Указанный подход утверждает, что в период социализма возможно существование буржуазных права и государства, но эти явления не имеют никаких перспектив развития (усложнения), а, напротив, требует скорейшего и полного их исчерпания для перехода к качественно новым. Это, в свою очередь, не дает государству оснований наращивать число своих служащих, а также увеличивать степень и широту влияния на общественные процессы.

Никакого качественно нового права при этом существовать не может, потому что единственно возможным правом для Пашуканиса является право буржуазное. Представляется закономерным, что для марксистской доктрины и раннесоветского правопонимания было характерно восприятие права в его строго западном смысле. Единственно возможным «правом» марксисты видели современное право государств Западной Европы со всеми вехами его формирования, начиная с освоения наследия римского частного права и заканчивая последними достижениями европейского конституционализма и кодификаций. В этих этапах советские марксисты-правоведы видели воплощение формационного подхода, и такое классово-обусловленное право не могло существовать без или вне буржуазного общества. Следовательно, социальные регуляторы, действовавшие в рабовладельческом и феодальном строе, правом в истинном смысле не являлись, а представляли собой неправо (приказы древних деспотов) или полуправо (феодальные обычаи и договоры). Аналогичным образом правом не может называться и регулятор, который будет действовать вместо права в будущих формациях - социализме и коммунизме. Место права должны были занять общие «нормы человеческого общежития», которые в отличии от права не могли бы служить инструментом эксплуатации, а значит, не предполагали при себе правоохранительной системы с аппаратом насилия и принуждения.

Изложенные теоретические положения, как известно, не соответствовали реальной политической практике большевизма. Та хотя и декларировала приверженность радикальной марксистской интерпретации, не могла функционировать без права, а точнее его отдельной части - формальных источников, которые являлись общеобязательным правилом поведения (юридические акты), и системы этих юридических актов в целом. И если издатели первых декретов советской власти («О мире», «О земле», «О суде» и т.д.) не расценивали их в качестве норм права, то законодательство двадцатых годов именуется именно правом и должно действовать образом, сходным с «настоящим» буржуазным правом. Последнее положение хотя и всячески отрицалось, но имплицитно вытекало из действий, предпринимавшихся советским руководством. На языке закона свои приказы оформляют высшие советские государственные органы, чтобы затем эти акты могли применяться на местах и в любом из множества судов, объединенных в судебную систему. «Законность» (социалистическая и революционная законность) становится предметом надзора и контроля для крупного ведомства советской прокуратуры. О повышающейся роли закона также говорило создание в 1936 г. союзного наркомата юстиции, до этого представленного лишь в республиках. Советское государство не просто росло, но и усиливало свою концентрацию, что было похоже на развитие капиталистической монополии при буржуазном строе Художественное осмысление этого процесса отыскивается в «Котловане» А. Платонова в сцене, где главный герой, будучи свидетелем кампании по коллективизации, услышал слова «рассудительного мужика» о том, что «вы сделаете изо всей республики колхоз, а вся республика-то будет единоличным хозяйством!» - см.: Платонов А.П. Чевенгур: Роман; Котлован: повесть / под ред. Н.М. Малыгиной. М.: Время, 2011. С. 411-534.. Наконец, право и правовой порядок подразумевались в самых главных актах - «Основном законе (конституции)» СССР 1924 г. и «Конституции (основном законе)» СССР 1936 г. Эти акты становятся «знаменем» советского государства и служат цели повышения авторитета СССР за рубежом и повышения уважению к закону внутри СССР.

Все эти процессы могут быть истолкованы как «обуржуазивание» пролетарской диктатуры, чего советское правительство признать не могло, так как это означало бы полное идеологическое поражение и, более того, разлегитимизацию действовавшей власти, за которой последовала бы ее смена. Это стало еще одной причиной невозможности развития в СССР классических марксистских доктринальных установок Следует сказать несколько слов и о терминах, использовавшихся большевиками при описании противоречивого явления советского права. В текстах декретов советской власти в активном употреблении находилось слово «закон» в различных контекстах, однако совсем не употреблялось слово «право» (в значении регулятора общественных отношений). С этой точки зрения, «закон» в советском смысле теряет какую-либо содержательную связь с правом, т.е. может существовать вне его. Разумеется, закон, существующий вне права или вне системы права, представляет собой явление, далеко не типичное для традиционного правопонимания, что позволяет отнести сам феномен внеправового закона к числу оригинальных явлений советской социальной жизни. Это, в свою очередь, по-видимому, стало основой для поздне- и постсоветского либертарно-юридического правопонимания, также основанного на различении права и закона, но уже с целью утвердить господство права, а не наоборот..

Этатистская трансформация. Таким образом, советское правительство не было готово и не стремилось сворачивать юридические средства своей деятельности. Но по причине, с одной стороны, декларированного отрицания права, а с другой стороны, постоянным усилением советского государства для продолжения использования юридического механизма возникала необходимость трансформировать правопонимание таким образом, который позволил бы ему не иметь строгих связей с нигилистическими и экономическими установками марксистского учения.

Новые подходы к советскому праву разрабатывалось на всем протяжении 1930-х гг. Данный процесс, а также его итоги будут подробно рассмотрены в параграфе 3.2 настоящей работы, здесь же мы обозначим общий крен, который приобрело правопонимание в это десятилетие.

