Поэтика отчуждённости: женские персонажи в прозе Карсон МакКаллерс

Подход Карсон МакКаллерс в “Отражениях в золотом глазу” принципиально иной. Она выстраивает все повествование на мужском взгляде, навязчиво акцентируя внимания читателя на том, что герои думают о героинях и как они артикулируют эти мысли, высвечивает внутренний мир мужских персонажей беспристрастно, но с детальностью чуть более честной, чем требует того лестная характеристика. Тут и там вкрапляя в текст их нарочито неуместные и несправедливые высказывания и выпады, МакКаллерс постепенно приводит роман к тому перенасыщению однобокой точкой зрения мужских персонажей, которое рождает в читатели естественное, а не насажденное дидактически раздражение и негодование. Отзеркаливая существующий в обществе порядок вещей МакКаллерс дает всю свободу высказывания своим героям, оставляя место лишь для полубезумного отчаянья Элисон, так и не вышедшего наружу.

“An army brat”: Леонора

При описании Леоноры, жены Капитана Пембертона, МакКаллерс постоянно вносит в описания элемент внутреннего противоречия, сталкивая как взаимоисключающие характеристики, так и противоречивые точки зрения разных персонажей на героиню. Так, например, читатель впервые видит Леонору: “The Captain's wife lay down in a hammock that was slung between two trees on the edge of the lawn. Even in the clothes she was now wearing boots, soiled whipcord breeches very worn at the knees, and a gray jersey she was a handsome woman. Her face had the bemused placidity of a Madonna's and she wore her straight bronze hair brought back in a knot at the nape of her neck. As she was resting there the servant, a young Negress, came out with a tray holding a pint bottle of rye, a whiskey jigger, and some water. Mrs. Penderton was not pernickety about her liquor. She drank down two jiggers straight and chased them with a swallow of cold water” Здесь и далее “Отражения в Золотом Глазу” цитируются по эл. версии книги McCullers, Carson. Reflection in a Golden Eye. http://booksdescr.org/foreignfiction/item/index.php?md5=933e19d052596e2be9fbffd9dac0218b.

МакКаллерс прежде всего подчеркивает, как непреходящую, не зависящую от внешних факторов (простой прически, невзрачной, поношенной одежды) привлекательность Леонору. Однако уже слово handsome, которое она выбирает для этого, вносит разлад. В 40-ые годы, как, впрочем, и сегодня, слово handsome имеет устойчивую гендерную окраску и употребляется при описании мужской привлекательности. Его использование при описании женских персонажей довольно редко, а вот употребление “женского” эпитета pretty при описании мужских персонажей часто употребляется, если автор желает намекнуть на их несоответствие стереотипам мужественности. Так как внешность героини, как многократно подчеркивается далее, традиционно привлекательна, можно предположить, что МакКаллерс хотела намекнуть скорее на “мужские” черты в характере Леоноры и ее главенствующее место в семье.

МакКаллерс пытается обмануть читательские ожидания, сравнивая при первом описании свою неистовую, чуждую сентиментальности героиню с Мадонной, причем Мадонной с двумя взаимоисключающими характеристиками, одновременно ошеломленной и безмятежной. Возможно, писательница пытается дать иной ракурс образа Девы Марии, представить ее уже возвысившейся, видимой глазами верующих как идол и предмет для поклонения. Намеком на то, что и Леонора при всем своем несоответствии хрестоматийному образу может быть Мадонной, является данная ей среди солдат и конюхов кличка The Lady, которую они периодически называют “нашей”. Our Lady это традиционное обращение к Деве Марии, которое может соотнести ее с любым местом или атрибутом. Интересно, что сама Леонора безразлична к религии. Возможно, именно ее безразличие перед высшим судом и неукорененность в ее сознании христианский идеалов благочестивой женственности объясняет естественное развитие ее безмятежного смутьянства: “Leonora Penderton feared neither man, beast, nor the devil; God she had never known. At the very mention of the Lord's name she thought only of her old father who had sometimes read the Bible on a Sunday afternoon. Of that book she remembered two things clearly: one, that Jesus had been crucified at a place called Cavalry Hill the other, that once He had ridden somewhere on a jackass, and what sort of person would want to ride a jackass?”

Несмотря на обозначенное пристрастие Элеоноры к алкоголю, в отличие Эмили из рассказа МакКаллерс “Домашняя Дилемма”, и собственного мужа, Капитана Пембертона, она не использует выпивку как способ бегства от проблем, тонизирующий или притупляющий ее чувства, а только как способ расслабится и хорошо провести время. Поэтому, несмотря на ее бесспорно жалкое состояние, в котором Капитан находит ее после одной из вечеринок, его сиюминутное торжество над ней обманчиво: “Leonora had fallen asleep on the rug before the fire in the sitting room. The Captain looked down at her and laughed to himself. She was turned over on her side and he gave her a sharp little kick on the buttocks. She grumbled something about the stuffing for a turkey, but did not awake. The Captain bent down, shook her, talked into her face, and finally got her on her feet. But like a child who has to be aroused and taken to the toilet the last thing at night, Leonora bad the gift of being able to remain asleep even while standing up”. Леонора видит приятные сны и начинает следующий день, как ни в чем не бывало, в то время как Капитан ночами нервно сжимает двенадцатый по счету стакан виски и может уснуть лишь при помощи специальных капель.

