История и современность. Проблемы. Тенденции. Перспективы

¹ Кистяковський Б.А. Социальные науки и право. Очерки по методологии социальных наук и общей теории права. М., 1916. С. 401.

² Соловьев Э.Ю. И. Кант: взаимодополнительность морали и права. М., 1992. С. 172.

И другое важное обстоятельство. Официальная, действующая юридическая система -- это только позитивное право -- нормативный регулятивный инструмент, созданный людьми и несущий в себе толику разума и власти. А наряду с позитивным правом в обществе, как мы видели существует и в определенные периоды развития общественной жизни оказывает на нее (в том числе и на действующую юридическую систему) значительное влияние право рожденное самим человеческим бытием, самими его основами, -- естественное право. Оно, естественное право,- исторически первое, выраженное в правовых требованиях и в прообразах норм (и то благодаря правосознанию), само по себе не имеет достаточных форм внешнего выражения, объективизации. Отчасти поэтому наиболее полное и последовательное осуществление естественно-правовые требования находят как раз в позитивном праве, на высокой ступени его развития.

Правовое содержание. Второй, более глубокий слой правовой материи, следующий сразу же за догмой права и из нее происходящей, -- это содержание объективного права (точнее, если не опасаться упрека в тавтологии, -- правовое содержание права, но права позитивного, права в объективном значении этого слова, -- нормативно-ценностного регулятора, выраженного в законах, других нормативных документах).

А что это такое -- правовое содержание?

Дело в том, что элементы правовой материи, из которых складывается догма права (юридические нормы, субъективные права, обязанности, юридическая ответственность, правовые гарантии и др.), -- это не простое скопище упомянутых "частиц", не хаотическое их множество. Право потому и право, что эти частицы определенным образом выстраиваются, складываются в своеобразную систему. Как справедливо отметил Г.В.Мальцев, "система прав и обязанностей -- сердцевина, центр правовой сферы, и здесь лежит ключ к решению основных юридических проблем"¹. При этом, характеризуя содержание права с точки зрения системы субъективных прав и обязанностей, других юридически значимых элементов, нужно различать две плоскости проблемы.

Во-первых, когда она решается в принципе, "по идее", с точки зрения потенций и предназначения, заложенных в праве. И значит, решается в целом, на абстрактном уровне, независимо от природы и характера объективного права того и иного общества.

¹ Мальцев Г.В. Права личности: юридическая норма и социальная действительность. Конституция СССР и правовое положение личности М., 1979. С. 50.

При таком подходе главным моментом, характеризующим систему прав и обязанностей и, следовательно, ту грань права, которая названа "правовым содержанием", является нечто иное, как субъективные права -- права отдельных субъектов.

Ведь существующее в данном обществе право обретает свой смысл и содержание в правах. Именно в них, в субъективных правах, раскрываются исконно заложенные в объективном праве ("по идее", по определению, в потенции) его суть и предназначение, когда лица поступают -- действуют (или не действуют) "по праву".

Да и в действительности, на деле, для людей, для общества важны не сами по себе законы, другие юридические документы, содержащиеся в них юридические нормы, а то (вот наряду с другими решающее обстоятельство), что юридически реального "дают" эти нормы. Важно, предоставляют ли они права, какие это права, каков их объем, порядок осуществления, и все другое, что касается прав, юридических возможностей данных субъектов. А в этой связи и все то, что касается обязанностей, мер ответственности, защиты и т. д. Стало быть, надо видеть в сути и предназначении права самое глубинное, исконное: право потому и "право", что оно (закрепленное в законах и выраженное в юридических нормах) "говорит о правах".

Значит, субъективные права, то есть правомочия, юридические возможности, которыми обладают конкретные субъекты, -- это своего рода активный, узловой центр содержания права (именно как права!). К нему, этому активному узловому центру стягиваются все нити правового регулирования, все частицы правовой материи, из которых в совокупности складывается правовое содержание. И здесь -- обратим внимание на данный пункт -- эти самые "частицы правовой материи" предстают в виде средств юридического регулирования и правовых механизмов.

Правовое содержание, следовательно, имеет свою правовую логику. Оно отличается таким построением и такой целеустремленностью, при которых все компоненты, составляющие юридическую систему общества (от правовых положений, принципов и норм Конституции до процессуальных институтов), строятся как бы применительно к правам, как бы подстраиваются под них. И с этой точки зрения все другие компоненты права, также в высшей степени важные -- юридические обязанности, запреты, правовая ответственность, процессуальные формы деятельности и т. д., -- имеют в известной мере подчиненный характер, ориентированный на права субъектов.

А теперь, во-вторых, -- о том, что относится ко второй плоскости проблемы правового содержания.

Изложенные ранее соображения -- это соображения так сказать, идеального порядка, характеризующие право "по идее" по его исконной сути и предназначению, по тому началу, которое, по словам П.И.Новгородцева, лишь "постепенно осуществляется в истории".

В реальной же действительности система прав и обязанностей, других правовых элементов строится по-разному, в зависимости от особенностей данного общества -- экономических, политических, духовных, от особенностей его политического режима. По-разному в этой связи раскрывается определяющая роль во всей правовой материи субъективных прав.