Вместо экономически-нигилистических взглядов, господствовавших в двадцатые годы, к 1936 году возникла и получила распространения концепция «советского социалистического права», сочетавшая в себе, с одной стороны, элементы марксистской методологии, а с другой стороны, этатистские начала, служившие большевистской диктатуре. Этот компромисс был достигнут лишь ценой отказа от ряда фундаментальных марксистских оснований и отражал те же противоречия в общественном устройстве СССР, которые были названы выше. «Советское социалистическое право», созданное одним из виднейших прежде нигилистом, было признано качественно новым явлением мировой истории, возникшим в условиях новой формации и отражающем новый классовый порядок. Главным источником социалистического права являлось советское государство, которое своим формальным волеизъявлением могло создавать или прекращать действие отдельных норм права. Задачами права, согласно этой концепции, являлась охрана завоеваний революции и защита советского строя. Впоследствии и эта концепция была отринута как недостаточно соответствующая потребностям политики в пользу широко известного узконормативного подхода, сформулированного А.Я. Вышинским. Право в этом ракурсе представляло собой не более, чем систему норм, «установленных в законодательном порядке и «соответствующую интересам господствующего класса». Характерной чертой такого подхода является отсутствие какого-либо внутреннего содержания права, будь то равенство (или неравенство) субъектов, справедливость (индивидуальная или классовая) или свобода (в любом ее восприятии). Утверждение советского нормативизма означало создание и признание такой системы регулирования общественных отношений, которая не являлась буржуазным правом, но не являлась и чем-то новым, так как не имела никакого внутреннего содержания и описывалась лишь внешней принадлежности к государственной власти.

Таким образом, советское правопонимание для приспособления к не вполне марксистской политике большевизма в условиях невозможности инакомыслия было вынуждено адаптироваться под требования власти, что в конечном счете вылилось в отказ от признания какого-либо внутреннего содержания права. Указанный подход отличался большой гибкостью, так как приравнивал право к любому формализованному государственному установлению, но одновременно с этим не имел ничего общего с правом в его западном понимании.

1.3 Фасад политики

Источники деформирующего воздействия, которому подвергалась правовая сфера, не исчерпывались доктринальными установками марксизма и общими потребностями большевистской программы. Установив режим персоналистской диктатуры, Сталин увидел в советском праве инструмент своей личной власти, который помогал контролировать политическое равновесие и мог решать каждодневные, рутинные управленческие задачи. В 1930-е годы советское право превращается в паллиатив, служащий цели повысить авторитет советского строя внутри и снаружи, а также используется для организации и проведения репрессивных кампаний.

Авторитет закона. В историко-правовых исследованиях сталинской эры нередко встречается описание таких явлений как «возрождение государства» и «поворот к законности», которые произошли после окончания коллективизации в 1934 г. и завершились принятием в декабре 1936 г. новой Конституции СССР. Гарольд Берман, исследуя советский правопорядок, заключал, что сам факт принятия Конституции СССР 1936 г. означал поворот к традиционному правопорядку и восстановление авторитета закона Berman, H.J. Justice in the U.S.S.R.: an interpretation of Soviet law. Harvard University Press. 1966. 450 pp.. Между тем отсутствующая законность в ходе Большого террора, а равно и многие другие случаи беззакония, постоянно сопровождавшие жизнь в СССР вплоть до самого конца его существования, позволяют если и не опровергнуть, то усомниться в верности такого вывода. На наш взгляд, законность может установиться только при автономии и верховенстве права, так как в ином случае закон легко может быть нарушен со ссылкой на любое политическое, экономическое или социальное утверждение. Более обоснованной здесь предстает позиция Мерла Фейнсода, который утверждал, что сталинская конституция должна была поднять авторитет СССР на международной арене и укрепить уважение к государственному строю внутри страны, но не преследовала каких-либо собственно конституционно-правовых задач - задать ограничительные рамки государственной власти Feinsod, M. How Russia is Ruled. Cambridge, Massachusetts, 1963. P. 349--350..

Будучи юридическим актом, всякая конституция рассчитана на применение в соответствии с ее буквальным содержанием, что является первым и главным методом толкования права. Из буквального содержания Конституции СССР следовало, что в данной стране существует каталог прав и свобод человека и гражданина (хоть и с неоднозначной оговоркой о том, что все они гарантируются для укрепления социализма), независимость судей, а также законодательная власть, обеспечивающая единство и стабильность законодательного пространства. Между тем каждый из этих принципов применялся отнюдь не буквально, несмотря на их кажущуюся ясность. Свобода слова, печати и собраний понималась не в том смысле, что реализация этих свобод является необходимым условием для укрепления социализма, а в том, что эти свободы могут быть реализованы лишь в той мере, в какой они укрепляют действующий строй См. статью 125 Конституции СССР 1936 г. Источник, в котором выражено отношение Сталина к проекту Конституции: Сталин И. О проекте конституции Союза СССР. Доклад на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Советов. 25 ноября 1936 г. / Сталин И. Вопросы ленинизма. М., Политзиздат. 1952. С. 545-573. . Независимость судей, воспринятая буквально, привела к тому, что отдельные судьи в ходе чисток 1937 г. игнорировали директивы местных властей, за что быстро были отстранены от работы (подробнее об этом - в главе 3), а «единство» законодательной власти размывалось, с одной стороны, партийными директивами, а с другой стороны, множеством формально подзаконных актов, регулирующее воздействие которых не уступало и законам Об этом будет рассказано в параграфе 2.2 настоящей работы.. Конституционный строй СССР, таким образом, представлял собой попытку, в первую очередь, изобразить картину нормального (с точки зрения правовой культуры, прежде всего, буржуазного общества) функционирования государства и общества, но не задать действительные рамки государственной власти. Это свойство сохранилось за всеми последующими советскими конституциями, но едва ли прослеживается в основных законах 1918 г. и 1924 г., которые отражали действительное состояние общественной жизни и являлись скорее «уставами» и декларациями большевистской власти.

Мнимый конституционализм, таким образом, стал приобретенной «травмой» (деформацией) советского права и служил исключительно конъюнктурным политическим целям, не был обусловлен ни марксистской доктриной, ни большевистской программой трансформации.