МакКаллерс начинает рассказ о биографии и характере своей героиня с определения такого, насколько она Южанка, и мы узнаем, что “Mrs. Penderton was not a pure bred Southerner. She had been born and brought up in the army”. Леонора, не только жена, но и дочь военного, является представительницей особого социального класса, так называемых “army brats”. Под этим термином в 40-ые понимали детей военных, вынужденных постоянно менять место жительства из-за службы родителей, живущих в особой атмосфере закрытых военных поселениях со своей субкультурой. Подобные условия постоянной изоляции в практически полностью мужском коллективе и взросление вдали от сверстников несомненно способствовали деформации естественного взросления маленькой девочки, повлияли как на по-военному безукоризненную жестокость Леоноры в обращении с животными и людьми, так и на ее умение угождать мужчинам без ущерба для себя и встраиваться в строго нормированное общество ограниченного Форта. Неосознаваемая ей самой тоска Леоноры по близкой подруге, которой у нее так и не появилось, выражается в необъяснимо бережно хранимой и вывешиваемой везде подписанной фотографии едва знакомой, но проникшейся к ней одноклассницы, чьего полного имени она не помнит. Хотя изначально слово brat не несло негативной коннотации в контексте данного выражения, в отношении Леоноры оно уместно выражает ее склонность к дерзкой эгоистичности.

Заявление МакКаллерс о том, что “in her ways the Captain's wife was Southern enough” может зародить в уме читателя ассоциации с элегантной и безукоризненной Southern Belle или домовитой, хозяйственной плантаторкой, но на деле оно оборачивается комичной обрисовкой мелких обычаев региона: “Mrs. Penderton also held to many other old Southern notions, such as the belief that pastry or bread is not fit to eat unless it is rolled on a marble topped table. For this reason they had once, when the Captain was detailed to Schofield Barracks, hauled the table on which she was now sitting all the way to Hawaii and back. If the Captain's wife chanced to find a black, crooked hair in her food, she wiped it calmly on her napkin and went right on with the enjoyment of her dinner without the bat of an eye”. Этот маленький эпизод призван подчеркнуть с одной стороны оправдываемую традицией капризность Леоноры, а с другой ее невозмутимую неразборчивость и легкость в обращении со всем, что касается физических наслаждений (в данном случае еды).

Из этого же пассажа мы узнаем о несоответствии между восприятием Леоноры обитателями Форта и естественными чертами ее характера. Оказывается, что героиня, представленная нам как Мадонна, имеет репутацию блудницы: “Leonora Penderton was the subject of much lively gossip among the ladies of the post. According to them her past and present affairs were a rich medley of amorous exploits. But most of what these ladies told was hearsay and conjecture for Leonora Penderton was a person who liked to settle herself and was adverse to complications”. В следующем же предложении маятник оценки вновь смещается к противоположному полюсу, и всезнающий автор оспаривает точку зрения местных сплетниц, сообщая, что “when she married the Captain she had been a virgin. Four nights after her wedding she was still a virgin, and on the fifth night her status was changed only enough to leave her somewhat puzzled. As for the rest it would be hard to say. She herself would probably have reckoned her affairs according to a system of her own giving the old Colonel at Leavenworth only half a count and the young Lieutenant in Hawaii several units in her calculations. But now for the past two years there had been only Major Morris Langdon and no one else. With him she was content”. Становится ясно, что Леонора прибегла к помощи любовников не из коварства и непостоянства, и даже не из-за ненасытности, а из нужды утолить естественное здоровое желание, к которому оказался безразличен ее муж. В отличие от других героинь, страдающих от безразличия мужей, (например, Мэгги из пьесы Теннеси Уильямса “Кошка на раскаленной крыше”, также столкнувшейся с гомосексуальными наклонностями мужа), Леонора отказываясь быть жертвой обстоятельств. Она берет дело в свои руки с тем же расчетливым жизнелюбием, с каким подходит к еде и физическим упражнениям, и никогда не думает о своем решении в рамках чуждых ей этических норм. Данная сцена в некотором роде повторяет сцену из “Баладды о Грустном КАфе”, в которой мисс Амелия на протяжении нескольких ночей подряд отказывает своему новоиспеченному жениху в близости. И если месть отвергнутого Мейси, не нашедшего утешения своего унижения, оказывается как кровавой физической, так и тотальной психологической расправой, то сумевшая компенсировать недостаток мужской любви Леонора ограничивается издевательскими капризами и доминированием в семье.

Необходимо отметить, что ее манипуляции и показательные демонстрации норова вряд ли являются спланированными и коварно продуманными. Леонора, обладающая интуитивной, животной жизненной силой тем не менее крайне глупа: “On the post Leonora Penderton enjoyed a reputation as a good hostess, an excellent sportswoman, and even as a great lady. However, there was something about her that puzzled her friends and acquaintances. They sensed an element in her personality that they could not quite put their fingers on. The truth of the matter was that she was a little feebleminded. This sad fact did not reveal itself at parties, or in the stables, or at her dinner table. … If ever it was strictly necessary that she write a letter, such as a note to thank her uncle for a birthday check or a letter ordering a new bridle, it was a weighty enterprise for her. She and Susie shut themselves in the kitchen with scholarly seclusion. They sat down to a table furnished with an abundance of paper and several nicely sharpened pencils. Then, when the final draft was finished and copied, they were both exhausted and in great need of a quiet, restoring drink”.

Важно разобрать первый и ключевой эпизод столкновения Леоноры с мужем. Интересно отметить, что в нем Леоноры по имени она почти не упоминается, во всей сцене перепалки с Капитаном в контраст ее фривольному и дерзкому поведению она именуется официально и строго в соотношении с персоной мужа Миссис Пембертон или жена Капитана. Становится ясно, что Пембертону, через сознание которого мы воспринимаем эту сцену, предельно важно, чтобы Леонора не выходила за эти строгие рамки чисто официальных отношений. Во время ее выходки с раздеванием его волнует лишь то, что ее могут увидеть соседи, и это скажется на их репутации. Инициирует же ее Леонора назло его придирчивому призывы к порядку:

“When she had been relieved of her boots, Mrs. Penderton moved about the kitchen bare footed. She took a ham from the oven and sprinkled the top with brown sugar and bread crumbs. She poured herself another drink, only half a jigger this time, and in a sudden excess of vigor she performed a little shag dance. The Captain was intensely irritated with his wife, and she knew it.

