического речевого воздействия в художественной прозе Ф.М. Достоевского: "Село Степанчиково и его обитатели", "Преступление и наказание", "Братья Карамазовы", "Бесы"

Признавая важность вышеупомянутых концепций для анализа различных семиотических аспектов текста, заметим, что собственно речевоздейственный потенциал тех или иных характеристик текста в них не ставится в центр внимания. Для изучения этого потенциала анализ текста следует организовывать по иному принципу - текстовые характеристики и компоненты надо группировать на основе их речевоздейственных свойств.

Выводы по 2 главе

Анализ теоретических источников показал многоаспектность речевого воздействия - в этом явлении присутствуют и коммуникативно-прагматическая, и риторико-лингвистическая, и психолингвистическая составляющие. Отсюда сложность его определения и анализа. Таким образом, речевое воздействие - это произвольное и непроизвольное влияние субъекта на реципиента (либо группу реципиентов) в процессе речевого общения в устной и письменной формах, которое осуществляется с помощью лингвистических, паралингвистических и нелингвистических символических средств и определяется предметными целями коммуникации, включающими изменение личностного смысла того или иного объекта для реципиента, перестройку его категориальных конструктов, влияние на поведение, изменение эмоционального настроя и, физиологических процессов.

Во второй главе мы большое внимание уделяли толкованию таких понятий как: речевое воздействие, речевая стратегия, речевая тактика, демагогия.

Определение понятий позволило глубже изучить все составляющие речи, в частности диалогической речи. Речевое воздействие и демагогия проявляются в структуре спора, причем он может быть открытым и закрытым. Демагогия охватывает всю нашу жизнь и главными ее атрибутами считаются убеждение, запугивание, внушение.

Глава 3. Изображение стратегий и тактик демагогического речевого воздействия в художественной прозе Ф.М. Достоевского («Село Степанчиково и его обитатели», «Преступление и наказание», «Братья Карамазовы», «Бесы»)

3.1 Стратегия дискредитации оппонента. Тактика «Спор-диалог»

Ф.М. Достоевский вошел в мировую культуру не просто как писатель, философ, психолог, но и как ярый противник демагогии. Анализ художественной прозы писателя помог нам выявить целый комплекс различных стратегий и тактик демагогического речевого воздействия.

Практически все произведения Ф.М.Достоевского представляют собой некую борьбу человека с демагогией. Сам писатель говорил, что демагогия - это осознанная ложь не только окружающим, но и самому себе.

В прозе Ф.М.Достоевского демагогия имеет несколько видов, это и семейно-бытовая демагогия, судебная, политическая.

Используя данные научных исследований типов речевого воздействия, нами были проанализированы произведения, которые на наш взгляд глубоко впитали в себя проблему демагогии и по этой причине представляются нам более интересными. Анализ проблемы демагогии в художественном тексте на примере произведений Ф.М.Достоевского позволил не только раскрыть «технологию» использования демагогических приемов в диалогической речи, но и подчеркнул неповторимость прозы писателя.

Изучение использования писателем демагогического речевого воздействия в избранных нами произведениях: «Село Степанчиково и его обитатели», «Братья Карамазовы», «Преступление и наказание», «Бесы» привело к выделению речевых стратегий и их тактик. Итак, наиболее часто применяемой стратегией стала стратегия дискредитации оппонента. Она включает в себя несколько различных тактик, одной из которых является тактика «Спор-диалог». Использование этой тактики можно рассмотреть на примере анализа диалога между Алешей и Ракитиным главы «Семинарист-карьерист» романа «Братья Карамазовы»:

- Не меня ли ждешь? - спросил поравнявшись с ним Алеша.

- Именно тебя, - усмехнулся Ракитин. - Поспешаешь к отцу игумену. Знаю; у того стол. С самого того времени, как архиерея с генералом Пахатовым принимал, помнишь, такого стола еще не было. Я там не буду, а ты ступай, соусы подавай. Скажи ты мне, Алексей, одно: что сей сон значит? я вот что хотел спросить.

- Какой сон?

- А вот земной_то поклон твоему братцу Дмитрию Федоровичу. Да еще как лбом_то стукнулся!

- Это ты про отца Зосиму?

- Да, про отца Зосиму.

- Лбом?

- А, непочтительно выразился! Ну, пусть непочтительно. Итак, что же сей сон означает?

- Не знаю, Миша, что значит.

- Так я и знал, что он тебе это не объяснит. Мудреного тут конечно нет ничего, одни бы кажись всегдашние благоглупости. Но фокус был проделан нарочно. Вот теперь и заговорят все святоши в городе и по губернии разнесут: «Что дескать сей сон означает?» По моему, старик действительно прозорлив: уголовщину пронюхал. Смердит у вас.

- Какую уголовщину?

Ракитину видимо хотелось что_то высказать.

- В вашей семейке она будет, эта уголовщина. Случится она между твоими братцами и твоим богатеньким батюшкой. Вот отец Зосима и стукнулся лбом на всякий будущий случай. Потом, что случится: «ах, ведь это старец святой предрек, напророчествовал», - хотя какое бы в том пророчество, что он лбом стукнулся? Нет, это, дескать, эмблема была, аллегория, и чорт знает что! Расславят, запомнят: преступление, дескать, предугадал, преступника отметил. У юродивых и все так: на кабак крестится, а в храм камнями мечет. Так и твой старец: праведника палкой вон, а убийце в ноги поклон.

- Какое преступление? Какому убийце! Что ты? - Алеша стал как вкопаный, остановился и Ракитин.

- Какому? Быдто не знаешь? Бьюсь об заклад, что ты сам уж об этом думал. Кстати, это любопытно: слушай, Алеша, ты всегда правду говоришь, хотя всегда между двух стульев садишься: думал ты об этом или не думал, отвечай?

- Думал, - тихо ответил Алеша. Даже Ракитин смутился.

- Что ты? Да неужто и ты уж думал? - вскричал он.

- Я… я не то чтобы думал, - пробормотал Алеша, - а вот как ты сейчас стал про это так странно говорить, то мне и показалось, что я про это сам думал.

- Видишь (и как ты это ясно выразил), видишь? Сегодня, глядя на папашу и на братца Митеньку, о преступлении подумал? Стало быть, не ошибаюсь же я?

- Да подожди, подожди, - тревожно прервал Алеша, - из чего ты_то все это видишь?.. Почему это тебя так занимает, вот первое дело.

