Конфликтогенность международных отношений

Миротворческие процедуры были апробированы ООН в период войны в Корее (1950-1953), в операциях на Кипре, в Конго (Заир), на Ближнем Востоке. Основная причина тщательной отработки средств и методов урегулирования конфликтов в 1960-1870-х годах состояла в том, что в обстановке холодной войны требовалась особая взвешенность в подходе к любому конфликту, поскольку он мог вызвать рост напряженности или стать детонатором широкомасштабного столкновения. Осознание этой опасности побуждало страны и организации, заинтересованные в контроле над конфликтами, рассматривать операции по поддержанию мира, прежде всего как политико-юридическую, а уже потом - как военно-полицейскую задачу.

С окончанием холодной войны опасения по поводу возможных неблагоприятных последствий военного вмешательства в локальные конфликты значительно уменьшились. Вместе с тем возросло стремление единственной сверхдержавы - Соединенных Штатов - к использованию во внешней политике силовых методов для распространения своего влияния на обширные регионы, установления контроля над зонами конфликтов (Балканы, Ближний Восток и др.).

Мировому сообществу предстоит разработать концепцию миротворчества с акцентом не на военно-политической стороне дела, а на формулировании совокупности мер по предотвращению и урегулированию конфликтов. В качестве одной из необходимых мер могут предусматриваться и полицейские акции, но лишь как крайнее, исключительное средство, применяемое тогда, когда все другие, мирные средства не срабатывают, когда в конфликте преобладает элемент радикализма или когда конфликт вступил в стадию войны и требуется принуждение сторон к прекращению огня. Но даже в этих случаях полицейские акции должны быть строго ограничены по целям, срокам и масштабам и не могут использоваться в качестве предлога для военной оккупации или постоянного военного вмешательства. Эффективное, адекватное обстоятельствам миротворчество может стать одним из существенных факторов формирования новой международной системы.

Таким образом, перед мировым сообществом стоит задача выработки новой технологии урегулирования и разрешения международных конфликтов, по своему содержанию и характеру протекания существенно отличающихся от конфликтов недавнего прошлого. Эта технология должна вобрать в себя наиболее эффективные политико-правовые методы, апробированные предшествующим опытом, и вместе с тем включать инструментарий, отвечающий реалиям глобализирующегося мира. Результативность новой технологии будет зависеть от способности учесть специфику каждого конкретного конфликта, от оптимальности в выборе средств его разрешения и искусства в их применении.

Конфликты низкой интенсивности: геополитика «управляемого хаоса»

Войны нового века: метаморфозы насилия. Выдающийся немецкий военный теоретик Карл фон Клаузевиц (1780-1831) определял войну как «столкновение двух живых сил», конечной целью которого является «сокрушение противника». Он с нескрываемой иронией относился к «филантропам»[1], которые воображали, что возможно обезоружить и сокрушить противника искусственным образом, без особого кровопролития. В то суровое время введение в философию войны принципа ограничения и умеренности представлялось полнейшим абсурдом. Однако спустя два столетия, в начале нынешнего века, взгляды на философию войны коренным образом изменились.

Формальное объявление войны - дело достаточно далекого прошлого. Пожалуй, эта традиция в полной мере соблюдалась европейцами последний раз во время Второй мировой войны, когда послы Франции и Великобритании уведомили нацистскую Германию о начале военных действий (3 сентября 1939 г.). Но, к сожалению, отказ от формального объявления войны не привел к прекращению реальных военных столкновений. Современный мир полон затяжных кровавых конфликтов, которые начинаются и продолжаются без каких-либо официальных предупреждений. Аналитики даже придумали новый термин, характеризующий современную геополитическую ситуацию, -»новый глобальный беспорядок», а военные ввели в оборот понятия конфликтов низкой интенсивности и «суррогатных войн», чтобы операционально объяснить новые подходы к ведению военных действий.

В 2002 г. в Нидерландах в рамках Международной программы исследований причин нарушения прав человека (РЮОМ) был опубликован отчет, посвященный динамике конфликтов в современном мире. По данным отчета, в 2001 г. в мире было зафиксировано 23 конфликта «высокой интенсивности», унесших жизнь 125 тыс. человек, 79 «конфликтов низкой интенсивности» (в каждом из которых погибло от 100 до 1 тыс. человек), а также 38 «конфликтов с элементами насилия», где погибли от 25 до 100 человек в каждом случае. И лишь в 35 странах современного мира не было вообще зафиксировано военных конфликтов. Таким образом, конфликты низкой интенсивности стали тревожным симптомом современной геополитической ситуации.

Конфликт низкой интенсивности в геополитике можно определить как военное столкновение ниже порога стратегической войны, без подключения основных военных сил противоборствующих сторон. Такие конфликты не имеют четкой локализации в пространстве и во времени, ведутся на территории обеих сторон с применением террористических актов и локальных военных операций.

Причины широкого распространения конфликтов низкой интенсивности и как следствие - высокой геополитической нестабильности современного мира многообразны.

Первым фактором, который, по существу, исключает тотальные войны между высокоразвитыми странами и предполагает наличие конфликтов низкой интенсивности, является высокая разрушительная сила оружия массового уничтожения, что делает стратегические войны бессмысленными актами взаимного истребления. Поэтому военныеоперации развитых стран против более слабых государств сегодня ведутся с помощью высокоточного оружия, и их целью является разоружение и подчинение противника, а не его полное уничтожение. Наиболее известные примеры последних лет - военные операции США в бывший Югославии, Афганистане и Ираке, после проведения которых эти страны погрузились в перманентное состояние конфликтов низкой интенсивности.