Право и репрессивная политика. Другой важной особенностью советского права стала его связь с кампаниями по применению государственного принуждения в СССР. Исследователи сталинского периода СССР отмечают, что для этого времени было характерно самое широкое применение государственного насилия, которое одни связывают с утопическим характером коммунистической трансформации, а другие - с личностью самого вождя. Так, например, современник эпохи, один из ее демиургов и одновременно одна из главных жертв, Николай Бухарин в 1920 г. писал, что процесс общественной трансформации - это не просто реформы, а «выработка коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи». Средством этой выработки является «пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и заканчивая трудовой повинностью» Бухарин Н.И. Проблемы теории и практики социализма. М.: Издательство политической литературы, 1989. С. 168, 454.. Аналогичное заключение приводит и современный историк Дэвид Хоффман, утверждающий, что большевистское руководство видело репрессии главным инструментом общественной трансформации См. Хоффман Д.Л. Взращивание масс. Модерное государство и советский социализм. 1914-1939 / пер. с англ. А. Терещенко. - М.: Новое литературное обозрение, 2018. С. 314.. Между тем полагаем, что такая позиция верна лишь отчасти и в том смысле, что государственное принуждение в самых разных своих формах стало общей приметой эпохи модерна и тоталитарных режимов в особенности. В ней воплотилось представление об обществе как о едином социальном организме, в отношении которого возможно «хирургическое вмешательство» - то есть внешние физические меры воздействия. Государство в таком случае становилось хирургом, т.е. как бы внешней по отношению к обществу силой. Эта идея, однако, носит абстрактный характер и не объясняет различий в механизмах принуждения разных стран в довоенные годы, а равно и в разные периоды существования СССР. Общая «предрасположенность» к социальному принуждению, характерная для эпохи в целом и для СССР в частности, по-видимому, вошла в резонанс с особенностями личности диктатора и лишь в результате этого процесса приобрела конкретные и законченные черты Такую оценку дает также современный российский историк О. Хлевнюк. См. Хлевнюк О. Приход Сталина к власти. Лекция 2. / Курс «Эпоха Сталина». «ПостНаука». URL: [https://postnauka.ru/courses/56286]. . В пользу этой гипотезы говорит и то, что репрессивная политика СССР до утверждения сталинской диктатуры носила иной (после гражданской войны - точечный и не бюрократизированный) характер. По этой причине мы склонны воспринимать кампанию по коллективизации и Большой террор как продукт конкретно этого отрезка времени и оцениваем их как явление конъюнктурное.

По сравнению с раннесоветским этапом, государственное насилие отличалось не только своей массовостью, но и изрядно повысившейся (хотя и не полной) бюрократизацией. Советское право в сталинской диктатуре использовалось и для этих целей, что выражалось в участии судебных и прокурорских работников в кампаниях коллективизации и массовых операциях, а также решении через инструменты уголовного права мелких кадровых и управленческих вопросов. Наконец, уголовное и уголовно-процессуальное законодательство стало декорацией для показательных судебных процессов второй половины тридцатых годов, на которых сталинское окружение расправилось со своими оппонентами - правыми и левыми «уклонистами», а вслед за ними - и многими другими неугодными. В исторической литературе считается признанной оценка, в соответствии с которой в Московских процессах 1936-1938 гг. право использовалось не для доказательства вины и привлечения к ответственности преступников, а для оказания пропагандистского влияния путем демонстрации образов разоблаченных врагов народа и их последующего уничтожения Исследование правового содержания Московских процессов и обзор литературы см: Артамонова Ж.В. Московский открытый процесс 1936 г.: механизм организации и политико-идеологическое обеспечение. Автореф. дисс. на соискание уч. ст. канд. ист. наук. М.: отдел оперативной печати Геологического ф-та МГУ, 2011. 35 с. Правовое исследование Московских процессов на фоне общего состояния советской юстиции см.: Соломон П. Советская юстиция при Сталине [пер. с англ. Л. Максименкова]. М., РОССПЭН, 2008.. Организаторы процессов не соблюдали даже весьма условную законность, требуемую классовой уголовно-правовой доктриной СССР, однако широко использовали внешнюю (ритуальную) сторону правовой процедуры - судебного следствия по уголовному делу с присущими ему гласным судоговорением, выступлениями обвинителя и обвиняемых, оглашением свидетельских показаний и, наконец, постановлением приговора Происходившее на судебных заседаниях должно было достигнуть публики как непосредственно в зале суда, для чего туда приглашались представители прессы, иностранные корреспонденты и представители интеллигенции, так и через газеты. «Правда» и «Известия» посвящали процессу Бухарина по развороту в день (см., например: Процесс антисоветского «Право-троцкистского блока». Обвинительное заключение // Правда. 03 марта 1938 г. С.3-7.). Такая внешняя показательность при отсутствии внутреннего правового содержания Приговоры по московским процессам 1936-1938 в конце 1980-х гг. были признаны незаконными Верховным Судом СССР. позволяет утверждать, что «режиссеры» процесса отнюдь не были марксистски-последовательными правовыми нигилистами (отрицание права означает и отрицание отдельных его сторон, как то ведение состязательного судебного заседания) или сторонниками какого-либо «Нового права», а стремились поставить на службу моменту право буржуазное, подхватывая и бросая «в дело» отдельные его элементы. В данном случае одним из элементов стал высокий авторитет судопроизводства в координатах европейской культуры и содержательная значимость происходящего в стенах суда. Если бы не эта нехарактерная для большевизма процедура, то вопрос о связи политических репрессий и права в принципе было бы невозможно поставить и рассматривать с точки зрения юриспруденции.