И самое горестное заключается в том, что при большом разнообразии возможных здесь вариантов основным типом построения правовых средств и механизмов за многие тысячелетия истории человечества фактически является такой, который характерен для обществ, где доминируют антидемократические, зачастую авторитарные, тоталитарные режимы власти и где в соответствии с этим право имеет сугубо силовой характер (право сильного, кулачное право, право власти). И в данном случае, общие черты и потенции, "по идее" заложенные в правовом содержании, не раскрываются вовсе или реализуются однобоко, предстают в уродливом виде. Реальные и значимые субъективные права вводятся здесь по большей части как права-привилегии, для большинства населения в ограниченных пределах, или даже как права-декларации; и в целом юридическая регламентация прав имеет декларативный, необеспеченный характер. Напротив, те правовые элементы, которые в силу правовой логики являются в исконно правовом отношении вторичными, зависимыми (обязанности, запреты, юридическая ответственность), выступают здесь на первый план, приобретают на деле доминирующее значение и в соответствии с этим придают всему позитивному праву обязывающе-запретительный облик. В общем, перед нами -- еще неразвитые или ущербные юридические системы. Системы с несформировавшейся или с нарушенной логикой содержания. Такого рода юридические системы вообще нередко выступают в виде "имитационных", или таких, где в основном существует "видимость права".

В полной мере правовая логика, присущая содержанию прав, начинает раскрываться лишь в демократических обществах, особенно в развитых демократических странах на современной стадии развития либеральных цивилизаций. Именно здесь субъективные права фактически занимают в юридических системах центральное место; в соответствии с ними строятся правовые средства и юридические механизмы, свое (весьма существенное и все же -- зависимое) положение в этих юридических средствах и механизмах занимают юридические обязанности, запреты, правовая ответственность.

В порядке некоторого утешения (которым довольствовались демократически настроенные юристы в условиях советского общества) допустимо утверждать, что и при антидемократическом общественном строе юридическое регулирование во имя провозглашенного права так или иначе все равно концентрируется вокруг субъективных прав (пусть и прав-привилегий, урезанных прав, прав-деклараций). В нем все равно есть сектора и участки, где во имя привилегированных, господствующих групп, кланов, слоев общества или во имя внешнего престижа или государственных фальсификаций действует известный набор юридических средств и механизмов, сконцентрированных вокруг субъективных прав. И стало быть, в таких юридических системах есть какие-то "зацепки" для последующего, при наступлении необходимых условий, правового развития. То есть и здесь право, благодаря внутренней логике присущего ему содержания, независимо от особенностей данного общества, его строя и режима, имеет известный, пусть и незначительный, ограниченный -- позитивный, демократический потенциал.

Что ж, какое-то утешение (для людей, соприкоснувшихся с ужасами беспощадной тиранической власти) здесь есть, хотя оно все же во многом обманчиво, иллюзорно. Главное же другое; то, что указанные представления во многом сориентировали юристов в советском обществе на проработку вопросов, связанных с той гранью права, которая может быть названа "правовым содержанием". И об этом, надо полагать, следует рассказать особо.

Правовое содержание (продолжение; парадоксы разработки). Как это ни покажется странным и неожиданным, заслуга в разработке того слоя правовой материи, который назван "правовым содержанием" (при всей, надо признать, дискуссионности этой проблемы), принадлежит правоведению, сложившемуся в условиях советского общества.

Конечно, советское правоведение, особенно в подразделениях официальной науки, служило господствующей, власти (таков удел юридической науки в обществе с тоталитарным политическим режимом), его содержание подчинялось интересам идеологизированной огосударствленной системы, было пронизано коммунистической идеологией обосновывающей верховенство высшего суперправа -- революционного права, служащего коммунизму.

Но все же советское правоведение оставалось наукой. В нем -- пусть в урезанном и скрытом виде -- сохранились благородные и прогрессивные традиции дореволюционной юридической науки. А эти традиции, помимо всего иного, i немалой степени локализовались как раз на идеологически нейтральных участках: на догме права, аналитическом правоведении.

И эта же догма права -- счастливое и многообещающее совпадение -- была чуть ли не единственной сферой где юридическая наука в тяжелых советских условиях могла проявить себя как область знаний, заряженная на углубленный научный поиск и истину.

Именно по той причине, что наряду с другими отраслями знаний советское правоведение в условиях тоталитарного общества было жестко сковано постулатами марксистской доктрины (и потому образовывало "свою философию", точнее -- идеологию, о которой речь впереди), самостоятельное особое мировоззренческое или даже серьезное социологическое осмысление правовых явлений в принципе исключалось. Для правоведов советского времени единственным предметом, позволяющим проводить более или менее серьезные исследования, оставалась догма права.

Вот почему уже после смерти Сталина, когда коммунистическая тирания в духовно-творческой сфере жизни общества несколько ослабла (в 1960--1980 гг.), советскими авторами были осуществлены научные разработки, направленные на философское (как представлялось этим авторам) осмысление правовых явлений, выраженных в догме права и из нее вытекающих.

Эти разработки осуществлялись в двух направлениях:

во-первых, путем распространения понятий и лексики марксистско-ленинской философской доктрины -- именно понятий и лексики, а не их сути -- на догму права. Делались "выводы" о том, какие явления в этой сфере относятся к "базису", а какие к "надстройке", в чем заключается "классовая сущность" правовых установлений, каковы типы правовых систем по их классовому признаку, какие смыслы может нести в себе понятие "форма права" и т. д., и т. п. (такой характер имел ряд изданий 1950-1980 гг., претендовавших на то, чтобы представлять в марксистско-ленинском правоведении "философию права");

во вторых,- и это во многом как раз оказалось весьма плодотворным то направление в правовых исследованиях, когда на основе новейших философских разработок (например, теории систем, аксиологических разработок) и с опорой на догму права, на результаты аналитической проработки правового материала изучались связи и соотношения, существующие между элементами правовой материи: отдельными разновидностями юридических норм, прав и обязанностей, ответственности и т. д.