Вторым фактором, ведущим к развязыванию подобного рода конфликтов, являются тайные операции спецслужб, которые организуют «суррогатные войны» - особый метод ведения тайных военных действий. Эксперты считают важными признаками таких нетрадиционных войн присутствие государств-спонсоров, которые действуют конспиративно, привлечение специалистов спецслужб для вербовки и финансирования банд наемников, обычно под дипломатическим прикрытием, использование тактики внезапности, предоставление значительных ресурсов и новейшего оружия, обладающего большой поражающей силой.

Некоторые специалисты вполне откровенно перечисляют этапы работы, необходимой для подготовки «суррогатной войны» в целях смены режима в нужной стране:

1) выберите режим, который необходимо сменить;

2) очерняйте режим в публичных высказываниях, критически освещайте в прессе;

3) подчеркивайте, что это государство находится в черном списке госдепартамента США;

4) подчеркивайте, что данное государство имеет связи с иностранными террористическими организациями;

5) любыми способами объединяйте эти террористические организации с «Аль-Каидой»;

6) объединяйте угрозы Израилю с угрозами США;

7) подчеркивайте наличие у выбранного режима оружия массового поражения;

8) используйте доктрину превентивного удара, в соответствии с которой возможность угрозы оправдывает односторонние действия США;

9) получите добро конгресса на действия против режима;

10) получите, если это возможно, резолюцию ООН, которая может оправдать военные действия;

11) описывайте сопротивление ООН планам по смене режима в терминах ее неадекватности, коррупционности и устарелости;

12) описывайте сопротивление союзников как эгоизм и антиамериканизм;

13) поддерживайте новых союзников, жаждущих помочь в смене режима;

14) вторгайтесь и оккупируйте.

Третий фактор, способствующий распространению конфликтов низкой интенсивности, - так называемые «цветные революции», сценарий которых был успешно апробирован в ряде восточно-европейских и центрально-азиатских стран, после чего обстановка в этих странах надолго дестабилизировалась.

Этот сценарий появился в арсенале современных политтехнологов в ответ на тревожную статистику: предполагалось, что к 2020 г. население беднейших регионов мира будет состоять в основном из молодежи - контингента наиболее беспокойного в политическом отношении. По данным доклада ЦРУ за 2001 г., ожидалось, что население в возрасте до 30 лет к 2020 г. составит соответственно в Азии - 47%, на Ближнем Востоке и в Северной Африке - 57%, в зоне к югу от Сахары - 70%. При этом в большинстве стран не будет условий для успешной интеграции молодежи в общество. Все это позволило американским политикам предположить, что бесправная и разгневанная молодежь, лишенная всякой надежды, будет самым яростным оппонентом международного порядка, который хочет установить Америка.

Исторические аналогии здесь напрашиваются сами собой: в начале XX столетия Германия являлась страной, в которой больше половины населения было моложе 25 лет и жило в бедности, накапливая «в молодой крови нации» жажду реванша. Спонтанное развитие ситуации в Германии привело к победе фашистской партии и развязыванию Второй мировой войны. Для того чтобы нынешнюю молодежную энергетику беднейших стран мира направить в безопасное для американской гегемонии русло, и были придуманы новые технологии «бархатных революций».

Четвертым фактором, способствующим распространению конфликтов низкой интенсивности, является рост террористических организаций, которым сегодня доступны средства мощной поражающей силы. Современные высокие технологии стирают эффект больших географических расстояний, и приказы, отданные на одном континенте, могут приводить к мгновенным разрушительным терактам на другом. При этом радиус действия и поражающий эффект новых средств уничтожения (включая химическое и бактериологическое оружие) радикально увеличился. Уже известны случаи использования террористами нервно-паралитического газа, как это имело место в 1995 г. в Токио при террористическом акте секты «Аум Синрикё». Лидер «Аль-Каиды» Усама бен Ладен неоднократно выступал с заявлениями о том, что обладает ядерным оружием.

Аналитики отмечают, что совершение в том или ином месте акта подлинно высокотехнологического терроризма - вопрос времени. Не секрет, что сегодня информацию о методах террористической деятельности, в том числе и специально-технического характера, можно получить в Интернете или на компакт-диске. Специалисты считают, чтонаиболее вероятно применение террористами так называемых «грязных бомб», которые достаточно легко изготовить кустарным способом, используя высокотоксичные радиоактивные вещества в обычном взрывном устройстве, в результате чего получается нерасщепленная атомная бомба, способная при взрыве создать радиоактивное загрязнение в значительном районе.

При этом современные демократические страны, будучи «открытым» обществом, создают возможности для высокой мобильности населения и миграции, уничтожая некогда существовавшие естественные барьеры на пути распространения террористических организаций. Интернет и вся система современных коммуникаций значительно упрощают для террористических групп проблему координации и связи подпольных ячеек в единую системную организацию. Глобализация информационного пространства позволяет добиваться наибольшего пропагандистского эффекта, поскольку лидеры террористических группировок имеют сегодня возможность обращаться через Интернет к самой широкой аудитории.

Именно современные средства массовой коммуникации способствовали широкому распространению национализма, социального радикализма и религиозного фундаментализма по всему миру. Интернет является также важным средством психологического воздействия террористов на население. Как отмечает 3. Бжезинский, американская тактика «шока и трепета» получила противовес в виде парализующей паники, которую террористы без особых стараний способны посеять в рядах своего могущественного противника.

Ярким примером последних лет является «демонизация» средствами массовой информации фигуры «террориста номер один» Усамы бен Ладена: журналисты наделили его зловещей способностью проникать повсюду, распространяя террористические сети «Аль-Каиды», в рядах которой насчитывают уже «до 50 тысяч хорошо подготовленных террористов».

Несомненно, притягательность экстремистских идеологий возросла на фоне осознания большинством глобального неравенства современного мира. До информационной революции и глобализации огромное большинство человечества, живущее менее чем на один доллар в день, достаточно безропотно мирилось с нищетой, поскольку не подозревало об уровне жизни и благосостояния в развитых странах мира. Гедонизм[2] «золотого миллиарда» вызывает сегодня чувство зависти, возмущения и ненависти, которые умело подогреваются лидерами экстремистских группировок. Таким образом, информационная революция сильно политизировала современный мир, что также способствовало общей дестабилизации геополитической ситуации.

