Функция имен в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита"

Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет гуманитарных наук

Школа филологии

Выпускная квалификационная работа

Функция имен в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита»

Хананашвили София Нодариевна

Москва 2020

Аннотация

В этой дипломной работе исследовательница пишет об основных функциях имен героев романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита». Работа представляет собой трехчастную конструкцию, в основе которой лежит полный словарь имен персонажей с комментариями, дополненный подробным описанием функций, включенных в предложенную типологию. Кроме того, прослеживается традиция именования персонажей. Рассматриваются методы Н.В. Гоголя и Ф.М Достоевского, чьё заметное присутствие в романе обосновывает возможность их сопоставления с методом Булгакова. Главной задачей дипломной работы представляется, во-первых, описание основных функций имен «Мастера и Маргариты», вписанных в традицию, и кроме того, развернутый комментарий к каждому имени в форме словарной статьи.

Введение

В этой дипломной работе мне бы хотелось по возможности полно описать функции имен, отчеств и фамилий в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Очевидно, что имена собственные в целом играют большую роль в творчестве писателя: я постараюсь продемонстрировать это как за счет подробного анализа имен в произведении, так и через обращение к другим произведениям автора. Таким образом, мне кажется важным аккумулировать в своей работе уже накопленные исследователями сведения об именах персонажей «Мастера и Маргариты», дополнить их, насколько это возможно, собственными наблюдениями, а также вписать разговор о функции имен в «Мастере и Маргарите» в контекст творчества Булгакова. Писатель придавал большое значение ономастике в своем творчестве, практически в каждом произведении наделяя именами не только главных, но и эпизодических героев и даже персонажей, упоминаемых лишь вскользь.

В целом, стоит сказать, что имена занимают особое место в романе. Впрочем, напрямую разговор о них в тексте ведется лишь однажды, поскольку имя играет решающую роль в судьбе Маргариты: «Установилась традиция, - говорил далее Коровьев, - хозяйка бала должна непременно носить имя Маргариты, во-первых, а во-вторых, она должна быть местной уроженкой. А мы, как изволите видеть, путешествуем и в данное время находимся в Москве. Сто двадцать одну Маргариту обнаружили мы в Москве, и, верите ли, - тут Коровьев с отчаянием хлопнул себя по ляжке, - ни одна не подходит. И, наконец, счастливая судьба…» (1, 322).

Тем не менее в романе есть несколько заметных семантических линий, основанных на тех или иных свойствах наречения, которые позволяют говорить об имени как об одном из наиболее важных элементов романа в принципе. Естественно, одно из важнейших мест здесь занимает отсутствие имени у главного героя, что отдельно обговаривается в произведении (Иван Бездомный в больнице пытается его вспомнить, но тот факт, что сделать этого не может -- принципиальный и значимый; подробнее об этом скажу позже). Момент отречения от человеческого имени вводит целый спектр смыслов, но главный, на мой взгляд, -- обозначение перехода в новое состояние, отказ от прежнего образа жизни, что наиболее созвучно судьбе мастера. Таким образом, ясно, что имена - в любом художественном тексте, и здесь роман «Мастер и Маргарита» не является исключением - обладают смыслопорождающей способностью и, как писала Н. А. Фатеева, «порождают многомерные отношения и целые семантические поля в рамках целостных произведений. Недаром многие имена собственные выносятся непосредственно в заглавия (ср. “Детство Люверс”, “Спекторский”, “Доктор Живаго”, “Петербург”) и таким образом закрепляют свою текстопорождающую значимость» (20, 98).

Значение имени в художественном тексте и имянаречения как приема для современников писателя, как мне представляется, необходимо учитывать при работе с его текстом. Мне кажется уместным процитировать здесь высказывание философа С.Н. Булгакова, чьи работы активно обсуждались в Москве в то время: «Сам процесс именования является творческим актом, так как при наречении имени материя встречается с идееи?: представитель человеческого рода становится человеком, воплощающим идею имени» (11, 14).

Здесь же стоит обратить внимание на тот факт, что имя главной героини и «имя» мастера вынесено и в заглавие романа Булгакова. Конечно, с одной стороны, это можно объяснить следованием привычной для читателя Булгакова традиции, поскольку таким образом называется множество романов русской и зарубежной литературы. Однако игнорировать эту деталь, пожалуй, не следует, поскольку заглавие - это одно из сильных мест текста, привлекающее внимание читателя «Мастера и Маргариты» именно к именам персонажей, учитывая явный прием, «задерживающий» его внимание, если пользоваться терминологией формалистов, - аллитерацию в заглавии, а также некоторую загадочность заглавия для читателя, взявшего книгу в руки впервые.

Но имена мастера и Маргариты -- не единственные объекты игры у Булгакова. Большое внимание уделяется также называнию Воланда и его свиты. С одной стороны, читатель неоднократно сталкивается с ситуацией, когда имена этих героев путаются, что в первую очередь подчеркивает их неуловимость: тот, у кого нет имени, не существует. Так, Иван Бездомный, финдиректор Римский и потерпевшие на выступлении Воланда и его свиты в Варьете безуспешно перебирают самые разные иностранные имена на «в»; по этой же причине в эпилоге мы узнаем, например, о бесчисленном количестве невинных людей с фамилиями, схожими с фамилиями Коровьева, которые оказались задержаны милицией или пострадали от рук обеспокоенных граждан. Здесь же стоит сказать о том, что соседи мастера, хотя и знавшие, что к нему ходит женщина, не имели понятия о том, как ее зовут, а потому она также оставалась фигурой неуловимой для любопытных, на что автор устами мастера также обращает внимание. Кроме того, мастер также не способен вспомнить имени своей первой жены, перечисляя подчеркнуто безликие варианты, что выносит этого персонажа не только за рамки нынешней, настоящей жизни героя, но и за пределы повествования в целом -- полная потеря идентичности.

С другой стороны, у персонажей из свиты действительно несколько имен, что рифмуется с их фактической многоликостью, которая в полной мере раскрывается в главе «Прощение и вечный приют», где герои предстают в еще одном, на сей раз истинном обличии и где вдобавок к уже задействованным именам Коровьева-Фагота читатель узнает еще одну его дефиницию -- рыцарь.