- Два вопроса раздельные, но естественные. Отвечу на каждый порознь. Почему вижу? Ничего я бы тут не видел, если бы Дмитрия Федоровича, брата твоего, вдруг сегодня не понял всего, как есть, разом и вдруг, всего как он есть. По какой_то одной черте так и захватил его разом всего. У этих честнейших, но любострастных людей есть черта, которую не переходи. Не то - не то он и папеньку ножем пырнет. А папенька пьяный и невоздержный беспутник, никогда и ни в чем меры не понимал - не удержатся оба и бух оба в канаву…

- Нет, Миша, нет, если только это, так ты меня ободрил. До того не дойдет.

- А ты чего весь трясешься? Знаешь ты штуку? Пусть он и честный человек, Митенька_то (он глуп, но честен); но он - сладострастник. Вот его определение и вся внутренняя суть. Это отец ему передал свое подлое сладострастие. Ведь я только на тебя, Алеша, дивлюсь: как это ты девственник? Ведь и ты Карамазов! Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено. Ну вот эти три сладострастника друг за другом теперь и следят… с ножами за сапогом. Состукнулись трое лбами, а ты пожалуй четвертый.

- Ты про эту женщину ошибаешься. Дмитрий ее… презирает, - как_то вздрагивая проговорил Алеша.

- Грушеньку_то? Нет, брат, не презирает. Уж когда невесту свою в явь на нее променял, то не презирает. Тут… тут, брат, нечто, чего ты теперь не поймешь. Тут влюбится человек в какую_нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского (это сладострастник может понять), то и отдаст за нее собственных детей, продаст отца и мать, Россию и отечество; будучи честен, пойдет и украдет; будучи кроток - зарежет, будучи верен - изменит. Певец женских ножек, Пушкин, ножки в стихах воспевал; другие не воспевают, а смотреть на ножки не могут без судорог. Но ведь не одни ножки… Тут, брат, презрение не помогает, хотя бы он и презирал Грушеньку. И презирает, да оторваться не может.

- Я это понимаю, - вдруг брякнул Алеша.

- Быдто? И впрямь, стало быть ты это понимаешь, коли так с первого слова брякнул, что понимаешь, - с злодорадством проговорил Ракитин. - Ты это нечаянно брякнул, это вырвалось. Тем драгоценнее признание: стало быть, тебе уж знакомая тема, об этом уж думал, о сладострастьи_то! Ax ты, девственник! Ты, Алешка, тихоня, ты святой, я согласен, но ты тихоня и чорт знает о чем ты уж не думал, чорт знает, что тебе уж известно! Девственник, а уж такую глубину прошел, - я тебя давно наблюдаю. Ты сам Карамазов, ты Карамазов вполне - стало быть, значит же что_нибудь порода и подбор. По отцу сладострастник, по матери юродивый. Чего дрожишь? Аль правду говорю? Знаешь что: Грушенька просила меня «приведи ты его (тебя, то_есть), я с него ряску стащу». Да ведь как просила_то: приведи да приведи! Подумал только: чем ты это ей так любопытен? Знаешь, необычайная и она женщина тоже!

- Кланяйся, скажи, что не приду, - криво усмехнулся Алеша.Договаривай, Михаил, о чем зачал, я тебе потом мою мысль скажу.

- Чего тут договаривать, все ясно. Все это, брат, старая музыка. Если уж и ты сладострастника в себе заключаешь, то что же брат твой Иван, единоутробный? Ведь и он Карамазов. В этом весь ваш Карамазовский вопрос заключается: сладострастники, стяжатели и юродивые! Брат твой Иван теперь богословские статейки пока в шутку по какому_то глупейшему неизвестному расчету печатает, будучи сам атеистом, и в подлости этой сам сознается - брат твой этот, Иван. Кроме того, от братца Мити невесту себе отбивает, ну и этой цели, кажется, что достигнет. Да еще как: с согласия самого Митеньки, потому что Митенька сам ему невесту свою уступает, чтобы только отвязаться от нее, да уйти поскорей к Грушеньке. И все это при всем своем благородстве и бескорыстии, заметь себе это. Вот эти_то люди самые роковые и есть! Чорт вас разберет после этого: сам подлость свою сознает и сам в подлость лезет! Слушай дальше: Митеньке теперь пересекает дорогу старикашка_отец. Ведь тот по Грушеньке с ума вдруг сошел, ведь у него слюна бежит, когда на нее глядит только. Ведь это он только из_за нее одной в келье сейчас скандал такой сделал, за то только, что Миусов ее беспутною тварью назвать осмелился. Влюбился хуже кошки. Прежде она ему тут только по делишкам каким_то темным да кабачным на жалованьи прислуживала, а теперь вдруг догадался и разглядел, остервенился, с предложениями лезет, не с честными конечно. Ну и столкнутся же они, папенька с сыночком на этой дорожке. А Грушенька ни тому ни другому, пока еще виляет, да обоих дразнит, высматривает, который выгоднее, потому хоть у папаши можно много денег тяпнуть, да ведь зато он не женится, а пожалуй так под конец ожидовеет и запрет кошель. В таком случае и Митенька свою цену имеет; денег у него нет, но зато способен жениться. Да_с, способен жениться! Бросить невесту, несравненную красоту, Катерину Ивановну, богатую, дворянку и полковничью дочь, и жениться на Грушеньке, бывшей содержанке старого купчишки, развратного мужика и городского головы Самсонова. Из всего сего действительно может столкновение произойти уголовное. А этого брат твой Иван и ждет, тут он и в малине: и Катерину Ивановну приобретет, по которой сохнет, да и шестьдесят ее тысяч приданого тяпнет. Маленькому_то человечку и голышу как он это и весьма прельстительно для начала. И ведь заметь себе: не только Митю не обидит, но даже по гроб одолжит. Ведь я наверно знаю, что Митенька сам и вслух, на прошлой неделе еще, кричал в трактире пьяный, с цыганками, что недостоин невесты своей Катеньки, а брат Иван так вот тот достоин. А сама Катерина Ивановна уж конечно такого обворожителя, как Иван Федорович под конец не отвергнет; ведь она уж и теперь между двумя ими колеблется. И чем только этот Иван прельстил вас всех, что вы все пред ним благоговеете? А он над вами же смеется: в малине, дескать, сижу, и на ваш счет лакомствую.

- Почему ты все это знаешь? Почему так утвердительно говоришь? - резко и нахмурившись спросил вдруг Алеша.

- А почему ты теперь спрашиваешь и моего ответа вперед боишься? значит, сам соглашаешься, что я правду сказал.

- Ты Ивана не любишь. Иван не польстится на деньги.

- Быдто? А красота Катерины Ивановны? Не одни же тут деньги, хотя и шестьдесят тысяч вещь прельстительная.

