Размещено на http://www.allbest.ru/

Введение

В 2011- 2012 годах в России были введены изменения в ряд законодательных актов, имеющих отношение к выборным процессам:

· принят президентский проект закона о снижении проходного барьера с 7 до 5 процентов на федеральных парламентских выборах (21 октября 2011 года);

· принят президентский законопроект, предполагающий снизить в 80 раз минимум членов партии, необходимых для ее регистрации - с 40 000 до 500 (28 марта 2012 года);

· восстановлены прямые выборы глав субъектов федерации и муниципальных образований (2 мая 2012).

В продолжение политической реформы в 2013 году президент внес в Государственную Думу новый законопроект, предполагающий возвращение к смешанной системе выборов депутатов парламента (формирование состава в равных долях по партийным спискам и одномандатным округам).

Изменения законодательства позиционируются как следствие демократизации политической системы России. В какой-то степени они служат ответом на критику со стороны западных государств в излишнем авторитаризме российских властей, также их можно рассматривать как реакцию на внутренние процессы (протестные митинги на Болотной площади, вылившиеся впоследствии в белоленточное движение). Несмотря на послабления для новых игроков, которые должны обеспечить принятые законопроекты, по мнению многих экспертов, обеспечение политического диалога только кажущееся. Такие высказывания в своих комментариях и интервью, к примеру, делают вице-президент Центра политических технологий Алексей Макаркин, президент Фонда петербургской политики Михаил Виноградов, руководитель региональных программ Фонда развития информационной политики Александр Кынев [23, 29, 84].

Современные политологи видят в проводимой реформе желание создать видимость обеспечения демократических прав и свобод, в качестве доказательства своих тезисов они ссылаются на то, как в России проводятся прямые выборы президента и депутатов Государственной Думы, результаты которых у значительной части населения вызывают сомнения (опрос ВЦИОМ, опубликован 15 марта 2012 года: результатам президентских выборов в 2004 и 2008 годах доверяли 53% опрошенных, в 2012 - только 44% респондентов) [33].

Данные процессы и их подобные оценки определяют актуальность исследований электоральных процессов, дающих понимание того, как общество и сама политическая сфера реагируют на преобразования.

Предлагаемое исследование посвящено анализу избирательной кампании и голосования на выборах мэра города Химки в 2012 году. Процесс в Химках показателен, поскольку местные проблемы (борьба за Химкинский лес, строительство трассы) ранее были вынесены в национальную повестку дня. Это позволило Евгении Чириковой обрести федеральную известность, и ее выдвижение в качестве кандидата привлекло СМИ, вновь включив химкинские события в национальную повестку.

Степень научной разработанности темы

Проблематика предлагаемой работы имеет междисциплинарный характер. Наиболее приближенными к ней являются традиция городских исследований, традиция визуальных исследований, теория политического дискурса, а также современные исследования политического процесса в России.

Отношение к городу как пространству для исследования зародилось на Западе, это сравнительно молодая отрасль знания. Первые теоретики (А. Смит, Э. Дюркгейм) осмысляли связь урбанизации и индустриализации, наблюдали за отличиями городского и деревенского образов жизни.

Традиционно к классикам урбанистики относят К. Маркса и Ф. Энгельса, исследовавшими городскую экономику, М. Вебера, который связал возникновение капитала и бюрократии с процессом урбанизации, Г. Зиммеля, авторов чикагской школы и А. Лефевра. В своей работе они сталкивались, по большей части, с теоретическими вызовами: зафиксировать понятийный аппарат только строящихся процессов социальной дифференциации жителей городов и осмыслить особенности становления самих этих процессов. Осмысление городской модерности началось с Георга Зиммеля, своего апогея оно достигло в трудах членов чикагской научной школы (Н. Элиас, Р. Парк, Э. Берджесс).

Неклассические урабанистические теории получили развитие во второй половине ХХ века. Самыми яркими их представителями считаются исследователи Лос-анжелесской школы (А. Скотт, М. Дэвис, Э. Соджа). В отличие от своих предшественников, они увидели в своем городе модель полицентрического развития и поставили во главу интересов периферию, а не центр. Также они выступали за нелинейное видение развития города, который представляет собой бесконечное поле возможностей, где развитие одной части в результате капиталовложений никак не связано и никак не отражается на развитии какой-то другой части.

Если говорить об таких аспектах городских исследований, как организация управления и участие в управлении горожан, то авторы здесь обращаются к особенностям современного менеджмента и к политическому участию населения. Развитие этих теорий вылилось в трактовки политических коммуникаций, в которых компьютерной технике отводится решающая роль в победе над такими социальными болезнями, как голод, страх или политические распри (Д. Мичн, Р. Джонсон).

В то же время политическую систему рассматривают как информационно-коммуникативную. Ю. Хабермас в «Теории коммуникативного действия» делает акцент на коммуникативных действиях и соответствующих элементах политики (ценностях, нормах, обучающих действиях), представляя их в качестве основы социального и политического порядка. Кроме того, он уделяет большое внимание проблеме дискурса, относя его к коммуникативному действию наряду с интеракцией.

К понятию «дискурс» обращались многие другие авторы. Это работы по социальной роли коммуникации (Э. Тоффлер), влиянию СМИ на сознание обывателей (А.В. Перцев), соотношению языковых элементов мыслительной активности с пространством объективированных форм жизнедеятельности (Э. Сепир, Б. Уорф).

М. Фуко, Ж. Бодрийяр, Г. Маркузе, П. Бурдье, Р. Барт ставят в своих работах проблему конструирования социальной реальности посредством лингвистических структур.