Глава II. Формальное и реальное в действии советского права

Советское государство обладало немалым количеством органов, в компетенцию которых входила правовая работа. До принятия Конституции 1936 г. СССР имел следующую структуру центральных органов государства. В стране имелся высший орган власти - Съезд Советов, который был правомочен рассмотреть любой вопрос, а его решения занимали первое место в иерархии государственных актов Именно VIII чрезвычайным съездом Советов Союза ССР была утверждена новая Конституция Союза ССР 1936 г., в соответствии с которой съезды упразднялись, а место высшего органа власти занимал также коллективный Верховный Совет Союза ССР.. Съезд образовывал из числа своих членов Центральный Исполнительный Комитет (ЦИК СССР), который также действовал эпизодически, но в перерывах между съездами. Постановления Съезда и ЦИК СССР носили характер актов высшей юридической силы и в целом соответствовали буржуазному пониманию закона. ЦИК избирал Президиум, который состоял из 21-го члена и являлся высшим государственным органом власти, действующим постоянно. В качестве главного исполнительного органа был учрежден Совет Народных Комиссаров (СНК СССР), а также его специализированный аналог в сфере экономики - Высший Совет Народного Хозяйства (ВСНХ СССР; распущен в 1932 г.). СНК также издавал постановления, которые имели общеобязательный характер.

В СССР действовала судебная система, включавшая Верховный Суд СССР, учрежденный при ЦИК СССР (полномочия определялись ст. 43 Конституции СССР 1924 г. Основной Закон (Конституция) Союза Советских Социалистических Республик (утвержден ЦИК СССР 06 июля 1923 года // Собрание узаконений РСФСР, 1923, № 81, ст. 782).), а также союзно-республиканские суды, суды автономных республик, или местные суды. Союзно-республиканские суды (на примере РСФСР Положение о судоустройстве РСФСР (введено в действие Постановлением Всероссийского центрального исполнительного комитета от 11 ноября 1922 года // Собрание узаконений РСФСР. 1922, № 69, ст. 902).) состояли из Верховного суда республики, губернских судов, народного суда в составе постоянного судьи и двух заседателей, а также народного суда в составе одного судьи. Действовали различные специализированные суды.

Высший (субсидиарный по отношению к профильным органам) надзор за исполнением законов на территории СССР осуществляла прокуратура. До 1933 г. ее центральным органом являлась Прокуратура Верховного Суда СССР Образована в ноябре 1923 года. Перед ликвидацией ее правовой статус определялся Положением о Верховном Суде Союза ССР и прокуратуре Верховного Суда Союза ССР (введено в действие Постановлением ЦИК СССР, СНК СССР от 24 июля 1929 года // Собрание законодательства СССР, 1929, № 50, ст. 445). Прокуратура ВС СССР имела весьма широкие полномочия: право законодательной инициативы и совещательного голоса в заседаниях высших органов власти страны, а также право приостанавливать решения и приговоры коллегий ВС СССР. Столь странное положение прокуратуры внутри суда не выглядит радикально, если учесть, что до 1936 года на союзном уровне не существовало органов юстиции, а нижестоящие прокуратуры привычно действовали под началом наркомюста (как и в дореволюционной России). , а после - Прокуратура Союза ССР Положение о Прокуратуре Союза ССР (введено в действие Постановлением ЦИК СССР № 84, СНК СССР № 2621 от 17 декабря 1933 года) // Собрание законодательства СССР, 1934, № 1, ст. 2б.. Советская адвокатура формально не входила в систему государственных органов, однако с 1932 г. в духе «коллективизации» адвокатская практика могла вестись только через специальные, учрежденные государством организации - коллегии защитников, создававшиеся на областном и районном (межрайонном) уровнях В соответствии с Положением о коллективах членов коллегии защитников (утверждено приказом НКЮ РСФСР от 27 февраля 1932 года).. Действовали отдельные элементы системы нотариата В связи с сокращением гражданского оборота с конца 20-х годов власть берет установку на ликвидацию и упрощение нотариата. С этой целью полномочиями по совершению нотариальных действий наделяются все исполкомы; число нотариальных контор сокращается. Однако уже к 1935 году стало ясно, что с роспуском системы поспешили, так как исполкомы не пользовались спросом у граждан, в то время как московские нотариальные конторы были вынуждены принимать по 900 человек в день. Подробнее см.: Кодинцев А.Я. Разрушение и восстановление системы советского нотариата в середине 30-х годов XX века // Нотариус. 2006. №№ 3,4..

Таким образом, можно заключить, что в СССР в тридцатые годы существовала развитая юридическая система, включавшая правотворческие органы, суды, а также органы общего надзора за законностью и коллективы, оказывающие юридическую помощь.

Между тем богатый набор формальных институтов и сложная система юридических актов на практике не обеспечивали верховенство закона и реализацию провозглашенных прав граждан В связи с этим А.Н. Медушевский предложил термин «мнимый конституционализм» для описания «гибрида новых политических форм и старых социально-политических приоритетов». См.: Медушевский А.Н. Что такое мнимый конституционализм? // Социологические исследования. 1994. № 2. С. 71-86.. О грубом и повсеместном нарушении законности даже в ограниченном социалистическом смысле говорят, в том числе многочисленные материалы юридической реабилитации жертв сталинских репрессий, относящиеся к 1953-1954 гг. По указу Президиума Верховного Совета СССР от 27 марта 1953 г. «Об амнистии» Верховный Суд СССР начал рассматривать протесты Генерального прокурора СССР на решения коллегий ОГПУ и троек НКВД по уголовным делам 1930-х гг. Для юридической реабилитации принимались и другие меры., а также концу 1980-х гг. А.Г. Петров утверждает, что реабилитация «перестроечной волны» началась с образования 28 сентября 1987 года комиссии Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями. См.: Петров А. Г. Реабилитация жертв политических репрессий: Историко-правовой анализ: автореф. дис. ...док-ра юрид. наук: 12.00.01. Нижний Новгород, 2006. С. 24.