Конечно, многократно обсуждался исследователями вопрос имени Иешуа. Подробнее об этом я также буду говорить ниже, но стоит сказать, что такое очевидное несовпадение имени действующего лица из повествования Воланда и мастера с классическим именем Иисуса буквально в соседних главах не может не обращать нас вновь к вопросу об именах как таковых.

Таким образом, я могу с уверенностью говорить о том, что имена, их влияние на судьбу персонажа, их удвоение, утроение или же, напротив, исключение из нарратива играют важнейшую роль в романе. Именно поэтому мне кажется, что имена романа сами по себе являются предметом, заслуживающим отдельного исследовательского внимания.

Если говорить чуть подробнее о функциях, которые выполняют имена как в крупных произведениях Булгакова, так и в текстах малой формы, в первую очередь стоит сказать о мета-кодах, которые они задают. Действительно, имена зачастую связывают «Мастера и Маргариту» с другими произведениями литературы, музыки и др. Кроме того, они выполняют комическую функцию; вводят исторический, мифологический, религиозные контексты, связывают произведение с современностью автора. Подробнее обо всех этих пунктах будет сказано ниже, однако мне кажется уместным наметить их во вступлении, чтобы еще раз подчеркнуть важность основной задачи настоящей работы.

Главным компендиумом накопленных материалов послужит для основной части работы исследование И. Белобровцевой и С. Кульюс «Роман М. Булгакова "Мастер и Маргарита". Комментарий». В их труде можно найти подробные примечания к роману, а также, что наиболее существенно, большинству персонажей посвящены отдельные статьи. В них содержатся все самые основные сведения, касающиеся как имен героев, так и их роли в произведении в целом. Также исследовательницами представлена своеобразная систематизация имен по их функциям (предложенная трактовка, за редким исключением, представляется значимой и точной), а потому эта часть работы И. Белобровцевой и С. Кульюс не может не иметь большой ценности для моего исследования. Кроме того, я буду обращаться к книге Б.М. Гаспарова «Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX века». Эта работа будет ценной как дополнение к рассуждениям И. Белобровцевой и С. Кульюс относительно культурных кодов, которые вводят имена. Действительно, Гаспаров очень подробно рассматривает лейтмотивную составляющую романа, не последнюю роль в которой играют как раз имена героев. Далее стоит сказать о книге М. В. Безродного «Конец цитаты». Здесь исследователь обсуждает интерпретации имен другими учеными, а также приводит свои собственные соображения и гипотезы. Другим полезным для настоящей работы подспорьем выступит заметка О.А. Лекманова «Три смерти», где рассматривается соотношение одной из сюжетных линий романа и повести Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича» и его же работа «О чём написан роман "Мастер и Маргарита"?» - из сборника «Книга об акмеизме и другие работы», где некоторые имена оказываются вписаны в главный, согласно мнению Лекманова, сюжет произведения. Также необходимо обратиться к статье Е.П. Багировой «Поэтическая ономастика М.А. Булгакова (на материале антропонимии романа "Мастер и Маргарита")», в которой предложена собственная система имен в романе.

Очевидно, работ посвященных только творчеству М.А. Булгакова будет недостаточно, чтобы провести полноценный анализ функций имен в его романе. Для дополнения уже существующих в науке сведений необходимо обратиться к «Словарю русских личных имен: Более 3000 единиц» Н.А. Петровского, чтобы включить в рассуждения общую семантику имен. По этой же причине я буду обращаться к словарю А. В. Суперанской «Имя -- через века и страны» и «Современные русские фамилии», составленного ею совместно с А.В. Сусловой. В некоторых случаях будут цитироваться сведения из «Словаря русских фамилий» В.А. Никонова и фрагменты из книги Б.О. Унбегауна «Русские фамилии» и «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даля. Разумеется, нельзя оставить без внимания тот факт, что эти словари были составлены десятилетиями позднее написания «Мастера и Маргариты» и некоторые сведения об именах и фамилиях могут быть нерелевантны для романа. Поэтому при работе со словарями стоит учитывать эту временную дистанцию.

Исследование разделено на три главы. Первая глава посвящена булгаковскому воздействию на «идеального читателя» (то есть такого читателя, который способен уловить все семантические оттенки, вкладываемые автором в текст) посредством имен и фамилий. Важной составляющей этого раздела окажутся иллюстрирующие рассуждения примеры, однако здесь я не ставлю задачи проанализировать все существующие в романе имена, но лишь самые показательные из них. Основная цель первой главы -- описать три основные методики воздействия, а именно через ввод разнообразного культурного контекста, за счет говорящей этимологии, а также благодаря комизму имен и фамилий.

Помня о том, что имянаречение как прием имеет давнюю традицию в литературе, представляется существенным установить, к кому из своих литературных предшественников отсылает Булгаков, работая с именами в «Мастере и Маргарите», и именно этой теме посвящена вторая глава работы. Конечно, полноценно описать традицию имятворчества в мировой литературе в рамках дипломной работы было бы невозможно, однако я постараюсь представить, хотя бы в общих чертах, ее ретроспективу, прежде чем обращаться к конкретным авторам. Особенно важным для булгаковской ономастики является литературное наследие Николая Гоголя, в том числе потому, что для читателя Булгакова очевидно присутствие гоголевского пласта в романе. По этой причине особенное, обращающее на себя внимание имянаречение, вероятно, воспринимается как его часть и заставляет обратить на себя внимание. Присутствие заметного гоголевского влияния также многократно было доказано различными исследователями, подробнее об этом будет сказано в самой главе. Здесь я говорю о том, какие особенности имен в «Мастере и Маргарите» напоминают о поэтике Гоголя и стараюсь установить, какова роль этих соответствий. В этой части третьей главы большую роль будет играть диссертация Ю.В. Кондаковой «Гоголь и Булгаков: поэтика и онтология имени», в которой было проведено обширное исследование того, как именно Булгаков следует традиции Гоголя, как ее трансформирует и развивает. Беря за основу эту работу, предполагается выделить те фрагменты, которые важны в контексте настоящего исследования, прокомментировать их, несколько корректируя при необходимости, а также дополняю примеры исследовательницы собственными.