Интерес современных исследователей выборов в России (В. Полуэктов, А. Куртов, М. Вершинин, Ю. Веденеев) сосредоточен вокруг используемых полит- и PR-технологий, специфики положения «Единой России» на политическом пространстве.

Вместе с тем, что современная наука демонстрирует массу подходов к изучению выборов как к одной из значимых институциональных практик общества, можно отметить недостаток работ рассмотрения выборов в аспекте их дискурсивного пространства. Также замечен недостаток исследований, в которых бы проблематика конструирования социальной реальности и дискурсивного пространства накладывались на конкретную социальную практику в конкретном обществе.

Урбанистические исследования выделились в последнее двадцатилетие в одно из актуальных направлений и сосредоточились на стыке большинства социально-гуманитарных дисциплин. Как отмечает Е. Трубина, это позволяет говорить о взаимном влиянии урбанистических идей, подходов, понятий и тех тенденций, которыми отмечено развитие сопредельных областей знания. Таким образом, цель исследования - рассмотреть систему электоральных коммуникаций на примере выбора мэра г. Химки в 2012 г.

Для достижения цели поставлены следующие задачи:

· рассмотреть теоретические основы электоральных коммуникаций в городской среде;

· выявить основные формы электоральной коммуникации, которые использовались на выборах мэра в Химках в 2012 г.;

· проанализировать электоральный дискурс кандидатов на основании собранных агитационных материалов;

· сопоставить уровень и характер коммуникационной активности кандидатов в городской среде с результатами выборов.

Объектом исследования выступает региональный электоральный дискурс, его предметом - конструирование регионального электорального дискурса в городской среде.

В процессе исследования проверяются следующие гипотезы:

· Результаты выборов мэра города Химки 2012 г. коррелируют с коммуникационной активностью кандидатов в городском пространстве.

· Различия форм электоральной коммуникации в городском пространстве, используемых кандидатами, в наибольшей степени обусловлены наличием доступа к административному ресурсу.

Новизна исследования обусловлена активизацией политического пространства в связи с демократизацией выборного законодательства, повышением конкуренции среди политиков. Анализ обозначенного электорального дискурса позволит дать оценку Химкам как городскому коммуникативному пространству, обозначить общероссийские тенденции развития городов схожего типа.

Практическая значимость исследования заключается в возможности применения его результатов при подготовке к выборам, организации избирательной кампании.

Теоретико-методологическая база:

Теория городских исследований (Н. Элиас, Р. Парк, Э. Берджесс, А. Скотт, М. Дэвис, Э. Соджа), теория политического дискурса (Т. Ван Дейк, Р. Водак, Е. Шейгал), теория коммуникации (М. Маклюэн, Ю. Хабермас), теория политической коммуникации (Д. Мичн, Р. Джонсон).

В работе используются следующие методы:

· общенаучные: анализ, системный подход;

· теоретические: сравнительный, историко-генетический методы;

· эмпирические: наблюдение, контент-анализ, дискурс-анализ, экспертный опрос;

Эмпирическую базу исследования составляют данные наблюдения за активностью кандидатов во время агитационного периода; данные избирательных штабов некоторых кандидатов («черный пиар»); публикации федеральных и региональных СМИ; данные опросов общественного мнения (ФОМ, ВЦИОМ, Левада-центр); опубликованные мнения экспертов (политологов, политиков, не принимавших участия в электоральном процессе в Химках, заявления независимых общественных организаций (Ассоциация «Голос»)); данные ЦИК России о результатах выборов в Химках 14 октября 2012 года.

Глава 1. Теоретические основы электоральных коммуникаций в городе

1.1 Понятие политического дискурса

Один из больших вкладов в изучение, анализ и систематизацию отношений между политическим дискурсом и идеологией внес профессор Амстердамского университета Т. Ван Дейк. По его мнению, понятие дискурса так же расплывчато, как понятия языка, общества или идеологии. В широком смысле, как комплексное коммуникативное событие, он понимает дискурс как происходящее между говорящим, слушающим (наблюдателем и др.) в процессе коммуникативного действия в определенном временном, пространственном и проч. контексте. Это коммуникативное действие (КД) может быть речевым, письменным, иметь вербальные и невербальные составляющие. В узком смысле понятие обозначает только вербальную составляющую КД и говорят о ней как о «тексте» или «разговоре».

Разницу между дискурсом и текстом ученый видит в том, что первое - это актуально произнесенный текст, а второе - абстрактная грамматическая структура произнесенного.

Кроме того, согласно Ван Дейку, дискурс может пониматься и как тип разговора, то есть может касаться не конкретных КД, а типов вербальной продукции. Понятие дискурс используется также для обозначения того или иного жанра, например: «новостной дискурс», «политический дискурс», «научный дискурс».

И, наконец, наиболее абстрактный смысл понятия дискурс - когда оно относится к специфическому историческому периоду, социальной общности или к целой культуре. Тогда говорят, например, «коммунистический дискурс», «буржуазный дискурс» или «организационный дискурс».

Говоря о политическом дискурсе, ученый отмечает, что это класс жанров, ограниченный социальной сферой, а именно политикой. Правительственные обсуждения, парламентские дебаты, партийные программы, речи политиков - это те жанры, которые принадлежат сфере политики. Политический дискурс - это дискурс политиков. Ограничивая политический дискурс профессиональными рамками, ученый отмечает, что политический дискурс в то же время является формой институционального дискурса. Это означает, что дискурсами политиков считаются те дискурсы, которые производятся в такой институциональной окружающей обстановке, как заседание правительства, сессия парламента, съезд политической партии. Высказывание должно быть произнесено говорящим в его профессиональной роли политика и в институциональной окружающей обстановке. Таким образом, дискурс является политическим, когда он сопровождает политический акт в политической обстановке [17, с. 12-18].