'For God's sake, Leonora, go up and put on some shoes.'

For an answer Mrs. Penderton hummed a queer little tune to herself and went past the Captain and into the living room”.

Все в описании Леоноры подчеркивает ее спонтанность, умеренный гедонизм и радость жизни. Она любит хорошо поесть, может снизить количество алкоголя, помня об уже выпитом, и не заботится о том, чтобы казаться изящной. Интересно отметить, как МакКаллерс с помощью небольших деталей подчеркивает противоречивость Южной идентичности героини Леонора танцует Shag Dance, который называют свингом Юга, танец, ставший невероятно популярным в 40-ые, но на момент повествования еще считавшийся фривольным и неотесанным. Упоминание слова queer при описании насвистываемой ею мелодии может подчеркивать как странность, причудливость самой героини, так и подсвечивать саму ситуацию, которую эта мелодия сопровождает:

“Her husband followed close behind her. 'You look like a slattern going around the house like this.

A fire was laid in the grate and Mrs. Penderton bent down to light it. Her smooth sweet face was very rosy and there were little glistening sweat beads on her upper lip.

'The Langdons are coming any minute now and you will sit down to dinner like this, I suppose?'

'Sure,' she said. 'And why not, you old prissy?'

The Captain said in a cold, taut voice: 'You disgust me.'

Mrs. Penderton's answer was a sudden laugh, a laugh both soft and savage, as though she had received some long expected piece of scandalous news or had thought of some sly joke. She pulled off her jersey, crushed it into a ball, and threw it into the corner of the room. Then deliberately she unbuttoned her breeches and stepped out of them. In a moment she was standing naked by the hearth. Before the bright gold and orange light of the fire her body was magnificent. The shoulders were straight so that the collar bone made a sharp pure line. Between her round breasts there were delicate blue veins. In a few years her body would be fullblown like a rose with loosened petals, but now the soft roundness was controlled and disciplined by sport. Although she stood quite still and placid, there was about her body a subtle quality of vibration, as though on touching her flesh one would feel the slow live coursing of the bright blood beneath”.

Полярные эпитеты (шлюха и ханжа), которыми награждают друг друга супруги, выражают всю суть их конфликта, конфликта холодного и горячего, сдержанного и необузданного, мужского и женского. Капитан явно видит свою жену в роли бесстыдной распутницы, презирает и не любит ее, он помещает представленную нам Мадонну на отрицательный полюс The Virgin-Whore Dichotomy. Однако автор в этом эпизоде представляет нам героиню во всем ее великолепии, восторженно описывает ее красоту. МакКаллерс акцентирует классическое сравнение женщины с розой, добавляя в него почти пугающую физиологичность, телесность, имеющую в своей проекции перезрелость, тление и распад. На контрасте с преходящей, манящей рыхлостью цветка выступают острые линии ее кости и непрекращающиеся движение крови, вкупе с медово-оранжевым цветом ее тела и волос приближающие ее к золотому идолу. Демонстрируя свирепость темперамента, просвечивающего сквозь мягкую безмятежность внешности Леоноры, МакКаллерс обозначает какой сплав противоположностей, делает героиню столь желанной. Это чувственный пассаж делает реакцию Капитана тем более неожиданной в своем лаконичном отвращении:

“While the Captain looked at her with the stunned indignation of a man who has suffered a slap in the face, she walked serenely to the vestibule on her way to the stairs. The front door was open and from the dark night outside a breeze blew in and lifted a loose strand of her bronze hair.

She was halfway up the steps before the Captain recovered from his shock. Then he ran trembling after her. 'I will kill you!' he said in a strangled voice. 'I will do it! I will do it!' He crouched with his hand to the banister and one foot on the second step of the stairway as though ready to spring up after her.

She turned slowly and looked down at him with unconcern for a moment before she spoke. 'Son, have you ever been collared and dragged out in the street and thrashed by a naked woman?'”.

Героиня морально подавляет своего мужа благодаря своей неистовой сексуальности, однако происходит это не по классическим канонам, где герой теряет самообладание, не в силах совладать со своим желанием. Женственность героини становится тем, что она может использовать как оружие устрашения, как то, чем можно подавить, оскорбить, вызвать бессильный гнев и истерический припадок. МакКаллерс предлагает читателю взглянуть на нечто, казалось бы, объективно нормальное, сверх того, даже прекрасное, через новую, непривычную призму, увидеть глазами Капитана Пембертона оскорбительное, отталкивающее, уродливое. Не имя, как типичный герой, встретившийся с отвратительной, но и манящей его блудницей, сексуального влечения к своей жене, он не силах ответить на ее вызов. Торжество Леоноры манифестируется в финальной реплике эпизода, в которой она использует пренебрежительно-покровительственное обращение “сынок” и приравнивает произошедшее к публичной порке.

Данная сцена символически дублируется в эпизоде, в котором Леонора на публику игриво укрощает лишь для виду брыкающуюся лошадь. Говоря, “she has broken his spirit as I knew she would”, Капитан Пембертон имеет в виду не только животное, но и самого себя. Именуемый “you sweet old bastard” конь, покорно вздыхающий, “as a young husband would sigh laughingly and shrug his shoulders when giving in to the will of a beloved and termagant wife” выступает символическим двойником подавленного Леонорой Капитана.

Когда завершается перепалка, о которой Леонора забывает спустя всего пять минут, тон повествования изменяется, точка зрения окончательно набирает высоту авторского отступления и нам представляется как ретроспективная экспозиция, анализ ее жизненной истории и характера. Снова появляется ставший детальным описательный отчет о ее действиях и составляющих ее внешнего вида: “Leonora Penderton enjoyed her warm bath that evening. She dressed herself slowly in the clothes she had already laid out on the bed. She wore a simple gray skirt, a blue Angora sweater, and pearl earrings”. Последний постепенно перестает быть беспристрастным перечислением факторов, когда маятник взгляда вновь качается к полюсу оценочного повествования мы понимаем, что все это время подглядывали за Леонорой вместе с Рядовым Уильямсом, видим ее его пораженным и завороженным взглядом: “Private Williams had indeed seen Mrs. Penderton as she left the hearth and walked upstairs to her bath”.