В связи с этим становится заметно несоответствие между формальной и реальной ролью советских юридических институтов, которое нуждается в прояснении. Полагаем, что это произошло из-за неполноценности и внутренней противоречивости юридической системы, а именно:

1) ограничении сферы юридического регулирования относительно неформальных и чрезвычайных способов управления;

2) дуализма партийных и государственных актов с безусловным приоритетом первых;

3) системных недостатков механизмов правотворчества и правоприменения.

2.1 Ограниченность действия советского права

Ограниченность сферы действия советского права проявлялась, прежде всего, в неиспользовании даже тех юридических механизмов, которые могло обеспечить советское правопонимание. Регулирующее воздействие сферы права в СССР было ограничено чрезвычайными способами управления «сверху» и неформальными институтами «снизу».

Чрезвычайный характер социального управления в раннем СССР основывался на партийной дисциплине среди элиты и широко применяемым к народным массам внеправовом насилии. Достигнув высшего уровня в период гражданской войны, круг «чрезвычайно» управляемых участков существенно сузился: создаются бюрократически организованные органы гражданской власти, проводятся кодификации законодательства, уголовная репрессия переносится из военных и полицейских органов в сферу юстиции. Этот процесс, однако, не завершился победой регулярного государства, так как нигилистическое правопонимание и постоянные реформы постоянно провоцировали руководство использовать наиболее простые и слабоформализованные средства, к которым бюрократические инструменты (закон, регламент, процедура, отчет и т.д.) не относились. Наиболее рельефно советская чрезвычайщина проявилась, впрочем, не в период гражданской войны, когда она была по сути единственным пространством социального взаимодействия, но в 1930-е года, когда кампании коллективизации и Большого террора с их политическим произволом вторгались в уже устоявшийся и урегулированный законами порядок жизни.

В результате коллективизации должен был быть создан централизованный государственный механизм производства и изъятия сельскохозяйственной продукции по всей стране. Изымаемая продукция была необходима для обеспечения потребностей стремительно росшего городского и фабричного населения, занятого в промышленности. В то время как идеология нэпа двадцатых годов провозглашала нормализацию общественной жизни и восстановление производительных сил страны после разорительных войн, построение планового хозяйства оформлялось уже призывами к мобилизации и «наступлению на хозяйственном фронте». Риторика колхозного движения и индустриализации многим походила на лозунги гражданской войны и фактически рассматривалась большевиками как новое начало боевых действий. При столкновении с такими вызовами вновь остро встал вопрос об обеспечении эффективного управления, в том числе проведении властных установлений сверху вниз и по территории.

Формальное решение о коллективизации было принято в декабре 1927 года на XV съезде ВКП(б) и отражено в постановлении «О директивах по составлению пятилетнего плана народного хозяйства» Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и Пленумов

ЦК (1898-1988) … Т. 4 С. 274-292.. Из содержания этого акта следовало, что государство намерено реализовать намеченную программу к осени 1929 года. Однако и к концу 1929 года сплошная коллективизация проведена не была и даже не были известны основные детали этой кампании.

Планы сплошной коллективизации и борьбы с кулачеством не носили характера формальной определенности, а лишь устанавливали наиболее абстрактные предписания, будь то лестница очередей коллективизации См.: Доклад Г.Н. Каминского «Об итогах и дальнейших задачах колхозного строительства» / Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы Том 1 май 1927 -- ноябрь 1929. Москва РОССПЭН 1999. Стр. 746-758. или меры по ликвидации кулачества. Декретом ЦИК СССР и СНК СССР о ликвидации кулачества от 01 февраля 1930 г. местным органам лаконично разрешалось принимать «все необходимые меры борьбы с кулачеством, вплоть до полной конфискации имущества... и выселения» Постановление ЦИК и СНК СССР от 01 февраля 1930 года «О мероприятиях по укреплению социалистического переустройства сельского хозяйства в районах сплошной коллективизации и по борьбе с кулачеством» // СЗ СССР. 1930. № 9, ст. 105.. Впрочем, за два дня до этого, 30 января, было издано постановление Политбюро, разрешавшее судьбу кулаков куда более определенно и жестко: кулаки делились на три категории, в зависимости от которой они должны были быть репрессированы различными способами - от высылки до смертной казни Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Из приложения к протоколу заседания политбюро № 116, п. 36 от 5 февраля 1930 г. / Политбюро и крестьянство: Высылка, спецпоселение. 1930--1940 гг. Книга I. Москва. РОССПЭН 2005 стр. 70-76. При этом такие нормативные предписания не имели цели быть исполнены в соответствии с заявленным текстом: очереди коллективизации устанавливались примерно, и на местах в зависимости от политической ситуации коллективизация могла начаться как ранее, так и позднее. Борьба же с кулачеством была нацелена не столько на применение справедливых, по мнению власти, санкций к надлежащим субъектам, сколько на выполнение общих количественных показателей. В ходе этой кампании ответственные должностные лица ОГПУ нередко запрашивали Центр об увеличении «плана» либо об изменении соотношения кулаков по категориям.

В то время как образование колхозов и массовые переселения являлись административными актами, проводимыми работниками партии, гражданской администрации и полицией, уголовная репрессия кулаков, а также тех, кто противился вступлению в колхозы и сдаче зерна, осуществлялась через органы юстиции. 7 августа 1932 г. был издан закон, получивший в публицистике именование «Закон о трех колосках» и устанавливавший правила квалификации хищения собственности в сельской местности, отличные от установленных в УК РСФСР и требовал назначения за это наказания в виде расстрела либо 10 лет лишения свободы. Отличавшийся большим антигуманизмом и правовой несправедливостью, этот декрет был неоднозначно воспринят судами и применялся с большими допущениями, о чем будет подробно рассказано в параграфе 3.1 настоящей работы.