Кроме того, предметом особого внимания во второй главе работы станет ономастика Ф.М. Достоевского. Я предоставляю некоторые наблюдения, описывающие многочисленные обращения к творчеству этого автора в булгаковском романе. Основной материал, на который я буду опираться при выделении особенностей подхода Достоевского, содержится в книге М.С. Альтмана «Достоевский. По вехам времен», которая, помимо прочего, повлияла на формирование структуры настоящей дипломной работы в целом. Моей задачей во второй половине второй главы будет провести параллели между подходом к именованию персонажей, которые, по мнению Альтмана, характерны для Достоевского, и подходом Булгакова.

Естественно, Гоголь и Достоевский -- далеко не единственные авторы, чье творчество оказывается в круге особого внимания автора «Мастера и Маргариты», традиция именования героев слишком объемна, чтобы в рамках настоящей работы представлялось возможным полностью охватить ее. Однако, те примеры подобных обращений, которые удалось вычленить из работ исследователей, уже работавших над именами в «Мастере и Маргарите», будут приведены в третьей главе работы.

Третья глава представляет собой, по возможности, подробное комментирование всех имен персонажей романа. Очевидным образом, далеко не все из них обладали большой значимостью для Булгакова, а потому не подлежат подробному комментированию. Однако мне кажется важным перечислить все имена героев, дабы привлечь к ним внимание последующих исследователей, которые, возможно, смогут дополнить наблюдения предшественников и мои собственные. Немаловажной составляющей третьей главы будет количество упоминаний того или иного персонажа, общая семантика имен, версии в ранних редакциях и конечном варианте романа. Поскольку имятворчество в контексте романа «Мастер и Маргарита» представляется именно приемом, в этой главе я стараюсь установить, какую роль имена персонажей играют в тексте романа и как они встраиваются в его поэтику.

Таким образом, настоящая работа, разделенная на три части, должна в итоге представить, с одной стороны, описание основных булгаковских принципов именования персонажей, затем частично вписать их в традицию русского имятворчества, и наконец, как подытоживание вышеописанных принципов, будет представлено, насколько это возможно, полное комментирование всех имен героев на основании многочисленных исследований, посвященных роману Булгакова «Мастер и Маргарита».

Отмечу, что при написании этого исследования я использовала наработки из своей курсовой работы третьего курса, посвященной сходной теме.

Первая глава дипломной работы должна представлять описание тех приемов воздействия на идеального читателя, которые использует Булгаков в «Мастере и Маргарите». Я намеренно говорю про идеального читателя, поскольку распознать все виды отсылок обычный читатель не способен физически: они вводят не только обширный культурный, исторический, религиозный контексты, но и содержат намеки на имена исторических личностей и современников писателя, которые послужили прототипами для целого ряда персонажей. С другой стороны, и я как исследовательница перечислить все отсылки не способна, поэтому задачей моей является приблизится к этому полному пониманию благодаря работам других исследователей в том числе. Итак, говоря о приемах воздействия булгаковских фамилий и имен на идеального читателя стоит их разделить на три больших кластера, которые, в свою очередь, могут быть разделены на подпункты. Я постараюсь насколько возможно подробно описать каждый из этих приемов воздействия на читателя посредством имен. Затем к каждому из них я попробую привести пример, который бы наиболее ярко иллюстрировал особенности метода.

Но сначала представляется целесообразным подробнее рассмотреть те культурные контексты, которые вводит М.А. Булгаков посредством имен в своем романе.

Первый и самый разнообразный из способов воздействия на идеального читателя -- это воздействие через ввод культурного контекста. Подробно этот процесс был описан Б.М. Гаспаровым в книге «Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX века». Там есть две интересующие меня в данном случае главы: «Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» и «Новый завет в произведениях М.А. Булгакова». Пересказывать их содержание здесь мне не кажется продуктивным, но важным оказывается сам подход исследователя. В свою очередь, понятие культурного контекста стоит разделить на литературный, музыкальный, исторический, религиозный и мифологический. Я располагаю их в произвольном порядке, поскольку отсортировать их в соответствии с их значимостью мне не представляется возможным. Скажем теперь подробнее про каждый из них.

Наиболее очевидный контекст -- религиозный. Стоит сразу оговориться, что мифологический контекст я буду отделять от религиозного (а именно, христианского), поскольку последний представлен намного более развернуто и масштабно, представляет собой одну из основных линий романа, тогда как мифологические имена употребляются гораздо реже и не играют действительно заметной роли. Религиозная линия, в случае с именами, требует также разветвления на измененные и не измененные евангельские имена. Наиболее яркими примерами здесь могут послужить для первой категории имя Понтия Пилата, для второй -- Иешуа Га-Ноцри. Настоящее имя Иисуса Христа также многократно упоминается в произведении, но действующим лицом он не является. Белобровцева и Кульюс объясняют эту замену следующим образом: «фонетическии? строи? видоизменен, <…> оставляя незначительное пространство для игры» (6, 69). То есть отходя от оригинала, Булгаков обеспечивает себе возможность более вольной трактовки сюжета Евангелия в соответствии с его собственными задачами. Подробнее об особенностях изменений евангельских имен я буду говорить в комментариях к каждому из них в отдельности в третьей главе работы.

Мифологический контекст, как я уже сказала ранее, не столь значителен в сравнении с контекстом христианским, однако он, в действительности, достаточно разнообразен. Булгаков посредством имен вводит иранскую, фригийскую, римскую, иудейскую, шумерскую, греческую, славянскую, вавилонскую, древнеегипетскую мифологии, а также мифологию ацтеков. Большинство имен, привязывающих эти традиции к роману, упоминаются в самом начале, в споре Берлиоза и Ивана Бездомного о существовании бога. Этот факт в сочетании с тем, что перечисленный ряд действительно вводит очень широкий контекст, позволяет мне предположить, что Булгаковым закладывалась, таким образом, идея единства различных мифологий, создаваемых в совершенно различных частях земли и различные времена для описания мира, его объяснения через аналогию с миром человеческим. Евангельская линия романа во многом рифмуется с московской, что также связывает мир людей и мир религии. В качестве примера мифологического имени, как раз упоминаемого в споре на Патриарших, может выступить имя Вицлипуцли, верховного божества ацтеков.