Пятым фактором нестабильности является стремительное распространение новых форм насилия, связанных с научно-техническим прогрессом и новыми высокими информационными технологиями, овладеть которыми способны не только неправительственные субъекты, террористические организации, но даже отдельные хакеры. Периодически предпринимаются анонимные кибернетические атаки, угрожающие правительствам отдельных высокоразвитых государств, с целью погрузить их в состояние хаоса. Например, известны случаи отключения с помощью анонимных террористических актов линий электропередачи в Великобритании, Италии, во Франции и некоторых других странах на срок от нескольких часов до нескольких дней. Операционная инфраструктура высокоразвитых государств достаточно уязвима: атаки хакеров на компьютерные сети, системы связи и авиалинии способны мгновенно парализовать общество и вызвать панику.

Кроме того, анонимное применение современного бактериологического оружия также способно вызывать летальные эпидемии и массовые истерии. Например, паника в США по поводу возможной эпидемии сибирской язвы после теракта 11 сентября 2001 г. и полномасштабная эпидемия атипичной пневмонии в Китае в 2003 г., а затем «куриного гриппа» в 2004 г., «свиного гриппа» в 2009 г. являются яркими примерами дестабилизации общественной обстановки в ведущих странах мира. К счастью, постепенно удалось справиться с массовой истерией и паникой, остановив «цепную реакцию», которая грозила перекинуться на весь мир.

Сегодня нельзя сбрасывать со счетов и еще один фактор, усиливающий геополитическую нестабильность современного мира, - глобальную системную взаимозависимость современных государств, образующих единую глобальную коммуникационную среду для развития цепных реакций по всему миру. Интернет и другие массовые коммуникации могут многократно усиливать общественный резонанс по поводу региональных конфликтов низкой интенсивности, что, в конечном счете, способно раздуть эти конфликты до весьма высокого уровня. С сожалением согласимся с мнением тех аналитиков, которые подчеркивают, что мир в ближайшем будущем будет жить при ином, гораздо более низком, чем прежде, пороге террористических угроз.

Новый глобальный беспорядок как фактор гегемонии

Необходимо подчеркнуть, что идея «нового глобального беспорядка» умело используется американскими геополитиками для обоснования мирового лидерства Америки в новой геополитической ситуации. Збигнев Бжезинский весьма откровенно пишет об этом в своей книге: «Внезапный конец американской гегемонии, без сомнения, погрузил бы мир в хаос, в обстановке которого международная анархия сопровождалась бы взрывами насилия и разрушениями подлинно грандиозного масштаба».

Бжезинский использует библейский образ Армагеддона - «конца света», описанный в последней книге Нового Завета, как картину возможного планетарного ядерно-бактериологического самоубийства. Такие сильные эмоциональные средства убеждения в планетарной миссии США для англо-американской школы геополитики прежде не были характерны: здесь господствовала прагматическая аналитика. Но современная геополитическая ситуация предельно обострила эмоциональный накал страстей и востребовала самые радикальные геополитические сценарии.

В число такого рода сценариев, согласно Бжезинскому, входит семь вариантов эскалации насилия в духе поистине «манихейских[3] страстей»:

1) стратегическая война между США и Россией либо (предположительно через 20 лет) между США и Китаем, а также между Китаем и Россией;

2) крупные региональные войны с применением наиболее смертоносного оружия (между Индией и Пакистаном, Израилем и Ираном) ;

3) этнические военные конфликты (Индия, Индонезия) ;

4) «национально-освободительные движения», подобные палестинскому в Израиле;

5) неожиданное применение оружия массового уничтожения слаборазвитыми государствами против сильных;

6) террористические операции в духе 11 сентября 2001 г. ;

7) кибернетические атаки против высокоразвитых стран с целью погрузить их в состояние хаоса.

Сама возможность осуществления такого рода сценариев, по мнению Бжезинского, привела к пересмотру американской стратегической доктрины. В 2002 г. в Уэст-Пойнте была сформулирована новая доктрина внешней политики США, которая получила название концепции «единоличного гарантированного уничтожения». Стратегия сдерживания, на которой базировалась прежняя доктрина безопасности, была отвергнута как неадекватная угрозам терроризма и распространения оружия массового уничтожения. Былапровозглашена идея «упреждающей интервенции», которая переносит сражение на территорию противника, срывает его планы и противостоит наиболее серьезным угрозам еще до их появления.

Многими европейскими и американскими политиками переход к доктрине «единоличного гарантированного уничтожения» был воспринят как стратегический регресс. США стали сравнивать с античным Римом: «Мировые державы, не имеющие себе равных, составляют самостоятельный класс... У них уже больше нет врагов, а есть только бунтовщики, террористы и государства-изгои. Они уже не воюют, а только карают. Они искренне возмущаются, когда вассалы отказываются вести себя так, как это положено вассалам».

В этой полемике Бжезинский занял осторожную позицию комментатора, прогнозирующего возможные негативные тенденции новой стратегии. Он подчеркнул: отказ от разграничения двух видов действия - «упреждения» и «предотвращения» со стороны сверхдержавы способен вызвать цепную реакцию односторонних «предотвращающих войн», маскирующихся под «упреждающие акции», что в итоге способно нанести наибольший урон самой Америке.

Таким образом, эскалация конфликтов низкой интенсивности сегодня во многом провоцируется также новой стратегией «упреждающей интервенции» американской внешней политики. Нельзя не согласиться с мнением ведущих российских политиков о том, что новые положения стратегической концепции американской внешней политики, такие как отказ от приверженности принципу стратегического баланса сил, неадекватность имеющихся сил и средств блока НАТО заявленным угрозам безопасности, намерение применять военную силу в миротворческих операциях без санкции ООН, несут дополнительную военную угрозу.