- Иван выше смотрит. Иван и на тысячи не польстится. Иван не денег, не спокойствия ищет. Он мучения может быть ищет.

- Это еще что за сон? Ах вы… дворяне!

- Эх, Миша, душа его бурная. Ум его в плену. В нем мысль великая и неразрешенная. Он из тех, которым не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить.

- Литературное воровство, Алешка. Ты старца своего перефразировал. Эк ведь Иван вам загадку задал! - с явною злобой крикнул Ракитин. Он даже в лице изменился и губы его перекосились. - Да и загадка_то глупая, отгадывать нечего. Пошевели мозгами - поймешь. Статья его смешна и нелепа. А слышал давеча его глупую теорию: «нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, все позволено». (А братец_то Митенька кстати помнишь, как крикнул: «Запомню!»). Соблазнительная теория подлецам… Я ругаюсь, это глупо… не подлецам, а школьным фанфаронам с «неразрешимою глубиной мыслей». Хвастунишка, а суть_то вся: «С одной стороны нельзя не признаться, а с другой - нельзя не сознаться!» Вся его теория - подлость! Человечество само в себе силу найдет, чтобы жить для добродетели, даже и не веря в бессмертие души! В любви к свободе, к равенству, братству найдет…

Ракитин разгорячился, почти не мог сдержать себя. Но вдруг, как бы вспомнив что_то, остановился.

- Ну, довольно, - еще кривее улыбнулся он, чем прежде. - Чего ты смеешься? Думаешь, что я пошляк?

- Нет. я и не думал думать, что ты пошляк. Ты умен, но… оставь, это я сдуру усмехнулся. Я понимаю, что ты можешь разгорячиться, Миша. По твоему увлечению я догадался, что ты сам неравнодушен к Катерине Ивановне, я, брат, это давно подозревал, а потому и не любишь брата Ивана. Ты к нему ревнуешь?

- И к ее денежкам тоже ревную? Прибавляй, что ли?

- Нет, я ничего о деньгах не прибавлю, я не стану тебя обижать.

- Верю, потому что ты сказал, но чорт вас возьми опять_таки с твоим братом Иваном! Не поймете вы никто, что его и без Катерины Ивановны можно весьма не любить. И за что я его стану любить, чорт возьми! Ведь удостоивает же он меня сам ругать. Почему же я его не имею права ругать?

- Я никогда не слыхал, чтобы он хоть что_нибудь сказал о тебе, хорошего или дурного; он совсем о тебе не говорит.

- А я так слышал, что третьего дня у Катерины Ивановны он отделывал меня на чем свет стоит, - вот до чего интересовался вашим покорным слугой. И кто, брат, кого после этого ревнует - не знаю! Изволил выразить мысль, что если я де не соглашусь на карьеру архимандрита в весьма недалеком будущем, и не решусь постричься, то непременно уеду в Петербург и примкну к толстому журналу, непременно к отделению критики, буду писать лет десяток и в конце концов переведу журнал на себя. Затем буду опять его издавать и непременно в либеральном и атеистическом направлении, с социалистическим оттенком, с маленьким даже лоском социализма, но держа ухо востро, то_есть в сущности держа нашим и вашим и отводя глаза дуракам. Конец карьеры моей, по толкованию твоего братца, в том, что оттенок социализма не помешает мне откладывать на текущий счет подписные денежки и пускать их при случае в оборот, под руководством какого_нибудь жидишки, до тех пор, пока не выстрою капитальный дом в Петербурге, с тем, чтобы перевесть в него и редакцию, а в остальные этажи напустить жильцов. Даже место дому назначил: у Нового Каменного моста через Неву, который проектируется, говорят, в Петербурге, с Литейной на Выборгскую…

- Ах, Миша, ведь это, пожалуй, как есть все и сбудется, до последнего даже слова! - вскричал вдруг Алеша, не удержавшись и весело усмехаясь.

- И вы в сарказмы пускаетесь, Алексей Федорович.

- Нет, нет, я шучу, извини. У меня совсем другое на уме. Позволь, однако: кто бы тебе мог такие подробности сообщить, и от кого бы ты мог о них слышать. Ты не мог ведь быть у Катерины Ивановны лично, когда он про тебя говорил?

- Меня не было, зато был Дмитрий Федорович, и я слышал это своими ушами от Дмитрия же Федоровича, то_есть, если хочешь, он не мне говорил, а я подслушал, разумеется по_неволе, потому что у Грушеньки в ее спальне сидел и выйти не мог все время, пока Дмитрий Федорович в следующей комнате находился.

- Ах да, я и забыл, ведь она тебе родственница…

- Родственница? Это Грушенька_то мне родственница? - вскричал вдруг Ракитин, весь покраснев. - Да ты с ума спятил, что ли? Мозги не в порядке.

- А что? Разве не родственница? Я так слышал…

- Где ты мог это слышать? Нет, вы, господа Карамазовы, каких_то великих и древних дворян из себя корчите, тогда как отец той бегал шутом по чужим столам, да при милости на кухне числился. Положим, я только поповский сын и тля пред вами, дворянами, но не оскорбляйте же меня так весело и беспутно. У меня тоже честь есть, Алексей Федорович. Я Грушеньке не могу быть родней, публичной девке, прошу понять_с!

Ракитин был в сильном раздражении.

- Извини меня, ради бога, я никак не мог предполагать, и при том какая она публичная? Разве она… такая? - покраснел вдруг Алеша. - Повторяю тебе, я так слышал, что родственница. Ты к ней часто ходишь и сам мне говорил, что ты с нею связей любви не имеешь… Вот я никогда не думал, что уж ты_то ее так презираешь! Да неужели она достойна того?

- Если я ее посещаю, то на то могу иметь свои причины, ну и довольно с тебя. А насчет родства, так скорей твой братец, али даже сам батюшка навяжет ее тебе, а не мне, в родню. Ну вот и дошли. Ступай_ка на кухню лучше. Ай! что тут такое, что это? Аль опоздали? Да не могли же они так скоро отобедать? Аль тут опять что Карамазовы напрокудили? Наверно так. Вот и батюшка твой, и Иван Федорович за ним. Это они от игумена вырвались. Вон отец Исидор с крыльца кричит им что_то во след. Да и батюшка твой кричит и руками махает, верно бранится. Ба, да вон и Миусов в коляске уехал, видишь едет. Вот и Максимов помещик бежит - да тут скандал; значит, не было обеда! Уж не прибили ли они игумена? Али их пожалуй прибили? Вот бы стоило!..»