Реакция Рядового Уильямса на наготу Леонору разительно контрастирует с реакцией ее мужа. Он настолько зачарован сделанным открытием, что это толкает его на осмысление заученных с детства истин: “And never before in his life had this young soldier seen a naked woman. He had been brought up in a household exclusively male. … he had learned that women carried in them a deadly and catching disease which made men blind, crippled, and doomed to hell. In the army he also heard much talk of this bad sickness and was even himself examined once a month by the doctor to see if he had touched a woman. Private Williams had never willingly touched, or looked at, or spoken to a female since he was eight years old”.

Несмотря на зародившееся в нем желание и даже благоговение, Рядовой, как и безразличный к жене Капитан, видит в ней угрозу, нечто таящаяся, но способное сломить мужчину, физически уничтожить его. Однако, хотя при первом столкновении с женской красотой Рядовому вспоминается Ад, поддавшись соблазну и решивши проникнуть в ее спальню, он оказывается окутан сладостью и теплом и испытывает почти по религиозному необъяснимое благоговение: “Green shadowy moonlight filled the room. The Captain's wife slept as her husband had left her. Her soft hair lay loosened upon the pillow and her gently breathing chest was half uncovered. A yellow silk spread was on the bed and an open flask of perfume sweetened the air with a drowsy scent. Very slowly the soldier tiptoed to the side of the bed and bent over the Captain's wife. The moon softly lighted their faces and he was so close that he could feel her warm, even breath. In the soldier's grave eyes there was at first an expression of intent curiosity, but as the moments passed a look of bliss awakened in his heavy face. The young soldier felt in him a keen, strange sweetness that never before in his life had he known”. После первой ночи близ Леоноры Рядовой будет наименовать ее не иначе как The Lady, и именно в его сознании эта кличка, данная героиня за грациозную езду на лошади, приобретет куртуазный, мистический оттенок.

Вся обстановка спальни подчеркивает, что эта теоретически супружеская комната на практике принадлежащей исключительно Миссис Пембертон. Леонора является единственной героиней МакКаллерс, не только имеющей свое место, но и выталкивающей из него других. Если Элисон практически заперта сначала в своей спальне, а затем в психиатрической больнице, Мик и Фрэнки теснятся в маленьких комнатушках с братьями, а мисс Амелию, подобно Капитану Пембертону, Мейси и Лаймон вынуждают спать в рабочем кабинете, то Леонора свободно перемещается по дому и обустраивает в нем место по своему вкусу. Леонора не спит на лавке, слишком короткой для нее, как мисс Амелия, и не терпит жёсткий диван, как Мик.

Все вещи в ее комнате обладают некой сакральной, магической притягательностью, ощущая, исследуя эти будуарные, подчеркнуто женские реликвии Рядовой не может понят и уловить сути того, какой Леонора человек на самом деле, подобные предметы, унифицированные для всего женского пола, заведомо обезличивают, подчеркивают сводимость героини к ее физиологии. При всей томности обстановки настоящим символом отношения Рядового к Леоноре является неожиданно смелое откусывание от недоеденной ею куриной ноги. По сути именно таким лакомым кусочком, пробудившим странный голод, является для него Леонора: “He had looked about him on coming into the room. For a time he stood before the bureau and contemplated the bottles, powder puffs, and toilet articles. One object, an atomizer, had aroused his interest, and he had taken it to the window and examined it with a puzzled face. On the table there was a saucer holding a half eaten chicken leg. The soldier touched it, smelled, and took a bite. Now he squatted in the moonlight, his eyes half closed and a wet smile on his lips. Once the Captain's wife turned in her sleep, sighed, and stretched herself. With curious fingers the soldier touched a brown strand of hair which lay loose on the pillow”.

Повторяющиеся описания ее сна говорят о ее вольготном, комфортном положении, создают зачарованную, будуарную атмосферу, будто бы представляя Леонору Спящей Красавицей, которую все не в силах потревожить робкий принц. Уильямс отваживается дотронутся до нее лишь в имитирующем благословление касанием большого и указательного пальца: “The Lady lay on her side with her warm oval face cupped between her rather grubby hands. She wore a satin nightgown and the cover was pushed down to her waist. The young soldier crouched silent by the bedside. Once he reached out warily and felt the slippery cloth of her nightgown with his thumb and forefinger”.

Прикосновения к Леоноре, подобно прикладыванию к чудотворными статуям Девы Марии, исцеляют Рядового от укорененного в нем детского страха. Однако, иронично то, что излечивают они его не от греха, а от страха перед грехом; своей привычкой спать “in the raw” “hot natured” Леонора неосознанно толкает Рядового на преодоление трепета перед собой: “The thought of the bad sickness in women had made him shudder beneath the cover whenever the nurses came near him, and he had lain for hours in misery rather than ask of them some service. But he had touched The Lady and he was afraid of this sickness no more”.

Изначально Уильямс нерешителен, однако вскоре его робость начинает сходить на нет, его захватывает одержимость, явно теряющая патетическую окраску, становящаяся патологической: “There was the soft luxurious warmth of woman flesh, the quiet darkness, the alien sweetness in his heart and the tense power in his body as he crouched there near to her. Once having known this he could not let it go; in him was engendered a dark, drugged craving as certain of fulfillment as death”. Если до контакта с Леонорой он воспринимал женщин как ад, которого можно избежать, то теперь его отношение к ним приобрело оттенок фатализма.