Эскалация конфликтов низкой интенсивности и распространение терроризма как идеологии отчаяния и разрушения могут быть побеждены только совместными усилиями всех стран и народов на пути развития идей гуманизма и совершенствования работы международных организаций.

Цветные революции как технологии передела власти в современной геополитике

О феномене «цветных революций» в публичном дискурсе российские эксперты впервые заговорили после событий в Сербии, Грузии и на Украине; затем аналогичные революции с разной степенью интенсивности последовали в Киргизии, Болгарии, Молдавии, Азербайджане, Армении, Белоруссии, Узбекистане. Не обошли «революционные» настроения и Россию, так и не вылившись, однако, в активные массовые выступления. Сегодня геополитики активно изучают феномен «цветных революций», поскольку именно с их помощью происходит передел пространства власти в нестабильных регионах мира.

Эксперты выделяют отличительные черты «цветных революций»:

? использование преимущественно невоенных средств достижения целей - информационно-психологических воздействий, мирных политических акций, легитимных методов смены режима. Весьма благодатную почву для «цветных революций» представляют выборы, ведь необходимое условие бескровной революции - массовое участие в ней населения;

? главная ударная сила «цветной революции» - не революционное большинство народа, а так называемая «пятая колонна», финансируемая из-за рубежа;

? в отличие от традиционных, «цветная революция» - это сетевой процесс, работающий по сетевому принципу и активно использующий все каналы СМИ для легитимации своих целей и задач. Таким образом, в определенном смысле «цветные революции» можно рассматривать как особую форму информационной войны.

Весьма важно определить причины, генерирующие данный феномен. Сегодня ни для кого не секрет, что главным катализатором «цветных революций» становятся внешние факторы и ресурсы. Необходимым условием осуществления таких революций является наличие активных зарубежных спонсоров, финансирующих молодежные организации и оппозиционные политические партии, лидеры которых заявляют о своей поддержке западной модели демократии. Вполне очевидна связь активистов революций с грантами или стипендиями таких организаций, как Институт «Открытое общество» (Фонд Джорджа Сороса), Гарвардский университет, Институт Альберта Эйнштейна, Международный республиканский институт и Национальный демократический институт (США), Международный центр ненасильственных конфликтов, Международный институт стратегических исследований в Лондоне и многих других.

Известно, что значительные финансовые ресурсы на организацию «цветных революций» поступали через американский фонд «Поддержки демократии в Восточной Европе» (Support for East European Democracy - SEED). Расходы SEED - часть бюджета госдепартамента США. Общие финансовые поступления через SEED в Сербию составили около 90 млн. долл. В украинскую «оранжевую революцию» США вложили более 85 млн. долл. Дж. Сорос, выступая в начале 2004 г. на экономическом форуме в Давосе, весьма откровенно признался, что именно на его деньги грузинские деятели «революции роз» свергали обанкротившегося «белого лиса» (Эдуарда Шеварднадзе). «Я горжусь совершенной в Грузии революцией», - заявил Сорос и пообещал, что его фонд поможет Саакашвили и в дальнейшем. Всего же в период правления Джорджа Буша США потратили на поддержку «демократических изменений» около 5 млрд. долл.

Во многом катализатором «цветных революций» становится недовольство действующей властью на фоне серьезных социально-экономических проблем, поэтому страны с затянувшимся экономическим переходным периодом составляют в этом отношении главную «группу риска». Экономисты предупреждают: если в стране только 20% людей вписалось в рыночную экономику, это опасно и может в любой момент привести к тому, что в обществе начнется социальный раскол.

Другим катализатором цветных революций является слабость действующей власти, которая даже в критических условиях декларирует свою приверженность демократическим ценностям и идеалам. При этом международная общественность всячески поддерживает «демократическую» пассивность власти, кроме того, проводится определенная программа по блокировке силовых решений. Это прекрасно видно на примере стран СНГ, лидеров которых последовательно уводили как от решительных действий, так и от борьбы в целом. Не случайно революции происходили в самых демократических странах СНГ. Например, Украина и Грузия обладали достаточной свободой СМИ, Киргизия имела одного из самых демократичных в своем регионе президента.

Наконец, особым катализатором «цветных революций» выступают средства массовой коммуникации, что позволяет говорить об эффекте «эфирократии», который играет роль «фермента перемен». Через информационные потоки идет процесс активных политических манипуляций общественным мнением, чтобы представить революцию как «победу сил демократии». При этом информационные технологии направлены, прежде всего, на то, чтобы придать толпам на улицах статус «народа». Именно каналы мировых СМИ гарантируют митингующим статус «революционного авангарда», гордо вышедшего на авансцену истории.

Таким образом, «цветные революции» - процесс далеко не объективный. Можно согласиться с теми российскими экспертами, которые видят в них дело рук конкретных людей и сил, стимулируемых, в том числе финансово, из-за рубежа. В эпицентре этих технологий - Россия с ее огромными природными богатствами. Именно для этого создается пояс недружественных России режимов по ее периметру.

Алгоритм «цветных революций». Алгоритм цветных революций во многом действует по законам театрального жанра: основным условием игры является пассивность власти, которая не должна сопротивляться режиссерам этой «постановки». Если власть начинает сопротивляться, занимает активную позицию, принимает контрреволюционные меры - это уже другая игра, далеко не «бархатная».

Западные эксперты четко определяют «правила игры», специально исключая те акции, которые запрещены для «цветных революций». Это насилие; раскол внутри движения; ощущение эксклюзивности (оно приводит к апатии и враждебности исключенных групп) ; организационная структура, которая не подходит для ведения ненасильственной борьбы; агенты-провокаторы. Исключается также активное участие военных сил в политической борьбе. Кроме того, наличие иностранцев внутри движения не должно стать публичным.