Австрийский лингвист Р.Водак утверждает, что «политический язык находится как бы между двумя полюсами - функционально-обусловленным специальным языком и жаргоном определенной группы со свойственной ей идеологией. Поэтому политический язык должен выполнять противоречивые функции, в частности быть доступным для понимания (в соответствии с задачами пропаганды) и ориентированным на определенную группу (по историческим и социально-психологическим причинам)» [21, с. 49].

Лингвисты рассматривают политический дискурс как объект лингвокультурологического изучения, как «вторичная языковая подсистема, обладающая определенными функциями, своеобразным тезаурусом и коммуникативным воздействием», как видовая разновидность идеологического дискурса.

Используя полевой подход к анализу структуры политического дискурса, Е.И.Шейгал выявляет его пересечения с другими видами дискурсов: юридическим, научным, дискурсом СМИ, педагогическим, рекламным, религиозным, бытовым, художественным, спортивно-игровым, военным. Исследователь определяет структурообразующие признаки политического дискурса: институциальность, информативность, смысловую неопределенность, фантомность, фидеистичность, эзотеричность, дистанцированность, авторитарность [120, с. 44 - 52].

При этом многие исследователи сходятся во мнении, что убеждающая функция является основной функцией политического дискурса. Как отмечает П.Б.Паршин, «всякий текст оказывает воздействие на сознание адресата с семиотической точки зрения. Но для политического текста речевое воздействие является основной целью коммуникации, на достижение которой ориентируется выбор лингвистических средств» [81, с. 143].

В основе лингвистических исследований политического дискурса лежат два положения. В соответствии с первым из них, язык политических текстов не тождественен обыденному языку, его специфика заключается в таком изменении соотношения между означаемым и означающим, при котором единицы хорошо знакомого языка получают необычную интерпретацию, а хорошо знакомые ситуации подводятся под несколько неожиданные категории: вещи «перестают называться своими именами». Согласно второму положению, из политического текста может быть вычитан некоторый неэксплицитный смысл, отличный от буквального и, быть может, прямо противоположный ему. Часто считается, что этот самый неэксплицитный смысл и есть «истинный» смысл политического текста.

В идеологической и политической литературе выбор слов и выражений является одним из важнейших инструментов власти для структурирования «нужной» действительности. Создание новых слов и выражений связано с появлением новых реалий в общественно-политической жизни страны, а также появлением причин для изменения имени уже существующего явления. По мнению Р.М.Блакара, «языковой ярлык может многое сказать о том, как мы воспринимаем и понимаем эту роль, или точнее, какой интерпретации этой роли ждут от нас те, кто обладает властью управлять присвоением наименований» [9, с. 99].

Таким образом, основным критерием для понимания политического дискурса может служить тематический определитель цели «борьба за власть», так как все остальные критерии либо уточняют основной либо варьируются в зависимости от контекста.

В политической коммуникации, в связи с этим, речь может быть понята и осуществлена как борьба. Политика, если её понимать как борьбу за завоевание и удержание власти, - это преимущественно сфера агонального мышления, сфера бытования агональных речевых идеалов. Следовательно, политический дискурс представляет собой демонстрацию борьбы, агона: «ожесточенная борьба за власть разыгрывается как состязание, как большие национальные игры, для которых важны зрелищность, определенные имиджи, формы проявления речевой агрессии и т.д.» [120, с. 24].

Под коммуникативной стратегией понимается план оптимальной реализации намерений политика, учитывающий объективные и субъективные факторы и условия, в которых протекает акт коммуникации и которые обусловливают структуру текста и использование определённых языковых средств. При этом каждая стратегия политического дискурса реализуется благодаря использованию определённого набора тактик. Так, его общественное предназначение политического заключается в том, чтобы внушить адресатам необходимость «политически правильных» действий и/или оценок. Иначе говоря, цель политического дискурса - не описать, а убедить, пробудив в адресате намерения, дать почву для убеждения и побудить к действию. Поэтому эффективность политического дискурса можно определить относительно цели манипулирования [43, с. 104].

кандидат выборы избирательный голосование

1.2 Урбанистические исследования

Классические теории.

Исследователи городского пространства отмечают, что в настоящее время приходит понимание того, что урбанистическая теория может быть возможна лишь как междисциплинарная теория. «Соображения вроде «это не относится к социологии» не должны препятствовать исследователю города. Содержательное знакомство с самыми разными традициями и свободное от опасения быть обвиненным в эклектике их использование видится куда более продуктивным. Обнаруживаются новые и новые разветвления мысли и влияния, контекст рассмотрения расширяется до бесконечности: Бодрийяр повлиял на Джеймисона, который повлиял на Эда Соджу. Это повседневное проявление «интертекстуальности» чрезвычайно многочисленных городских текстов, которые вступают в перекличку не только в рамках упомянутой марксистско-постмодернистской традиции, но и между дисциплинами и профессиями, когда архитектура волнует кинематографистов, о которых пишут философы, критикуемые экономистами и дополняемые социальными теоретиками» [111, с. 9].

Во многом теоретики объясняют такое расширение спецификой урбанистического учения, также следствием более широкой проблемы: традиционное структурирование знания в России приводит к тому, что новые профессиональные практики и поля, возникшие в 1970-е годы и существенно способствовавшие институционализации гуманитарного знания в Европе и Северной Америке, сложно включаются или соединяются с имеющимися дисциплинами.

Отношение к городу как пространству для исследования зародилось на Западе, и, пережив там несколько кризисов, сейчас вступает в новую продуктивную фазу развития, чему способствует понимание урбанистики как междисциплинарной теории.