Далее скажу про музыкальный контекст романа, который вводится в роман одним из первых посредством фамилии Берлиоза. Она отсылает читателя к Гектору Берлиозу, автору, чьи произведения зачастую касались как фигур Христа и сатаны, так и обращались к сюжету «Фауста», но об этом подробнее я также скажу после. По той же аналогии в романе возникает Римский-Корсаков через финдиректора Римского, а также Стравинский в фигуре доктора психиатра, поскольку все они тем или иным образом были связаны с «Фаустом». Также в тексте фигурируют другие композиторы и исполнители, введенные Булгаковым либо из личных музыкальных предпочтений, либо ввиду их общей культурной значимости, как, например, дирижирующий на балу Иоганн Штраусс.

Не менее значимым для «Мастера и Маргариты» оказывается исторический код, который зачастую пересекается с уже упомянутыми выше контекстами. Однако есть и чисто исторические фигуры, не связанные ни с искусством, ни с Евангелием. Многие из них упоминаются в Ершалаимских главах, однако их роль -- расширение именно исторического контекста, установление более прочной связи между религиозной и исторической парадигмами. Также исторические лица возникают при описании гостей шабаша или бала сатаны, ярким примером чего может послужить господин Жак, за фигурой которого скрывается Жак ле Ке?р, министр финансов и государственный деятель эпохи французского короля Карла VII.

Литературный контекст формируется из отсылок к нескольким произведениям или фигурам авторов, которые связываются с романом в том числе во многом за счет имен. Среди авторов встречаются как почитаемые Булгаковым писатели, посредством которых «Мастер и Маргарита» вписывается в классическую литературную традицию (среди них Гёте, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Л. Толстой и др.), так и третьестепенные авторы, введенные в сатирических целях. Последние могут быть также отнесены к другому виду контекста, к которому я сейчас перейду, а именно -- связь с реальными фигурами современников Булгакова.

Итак, скажем подробнее об ассоциативных именах. В первую очередь, стоит заметить, что имен этого типа в «Мастере и Маргарите» было выявлено исследователями значительно меньше, нежели двух других. В большинстве своем Булгаков выбирает в качестве прототипов своих литературных «врагов», авторов или критиков, поддерживавших его травлю, например, Латунский был составлен из фигур двух борцов за «чистоту литературы» (см. О. Латунский в третьей главе работы). Периодически основой для персонажей становятся третьестепенные авторы-современники. Также иногда ими оказываются люди вне литературного круга, которые, однако, также не были приятны писателю. В редких случаях сам Булгаков выступает в качестве прототипа, например, при создании фигуры Мастера, здесь же стоит сказать об ироническом совпадении инициалов Булгакова и Берлиоза, а также его киевского дяди. Изредка отсылки к реально существовавшим людям или даже животным (знаменитая собака Треф) оказываются нейтральными и не выполняют никакой иной задачи, кроме как выстраивание связи между московским миром романа и реальной Москвой времен писателя. Однако мне не кажется необходимым подробно останавливаться на этом типе имен, поскольку объяснить их присутствие в романе намного более полно будет проще на конкретных примерах, что я сделаю в третьей главе моей работы. Теперь же перейдем к последнему типу имен персонажей романа.

Говорящие фамилии -- разновидность имен персонажей, которую можно назвать ответвлением с самой богатой традицией. Преемственности булгаковских методов в их составлении будет посвящена значительная часть третьей главы моей работы. Сейчас же стоит привести конкретные приемы, используемые писателем в романе. Среди них есть «агрессивные» и «отрицательные» (эти два типа не всегда легко различимы, вторые, однако, не имеют столь деструктивной коннотации), как, например, Лиходеев и Бездомный.

Также важное место занимают «животные» фамилии, значение которых вытекает из общепринятых характеристик животных, название которых ложится в их основу, как, например, сценарист Глухарёв. На схожем принципе строятся и немногочисленные «растительные» фамилии, например, Кандалупский, которая не только заменяет внешние характеристики, но и вводит «южную» ассоциацию в соответствии с местностью, на которой она растет в чаще всего. К этой мини-группе говорящих фамилий стоит также отнести «гастрономические», к которым, кстати, в равной степени принадлежит та же фамилия Кандалупского. Однако наиболее ярким примером носителя «гастрономической» фамилии однозначно является Андрей Фокич Соков, поскольку ее пищевое происхождение напрямую связано с его профессией буфетчика. Иногда гастрономическая составляющая фамилии может сочетаться с иными функциями в зависимости от случая, например, заключать в себе дополнительные, но не менее важные смыслы (Амвросий).

Несколько особняком в этом ряду стоят еще три разновидности говорящих фамилий. Для понимания их функции большее внимание стоит обращать зачастую не на их семантическую составляющую, но на те ассоциации, которые они вызывают. Речь идет об «архаичных» (Настасья Лукинишна), «иностранных» (Анна Ричардовна) или «двойственных» (Адельфина Буздяк) именах, фамилиях и отчествах. Если первые две разновидности вводят дополнительные контексты за счет их принадлежности к определенной традиции, то «двойственные» имена помимо этого зачастую выполняют комическую функцию.

Во второй главе моей дипломной работы речь пойдет о традиции именования персонажей, в которую вписывает себя М.А. Булгаков. Конечно, проследить весь путь развития того или иного приема не представляется возможным в рамках одной главы, и я ограничусь основными замечаниями, которые кажутся мне наиболее существенными. Здесь я не претендую на всеохватность наблюдений, поскольку буду брать комментарии из других исследовательских работ лишь фрагментарно, а также дополнять их собственными замечаниями. Тем не менее, полностью исключить этот сегмент мне кажется неправильным, поскольку даже попытки описать особенности преемственности в конкретном случае могут оказаться очень продуктивными в контексте изучения имен в романе Булгакова. Говоря более предметно, речь в этой главе пойдет о принципах именования персонажей у Н.В. Гоголя и Ф.М. Достоевского, которые, я полагаю, повлияли на то, как Булгаков именовал персонажей «Мастера и Маргариты». Моей задачей будет не представить полное описание подходов Гоголя и Достоевского, но найти, с одной стороны, обоснование такому сопоставлению, акцентируя внимание на знаках внутри булгаковского текста, а с другой стороны, указать на те очевидные пересечения, которые встречаются среди имен персонажей в «Мастере и Маргарите» и имен в различных произведениях двух классиков, и попытаться их объяснить.

Для начала обратимся к творчеству Н.В. Гоголя. В основу этой части второй главы ляжет уже упоминаемая мной диссертация Ю.В. Кондаковой «Гоголь и Булгаков: поэтика и онтология имени», кроме того, мне кажется важным обратиться к работам М.О. Чудаковой, Б.М. Гаспарова, чтобы обосновать сам факт сопоставления двух писателей, после чего я перейду к диссертации Кондаковой.