Непременным условием успешной революции является хорошее знание социокультурного контекста борьбы: адекватное понимание ценностей и традиций данного сообщества, поскольку опора на традиции может дать победу народному движению, которое не обладает большими ресурсами. Лозунги «самостийности», подчеркнутая идентификация с народными традициями политических лидеров - составная часть эффективных «связей с общественностью» во время подготовки и осуществления таких революций. Не случайно по совету консультантов Юлия Тимошенко в процессе революции сменила стильную европейскую прическу на ортодоксальную украинскую косу, уложенную вокруг головы, превратившись для простых украинцев в символ нации.

Весьма значимым информационным элементом техники осуществления «цветных революций» и средством идентификации единомышленников является формирование особого символа «революции»: на Украине - оранжевый цвет, в Грузии - роза, в Киргизии - тюльпан, в Белоруссии - васильки.

Сегодня уже очевидно, что события цветных революций в большинстве случаев развиваются по одному и тому же шаблонному сценарию, который имеет некий общий первоисточник.

Этот источник хорошо известен - книга американского политолога Джина Шарпа «От диктатуры к демократии», которая была впервые опубликована в Бангкоке в1993 г. Согласно Шарпу, политическая борьба в конституционных рамках против диктаторских режимов не имеет смысла, поэтому он предлагает демократической оппозиции целиком сосредоточиться на организации массового политическою неповиновения властям.

В определенном смысле книга Шарпа представляет собой практическое руководство по захвату власти и в ней излагаются тактика и стратегия борьбы оппозиции против тоталитарных и авторитарных режимов, а также наиболее действенные формы пропагандистской и организационной работы в различных социальных слоях населения, и том числе в армии и полиции. Неудивительно, что сегодня книгу Шарпа называют «библией «цветных революций». Следуя рецептам Шарпа, свергли Милошевича в Сербии, организовали «революцию роз» в Тбилиси, сплели «оранжевые сети» на Украине и в Киргизии.

Можно привести целый ряд аргументов в пользу того, что «цветные революции» - это новая методика государственных переворотов, разработанная «мозговыми центрами» США совместно с ЦРУ. Эти «революции» преподносятся публике как «народное волеизъявление», но в действительности речь идет о хорошо организованных операциях, зачастую о преднамеренных постановках для СМИ, оплаченных и контролируемых транснациональными сетевыми организациями, которые также называют «неправительственными» и которые, в свою очередь, являются инструментами западного влияния. В ход идет все: тайные операции, «черная» пропаганда, скрытое влияние и контроль, скупка ведущих журналистов, дезинформация в целях формирования общественного мнения в нужном ключе и иные методы, вплоть до политических убийств.

Практический алгоритм «цветных революций» достаточно хорошо изучен на примере украинских событий.

1. Выявляется энергетический потенциал общественных групп, способных участвовать в революции.

2. Определяются политические объединения, способные стать двигателем политического протеста.

3. В военизированных молодежных лагерях с помощью специальных тренингов готовятся специальные «ударные силы революции».

4. Выстраивается цепочка практических целей, максимально приближенных к реальным требованиям масс.

5. Обеспечивается преимущество оппозиции в электронных СМИ внутри страны, а также поддержка оппозиции в международных СМИ.

6. Используются зрелищные массовые действия для пробуждения недовольных к активности.

7. Общество приводится в состояние анархии, начинаются массовые беспорядки.

8. Управление осуществляется специально подготовленными специалистами.

9. После захвата власти начинаются негласные чистки в госаппарате.

Задолго до начала предполагаемых событий, как правило, начинаются подспудные процессы делегитимизации власти: обвинения в коррупции, тоталитаризме, репрессиях. Наконец, появляется «жертва власти» (Ющенко, Гонгадзе и др.). Многие эксперты считают, что «жертва власти» является обязательным компонентом «бархатных революций», поскольку она не только делегитимизирует власть, но и заранее связывает ей руки в отношении силовых вариантов. Одновременно «жертва власти» воодушевляет массы на более активное участие в акциях протеста, поскольку оживляет архетипический мифологический конфликт: герой противостоит демонии власти.

Впоследствии в большинстве случаев в «цветных революциях» активно участвуют три силы: студенчество; региональные отряды; мелкий и средний бизнес (поскольку он ощущает страх неопределенности своего положения в переходный период). Известно, что на Украине, в Грузии и в Киргизии значимую роль сыграли региональные представители. Они были достаточно хорошо организованны, подчинялись конкретным «полевым командирам». Стихийные массы людей, собирающиеся на площади, могли в любое время спокойно разойтись по домам, в то время как прибывшие в столицу «регионалы» не имели здесь крова и дома, поэтому их энергия полностью расходовалась на революцию.

Важным моментом революции является своевременный выбор лидера. Как правило, сегодня ставку делают на уже «раскрученного» политика: успешным «революционером» может стать яркий отставник с высокого поста, вокруг которого складывается коалиция таких же «бывших» политиков рангом поменьше. Однако помимо оппозиционности у кандидата должна быть приверженность к западным демократическим ценностям, и, чтобы эта приверженность не оказалась предвыборным трюком, лидер может демонстрировать жену американку (Коштуница, Саакашвили, Ющенко) либо в своих выступлениях как можно чаще подчеркивать, что он учился или долго жил в США или в Европе (Саакашвили).

Еще одним условием развития революции является мобильность и сетевой принцип деятельности, умелая работа с предметно-целевыми группами населения, ключевыми с точки зрения коммуникации, создания необходимого общественного фона (молодежь, женщины, интеллигенция, таксисты, работники газетных киосков и т. д.).