На этом пути правоведение как раз и достигло уровня других наук -- естественных, технических, которые изначально имеют дело с объективными фактами действительности и которые в силу этого способны возвышаться до глобальных обобщений (такого рода исследования были выполнены рядом советских правоведов¹). И именно здесь как раз раскрыли свою конструктивность, плодотворность отдельные "зацепки" в действующем, в целом "силовом", антигуманном советском праве, дававшие материал для юридических средств и правовых механизмов с учетом места и роли в них субъективных прав.

Результаты исследований во втором из указанных направлений в ряде случаев оказались довольно серьезными, пожалуй, в некоторых фрагментах даже такими, что и с позиций мировой юридической мысли являют собой "новое слово" в науке -- обстоятельство, которое, кажется, до сих пор не принято во внимание нашими западными коллегами. Эти разработки в общем плане и охватили проблематику, относящуюся к вопросам, ранее обозначенным в качестве "правового содержания", то есть всему комплексу юридического инструментария правовых механизмов, по своей внутренней логике сконцентрированных вокруг субъективных прав.

¹Такой характер имеют теоретические разработки, проведенные, в частности, О.С.Иоффе, А.В.Мицкевичем, А.С.Пиголкиным, П.М. Рабиновичем, Б.В.Шейндлиным, Л.С.Явичем и др. Ряд разработок подобного профиля наряду с попытками найти философско-правовой смысл в категориях марксизма, был проведен и автором этих строк, в том числе по проблемам ценности права, механизма правового регулирования, структуры права, общих дозволений и запретов.

А на этой основе оказался исследованным и более широкий круг проблем. Было выработано понятие "механизм правового регулирования", позволившее объединить разнородные правовые явления в единую цепь, целую систему средств правового воздействия. Обнаружилось, что и само объективное право как регулирующая система, выраженная во взаимосвязанных комплексах общеобязательных норм, представляет собой структурно-сложное образование, складывающееся из разнородных блоков. В ходе более углубленного анализа выяснилось, что весьма сложные связи и соотношения существуют между такими категориями, как "дозволения", "запреты", "позитивные предписания", а на их основе складываются особые типы юридического регулирования -- общедозволительный и раз-решительный.

Именно разработка той грани права, которая образует его "правовое содержание", позволила выявить такие основательные правовые явления, как принципы права, общие дозволения и общие запреты, которые, как верно подмечено в литературе, "представляют собой тот "канал", посредством которого осуществляется связь правового сознания с правовыми нормами, а равно с социальной действительностью в широком смысле слова"¹.

Мир правовых явлений при таком, более широком, подходе предстал не просто в виде некой "догмы", являющейся предметом формально-логического анализа, а в виде многоплановых и разноуровневых образований, имеющих свое своеобразное правовое содержание и свою логику и поэтому подвластных своим внутренним законам и позволяющих применять по отношению к ним широкий познавательный инструментарий.

И -- одно замечание научно-структурного порядка. Несмотря на углубленный, многообещающий характер такого рода разработок, едва ли возможно относить их к философии (философии права), как это представлялось правоведам того времени. Философия в строгом смысле все же призвана связать те или иные фрагменты действительности с самими основами, смыслом и логикой нашего бытия. По своей сути упомянутые широкие разработки остаются в пределах того подразделения теоретической юриспруденции, которое, как уже отмечалось, относится к общей теории права. Хотя, надо заметить, к теории довольно высокого уровня, на признание которого исследования ряда советских авторов могут вполне обоснованно претендовать.

¹ Баскин Ю.Я. Очерки философии права. С 46.

Правовые идеи "в праве". Теперь -- о третьем, наиболее глубоком слое права -- о правовых идеях.

В принципе правовые идеи (представления, понятия, концепции и др.) в содержание того явления, которое обозначается термином "право" и тем более "позитивное право", не входят.

Правовые идеи во всем своем многообразии -- это главное содержание иного явления в юридической сфере -- правосознания.

Правовое же сознание отделено от собственно права весьма строгой гранью, довольно четкой, зримой. Если правосознание -- область сугубо духовной, субъективной жизни людей, существующая независимо от того, получила она или нет внешнюю, "предметную" объективизацию, то положительное, позитивное право -- явление внешне объективированное, находящее свое собственное бытие через язык, письмо, документ, а затем и через практическую опредмеченную деятельность людей¹ и поэтому существующее в виде институционного образования (что и находит свое выражение в "догме права").

По мнению Б.А. Кистяковского, реальность права "следует поставить приблизительно посередине между реальностью произведений скульптуры и живописи, с одной стороны, и произведений литературы и музыки -- с другой. Но все-таки ее придется признать немного более близкой к реальности первого вида культурных благ, чем второго..."². Словом, с точки зрения знаменитого русского правоведа, -- и это вполне обоснованно, -- внешняя объективизация, "предметность" права представляет собой явление более высокого порядка (приближенное к вещам материального мира), чем реальность просто письменных источников, в том числе литературных. Он отмечает в этой связи, что "право не может существовать без субстанциональных элементов общественной организации"³.

Проводя строгие различия между правом и правосознанием, следует в то же время видеть, что правосознание как явление субъективного порядка не только тесно и многообразно взаимодействует с правом как объективированным (институционным) образованием, но и нередко в процессе регуляции как бы выходит с ним на одну плоскость и даже проникает в самую его плоть, содержание.

¹ См.: Ершов Ю.Г. Философия права (материалы лекций). С. 12.

² Кистяковский Б.А. Социальные науки и право. С. 336.

³ Там же.