Б. М. Гаспаров в своей работе «Из наблюдении? над мотивнои? структурои? романа М. А. Булгакова "Мастер и Маргарита"» доказывает наличие существенных мотивных пересечений между романом «Мастер и Маргарита» и некоторыми произведениями Гоголя, например: «Майская ночь» (хоровод русалок), «Ночь перед рождеством» (поле?т на метле), «Вий» (избавление от нечистои? силы благодаря петушиному крику), «Нос» (мотив отрезаннои? головы Берлиоза -- у Булгакова, отрезанного носа Ковале?ва -- у Гоголя) (8, 72). Наибольшее количество подобных пересечений обнаруживается в «Мёртвых душах», среди которых стоит отметить, во-первых, мотивы таи?ного договора и охоты за душами, во-вторых, содержательные пересечения сна Маргариты и гоголевского пеи?зажа из XI гл. «Ме?ртвых душ», и кроме того, созвучие концовок романа Булгакова и первого тома романа Гоголя (8, 73-75).

Не менее важной в плане обоснования следующего сопоставления мне кажется работа М.О. Чудаковой «Булгаков и Гоголь». В ней исследовательница пишет об отношении Булгакова к Гоголю, которое начало так отчетливо формироваться во время работы первого над постановкой «Мёртвых душ». Чудакова сопоставляет несколько не вошедших в итоговую версию отрывков, которые будут писателем переработаны и использованы в «Мастере и Маргарите». Судя по ее вычислениям, периоды работы с «Мёртвыми душами» и «Ревизором» чередовались с теми периодами творчества Булгакова, когда он активно работает над романом. Именно тогда в тексте появляется новый персонаж - Мастер, который во многом формируется под влиянием фигуры Гоголя, можно сказать, Гоголя как личности. «Второго августа 1933 года Булгаков писал В. В. Вересаеву: "...Просидел две ночи над Вашим Гоголем! Боже! Какая фигура! Какая личность!" (Архив Музея МХАТа). Речь шла, по-видимому, о только что вышедшеи? книге Вересаева "Гоголь в жизни", представляющеи? свод материалов о Гоголе (писем, воспоминании?, выдержек из дневников современников). В восклицаниях Булгакова -- не восхищение творениями Гоголя, а интерес к самои? личности» (21, 45).

Таким образом, становится очевидно, сколь большое значение Гоголь как фигура и как автор имеет и для Булгакова вообще, и для его последнего романа в частности. Именно судьба и личность писателя-классика во многом актуализирует для автора «Мастера и Маргариты» тему писателя, личность художника и его судьбу в глобальном смысле: «Эта тема развертывается в наброске первои? редакции "Театрального романа" (1929), в пьесе и романе о Мольере (1929-1932)». (21, 48)

Далее в своих рассуждениях я буду опираться на диссертацию Ю.В. Кондаковой, а также постараюсь дополнить ее наблюдения собственными примерами. Исследовательница не всегда уделяет большое внимание фамилиям из «Мастера и Маргариты», что естественно, поскольку ее работа посвящена творчеству М.А. Булгакова в целом, именно эту лакуну я и берусь заполнить во второй главе своей работы. Кроме этого, я буду опускать те методы, которые не столь характерны для «Мастера и Маргариты».

В первую очередь, конечно, стоит сказать о «говорящих» именах и фамилиях - разновидности литературных имен с долгой историей: «этические нормы, применявшиеся в "допушкинскои?" литературе, не позволяли в составе художественного произведения (в особенности, произведения с сатирическои? окраскои?) употреблять подлинные имена и фамилии: это почиталось "личностью" и оценивалось как непристои?ность и нарушение определе?нных этических правил» (11, 28. Цит. по Котелев В.А. К поэтике литературного наименования: «образцовые поминки» 1833 года//Русская речь. 1999. No 3. С.22-23). Однако в задачи работы не входит описание всей традиции говорящих фамилий, а потому этот подход нужно уточнить, поделить на подтипы. Например, как Гоголь, так и Булгаков часто дают своим персонажам фамилии, напрямую связанные или ассоциирующиеся с их профессией. В качестве примеров хрестоматийных можно привести фамилию учителя грамматики Никифора Тимофеевича Деепричастие <…>, свидетельствующие о неправедности местного суда фамилии пристава Ухове?ртова и полицеи?ского Держиморды («Ревизор») (11, 29). В случае «Мастера и Маргариты» очевидным примером такой фамилии может послужить фамилия буфетчика Андрея Фокича Сокова (11, 29). Со своей стороны, я бы отметила, что к этому типу имен относится также имя конферансье «Варьете» Жоржа Бенгальского: несмотря на то, что прямой связи между фамилией конферансье и его профессией нет, «бенгальские» огни ассоциируются с театральной атмосферой праздника и «блеском» выступлений. Если говорить о происхождении этой фамилии, стоит сказать, что этот псевдоним можно отнести вслед за А.В. Суперанской к фамилиям-псевдонимам «искусственно образованным от понравившихся слов по готовой модели». Кроме того, исследовательница приводит в пример имена артистов (Бриллиантов, Арфин, Лиров) (16, 95). На мой взгляд, фамилия Бенгальского отлично вписывается в этот ряд, что свидетельствует о том, что мы можем отнести ее в разряд «профессиональных» по принципу ее создания. И Гоголь, и Булгаков создают фамилии, которые связаны с работой персонажей, однако есть у обоих и некий подвид таких имен, когда их значение является характеристикой деятельности героев. На мой взгляд, именно сюда стоит отнести и Уховёртова, и Держиморду, поскольку эти фамилии больше говорят читателю не о профессии, но о подходе персонажей к ней. В эту же категорию я бы отнесла фамилии таких героев из «Мастера и Маргариты», как М. В. Подложная («Однодневная творческая путевка. Обращаться к М.В. Подложнои?» (1, 68)) и Пролежнева (секретарь домоуправления, на которого доносит Босой).