Тактика раскрывает взгляды двух противоположных в нравственном плане оппонентов.

Причем тактика «Спор-диалог» имеет несколько оттенков, к примеру употребление вопросительных слов «скажи?», «что значит-то?», а также целых вопросительных предложений типа «Почему же я его не имею права ругать?», «Чего ты смеешься? Думаешь, что я пошляк?, говорят о параллельном использовании «тактики перевоплощения», которая передает чувства страха, негодования. Применяется она с целью установить меру знаний оппонента о предмете спора.

Примером использования подобной тактики является диалог между Степаном Трофимовичем и Варварой Петровной из 2 главы 1 части романа «Бесы»:

Но, мой добрый друг! в третий раз и в моих летах… и с таким ребенком! -- проговорил он наконец. -- Но ведь это ребенок!

-- Ребенок, которому двадцать лет, слава богу! Не вертите, пожалуйста, зрачками, прошу вас, вы не на театре. Вы очень умны и учены, но ничего не понимаете в жизни, за вами постоянно должна нянька ходить. Я умру, и что с вами будет? А она будет вам хорошею нянькой; это девушка скромная, твердая, рассудительная; к тому же я сама буду тут, не сейчас же умру. Она домоседка, она ангел кротости. Эта счастливая мысль мне еще в Швейцарии приходила. Понимаете ли вы, если я сама вам говорю, что она ангел кротости! -- вдруг яростно вскричала она. -- У вас сор, она заведет чистоту, порядок, все будет как зеркало… Э, да неужто же вы мечтаете, что я еще кланяться вам должна с таким сокровищем, исчислять все выгоды, сватать! Да вы должны бы на коленях… О, пустой, пустой, малодушный человек!

-- Но… я уже старик!

Что значат ваши пятьдесят три года! Пятьдесят лет не конец, а половина жизни. Вы красивый мужчина, и сами это знаете. Вы знаете тоже, как она вас уважает. Умри я, что с нею будет? А за вами она спокойна, и я спокойна. У вас значение, имя, любящее сердце; вы получаете пенсион, который я считаю своею обязанностию. Вы, может быть, спасете ее, спасете! Во всяком случае, честь доставите. Вы сформируете ее к жизни, разовьете ее сердце, направите мысли. Нынче сколько погибают оттого, что дурно направлены мысли! К тому времени поспеет ваше сочинение, и вы разом о себе напомните.

-- Я именно, -- пробормотал он, уже польщенный ловкою лестью Варвары Петровны, -- я именно собираюсь теперь присесть за мои «Рассказы из испанской истории»…

-- Ну, вот видите, как раз и сошлось.

-- Но… она? Вы ей говорили?

-- О ней не беспокойтесь, да и нечего вам любопытствовать. Конечно, вы должны ее сами просить, умолять сделать вам честь, понимаете? Но не беспокойтесь, я сама буду тут. К тому же вы ее любите…

У Степана Трофимовича закружилась голова; стены пошли кругом. Тут была одна страшная идея, с которою он никак не мог сладить.

-- Excellente amie! -- задрожал вдруг его голос, -- я… я никогда не мог вообразить, что вы решитесь выдать меня… за другую… женщину!

-- Вы не девица, Степан Трофимович; только девиц выдают, а вы сами женитесь, -- ядовито прошипела Варвара Петровна.

-- Oui, j'ai pris un mot ponr un autre. Mais… c'est -- уставился он на нее с потерянным видом.

-- Вижу, что c'est -- презрительно процедила она, -- господи! да с ним обморок! Настасья, Настасья! воды!

Но до воды не дошло. Он очнулся. Варвара Петровна взяла свой зонтик.

-- Я вижу, что с вами теперь нечего говорить…

-- Oui, oui, je suis incapable.

-- Но к завтраму вы отдохнете и обдумаете. Сидите дома, если что случится, дайте знать, хотя бы ночью. Писем не пишите, и читать не буду. Завтра же в это время приду сама, одна, за окончательным ответом, и надеюсь, что он будет удовлетворителен. Постарайтесь, чтобы никого не было и чтобы сору не было, а это на что похоже? Настасья, Настасья!

3.2 Стратегия дискредитации. Тактика «Ваши тайные помыслы»

Тактика «Ваши тайные помыслы» достаточно популярна в судебной области. Осень часто используется в залах судебного заседания, при рассмотрении уголовных правонарушений. Оппонент использует этот прием, чтобы провести параллель между теорией и практикой.

Подобное явление наблюдается при первой встречи Раскольникова со следователем Порфирием Петровичем.

«-- Нет, нет, не совсем потому, -- ответил Порфирий. -- Всё дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?

-- Да как же это? Быть не может, чтобы так! -- в недоумении бормотал Разумихин.

Раскольников усмехнулся опять. Он разом понял, в чем дело и на что его хотят натолкнуть; он помнил свою статью. Он решился принять вызов.

-- Это не совсем так у меня, -- начал он просто и скромно. -- Впрочем, признаюсь, вы почти верно ее изложили, даже, если хотите, и совершенно верно… (Ему точно приятно было согласиться, что совершенно верно). Разница единственно в том, что я вовсе не настаиваю, чтобы необыкновенные люди непременно должны и обязаны были творить всегда всякие бесчинства, как вы говорите. Мне кажется даже, что такую статью и в печать бы не пропустили. Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный» человек имеет право… то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует. Вы изволите говорить, что статья моя неясна; я готов ее вам разъяснить, по возможности. Я, может быть, не ошибусь, предполагая, что вам, кажется, того и хочется; извольте-с. По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия вследствие каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается, встречных и поперечных, или воровать каждый день на базаре. Далее, помнится мне, я развиваю в моей статье, что все… ну, например, хоть законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы. Одним словом, я вывожу, что и все, не то что великие, но и чуть-чуть из колеи выходящие люди, то есть чуть-чуть даже способные сказать что-нибудь новенькое, должны, по природе своей, быть непременно преступниками, -- более или менее, разумеется. Иначе трудно им выйти из колеи, а оставаться в колее они, конечно, не могут согласиться, опять-таки по природе своей, а по-моему, так даже и обязаны не соглашаться. Одним словом, вы видите, что до сих пор тут нет ничего особенно нового. Это тысячу раз было напечатано и прочитано. Что же касается до моего деления людей на обыкновенных и необыкновенных, то я согласен, что оно несколько произвольно, но ведь я же на точных цифрах и не настаиваю. Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово. Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие: первый разряд, то есть материал, говоря вообще, люди по натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными. По-моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного. Второй разряд, все преступают закон, разрушители или склонны к тому, судя по способностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны; большею частию они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, -- смотря, впрочем, по идее и по размерам ее, -- это заметьте. В этом только смысле я и говорю в моей статье об их праве на преступление. (Вы припомните, у нас ведь с юридического вопроса началось). Впрочем, тревожиться много нечего: масса никогда почти не признает за ними этого права, казнит их и вешает (более или менее) и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал и им поклоняется (более или менее). Первый разряд всегда -- господин настоящего, второй разряд -- господин будущего. Первые сохраняют мир и приумножают его численно; вторые двигают мир и ведут его к цели. И те, и другие имеют совершенно одинаковое право существовать. Одним словом, у меня все равносильное право имеют, и -- vive la guerre eternelle,104-- до Нового Иерусалима, разумеется!

