Составление к произведениям Гумилевского историко-литературного комментария

Вере противопоставлен в романе образ Вари, скромной работницы фабрики, которую использует Хорохорин. В героине подчеркиваются простота, чистота, здоровье, наивность. Когда Хорохорин впервые видит Варю Половцеву, он вспоминает о народной вольнице, мятежном духе свободы древних предков: «…девушка в багровом сарпинковом платье с голыми руками и открытой шеей заставила его вспомнить о потомках свободолюбивых ушкуйников, оставивших внукам в наследство страстную волю к жизни и радостную силу, смеясь, побеждать» Там же, С. 106.. Важно, что и Зоя, и Варя (обозначенные автором в качестве положительных героинь, способных на здоровые чувства) художественно, образно, описательно связаны с народной судьбой. В повествование с их появлением включаются фольклорные элементы, появляются отсылки к истории, к образам легенды о Разине.

Обращение Гумилевского к сказочным (фольклорным) и мифологическим мотивам и образам создает дополнительный семантический план романа, выводящий его за рамки идеологической полемики.

Кроме указанной особенности прозы Гумилевского, отразившей общую для литературного периода тенденцию, его художественные тексты содержат интертекстуальные элементы -- скрытые и явные аллюзии и реминисценции к художественным и научным (например, философским) текстам как современным автору, так и относящимся к предшествующему столетию.

Так, сопоставляя определенные черты поэтики текстов Гумилевского и Лескова, можно предполагать факт увлечения советского беллетриста произведениями последнего (или, если не увлечения, по крайней мере, хорошего их знания).

Это видно, например, при сравнении «вступления» рассказов цикла Гумилевского «Шесть случаев по одному поводу» и первой главы текста «фантастического рассказа» Лескова «Белый орел».

В обоих «зачинах» авторами-рассказчиками обозначена важность мотива «случайного», «невероятного». Таким образом во «вступительном слове» заявлен жанр повествования: у Гумилевского это «случаи», у Лескова для определения используются также понятия «фантастическое», «случай». (Ср. «Я, впрочем, все-таки думаю, что есть вещи очень странные и непонятные, которые иногда называют сверхъестественными, и потому я охотно слушаю такие рассказы»).

Обращаясь к интертекстуальности в прозе Гумилевского в более широком общелитературном контексте, нужно упомянуть образ трамвая как универсального символа с определенной маркировкой. Трамвай (электрический) как новое и главное средство передвижения в городе в 20-е годы только начинает осмысляться как феномен: попадая в литературный текст он получает символические, метафорические маркеры, становясь особым пространством, местом действия, получающим специфическую семантику (Зощенко, Ленский, Булгаков…). Трамвай в художественном тексте часто заключает в себе приметы инфернального топоса, знаки «случайного», выступая сценой для развертывания роковых событий. Начало трагического союза, описанного в «Собачьем переулке» также происходит в трамвае.

Итак, роман «Собачий переулок» на сюжетном, мотивном уровнях соотносится со многими произведениями XX века. Его сюжетные элементы, по нашему предположению, были заимствованы из указанных претекстов (произведений других авторов). Сюжеты, развивающиеся в романах «Чужое имя», «Ткачи», напротив, были намечены (или полностью воспроизведены / проиграны) писателем сначала в «малой форме». Так, рассказ «Хозяева» представляет собою полноценную канву будущего романа «Ткачи» (в позднем тексте изменяются имена героев), а эпизод из рассказа «Патриархи» представляет собой завязку романа «Чужое имя».

К сожалению, данных о рождении замысла создать полноценное произведение, взяв за основу незамысловатый и предельно схематизированный, типизированный сюжет с характерными героями, нами не найдено. Поскольку «Ткачи», этот самый краткий из рассматриваемых романов (и «большой прозы» Гумилевского, в общем), имеет и наименьшую художественную привлекательность, и представляется менее удавшимся писателю текстом, можно предполагать, что решение написать его было продиктовано исключительно следованием «моде», выполнением «партийного заказа» на производственный, идейный роман.

2.2 «Чужое имя». Литературный комментарий

«Чужое имя» (издательство «Земля и фабрика» (ЗиФ), Москва-Ленинград). Г.П.Б. 1927 г.

(Печатается по изд. 1927 года, «Земля и Фабрика», Москва - Ленинград. 5000 экз.)

Композиционно текст романа «Чужое имя» делится автором на две книги, по десять глав в каждой.

В своих последних перед творческим «переворотом» романах и рассказах Л. И. Гумилевский интересуется положением человека между мирами -- миром старой царской, правоверной России и миром новых прогрессивных людей. Люди без почвы под ногами -- предмет художественного интереса советского писателя. Изобразить типы людей первых лет постреволюционной эпохи, подвешенных, смущенных, ищущих новые пути в новом мире - художественная задача Л. И. Гумилевского. В своем цикле «Шесть случаев по одному поводу» 1933 года герои не могли пересечь границу этих миров, совершить переход, будучи связанными национальными традициями и ограниченными рамками народного сознания (менталитета). А новый человек - человек мира. В романе «Чужое имя» (1927 г.) автора интересует сознание сельского человека, жизнь деревни. Что происходит с этими деревенскими «богоносцами» в эпоху стремительного технического и научного развития?

Вообще, оппозиция «истинная христианская вера» и «народные темные поверья» очень характерна для проблемной структуры романов и рассказов Гумилевского, много наблюдавшего за жизнью деревни, крестьян, живо интересовавшегося вопросами народного сознания в меняющемся мире. (этому -- проблеме косности представлений отсталого жителя деревни и отдаленных областей страны -- посвящены многие рассказы (произведения, объединенные в сборник-цикл «Колдуны», «Шесть случаев по одному поводу»).

Рассказ «Патриархи» содержит сюжетный элемент, послуживший завязкой к действию «Чужого имени». Темой рассказа становится рождение новой власти в темном и далеком селе в голодные годы.

В рассказе «Патриархи» так же, как и в романе «Чужое имя» отражается конфликт старое-новое, народные поверья деревенских жителей-прогрессивные идеи молодых коммунистов. И разрешается гибелью «патриархов», смертью старого села. О темноте мужика писал также Златовратский, интертекстуальные связи с текстом которого будут отмечены ниже.