При этом Рядовой не ищет естественного развития отношений между ним и женой Капитана, хотя она дает к этому поводы и, учитывая намеки на ее любвеобильность, возможно и могла бы ответить ему взаимностью: “Every day he groomed and saddled her horse and watched her ride away. In the early morning there was a wintry bitterness in the air and the Captain's wife was rosy and high spirited. She always had a joke or a friendly word for Private Williams, but he never looked at her directly or answered her pleasantries. He never thought of her in connection with the stables or the open air. To him she was always in the room where he had watched her in the night with such absorption. His memory of these times was wholly sensual. There was the thick rug beneath his feet, the silk spread, the faint scent of perfume”. Как и Капитан Пембертон, Уильямс в какой-то степени боится Леоноры. Рядовой отказывается признать в ней простого человека, с которым можно пойти на контакт, в его сознании, заполненном мантрой повторяющимися образами шелка, мягкости, пьянящего запаха, она превращается в объект паломничества, с которым он может контактировать только на своих условиях и имея над ним контроль. Дуальность восприятия женщины одновременно как недостижимого, сакрального идеала, и как чисто телесную, физиологическую сущность прекрасно отражается в отношении Рядового к околдовавшей его женщине. Мы понимаем, что подобострастное преклонение перед Дамой, этот почти рыцарски-куртуазный мотив ночного бдения у постели возлюбленной, спародированный МакКаллерс, всего лишь фикция, и что насилие над Леонорой неизбежно. Даже эта порой по животному неистовая, активная и агрессивная женщина может оказаться жертвой пассивности и мужской манипуляции, даже если причиной к этому будет не ее личная слабость, а столь естественное для всех людей состояние сна.

В том извращенном, отчужденном пространстве, в котором сосуществуют Леонора и ее муж, героиня защищена от Капитана Пембертона своей женственностью, за счет нее она обладает властью и над ним, и, пусть и в ином ключе, над своим любовником. В лице Рядового Уильямса она впервые обретает угрозу своему тотальному контролю, хотя очевидно это скорее читателю, чем ей самой. Неосознанно вновь истязая мужа (став объектом влечения Рядового она становится катализатором ситуации, которая подталкивает его к убийству объекта его страсти), она реагирует на убийство Уильямса со все тем же сонным, неопределенным выражением с которым мы видим ее в первой сцене в гамаке:“The reports from the pistol aroused Leonora and she sat up in bed. As yet she was still only half awake, and she stared about her as though witnessing some scene in a play, some tragedy that was gruesome but not necessary to believe”. 

Сама того не подозревая, Леонора счастливо существует отчужденная от какой-либо интеллектуальной деятельности. Мужчины в ее жизни могут это презирать, как Капитан Пембертон, “who looked on it as a condition natural to all women under forty”, находить очаровательным, как Майор Ленгдон, или тревожащим, как ее отец. Но сама она, в отличие от Элисон, угнетенной пренебрежение мужа, мало заботится о положении женщины в мире. В отличие от остальных героинь МакКаллерс она превосходно интегрирована в общество, в первую очередь мужское, что делает ее отрезанной от женщин, проявляющих свой бунт не экстравагантными внешними выпадами, а тихой, но смелой мыслью. Предсказанное первой сценой столкновения у камина изменение в ее внешности происходит уже к концу романа, предрекая будущий крах жизненного успеха, построенного лишь на физической красоте и силе: “Leonora herself had altered a little during the past weeks. She was approaching the phase of her full maturity. In this short time her body seemed to have lost some of its youthful muscularity. Her face was broader, and her expression in repose was one of lazy tenderness. … Her complexion was still of a delicate, healthy texture, and although she was gradually putting on weight there was as yet no sign of flabbiness”. Пока еще безоблачное существование Леоноры в итоге отдает горьким послевкусием осознание того, что в обществе, рисуемом романами МакКаллерс, благополучна непродолжительное время может быть только звероподобная недалекая женщина, которая “could not have multiplied twelve by thirteen under threat of the rack”.

Безумица на чердаке: Элисон

Взаимодействие двух антиподов, Леоноры и Элисон, предельно ограниченно. Тесно связанные между собой через своих мужчин и часто видящиеся на совместных ужинах, они, тем не менее, почти не общаются. Читатель узнает, что на непродолжительное время после того, как Элисон узнала о измене мужа, она сблизилась с Леонорой: “She had taken to knitting only when she had learned about her husband. At first she had done a number of sweaters for him. Then she had knitted a suit for Leonora. During the first months she could not quite believe that he could be so faithless to her. When at last she had scornfully given up her husband, she had turned desperately to Leonora. There began one of those peculiar friendships between the wife who has been betrayed and the object of her husband's love. This morbid, emotional attachment, bastard of shock and jealousy, she knew was unworthy of her. Of its own accord it had soon ended”. Поначалу Элисон скорее завидует Леоноре, чем ненавидит ее, но постепенно ее восхищение Леонорой перерастает в отвращение, а затем оборачивается холодным безразличием. Интересно отметить, что Элисон пытается справляться со своими эмоциями с помощью вязания, занятия, ассоциирующегося со старыми девами и пожилыми женщинами, что символически отсылает к ее целомудренной отрешенности и фригидности. Вязанием одежды для мужа и Леоноры, она пытается хоть как-то распространить на них свое влияние.