Этим, помимо иных причин, вызвана необходимость выработки более широкого понятия "правовая система" которое наряду с собственно правом, деятельностью правоохранительных органов (правосудием), включает активные формы правосознания -- господствующую в данном обществе правовую идеологию, то есть те элементы правовой действительности, которые так или иначе активно воздействуют на жизнь общества.

Более того, в юридической науке известное распространение получил взгляд, в соответствии с которым правосознание и объективное право (сторонники такого взгляда именуют его "законом") вообще представляют собой единое, целостное явление, охватываемое одним термином -- "право", или во всяком случае -- явления одного качественного порядка¹. Едва ли такой взгляд может быть принят: все же право и правосознание относятся к качественно различным пластам правовой действительности, что образует между ними значительную дистанцию и препятствует тому, чтобы охватить их одним понятием или сблизить их до уровня качественно однопорядковых явлений (в этом случае, помимо других минусов, "теряются" важные особенности того и другого явления).

Тем не менее в настоящее время становится все более ясным, что если не все правосознание данного общества, то определенные формы господствующего правосознания (правовой идеологии) в виде основополагающих идей глубоко проникают в содержание права, в саму его плоть, органику, да так, что становятся глубинным центральным звеном всей правовой материи.

Каковы эти идеи -- предмет дальнейшего рассмотрения. Сейчас же важно обратить внимание вот на что. Можно уверенно предположить, что упомянутые основополагающие правовые идеи потому и прорываются в иную, инородную для них среду -- в само объективное право, что они предназначены для "захвата" в объективном праве центрального места, его "командного отсека". И происходит подобный захват по той причине, что идеи известного рода

либо как бы аккумулируют, переводят на язык правовых категорий и представляют в концентрированном виде материальные, духовные, нравственные начала данного общества заложенные в его строе интеллектуально-ценностные установки и тенденции,

либо выражают узкоклассовые, групповые, этнические установки или даже -- как это, увы, случилось в области коммунистической идеологии -- узко-доктринерскую филофскую концепцию, которая нацелена на то, чтобы подчинить себе всю правовую материю, а через нее и реальную действительность.

¹ См.: Лукашева Е.Л. Социалистическое правосознание и законности М., 1973. С 95.

Указанные правовые идеи становятся своего рода визитной карточкой права данного общества. Они и реально выступают в качестве определяющего фактора для всех других слоев правовой материи, прежде всего для правового содержания юридической системы, влияют на характер, состав и содержание субъективных прав, их соотношение с обязанностями, запретами, ответственностью, на их место во всей правовой инфраструктуре, их реальность, обеспеченность, защищенность и т. д.

Примечательно, что центральные правовые идеи юридической системы оказывают влияние даже на догму права (например, на то, в какой мере распространены и на каких участках права используются неопределенные по содержанию правовые установления, насколько широко включаются в юридические тексты декларативные "нормы", какова направленность оценочных норм и др.).

В ряде же случаев, прежде всего в критических ситуациях социально-политического характера, когда для разрешений проблем, связанных с такой ситуацией, необходимо правовое решение, основополагающие правовые идеи (как это случилось в России в 1994--1996 годы в связи с войной в Чечне) как бы напрямую обнажаются, выступают на первый план и становятся -- явно или завуалировано -- основой для указанного правового решения.

И вот момент, на который бы хотелось обратить внимание. Именно здесь, в области центральных правовых идей, в юридической сфере начинает напрямую "работать" наша, казалось бы, в высшей степени абстрактно-отвлеченная дисциплина мировоззренческого профиля -- философия права. Выводы и положения философии права, целью которых как раз является обоснование центральных правовых идей, становятся в данном случае непосредственной регулирующей силой, притом -- решающей (к этой стороне проблемы, особенно при рассмотрении двух полярных направлений философии права, гуманистического и коммунистического, мы в дальнейшем еще вернемся).

Философское и идеологическое значение граней права. Представляется важным обратить внимание на характерное для философии и идеологии отношение к тем или иным граням (слоям) права. Каждая из этих граней по-своему "настроена" на философию и идеологию, по-своему "поддается" философскому осмыслению или использованию как элемента идеологии.

Догма права (юридические нормы, акты и т. п., образующие юридический инструментарий и механизмы) - предмет практико-прикладных юридических дисциплин, теории позитивизма (неопозитивизма), который допускает, а в современных условиях даже требует взаимопроникновения с отдельными науками философского профиля -- такими, как формальная логика, лингвистическая философия, герменевтика, теория систем. Здесь с немалым познавательным эффектом при анализе конкретного правового материала могут быть использованы категории указанных философских дисциплин, и это дает существенное приращение общетеоретических правовых знаний.

Вместе с тем догма права, хотя сама по себе и является идеологически нейтральной, допускает через центральные правовые идеи известное "воздействие на себя", а главное -- допускает различные идеологические интерпретации и может включаться в правовую идеологию самой различной направленности.

Она, в частности, как показала теория и практика советского обществоведения, оказалась если не совместимой, то во всяком случае сосуществующей с ленинско-сталинской коммунистической идеологией. Как мы уже видели, коммунистическая философия права влияла не только на содержание права, но и на догму права. Более того, ограничение трактовки права его догматическим (позитивистским) видением положило начало обоснованию ключевого звена коммунистической правовой философии -- "социалистической законности", идеологизированных требований строжайшего соблюдения и исполнения предписаний власти, которая допускает в то же время произвол власти, "законную" партократическую диктатуру, тиранию -- требований, имеющих в принципе внеправовой характер.