Обратимся к сюжетной и образной структуре текста. Роман открывается эпизодом, описывающим предпринятый семерыми мальчиками, покинувшими умирающее от голода село, поход за хлебом. Героя, который ведет шестерых мальчиков сквозь снежный буран, автор называет «вожаком», «вожатым» Гумилевский Л. И. Чужое имя. М.; Л.: Земля и фабрика (ЗиФ). Г.П.Б., 1927 г. С. 13, 17.. Подчеркнутая «звериность» его образа, отсылающего к образу Пугачева, дает право говорить и об идейной соотнесенности текста романа с произведением Пушкина «Капитанская дочка» (в романе далее присутствует тема разбойничества - шайка Червякова). Облик и характерные черты (революционность): голос - «высокий звонкий детский голосок, и в звонкости его, как в разбитом стакане, звенела оставившая след свой навеки простуда…», «исполненный безумной отваги голос», «страстно воскликнул» Там же, С. 7-9.. И далее: «От огненного дыхания таяли снежинки, к мокрой спине под тулупом прилипала рубаха <…> сугробы, через которые он продирался с звериным упорством, перестав видеть и сознавать окружающее»Там же, С. 18...

Писатель романтизирует образ «вожака», подобного в своих чертах Пугачеву. Подчеркивает в нем стихийность, дикость, целеустремленность, твердость, героизм, отвагой: «Он шел, ни о чем не думая, захваченный страстной борьбой с бурей и непроницаемым мраком впереди» Там же, С. 19..

Положительному герою противопоставлен его брат - Червяков. В его портретном описании подчеркнуто дикое начало, животные черты. Банда Червякова отсылает нас к исторической реалии - опричнине. А внешность Ивана Васильевича Червякова с большой точностью повторяет черты Малюты Скуратова («Князь Серебряный»).

Повзрослевшего героя автор изображает уже путешествующим в поисках дома юношей. В родное село он прибывает на теплоходе. Отмечая «теплоходную» тематику, наличествующую в романе «Чужое имя», следует упомянуть внелитературный, технический интерес его автора, в будущем -- создателя научно-художественных повестей, писавшего о судостроении в своей книге «Рудольф Дизель» (1933).

Гумилевский, очень близкий этим А. Платонову, понимал «технику как искусство», прекрасно разбирался в нюансах двигателестроения, чтобы описывать эти процессы художественно. Так его «Русские инженеры» (1946) были рекомендованы к Сталинской премии.

«Повелитель бурь» в романе -- теплоход-буревестник, взволновавший стоячие воды деревни, возвративший ей революционера и возродивший революцию. В этой связи можно отметить некоторые внутритекстовые связи с одной из глав романа И. Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» (1928) на уровне топографической номинации и системы имен персонажей. Логично сопоставить мотивно-образную систему произведений. Безымянный осиротевший герой -- «новый интеллигент» из народа. Прибытие героев в обоих случаях вносит оживление в статичную атмосферу места.

Продолжая исследование интертекстуальной связи с произведением Ильфа и Петрова, можно заметить связь трех текстов: «Соборяне» Лескова - «Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова (об этом см. комментарий к роману Ю. Щеглова Ильф. И., Петров Е. Двенадцать стульев: Роман. Щеглов Ю. К. Комментарий к роману «Двенадцать стульев». М.: Панорама, 1995. С. 453.) -- «Чужое имя» Гумилевского (на сюжетном, мотивном уровнях, на уровне системы персонажей).

Говоря об аллюзиях к современным роману текстам, обратимся к мотиву «чудо» в тексте «Чужого имени». Учитывая фабульные детали произведения и его номинативную специфику, можно предположить интертекстуальную связь последнего с романом А. Грина «Алые паруса» (идея Грэя о рукотворном чуде). Элементы романтизма в произведении присутствуют в образе главного героя -- одинокого странника, именующего себя Сергеем Черновым.

Мотивы чуда и старчества также диалогически связаны с соответствующими сюжетами текста Достоевского (роман «Братья Карамазовы»). Кроме того, связь можно проследить в специфической схожести заголовочно-финального комплекса двух текстов, связанных при этом и проблематически.

Во второй главе «Чудеса в Старых Покровах» искусный рассказчик снова возвращается к случаям -- на этот раз нам предлагают приобщиться к чудесам веры (родничок, мощи, чудеса исцелений). История завершается «моралью»: даже если религия и вера имеют сказочную основу, но преследуют цели морального воспитания -- «страх и совесть нагоняют на человека». комментирование художественный текст роман

«Вашему брату власть теперь не страшна -- потому своя. <…> Бога отринули -- кто ж вам указ» Гумилевский Л.И. Чужое имя. М., Л.: Земля и фабрика (ЗиФ), 1927. С. 55.. Этот тезис в народном сознании является причиной волны бандитизма: «потому и пошло по деревне озорство, лодырничество, гульба, поножовщина» Там же, С. 70, 71.. Следует рассказ об обращении народа к вере и упование на божью милость во время наводнения (крестные ходы). Любопытна развязка новеллы о целительном роднике: вдова раскапывает навоз, находит лед, останавливавший ток воды. Льдом натираются немощные. «Лед под навозом хоть до Троицы долежит» -- говорит «испитая бабенка». С грыжей. «Ну вот. В случае, если мощи то не помогут, ты загляни к нему».

В Шепелевке главный герой встречается со своим будущим спутником и другом Иваном Захаровичем Воробьевым, старопокровским письмоносцем. Вместе они направляются в село Старые Покрова -- мекка богомольцев и юродивых. Воробьев - «человек страстный, решительный и дерзкий»: «Только захоти работать по совести. <…> я в деревне, после учителя, агронома да доктора, первый культурный работник». Он атеист, «популяризатор» науки, граждански активен, не может не вмешаться в происходящее, любит наслаждаться плодами своих трудов. Он благоговеет перед наукой и ее достижениями.

Важен для идейной структуры эпизод встречи Воробьева со слепнущим стариком Кузмичем. Он собирается к источнику-роднику в надежде исцелиться. В данном эпизоде возникает полемика христианских понятий (старик Кузмич) с просвещенным атеизмом (письмоносец Воробьев). Герои обсуждают американский опыт воздействия на атмосферные явления с помощью применения пушечных орудий и электрических разрядов. Кузмич считает подобный метод неприемлемым. Аргумент: «Туча, она одинаковая, что у нас, что в Америке». Воробьев же одобряет подобный метод.

Кузмич происходит из рода Червяковых. О своей фамилии говорит: «С испокон веков в селе верховодим...». История Червяковых рассказана Воробьевым: старик Кузмич потерял всех в голодный год. Внук, оставшийся в живых, -- головорез. Червяковы были первыми мужиками в округе, дом их был приютом для зеленых, бандитов. Хозяйство держали крепкое (кулаки).

Продолжая тему роста бандитизма Воробьев рассуждает о недостаточном внимании деревенского общества, озабоченного хозяйством и земельными работами, к проблемам молодежи: игнорирование задач по устройству досуга молодых людей (особенно тех, кто не вступил в комсомол).

В первые послереволюционные годы культурное воспитание молодых людей еще не приобрело черты упадка. Открывались театры и драматические кружки. Позднее часть подобных объединений прекратила свое существование. Молодежь влекут трактиры. Ведь в избе-читальне «в дождь протекает, в холод надо в тулупе сидеть, да и чего мерзнуть над барской книжкой?».