Общепринятые наименования для ряда тенденций и исследовательских направлений, целью которых является объяснение городской жизни, - urban studies и urban theory. Это сравнительно молодая отрасль знания, история которого насчитывает чуть более ста лет. Его историческое развитие показало плотное сращение с социальной теорией: «в ходе фиксации европейской философией и социологией масштабных социальных трансформаций модерности город «синекдохически» выступает как самая «представительная» часть общества, олицетворяя и проявляя взаимосвязь индустриализации и урбанизации, отчуждения и нормализации» [111, с.13].

Шотландский экономист и философ Адам Смит, говоря о городе еще в 1776 году, одним из первых соединил осмысление урбанизации и индустриализации. Он называет город воплощением происходящих в XVIII веке перемен и видит их в нарастании значимости производства, за разделением труда в мануфактурах мыслитель узнал прообраз более масштабного процесса - разделения труда между городом и деревней, промышленностью и сельским хозяйством.

Спустя два века Макс Вебер в своем труде «Город» добавляет к экономической сути города политическую. «Во всяком случае, надо помнить, что необходимо строго отличать исследованное выше экономическое понятие города от его политико-административного понятия. Только в последнем смысле городу принадлежит особая территория. В политико-административном смысле городом может считаться местность, которая по своему экономическому значению не могла бы претендовать на такое наименование» [18, с.317].

Ученый утверждает, что автономность города достигается через политику, именно это проявляет его природу как «сообщества с особыми политическими и административными институтами». Город, по логике М. Вебера, - часть масштабного исторического процесса, в ходе которого социум создает формы, помогающие ему доминировать политически и экономически. Итогом развития таких институтов становится бюрократическая администрация, которая, соединяясь с политикой, образует
национальное государство. Таким образом, М. Вебер приходит к выводу, что город является отражением исторических процессов территориального доминирования и государственного строительства, в то же время давая площадку, где эти процессы осуществляются.

Городские теории делят на классические и неклассические. Изначально исследователей интересовало различие, которое они наблюдали между городским образом жизни, воплощавшим новизну модерности, и традиционно деревенским. Эту сторону проработали социологи Фердинанд Теннис и Эмиль Дюркгейм.

Традиционно к классикам урбанистики относят К. Маркса и Ф. Энгельса, исследовавшими городскую экономику, М. Вебера, который связал возникновение капитала и бюрократии с процессом урбанизации, Г. Зиммеля, авторов чикагской школы и А. Лефевра. В своей работе они сталкивались, по большей части, с теоретическими вызовами: зафиксировать понятийный аппарат только строящихся процессов социальной дифференциации жителей городов и осмыслить особенности становления самих этих процессов. Общим в их работе можно назвать фиксацию внешней каузальности городской жизни, которая проявлялась во включении людей и социальных групп в некое большое повествование.

Осмысление городской модерности началось с Георга Зиммеля, своего апогея оно достигло в трудах членов чикагской научной школы. Этот период совпадает с развитием социальной теории, вызванным необходимостью исследовать и закрепить происходящие в городах отношения, процессы, проблемы и способы их решения. Именно это спровоцировало институциализацию социологии в виде создания социологического факультета в Университете Чикаго.

Стремительная трансформация общества и городского существования, наблюдавшаяся в конце XIX и начале XX века, привела к необратимому использованию эволюционистских идей, провозглашенных Зиммелем, Беньямином, и деятелями чикагской школы.

Ключевые понятия, на которые Г. Зиммель опирается в своем исследовании - уравнение и витальность. Под уравнением социолог подразумевал отношения, которые необходимо выстроить между индивидуальным и надиндивидуальным содержанием жизни. Зиммель считал, что для его решения необходима приспособляемость личности, «благодаря которой она уживается с внешними силами».

В своем эссе «Большие города и духовная жизнь» он обозначает дилемму «окружающая среда - я», которая приходит в жизнь человека с переездом из деревни. «Психологическая основа, на которой выступает индивидуальность большого города, - это повышенная нервность жизни, происходящая от быстрой и непрерывной смены внешних и внутренних впечатлений. Познавательная способность человека основана на восприятии различий, т. е. его сознание возбуждается восприятием разницы между переживаемым впечатлением и непосредственно предшествовавшим. Устойчивые впечатления, протекающие с небольшими разницами, привычным образом и равномерно и представляющие одни и те же противоположности, требуют, так сказать, меньшей затраты сознания, чем калейдоскоп быстро меняющихся картин, резкие границы в пределах одного моментального впечатления, неожиданно сбегающиеся ощущения» [37, с.1].

Г. Зиммель уверен, что большой город создает именно такие психологические условия «своей уличной сутолокой, быстрым темпом и многообразием хозяйственной, профессиональной и общественной жизни». Мыслитель видит, что глубокий контраст, который создается большим городом на фоне деревенской размеренной жизни, вносится в органы чувств людей и становится фундаментом их душевной жизни.

Далее он уподобляет общество законам природы, законы которой непреложны и обязательны к исполнению. Влияние социума двусторонне: разрушить неупорядоченность и стихийность, которые, по определению Зиммеля, привносит жизнь, а также внести в человека свои установки, сделав его тем самым своей частью.