Знакомя читателя с Элисон, МакКаллерс делает все, чтобы противопоставить ее Леоноре. Миссис Пембертон пышет здоровьем и неоспоримо красива, она с увлечением есть и пьет, и впервые видим мы ее в расслабленном одиночестве, что подчеркивает ее независимость. Описание Леоноры, как уже было сказано, полно неопределенности и контраста. Элисон же лишена ауры таинственности, все описания ее внешности призваны подчеркнуть лишь то, что она больна и невзрачна: “She was a small, dark, fragile woman with a large nose and a sensitive mouth. She was very ill and she looked it. Not only was this illness physical, but she had been tortured to the bone by grief and anxiety so that now she was on the verge of actual lunacy”. Элисон равнодушна к еде и не может похвастаться здоровым аппетитом любовницы мужа: “Mrs. Langdon hardly touched her dinner”. Мало того, мы узнаем, что она страдает от пищевых расстройств на нервной почве. Увидев в спальне Леоноры силуэт и приняв его за своего мужа, она может высказать свою ярость только через пищевое самоповреждение: “So great was her feeling of outrage that she did not stop to reason. Sick with anger she got out of bed and vomited in the bathroom”. В случае Элисон, как и в случае других героинь Маккаллерс, образное выражение Sick with anger приобретает буквальное значение. Зараженные несправедливостью, морально подавленные, не имеющие возможности отомстить или дать отпор, они бессознательно бунтуют через главные источники собственного угнетения ? свои тела. В отличие от Леоноры, готовой пить все подряд, Элисон имеет определенные вкусовые пристрастия, с которыми, однако, мало считаются: “She herself did not even like the taste of it. She much preferred a tiny glass of some syrupy liqueur, or a little sherry, or even a cup of coffee if it came to that. But now she drank the whiskey because it was there, and the others were drinking, and there was nothing else to do”. Эта маленькая деталь хорошо иллюстрирует снисходительное отношение к Элисон, тот факт, что ее никогда не берут в расет. Если Леонора вольготно чувствует себя в компаниях и имеет права на расслабление в одиночестве, то единственной альтернативой для Элисон, подавляемой вечерними сборищами, является почти тюремное заключение в собственной спальне.

Женщины противопоставлены друг другу во всем, от внешности и физического здоровья до мелких параллелей в действиях. Так, например, спящая Леонора все время скидывает с себя одеяло, спуская его до пояса и обнажая грудь, в то время как Элисон постоянно “straightened the counterpane”. Нам известно, что нестабильное психическое состояние и физическая слабость Элисон во многом связанны с потерей ребенка. Тем более жестоким кажется ироничное замечание, что к концу романа, уже после смерти Элисон, Леонора “looked like a woman who has had several well born babies and who hopefully expects another in about eight months”. При описании Леоноры слово soft используется в прямом значении по отношению к мягкости ее тела, а в отношении Элисон оно используется метафорически, отсылая к ее взгляду, голосу, эффекту присутствия: “She sat very quiet and stiff before the fire and she was knitting. Her face was deadly pale and her lips were rather swollen and chapped. She had soft, black eyes of feverish brilliance. She was twenty nine years old, two years younger than Leonora. It was said that she once had had a beautiful voice, but no one on this post had ever heard her sing”. МакКаллерс акцентирует внимание на том, что, хотя Элисон моложе Леоноры, горе истощило и состарило ее раньше времени, настолько, что любые ее достоинства, вроде приятного пения, существуют лишь в прошедшем времени.

Единственный продолжительный контакт между ними происходит в эпизоде, когда Леонора навещает больную Элисон с единственной целью - пригласить на ужин, сохранив, таким образом, заведенный обычай. Леоноре вовсе не важно видеть саму Элисон, ее лишь дестабилизирует любое отклонение от привычного. В данной сцене четко видна их взаимная неприязнь, пусть и выражаемая по-разному. Заметно также, что на отношение женщин друг к другу влияет их взаимотношения с двумя главными мужчинами в их жизни. Если Элисон ненавидит Леонору за распутсво и кражу ее мужа, то Леонора, как победительница, относится к ней снисходительно, пытается на свой лад угодить бедняжке: “Leonora was bored and ready to go home. Still, she thought that a neighborly visit should last at least an hour, so she stuck it out dutifully. She sighed and tried again to look somewhat ill. It was her idea, when she was not too carried away with thoughts of food and sport, that the tactful topic of conversation in a sickroom was an account of other illnesses. Like all very stupid people she had a predilection for the gruesome, which she could indulge in or throw off at will. Her repertoire of tragedies was limited for the most part to violent sporting accidents”.

Данная сцена дает нам, пожалуй, самый нелицеприятный из портретов Леоноры, обнажает ее тотальное убожество. Глядя на нее женским взглядом, чуждым как от одержимости, так и от отвращения перед ее телом, Элисон видит ее свободная от вкладывания в ее образ символических коннотаций. Глазами Элисон мы видим Леонору жестоким, пусть и без умысла, глупым существом, одержимым всеми проявлениями физической, телесной жизни. Любовь Леоноры к охоте вновь подчеркивает ее вольготное существование в мире мужчин, а нездоровый интерес к несчастным случаям и увечьям демонстрирует, что эмоциональные реакции и восторги этой женщины не идут дальше неотрефлексированного, а по тому по-детски нездорового, мрачного любопытства. Моральная сила и физическая немощь Элисон выступают резким контрастом к вибрирующей телесности Леоноры, с шумом продавливающей кровать и отзывающейся об играющей в комнате Элисон музыке как о какофонии. Как и Капитан Пембертон Элисон презирает Леонору и едва ли воспринимает ее как полноценное человеческое существо, разговаривая с ней “in a voice of controlled exasperation”. Ее истинное мнение о Леоноре выражает ее слуга и двойник Анслето: “Anacleto had used the term 'woery woman' several times before she caught on to the meaning. At first she had thought it might be a native term, and then it had come to her finally that he meant 'whore'”.

Леонора, в свою очередь, как и Майор Ленгдон относится к Элисон со скучающим, жалеющим превосходством. Она пытается шокировать Элисон сто раз повторенной историей о сломавшей шею девочке, упиваясь своим мнимым остроумием и замечая, что Элисон отвечает ей с сарказмом:

“'Does it make you nervous?'

'Extremely'».

Трагический комизм сцены заключается в том, что оклеветанный, мнимый сумасшедший вынужден выслушивать сюсюканья настоящего дурака, всесильного в своем неведенье собственной глупости: «She was not at all troubled by this rebuff. Calmly she lighted a cigarette. She worked her mouth exaggeratedly and spoke in a deliberately encouraging voice as though addressing a small child”.