В главе «Богоносцы» появляется важная для образной системы романа фигура отца Сергия (рассказ о нем открывает главу). Автор допускает ироничное замечание о благополучии церковника. Отец Сергий приехал в Старые Покрова, чтобы «запастись основательными чудесами для хозяйственных мужичков, требовавших в век радио, электричества и тракторов существенных иллюстраций к вдохновенным проповедям своего духовного отца» Там же, С. 61.. Отец Сергий - беспокойный, сомневающийся характер, не принимает информацию на веру, ищет подтверждений чудесам.

В романе отражаются противоречивые отношения между наукой, просвещением, прогрессом и верой, такие отношения складываются прежде всего в системе понятий деревенского жителя 20-х гг.

Например, мать девочки со сведенной от рождения ногой спрашивает у батюшки, не грешно ли обратиться к помощи доктора после неудавшейся попытки исцеления с помощью родника. «Улыбнулся и священник житейской хитрости и бездумной легкости, с какими люди перебегали от вышней силы к другой, для них одинаково чудесной и непостижимой» Там же, С. 64..

Автор подчеркивает дикость сознания деревенского жителя. В этом отношении показателен эпизод, где две грачевские девки (Наталья и Еленка) приходят к роднику, чтобы просить богородицу о выкидыше. Еще один яркий пример диких представлений народа - история о «толстой бабе с короткими ногами», которая скормила своих двух новорожденных детей свиньям и у родника якобы получила отпущения содеянного греха. Остальные «грешники» с завистью глядят на бабу.

Таким изображается народ, не доверяющий ни церкви, ни безбожному закону. Отца Сергия, не верящего в силу старо-покровского источника, не хотят видеть деревенские жители - «богоносцы». Они хотят своей веры, понятного и ясного им основания для продолжения жизни, нуждаются в вере в чудесное, не требующее доказательств: «Если в самом тебе веры нету, то какой ты нам пастырь? Таких попов у нас своих трое. Уезжай, батюшка, не смущай народ…» - говорит старик-сборщик податей отцу Сергию и запевает «Царю небесный».

Примечателен для расширения проблематического поля романа диалог Червякова со сборщиком податей: «Терпите, терпите… Шея толстая - выдержит! Мало на вас советские ездят еще, мало! Я бы на их месте до смерти заездил такую сволочь. Дыхнуть вам не давать, три шкуры с вас драть! Ни одного письмоноску - десять таких напустить на деревню. Корми, мужик! Ссыпай рожь по полтиннику, плати за сапоги два красненьких… Вези, кляча! Вези!» Там же, С. 89. Здесь обозначается важная проблема противостояния бывших крепких хозяйственников («кулаков») и колхозников и советской власти в целом.

«Чужое имя» -- самый поздний из рассматриваемых нами романов -- отличается наиболее насыщенным сюжетом и жанровым разнообразием интертекстов. В романе особенно много персонажей, сюжетных линий, разнообразных коллизий (в сравнении с двумя другими текстами): сюжет поиска отца, линия развития любовного чувства Сергея и Наташи, противостояние письмоносца и деревенского народа, сюжет о чудесном источнике, об отце Сергии, о банде Червякова и др. Как и «СП» текст насыщен остросюжетными элементами и имеет неожиданную развязку.

«Чужое имя» в идейном смысле представляет собой продолжение интереса Гумилевского к исследованию сознания деревни, не подчиняющейся революционным трансформациям. В этом смысле роман стал второй авторской попыткой осмысления актуальной для того периода проблемы в большой форме (первым романом о жителях села стал его «Черный яр»). Проблемы, сходные с поднятыми писателем в «ЧИ» и «ЧЯ», образуют основное направление реалистической прозы П. Романова.



2.3 «Ткачи». Литературный комментарий

Решение издать роман «Ткачи» Цит. по: Гумилевский Л. И., Ткачи: Роман / Лев Гумилевский. М.; Л.: Гос. изд-во, 1927. 205 с. стало своего рода авторской попыткой «реабилитировать» собственный литературный авторитет после волны нападок критиков на «Собачий переулок». Текст романа был готов и сдан в издательство до выхода «СП», о чем свидетельствует Гумилевский в мемуарах Гумилевский Л. И. «Судьба и жизнь. Воспоминания». М. : Грифон М, 2005. С. 110.. Близкие по времени создания эти тексты имеют сходства в построении основных коллизий и персонажных оппозиций. В «Ткачах» при этом образы героев схематизированы в большей степени. Пара «идеологически верных» студентов-комсомольцев Зоя Осокина - Семен Королев («СП») повторяется в сюжете «Ткачей» в образах «хоязев, ткачей» жизни - работницы ткацкой фабрики Анны и механика-изобретателя Дани.

Кроме того, сюжетная канва будущего романа была разработана Гумилевским ранее в рассказе «Хозяева» Гумилевский Л. И. Хозяева. / К новой жизни. Рассказы из жизни тружениц. М.: ВЦСПС, 1926. С. 133-144. . Произведение завершает сборник, объединенный темой популяризации труда, воспитанию личной трудовой ответственности и поощрению рабочей инициативы.

Имена персонажей, место и ход действия, сюжетные детали неизменны. А выбранное автором для рассказа название «Хозяева» так же в виде своеобразной метафоры вводится в заключительную главу «Ткачей».

Обратимся к главным образам романа. Володька Городков -- герой-антагонист, проявляющий черты индивидуализма и буржуазной морали. Для характеристики, маркировки персонажей писатель использует повторяющиеся детали. В образе Городкова Гумилевский подчеркнуто выделяет «собачью» символику: цветистый галстук напоминает ошейник, с лестницы Городков скатывается «шариком». «Было, в самом деле, что-то схожее с веселым довольством дворняжки, прицепленной за ошейник к цепочке нарядной барыньки, в манерах и настроении Городкова, когда он появлялся среди своих товарищей в цветистом галстуке, неуклюже подвязанном на бумажной манишке, и в тугом френчике, широко расхлябанным на груди по случаю галстука» Гумилевский Л. И., Ткачи: Роман / Лев Гумилевский. М.; Л.: Гос. изд-во, 1927. С. 129. Вообще, художественная деталь становится главным приемом характеристики героя: для безыдейного модника Городкова это непременный галстук «собачья радость» (упоминаемый также в романе «Двенадцать стульев»), для положительной и чистой девушки Анны -- накрахмаленная тюлевая занавеска.