В качестве одного из важных типов формирования имени персонажа -- ономастические гибриды (в третьей главе моей работы этот вид будет присутствовать в моей собственной типологии, однако называться он будет «двойственные»). По своей сути это сочетание несочетаемых имени и фамилии, которые противоречат друг другу не только по значению, но чаще всего и по происхождению. В случае Гоголя следует сказать о таких именах, как Алкид и Фемистоклюс Маниловы («Ме?ртвые души»), Хома Брут и Тиберии? Горобецъ («Вии?»), Балтазар Жевакин («Женитьба»), Христофор Бурдюков («Тяжба») (11, 39). Внутри же булгаковского романа можно обнаружить следующие примеры: Адельфина Буздяк (буздыря <…> в костромских говорах -- «тот, что много пьет» (13, 20); Адельфина -- благородное греческое имя), Алоизии? Могарыч (помимо того, что является, скорее всего, «гибридом имен братьев Рвацких из "Театрального романа": Алоизии? и Макар (5, 79)», выступает как сочетание немецкого имени и фамилии, образованной от магарыча - «выпивки с угощением после заключения сделки» - по словарю Фасмера (19, 389), т.е. фамилии с древнерусским корнем, имеющей к тому же тюркское происхождение (19, 389)). Также филолог говорит здесь и о Милице Андреевне Покобатько, однако, на мой взгляд, это сочетание имени, отчества и фамилии несколько выбивается из ряда, поскольку имя Милица имеет славянское происхождение (14, 197), несмотря на то, что вступает в кажущееся противоречие с украинской фамилией Покобатько.

Как у Гоголя, так и у Булгакова в произведениях непременно фигурируют внесюжетные персонажи, при этом в случае Булгакова такие персонажи имеют намного бульшую иллюзорность в сравнении с персонажами Гоголя, поскольку они даже не претендуют на материализацию: про них мы знаем куда меньше, чаще всего имя -- единственное, что читатель о них знает (11, 50). В этом случае фамилии привлекают гораздо большее внимание, являясь единственным источником информации. Именно поэтому эти имена оказываются зачастую столь семантически или фонетически нагруженными: «Чипхайхилидзев, Макдональд Карлович, Феитефлеи? Перпеитъич (у Гоголя), Чердакчи, Семеи?кина-Галл <…> (у Булгакова)» (11, 51). Интересен тот факт, что персонажи с именами такого типа у обоих писателей нередко оказываются близко друг от друга, скапливаются в одном небольшом отрывке текста, что тоже порождает комический эффект. У Гоголя с таким мы можем столкнуться, например, в «Мёртвых душах» («Галопад летел напропалую: почтмеи?стерша, капитан-исправник, дама с голубым пером, дама с белым пером, грузинскии? князь Чихаи?хилидзев, чиновник из Петербурга, чиновник из Москвы, француз Куку, Перхуновскии?, Бербендовскии? -- все? поднялось и понеслось...» (11, 53. Цит. по Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 20 т. Т. 4. М., 1938. С. 150), у Булгакова можно вспомнить вечер смерти Берлиоза, когда литераторы собрались в ресторане Грибоедовского дома («Заплясал Глухаре?в с поэтессои? Тамарои? Полумесяц, заплясал Жукопов-романист с какои?-то киноактрисои? в же?лтом гшатье. Плясали: Драгунскии?, Чердакчи…» (1, 75) и т.д.)

Целый ряд имен, встречающихся в «Мастере и Маргарите» имеет ономастических двойников в произведениях Гоголя (позже об источнике этого метода я буду говорить подробнее). Так, двойниками оказываются булгаковский Шпичкин, один из танцующих литераторов в доме Грибоедова, и почтмейстер Шпекин, которому городничий из «Ревизора» приказывает шпионить: вскрывать и читать все письма, которые попадают в его руки (11, 55). Фамилия Шпичкин принадлежит герою эпизодическому, и, как уже говорилось выше, она оказывается единственной характеристикой. А потому созвучие, с одной стороны, с фамилией «подсматривающего» героя, а с другой, с самим словом «шпик», намекает нам, что литератор является представителем «эпохи шпиономании» (11, 55. Цит. по Лесскис Г. Комментарии к «Мастеру и Маргарите»//Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. М., 1990. С. 631)

Подобным примером является пара фамилий Поприщина (Гоголь, «Записки сумасшедшего») и Поприхина (Булгаков, «Мастер и Маргарита»). Обе они образованы от «поприще» (11, 55). Однако одним из наиболее значимых случаев такого двойничества выступают фамилии Ивана Бездомного и Безродного из «Вечер накануне Ивана Купалы». Во-первых, оба персонажа в соответствии со своей фамилией оказываются обречены на одиночество и скитания. Ю. В. Кондакова отмечает: «Не случаи?но в однои? из черновых редакции? романа Булгакова "Мастер и Маргарита" ("Копыто инженера", 1928-1929 гг.) поэт Иван Бездомныи? назван Иванушкои? Безродным, а когда во время погони за Воландом поэт Безродныи? врывается в ванную комнату в чужои? квартире, то застигнутая там "голая дама с золотым крестом на груди" (Булгаков 1992, 243) называет его Петрусем. <…> Так же как Петро попадает под пагубное влияние Басаврюка <…>, так и Бездомныи? становится жертвои? Воланда» (11, 64).

Как и у Гоголя, так и у Булгакова часто встречаются персонажи с двойной фамилией, которые в реальности чаще всего принадлежали представителям аристократического слоя (Воронои?-Дряннои? («Ме?ртвые души»), Деркач-Дришпановскии? («Маи?ская ночь или Утопленница»), Ляпкин-Тяпкин, Сквозник-Дмухановскии? («Ревизор») у Гоголя) (11, 68). Но если у персонажей Гоголя части таких фамилий являются распространенными или даже вульгарными фамилиями, то Булгаков видоизменяет этот подход. В его случае части фамилий зачастую противоречат друг другу, как будто дискредитирует одна другую. Нагляднее всего продемонстрировать этот прием можно на примере фамилии Семейкиной-Галл: «грамматически оформленная фамилия обывателя, образованная от уменьшительного слова "семеи?ка" [сочетается -- С.Х.] с "неоформленнои?" фамилиеи?, образованнои? от названия гордои? нации завоевателеи?» (11, 69). Такой подход к составлению двойных фамилий усиливает их псевдо-аристократическую претенциозность.