В своем отношении к Элисон Леонора вторит мужчинам, не верящими ей, когда она замечает ночные бдение Рядового Уильямса у постели Миссис Пембертон:

“'I was almost sure that I saw someone go into your house by the back way late last night and come out again before dawn'.

'You just imagined it,' said Leonora soothingly. She considered Alison to be quite off her head, and did not believe even the simplest remark that she made'».

Сцена унижения Элисон содержит еще один, в двух штрихах заданный мотив мужской жестокости:

«'By the way,' said Alison, 'is Susie married?'

'Heavens, no! She won't have anything to do with men. She got caught when she was fourteen years old and has never forgotten it. But why?'”.

До конца неясно, что значит caught в данном контексте, но скорее всего речь идет об изнасиловании. В переносном смысле фраза отсылает и к самой Элисон, которая была поймана, захвачена мужем.

МакКаллерс дает читателю понять, что именно игнорирование независимой женской точки зрения приводит к краху и Леонору, ставшую жертвой вуайериста, и Капитана, убившего и потерявшего объект восхищения, и Майора, лишившегося жены и погрузившегося в депрессию. Иронично, что помешанной Элисон считают почти умственно-отсталая Леонора и одержимый, теряющий рассудок Капитан. Принятая за бред сумасшедшего правда в итоге подводит героев к черте настоящего безумия. При всей своей внутренней нестабильности Элисон является гарантом стабильности внешней. Сцена в миниатюре демонстрирует механизм подавления сознания и воли человека, которого упорно решили не принимать всерьез, которому отказано в интеллектуальной автономности. Показано, что рано или поздно подобное давление приносит свои горькие плоды: “When Leonora was gone at last, Alison did not know whether to laugh or cry; she did a little of both, rather hysterically”.

Если в образе Леоноры символ Мадонны деконструируется и вступает в диалог с образом блудницы, то Элисон, благочестивая часть The Virgin-Whore пары романа, дается в рамках великомученической традиции, ее предыстория разворачивается как агеография святой с равнодушными/истязателями, сочувствующим последователем и орудием пытки: “They had been sitting like this late one night when suddenly Mrs. Langdon, who had a high temperature, left the room and ran over to her own house. The Major did not follow her immediately, as he was comfortably stupefied with whiskey. Then later Anacleto, the Langdons' Filipino servant, rushed wailing into the room with such a wild eyed face that they followed him without a word. They found Mrs. Langdon unconscious and she had cut off the tender nipples of her breasts with the garden shears”. Отрезанные соски символически отсылают как к истории Святой Агаты, лишенной груди при казни, так и объясняет причину помешательства женщины. Соски не имеют иной физиологической функции, кроме кормления ребенка, и для Элисон, потерявшей сына, они стали постоянным, заключенном в саму ее телесность напоминанием о ее горе. Решив избавится от них, Элисон попыталась избавиться и от непреходящей боли утраты.

Элисон не может сама руководить своей судьбой, не найдя в себе четкого ответа на проблему жизни, Элисон пускает все на самотек, отчуждаячь от самой себя и внешней действительности, считая, что ей нечего противопоставить произволу остальных: “Mrs. Langdon watched this friendly badinage with an on the defensive expression that is often seen in the eyes of persons who have been ill for a long time and dependent upon the thoughtfulness, or negligence, of others”. Несмотря на невозможность действовать, она остро осознает противоречия в собственном мышлении, но не может найти способ преодолеть их. Для нее, как для человека рассудка, не существует легких, подсказанных инстинктом, спонтанных выходов из ситуации, как для Леоноры: “She knew that she should get up and leave the room, and break with her husband altogether. But lately she had been overcome by a terrible helplessness. And where on earth would she go? When she tried to think ahead, weird fancies crept into her mind and she was beset by a number of nervous compulsions. It had come to the point where she feared her own self as much as she feared others. And all the time, unable to break away, she had the feeling that some great disaster was in wait for her”.

Так как внутреннего мира Леоноры как такового не существует, мы видим ее с разных точек зрения, но никогда не изнутри (некий объективный взгляд на нее дает скорее автор, чем она сама). Перспективу Элисон же мы видим отчетливо, резкая смена ракурса играет куда более важную роль для ее персонажа. Например, момент, когда Элисон вяжет, мы видим как глазами Капитана, так и глазами ее мужа. Обе эти мужские точки зрения заведомо необъективны, они отражают два типа мужского взгляда на женщин: презрительного и снисходительного.

Интересно отметить, что Элисон является неким двойником Капитана Пембертона. Она становится не только свидетельницей странной слабости Капитана (кражи серебряной ложки из ее сервиза) и хранительницей этой тайны, из-за чего приобретает в глазах Капитана власть над ним, но и является почти сиамским близнецом гомосексуального персонажа, филиппинца Анслето, таким образом олицетворяя связь с миром, в который подсознательно стремится Пембертон, одержимый Рядовым Уильямсом. Анслето выступает полным антиподом Ленгдона и неким зеркальным двойником Капитана. Если их сложные отношения с мужественностью мешают Капитану и Майору сочувствовать женщинам, то Анслето оказывается единственным, кто может их понять. МакКаллерс подчеркивает их симбиоз, тот факт, что на духовном уровне они почти сиамские близнецы: “Their voices and enunciation were so precisely alike that they seemed to be softly echoing each other. The only difference was that Anacleto spoke in a chattering, breathless manner, while Alison's voice was measured and composed”.

