Посреднические сделки в гражданском праве

Личный нрав договора поручения выражается, среди прочего, в том, что погибель одной из сторон, а также отказ каждый из них от договора сознаются основанием для прекращения договора. Регулируя последствия прекращения договора в указанных атмосферах, Кодекс, в частности, возлагает определенные обязанности в случае погибели поверенного на его преемников: они обязаны уведомить о факте погибели поверенного и принять необходимые меры для охраны интересов доверителя.

Место «прокуре и другим видам торговых полномочий» было най­дено в одноименном особом титуле. В нем обозначена потребность занесения соответствующих особых полномочий в торговый реестр, а помимо того, предусмотрена обязанность указания в подписанном за фирму договоре - «per procura» («Р. р.»). Объем вытекающих из закона полномочий прокуриста в ШОЗ огромнее широк, чем в ГТУ; соответственно специальное указание требуется лишь для полномочий, связанных с продажей и обременениями прав на земельные участки.

Интерес представляет осознавание договора поручения в некоторых принятых уже в огромнее позднее время в разных странах штатских ко­дексах. Ниже приводятся отдельные, заслуживающие, как полагаем, особого внимания расположения из этих кодексов.

Раскрытию представления представительства нашлось место прежде все­го в процессуальном праве. В нем предусматривалось, что «доверитель не имеет права оспаривать тех действий поверенного, которые не превышают данной ему власти; но должен признавать их так, как бы они были причинены им самим». А.О. Гордон оценил приведенную норму очень высоко, признав, что «это самая замечательная по точности и ясности определения статья, в которой выражено представление о непосредственном переходе на лицо представляемое отношения, установленного представителем» [31,с.18].

Составляющий одно из исключительно распространенных правовых оснований представительства договор, тот, что объединяет представителя с поверенным, именовался в литературе то договором доверенности, то договором поручения «препоручения». В обоих случаях в это вкладывался одинаковый толк. Отождествление «поручения» с «доверенностью», даже в указанных пределах, безоговорочно, предполагало лимитация предмета договора действиями юридическими. Сущность указанного договора, возможно, удачнее других выразил Г.Ф. Шершеневич. Он использовал для поставленной цели решение Сената по определенному делу (1870, № 1039). В нем данный договор рассматривался как «препоручение одним лицом исполнения, его именем и под его ответственностью, вестимых действий, определенных либо неопределенных, и принятие на себя другим лицом (доверенным) сих действий к исполнению, безвозмездно либо за условленное вознаграждение».

Признав возможным участие в соответствующем договоре юридических лиц на стороне доверителя, Свод оставил открытым вопрос о Юм, а может ли таким же образом выступать юридическое лицо и в качестве другой стороны, принимающей доверенность (поверенного). Подмеченный пробел был восполнен судебной практикой, давшей на данный вопрос утвердительный итог.

Свод оставил открытым и другой вопрос - о возмездности либо без нозмездности поручения. Одна группа авторов отстаивала конструкцию и резюмируемой возмездности поручения. Так, Г.Ф. Шершеневич отмечал, что взгляд, в силу которого доверенность предполагается безвозмездной, «не может быть принят, как несогласный с ежедневным навыком, свидетельствующим, что традиционно принадлежностью договора доверенности следует признавать возмездность, а не безвозмездность, которая может считаться только случайным моментом». Эту позицию разделял К.Н. Анненков, а также А.О. Гордон. Финальный признавал при этом, что «безвозмездность действий поверенного является лишь редким исключением» [23.с.56].

В числе противников презюмируемой возмездности поручения позволено назвать, в частности, Д.И. Мейера. Считая, что поверенный, при отсутствии иного в договоре поручения, не имеет права на вознаграждение, и допуская лишь одно исключение - для случаев, когда исполнение поручения составляло «промысел поверенного», он приводил в качестве примера службы, оказываемые адвокатом. Еще дальше в том вопросе пошел В.И. Синайский, полагавший, что даже при наличии в договоре соответствующего данные вознаграждение не должно выплачиваться, если «службы окажутся настолько отрывочными, что не будут представлять никакой ценности».

Стоит упомянуть, что в Своде, в разделе 4 «Об обязательствах личных по договорам в особенности», следом за главой «О личном найме» была помещена глава «О доверенностях и верящих письмах». В этой главе нашли закрепление две правовые конструкции - поручения и доверенности, первая из которых выражала представительство, а вторая должна была служить только его правовой основой.

Соответственно уже одна из первых статей главы предусматривала, что «частные лица вправе давать доверенности, когда по состоянию своему они могут вступать в договоры, и притом по таким делам, кои могут быть по закону делаемы без личного их присутствия» (ст. 2293). В то же время другая статья устанавливала, что «во всей доверенности доверитель должен изъяснить, что он во всякому, что поверенный его по доверенности сделает, ему верит и спорить не будет» (ст. 2307). Тем самым в последнем случае удачно выявлялось основное, что было выражено в самом обозначении соответствующего института, - «доверие». Проявлялось в этом, в определенной мере, и то, что роднит поручение с кажущимся столь далеким от него представлением поручительства.

Наравне с доверенностью, которая имела определяющее значение для внешних отношений - с третьими лицами, отдельные нормы Свода были посвящены отношениям внутренним - именно тем, которые опосредствовались договором поручения. Речь идет о взаимных правах и обязанностях доверителя и поверенного, а также о происхождении и прекращении объединяющего их договора.

На рубеже XIX и XX вв. в русской литературе стали весьма сдержанно относиться к оценке связанных с поручением статей Свода. К.Н. Анненков, в частности, сетовал на то, что в нем нет не только «определения договора доверенности либо поручения, но даже нет приблизительно никаких указаний на взаимные права и обязанности сторон, из него вытекающие, а обращено в нем внимание, основным образом, на самый акт доверенности либо поручения, выражающий данный договор, так сказать, во внешнем его проявлении по отношению третьих лиц» [33, с.65].