-- Так вы все-таки верите же в Новый Иерусалим?

-- Верую, -- твердо отвечал Раскольников; говоря это и в продолжение всей длинной тирады своей, он смотрел в землю, выбрав себе точку на ковре.

-- И-и-и в бога веруете? Извините, что так любопытствую.

-- Верую, -- повторил Раскольников, поднимая глаза на Порфирия.

-- И-и в воскресение Лазаря веруете?

-- Ве-верую. Зачем вам всё это?

-- Буквально веруете?

-- Буквально.

-- Вот как-с… так полюбопытствовал. Извините-с. Но позвольте, -- обращаюсь к давешнему, -- ведь их не всегда же казнят; иные напротив…

-- Торжествуют при жизни? О да, иные достигают и при жизни, и тогда…

-- Сами начинают казнить?

-- Если надо и, знаете, даже большею частию. Вообще замечание ваше остроумно.

-- Благодарю-с. Но вот что скажите: чем же бы отличить этих необыкновенных-то от обыкновенных? При рождении, что ль, знаки такие есть? Я в том смысле, что тут надо бы поболее точности, так сказать, более наружной определенности: извините во мне естественное беспокойство практического и благонамеренного человека, но нельзя ли тут одежду, например, особую завести, носить что-нибудь, клеймы там, что ли, какие?.. Потому, согласитесь, если произойдет путаница и один из одного разряда вообразит, что он принадлежит к другому разряду, и начнет «устранять все препятствия», как вы весьма счастливо выразились, так ведь тут…

-- О, это весьма часто бывает! Это замечание ваше еще даже остроумнее давешнего…

-- Благодарю-с…

-- Не стоит-с; но примите в соображение, что ошибка возможна ведь только со стороны первого разряда, то есть «обыкновенных» людей (как я, может быть очень неудачно, их назвал). Несмотря на врожденную склонность их к послушанию, по некоторой игривости природы, в которой не отказано даже и корове, весьма многие из них любят воображать себя передовыми людьми, «разрушителями» и лезть в «новое слово», и это совершенно искренно-с. Действительно же новых они в то же время весьма часто не замечают и даже презирают, как отсталых и унизительно думающих людей. Но, по-моему, тут не может быть значительной опасности, и вам, право, нечего беспокоиться, потому что они никогда далеко не шагают. За увлечение, конечно, их можно иногда бы посечь, чтобы напомнить им свое место, но не более; тут и исполнителя даже не надо: они сами себя посекут, потому что очень благонравны; иные друг дружке эту услугу оказывают, а другие сами себя собственноручно… Покаяния разные публичные при сем на себя налагают, -- выходит красиво и назидательно, одним словом, вам беспокоиться нечего… Такой закон есть.

-- Ну, по крайней мере с этой стороны, вы меня хоть несколько успокоили; но вот ведь опять беда-с: скажите, пожалуйста, много ли таких людей, которые других-то резать право имеют, «необыкновенных-то» этих? Я, конечно, готов преклониться, но ведь согласитесь, жутко-с, если уж очень-то много их будет, а?

-- О, не беспокойтесь и в этом, -- тем же тоном продолжал Раскольников. -- Вообще людей с новою мыслию, даже чуть-чуть только способных сказать хоть что-нибудь новое , необыкновенно мало рождается, даже до странности мало. Ясно только одно, что порядок зарождения людей, всех этих разрядов и подразделений, должно быть, весьма верно и точно определен каким-нибудь законом природы. Закон этот, разумеется, теперь неизвестен, но я верю, что он существует и впоследствии может стать и известным. Огромная масса людей, материал, для того только и существует на свете, чтобы наконец, чрез какое-то усилие, каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить наконец на свет, ну хоть из тысячи одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного человека. Еще с более широкою самостоятельностию рождается, может быть, из десяти тысяч один (я говорю примерно, наглядно). Еще с более широкою -- из ста тысяч один. Гениальные люди -- из миллионов, а великие гении, завершители человечества, -- может быть, по истечении многих тысячей миллионов людей на земле. Одним словом, в реторту, в которой всё это происходит, я не заглядывал. Но определенный закон непременно есть и должен быть; тут не может быть случая.

Особенностью этой тактики является двусторонняя связь, потому что дискуссия принуждает оппонентов играть роли. Здесь Порфирий путем наводящих вопросов действует на Раскольникова и уже «знает» кто совершил убийство. Раскольников сразу меняет свою роль и надевает маску «нейтрального философа».

Здесь маркерами ДРВ выступают слова, предающие официальность и подозрение: видите ли, всякие, всяческие, право, перешагнуть, полагаю, кажется, извольте, буквально, далее, разумеется.

Можно также рассмотреть диалог между главными героями в романе «Братья Карамазовы»:

- Смердяков за обедом теперь каждый раз сюда лезет, это ты ему столь любопытен, чем ты его так заласкал? - прибавил он Ивану Федоровичу.

- Ровно ничем, - ответил тот, - уважать меня вздумал; это лакей и хам. Передовое мясо, впрочем, когда срок наступит.

- Передовое?

- Будут другие и получше, но будут и такие. Сперва будут такие, а за ними получше.

- А когда срок наступит?

- Загорится ракета, да и не догорит может быть. Народ этих бульйонщиков пока не очень_то любит и слушать.

- То_то, брат, вот этакая Валаамова ослица думает, думает, да и чорт знает про себя там до чего додумается.

- Мыслей накопит, - усмехнулся Иван.

- Видишь, я вот знаю, что он и меня терпеть не может, равно как и всех, и тебя точно так же, хотя тебе и кажется, что он тебя «уважать вздумал». Алешку подавно, Алешку он презирает. Да не украдет он, вот что, не сплетник он, молчит, из дому copy не вынесет, кулебяки славно печет, да к тому же ко всему и чорт с ним по правде_то, так стоит ли об нем говорить?