В своих размышлениях Зиммель отталкивается от понятия жизнь. Будь то социальная, культурная или духовная. В эссе «Как возможно общество?», продолжая рассуждения Канта, который задавался вопросом «Как возможна природа?», он понимает жизнь как материал для создания объективированных форм, препятствующих дезинтеграции общества, как безусловную ценность. Это он кладет в основу очерка о современном городском существовании. «Общественная жизнь как таковая основывается на предпосылке о принципиальной гармонии между индивидом и социальным целым, хотя это отнюдь не препятствует резким диссонансам этической и эвдемонистической жизни. Если бы социальная действительность обрела свой вид благодаря этой принципиальной предпосылке, без помех и упущений, то у нас было бы совершенное общество -- опять-таки не в смысле этического или эвдемонистического совершенства, а в смысле категориальном: так сказать, не совершенное общество, но совершенное общество». [38, с. 24]

Из этого тезиса видно, что автор озадачен тем, как привести человека к жизни более высокого порядка, к социальной жизни. Отсюда его размышления о городском типе личности и его истоках, лежащих в городе модерности. С них начинается классическая урбанистика, в которой социальный анализ сочетается с психологическим, что противоречило теоретическим основам социологии. Равнодушие к подобным запретам позволило ему впоследствии поставить диагноз, ставший знаменитым: «бесчувственно-равнодушный» человек. То есть психологический тип людей, характерный для городов и появившийся, как определяет Зиммель, от «повышенной нервности жизни, происходящей от быстрой и непрерывной смены внешних и внутренних впечатлений» [111, с. 48].

Он также определяет два вида характерной для горожанина антипатии: к другим горожанам и к самому городу. «Здесь в зданиях и учебных заведениях, в чудесах и комфорте техники, в формах общественной жизни и внешних государственных институтах сказывается такая подавляющая масса кристаллизованного, обезличенного духа, что перед ним личность, можно сказать, совсем бессильна» [37, с. 14].

В написанной после эссе «Большие города и духовная жизнь» небольшой работе «Экскурс о чужаке» Зиммель через рассуждение о специфике «чужого» для жителей города человека выходит на общие для городского существования атрибуты. Чужаком он называет того, кто «сегодня приходит, а назавтра остается». «Так сказать, странник потенциальный, который, хотя его и не тянет дальше, все-таки не полностью преодолел оторванность приходов и уходов». По отношению к группе он занимает дистанцированную позицию, не ищет с местными жителями душевной близости, оставаясь максимально независимыми. Со стороны горожан к чужаку нет никаких требований по части выполнения местных обязательств, поскольку его присутствие временно. Чужак «и практически, и теоретически - более свободен, он более беспристрастно способен обозреть существующие отношения и дать им оценку в соответствии с более общими, более объективными идеалами, он в своих действиях не связан привычкой, благоговением, прошлыми отношениями». Таким образом, качества чужака - дистанция и анонимность - присущи и самим жителям.

К классическим теориям в области урбанистики традиционно относят и исследования чикагской школы. Чикаго называют местом производства урбанистического знания в двух смыслах.

С одной стороны, сам город стал местом зарождения американской культуры: знаменитая «вертикальная» архитектура, музыка в стиле блюз и bouse. Когда многочисленные иммигранты осваивали городское пространство, они следовали этой геометрии, что выразилось в пространственной отделенности друг от друга Чайнатауна, Германии, Гетто, Маленькой Италии и Луп -- делового центра. Границы между местами обитания разных этнических групп, как и между неравными группами, живущими поблизости друг от друга, довольно строго охранялись. Границы всегда существуют и развиваются в отношениях между группами, когда у одной группы достаточно ресурсов, чтобы держать на расстоянии другую группу. Город быстро и стихийно рос, а сосуществование старых и новых жителей далеко не всегда было мирным -- до такой степени, что именно в Чикаго сложилось понятие «расовые отношения» -- в 1919 году, когда во время расовых волнений здесь была создана специальная Комиссия по расовым отношениям.

С другой стороны, то, что социологи Чикаго видели каждый день на улицах, вылилось в их теоретическое понимание города, в основе которого лежало осмысление возможности и границ социального контроля за происходящим. Местом производства урбанистического знания считаются здание факультета социальных наук, где с 1929 года обосновался коллектив чикагской школы - профессоры, исследователи и студенты, - издательство Чикагского университета и «Американский журнал социологии». Опираясь на эти ресурсы, чикагский факультет социологии быстро и почти на все столетие стал лидирующим в стране, выпустив невероятное количество книг, статей и методических руководств.

К проблемам города, волновавших чикагцев, чаще всего относят подростковую преступность, миграцию, бедность и богатство, гомосексуализм и социальную сегрегацию. В их работах можно выделить несколько специфических, концептуальных тенденций. В частности, исследования объединяет большой энтузиазм в изучении городского пространства и живой интерес к происходящему в нем. «Его история и его обитатели, его демография и его структура - все это было интересно и все волновало до такой степени, что сухие социологические выкладки нередко перемежались в текстах с поэтическими именованиями: кварталы богемы именовались «городом башен» (towertoum), кварталы, промежуточные по своему характеру, - «миром меблированных комнат». Поэтичные метафоры чикагцев позволяли «растягивать» себя и на другие города» [111, с.65].

Кроме того, представителей чикагской школы можно отнести к консерваторам: они были озабочены ростом преступности и оздоровлением нравов, но проявляли при этом гомофобные и сексистские настроения. В качестве примера можно привести противопоставление Парка и Берджеса своей науки социальной работе как «женскому» делу.

Одним из активно использовавшихся инструментов работы чикагскими учеными было наблюдение под прикрытием в разных гей-сообществах, чего требовал их научный интерес к этой нетрадиционной для первой половины XX века теме. Это порождало многочисленные противоречия и конфликты интересов.

Другим общим моментом в работе чикагской школы можно отнести демонстрацию местоположения всех описываемых социальных процессов, их включенности в определенное пространство и время. Это объясняется невозможностью понять жизнь общества, не вглядываясь во взаимодействия людей в конкретных социальных условиях.