Замеченные пробелы, которые относились к договору поручения, как раз и должен был восполнить разрабатывавшийся, начиная с последней четверти XIX в., план Штатского уложения.

План Гражданского уложения прежде всего ясно разграничивал нормы о представительстве, оказавшиеся в одноименной главе общей его части, а также те нормы, которые были посвящены договору, именуемому «Договор доверенности либо поручения». Последние нормы помещались в главу «Доверенность», которая нашла место в книге пятой проекта («Обязательственное право»).

Первая из указанных глав признала за субъектами права вероятность заключения сделок не только лично, но и через поверенных. Лицо, делающее таким образом сделку, называлось представляемым, и соответственно правила о последствиях пороков воли были отнесены к нему.

Как и уйма кодексов других стран, соответствующая глава начиналась в Плане с определения договора: «По договору доверенности либо поручения доверитель уполномочивает делать от его имени и за его счет другое лицо (поверенного), которое принимает исполнение возлагаемого на него поручения безвозмездно либо за вознаграждение».

Таким образом, несмотря на то, что подобно Своду План использовал для данного договора наименование «Доверенность», сам договор не только казался, но и был в действительности тем, что дозволено было назвать «договором о доверенности». Имеется в виду, что именно выдача доверенности служит основанием для происхождения непосредственных отношений между доверителем и третьим лицом.

В Плане видимо ощущалось стремление поставить во главу угла обеспечение максимальной устойчивости гражданского цикла. Устанавливая широкие рамки представительству, гражданское уложение сужало коллективно с тем для доверителя вероятность оспаривания сделок в грядущем, позднее их заключения. Это происходило отчасти из-за того, что действовавшие на соответствующий счет нормы, которые относились к отдельным видам представительства, обязаны были быть по своему нраву в основном императивными[33,с.67].

Одна из таких норм имела в виду лиц, которым вверено управление сельским имением, домом, домашним хозяйством, фабрикой, заводом либо иным имуществом либо торговым либо промышленным предприятием, а также лиц, занимающих какие-либо должности в торговом либо ином промысле. Лишь таких лиц позволено было считать уполномоченными на совершение любых действий, которые могут рассматриваться как нужные либо обыкновенные при исполнении ими соответствующих обязанностей. Следственно, круг полномочий поверенного мог все же оказаться не абсолютно определенным. Исключительно ощутимыми могли быть итоги этого для третьего лица при заключении им договора с поверенным собственника промышленного предприятия в случаях, когда конечный устанавливал полномочия своего поверенного лишь самым всеобщим образом. Дабы исключить вероятность оспаривания договора, заключенного с наделенным такими полномочиями представителем, предполагалось ввести ограничительную норму. Она должна была предусматривать, что, если поверенный имеет в сходственных случаях неограниченную доверенность, т.е. такую, которая в всеобщих вопросах предоставляет «представителю право делать во каждом по своему усмотрению на правах владельца либо подписываться его фирмой», это должно было обозначать, что он нуждается в особой доверенности только применительно к прямо обо­значенному ограниченному кругу полномочий. Речь шла о совершении займов, введении в вексельные обязательства, обеспечении договора неустойкой, завершении мировых сделок и ведении возникающих из торговли и промысла судебных дел.

Закрепляя индивидуальный нрав соответствующего договора, План, аналогично кодексам некоторых других стран, предлагал ввести существенные ограничения вероятности передачи представителем исполнения третьему лицу. Наконец, поделив режимы возмездного и безвозмездного поручения, План предусматривал больше суровую ответственность при поручении возмездном по сопоставлению с безвозмездным: имелось в виду, что в первом случае ответственность наступала не только за умышленные действия представителя, но также и за его действия неосторожные. При этом возмездным поручение должно было быть в случаях, когда это предусмотрено законом, доверенностью либо обычаем (презюмировалась тем самым безвозмездность).

Ступенчато придерживаясь конструкции прямого представительства, План признавал нужным при установлении действительности сделки рассматривать из 2-х участников договора поручения свободу только представителя. По этой причине и правила о изъянах свободы адресовались ему, представителю.

Крайне трудным, затрагивающим интересы в равной мере всех 3 участников (доверителя, представителя и третьего лица), был вопрос о последствиях совершения сделки третьим лицом ultra vires, т.е. при отсутствии полномочий либо с их превышением. Содержавшееся в Проекте решение сводилось к дальнейшему: представитель (при отсутствии ratihabitio) должен был либо компенсировать убытки третьему лицу, либо сам выполнить договор, либо вступить в договор от собственного имени. Принципиальное значение придавалось закреплению права выбора одного из перечисленных вариантов за третьим, вступившим в договор лицом. При этом особенно отмечалось, что тот, кто действовал в качестве представителя, сам этим правом - требовать выполнить договор, либо вступить в договор от собственного имени. Важное значение придавалось закреплению права выбора одного из перечисленных вариантов за третьим, вступившим в договор лицом. При этом исключительно отмечалось, что тот, кто действовал в качестве поверенного, сам этим правом - требовать исполнения за свой счет не обладал. По поводу вероятности у третьего лица требовать от представителя исполнения составители Плана подмечали: «Указанное правило, не существующее ни в нашем, ни в большинстве иностранных прав, должно было составлять нововведение, которое по своей внутренней честности и практичности отлично внимания». Представляет собой интерес и мотив, которым руководствовались составители Плана: «В новейшее время замечается в правах тяготение по вероятности поддерживать силу сделок, несмотря на недостатки, проявившиеся при заключении их» [35,с.87].