Приведенные соображения не дискредитируют позитивистские (неопозитивистские) правовые разработки, в том числе и те, которые связаны с лингвистической философией, герменевтикой, теорией систем и которые являются необходимой основой для понимания особенностей "правового

содержания" юридической системы. В этой связи справедливым будет сказать о том, что освобожденная от идеологических интерпретаций (которые, например, приводили к таким пассажам, как "социалистическое правоотношение") осмысленная догма права и впредь призвана выступать в качестве фактической основы, объективированной реальности для последовательно научной проработки других граней (слоев) права, философского осмысления права в целом.

Правовое содержание юридической системы той или иной страны (оно, напомню, выражено в содержании и характере субъективных прав, их соотношении с обязанностями правовой ответственностью и т. п.) дает возможность для более обстоятельного, чем при формально-логической обработке догмы права, общетеоретического осмысления правовых явлений. В частности, для характеристик механизмов права, его структурного своеобразия, выделения типов юридического регулирования, различаемых в зависимости от того, лежат ли в их основе субъективные права или же -- юридические обязанности, запреты.

А вот использование в идеологических целях научных данных, относящихся к рассматриваемому срезу правовой материи, имеет известные смысловые рамки. Оно изначально сориентировано на демократические характеристики права, на раскрытие его прогрессивно-гуманистического потенциала.

Правовые идеи (основополагающие, центральные правовые начала, образующие саму сердцевину, ядро данной юридической системы) -- это та грань права, где философия права и идеология права совпадают. Именно здесь философия права, выраженная в юридической системе данной страны, имеет непосредственно идеологическое содержание -- ближайшим образом влияет на все содержание права, на все слои правовой материи, на правовую политику, а в критических ситуациях -- обнажается, становится решающей регулирующей и политико-идеологической силой в жизни общества.

2.3 Мораль и право

Дифференциация. -- Моральность права. -- Мораль и право -- разные миры. -- "Моральный путь" к произволу и тирании.

Дифференциация. Утверждение и развитие философии права в немалой степени связано с процессом высвобождения правопонимания от узкоэтического истолкования и узкоэтических оценок явлений правовой действительности, придания им самостоятельного, "суверенного" значения.

Сначала -- вот какие уточнения. Как и при истолковании права, характеристика морали в ее соотношении, правом требует в первую очередь того, чтобы с необходимой строгостью различать те или иные стороны и внутренние подразделения рассматриваемых явлений. Иначе так же, как и при истолковании права, -- ориентированных на одну лишь, нередко абсолютизированную их сторону лишает возможности выработать обобщенные характеристики, необходимые для последовательно научных разработок.

Прежде всего следует держать в памяти то своеобразное, что характерно для двух близких, частично перекрещивающихся категорий -- морали и нравственности, с позиций юридической догматики, казалось бы, в правовой науке преимущественное внимание должно быть обращено на нравственность (она, освящая "нравы", сосредоточена на самих этических категориях: справедливость, добро, зло к др.). Однако при нацеленности на рассмотрение современного права, все более связывающего свое бытие с автономной личностью, ее внутренним миром, на первый план выступает мораль, которая через "эгоцентризм", "мое телесное"¹ переводит философско-правовой анализ в плоскость жизненных реалий, весьма значимых для права на современной стадии его развития.

В самой же морали представляется крайне существенным различать ее уровни (учитывая при этом, что "уровень" вовсе не предопределяет большую или меньшую значимость морали для права; соотношение здесь, как мы увидим, нередко парадоксальное, обратное очевидному).

В морали решающее значение имеет уровень элементарных моральных (нравственных) требований, императивов, максим, заповедей². Ядром их являются Христовы заповеди-откровения, сконцентрировавшие в предельно кратких формулах сокровенные ценности истинно духовной человечности.

¹ Хабермас Ю.Я. Демократия. Разум. Нравственность. С. 14.

² Там же. С. 15--16. Автор замечает: "Моральные заповеди -- категорические, или безусловные, императивы, прямо выражающие значение норны или имплицитно имеющие к ним отношение". (С. 16).

Как это ни покажется странным, настороженное, а в чем-то и критическое отношение должны вызывать моральные ценности и идеалы, часто получающие религиозную интерпретацию и соответствующую оценку в качестве "высоких", "высших", такие, как Спасение, Добро, Освобождение от зла, иные, порой мессианские определения. Их соотнесение с правом -- острая проблема, требующая подробного анализа (об этом -- ниже).

Необходимо держать в поле зрения и дифференциацию в праве, своеобразие его структурных подразделений.

В литературе с давнего времени взаимосвязь рассматриваемых нормативно-ценностных регуляторов освещается главным образом под углом зрения уголовно-правовой проблематики. Действительно, с генетической стороны именно уголовно-нормативная регламентация людских поступков и уголовное преследование наиболее тесно -- по сравнению с иными подразделениями системы права -- связаны с моралью. Условия нормальной жизнедеятельности людей, требующие ответственности человека за свое поведение, ближайшим образом выражаются в морали, и лишь потом в "морально отработанном" виде воспринимаются государством, в результате чего и образуется "криминалистическая часть" правовой материи -- уголовное право и примыкающие к нему правовые подразделения (в том числе исправительное, пенитенциарное право).

К сожалению, при этом не обращается внимание на то, что данные подразделения правовой материи в большей мере относятся непосредственно к государству, его запретительно-карательной деятельности, являются ее юридизированным продолжением, когда закон, иные правовые формы используются только в соответствии с требованиями государственно-признанной морали и государственными интересами. Возникающие здесь отрасли и институты имеют публично-правовую природу, выявляющую с предельной отчетливостью свои властно-принудительные черты. Применительно к данной, публично-правовой сфере, действительно, есть известные основания усматривать в юридических запретительно-карательных установлениях только 'минимум морали" и вообще видеть в морали "основу права".