- Конечно, не стоит.

- А что до того, что он там про себя надумает, то русского мужика, вообще говоря, надо пороть. Я это всегда утверждал. Мужик наш мошенник, его жалеть не стоит, и хорошо еще, что дерут его иной раз и теперь. Русская земля крепка березой. Истребят леса, пропадет земля русская. Я за умных людей стою. Мужиков мы драть перестали, с большого ума, а те сами себя пороть продолжают. И хорошо делают. В ту же меру мерится, в ту же и возмерится, или как это там… Одним словом, возмерится. А Россия свинство. Друг мой, если бы ты знал, как я ненавижу Россию… то_есть не Россию, а все эти пороки… а пожалуй, что и Россию. Tout cela c'est de la cochonnerie. Знаешь, что люблю? Я люблю остроумие.

- Вы опять рюмку выпили. Довольно бы вам.

- Подожди, я еще одну, и еще одну, а там и покончу. Нет, постой, ты меня перебил. В Мокром я проездом спрашиваю старика, а он мне: «Мы оченно, говорит, любим пуще всего девок по приговору пороть, и пороть даем всем парням. После эту же, которую ноне порол, завтра парень в невесты берет, так что оно самим девкам, говорит, у нас повадно». Каковы маркизы де_Сады, а? А как хочешь, оно остроумно. Съездить бы и нам поглядеть, а? Алешка, ты покраснел? Не стыдись, детка. Жаль, что давеча я у игумена за обед не сел да монахам про мокрых девок не рассказал. Алешка, не сердись, что я твоего игумена давеча разобидел. Меня, брат, зло берет. Ведь коли бог есть. существует, - ну конечно я тогда виноват и отвечу, а коли нет его вовсе то, так ли их еще надо, твоих отцов_то? Ведь с них мало тогда головы срезать, потому что они развитие задерживают. Веришь ты, Иван, что это меня в моих чувствах терзает. Нет, ты не веришь, потому я вижу по твоим глазам. Ты веришь людям, что я всего только шут. Алеша, веришь, что я не всего только шут?

- Верю, что не всего только шут.

- И верю, что веришь, и искренно говоришь. Искренно смотришь и искренно говоришь. А Иван нет. Иван высокомерен… А все_таки я бы с твоим монастырьком покончил. Взять бы всю эту мистику да разом по всей русской земле и упразднить, чтоб окончательно всех дураков обрезонить. А серебра_то, золота сколько бы на монетный двор поступило!

- Да зачем упразднять, - сказал Иван.

- А чтоб истина скорей воссияла, вот зачем.

- Да ведь коль эта истина воссияет, так вас же первого сначала ограбят, а потом… упразднят.

- Ба! А ведь пожалуй ты прав. Ах я ослица, - вскинулся вдруг Федор Павлович, слегка ударив себя по лбу. - Ну, так пусть стоит твой монастырек, Алешка, коли так. А мы умные люди будем в тепле сидеть да коньячком пользоваться. Знаешь ли, Иван, что это самим богом должно быть непременно нарочно так устроено? Иван, говори: есть бог или нет? Стой: наверно говори, серьезно говори! Чего опять смеешься?

- Смеюсь я тому, как вы сами давеча остроумно заметили о вере Смердякова в существование двух старцев, которые могут горы сдвигать.

- Так разве теперь похоже?

- Очень.

- Ну так значит и я русский человек, и у меня русская черта, и тебя, философа, можно тоже на своей черте поймать в этом же роде. Хочешь, поймаю. Побьемся об заклад, что завтра же поймаю. А все_таки говори: есть бог или нет? Только серьезно! Мне надо теперь серьезно.

- Нет, нету бога.

- Алешка, есть бог?

- Есть бог.

- Иван, а бессмертие есть, ну там какое_нибудь, ну хоть маленькое, малюсенькое?

- Нет и бессмертия.

- Никакого?

- Никакого.

- То_есть совершеннейший нуль или нечто. Может быть нечто какое_нибудь есть? Все же ведь не ничто!

- Совершенный нуль.

- Алешка, есть бессмертие?

- Есть.

- А бог и бессмертие?

- И бог и бессмертие. В боге и бессмертие.

- Гм. Вероятнее, что прав Иван. Господи, подумать только о том, сколько отдал человек веры, сколько всяких сил даром на эту мечту, и это столько уж тысяч лет! Кто же это так смеется над человеком? Иван? В последний раз и решительно: есть бог или нет? Я в последний раз!

- И в последний раз нет.

- Кто же смеется над людьми, Иван?

- Чорт, должно быть, - усмехнулся Иван Федорович.

- А чорт есть?

- Нет, и чорта нет.

- Жаль. Чорт возьми, что б я после того сделал с тем, кто первый выдумал бога! Повесить его мало на горькой осине.

- Цивилизации бы тогда совсем не было, если бы не выдумали бога.

- Не было бы? Это без бога_то?

- Да. И коньячку бы не было. А коньяк все_таки у вас взять придется.

- Постой, постой, постой, милый, еще одну рюмочку. Я Алешу оскорбил. Ты не сердишься, Алексей? Милый Алексейчик ты мой, Алексейчик!

- Нет, не сержусь. Я ваши мысли знаю. Сердце у вас лучше головы.

- У меня_то сердце лучше головы? Господи, да еще кто это говорит? Иван, любишь ты Алешку?

- Люблю.

- Люби. (Федор Павлович сильно хмелел.) - Слушай, Алеша, я старцу твоему давеча грубость сделал. Но я был в волнении. А ведь в старце этом есть остроумие, как ты думаешь, Иван?

- Пожалуй что и есть.

- Есть, есть, il y a du Piron la_dedans. Это иезуит, русский то_есть. Как у благородного существа, в нем это затаенное негодование кипит на то, что надо представляться… святыню на себя натягивать.

- Да ведь он же верует в бога.

- Ни на грош. А ты не знал? Да он всем говорит это сам, то_есть не всем, а всем умным людям, которые приезжают. Губернатору Шульцу он прямо отрезал: credo, да не знаю во что.

- Неужто?

- Именно так. Но я его уважаю. Есть в нем что_то Мефистофельское или лучше из Героя нашего времени… Арбенин, али как там… то_есть, видишь, он сладострастник; он до того сладострастник, что я бы и теперь за дочь мою побоялся, аль за жену, если бы к нему исповедываться пошла. Знаешь, как начнет рассказывать… Третьего года он нас зазвал к себе на чаек, да с ликерцем (барыни ему ликер присылают), да как пустился расписывать старину, так мы животики надорвали… Особенно как одну расслабленную излечил. «Если бы ноги не болели, я бы вам, говорит, протанцовал один танец». А, каков? «Наафонил я, говорит, на своем веку не мало». Он у Демидова купца шестьдесят тысяч тяпнул.