Следует, кстати, заметить актуальность указанного стремления и для современного отечественного законодателя.

Подробно определялись в Плане основания и порядок прекращения поручения. Заслуживает внимания возложение, непосредственно в силу закона, при наступлении погибели поверенного, соответствующих обязанностей на его преемников: они обязаны были осведомить доверителя и принять меры, надобные для охраны его интересов.

1-й по счету Гражданский кодекс РСФСР (1922 г.), подобно плану Штатского уложения, выделил в своей общей части некоторое число норм, посвященных представительству. Они были помещены в главу о сделках. И правда по этой причине речь могла идти как о прямом, так и о косвенном представительстве, одна из соответствующих статей (ст. 39) исключала какие-либо сомнения в том, что все же речь идет именно о представительстве прямом. Указанная статья предусматривала, что безупречные представителем от имени представляемого сделки «порождают непосредственно для него (т.е. представляемого. - М.Б.) права и обязанности». Там же было исключительно выделено и запрещение представителям заключать сделки от имени представляемого им в отношении себя (представителя) лично, либо в отношении третьего лица, представителем которого он одновременно является (имеется в виду запрещение сделок с самим собой).

В разделе ГК, именуемом «Обязательственное право», содержалась гл. IX. Эта исключительная глава ГК, так и не получившая особого названия рассматриваться как необходимые либо обычные при исполнении ими соответствующих обязанностей. Следовательно, круг полномочий представителя мог все же оказаться не безусловно определенным. Экстраординарно ощутимыми могли быть результаты этого для третьего лица при завершении им договора с представителем собственника промышленно­го предприятия в случаях, когда финальный устанавливал полномочия своего представителя лишь самым общим образом. Чтобы исключить вероятность оспаривания договора, заключенного с наделенным такими полномочиями поверенным, предполагалось ввести ограничительную норму. Она должна была предусматривать, что, если поверенный имеет в подобных случаях неограниченную доверенность, т.е. такую, которая в общих вопросах предоставляет «поверенному право делать во всему по своему усмотрению на правах обладателя либо подписываться его фирмой», это должно было обозначать, что он нуждается в специальной доверенности только применительно к прямо обозначенному ограниченному кругу полномочий. Речь шла о совершении займов, вступлении в вексельные обязательства, обеспечении до­говора неустойкой, заключении мировых сделок и ведении возникающих из торговли и промысла судебных дел[15.с.67].

Закрепляя личный нрав соответствующего договора, План, подобно кодексам некоторых других стран, предлагал ввести существенные ограничения вероятности передачи поверенным исполнения третьему лицу. Наконец, поделив режимы возмездного и безвозмездного поручения, План предусматривал огромнее грозную ответственность при поручении возмездном по сравнению с безвозмездным: имелось в виду, что в первом случае ответственность наступала не только за умышленные действия поверенного, но также и за его действия неосмотрительные. При этом возмездным поручение должно было быть в случаях, когда это предусмотрено законом, доверенностью либо обычаем (презюмировалась тем самым безвозмездность).

Придерживаясь конструкции прямого представительства, План признавал надобным при установлении действительности сделки рассматривать из 2-х участников договора поручения волю только поверенного. По этой причине и правила о пороках воли адресовались ему, поверенному.

Весьма сложным, затрагивающим интересы в равной мере всех 3 участников (доверителя, поверенного и третьего лица), был вопрос о последствиях совершения сделки третьим лицом ultra vires, т.е. при отсутствии полномочий либо с их превышением. Содержавшееся в Плане решение сводилось к последующему: поверенный (при отсутствии ratihabitio) должен был либо возместить убытки третьему лицу, либо сам исполнить договор, либо вступить в договор от собственного имени. Принципиальное значение придавалось закреплению права выбора одного из перечисленных вариантов за третьим, вступившим в договор лицом. При этом исключительно отмечалось, что тот, кто действовал в качестве поверенного, сам этим правом - требовать исполнения за свой счет - не обладал. По поводу вероятности у третьего лица требовать от представителя исполнения составители Плана подмечали: «Указанное правило, не существующее ни в нашем, ни в большинстве иностранных прав, должно было составлять нововведение, которое по своей внутренней честности и практичности отлично внимания». Представляет собой интерес и мотив, которым руководствовались составители Плана: «В новейшее время замечается в правах стремле­ние по вероятности поддерживать силу сделок, несмотря на недостатки, проявившиеся при заключении их» [53,с.91].

Следует, кстати, заметить актуальность указанного стремления и для современного отечественного законодателя.

Подробно определялись в Плане основания и порядок прекращения поручения. Заслуживает внимания возложение, непосредственно в силу закона (его роль должна была играть одна из статей Штатского уложения), при наступлении погибели поверенного, соответствующих обязанностей на его преемников: они обязаны были известить доверителя и принять меры, надобные для охраны его интересов

1-й по счету Штатский кодекс РСФСР (1922 г.), подобно плану Штатского уложения, выделил в своей общей части некоторое число норм, посвященных представительству. Они были помещены в главу о сделках. И правда по этой причине речь могла идти как о прямом, так и о косвенном представительстве, одна из соответствующих статей (ст. 39) исключала какие-либо сомнения в том, что все же речь идет именно о представительстве прямом. Указанная статья предусматривала, что безукоризненные представителем от имени представляемого сделки «порождают непосредственно для него (т.е. представляемого. - М.Б.) права и обязанности». Там же было запрещено представителям заключать сделки от имени представляемого им в отношении себя (представителя) лично, либо в отношении третьего лица, представителем которого он одновременно является (имеется в виду запрещение сделок с самим собой).