Другим внеправовым механизмом отправления власти в СССР стали неформальные институты в советской элите. Они возникли еще до революции в условиях большевистского подполья, а в первые послереволюционные годы стали одним из основных организационных ресурсов власти. Необходимым условием их функционирования стала общность жизненного опыта руководителей центральных и областных партийных органов - «старых большевиков», которые вместе прошли большевистское подполье и горнило гражданской войны, заняв затем место в гражданской администрации, что можно сравнить с «оседанием дружины на местах». К своему мирному гражданскому труду они подходили как к очередной военной кампании, проводимой, впрочем, уже на другом фронте, что отчасти определяло характер и стиль государственных реформ раннесоветского и сталинского периодов Абзац основан на: Истер, Дж. М. Советское государственное строительство. Система личных связей и самоидентификация элиты… С. 108-126..

Личные взаимосвязи стали богатым ресурсом политической власти. Они делали участников групп относительно независимыми от центра, и в то же время позволяли проводить в жизнь те решения, которые было невозможно воплотить по официальным каналам. Последнее обстоятельство особенно важно, так как в 1920-е годы СССР имел весьма слабую инфраструктуру. Территория бывшей империи включала огромные участки, где не было железных дорог и телеграфа. При этом большевики были полны решимости мобилизовать все ресурсы страны для быстрого построения социализма, что требовало ведения активной политики, не взирая на неподходящие условия. В результате этого социально-политического процесса к концу 1920-х гг. российская власть функционировала за счет густого переплетения формальных и неформальных институтов, которое впоследствии стало обузой для государства, подросшего до полноценного государственного управления силами бюрократии.

В 1930-е годы поколение старых большевиков сменилось новой когортой центрального и регионального руководства, представители которой не имели опыта гражданской войны и в своей работе ориентировались исключительно на конъюнктуру сталинской эпохи: наместнический характер власти на местах, распределение материальных благ и придворную политику в центре. Наместнический характер власти заключался в том, что российская государственность даже после революции осталась в рамках привычной с имперских времен дилеммы, когда, с одной стороны, требуется максимально централизовать власть, с другой, необходимо управлять большими территориями. Единственным оптимальным решением такой задачи оставался институт наместников, когда региональные руководители получали свою власть от центра, и эта власть (по аналогии с властью центра) не была ограничена формальными институциональными рамками. Система распределения экономических ресурсов способствовала сохранению неформальной среды, так как придавала огромное социальное значение пунктам распределения продовольствия и иных предметов жизнедеятельности. Тот, кто получал ресурсы, был обязан проводить политику центра на региональном уровне. Наконец, «неформальщину» приветствовал и сам характер деспотической власти Сталина, который, по общему мнению большинства историков, вместо законно-оформленных правил и ролей предпочитал дворцовую политику. Вместо полного устранения неформальных властных группировок он рассчитывал поддерживать между ними баланс и конкуренцию - «равновесие власти».

Таким образом, неформальные политические связи в советской России во многих аспектах являлись единственным инструментом власти и управления, а также фактором, сдерживавшем формальные правила, из которых исторически «вырастает» право, а вместе с ним и деспотическую власть диктатора.

Элементы правового порядка в процессе коллективизации кристаллизуются лишь на этапе закрепления ее итогов на тех территориях, где она была завершена. Так, в 1930 году принимается Примерный устав сельскохозяйственной артели - основной организационно-правовой формы колхозов Примерный устав сельскохозяйственной артели 1930 года (разработан Колхозцентром, одобрен Наркоматом земледелия СССР и утвержден СНК и ЦИК СССР 1 марта 1930 ?.) // Хлебоцентр (На фронте с.-х заготовок). Еженедельный информационный бюллетень, №11-1931 г. С. 26-29.. В современных терминах сельскохозяйственная артель представляла собой корпоративную некоммерческую организацию, устав которой содержал правила о взаимоотношении между членами артели, правовом режиме и перечне имущества артели, правилах взаимодействия с колхозным объединением и т.д. Таким образом, в процессе коллективизации полноценное правовое регулирование было развернуто лишь на завершающем этапе в целях установления постоянного порядка деятельности новых экономических единиц. Основные этапы преобразований проходили вне сферы права и подчинялись только политической целесообразности. Не оказывала большого влияния на ход реформ даже экономическая составляющая: хлебозаготовки 1928/1929 года были серьезно подорваны стремлением провести коллективизацию во что бы то ни стало; после этого темпы кампании немного замедлились, однако высокий урожай 1930 года вселил руководству уверенность в эффективность принимаемых мер, что стало причиной еще более резкого нажима на крестьянство. В конечном итоге возник голод 1932-1933 годов, который затронул, в первую очередь, сельские (т.е. зернопроизводящие) районы и по своей силе не имел прецедентов в прошлом.

Несмотря на эти сложности, правовой сценарий обустройства реформы не рассматривался в качестве возможного. Вследствие этого невысокой оказалась роль и нормативных актов. Их текстуальный анализ не позволяет уяснить реальный ход ключевой реформы или ее результаты. Практически не найти упоминаний юридической стороны коллективизации и в источниках личного характера, относящихся к деятелям колхозного движения Анализ мнений о коллективизации на основе исторических источников личного характера: Истер, Дж. Советское государственное строительство… С. 131-191..

2.2 Приоритет партийных актов над государственными

Влияние политики Коммунистической партии Советские государственные органы действовали не самостоятельно, а во всем повторяли и оформляли решения, принятые в аппарате единственной действующей политической партии. Партия также имела свои центральные, отраслевые и территориальные органы, и именно принадлежность к партийному органу определяла политический вес должностного лица, а должность генерального секретаря партии позволяла считаться фактическим лидером государства. Однако с точки зрения государственной теории и правовой доктрины такая двойственность ничем не оправдана. В соответствии с общим смыслом идеи партийности ни одна партия не осуществляет власть самостоятельно, а лишь борется с другими партиями за влияние над государственным механизмом. В начале и применительно к реалиям начала XX в. деятельность политических партий исследовал Роберт Михельс: Michels R. Political Parties. A Sociological Study of the Oligarchical Tendencies of Modern Democracy. N.Y.: Hearst's Intern. Library Co., 1915.