- Как, украл?

- Тот ему как доброму человеку привез: «сохрани, брат, у меня на_завтра обыск». А тот и сохранил. «Ты ведь на церковь, говорит, пожертвовал». Я ему говорю: подлец ты, говорю. Нет, говорит, не подлец, а я широк… А впрочем это не он… Это другой. Я про другого сбился… и не замечаю. Ну, вот еще, рюмочку и довольно; убери бутылку, Иван. Я врал, отчего ты не остановил меня, Иван… и не сказал, что вру?

- Я знал, что вы сами остановитесь.

- Врешь, это ты по злобе на меня, по единственной злобе. Ты меня презираешь. Ты приехал ко мне и меня в доме моем презираешь.

- Я и уеду; вас коньяк разбирает.

- Я тебя просил Христом_богом в Чермашню съездить… на день, на два, а ты не едешь.

- Завтра поеду, коли вы так настаиваете.

- Не поедешь. Тебе подсматривать здесь за мной хочется, вот тебе чего хочется, злая душа, оттого ты и не поедешь?

- Что ты глядишь на меня? Какие твои глаза? Твои глаза глядят на меня и говорят мне: «Пьяная ты харя». Подозрительные твои глаза, презрительные твои глаза… Ты себе на уме приехал. Вот Алешка смотрит, и глаза его сияют. Не презирает меня Алеша. Алексей, не люби Ивана…

- Не сердитесь на брата! Перестаньте его обижать, - вдруг настойчиво произнес Алеша.

- Ну что ж, я пожалуй. Ух, голова болит. Убери коньяк, Иван, третий раз говорю. - Он задумался и вдруг длинно и хитро улыбнулся: - Не сердись, Иван, на старого мозгляка. Я знаю, что ты не любишь меня, только все_таки не сердись. Не за что меня и любить_то. В Чермашню съездишь, я к тебе сам приеду, гостинцу привезу. Я тебе там одну девчоночку укажу, я ее там давно насмотрел. Пока она еще босоножка. Не пугайся босоножек, не презирай - перлы!..

И он чмокнул себя в ручку.

- Для меня, - оживился он вдруг весь, как будто на мгновение отрезвев, только что попал на любимую тему, - для меня… Эх вы, ребята! Деточки, поросяточки вы маленькие, для меня… даже во всю мою жизнь не было безобразной женщины, вот мое правило! Можете вы это понять? Да где же вам понять: у вас еще вместо крови молочко течет, не вылупились! По моему правилу во всякой женщине можно найти чрезвычайно, чорт возьми, интересное, чего ни у которой другой не найдешь, - только надобно уметь находить, вот где штука! Это талант! Для меня мовешек не существовало: уж одно то, что она женщина, уж это одно половина всего… да где вам это понять! Даже вьельфильки и в тех иногда отыщешь такое, что только диву дашься на прочих дураков, как это ей состариться дали и до сих пор не заметили! Босоножку и мовешку надо сперва_наперво удивить - вот как надо за нее браться. А ты не знал? Удивить ее надо до восхищения, до пронзения, до стыда, что в такую чернявку как она такой барин влюбился. Истинно славно, что всегда есть и будут хамы да баре на свете, всегда тогда будет и такая поломоечка, и всегда ее господин, а ведь того только и надо для счастья жизни! Постой… слушай, Алешка, я твою мать покойницу всегда удивлял, только в другом выходило роде. Никогда бывало ее не ласкаю, а вдруг, как минутка_то наступит, - вдруг пред нею так весь и рассыплюсь, на коленях ползаю, ножки целую и доведу ее всегда, всегда, - помню это как вот сейчас, - до этакого маленького такого смешка, рассыпчатого, звонкого, не громкого, нервного, особенного. У ней только он и был. Знаю бывало что так у ней всегда болезнь начиналась, что завтра же она кликушей выкликать начнет, и что смешок этот теперешний, маленький, никакого восторга не означает, ну да ведь хоть и обман да восторг. Вот оно что значит свою черточку во всем уметь находить! Раз Белявский, - красавчик один тут был и богач, за ней волочился и ко мне наладил ездить, - вдруг у меня же и дай мне пощечину, да при ней. Так она, этакая овца - да я думал она изобьет меня за эту пощечину, ведь как напала: «Ты, говорит, теперь битый, битый, ты пощечину от него получил! Ты меня, говорит, ему продавал… Да как он смел тебя ударить при мне! И не смей ко мне приходить никогда, никогда! Сейчас беги, вызови его на дуэль»… Так я ее тогда в монастырь для смирения возил, отцы святые ее отчитывали. Но вот тебе бог, Алеша, не обижал я никогда мою кликушечку! Раз только, разве один, еще в первый год: молилась уж она тогда очень, особенно богородичные праздники наблюдала и меня тогда от себя в кабинет гнала. Думаю, дай_ка выбью я из нее эту мистику! «Видишь, говорю, видишь, вот твой образ, вот он, вот я его сниму. Смотри же, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас на него при тебе плюну, и мне ничего за это не будет!…» Как она увидела, господи, думаю: убьет она меня теперь, а она только вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закрыла руками лицо, вся затряслась и пала на пол… так и опустилась… Алеша, Алеша! Что с тобой, что с тобой!

3.3 Стратегия опровержение аргументации. Тактика «некорректная аналогия»

Второй часто используемой стратегией является стратегия опровержение аргументации.

Используя эту стратегию, оппонент стремится ввести в заблуждение своего идейного противника. Тактика «некорректная аналогия» как нельзя лучше содействует в этом процессе.

Оппонент апеллирует цитатами, афоризмами, пословицами создавая иллюзию правильности своей точки зрения.

Ярким примером тому может послужить речь Федора Карамазова:

«Приезжаю лет семь назад в один городишко, были там делишки, а я кой с какими купчишками завязал было компаньишку. Идем к исправнику, потому что его надо было кой о чем попросить и откушать к нам позвать. Выходит исправник, высокий, толстый, белокурый и угрюмый человек. - самые опасные в таких случаях субъекты: печень у них, печень.