В разделе ГК, именуемом «Обязательственное право», содержится гл. IX. Эта исключительная глава ГК, которая так и не получила особого названия, слагалась из 2-х частей: «А. Поручение» и «Б. Доверенность». Она во многом воспроизводила нормы главы «Доверенность» в Плане Штатского уложения. И это неудивительно. Институты представительства и поручения всякого поменьше были связаны со складывающимся новым социальным укладом, от того что в своей основе посвящались юридико-техническим аспектам гражданско-правового регулирования, а именно данный юридико-технический уровень Плана мог неоспоримо считаться весьма высоким.

Замеченное отнюдь не исключало существования определенных различий в регулировании одних и тех же вопросов планом Гражданского уложения и кодексом 1922 г. Об этом позволено судить и по самому легальному определению соответствующего договора в Кодексе.

Речь шла прежде всего о том, что в определении, приведенном в Плане, содержавшееся в нем указание - «доверитель уполномочивает делать от его имени и за его счет» - было заменено иным: представитель «обязуется делать за счет и от имени другой стороны (доверителя) возложенные ему доверителем действия». К тому же, что имело в данном случае особое значение, продолжением определения служило указание на презюмируемую безвозмездность договора.

Скоро позднее принятия Кодекса в литературе был поднят вопрос о том, какие именно действия может возложить поверенному доверитель. Некоторые из авторов, давая на него итог, опирались на имевшиеся в плане уложения и в самом Кодексе слова: «от имени». В них усматривали вероятность отнести к предмету поручения лишь признаваемые юридическими действия. Подтверждением могло служить также и то, что вторая часть соответствующей главы, посвященная доверенности, как бы продолжая определение поручения, раскрывала суть доверенности путем указания на создание вероятности для одной из сторон договора поручения - поверенного делать от имени контрагента - доверителя действия, которые обязаны непосредственно устанавливать права и обязанности доверителя. В результате имманентными поручению стали рассматриваться именно сделки как особый вид юридических действий[27,с.45].

Удивительные от высказанных взгляды были весьма разновидны. Одни из оппонентов ссылались на то, что «действия» в смысле ст. 251 ГК - это не только юридические, но и фактические. Другие полагали, что сделка - лишь одна из возможных разновидностей юридических действий (имелось в виду, в частности, что юридическими являются любые действия, способные породить юридические выводы)'. Третьи считали, что «договор поручения по нашему праву имеет своим предметом действия поверенного от имени доверителя, а также и все другие действия поверенного, которые необходимы для исполнения поручения, самосильно, от чьего имени эти сопряженные действия совершаются и совершаются ли они вообще от чьего-либо имени».

Приведя различные на сей счет взгляды, Б.С. Антимонов, следуя в этом за Д.М. Генкиным, писал, что Кодекс не давал оснований для столь широких выводов о предмете поручения. Одновременно он пришел к выводу о необходимости в предстоящем (речь шла о предполагавшейся замене республиканских кодексов цельным ГК СССР) расширить рамки представления представительства. При этом оставался открытым вопрос, какими все-таки обязаны были быть, по мысли автора, границы указанного договора и, в частности, в чем будет тогда состоять его отличие от общепризнанного «договора о работе», каковым является договор подряда.

Гражданский кодекс РСФСР 1964 г. внес два важных изменения в саму систему регулирования соответствующих отношений.

Одно из них состояло в том, что нормы о доверенности, которые находились ранее в одной главе с поручением в разделе «Обязательственное право», были перемещены в общую часть Кодекса. Там они оказались объединенными с представительством (имеется в виду гл. 4 «Представительство и доверенность»). В результате этого, среди прочего допускалось признание доверенности непременным подтверждением полномочий представителя, полученных им и за пределами договора поручения (скажем, наделение полномочиями путем выдачи доверенности лиц, связанных трудовыми отношениями с доверителем). Это позволило перенести некоторые нормы, сделанные для регулирования договора поручения, но имевшие значение для всех видов представительства, основанного на доверенности, в указанную гл. 4. Так, случилось то, что пришлось в свое время сделать составителям плана Гражданского уложения со статьями, которые определили значение полномочий для представителя: сменившие их нормы о передоверии (его вероятности и порядка) были распространены на все случаи представительства, основанного на доверенности.

Другое изменение коснулось предмета договора поручения. В целях избежания споров в определение указанного договора было включено расположение о том, что предметом поручения служат не легко действия, а «определенные юридические действия». Объясняя значение приведенной новеллы, О.С. Иоффе отмечал, что в Кодексе, судя по редакции соответствующей нормы, «речь шла вообще о действиях, делаемых во исполнение поручения. В реальности, однако, в порядке поручения могут быть совершены не любые, а лишь юридически целенаправленные действия, о чем свидетельствует выступление поверенного от имени доверителя, осуществимое только путем сознательного установления либо реализации правоотношений с третьими лицами. Но если раньше данный результат косвенным образом обосновывался толкованием закона, то теперь он отражен в самом законодательном тексте - в ст. 396 ГК о совершении поверенным именно юридических действий».

Основы гражданского права 1991 г. содержали существенную для договора поручения новеллу. В то время как ранее предполагалась безвозмездность поручения (так, в силу ст. 396 ГК РСФСР 1964 г. доверитель был обязан уплатить поверенному вознаграждение, если оно было предусмотрено законом либо договором), указанные Основы (ст. 115) закрепляли прямо противоположную презумпцию: доверитель обязан уплатить поверенному вознаграждение, если иное не предусмотрено правом либо договором. Тем самым поручение совершить от чужого имени различные юридические действия становилось обычной, начиненной экономическим оглавлением сделкой.

Закрепив за обеими сторонами договора право на его расторжение и одновременно провозгласив недействительность соглашения между доверителем и поверенным об отказе от соответствующего права, Основы возлагали на одну из сторон - поверенного - обязанность в случае отказа от договора возместить возникшие по этой причине убытки контрагенту. От доверителя требовалось только удостоверить, что он был лишен вероятности заменить поверенного либо наоборот обеспечить свои интересы.