Сейчас урбанисты опираются на мнение, что, несмотря на данную локализацию обсуждаемых процессов, они демонстрируют связь социологических переменных вне зависимости от масштаба: «образование» будет иметь «воздействие» на «профессию» независимо от других качеств индивида, его прошлого опыта, друзей, знакомых и связей, места его проживания, времени его жизни и жизни его сообщества и социума. Чикагцы же, нанесшие на карту 75 «естественных» ареалов, охватывающих собой свыше 300 районов города, очевидно, придерживались противоположной позиции.

Особенностью чикагской школы можно назвать сочетание эволюционизма и натурализма в качестве оснований мысли ее представителей. Исследователи рассматривали город как естественное место обитания цивилизованного человека и были убеждены в необходимости ассимиляции многочисленных мигрантов. При этом в их работах отмечается, что усвоение людьми норм свободной жизни будет проходить в рамках борьбы за лидерство и место под солнцем в тех группах, к которым они принадлежали, а не в виде естественной эволюции.

Так, в масштабном историческом очерке «О процессе цивилизации» Норберта Элиаса говорится, что позиционирование себя доминирующими социальными группами в качестве более цивилизованных неизбежно основывалось на борьбе за лидерство между различными социальными группами.

«Однако не только на Западе социальный и индивидуальный процессы цивилизации идут в одном направлении. Конечно, здесь трансформация психического аппарата наиболее масштабна и интенсивна, но мы находим нечто схожее повсюду, где давление конкуренции ведет к дифференциации функций и устанавливает между людьми, проживающими на обширных пространствах, отношения взаимозависимости, где монополизация физического насилия делает возможным и необходимым сотрудничество между людьми без вмешательства препятствующих ему страстей, где от любого действующего лица требуется постоянный учет действий и намерений других лиц. Определяющим для способа и степени такого продвижения к цивилизации являются число взаимозависимостей, уровень дифференциации функций и их распределение» [123, с. 134].

Результатом большого труда чикагских исследователей стали карты, документирующие «социальный отбор» городского населения. Они основаны на многочисленных архивных документах, опросах, свидетельствах и case studies, в ходе которых была документирована жизнь афроамериканцев, проституток, посетителей танцзалов, обитателей муниципального жилья и трущоб, богемы, гомосексуалистов и, наконец, бездомных. Об этой работе рассказывает Роберт Парк, бывший профессором социологии в Чикагском университете, в своем очерке «Город как социальная лаборатория» [79].

Парк, к примеру, выделил «естественные социальные группы», близкие по смыслу расам, и показал, как они подчиняют себе определенные районы города, в ходе чего китайцы создают Chinatown, итальянцы - Little Italy и так далее. По его мнению, процессы сегрегации устанавливают моральные дистанции, которые превращают город в совокупность маленьких миров, соприкасающихся, но не проникающих друг в друга. В итоге социологами были созданы диаграммы, отражающие карьеры гангстеров и любимые места шизофреников, на них есть информация о расположении гостиниц, борделей, магазинов и прочих мест, в которых собираются люди.

Его идеи продолжил и развил Эрнст Берджесс, став автором теории концентрических зон. Он описал ее в работе «Рост города: введение в исследовательский проект» [7]. Всего он выделяет пять зон: центральный деловой район (здесь располагаются основные коммерческие предприятия, магазины, развлекательные учреждения); переходная зона (коммерческие предприятия, жилые дома для служащих); рабочий район (заводы, фабрики, дома для рабочих); пригород (одноэтажные жилые дома для среднего класса) и окраинные районы (зона проживания сельскохозяйственных рабочих, снабжающих город продовольствием).

Основанием для такого разделения стали принципы городской экологии, то есть зоны включают в себя природные территории, складывающиеся под воздействием сил, независимых по отношению к намерениям людей. Автор приходит к выводу, что социальная структура города формируется лежащими в ее основе естественными и безличными силами, мало подверженными индивидуальному вмешательству (например, генеральному плану застройки города).

В силу процессов глобализации в конце XX века город вновь стал объектом научного интереса. Города стали главным местом новых политических, социальных, культурных и экономических процессов. Но если для чикагских авторов город был «лабораторией», результаты изучения в которой позволяли делать выводы о всем американском обществе, то перед современными исследователями встал вопрос, насколько изучение городов может помочь пониманию масштабных социальных процессов? В мире «трансурбанистической динамики» город как таковой становится лишь одним из узлов. В его понимании на первый план выходит не замкнутость, как раньше, а, напротив, разомкнутость, также характерна сложность, а не унифицированность, самостоятельная «глобальная» роль, а не вписанность в пространственную иерархию.

Отсюда первый вызов, с которым, сталкиваются урбанисты, - это освобождение от контейнерного мышления в терминах национального государства. Стало актуальным переосмысление значимости физической близости для понимания привязанности людей к месту, потоки информационных технологий, динамика глобального и локального, маркетинг мест. В то же время детальная полевая работа помогает зафиксировать многие из этих новых процессов, но глубина погружения в процессы, идущие в одном городе, которую продемонстрировали авторы чикагской школы, остается непревзойденной.

Неклассические теории

Продолжение традиций чикагской школы нашло отражение в неклассических урбанистических теориях, которые представляют собой количественные модели использования городской земли. Во второй половине XX выделились также исследования субъективного отношения людей к городу и изучающие радикальную политическую экономию, основанную на марксизме.

Одним из главных результатов этих исследований стало обнаружение иррациональных предпосылок в повседневном поведении горожан. «Радикальная политическая экономия обратилась к отношениям производства, потребления, распределения и обмена, способствуя пересмотру отношений между исследователями и властями. Ученые видели себя теперь не только поставщиками информации для тех, кто принимает решения. Последние, наряду с планирующими инстанциями и девелоперами, были включены в число объектов исследования - в качестве факторов, скорее создающих и воспроизводящих социальные проблемы, нежели их успешно разрешающих. И немудрено: поскольку фоном и истоком всех городских явлений и проблем для марксистской урбанистики был капитализм, то все агенты городского развития мыслились как вовлеченные в поиск наиболее выгодных мест для вложения капитала» [111, с. 83].