Между тем вся сложность проблемы соотношения права с моралью, а отсюда выработка самой концепции философии права на самом деле касается его первородных, исконно-правовых подразделений, призванных, как мы увидим, юридически опосредствовать и гарантировать свободу людей. В первую очередь -- тех подразделений, в которых закрепляются права человека, экономическая свобода,- словом, отраслей и институтов конституционного и частного права, а также отраслей и институтов, посредством которых осуществляется независимое правосудие.

Моральность права. С точки зрения общей системы ценностей, сложившихся в современном обществе, право должно отвечать требованиям морали¹. Но -- далеко не всем и не всяким и тем более -- не идеологизированным (таких как требования "коммунистической морали"), а общепринятым, общечеловеческим, элементарным этическим требованиям, соответствующим основным началам христианской культуры, или культуры, однопорядковой с христианской, в том числе культуры буддизма, ислама.

При этом элементарные общечеловеческие требования, основанные на Христовых заповедях ("не укради", "не убий" и т. д.), не сводятся к ним одним, а представляют собой более конкретизированные и развернутые нормативные положения; такие, связанные с современным уровнем цивилизации, как добросовестность, вера в данное слово, чувство персональной ответственности за свои поступки, открытое признание своей вины и другие из того же ряда. Основным постулатом, определяющим сам феномен права, остается воплощение в правовой материи, во всех его подразделениях требования справедливости, равной меры и равного юридического подхода, которое в юридической области трансформируется в важнейшее правовое начало -- необходимость справедливого права и справедливого его применения -- правосудия.

Моральность права, и в первую очередь выражение в нем начала справедливости, -- этико-юридическое требование, которое со всей очевидностью "выдает" генетическую общность права и морали -- то обстоятельство, которое, как будет видно в дальнейшем, свидетельствует о наличии у них единого прародителя в самих основах человеческого бытия.

Эта общность, единство относятся не только к содержанию права как нормативно-ценностной регулятивной системы, то есть к содержанию законов, иных нормативных юридических документов, но и к практике их реализации.

¹ По мнению В.А. Туманова, "право во всех его проявлениях -- как нормативная система, движение общественных отношений, правосудие -- должно быть пронизало нравственностью. Внутренняя моральность права -- одно из важнейших условий его эффективности" (Туманов В.А Правовой нигилизм в историко-идеологическом ракурсе // Государство и право. 1993. № 8- С. 56--58).

Немалое число нормативных положений, содержащихся в этих документах и имеющих оценочный характер (таких, как "грубая неосторожность", "исключительный цинизм", "оскорбление" и другие аналогичные положения), могут ' приобрести необходимую определенность и реальное юридическое действие только на основе моральных критериев и моральных оценок. На основании этих же критериев и оценок решаются принципиально важные юридические вопросы при рассмотрении юридических дел, связанных с назначением мер юридической ответственности, размера возмещения за причинение нематериального вреда, расторжением брака, лишением родительских прав и т. д.

Во всех этих и им подобных случаях перед нами не только конкретные примеры взаимодействия морали и права, но и свидетельство того, что право по своей органике представляет собой явление глубоко морального порядка и его функционирование оказывается невозможным без прямого включения в ткань права моральных критериев и оценок.

Вместе с тем при характеристике соотношения права и морали нельзя упускать из виду встречного влияния права на мораль и в этой связи того обстоятельства, что реальность господствующей морали, ее фактическое воплощение в жизненных отношениях в немалой степени зависят от того, насколько действенными являются правовые установления. Факты (и наших дней, и прошлого) свидетельствуют о том, что общество, в котором в результате целенаправленных усилий утвердился устойчивый правопорядок, входящий в кровь и плоть общественной жизни, -- это общество, где получают развитие и начинают доминировать также и соответствующие моральные принципы. Причем, как свидетельствуют исторические данные, в самом понимании моральных принципов (в том числе религиозно-моральных) начинают сказываться утвердившиеся в обществе правовые начала.

Мораль и право -- разные миры. При всем глубоком взаимодействии морали и права, получивших жизнь от одного и того же социального прародителя и равным образом являющихся нормативно-ценностными регуляторами, необходимо вместе с тем видеть, что-то и другое -- это две самостоятельные, значительно отличающиеся друг от друга, "суверенные" нормативные системы.

Три характерные черты, отличающие мораль и право, являются наиболее существенными:

во-первых, мораль устремлена к той цели, чтобы идеалы справедливости, добра, иные моральные требования воздействовали на человека преимущественно изнутри, его сознание, его духовный мир при помощи стимулов сознания и общественного мнения. Право же -- преимущественно регулятор внешний, он призван регламентировав людские поступки главным образом путем установления формально-определенных, писаных норм, содержащихся, законах, иных нормативно-обязательных документах, поддерживаемых властью;

во-вторых, мораль -- это область "чистого" сознания, замкнутая на духовной жизни людей и не требующая обязательного внешнего, объективированного выражения (хотя закрепление моральных требований в известных документа) прежде всего религиозных писаниях, канонах, усиливает силу их воздействия). Право же -- институционный регулятор; оно в развитом обществе выступает как писаное право, входящее в жизнь общества в виде объективированной реальности, устойчивой догмы, не зависящей от чьего-либо усмотрения (что является предпосылкой самой возможности стабилизирующего действия права -- предпосылкой законности);

и в-третьих, содержание морали самым непосредственным образом сосредоточено на долге, обязанностях, ответственности людей за свои поступки. Право же призвано в первую очередь "говорить о правах", оно сфокусировав; на субъективных правах отдельных лиц, нацелено на то чтобы определять и юридически обеспечивать статус субъектов, их юридические возможности и, следовательно, обусловленную правом свободу их поведения.