Рабовладелец, у которого невольник был объектом собственности, для применения его труда, в том числе и в целях совершения им действий не только фактических, но и юридических, не нуждался в специальных правовых конструкциях, в виде той, что составляло собой представительство как таковое. Невольник, в силу своего правового ранга, только и мог выступать от имени господина - того, которому он принадлежал. В патриархальной римской семье итог юридических действий подвластных, в том числе и при получении ими имущества, непринужденно принадлежал домовладыке. По этой причине и в этом случае отпадала предпосылка для использова­ния представительства в его достоверном смысле, т.е. прямого. Поясняя это, Ю. Барон отмечал, что ««по jus civile» договор, заключенный поверенным, не изготавливает никаких непосредственных последствий для представляемого; если нужно установить непосредственное отношение между представляемым и третьим контрагентом, то поверенный должен уступить свои права из договора представляемому либо уступить свои права из отношения представительства третьему контрагенту»[12.с.67].

В таких условиях основной моделью основанного на договоре представительства служила mandatum (от «шапиш dare»). Рассматривая консенсуальный нрав этого договора, К. Митюков, скажем, усматривал его толк в том, что речь идет о контракте, тот, что заключается вследствие предложения одного лица иному вести дела первого из них и принятия этого предложения последним. Единовременно автор счел не­обходимым уточнить, что поручение (mandatum) может быть либо общим, охватывая все дела доверителя, либо может ограничиваться известным родом дел либо даже одним делом.

Сторона, от которой исходит поручение (mandat), называлась мандантом, а принявшая его - мандатаром (мандатарием). Поручение, которое выдавал мандант, было рассчитано на осуществление юридических действий, но допускал вероятность принятия на себя мандатарием поручения совершить также действия чисто фактического свойства.

Основой правовой модели mandatum служило то, что из совершенной с третьими лицами мандатаром сделки права и обязанности возникали вначале у него самого, а после этого они обязаны были быть перенесены им на манданта. Суть складывающихся при этом отношений крайне отчетливо видел JI. Казанцев: «Мандатар заключал сделку, из которой он управомочивался и обязывался сам, а потом переносил, переуступал ее манданту посредством специального акта - cessio. Мандант мог вынудить мандатара к уступке ему приобретенных мандатаром последствий; с иной стороны, мандатар мог требовать вознаграждения издержек ни ведение дела. Ради комфорта в реальности cessio не требовалось, и quasi ex iure cesso принципалу давали прямо имеющиеся у контрагент посредника иски; с иной стороны, противоположные этим иски давились utiliter прямо вопреки принципала. Таким образом, сделка официально заключалась между мандатаром и третьим, материально же она имели свое бытие между мандантом и третьим. Тут было не представительство манданта мандатаром, а скорее, напротив, представительство мандатара мандантом в исполнении договора». Так зарождалась модель комиссии.

Одна из особенностей mandatum состоит в его безвозмездности, и значит, мандант не должен был рассчитывать на приобретение встречного удовлетворения от своего контрагента - мандатара. Начальным для указанного договора было то, что «мандатария побуждают к принятию поручения его собственные отношения к манданту, напр., родство, дружба, совместная действие и т.п., но совсем не желание заработать деньги». Определенным исключением из этого правила считают случаи, когда в роли мандатаров выступали лица свободных профессий - ученые, врачи, адвокаты, артисты и т.п. Им могло быть назначено то, что как раз и именовалось гонораром и что «по цели своей абсолютно разнится от платы, потому что представляет не денежную выручка либо вознаграждение, но выражение благодарности, признательности за оказанные службы, искупление издержек, которые не легко вычислить детально и верно, а также доставление средств к жизни во время занятия данным делом». За подмеченными пределами возмездность отношений сторон н договоре по поводу оказания служб превращала его в индивидуальный наем. Такой итог непринужденно вытекал из содержащегося в Институциях Гая указания: «Следует знать, что иск о поручении имеет место любой раз, когда поручение есть безвозмездное, но как скоро определяется вознаграждение, то образуется наем, скажем, если я отдал платье для отделки либо чищения сукновалу либо портному для пошива». Наем, ко­торый приобретал черты личного найма, как раз и стал, на что теснее обращалось внимание многократно, прообразом трудового договора[34,с.65].

С точки зрения обеспечиваемого поручением интереса считалось допустимым завершение договора в интересах либо манданта, либо третьего лица, либо мандатара. Правда, в последнем случае целью поручения признавалась лишь дача совета третьему лицу, и соответственно тот, кто его дал, мог нести за допустимый итог от итственность только тогда, когда заблаговременно принимал его на себя либо «Действовал со злым умыслом.

Отграничение mandatum от locatio conductio operarum - найма служб имело в римском праве специальную востребованость. Одним из основных знаков mwidatum как раз и была подмеченная ранее его принципиальная безвозмездность. Определенное значение соответственно имело то, что «предметом iinndafa мог быть вестимый род действий (operae liberates), которые обязаныы мшш иную сторону только к благодарности, но не могли быть оплачиваемы. Равнозначное вознаграждение их было несовместимо с превосходством иободного римского гражданина и с чувством дружбы, которым отличался первичный нрав договора mandata». Среди некоторых других пришаков выдавалось последующими изыскателями и то, что mandatum мог иключать наравне с юридическими и фактические действия, а также то, что для мандатария оказание соответствующих служб не служило промыслом.

И все же безвозмездность соответствующих служб сберегала свое предназначение и в будущем. Соответственно в Институциях Гая было предусмотрено, что mandatum осуществляется в интересах давшего поручение манданта либо иного лица. С подмеченным связывался, в частности, помимо безвозмездности, и индивидуальный нрав заключенного таким образом договора. Это проявлялось, в частности, в том, что гибель всякий из сторон влекла за собой прерывание договора.