Поэтому в 70-х годах исследователи городского пространства все чаще стали задаваться вопросом, не является ли это слишком жестким ограничением для объяснения процессов, связанных с социальными и культурными различиями? Ограниченность чикагского наследия также объясняется тем, что стремительно менялись сами города, происходил активный процесс децентриализации. Крупные торговые центры, тематические парки развлечений и заводы стали существовать за пределами города. А в его границах наблюдалось разделение на корпоративные центры, центры потребления и так далее. В центре жизни постиндустриального города стало потребление.

Также вновь поднимается тема эксплуатация одного класса другим, которая приобрела более опосредованные формы. Культурный труд начинает функционировать в качестве товара и становится культурным капиталом. Накопленное знание используется для того, чтобы обменять на деньги с помощью специфических средств репрезентации. Новым формам продажи культурного разнообразия французский социолог Пьер Бурдье и художник Ханс Хааке посвятили работу «Свободный обмен» [127]. По мнению авторов, две стороны такого обмена состоят в отношениях взаимной эксплуатации, а она в то же время превращает структуры неравенства в секретный пакт.

Они говорят о субкультурном разнообразии, которое используется в ходе производства молодежной одежды, аксессуаров и музыки. Исследователи обнаружили, что многие афроамериканские и азиатские интеллектуалы успешно воспользовались тем, что в современной культуре чрезвычайно востребованы проявления «фьюжн» и гибридности, что создало так называемую «постколониальную» интеллектуальную смесь. Таким образом, в отличие от урбанистов-классиков, которые рисовали картины молодых людей, навсегда и непродуктивно застрявших между культурами, их последователи зафиксировали позитивное смешение влияний Запада и Востока.

При этом наблюдается разделение культурных миров на колонизованных и колонизаторов. Исследования «дома», в Лондоне или Лиссабоне, осуществить сложнее из-за сложности признания и выражения принципиальной «гибридности» западной культуры. Об этом говорит Эдвард Саид в книге «Культура и империализм» [95]. Он включает столицы метрополий в число феноменов, испытавших воздействие империализма. В постколониальных исследованиях динамика взаимодействия «западного» и «незападного», центра и периферии, «нас» и «их» в западных городах составляет в настоящее время одну из самых актуальных тенденций.

Отдельным направлением неклассических урбанистических теорий стали работы по феминизму. Современный город, соединяющий модернизацию и урбанизацию, мыслится как место свободы от сословных предрассудков и тесных социальных связей, но феминистские авторы напоминают, что свобода и мобильность в городах долгое время были прерогативой мужчин - женщины не появлялись на улицах европейских городов в одиночку. Если же таковое бывало, то становилось одним из двух знаков: шла падшая женщина или же добродетельная, но в беде.

«В то же время город не только предписывает и закрепляет гендерные роли, но и позволяет их «нарушать». Для скольких женщин, которым не очень повезло с семьей, возможность заниматься window- shopping'oM или просто не спешить домой после работы - настоящая отдушина. С тем большей оторопью мы читаем работы турецких и иных жительниц мусульманских городов, движение которых по городу регламентируется настолько, что препятствует и дополнительному заработку, и возможности ощущать себя современной. Изучение того, как накладываются друг на друга классовые и гендерные различия, ведется вместе с переосмыслением границ между приватной и публичной сферами» [111, с. 101].

Среди неклассических городских исследований важное место занимают труды Лос-анжелесской школы, берущей начало в 1980-1990-е годы. Описания Лос-Анджелеса сходятся в том, что это не совсем обычный город: образование и развитие в нем разнообразных иммигрантских сообществ, а также его распыленность побуждали исследователей судить о нем исходя из него самого, нежели сравнивая его с другими городами. Эту тенденцию в своих работах развила группа южнокалифорнийских урбанистов, которые пришли к выводу, что Лос-Анджелес не просто необычный город - в своем развитии он опережает другие американские города, а его динамика симптоматична для всего североамериканского континента.

Специфика Лос-Анджелеса заключалась в том, что его промышленное развитие свидетельствовало о неразрывности города и штата, считающегося богатейшим в США, что в свою очередь объясняется расположением Калифорнии на берегу Тихого океана, высокой концентрацией хай-тек и медиаиндустрии, тесно связанной с университетской наукой и многонациональным населением. Кроме того, главным способом самоопределения людей, живущих в этой части США, стал специфически калифорнийский стиль жизни, который отличает открытость нетрадиционным религиям и идеологиям, неформальность и нацеленность на радости жизни.

К наиболее ярким представителям школы относят Алена Скотта, Майка Дэвиса [130] и Эда Соджа [146, 147]. Так, Дэвис в «Городе кварца» подробно проанализировал, каким образом группировки бизнесменов и ассоциации домовладельцев преображают город в соответствии со своими интересами и при поддержке городского департамента полиции, вытесняющего с привычных мест обитания и подавляющего бездомных, бедных и представителей этнических меньшинств. Вскоре после выхода книги в свет новый всплеск расовых волнений подтвердил его правоту его описаний Лос-Анджелеса как «города карцеров», чреватого потрясениями.

Лос-Анджелес видится Дэвису как физическое и в то же время воображаемое место, в котором игра национальных и международных политических сил и экономических тенденций происходит на фоне специфических для него расовых и классовых отношений. Воображаемое включается в эту игру как многочисленные конкурирующие мифологии, в которые город словно прячется сам от себя.