Я к нему прямо, и знаете с развязностию светского человека: «г. исправник, будьте, говорю, нашим так_сказать Направником!» Каким это, говорит, Направником? - Я уж вижу с первой полсекунды, что дело не выгорело, стоит серьезный, уперся: «Я, говорю, пошутить желал, для общей веселости, так как г. Направник известный наш русский капельмейстер, а нам именно нужно для гармонии нашего предприятия в роде как бы тоже капельмейстера… И резонно ведь разъяснил и сравнил, не правда ли? «Извините, говорит, я исправники каламбуров из звания моего строить не позволю». Повернулся и уходит. Я за ним, кричу: «да, да, вы исправник, а не Направник!» - «Нет, говорит, уж коль сказано, так значит я Направник». И представьте, ведь дело_то наше расстроилось! И все_то я так, всегда_то я так. Непременно_то я своею же любезностью себе наврежу! Раз, много лет уже тому назад, говорю одному влиятельному даже лицу: «Ваша супруга щекотливая женщина_с», - в смысле то_есть чести, так сказать, нравственных качеств, а он мне вдруг на то: «А вы ее щекотали?» Не удержался, вдруг, дай, думаю, полюбезничаю: «да, говорю, щекотал_с», ну тут он меня и пощекотал… Только давно уж это произошло, так что уж не стыдно и рассказать; вечно_то я так себе наврежу!»

Маркерами ДРВ служат слова, имеющие принебрежительно-ласкательный суффикс -ишк-: городишко, делишки, купчишками, компаньишку, исправник, направник, щекотливая женщина.

Или же пример из романа «Село Степанчиково и его обитатели»:

-- Так этот галстух аделаидина цвета? -- спросил я, строго посмотрев на молодого лакея.

-- Аделаидина-с, -- отвечал он с невозмутимою деликатностью.

-- А аграфенина цвета нет?

-- Нет-с. Такого и быть не может-с.

-- Это почему?

-- Неприличное имя Аграфена-с.

-- Как неприличное? почему?

-- Известно-с: Аделаида, по крайней мере, иностранное имя, облагороженное-с; а Аграфеной могут называть всякую последнюю бабу-с.

-- Да ты с ума сошел или нет?

-- Никак нет-с, я при своем уме-с. Все -- конечно, воля ваша обзывать меня всяческими словами; но разговором моим многие генералы и даже некоторые столичные графы оставались довольны-с.

-- Да тебя как зовут?

-- Видоплясов.

-- А! так это ты Видоплясов?

-- Точно так-с.

-- Ну, подожди же, брат, я и с тобой познакомлюсь.

Маркеры ДРВ: галстух аделаидина цвета, аграфена цвета, неприличное имя, облагороженное, обзывать меня.

3.4 Стратегия опровержение аргументации. Тактика «выдача следствия за причину» (навязанное следствие)

Тактика «выдача следствия за причину» (навязанное следствие)» рассматривается в романе «Село Степанчиково и его обитатели», когда собеседник Фомы Опискина был в затруднении ответить на нелепый вопрос Фомы. И домашний тиран Фома Фомич быстро воспользовался приемом навязанного следствия:

-- Прежде кто вы были? -- говорит, например, Фома, развалясь после сытного обеда в покойном кресле, причем слуга, стоя за креслом, должен был отмахивать от него свежей липовой веткой мух. -- На кого похожи вы были до меня? А теперь я заронил в вас искру небесного огня или нет? Отвечайте: заронил я в вас искру иль нет?

Фома Фомич, по правде, и сам не знал, зачем сделал такой вопрос. Но молчание и смущение дяди тотчас же его раззадорили. Он, прежде терпеливый и забитый, теперь вспыхивал как порох при каждом малейшем противоречии. Молчание дяди показалось ему обидным, и он уже теперь настаивал на ответе.

-- Отвечайте же: горит в вас искра или нет?

Дядя мнется, жмется и не знает, что предпринять.

-- Позвольте вам заметить, что я жду, -- замечает Фома обидчивым голосом.

-- Mais repondez donc, Егорушка! -- подхватывает генеральша, пожимая плечами.

-- Я спрашиваю: горит ли в вас эта искра иль нет? -- снисходительно повторяет Фома, взяв конфетку из бонбоньерки, которая всегда ставится перед ним на столе. Это уж распоряжение генеральши.

-- Ей-богу, не знаю, Фома, -- отвечает наконец дядя с отчаянием во взорах, -- Должно быть, что-нибудь есть в этом роде… Право, ты уж лучше не спрашивай, а то я совру что-нибудь…

-- Хорошо! Так, по-вашему, я так ничтожен, что даже не стою ответа, -- вы это хотели сказать? Ну, пусть будет так; пусть я буду ничто.

-- Да нет же, Фома, бог с тобой! Ну когда я это хотел сказать?

-- Нет, вы именно это хотели сказать.

-- Да клянусь же, что нет!

-- Хорошо! пусть буду я лгун! пусть я, по вашему обвинению, нарочно изыскиваю предлога к ссоре; пусть ко всем оскорблениям присоединится и это -- я все перенесу…

-- Mais, mon fils… -- вскрикивает испуганная генеральша.

-- Фома Фомич! маменька! -- восклицает дядя в отчаянии, -- ей-богу же, я не виноват! так разве, нечаянно, с языка сорвалось!.. Ты не смотри на меня, Фома: я ведь глуп -- сам чувствую, что глуп; сам слышу в себе, что нескладно… Знаю, Фома, все знаю! ты уж и не говори! -- продолжает он, махая рукой. -- Сорок лет прожил и до сих пор, до самой той поры, как тебя узнал, все думал про себя, что человек… ну и все там, как следует. А ведь и не замечал до сих пор, что грешен как козел, эгоист первой руки и наделал зла такую кучу, что диво, как еще земля держит!

-- Да, вы-таки эгоист! -- замечает удовлетворенный Фома Фомич.

-- Да уж я и сам понимаю теперь, что эгоист! Нет, шабаш! исправлюсь и буду добрее!

-- Дай-то бог! -- заключает Фома Фомич, благочестиво вздыхая и подымаясь с кресла, чтоб отойти к послеобеденному сну. Фома Фомич всегда почивал после обеда.

Выводы по 3 главе

Явление речевого воздействия, так или иначе, затрагивает все основные компоненты речевой коммуникации - сам текст, отправителя сообщения, получателя сообщения. Поскольку обмен смысловыми структурами составляет сущность человеческой коммуникации, существенное внимание здесь было уделено проблеме смысла. Смысл - не столько лингвистическое, сколько психологическое и герменевтическое явление, поэтому методы и терминологический аппарат в изучении РВ заимствуются из психологии и герменевтики, а тексты выступают не как объекты собственно лингвистического анализа, а как материал анализа смыслов коммуникантов. Глава 3 посвящена описанию и анализу демагогического речевого воздействия выборок из художественных произведений.

...