В Дигестах Юстиниана было представлено больше широкое осознавание все того же договора. Имелось в виду, что допускалось завершение договора н интересах и мандатара, но лишь при условии, что это гармонировало одновременно с интересами манданта либо иного лица. За пределами указанного договора оказывались тем самым случаи, при которых договор имел целью экстраординарно интересы того, кому было дано поручение[36с.23].

Близким к mandatum был, в частности, оценочный договор. Осо­бенность последнего составляло то, что в таком случае вещь передава­лась для продажи по предварительно определенной оценке с тем, дабы тот, кто ее получил, возвратил либо саму вещь, либо ее стоимость. При этом разница при продаже по больше драгоценный цене должна была поступить в пользу того, кто ее продал. В оглавление этого договора входила обязанность выплаты вознаграждения за оказанную службу (оценку).

Широкое применение, раньше каждого в торговых отношениях, труда невольников и подвластных объяснялось раньше каждого тем, что они мог ли своими действиями создавать права и обязанности для господина и соответственно домовладыки, притом непринужденно в силу своего правового ранга, не нуждаясь тем самым в специальных полномочиях. Однако с изменением в расположении невольников и подвластных, связанным с ни делением их в определенной мере штатской правоспособностью, были сделаны нужные предпосылки единовременно и для становлении прямого представительства, предлагающего полное замещение одним лицом иного на основе выраженной свободы этого последнего.

В Старинном Риме торговля носила в основном местный нрав. Но теснее в дальнейшие периоды истории купила широкий размах торговля, объединяющая различные по их географическому адресу рынки. Вначале это выражалось в том, что купец приобретал на ближайшем рынке товар, сам же перевозил его на другие рынки с особенно выигрышными дли данного товара условиями реализации, продавал его, на вырученные деньги приобретал тут же другие товары, вез их домой, где и реализовывал. Все это он проделывал сам, на крайний случай применяя помощников. Впрочем, как показал Г.Ф. Шершеневич, отношения посте­пенно приобретали иной вид: «...купец доверял свои товары предприимчивому лицу, которое везло их совместно со своими в отдаленные страны, там продавало их и, по возвращении представив, отчет, рассчитыва­лось с препоручителем». Тогда, а было это теснее в средние столетия, и появилась надобность в правовом регулировании складывающегося таким образом косвенного представительства. Первое припоминание о сходственных отношениях возникло, как указывает Г.Ф. Шершеневич, в рангах Генуи 1589 г. и Гамбурга 1603 г. В различие от англо-заокеанского права, в котором соответствующие отношения, включая прямое и косвенное представительство, в существенной мере полагают применение агентского договора, в большинстве стран, и раньше каждого континентальных, договор комиссии получил широкое становление и на практике, и в праве.

Глава, которая посвящена комиссии, содержалась во всех четырех планах Штатского уложения. Впрочем, чувствуя специальную надобность в регулировании именно комиссионных отношений, законодатель принятием указанного акта 1912 г. удостоверил, что не считает допустимым ждать Граж­данского уложения. И это при том, что каждого лишь через несколько месяцев позже принятия закона в Государственную Думу была внесена на обсуждение последняя по счету редакция плана уложения.

Сопоставление этой редакции с Законом разрешало выделить основным образом то, что теснее самой сменой наименования главы - «Комиссия» (не «Торговая комиссия») была сразу же подчеркнута природа договора. Таким образом отразилась всеобщая склонность плана Гражданского уложения, выразившаяся во включении торговых сделок как таковых в уложение.

В штатском кодексе РСФСР 1922 г. в его изначальном виде, договор комиссии выделен не был.

И все же составители Кодекса, исключив комиссию, очевидно поторопились. Они не учли того, что провозглашенный непринужденно перед от заявлением (6 марта 1921 г.) переход к новой экономической политике, которая допускала в вестимых границах и частную собственность инициативу, и личный товарооборот, неизбежно должен был вызвать к жизни и самый рынок, и широкое участие в нем разных по нраву их деятельности посредников, в числе которых были раньше каждого комиссионеры. Востребованность такого организатора рынка, как комиссионер, была подтверждена принятием теснее на иной день позже введения в силу Граждаснкого кодекса (2 января 1923 г.) 2-х актов, непринужденно посвященных организации дея­тельности комиссионеров. Впрочем оставался открытым вопрос о том, как же обязаны регулироваться соответствующие отношения. Указанный вопрос обнаружил решение в принятом 15 марта 1926 г. Законе «О договоре комиссии в РСФСР», тот, что был позднее целиком инкорпорирован в Кодекс, составив его главу IX-а «Договор комиссии».

Аналогично тому как нормы ГК 1922 г. о поручении оказались крайне близкими соответствующей главе плана Штатского уложения, указанная глава ГК во многом воспроизводила расположения Закона «О торговой комиссии» 1912 г. Подмеченная близость предопределялась теснее тем, что и глава ГК, и соответственно Закон ступенчато придерживались обычной модели комиссии. Имеется в виду, что оба акта усматривали толк комиссии в совершении комиссионером по поручению комитента за определенную плату сделок от своего имени, но за счет комитента. Обязательства комитента перед комиссионером в соответствии с Кодексом обеспечивались как залогом, так и удержанием. Сверх того особенно выдавались правила, относящиеся к делькредере, Кодекс счел нужным предусмотреть - и это звучало крайне актуально применительно ко времени его издания - вероятность участия в качестве и комиссионера, и комитента как юридических, так и физических лиц. За договора была признана огромная воля расторжения договора.