В ситуации же когда одна партия безраздельно господствует во всех органах государства, сами органы перестают выполнять свою роль, теряя дееспособность. Такая потеря имеет и юридические последствия. Так, в государстве, органы которого лишь оформляют принятые вовне решения, под обесценение попадает закон, потому что является правилом высшей силы не иначе, чем благодаря процедуре своего принятия, разумно сочетающей легальность и легитимность. на сферу правотворчества проявлялось в господстве партийных решений над государственными правовыми актами.

Во-первых, партия господствовала фактически, самостоятельно принимала юридически-значимые решения. Вот что говорили о партийном актовом творчестве составители современного сборника документов «Сталинское Политбюро в 30-е годы»: «Политбюро предопределяло все основные направления развития страны (а также рассматривало массу сравнительно мелких и второстепенных проблем), выступало главным арбитром при разрешении ключевых межведомственных противоречий, непосредственно организовывало исполнение многих своих постановлений и старалось держать под тщательным контролем всю систему власти. Значительное количество принципиальных решений и действий, формально исходивших от различных государственных органов (например, ЦИК СССР, СНК СССР, СТО СССР), на самом деле было результатом деятельности Политбюро. Обязательному утверждению Политбюро подлежали все сколько-нибудь значительные инициативы партийных, государственных, комсомольских, профсоюзных и т.д. инстанций. Руководители Политбюро с полным основанием могли заявить: „Государство это мы“» Сталинское Политбюро в 30-е годы. Сборник документов. / Сост. О.В. Хлевнюк, А.В. Квашонкин, Л.П. Кошелева, Л.А. Роговая. М., 1995. С. 7.. И хотя решения партии в форме декретов, директив, постановлений и т.п. имели регулирующую силу даже большую, чем законы, советская система законодательства и юридическая теория этого значения формально не признавали.

Аутентичное советское представление о роли партийных актов окончательно сформировалось уже во второй половине XX в. Обратиться к этому периоду в самом начале целесообразно потому, что в 80-х годах отмирают все радикальные, половинчатые, ярко-противоречивые и утопические воззрения на советское право. С одной стороны, в политико-правовой мысли остается все меньше коммунистической идеологии: в политических кругах окончательно прощаются с иллюзией наступления коммунизма в 1980-м году, из речей руководителей

СССР почти полностью пропадают цитаты классиков марксизма, наконец, структура общества и бюрократии становится все менее коммунистической и все более сходной с буржуазной. С другой стороны, та часть коммунистической идеологии, которая остается, - например, руководящая роль КПСС, закрепляется на конституционном уровне. Эти обстоятельства позволяют нам утверждать, что 1980-е годы - высшая точка развития советской политико-правовой мысли и лишь через ее призму можно взглянуть на «истоки». и в целом признавало влияние партийных актов на юридическую систему. В работах того времени встречаются указания на то, что во многих партийных документах «имелись важные указания, относящиеся к вопросам правового регулирования» История советского государства и права: в 3-х кн. - Кн. 1: Становление советского государства и права

(1917-1920 гг.). М.: Наука, 1968. С. 55., а «законодательная политика КПСС определяет стратегию правового регулирования» Научные основы советского правотворчества / отв. ред. Р.О. Халфина. М.: Наука, 1981. С. 103.; партийные решения затрагивают все стороны жизни социалистического государства и проводятся в жизнь как «непосредственно… так и через государственные органы» Колдаева Н.П. Закономерности развития социалистического государства. - М.: Юрид. лит., 1983. С. 240.. При этом разграничение между партийными и государственными актами проводилось с разной степенью убедительности.

Например, Н.П. Колдаева, разграничивая право и политику, нормативные правовые акты СССР и решения партии, утверждала, что право не должно растворяться в политике. Вместе с тем, по ее мнению, «государственная политика охватывает более широкий круг отношений, чем право». Воплощение политики КПСС в закон являлось моментом по преимуществу «техническим» и было возможно в различных формах. Партия принимает решения, «которые служат фундаментом содержания законов и других правовых актов»- Научные основы советского правотворчества… С. 103..

Необходимо отметить, что такое размежевание представляется не вполне достаточным, так как не признает за правом самостоятельной сферы действия и самостоятельных механизмов формирования. Право здесь предстает лишь техническим решением, служащим цели оформить и закрепить в системном виде конкретные политические предписания, т.е. по сути не правом, а лишь системой письменных приказов.

Впрочем, отдельные исследователи заявляли о влиянии партии на юридическую систему более открыто: «Ни один государственный акт, устанавливающий нормы социалистического права», ни одно решение госоргана «…не принимались и не принимаются без руководящих указаний партии» Александров Н.Г. Право и законность в Советском социалистическом обществе. М. 1961. С. 8. - в этом Н.Г. Александров видел важную гарантию социалистической законности. Схожая мысль принадлежит другому классику Ю.А. Тихомирову, отмечавшему, что «содержание нормы законодательного акта совпадает с существом программной политической установки», то есть с партийным решением. Об обоснованности такого подхода говорят и изредка встречающиеся в партийных актах недвусмысленные формулировки: X съезд партии «поручает ЦК… провести соответствующий закон через ВЦИК и СНК» Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях и решениях съездов, конференций и Пленумов

ЦК (1898-1988): в 15-ти т. - Т. 2. 1917-1922 / под ред. А.Г. Егорова, К.М. Боголюбова. - 9-е доп. и испр. - М.:

Политиздат, 1983. - С. 371..