Сегодня уже очевидно, что правила игры и действующие лица «цветных революций» достаточно точно определены. И здесь возникает закономерный вопрос: возможна ли «цветная революция» в России?

Мнения отечественных экспертов по этому поводу расходятся. Одни настроены весьма оптимистически: Россия - не Украина, и, несмотря на старания различных политических и олигархических групп, никакая «оранжевая революция» Российской Федерации не грозит. Однако это вовсе не означает, что в Кремле никак не готовятся к появлению «майдана» в Москве или Уфе. Аргументы сторонников данной точки зрения таковы: сегодня в России отсутствуют две важнейшие предпосылки революции. Во-первых, здесь нет такой демографической массы неудовлетворенной молодежи, как в странах, где «революции» осуществились. Во-вторых, В. В. Путину удалось восстановить централизацию бюрократического аппарата, и если что-то власти и грозит, то не свержение, а застой.

Однако есть и другая точка зрения, и к ней тоже необходимо прислушаться. Ряд российских экспертов отмечают, что Россия и особенно ее столица в силу целого ряда причин не застрахованы от «цветных революций» и поэтому необходимо отрабатывать механизмы защиты. Опасность развития революционной ситуации многократно возрастает во время экономического кризиса, до выхода из которого пока далеко. Сегодня некоммерческие и радикальные молодежные организации являются субъектами таких «революций», а их объектом является власть. За рубежом существуют соответствующие методические центры, разрабатывающие сценарии «цветных революций», имеются каналы финансирования, а внутри страны есть силы, готовые действовать по этим сценариям. Ситуация осложняется тем, что российская элита не консолидирована, а в стране все еще существует неблагополучие в целом ряде сфер общественной жизни.

В Москве, например, нарастающие социальные проблемы (гастарбайтеры, бомжи, агрессивные молодежные группировки и т. п.) вполне могут быть использованы для провоцирования таких «сетевых революций». В частности, присутствие в Москве и других крупных городах России большого числа мигрантов весьма облегчает реализацию «французского сценария», ведь только в столице по разным данным в настоящее время находится от 2, 5 до 4 млн. гастарбайтеров, в том числе нелегальных, - этого более чем достаточно для организации массовых беспорядков.

Необходимо отметить, что среди отечественных теоретиков «цветных революций» немало сторонников активных действий уже сегодня. Например, российский экономист и публицист Михаил Делягин (р. 1961) опубликовал целый список «движущих сил» российской революции.

По его мнению, ударной политической силой в России станет молодежь - студенты и маргиналы спальных районов. Ее будут хаотически направлять как различные группы силовой олигархии, так и пытающиеся использовать стихийный протест политические группы, серьезные коммерческие структуры, представители организованной преступности (в том числе наркомафия) и, возможно, некоторые мусульманские диаспоры, в частности «Хизбут-Тахрир» («Исламская партия освобождения»), ставящая своей целью создание всемирного исламского государства. Делягин прогнозирует расшатывание и дезорганизацию государства при помощи терактов, провоцирования межнациональных конфликтов и сепаратистских устремлений.

Со всей очевидностью отсюда следует вывод: российские политики должны активнее искать методы противодействия «цветным революциям», усиливать информационно-пропагандистскую работу государства по их предотвращению. «Цветные революции» - это новая форма информационной войны, и чисто силовая модель противостояния им - не выход. Креативный подход может быть найден в русле стратегии «непрямых действий» - это и активная работа с молодежными организациями, и адекватное решение назревших социальных проблем, и более четкая организация миграционных процессов, а также ограничение количества гастарбайтеров в столице и крупных городах России. Но самое главное: укрепление политической системы, развитие гражданского общества и предотвращение его социальных расколов.

[1] Филантропия - благотворительность.

[2] Гедонизм (греч. hedone - наслаждение) - целью жизни и высшим благом признает наслаждение.

[3] Манихейство - религиозное учение о борьбе добра и зла как равноправных и изначальных принципов бытия.

сновной проблемой как раз и является определение объекта конфликтных отношений. Выявление первопричины конфликта чаще всего не приносит результатов. Современные международные конфликты характеризуются сильно возросшим значением национально-этнической составляющей. Сегодня рассуждения о современных международных конфликтах невозможны без соотнесения их с этнополитической обстановкой в мире. По данным этнологов, в мире существует до 5 тысяч этнических групп, которые потенциально готовы заявить о своих правах на самоопределение и образование государства. Большая часть этих движений протекает в латентной и ненасильственной форме. На современном этапе внутренние международные конфликты стали основной проблемой мирового сообщества. Сегодня насчитывается 160 зон этнополитической напряженности, 80 из них присуща вся атрибутика неурегулированных конфликтов. Это обстоятельство позволило ввести в политологический оборот термин <эра национальных революций>. Ни ООН, ни другие международные организации, отдельные государства не могут похвастаться какими-то существенными успехами в предотвращении и урегулировании конфликтов. Нередко само миротворчество превращается в скрытое противоборство тех или иных государств, стремящихся использовать кризисную ситуацию для завоевания или усиления своих геополитических позиций. При таком подходе возникает вопрос о зависимости урегулирования конфликта от заинтересованности в этом остального мирового сообщества. Тем более что набирающий рост процесс глобализации превратил проблему локальных конфликтов в проблему обеспечения международной безопасности. Анализ некоторых международных конфликтов современности показывает всю многослойность данного социального феномена. В большинстве случаев легко узнаваемая национально-религиозная окраска столкновения интересов в действительности лишь производная от первопричины.