Он презирает и ненавидит Элисон именно потому, что чувствует в ней внутреннею силу, признает ее в какой-то степени равной. Испытывая отвращение к телу жены, как и к телу Элисон, Леонору он, тем не менее, ненавидеть не может, так как она не больше, чем животное, в ней нет интеллекта, который он мог быть подавить, жену Пембертон приравнивает к кошке. Если неверность мужа и бесстыдство Леоноры вызывают у Элисон рвоту отвращения, то она сама, в свою очередь нагоняет тошноту на Капитана: “As Captain Penderton poured Mrs. Langdon's drink, he avoided her eyes. He loathed her so much that he could scarcely bear to look at her. … As the Captain looked at her hands, he felt a quiver of nausea. Her hands were slender to the point of emaciation, with long fragile fingers and delicate branchings of greenish veins from the knuckles to the wrist. They were sickly pale against the crimson wool of the sweater she was knitting. Frequently, in many mean and subtle ways, the Captain tried to hurt this woman. He disliked her first of all because of her total indifference to himself. The Captain despised her also for the fact that she had done him a service she knew, and kept secret, a matter which if gossiped about could cause him the most distressing embarrassment”.

Муж Леоноры полон решимости игнорировать страдания жены. Закрывая глаза на проблему, он надеется, что она решится сам собой, так как он не видит в ней общечеловеческое и естественное, а что-то сугубо женское. Как Капитан и Рядовой, Майор видит болезнь и безумие как неоспоримые, естественные атрибуты женской сути: “He tried, and succeeded, in looking on her obvious unhappiness as something morbid and female, altogether outside his control”. Майор поначалу производит впечатление добродушного весельчака, и тем более зловеще его отношении к насилию. Так, он пытается приободрить женщину, потерявшую ребенка охотой, и считает ее реакцию на мертвую птицу (скорее всего напомнившую о погибшей дочери), необъяснимой блажью: “But when she took the bird from the dog's mouth, her face had changed. The bird was still living, so he brained it carelessly and then gave it back to her. She held the little warm, ruffled body that had somehow become degraded in its fall, and looked into the dead little glassy black eyes. Then she had burst into tears. That was the sort of thing the Major meant by 'female' and 'morbid'; and it did a man no good to try to figure it all out”.

Сама Элисон подробно не возвращается к потере ребенка, одно упоминание об этом является для нее триггером. Ее муж же совершенно безразличен к произошедшему и, кажется, даже рад трагическому исходу дела. Все это происходит опять же не из-за какой-то особой коварности, а прости из равнодушия и нулевого эмоционального диапазона, из-за связи всего произошедшего с неясной, инфернальной женской частью мироздания: “He remembered suddenly the baby who had died. What bedlam all the way through! In her labor Alison had clung to Anacleto (for he, the Major, could not stand it) and she had screamed for thirty three solid hours. And when the doctor said, 'You're not trying hard enough, bear down' why, the little Filipino would bear down also, with bent knees and the sweat pouring down his face, giving out wail for wail with Alison. Then, when it was over, they found the baby's index and third fingers were grown together, and the Major's only thought was that if he had to touch that baby he would shudder all over. It had drawn out for eleven months. They had been stationed in the Middle West and he would come in out of the snow to find something such as a cold plate of tuna fish salad in the icebox and the doctors and trained nurses all over the place. Anacleto would be upstairs bringing a diaper up to the light to judge the stool, or perhaps holding the baby for Alison while she walked up and down, up and down the room with her jaws clamped. When the whole business was over, he could feel nothing except relief. But not Alison! How bitter and cold it had left her! And how damned, damned finicky! Yes, life could be sad”.

Пока мужчины поражаются выдуманными ими же самими загадкам женской души, эмоции Элисон и их причина вполне просты и логичны: “Alison Langdon wanted terribly to cry. She had been thinking of her baby, Catherine, who had died three years before. She knew that she should go home and let her houseboy, Anacleto, help her get to bed. She was in pain and nervous”.

Элисон отчуждена от общества потерей ребенка и изменой мужа, а так же собственным страхом того, что всем известно о ее порыве самоповреждения, хотя МакКаллерс и подчеркивает, что это не так. Во всех трех случаях именно ее женская природа, ее телесность становится причиной внутреннего и внешнего разлада - она винит себя за то, что не смогла родить здорового ребенка, за то, что недостаточно желанна для мужа, за то, что нанесенные ею самой увечья противны окружающим. Ее больное тело постоянно подводит ее, вмешивается в ее планы и обостряет ситуацию. Именно недомогание заставляет Эллисон вернутся домой раньше и обнаружить измену мужа: “It had been a shock, eight months ago, when she had learned about her husband. She and Lieutenant Weincheck and Anacleto had made a trip to the city with the intention of staying two days and nights for a concert and a play. But on the second day she was feverish and they decided to go back home”. Это предательство, в свою очередь, порождает в ней гнев, который она обращает на саму себя, не умея дать обидчикам отпор: “And the evening she had run home from the Pendertons' and done that ghastly thing. She had seen the garden shears on the wall and, beside herself with anger and despair, she had tried to stab and kill herself. But the shears were too blunt. And then for a few moments she must have been quite out of her head, for she herself did not know just how it had happened”. Осознав, что немощность тела не позволит ей предварить в жизнь любые ее планы, она перестает доверять и своему разуму, рассчитывать на него: “And after that the plans she had made at night when she was sick and restless, schemes that as soon as the sun came up would seem so foolish”. Тем не менее, ее изначально рациональный и аналитический ум по инерции продолжает искать выходы из сложившейся ситуации: “She was trying to make plans. She would divorce Morris, certainly. But how would she go about it? And above all how could she and Anacleto manage to make a living? She always had been contemptuous of women without children who accepted alimony, and her last shred of pride depended on the fact that she would not, could not, live on his money after she had left him. But what would they do she and Anacleto? She had taught Latin in a girls' school the year before she married, but with her health as it was that would now be out of the question. A bookshop somewhere? It would have to be something that Anacleto could keep going when she was ill. Could the two of them possibly manage a prawn boat? Once she had talked to some shrimp fishermen on the coast. It had been a blue and gold seaside day and they had told her many things. She and Anacleto would stay out at sea all day with their nets lowered and there would be only the cold salt air, the ocean and the sun Alison turned her head restlessly on the pillow. But what frippery!”.