Главной радостью (анти-)героя Володьки автор делает мещанские, враждебные сознанию идейной, социалистической молодежи, удобство и комфорт от «теплых карманов», удобных начищенных сапог, «ловкого френча», хорошей папиросы. Городков не искренен в своем интересе к проблемам фабрики, фабкома и говорит своей подруге, призывая приобщиться к чудесам кинематографа: «Сами по-собачьему живем, так хоть на картинке настоящую жизнь посмотреть. Поэтического в тебе ничего нет!». Володьку интересуют вещные прелести капиталистического мира: «Нам бы сейчас автомобильчик и толстенный бумажничек да парочку чеков в придачу… До свиданья, мануфактурная! Можем и мы по-человеческому жить…» Там же, С. 80.. Мечтать о лучшей жизни герою «помогает» просмотр кинокартины «Чертово колесо», представляющей собой собирательный образ зарубежных фильмов, выходивших на экраны в середине 20-х гг.

«Ткачи» можно воспринимать, прежде всего, как явный и простой пример художественного текста, сделанного так, чтобы стать частью огромного механизма, запущенного в 20-е гг., -- системы «социальной инженерии». Гумилевский как писатель-инженер представляет в романе схематический образ-метафору фабрики-страны с очевидно типическими правильными героями-хозяевами (ткачами новой жизни) и антагонистами -- «притаившимися врагами». Роман выполняет заказ на формирование «социалистического отношения к труду».

Важной установкой текста является идея о равноправии полов. Главным героем становится юная Анна, простая деревенская девушка, живущая заботами фабрики. Она в одиночку борется с производственным браком -- главным врагом и препятствием на пути ко всеобщему благополучию, изобретая устройство, способное оптимизировать ткацкий труд, прекратить производственные потери.

Одним из вероятных факторов, связывающих текст с общей литературной традицией, можно счесть выбор Гумилевским названия романа. С учетом тематики и проблематики его «Ткачи» условно соотносимы с «Ткачами» Гауптмана (1892) (факт знакомства Гумилевского с самой известной пьесой немецкого драматурга предполагается несомненным в силу значительной популярности его творчества и, конкретно, данного «революционного» произведения в начале 20 века, а также с учетом сведений о репертуаре саратовского театра (в 1910-е гг.), основу которого составляли (наряду с русской классической драматургией, например, Островским) постановки пьес писателей-«социалистов» и натуралистов -- Г. Гауптмана, Г. Ибсена, Г. Зудермана).

Текст романа отличается предельной идеологизированностью, дидактичностью и «пропагандистским» пафосом, что влияет на его художественный потенциал, и снижает целесообразность составления более объемного литературного комментария к роману.



Заключение

В изложенной работе была предпринята попытка дать историко-литературный комментарий к трем «забытым» текстам Гумилевского. По результатам проведенного исследования мы можем сформулировать несколько выводов.

Процесс эволюции комментаторского жанра продолжается и становится основой изменений в теории комментирования. В этой связи труд комментатора все еще сопровождается проблемами, объясняющимися отсутствием унифицированной типологии жанра научного комментария, неопределенностью границ комментирования и подобными.

Для хода нашего исследования важным было обозначить список задач, которые должен решить будущий комментарий. С этих позиций мы руководствовались классической концепцией, изложенной в труде Б. В. Томашевского, где, на наш взгляд, наиболее полно освещены проблемы историко-литературного комментария. Опираясь на концепцию исследователя, важную роль в своем комментарии мы отводим определению значения произведений в ряду других текстов автора, его роли в жизни писателя, осмыслению критических откликов на романы. Кроме того, значимым в процессе комментирования для нас становится историко-политический и литературный контекст создания произведения.

Обращение к оценкам текстов критиками привело к заключению об одностороннем восприятии романов, диктуемом общей идеологизированностью журнальных изданий. А обзор публикаций периода выхода романов Гумилевского позволил сделать вывод о проблемной актуальности произведений.

Действие всех трех романов можно условно объединить единым хронотопом: описываемые в них события происходят в Саратове, в Поволжье -- в местах, хорошо известных автору, и относятся к середине 1920-х гг. (1924-1926). Произведения Гумилевского отвечают запросам времени. Отмечена проблематическая схожесть романов «Собачий переулок» и «Ткачи», посвященным вопросам «нового быта» в среде молодежи. Роман «Чужое имя» поднимает иную актуальную проблему «отсталости деревни» и «религиозных пережитков в народном сознании».

Важной художественной особенностью текстов Гумилевского является топографическая точность описаний, внимание к бытовым деталям, которые делают произведения писателя богатым источником материалов для комментария.

В качестве претекстов романов нами были отмечены произведения Н. Чернышевского, Ф. Достоевского, Н. Гоголя. Интертекстуальные связи выбранных текстов установлены с произведениями писателей-современников Гумилевского: А. Грина, М. Булгакова, М. Зощенко, С. Малашкина, И. Ильфа и Е. Петрова и др.

Работа по комментированию произведений Гумилевского позволила убедиться в актуальности составления комментария к этим текстам, ввиду значительного числа содержащихся в них реалий, а также отсутствия попыток предложить комментарий к данным романам.



Список использованной литературы

1. Комментарий и интерпретация текста: Межвузовский сборник научных трудов / Под ред. Т. А. Трипольской. Новосибирск.: Изд. НГПУ, 2008. 368 с.

2. Озерная текстология. Сборник / Труды IV-летней школы на Карельском перешейке по текстологии и источниковедению русской литературы под ред. А. Кобринского, О. Лекманова, М. Люстрова, Г. Обатнина. Пос. Поляны (Уусикирко), Лен. обл., 2007. 219 с.

3. Genette Gerard. Paratexts: Thresholds of Interpretation. Cambridge, 1997. 427 р.

4. Афиногенов А. Н. Черный яр: Пьеса в 5 карт. По роману Л. Гумилевского «Черный яр» / А. Афиногенов; Переработка для детского самодеятельного театра М. Петрова. М.: Теакинопечать, 1930. 39 с.

5. Баршт К. О направлениях и пределах комментирования художественного текста. По поводу статьи К. Исупова // Вопросы литературы, 2009. № 5.

6. Барыкин В. Е. Справочный аппарат изданий художественной литературы. М.: Книга, 1978. 142 с.

7. Бахтин М. М. Проблема текста. Опыт философского анализа // Вопросы литературы, 1976. №10. С. 122-151.

8. Беззубцев-Кондаков А. Без черемухи / А. Беззубцев-Кондаков // Урал, 2006. № 6. С. 229-242 .

9. Белых Г. Г., Пантелеев А. И. Республика ШКИД. Кишинев: Hyperion, 1990. 384 с.

10. Богомолов Н. А. Венедикт Ерофеев и его комментатор // Новое литературное обозрение. 2006. № 82. С. 445-447.

11. Богомолов Н. А. Из комментария к стихотворениям М. А. Кузмина // Readings in Russian Modernism. M., 1993.

12. Боков В. Ф. Высокое слово Андрея Платонова // Литературная Россия. 1989. 24 марта (№ 12). С. 8-9.

13. Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М.: Языки русской культуры, 2013. 628 с.

14. Букатов В. М. Комментарий -- помощник читателя // Русская словесность, 1993. №2. С. 77-83.

15. Вересаев В. В. Княгиня Нина / Любовный быт пушкинской эпохи. В 2-х томах. Т. 2. М.: Васанта, 1994.

16. Владиславлев И. В. Литература великого десятилетия [1917--1927], т. I. М.: Гиз, 1928.

17. Война и жизнь // Лит.-публицист. сб.: ст., рассказы, стихи. Саратов, 1915. 122 с.

18. Гаспаров М. Л. Ю. М. Лотман и проблемы комментирования // Новое литературное обозрение. 2004. №2. С. 70-74.

19. Герман A. A. Немецкая автономия на Волге. Саратов, 1992. Ч. 1.

20. Голубков М. М. Русская литература ХХ века: После раскола. М.: Аспект Пресс, 2001.

21. Голубков М. М. Утраченные альтернативы: Формирование монистической концепции советской литературы. 20-30-е годы. М.: Наследие, 1992.

22. Гришунин А. Л. Исследовательские аспекты текстологии. М.: Наследие, 1998. 416 с.

23. Гумилевский Л. И. Чужие крыши: рассказы, 1914-1924 / Лев Гумилевский. М.: Сов. Россия, 1991. 237 с.

24. Гумилевский Л. И., Золотой узел: рассказ / Лев Гумилевский. М.; Л.: Государственное изд., 1926. 56 с.

25. Дети революции: Рассказы. М.: Детгиз, 1959. 237 с.: ил.

26. Гумилевский Л. И. Игра в любовь: [Роман] / Лев Гумилевский. М.: Geleos, 2001. 186 с.

27. Гумилевский Л. И. Вернадский. М.: Молодая гвардия. Серия ЖЗЛ. 1961. 320 с.

28. Гумилевский Л. И. Вторая казнь / Собр. соч. Т. II. - М.: Никитинские субботы, 1928.

29. Гумилевский Л. И. Густав Лаваль. М.: Журнально-газетное объединение. Серия ЖЗЛ, 1936.

30. Гумилевский Л. И. День самоубийц / Собр. соч. Т. 4. М.: Никитинские субботы, 1929.

31. Гумилевский Л. И. Рудольф Дизель. М.: Журнально-газетное объединение. Серия ЖЗЛ, 1935.

32. Гумилевский Л. И. Собачий переулок: Роман. Рига: Грамату драугс, 1928.

33. Гумилевский Л. И. Чортова музыка / Собр. соч. Т. I. - М.: Никитинские субботы, 1928. 371 с.

34. Гумилевский Л. И. Чужое имя. М., Л.: Земля и фабрика (ЗиФ), 1927.

35. Гумилевский Л. И. Белые земли: Роман / Лев Гумилевский. М.; Л.: Молодая гвардия, 1930 (Ленинград : тип. изд-ва "Молодая гвардия"). - 205, [2] с., [1] с. объявл. : ил.

36. Гумилевский Л. И. Головорезы: Роман / Лев Гумилевский. М.: Федерация, 1931. 307 с.

37. Гумилевский Л. И. Княжьи горы: Рассказы / Лев Гумилевский. М.; Л.: Земля и фабрика, 1927. 248 с.

38. Гумилевский Л. И. Семь дней в поисках лучшего: Приключения. Харьков: Пролетарий, 1928. 270 с.

39. Гумилевский Л. И., Ткачи: Роман / Лев Гумилевский. М.; Л.: Гос. изд-во, 1927. 205 с.

40. Гумилевский Л. И. Черный яр. Роман для детей старш. возраста / Лев Гумилевский. 2-е изд., перераб. М.: Молодая гвардия, 1930. 198 с.

41. Гумилевский Л. И. Чужое имя: Роман / Лев Гумилевский. М.; Л.: Земля и фабрика, 1927. 226, [2] с.

42. Гумилевский Л. И. Военное положение: [Рассказы] / Лев Гумилевский. М.; Л.: Земля и фабрика, 1926. 32 с.

43. Гумилевский Л. И. Воскресенье: Рассказы / Лев Гумилевский. М.: Новая Москва, 1925. 36 с.

44. Гумилевский Л. И. Дмитрий Константинович Чернов: [Очерк жизни и деятельности русского ученого металлурга] / Лев Гумилевский. М.: Мол. гвардия, 1944. 64 с.

45. Гумилевский Л. И. Другая жизнь: Рассказы / Лев Гумилевский. М.; Л.: Земля и фабрика, 1925. 116 с.

46. Гумилевский Л. И. Золотой узел: Рассказ / Лев Гумилевский. М.; Л.: Гос. изд., 1926. 56 с.

47. Гумилевский Л. И. Исторические дни: Рассказы / Лев Гумилевский. Саратов: Гос. изд., 1922. 160 с.

48. Гумилевский Л. И. Кладбище мамонтов: Повесть / Лев Гумилевский. М.; Л.: Гос. изд., 1925. 56 с.

49. Гумилевский Л. И., Колдуны : Рассказы / Лев Гумилевский. - М. ; Л : Мол. гвардия, 1926. - 112 с.

50. Гумилевский Л. И. Лушина воля Рассказы / Лев Гумилевский. М.: Новая Москва, 1925. 26 с.

51. Гумилевский Л. И. Может быть: Рассказы / Лев Гумилевский. Саратов: Скл. изд.: кн. маг. производ. артели Культура, 1922. 83 с.

52. Гумилевский Л. И. Плен: [Повесть из жизни беспризорных Москвы] / Лев Гумилевский. Харьков: Пролетарий, 1926. 88 с.

53. Гумилевский Л. И. Рассказы из современной войны / Лев Гумилевский. Саратов: А. М. Нищенков, 1915. 94 с.

54. Гумилевский Л. И. С востока свет! М.: Сов. писатель, 1964. 435 с.

55. Гумилевский Л. И., Своими руками: Рассказы / Лев Гумилевский. М.: Гос. изд., 1925. 48 с.

56. Гумилевский Л. И. Слепая ночь: [Рассказы] / Лев Гумилевский.М.: Земля и фабрика, 1923. 214 с.

57. Гумилевский Л. И. Собрание сочинений. 6 Т. М.: кооп. изд-во писателей Никитинские субботники, 1928-1929.

58. Гумилевский Л. И. Собрание сочинений. 6 Т. Том 1. Чортова музыка: Рассказы. М.: кооп. изд-во писателей Никитинские субботники, 1928-1929. 369 с.

59. Гумилевский Л. И. Собрание сочинений. 6 Т. Том 2. Вторая казнь: Рассказы. М.: кооп. изд-во писателей Никитинские субботники, 1928-1929. 254 с.