Этнический и религиозный факторы в качестве источника конфликта используются в силу наибольшей трудноурегулированности подобных разногласий. Наиболее применимым до настоящего времени способом разрешения конфликта являются прямые и косвенные насильственные действия. Забота о безопасности человечества и всеобщей безопасности позволяет сегодня нарушать принцип суверенитета государства, при помощи военных действий обеспечивать <порядок>. То есть, в конечном счете, не способствует поиску компромисса, а устанавливает свою, политически и экономически выверенную безопасность. Стабильность мирового сообщества, как характеристика международной безопасности, в данном случае вызывает закономерный скептицизм. Проблематикой международных конфликтов озабочены практически все международные институты и организации, поскольку региональные войны и столкновения выносятся на международную арену, вовлекая новых участников, создавая угрозу международной безопасности. Безопасность отдельно взятого государства определяется через взаимоотношения и безопасность соседних, то есть достижение безопасности в одной стране невозможно без обеспечения безопасности всей структуры мирового сообщества. Однако, как показывает практика, исходя из анализа конфликтов, распространено заблуждение, суть которого в отождествлении понятия <международная безопасность> с бесконфликтным существованием Стремление ряда государств к созданию надежных механизмов обеспечения европейской и глобальной безопасности выразилось в образовании международных форумов: Организации Объединенных Наций, Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, а также в создании ряда региональных военно-политических организаций. Следует отметить, что образование новых источников конфликтов не сопровождается усилением инструментов для их разрешения.

Вместо этого наблюдается кризис институтов обеспечения безопасности. ООН и ОБСЕ не обладают действенными механизмами урегулирования военных кризисов в связи с отсутствием у них собственных средств оперативного силового воздействия на явления социально- политической напряженности, сопровождающиеся вооруженной борьбой. Следует сделать ряд выводов, характеризующих конфликты современного мироустройства: - повышение конфликтности современной мировой системы произошло в силу стирания границ внешней и внутренней политики, усиления взаимозависимости государств, расползания региональных, локальных конфликтов; - основная масса конфликтов сегодня обосновываются, легитимизируются при помощи принципа национального самоопределения. - особое значение приобрел такой феномен, как национальный экстремизм, то есть приверженность к крайним взглядам, идеям и мерам, направленным на достижение своих целей радикально ориентированным социальным институтам, а также малым группам; - в мировой конфликтологии появился такой новый термин как <этнический (или национальный) терроризм>; - в силу того, что конфликты нового поколения основываются на непримиримых противоречиях, как правило, религиозного толка, это конфликты типа <схватка>, где консенсус невозможен. Должен быть один победитель. А потому теория урегулирования конфликтов не всегда себя оправдывает, настоящие институты и законодательство уже не в полной мере отвечают вызовам современности; - мировая конфликтология не располагает достаточным количеством методов прогнозирования конфликтов и эффективных способов их предупреждения.

Особенности современных локально-региональных конфликтов

Биполярный характер послевоенной системы международных отношений оказал мощное стабилизирующее воздействие на состояние и развитие локально-регионального конфликтного потенциала. В годы «холодной войны» многие очаги региональной нестабильности и конфликтности были «заморожены», а деятельность по регулированию локально-региональных конфликтов занимала сугубо второстепенное, периферийное положение во внешнеполитическом курсе обеих сверхдержав. В условиях глобального ядерного противостояния СССР и США возможности прямого широкомасштабного использования ими своих вооруженных сил в региональных конфликтах (особенно напрямую друг против друга) были ограниченными, а участие в «традиционных» миротворческих операциях ООН (в соответствии с такими жесткими критериями, как согласие конфликтующих сторон на присутствие миротворческих контингентов, желательное неприменение силы, относительная беспристрастность миротворческих сил и т. п.) - минимальным.

Несмотря на то что с крахом биполярной модели противостояние сверхдержав ушло в прошлое, политико-военная нестабильность и конфликтность в мире не столько уменьшилась, сколько видоизменилась, переместившись с глобального на региональный, и даже локальный уровень. Вероятность и военно-политическое значение глобальных и межрегиональных вооруженных столкновений существенно уменьшились, а проблемы регулирования многочисленных очагов локально-региональной напряженности вышли на первый план (наряду с такими задачами по обеспечению глобальной безопасности, как нераспространение вооружений, распределение энергетических ресурсов и охрана окружающей среды). Особенно остро встала проблема организации международных усилий по предотвращению и разрешению локально-региональных конфликтов, поиску новых средств поддержания региональной стабильности, умиротворения, разоружения и посредничества между противоборствующими сторонами и оказания гуманитарной помощи населению в конфликтных зонах. [19]

От крупного регионального к локально-региональному конфликту

Большинство определений регионального конфликта, употреблявшихся в годы «холодной войны», отличал ряд общих моментов: характеристика региональных конфликтов преимущественно в качестве проявления биполярного противостояния в «третьем мире»{2} (при косвенном признании самостоятельного значения непосредственно породивших их локальных противоречий - «пережитков колониального и доколониального прошлого: споров по территориальным, религиозным, этническим и т. п. вопросам... «{3}), а также типологическое отнесение таких конфликтов к обычным (региональным, или так называемым малым) войнам{4}. С окончанием биполярного противостояния все составляющие понятия «региональный конфликт» нуждались в пересмотре. Конфликты 90-х гг. перестали быть «отражением» противостояния двух сверхдержав на их периферии и охватывали гораздо более широкий спектр противостояния от субконвенциональных (локальных) до обычных (региональных, или «малых») войн. Локально-региональные конфликты конца XX в. отражали сложное переплетение объективно различного уровня социально-экономического развития государств («структурные противоречия») и субъективных элементов конфликтного взаимодействия, определяющих его конкретно-историческую форму - этническую, религиозную и т. п. («корреляционные» противоречия). Взаимодействие этих факторов усложнялось резким ростом международного вмешательства в ход конфликтов, носившего весьма неоднозначный и противоречивый характер.