Прямая связанность комиссионных отношений от избранных государством и том путей становления экономики проявилась позднее в том, что по мере вытеснения частного капитала с рынка значение комиссионных споров падало. Это находило выражение в ограничении в разных фирмах сферы применения комиссионных договоров. Подмеченное стало исключительно ощутимым на рубеже 30-40-х гг., когда все свелось по сути лишь к применению нескольких видов договоров комиссии, что применительно к всем из них издавались соответствующие законы либо иные нормативные акты. Соответственно статьи о комиссии ГК все больше оказывались устаревшими.

Гражданский кодекс 1964 г. в свою главу «Комиссия», по сопоставлению с ГК 1922 г., включил ряд новелл. Раньше каждого это выразилось в самой конструкции соответствующей главы. С учетом подмеченных выше тенденций она содержала, наравне с всеобщими нормами о комиссии, также особые правила, относившиеся к разновидностям этих договоров. Речь шла о договорах, которые заключались в связи с продажей колхозами сельскохозяйственных продуктов организациям потребительской кооперации, а также о договорах, которые заключались комиссионными магазинами с теми гражданами, кто передавал принадлежавшие им вещи на продажу. Кодекс, ограничивал существовавшую волю комиссионеров отказываться от завершения договора. При этом учитывалось выступление в качестве комиссионеров экстраординарно государственных и кооперативных организаций, специально сделанных для осуществления соответствующей деятельности. В самом легальном определении договора комиссии оказалось опущенным указание на один из его основных знаков. Имеется в виду, что поручение должно в этом случае осуществлялось за счет комитента. Правда, это было, как отмечал О.С. Иоффе, сопоставляя соответствующие нормы ГК 1922 и 1964 гг., «скорее редакционное, чем расхождение по существу, потому как возложение всех затрат на комитента по ст. 416 действующего ГК (имелся в виду Кодекс 1964 г.) не составляет никаких сомнений в тождестве позиций обоих кодексов по данному вопросу» [52,с.84].

Основы штатского права 1991 г. устранили указанный пробел ГК, установив, что поручение исполняется комиссионером не только от имени, но и за счет комитента. Принципиальное значение имела, впрочем, другая новелла. Имеется в виду возложение на комиссионера обязанности по требованию комитента передать последнему права и обязанности по совершенной комиссионером с третьим лицом сделке и единовременно признание в таких случаях за третьим лицом вероятности выдвигать супротив комитента, к которому перешли права комиссионера, только такие возражения, которые вытекают из самой идеальной комиссионером сделки.

Термин «агент» в дореволюционной России, аналогично ряду других был крайне распространен. Правда в Своде законов нет упоминании об агентах, все же о них шла речь в ряде законодательных актов, не пошедших в Свод. Примерами могут служить Устав гражданского судопроизводства (ст. 36 и 221), а также Расположение о пошлинах (ст. 56 и примечание к ней).

И этих условиях представление о соответствующей фигуре в литературе не было однозначным. Так, определенное распространение получила точка зрения, усматривавшая толк правового понижения агента в совершении им экстраординарно фактических действий, что, то, безусловно, облегчало выделение такого участника рынка, поскольку дозволило легко отличить агента от представителя и др.

Интересна позиция Г.Ф. Шершеневича. «Торговым агентом, - указывал он, - признвют независимого деятеля, которого промысел состоит в непрерывном исполнении поручений по приисканию условий для завершения сделок вестимого рода. Различие агента от приказчика заключается в том, что он не делает торговых сделок от имени иного лица, подобий второму. Между тем в практике крайне зачастую называются агентами лица, которые являются настоящими приказчиками; таковы агенты пароходных обществ. К наименованию «агент» приобщают именно с той целью, дабы избегнуть оскорбительного для слуха выражения «приказчик». От комиссионера агент отличается тем, что не делает сам торговых сделок от своего имени, как это делает комиссионер. От маклера агента отличает то обстоятельство, что шпион стоит на страже интересов одной стороны, тогда как маклер, в идее, обязан быть беспристрастным посредником». В конечном счете автор приходит к итогу: «агент не делает сделок от чужого имени и не нуждается в специальной доверенности. Шпион работает не даром, но по нраву своей деятельности он может рассчитывать на вознаграждение, зависящее не от длительности его работы, а от ее везения, т.е. от завершения при его содействии сделок» [].56.с.52

Подобные взоры высказывали, скажем, П. П. Цитович и А.Ф. Федоров.

Противоположного суждения придерживался JI.C. Таль,. Он предполагал что «агентурный договор имеет своим предметом обещание за долевое вознаграждение предпринимательских служб - юридических и фактических оказываемых агентом й качестве непрерывного поверенного других купцов». Приведенная последней точка зрения, разрешавшая укладывать в рамки делаемых агентом действий также и завершение сделок, оказалась ближе к той, которая поддерживалась судебной практикой.

Отличие в начальных позициях приводило авторов к итогу о том, что анализируемое ими представление является неопределенным, а потому складывающиеся по этому поводу отношения исключительно нуждаются в урегулировании со стороны законодателя.

С указанной точки зрения заслуживает внимания план Гражданкого уложения России. Аналогично одноименному немецкому источнику в Плане имелась особая статья о прокуре. Что же касается шпионов и агентских договоров, то помещать всеобщие на данный счет нормы о них в Штатское уложение авторы вообще не полагали. Все ограничивалось выделением в главе о страховании нескольких статей о страховых агентах.