60. Гумилевский Л. И. Собрание сочинений. 6 Т. Том 4. День самоубийц: Рассказы. М.: кооп. изд-во писателей Никитинские субботники, 1928-1929. 295 с.

61. Гумилевский Л. И. Собрание сочинений. 6 Т. Том 6. Игра в любовь: Роман. М.: кооп. изд-во писателей Никитинские субботники, 1928-1929. 240 с.

62. Гумилевский Л. И. Стальные дни: Рассказы / Лев Гумилевский. М.; Л.: Земля и фабрика, 1924. 134 с.

63. Гумилевский Л. И. Тысяча лет: Рассказы / Лев Гумилевский. М.; Л.: Земля и фабрика, 1925. 158 с.

64. Гумилевский Л. И. Харита, ее жизнь и приключения, а также подробный рассказ о том, как был найден город Карла Маркса: Роман / Лев Гумилевский. М.; Л.: Мол. гвардия, 1926. 228 с.

65. Гумилевский Л. И. Черный яр: Роман / Лев Гумилевский. М.; Л.: Мол. гвардия, 1926. 192 с.

66. Гумилевский Л. И. Чужие крыши: Рассказы / Лев Гумилевский. М.; Л.: Мол. гвардия, 1926. 96 с.

67. Гумилевский Л. И., Чужие крыши: Рассказы, 1914-1924 / Лев Гумилевский; [Предисл. Л. Евсеева]. М.: Сов. Россия, 1991. 237 с.

68. Гумилевский Л. И. Шесть случаев по одному поводу: Рассказы / Лев Гумилевский. М.: Моск. т-во писателей, 1933. 176 с.

69. Гумилевский Л. И., Эмигранты. Роман / Лев Гумилевский. Саратов: Курганы, 1922. 159 с.

70. Декрет о создании области немцев Поволжья // Декреты Советской власти. М., 1964. Т. 3 (11 июля -- 9 ноября 1918 г.). С. 438-440.

71. Дети Октября: [Сб.] / Под ред. [и с предисл.] И. С. Рабиновича. М.; Л.: Мол. гвардия, 1925. 192 с.

72. Дети революции: Рассказы. Чебоксары: Чуваш. кн. изд-во, 1988. 126 с.

73. Дети революции: Рассказы. М.: Дет. лит., 1967. 302 с.

74. Дорошенко В. А., Запарий В. В. Второй литературный путь. Льва Гумилевского: от проблем сексуальной этики к истории науки и техники // В лаборатории ученого. 2016. С.185-194.

75. Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы / Собрание сочинений в 15 томах. Т.10. Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1991.

76. Ермакова О. П. Жизнь российского города в лексике 30-40-х годов XX века: Краткий толковый словарь ушедших и уходящих слов и значений / О. П. Ермакова. -- 2 изд-е., испр. и доп. М.: Флинта; Наука, 2011. 192 с.

77. Жак Л. [Гумилевский Л. И.] // Жак Л. А. М. Горький и Саратов. - Саратов, 1973. С. 127-129.

78. Железная дорога и железнодорожники в Гражданской войне: (Сб. рассказов). М.: Гудок, 1926. 64 с.

79. Зайцев Б. К. Осенний свет: Повести, рассказы. М.: Советский писатель,1990. 544 с.

80. Из переписки А. В. Луначарского с П. И. Лебедевым-Полянским / Публикация А. В. Блюма // De visu. 1993. № 10(11). С. 17-22.

81. Ильф. И., Петров Е. Двенадцать стульев: Роман. Щеглов Ю. К. Комментарий к роману «Двенадцать стульев». М.: Панорама, 1995. 656 с.

82. Ипполит. Комсомольский быт как он есть. (Обзор литературы) // Печать и революция, 1927. № 4. С. 120-124.

83. К новой жизни. Рассказы из жизни тружениц. М.: ВЦСПС, 1926. 145 с.

84. Кармин А. С. Тексты и их интерпретация / Кармин А. С. Основы культурологии: морфология культуры. СПб.: Лань, 1997.

85. Комментарий: блеск и нищета жанра в современную эпоху (Стенограмма «круглого стола» в рамках XI Лотмановских чтений. Москва, РГГУ, 20 декабря 2003 г.). Текст. // М.: Новое литературное обозрение, 2004. № 66.

86. Кочеткова Н. Е. Дискуссия о «порнографической литературе» в журналистике 1920-х гг.: Диссертация канд. филол. наук. М., 2004. 158 с.

87. Кочеткова Н. Е. Текстология рассказов Л. И. Гумилевского // Эдиционная практика и проблемы текстологии. М., 2002. 140 с.

88. Кулеша Ю. Гумилевский Лев Иванович // Русские детские писатели ХХ века: Биобиблиографический словарь. М.: Флинта; Наука, 1997.

89. Культура русского модернизма. Статьи, эссе и публикации. М.: Наука, 1993. 406 с.

90. Литература о молодежи. Какова же наша молодежь // Сб. ст. С. И. Гусева. 1927. № 8. С. 205.

91. Литературный энциклопедический словарь / Под общ. ред. В. М. Кожевникова, П. А. Николаева. М.: Советская энциклопедия, 1987. 752 с.

92. Лихачев Д.С. Текстология (на материале русской литературы X--XVII вв.). М.: Наука, 2006. 758 с.

93. Лихачев Д. С. Литература -- реальность -- литература: сборник статей. Л.: Сов. писатель. Ленингр. отд., 1981. 215 с.

94. Лотман Ю. М. Мозг - текст - культура - искусственный интеллект / Ю. М. Лотман. Избранные статьи в трех томах. Т. 1. Таллин: Александра, 1992. 478 с.

95. Лотман Ю. М. Пушкин: Биография писателя; Статьи и заметки. 1960-1990; «Евгений Онегин»: Комментарий. СПб., 1997. С. 701-702.

96. Луначарский А. В. Собрание сочинений в восьми томах / Том второй // Литературоведение Критика Эссеистика. Изд. Художественная литература. М., 1964. 700 с.

97. Манн Ю. Н. В. Гоголь: академический комментарий в поисках жанра // Проблемы текстологии и эдиционной практики: опыт французских и российских исследователей / Под общ. ред. М. Делона, Е. Е. Дмитриевой. М.: ОГИ, 2003. 344 с.

98. Майофис М. Комментарий: Социальная и историко-культурная рефлексия // Новое литературное обозрение, 2004. № 2.

99. Мильчин А. Э. Справочник издателя и автора: Редакционно-издательское оформление издания / А. Э. Мильчин, Л. К. Чельцова. М.: ОЛМА-Пресс, 2003. 800 с.

100. Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». СПб, 1998. 927 с.