Первым крупным вооруженным региональным конфликтом эпохи развала биполярной системы стали события в Персидском заливе в 1990-1991 гг. Последующие кризисы, повлекшие за собой широкомасштабное международное вмешательство (например, на территории бывшей Югославии), не отличались столь высокой интенсивностью и проходили уже в условиях складывания новых «правил игры» на международной арене. Война же в Персидском заливе может с полным правом считаться детищем переходного периода и связанной с ним неопределенности на международном и региональном уровнях: она стала возможна исключительно благодаря начавшемуся краху биполярной мировой системы, в результате чего СССР впервые открыто поддержал действия США в зоне регионального конфликта. Сточки зрения международного права нападение Ирака на Кувейт представляло собой акт открытой агрессии, что обеспечило международный консенсус относительно необходимости [20] отпора агрессору, облегчило процесс принятия решений в Совете Безопасности ООН и способствовало успешному формированию многонациональной коалиции, которую естественным образом возглавили США как единственная мировая сверхдержава.

Война в Персидском заливе являлась классическим примером конфликта средней интенсивности{*2}, важной особенностью которого стало массовое использование антииракской коалицией ультрасовременных видов вооружения против страны «третьего мира»{5}. Именно конфликт в Персидском заливе оказал решающее влияние на то, что после окончания «холодной войны» в качестве основной угрозы международной безопасности наряду с распространением оружия массового уничтожения (ОМУ) и ростом экономической конкуренции в США стали рассматриваться «региональные угрозы в виде широкомасштабной агрессии крупной региональной державы»{6} (например, повторное нападение Ирака на Кувейт/Саудовскую Аравию или агрессия Северной Кореи против Южной) {7}. В официальных документах американского военного ведомства параметры таких «крупных региональных конфликтов» определялись на основе оценки боевого потенциала «регионального агрессора» (400-750 тыс. солдат, 2-4 тыс. танков и т. п.) {8}. Однако опасения относительно обвального возникновения в 90-е гг. «крупных региональных конфликтов» в форме широкомасштабной агрессии со стороны региональной державы против соседей (типа захвата Кувейта Ираком в августе 1990 г.) не подтвердились. Характерно, что ни одно из государств - предполагаемых инициаторов таких конфликтов (Иран, Ирак, Северная Корея или Ливия) не обладало современной высокотехнологичной военно-промышленной базой и не тратило на оборону более 6 млрд.. долларов в год, а их совокупные военные расходы составляли менее 5% военного бюджета США{9}.

Вопреки ожиданиям волны «региональных агрессий» уже в начале 90-х гг. центр регионального вооруженного противостояния сместился в сторону более ограниченных по масштабу и интенсивности столкновений, подобных этнополитическим конфликтам в Центральной и Восточной Африке (Демократическая Республика Конго (ДРК) {*3}, Руанда, Бурунди, Сомали), Юго-Восточной Азии (Индонезия, Мьянма{*4}), на Среднем Востоке (Афганистан), в бывшей Югославии и бывшем СССР. Так, если 1992 год был назван [21] экспертами Стокгольмского международного института по изучению проблем мира (СИПРИ) «годом наивысшего подъема международных усилий по предотвращению и урегулированию региональных конфликтов», то уже в 1993-1994 гг. серия серьезных неудач в области регулирования локально-региональных конфликтов постигла «международное сообщество» не только в странах «третьего мира» (крах многонациональной операции в Сомали, кровопролитные межплеменные столкновения в Бурунди, Руанде и Заире, рост внутренней нестабильности на Гаити, обострение ситуации в Афганистане и Анголе), но и в центре Европы (на территории бывшей Югославии).

Изменения в характере региональных конфликтов 90-х гг. развивались по нескольким взаимосвязанным направлениям. Прежде всего, в конце XX в. в мире резко возросло число внутригосударственных конфликтов (по сравнению с межгосударственными). Число межгосударственных конфликтов в 90-е гг. было крайне ограниченным - не более 1-2 в год, причем на протяжении всего десятилетия это, как правило, были одни и те же конфликты, в основном характерные и для предыдущего периода и также имевшие важный внутригосударственный аспект (например, конфликт между Индией и Пакистаном из-за Кашмира).

По оценкам ООН, на начало 1995 г. 82% международных миротворческих операций, ведущихся с 1992 г., были связаны с урегулированием региональных конфликтов, возникших на почве внутригосударственных противоречий{10}. В соответствии с системой классификации конфликтов, разработанной в СИ ПРИ, уже в 1994 г. основой всех «крупных вооруженных конфликтов» (31 конфликта в 27 регионах мира) послужили именно внутригосударственные противоречия, хотя некоторые из этих конфликтов (например, в Нагорном Карабахе, Боснии и Герцеговине, Таджикистане) и имели межгосударственный аспект{11}. По подсчетам экспертов Проекта по гражданским войнам Упсальского университета, из 103 вооруженных конфликтов, имевших место в 1989-1997 гг., 97 носили внутригосударственный характер. При этом наиболее распространенным типом внутригосударственного конфликта 90-х гг. была либо борьба за власть в рамках одного государства (собственно «гражданская война»), либо территориальный (экстерриториальный) передел в зоне распада одних государств и возникновения на их месте других{12}.

Изменения в характере локально-региональных конфликтов конца XX в. не ограничились ростом числа внутренних конфликтов по сравнению с межгосударственными. Следует отметить, что на всем протяжении послевоенного периода грань между внутренними [22] и межгосударственными конфликтами в странах «третьего мира» никогда не была слишком жесткой. Однако такая грань все же существовала, хотя с конца 70-х гг. и начала постепенно размываться. С окончанием «холодной войны» эта грань начала стремительно разрушаться: «ни одна гражданская война не носила больше исключительно внутригосударственного характера»{13}. Это привело к тому, что в 90-е гг. именно ограниченные конфликты внутреннего интернационализированного характера стали основным типом вооруженного противостояния{14}. При этом внутренние интернационализированные конфликты конца XXв. объединили в себе наиболее опасные черты как международных, так и внутригосударственных конфликтов.