Не ошеломительно, что ступенчатый последователь самостоятельно­сти фигуры агента, а совместно с тем и такой же автономности при­способленных к особенностям их деятельности одноименных договоров, Л,С. Так высказывал крайнее неудовлетворение по поводу того, что «план знает только один вид торговых посредников. Остальные, - по-видимому, по словам редакторов плана, в русской жизни еще не приобрели значение независимых правовых фактов, нуждающихся в законодательном нормировании. Составители плана исключительно наблюдательно и обширно применяли сенатскую практику. Отчего они но данному вопросу не следовали этим взорам и не подводили выводов, абсолютно непостижимо». Еще раз подчеркнув неприменимость к агентскому договору норм, которые относятся к близким ему договорам, и выделив в этой связи особенно торговые сделки, автор счел допустимым призвать социум поднять свой голос с целью оказать соответствующее влияние на законодательные учреждения, обговаривавшие план.

Гражданский кодекс РСФСР 1922 г. агентских договоров не выделял. Больше того, в различие от плана уложения в главе Кодекса, посвященной страхованию, также не было упоминания о торговых агентах. При принятии Кодекса очевидно предполагалось, что в них цикл нужды место в отношении договора комиссии, ошибся. В итоге прошло вовсе немножко времени со дня введения Кодекса в силу и обнаружился соответствующий пробел в праве (имеется в виду неимение особого правового регулирования агентского договора), тот, что решено было устранить.

В итоге теснее 2 января 1923 г. было принято постановление СНК РСФСР «О мерах по регулированию торговых операций государственными организациями». Соответственно за государственными производственными и торговыми учреждениями и предприятиями этим актом было признавалось право изготавливать торговые операции с участием частных посредников. Утвержденное в тот же день Расположение о коммивояжерах государственных, торговых и индустриальных предприятий предусматривало вероятность завершения предприятием с разъездными агентами (коммивояжерами) договора, возлагавшего на них обязанность в определенном районе заключать от имени предприятий сделки по продаже изготавливаемых предприятием товаров либо принимать от его имени заказы по данным ими примерам, а также в указанном ими ассортименте. При этом коммивояжер не нуждался в специальной доверенности, от того что пределы его полномочий на выступление от имени предпри­ятия были предусмотрены в самом Расположении.

Прошло еще несколько лет, и 29 октября 1925 г. был издан представляющий специальный интерес Закон-постановление ЦИК и СНК СССР «О торговых агентах». В его становление была утверждена Наркомторгом и ВСНХ СССР 16 февраля 1926 г. Инструкция о порядке использования указанного Закона.

Закон о торговых агентах детально регулировал отношения, которые складывались при осуществлении ими своей деятельности. Специально оговорена была вероятность выступления в качестве торговых агентов как юридических, так и физических лиц; тем самым обеспечивались широкие вероятности для применения указанной фигуры в цикле. С этой целью теснее в первой статье Закона было закреплено, что «торговыми агентами сознаются лица, которые не состоят на службе в торговом либо индустриальном предприятии, оказывали ему содействие по завершению торговых действий от его имени». Вкладывали в приведенное определение знаки агентского договора шпионили отграничить его от договора комиссии. Имеется в виду, что комиссионер, в различие от агента, выступает от своего имени, а не от имени того, кто дал поручение.

От договора поручения агентский договор отличался тем, что торговый агент может делать как юридические, так и фактические действия, при том не только в дополнение, но и экстраординарно. При этом от агентского договора различие договора агентского выражалось в том, что на агента могло быть возложено совершение не только фактических, но и юридических действий. И, наконец, от трудового договора его отличают неимение служебных отношений между торговым агентом и принципалом. Последнее различие обозначало надобность перенести за рамки Чакона действия ряда именовавшихся торговыми агентами лиц. Раньше всего речь шла о работниках агентских компаний, включая агента - аквизитора, который осуществлял основным образом фактические действия, направленные на подыскание новых заказчиков для страховых компаний, включая установление с ними соответствующих контактов (подготовку плана договора страхования, а также совершение иных действий, нужных для подписания договора). Иной пример - морские агенты, в роли которых выступали работники Морторгфлота.

Среди других расположений Закона и Инструкции дозволено выделить раньше каждого те, которые были направлены на ослабление требований к оформлению полномочий торгового агента. Это выражалось не только в отказе от необходимости нотариального их удостоверения, но также в признании довольным подтверждения полномочий путем соответствующих указаний в самом агентском договоре и даже в традиционной торговой переписке сторон. Правда торговый шпион, в различие от комитента, выступал от собственного имени, считалось допустимым принятие агентом на себя гарантии перед принципалом за действия третьего лица, с которым заключил сделку торговый шпион (т.е. делькредере) [43,с.65].

Закон, о котором идет речь, устанавливал определенные, адресованные торговым агентам требования, которые были направлены на устранение допустимой соперничества. Имелось в виду воспрещение торговому агенту оказывать содействие по завершению сделок нескольким предприятиям. Соответственно и делать торговые сделки за свой счет он имел право лишь с согласия всех обслуживаемых им предприятий.

В Законе допускались разные формы причитавшегося агенту вознаграждения, в том числе в виде процента с суммы идеальной им сделки.

Принятие акта, о котором идет речь, рассматривалось в литературе как признание автономности агентского договора. Совместно с тем то обстоятельство, что торговый шпион делал определенные юридические действия от имени иного, само по себе давало основание считать агентский договор родственным именно договору поручения. Подмечая особенности агентского договора в сопоставлении с договором поручения, С.Н. Ландкоф объединял с этим надобность использования к соответствующим отношениям раньше каждого особых норм, установленных для агентского договора, с тем, что «во всех остальных случаях, законом не предусмотренных, нужно... использовать нормы о договоре поручения, из недр которого появился агентский договор» [65,с.12].

Давая всеобщую оценку Закону, есть основания признать, что предание его забвению дальнейшей письменностью объясняется в первую очередь не его качествами, а тем, что экономические данные, в расчете на которые он был принят, не соответствовали тем, которые позже сложились в стране.