101. Нагибин Ю. Еще о Платонове // Андрей Платонов. Воспоминания современников. Материалы к биографии: сб. Кн. 1. М.: Современный писатель, 1994. С. 74-78

102. Питляр И. Самодумы // Литературное обозрение. М., 1990. № 4. С. 69-71.

103. Платонов А. Записные книжки. Материалы к биографии. / Сост. Н. В. Корниенко, публ. М. А. Платонова. М.: Наследие, 2000.

104. Платонов А. П. Фабрика литературы: Литературная критика, публицистика / Сост., комментарии Н. В. Корниенко. Подготовка текста Н. В. Корниенко и Е. В. Антоновой. М.: Время, 2011. 720 с.

105. Пушкарев А. М. Новый быт: идеологические интерпретации сексуального (по материалам русской художественной литературы и критики 1920-х годов) // Журнал исследований социальной политики. Т. 5. 2007. № 4. С. 452-489.

106. Тименчик Р. Что вдруг. Статьи о русской литературе прошлого века. М., Иерусалим, 2008. С. 587-591.

107. Рейсер С. А. Основы текстологии / С. Рейсер. Л., 1978. 176 с.

108. Рожков А. Ю. В кругу сверстников: Жизненный мир молодого человека в Советской России 1920-х годов / А. Ю. Рожков. М.: Новое литературное обозрение, 2014. 640 с.

109. Русские писатели 1800-1917 / Главный ред. Николаев П. А. М.: Большая российская энциклопедия, 1989-…. Т. 2. С. 57.

110. Рынок любви. Саратов: Заволжье. НИЦ, 1993. 366 с.

111. Сардинская Т. В. Хронотоп пьесы Н. Эрдмана «Самоубийца» [Текст] // Вестник Самарского государственного университета. 2004. № 1. С. 154-162.

112. Смирнов И. Роман и смена эпох: «Зависть» Юрия Олеши. Уроки изящной словесности // Звезда, № 8. 2012.

113. Собачий переулок: Детектив. романы и повесть. Сборник / Сост. В. Геллерштейн; Вступ. ст. Г. Белой]. М.: Современ. писатель, 1993. 383 с.

114. Старикова Е. В. Достоевский и советская литература (к постановке вопроса) // Достоевский -- художник и мыслитель. М.: Художественная литература, 1972. С. 603-677.

115. Старобинский Ж. Отношение критики / Старобинский Ж. Поэзия и знание: История литературы и культуры. Т. 1. М., 2002.

116. Структура художественного текста // Лотман Ю. М. Об искусстве. СПб., 1998. 288 с.

117. Текст и комментарий: Круглый стол к 75-летию Вяч. Вс. Иванова / [отв. ред. Топоров В. Н.]; Науч. совет РАН «История мировой культуры»; МГУ им. М. В. Ломоносова. М.: Наука, 2006. 420 с.

118. Тименчик Р. Д. Что вдруг: Статьи о русской литературе прошлого века. М.: Иерусалим, 2008.

119. Тименчик Р. Д. Чужое слово: атрибуция и интерпретация // Лотмановский сборник. Вып. 2. М., 1997. С. 86-99.

120. Томашевский Б. В. Писатель и книга: очерк текстологии / Б. Томашевский. Л.: Прибой, 1928. 228 с.

121. Трубецкова Е. Г., Трубецков А. Д. История публикации книги Л. И. Гумилевского «Заметки к Павловскому учению о слове» // Цензура как социокультурный феномен. Саратов, 2007. C. 201-213.

122. Тименчик Р. Д. Вопросы к тексту / Тыняновский сборник. Вып. 10. Шестые - Седьмые - Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. С. 415-429.

123. Храм снов. Рус. фантаст. 10-30-х гг. / Ред.-сост. М. Латышев. М.: Изд. центр Терра, 1993. 504 с.

124. Храпченко М. Б. Творческая индивидуальность писателя и развитие литературы. М., 1977. 435 с.

125. Чудаков А. П. К проблеме тотального комментария «Евгения Онегина» // Пушкинский сборник. М.: Три квадрата, 2005. С. 210-237.

126. Шор Т. К проблеме литературоведческого комментария. (Комментарии к «Евгению Онегину» П. А. Висковатова, Н. Л. Бродского, Ю. М. Лотмана) // Пушкинские чтения в Тарту: Материалы международной научной конференции 18-20 сентября 1998 г. / Ред. Л. Киселева. Тарту, 2000. С. 282-298.



Приложение

Реальный (построчный) комментарий к романам Л. И. Гумилевского

Реальный комментарий к роману Л. И. Гумилевского «Собачий переулок»

Глава I

В кривом зеркале -- существует вероятность, что заглавие содержит также (кроме художественной мотивировки) ассоциативную авторскую номинацию -- «Кривое зеркало» -- название знаменитого театра пародий, действовавшего в Петербурге (затем -- в Петрограде) с начала 1900-х (в 1910-е, в 1920-е) (о нем упоминает Гумилевский в своих мемуарах). Он открывал свои двери для посетителей в девять вечера (именно после девяти Вера в «СП» «становится другой»). Репертуар театра был многожанровым: здесь ставили пародии на балет, оперетты и оперы, кинокартины и мн. др. Среди одной из таких кинематографических пародий была постановка, анонсированная следующим образом: «Кинематограф или Невинная жертва безумной страсти и кровавая любовь старика» -- сильно драматическая драма, длинною в 1176 метра и цветных красках» (произведение Б. Ф. Гейера было задумано как пародия на типичную современную кинематографическую мелодраму и носило название «Жертва любовной страсти, или Приключение несчастной работницы» (1911 год)) Тихвинская Л. И. Повседневная жизнь театральной богемы серебряного века: Кабаре и театр миниатюр в России: 1908 - 1917. М.: Молодая гвардия, 2005. 527 с.. Если принять справедливость замечания, выбор номинации для данного заголовочного комплекса (первая часть и первая глава) можно прочитать как авторский знак установки на пародийность и мистификацию (свойственный Гумилевскому прием), которые проявляются, в частности, в обращении повествователя к читателям в первой главе. С. 7

…ни тысячеустой молвою нашего города… -- речь идет о Саратове (здесь происходило действие большей части художественных произведений Гумилевского, в частности, предшествующего «Собачьему переулку» романа «Харита, ее жизнь и приключения, а также подробный рассказ о том, как был найден город Карла Маркса»), хорошо знакомом писателю, где прошли его детство и юность, куда он возвращался и в зрелом возрасте.