Стоит сказать отдельно и об именах-андрогинах. Это имена во многом карнавальные, поскольку их функцией является скрывать или частично менять восприятие пола персонажа. Примеры подобных случаев можно найти в «Мёртвых душах», именем-андрогином обладает одна из крепостных Собакевича: «Это что за мужик: Елизавета Воробеи?. Фу ты пропасть: баба! Она как сюда затесалась? Подлец, Собакевич, и здесь надул!» (11, 91. Цит. по Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 20 т. Т. 4. М., 1938. С. 126). Кроме того, исследовательница отмечает, что «гоголевское имя-андрогин "Елизаветъ Воробеи?" не только входило в ономастикои? Михаила Булгакова (оно имело место в составе име?н в "Похождениях Чичикова"), но и встречалось в разговорном обиходе писателя» (11, 91). Если же говорить именно о «Мастере и Маргарите», то здесь обладательницей имени-андрогина оказывается Настасья Лукинична Непременова, а точнее ее литературный псевдоним Штурман Жорж, «московская купеческая сирота» (1, 72) обладает густым басом. «Обратим внимание на то, что в однои? из черновых редакции? «Мастера и Маргариты» появлялась массолитовская писательница Бержеракина, которая тоже имела фамилию с "мужским элементом"» (11, 98). Стоит уточнить, что под фамилией Кондакова, вероятно, здесь подразумевает псевдоним.

И наконец, скажем о «чужих» именах у Гоголя и Булгакова. Вспомним фрагмент булгаковского романа, где Иван Бездомный пишет заявление в милицию и пытается объяснить, кем именно является его ныне покойный друг Берлиоз «не композитор», крайне созвучным покажется фрагмент из «Невского проспекта» Гоголя. «Перед ним сидел Шиллер - не тот Шиллер, которыи? написал "Вильгельма Телля" и "Историю Тридцатилетнеи? вои?ны", но известныи? Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанскои? улице. Возле Шиллера стоял Гофман - не писатель Гофман, но довольно хорошии? сапожник с Офицерскои? улицы, большои? приятель Шиллера» (11, 100. Цит. по Гоголь Н.В. Собр. соч.: В 9 т. Т. 2. М., 1994. С. 29). Если у Гоголя такое именование пьяных ремесленников создает комический эффект, то «чужеродность» фамилии Берлиоза свидетельствует о «серости» Берлиоза. Неким доказательством этому является, во-первых, описание его внешности: «...одетыи? в летнюю серенькую пару, был маленького роста, упитан, лыс, свою приличную шляпу пирожком не?с в руке, а на хорошо выбритом лице его помещались сверхъестественных размеров очки в че?рнои? роговои? оправе» (1, 5), позже в подобном сером костюме окажется «какой-то» писатель, которого пропустят Коровьев и Бегемот на входе в Грибоедовский дом. Ни его речь, полная штампов и цитат, ни его взгляды или деятельность не выделяют его на фоне любого другого деятеля культуры того времени, чуть поднявшегося над большинством. Здесь значимой оказывается его убежденность в том, что человек не обладает душой, поскольку все факты его существования свидетельствуют о его собственной бездуховности (11, 104-106).

Таким образом, мы видим, что многие приемы гоголевского подхода к имятворчеству заимствуются Булгаковым. Писатель, очевидно, обращается к ономастикону предшественника и перерабатывает его, изменяя некоторые методы под особенности собственной прозы и собственные же задачи. Сопоставление двух подходов оказывается продуктивным, поскольку, с одной стороны, подсвечивает именно булгаковский взгляд на эту задачу, с другой, обнаруживает семантически нагруженные пересечения, полезные для понимания персонажей «Мастера и Маргариты» в целом.

Теперь я постараюсь описать подход к именованию персонажей в произведениях Ф.М. Достоевского в сопоставлении с подходом М.А. Булгакова. Основополагающей работой во второй части этой главы станет труд М.С. Альтмана «Достоевский. По вехам времен». Особый интерес для меня будет представлять вторая часть книги, где исследователь описывает именно приемы, которыми пользуется Достоевский при назывании своих героев. Моя задача здесь -- выделить те из них, которые были бы созвучны с приемами Булгакова.

Как я уже писала выше, это сопоставление имеет ощутимое значение в контексте моей работы, поскольку Булгаков оставляет в тексте вполне очевидные отсылки к самым классическим персонажам и сюжетным ходам, помимо того факта, что сам писатель четырежды упоминается в романе. О роли Достоевского в «Мастере и Маргарите» я буду говорить более развернуто, обратившись к конкретным примерам в третьей главе своей работы, однако одна из таких связок показывает преемственность романа Булгакова Достоевскому не только на содержательном уровне, но и как раз на уровне метода. Здесь я имею в виду тот прием Достоевского, который первым описывает Альтман, а точнее именование персонажей вслед за героями других авторов. Так, например, Достоевский именует героя Пыхтина в повести «Село Степанчиково и его обитатели», отсылая читателя к гусару Пыхтину из «Евгения Онегина» А.С. Пушкина. Он развивает «гусарство» персонажа, дает ему более подробно описанную историю, нежели Пушкин (3, 143-144). В свою же очередь, Булгаков называет Коровьева в том числе в честь Коровкина из того же самого «Села Степанчикова», а после и из «Братьев Карамазовых» (6, 270). Однако намного интереснее мне кажется более точное методологическое пересечение, которое обнаруживается в обращении обоих авторов к героям А.С. Грибоедова. Так, в «Мастере и Маргарите» на пороге Грибоедовского дома Коровьева и Бегемота встречает Софья Павловна, «бледная и скучающая гражданка» (1, 453), которая, конечно же, отсылает читателя к героине «Горя от ума» Софье Павловне Фамусовой. Но если Булгаков берет центрального персонажа пьесы и ставит его в третьестепенное положение, то в случае Достоевского процесс оказывается обратным. В романе «Униженные и оскорбленные» Алёша Валковский рассказывает про Левиньку и Бореньку, они же Левон и Боренька, лишь вскользь упоминаемые у Грибоедова Репетиловым: «…чудесные ребята. // Об них не знаешь, что сказать» (2, 225). И там, и там эти персонажи не являются действующими лицами, о них лишь говорят другие герои, но Достоевский наделяет их историей, соединяя с известным читателю персонажем. Мне кажется важным здесь замечание А. Бема, который пишет: «Здесь перед нами перенесение "Левиньки и Бореньки" в иную историческую эпоху, из Англии?ского клуба на собрание "под крышеи?" социалистическои? молодежи» (7, 7). Примерно такое же ощущение создается от сопоставления образа дочери Фамусова и описания Софьи Павловны в «Мастере и Маргарите», совершенно комичное в грибоедовском контексте. Отдельно стоит отметить, что отношение автора к персонажам сохраняется при таком перенесении, как и некоторые их характеристики. Левон и Боренька и там, и там оказываются представителями «прогрессивной» молодежи.