Иными словами, в тех случаях, когда партия совершала формальное волеизъявление, оно носило нормативный, обязывающий и общеобязательный характер. Связанность партийными решениями неизбежно препятствовала работе официальных государственных органов, что еще в 1920 г. во время своего визита в Советский Союз замечал Б. Рассел, писавший затем, что деятельность ВЦИК «все больше и больше становится формальностью, поскольку его единственная функция, насколько мне удалось выяснить, без обсуждения ратифицировать уже принятые Коммунистической партией решения по вопросам, требующим, согласно Конституции, его утверждения» Рассел Б. Практика и теория большевизма; Черчилль У. Вторая мировая война: избранные страницы / пер.

с англ. - М.: Панорама, 1998. - С. 50-51.. Проблемы в работе ВЦИК отмечались и их представителями. Например, во время II сессии ВЦИК VIII созыва (март 1921 г.) член ВЦИК Г.К. Королев высказал следующие мысли: «По докладу Президиума с критикой выступать почти не приходится, потому что слишком мало было той деятельности, которую нам обрисовал т. Калинин. Если исключить поездки на места лично т. Калинина и других членов Президиума, то почти ничего не останется. Но с другой стороны можно сказать, что Президиумом сделано слишком много, потому что Президиум, как таковой, как видно из доклада т. Калинина не существует. Поэтому можно сказать, что Президиум сделал много, так как все-таки штемпель имелся, который декреты подписывал. Надо сказать о том упрощении Советского аппарата, о котором немало говорилось в партийных кругах и на VIII съезде Советов» РГАСПИ. Ф. 94. Оп. 2. Д. 18. Л. 53-55. Цит. по: Максимова О.Д. Законотворчество в советском государстве… С. 153.. Комментируя плачевное состояние работы, член ВЦИК Череминский заявлял, что она - «сплошной прием ходатаев и сплошное ходатайство за ходатаев. Нам вообще не к чему съезжаться, ибо наша работа бесплодна, у нас все равно не будет своей инициативы, и мы этой инициативы проявить не сможем… и будем изображать из себя щепку, которая плывет по воле волн» Там же.. М.И. Калинин, Председатель ВЦИК, отвечая на такие заявления, выразился, что «мы сейчас можем до известной степени иногда фрондировать перед ЦК партии. Но настолько, чтобы это не помешало влиянию самого ЦК партии» Там же..

В приведенных репликах весьма явно прослеживается обеспокоенность членов ВЦИК тем фактом, что ВЦИК не ведет той деятельности, для которой он был создан. Председатель Калинин эту ситуацию осознавал, но в действительности даже не «фрондировал», а маневрировал между ЦК РКП(б) и ВЦИК, стараясь получить на долю ВЦИК хоть какие-то реальные полномочия. В качестве цели Калинин видел закрепление за ВЦИК контрольных полномочий над наркоматами и СНК, но о реальных законодательных компетенциях говорить уже не приходилось. В последующее время все высказанные членами ВЦИК опасения подтвердятся, и ЦИК СССР, существовавший с 1922 по 1938 гг., ни дня не проработает в качестве живого центра законодательства. Сообразно этому, невозможно придать существенного регуляторного значения официальным актам ЦИК СССР. Столь плачевное состояние формально высшего органа власти объясняется, по-видимому, его наибольшей институциональной близостью к ЦК партии и ее Политбюро. Компетенция ВЦИК и ЦИК СССР максимально соприкасалась с компетенцией высших парторганов и потому испытывала на себе максимальное их влияние.

Во-вторых, зачастую закон опосредовал партийный акт, то есть принимался после него, повторял, развивал и конкретизировал, но подменял его положения. К примеру, 5 июля 1919 года пленум РКП(б) постановил «немедленно объединить всю организацию снабжения армии» и уже 9 июля Президиум ВЦИК утвердил декрет об учреждении должности чрезвычайного уполномоченного Совета Обороны по снабжению, которому были переданы все управленческие рычаги по снабжению армии. В марте 1922 года XI съезд принял решение восстановить золотое обеспечение денег, и 25 июля декретами СНК Госбанк РСФСР получил право эмиссии банкнот в червонцах.

Важным примером взаимодействия партии и юридической системы можно считать юридическое закрепление перехода к нэпу, произошедшее в 1921 г. и включавшее следующие этапы. 15 марта было издано Постановление X съезда РКП(б) «О замене разверстки натуральным налогом». Выполняя партийное решение, в этот же день аналогичное постановление издал Президиум ВЦИК Постановление Президиума ВЦИК от 15 марта 1921 г. о замене разверстки натуральным налогом // Известия. № 58, 17 марта; Правда. № 58, 17 марта. Цит. по: Декреты Советской власти. М., 1989. Т. 13. С. 247.. Вместе с этим Президиум поручил к 20 марта специальной комиссии ВЦИК разработать основные положения соответствующего декрета (в данном случае - более развернутого нормативного акта) для утверждения его на сессии ВЦИК. На следующий день, 16 марта, Пленум ЦК РКП(б) утвердил состав комиссии и поручил к 18 марта представить в Политбюро проект постановления ВЦИК. На заседании 18 марта Политбюро поручает «в виде положения взять текст резолюции X партсъезда... В тексте должно быть указано: а) в нескольких словах на кооперацию, соответственно постановлению съезда; б) на индивидуальную, а не круговую ответственность; в) слова о местном обороте разъяснить популярно, указав на базары, рынки и пр.; г) указать срок вступления в силу закона о налоге; е) оставить пункт снабжения беднейшего сельского населения» Декреты Советской власти. М., 1989. Т. 13. С. 247.. 20 марта Президиум ВЦИК внес на рассмотрение ВЦИК утвержденный партией проект, и 21 марта ВЦИК издал декрет «О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом» СУ РСФСР. 1921. № 26. Ст. 147..