Скотт и Соджи предсказали в 1986 году, что Лос-Анджелес заберет себе славу столицу столетия у Парижа, который считался таковой в XIX веке. Урбанисты объяснили это тем, что в XX веке к ЛА интерес настолько велик, что этот город по объему написанного о нем превзойдет Чикаго. В центре их общего проекта лежит понятие реструктуризации и то, как такие процессы происходят на разных уровнях анализа - от городского района до глобальных рынков, или «мировых режимов накопления».

Если сравнивать ведущие урбанистические школы, - Чикагскую и Лос-анжелесскую - можно выделить несколько серьезных отличий. Классики строили свои исследования на идее моноцентричности города, а их последователи, напротив, видят в своем городе модель полицентрического развития, для них принципиальна периферия, а не центр. Чикагцы были достаточно равнодушны к действиям власти, но у теоретиков из Лос-Анджелеса, особенно у Майка Дэвиса, ее действия часто становятся центром анализа. В тексты первых поэтика «насыщенных» описаний проникала нечасто, а в текстах вторых (причем Дэвиса здесь можно считать лидером) журналистский репортаж с места события сочетается с анализом художественной литературы, а сфокусированность на городских процессах порой сменяется географическими тенденциями. Также урбанисты Чикаго следовали схеме линейной эволюции, а теоретики из Лос-Анджелеса выступают в пользу нелинейного видения развития города, который представляет собой бесконечное поле возможностей, где развитие одной части в результате капиталовложений никак не связано и никак не отражается на развитии какой-то другой части.

1.3 Политические коммуникации в городе

Город - говорим ли мы об организации его пространства или жизни его обитателей - зависит от того, как организована в нем власть. Управление городом и участие в его управлении горожан - два полюса исследований городской политики. В таких исследованиях авторы обращаются к особенностям современного менеджмента и к политическому участию населения. В то же время политическую систему рассматривают как информационно-коммуникативную. Ю. Хабермас в «Теории коммуникативного действия» [115] делает акцент на коммуникативных действиях и соответствующих элементах политики (ценностях, нормах, обучающих действиях), представляя их в качестве основы социального и политического порядка.

Развитие этих теорий вылилось в гиперрационалистские трактовки политических коммуникаций, в которых компьютерной технике отводится решающая роль в победе над такими социальными болезнями, как голод, страх или политические распри (Д. Мичн, Р. Джонсон).

Современный опыт развития политических систем показал тенденции к возрастанию роли технико-информационных средств в организации политической жизни, прежде всего в индустриально развитых государствах. В основе любых информационных процессов лежит линейная структура коммуникации, анализ которой позволяет выделить ее наиболее значимые принципиальные аспекты, присущие любой системе и процессу обмена информацией. По мнению американского ученого Г. Лассуэлла, выделение компонентов такой структуры предполагает ответ на вопросы: кто говорит? что говорит? по какому каналу? кому? с каким эффектом?

Более сложную структуру информационно-коммуникативных процессов предложил канадский ученый Дж. Томпсон [148]. В книге «Идеология и современная культура» он различает семантический, технический и инфлуентальный уровни информационно-коммуникативных связей. Это усложнение системы Лассуэлла позволяет вычленить наиболее существенные и качественно отличающиеся компоненты коммуникативных процессов, которые определяют условия эффективного взаимодействия политических субъектов с их информационными партнерами.

Семантический уровень демонстрирует зависимость процессов передачи информации и возникновения коммуникации между субъектами от употребляемых знаково-языковых форм. Поэтому во внимание принимается способность используемых людьми языковых средств, которые сохраняют или препятствуют сохранению смысла и значения передаваемых сигналов и сообщений и обеспечивают их адекватную интерпретацию реципиентами. При этом в расчет здесь принимаются как вербальные, так и невербальные средства коммуникации.

Томпсон также упоминает о важности технических каналов для организации политических контактов, поскольку они позволяют осуществлять бесперебойную коммуникацию со своими гражданами. Инфлуентальный уровень, в свою очередь, раскрывает степень влияния информации на человеческое сознание. Именно здесь характеризуются те условия, от которых зависит сила духовного воздействия на граждан предлагаемых государством или партиями целей, ценностей и идей.

Все разнообразие используемых политическими агентами приемов и способов информирования можно свести к двум типам: мобилизационному, включающему агитацию и пропаганду, и маркетинговому, представленному PR и политической рекламой. Без использования агитационно-пропагандистских способов воздействия не может обойтись ни один политический субъект, заинтересованный в расширении социальной поддержки. Однако их использование несет в себе угрозу качественного видоизменения информационных и коммуникативных процессов. В частности, стремление к систематическому контролю за сознанием и поведением граждан неразрывно связано с манипулированием, использованием нечестных трюков и дезинформации.

Стоит разграничить понятия городской политики от «просто» политики, хотя это весьма непросто в силу того, что граница между городским и негородским становится все более тонкой и в городах живет большинство населения любой страны. «Городское» - это и пространственная и политическая категория. Городское или местное тесно связано с национальными экономикой и политическими процессами, а также государственными структурами.

Стратегия по «укреплению властной вертикали», которую провозгласило российское правительство при президенте Владимире Путине, повлияло на политику городских правительств в России. Сокращается автономия городов, растет их зависимость от государственного финансирования. История ряда других стран (например, Англии) тоже отмечена сравнительной слабостью городских правительств и сильной центральной системой управления.

Городское управление понимается тем точнее, чем полнее принимается во внимание, что вся государственная политика имеет последствия на местах, что любое решение центрального правительства отзывается в городах. Управление городами - дело отнюдь не только самих городов. Тем не менее, история той или другой страны обусловливает разные варианты взаимодействия центральной и городской власти.