На последней из указанных особенностей морали и права хотелось бы сделать акцент. Ведь широко распространено и порой считается чуть ли не аксиоматическим, общепринятым мнение о том, что мораль -- регулятор более мягкий, более человечный, уступчивый и покладистый, нежели право с его суровыми процедурами и санкциями. И будто бы только она, мораль, достойна высоких, даже превосходных оценок. И будто бы именно морали уготована наиболее значительная перспектива в будущем, в решении судьбы человека и человечества.

В действительности же картина здесь иная.

Как это ни парадоксально, на самом деле суровые и жесткие черты права во многом коренятся не в чем ином как в морали, в ее бескомпромиссных, нередко максималистских, предельных требованиях, безоглядных императивах. Все дело лишь в том, что эти требования и императивы, когда они "выходят" на власть, получают карательное подкрепление от власти, которая использует -- нередко по вольному усмотрению, по максимуму -- свои карательные, принудельно-властные прерогативы, облекая собственные веления в юридическую форму. Не меньшую жесткость, во всяком случае в историческом плане, получает мораль в церковно-религиозной сфере. И именно тут, в области карательной деятельности государства и церковной непреклонности, когда вступают в действие уголовное и административное право, другие примыкающие к ним подразделения системы права (а в прошлом -- средневековое каноническое право карательно-инквизиторского толка), оказывается, что право в рассматриваемом ракурсе, напомню -- в основном уголовное право, действительно, выступает в виде некоего "минимума морали".

Напротив, если уж уместно говорить о праве с позиции его гуманистического, человеческого предназначения, его миссии в утверждении либеральных начал в жизни людей, то эта сторона юридического регулирования находится в ином измерении, в иной плоскости по отношению к той, где право ближайшим образом, хотя и через власть, контактирует с моралью. Причем именно в том измерении, в той плоскости, которые являются исконными для права, относятся к его изначальной сущности.

Это и есть "право как право", призванное выражать и обеспечивать упорядоченную и оцивилизованную свободу людей, свободу личности во всех сферах жизни общества. Эта же сторона юридического регулирования, хотя и является предметом оценки с точки зрения общепризнанных элементарных моральных норм, все же не может быть выведена из морали, не может быть охарактеризована в качестве такого регулятивного явления, основой которого является мораль.

Таким образом, мораль и право -- это две особые, духовные, ценностно-регулятивные социальные области, занимающие самостоятельные ниши в жизни общества.

И в данной связи -- еще такой вывод. Бытующий взгляд о некоем превосходстве морали, о якобы присущем ей первенстве в отношении права¹ не имеет сколько-нибудь серьезных оснований. Более того, нужно полностью отдавать себе отчет: негативные стороны характерны не только для юридического регулирования (в частности, крайняя, порой дельная формализация правовых установлений, их зависимость от усмотрения власти), но в не меньшей мере и для морали как нормативно-ценностного регулятора. Наряду с общепринятой и передовой моралью существует и порой сохраняет крепкие позиции мораль отсталая, архаичная фиксирующая порядки, отвергнутые историей и прогрессом. Главное же -- идея первенства морали, ее безграничного господства может внести неопределенность в общественную жизнь, стать оправдательной основой для произвольных действий.

¹ К сожалению, подобный взгляд -- не только удел обыденных ходячих представлений: его порой высказывали и высказывают крупные мыслители. Так, его придерживался в контексте негативного отношения к легализму Н.А. Бердяев. Он писал, например: "Вера в конституцию -- жалкая вера… Вера должна быть направлена на предметы более достойные. Делать себе кумира из правового государства недостойно" (Бердяев Н. Философия неравенства. М., 1990. С. 109).

Увы, следует признать, что этическая идеология, возвеличивающая мораль как регулятор человеческих поступков, остается в сегодняшней действительности серьезной и в чем-то тревожной реальностью. В науке и общественном мнении еще не осознано то решающее обстоятельство в соотношении права и морали, в соответствии с которым первое (право) является естественной и надежной обителью прав, а второе (мораль) обителью обязанностей -- долга, долженствования, ответственности.

С учетом этого обстоятельства, а также максималистской императивности морали, ее известной неопределенности, расплывчатости, ее прямой зависимости от многих факторов духовной и политической жизни -- с учетом всего этого сама идея приоритета морали над правом может вести и на практике ведет к ряду негативных последствий -- к утверждению идей патернализма, вмешательства всесильного государства во имя добра и справедливости в частную жизнь. С этой точки зрения справедливыми представляются суждения Ю.Г. Ершова в отношении "моралистической законности", когда "нравственные представления о принципах права способны подменить право разнообразными и противоречивыми представлениями о добре и зле, справедливом и несправедливом"¹.

Впрочем, некоторые другие выводы из идеологии превосходства морали -- предмет особого разговора, и об этом -- далее.

¹ Ершов Ю.Г. Философия права (материалы лекций). С. 30.

А сейчас следует сказать о другой стороне проблемы. Сказать еще раз в связи с рассматриваемым вопросом о значимости, незаменимости права. В том числе -- и при сопоставлении с моралью. Не случайно ведь государственная власть, поддерживая своей карательной мощью определенный крут моральных требований и императивов, облекает их в юридическую форму. Таким путем не только приводятся в действие достоинства права (всеобщая нормативность, определенность содержания, государственная гарантированность), но и при режиме законности упорядочивается властно-принудительная деятельность государства, да плюс к тому -- дается престижное "правовое оправдание" всей карательно-репрессивной политике.