В работе Альтамана присутствует небольшой отрывок о водевильных именах у Достоевского (3, 166-167). С одной стороны, нельзя отрицать, что и Булгаков отчасти наследует этой традиции. Однако важно понимать, что это не одна из заметных составляющих его ономастики, и конкретное пересечение здесь не означает наследование Булгаковым этого побочного ответвления поэтики именования у Достоевского.

Большой составляющей ономастики Достоевского являются одноименные герои (3, 167-186). Имеется в виду полное или частичное повторение имен и отчеств персонажей, наделение их схожими характеристиками, сочетание нескольких тезок в разных произведениях, т.е. создание смысловой системы или даже именного микромира в рамках творчества писателя. В «Мастере и Маргарите» одноименных персонажей практически нет: единственное пересечение, которое встречает читатель -- Пелагея Антоновна, жена Никанора Ивановича Босого, и Пелагея Петровна, одна из ругающихся, мимо которых пролетает Маргарита. Это пересечение не совсем точное, однако такой уровень подобия мы также встречаем у Альтмана (3, 168-172). Однако у Булгакова героини скорее противоположны друг другу по характеру (жена Босого -- заботливая, тихая женщина, тогда как единственная особенность Пелагеи Петровны, известная читателю, это ее склочность). Таким образом, можно утверждать, что в рамках романа автору важна именно неповторимость имен, что является полной противоположностью подхода Достоевского.

Судя по биографической справке, которую приводит Альтман (3, 190), для Ф.М. Достоевского имена обладали особым смыслом, неаккуратность же в назывании кого-либо являлась признаком неуважения. Именно такой посыл транслирует писатель в тех многочисленных случаях, когда те или иные герои неверно называют других героев. «Так, например, Катерина Ивановна Мармеладова, желая показать пренебрежение к своеи? квартирохозяи?ке, называет ее не Амалиеи? Ивановнои?, а Амалиеи? Людвиговнои?, чем выводит её из себя:

-- Я вас сказал раз-на-прежде, что вы никогда не смель говориль мне Амаль Людвиговна: я Амаль-Иван!

-- Вы не Амаль-Иван, а Амалия Людвиговна, и так как я не принадлежу к вашим подлым льстецам... то и буду всегда называть вас Амалиеи? Людвиговнои?…» (3, 190. Цит. по Достоевский Ф. М. Собрание сочинений: в 10 т. Т. 5 / Под ред. Л. П. Гроссмана, А. С. Долинина, В. В. Ермилова, В. Я. Кирпотина, В. С. Нечаевой, Б. С. Рюрикова. М.: ГИХЛ, 1956-1958. С. 189). Именно такое же отношение к имени читатель встречает и в романе Булгакова. Рассказывая Ивану Бездомному про свою жизнь, мастер не может вспомнить имени своей бывшей жены:

Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя, и что она жила с другим человеком, и я там тогда... с этой, как ее...

- С кем? - спросил Бездомный.

- С этой... ну... этой, ну... - ответил гость и защелкал пальцами.

- Вы были женаты?

- Ну да, вот же я и щелкаю... на этой... Вареньке, Манечке... нет, Вареньке... еще платье полосатое... музей... впрочем, я не помню (1, 177).

Герой не высказывает пренебрежения, и странно было бы называть это неуважением, учитывая тот факт, что и его собственная фамилия здесь оказывается вне фокуса внимания, поскольку не принадлежит к нынешнему миру. Напротив, фамилия секретаря редакции Лапшённиковой с легкостью всплывает в памяти Ивана, поскольку она как раз-таки является частью наиболее актуального и наименее интересного мастеру времени.

Но в «Мастере и Маргарите» есть и другой яркий пример того, как имя героя не могут вспомнить: речь идет о Воланде и его свите. Как мы помним, в начале романа Иван силится вспомнить имя загадочного иностранца, когда прибегает в ресторан Грибоедовского дома.

- А как его фамилия? - тихо спросили на ухо.

- То-то фамилия! - в тоске крикнул Иван, - кабы я знал фамилию! Не разглядел я фамилию на визитной карточке... Помню только первую букву «Ве», на «Ве» фамилия! Какая же это фамилия на «Ве»? - схватившись рукою за лоб, сам у себя спросил Иван и вдруг забормотал: - Ве, ве, ве! Ва... Во... Вашнер? Вагнер? Вайнер? Вегнер? Винтер? - волосы на голове Ивана стали ездить от напряжения.

- Вульф? - жалостно выкрикнула какая-то женщина.

Иван рассердился.

- Дура! - прокричал он, ища глазами крикнувшую. - Причем здесь Вульф? Вульф ни в чем не виноват! Во, во... Нет! Так не вспомню! (1, 79) кек

Мы видим, что здесь схожим, прямым образом подчеркивается неуловимость героев за счет их неожиданной для всех безымянности. То же происходит и с потерпевшими после сеанса в «Варьете» и его администрацией, даже афиши пропадают сразу же после выступления, так что никому так и не удается установить имени Воланда. В этот же ряд встает фрагмент из эпилога, в котором описываются все различные пострадавшие граждане, которые имели схожие фамилии с Воландом и Коровьевым. В обоих случаях присутствует комичное перечисление созвучных имен, что преобразовывает интонацию и эффект этого приема: если в случае с мастером имя оказалось безвозвратно утеряно и у Ивана нет ни единого предположения, здесь безымянность -- не признак обособленности, некоей возвышенности, оторванности от мира, но продолжение тех шалостей Коровьева и Бегемота, которые принадлежат, безусловно, к комичной части московских глав «Мастера и Маргариты». Таким образом, значения, которые Булгаков вкладывает в этот прием, заметно отличаются от значений того же приема у Достоевского. Тем не менее, учитывая тот факт, что путаница с именами занимают такое важное значение в творчестве Ф.М. Достоевского, я осмелюсь предположить здесь момент преемственности.