На весьма примечательную сторону достоинств права обратил внимание Фихте. По его обоснованному мнению, право способствует усвоению основополагающих начал морали вот с какой стороны: "Если он (человек) и не постигает морального мира путем сознания своих обязанностей, но он все же его несомненно постигает путем требования осуществления своих прав. То, чего он от себя, может быть, никогда не потребует, он потребует от других по отношению к себе"¹.

"Моральный путь" к произволу и тирании. Есть пункт в сложном лабиринте соотношений морали и права, на котором, продолжая предшествующее изложение, следует остановиться особо. Это самые, пожалуй, тяжкие из тех негативных последствий, которые могут наступить в условиях узкоэтической идеологии -- признания приоритета и доминирования морали над правом.

Очевидно, что право, в том числе и "силовые" отрасли (уголовное и административное право, примыкающие к ним отрасли и институты), способствует внедрению в реальную жизнь элементарных, общечеловеческих моральных норм и требований -- того "минимума", на котором они при идеальном варианте основаны.

Но, спрашивается, допустимо и оправдано ли использование права, его возможностей и достоинств для того, чтобы с помощью правовых средств и юридических механизмов утверждать в жизни, делать твердыми и общеобязательными "высокие" моральные принципы и идеалы? Такие, как Добро, Милосердие, Спасение и им подобные?

На первый взгляд, такого рода нацеленность права на воплощение в жизнь высоких нравственных начал и идеалов может показаться вполне обоснованной. И даже -- возвышенной. Уж слишком велико значение в жизни людей этих начал и идеалов, чтобы не воспользоваться для их peaлизации всеми возможностями, которые дает общество, существующий в нем социальный инструментарий.

¹ Фихте И.Г. Соч. Т. 2. С. 165.

Подобная настроенность характерна для ряда церковных конфессий, в том числе -- католической церкви, использовавшей в условиях средневековья мощь власти и закона для претворения в жизнь высоких христианский принципов и целей в их католическом понимании.

Вопрос о соотношении морали и права в рассматриваемой плоскости стал предметом обсуждения и в русской философско-религиозной и юридической литературе. По мнению видного приверженца религиозной философии В.С. Соловьева, право является инструментом "всеобщей организации нравственности", выступает в качестве "принудительного требования реализации определенного минимального добра"¹, определенного "минимума нравственности"².

Нетрудно заметить, что в данном случае сама формула права как "минимум морали" существенно меняет свое содержание. Она обозначает здесь не нормальную, вполне оправданную функцию права (в известном круге его отраслей) -- защищать юридическими средствами и механизмами известный минимальный круг нравственных требований, карать за их нарушение, а совсем другое -- некое мессианское назначение права, утверждение в жизни общества земного абсолюта, земного Спасения, определенных стандартов, в первую очередь, по мнению В.С. Соловьева и его сторонников, "права на достойное существование"³ (как выражения минимального добра).

Уже в ту пору, когда увидели свет приведенные суждения, они встретили серьезные возражения у правоведов либеральной ориентации.

И это вполне обоснованно. Практическое осуществление задачи по "всеобщей организации нравственности", закреплению моральных требований и критериев (неважно -- "минимума" или "максимума") при помощи юридических средств и механизмов неизбежно сопряжено с применением государственного принуждения, государственно-властной деятельностью, которая в практической жизни при неразвитых юридических отношениях далеко не всегда отделена строгой гранью от насилия.

¹ Соловьев B.C. Соч. Т. 1. М., 1988. С. 450.

³ См.: Соловьев B.C. Соч. Т. VII. С. 382, 509--522.

³ При характеристике этого "права" B.C. Соловьев обращает внимание на то, "чтобы всякий человек имел не только обеспеченные средства к существованию ... и достаточный физический отдых, но и чтобы он мог также пользоваться досугом для своего духовного совершенства" (там же. С. 355) -- положения, невольно вызывающие ассоциации с конституционными записями (и это, как мы увидим, вполне объяснимо) сталинского времени.

Об этом свидетельствует и исторический опыт. Насильственное внедрение в общественную жизнь требований Добра и составляет суть властного насаждения Царства Божьего на земле, образующего содержание теократических устремлений католического средневековья, в том числе беспощадных крестовых походов, инквизиции.

Одна из характерных черт подобной правовой этики состоит в том, что она смыкается с юридическим этатизмом, приданием всеобъемлющего значения в жизни людей государственным началам и в конечном итоге открывает путь к государственной тирании. В данной связи важно отметить подмеченное русскими правоведами единство между идеями католического теократизма и государственного социализма¹, марксистского коммунизма. Характерно при этом, что сама идеология "социалистического права" в немалой степени опиралась на этические критерии "морали трудового народа", "коммунистической нравственности".

Словом, как еще в начале XX века показали русские правоведы, высокоморальные добрые устремления, которым будто бы должно подчиниться право, с неизбежностью приводят к идеологии жертвоприношения во имя будущего, к оправданию террора и насилия величием исторических задач, а в конечном счете -- к утверждению общества тирании, самовластной диктатуры, бесправия личности.

Следует присоединиться к справедливому мнению А.Б. Франца: "Когда говорят, например, о цивилизованном значении права, лично я вижу его величайшую миссию в ограничении безграничных самих по себе притязаний морали. Хотите еще одну пару синонимов к противопоставлению демократического и тоталитарного общества? Извольте, -- это правовое и моральное общество. Ибо тоталитаризм есть язык морали в той же степени, в какой морализирование есть язык тоталитарной политики"².