…в пьесе, поставленной московскими театрами, носившей претенциозное название “Рабы Любви”… -- название пьесы, упомянутой автором-повествователем, является художественным вымыслом писателя. Упомянутая в предваряющем сюжетное повествование «вступительном слове» пьеса «Рабы Любви», якобы явившая собой художественный отклик на описанные в тексте события, с одной стороны, используется автором-повествователем в качестве одного из аргументов, призванных убедить читателя в документальной точности и фактографичности рассказываемой им истории; с другой, может быть расценена как способ выявить собственно авторскую интенцию к обозначению и признанию диалогической, полемической природы романа. Упоминание несуществующей пьесы, как и, вслед за ним, замечание о выходе фильма «Жертвы сладострастия» (как будто отразившего трагические события, но так же, как и пьеса, по словам повествователя, значительно исказившего действительно происшедшее, упустившего значимые подробности) сопровождается указанием повествователя на поверхностный подход их авторов-предшественников к освещению «потрясших страну событий». А демонстративная конкретность номинативного выбора писателя может быть также считана как знак, подтверждающий знакомство писателя с творчеством авторов, чьи произведения так или иначе (тематически, сюжетно, мотивно) связаны с замыслом романа. Так, под заглавием «Рабы любви» в 1916 году вышел четвертый том собрания сочинений Ленский В. Я. Собрание сочинений. [Т. 4] : Рабы любви, 1916. 216 с. Владимира Яковлевича Ленского (литературный псевдоним В. Я. Абрамовича (1877-1932)) -- в книге есть и рассказ «Приключение» 1911 года, сюжет которого соответствует завязке «Собачьего переулка». Предметом рассказов В. Ленского, художественный интерес которого представляли моральные вопросы любовных отношений, часто становились «роковые» треугольники, а развязкой служила гибель (убийство, самоубийство) одного из любовников (например, рассказ «Страшное» 1909 года описывает «пьянство, угар, разврат!», в который, как в яму, погружается невинная девушка Леля, приехавшая на учебу в «гнилой Петербург». Интересно, что такой сюжет -- о «чистой» провинциалке, попадающей в распутное столичное общество -- будет вновь востребован у (быто-)писателей уже после революции. Достаточно вспомнить «афинские ночи» комсомольцев в повести Малашкина. Есть в рассказе и свободные отношения, и ревнивец, застреливший любовницу из-за собственнического чувства, присутствует персонаж, описательно (образно) и идейно перекликающийся с Буровым из «СП», -- тоже «бывший приват-доцент» Трузин -- хмурый, преждевременно состарившийся от порочной жизни, пьянства, разгула, сознающий страшную обреченность всех попавших в «грязную, вонючую яму»).

Сходство с «СП» на уровне общих сюжетных положений и деталей можно найти в рассказе Г. И. Чулкова «Омут» (1916 г.): автор описывает приключение, случившееся с героем в дороге (в поезде). Встреча молодого человека с дамой «свободного поведения» разрешается трагически -- Хомутов (очевидно рифмуется с заглавием, указывая на изначальную непреодолимую обреченность героя) попадает в ловушку распутницы и, поддавшись желанию, опаздывает на поезд и становится причиной гибели приговоренного к расстрелу брата, лишая его возможности побега. Интересно сходство авторских приемов при интерпретации образов с виду недоступной и роковой барышни, оборачивающейся вскоре женщиной свободных взглядов, обладающей особенной силой и подчиняющей героев своей воле. В этом смысле интересно сравнить поведение двух героинь во время «ритуала соблазнения»: например, сцена первого визита Хорохорина к Вере рифмуется с описанием «поединка» Алеши и Катюши в «Омуте»: обе девушки, завлекая героев, обещая им легкую победу в последний момент неожиданно для мужчин отталкивают несчастных, оставляя их в мучениях и обрекая на зависимость от условного «переулка» или «омута».

Вернемся к роли предисловия повествователя в «СП». Итак, оно может подчеркивать осознаваемую автором романа недостаточность и (или) необъективность уже существующих высказываний по теме, утверждает масштаб и актуальность выбранной проблемы, которую Гумилевский считает необходимым разобрать, обобщить и углубить, что возможно осуществить именно в «большой» романной форме («Собачий переулок» в контексте не менее известных полемических произведений (также упоминаемых нами в работе), посвященных вопросам «нового быта» в студенческой среде и выходивших в 1926-1928 гг. выделяется именно жанрово).

Кроме того, выбранное название «Рабы любви» рождает ассоциацию с одноименным рассказом К. Гамсуна, проблемно близким (условно, на общем уровне) «СП». Знакомство Гумилевского с творчеством немецкого писателя можно допустить, обратив внимание на общий для писателей мотив, соединяющий два понятия: голод и любовь. У Гамсуна эта пара реализуется в романе (с автобиографической основой) «Голод». У Гумилевского -- в также предельно натуралистичном рассказе «О муках голода и любви», формально организованном в виде дневниковых записей героини, погибающей от голода в 1921 году. С. 8

…Не понравилось у нас и название фильма: “Жертвы сладострастия”… -- подлинность названия упомянутой киноленты не установлена. (Рассматриваемому периоду соответствует предпоказы (сначала картину запрещали) и выход в Москве известного фильма (созданного по мотивам повести В. Каверина «Конец хазы») режиссеров Трауберга и Козинцева «Чертово колесо», пр-во «Ленинградкино», 1926 год Летопись российского кино 1863-1929. М. : 2004, С. 516, 2 стлб. . По сюжету кинокартины матрос с крейсера «Аврора» становится дезертиром и вступает в свободные отношения с девушкой (более того -- с буржуазного происхождения девушкой -- дочерью торговца!), предав идею и забыв о долге. По мнению критиков, фильм очернял советскую молодежь и комсомольцев, и был запрещен к распространению за рубеж (дабы не дискредитировать советских матросов и идею в глазах жителей Китая и Японии).

Кроме того, данная кинокартина становится лейтмотивом в другом исследуемом нами романе Л. Гумилевского «Ткачи» (1927 г.). Упоминание здесь автором кинокартины с таким названием, во-первых, является очередным указанием на реалистичность и фактографичность текста, его включенность в общекультурный современный контекст; во-вторых, дополняет сюжет «Ткачей» посредством корреляции конфликтов в романе и фильме (здесь важно иметь в виду, что приводимое в тексте романа описание происходящего на экране «кинематошки», куда местный денди Городков ведет «млеющих» барышень, представляет собой скорее обобщенный, типический образ сюжетов западных кинолент. В этом случае наименование картины «Чертово колесо» может объясняться авторским метафорическим приемом -- «ЧК» обозначает популярный символ Америки и капиталистического мира в целом -- Колесо фортуны. Мы же говорим о сходстве мотивов реально существовавшего фильма Козинцева и Трауберга. И в «Ткачах» и в «ЧК» герой, пренебрегая долгом и идеей, поддается любовному увлечению, а в довершение становится частью криминального мира); кроме того, увлечение кинематографом однозначно маркирует «чуждость» героя, помещает его в условный лагерь тайных врагов партии. Так, в более позднем романе Гумилевского «Игра в любовь» молодые люди попадают под разрушительное для неокрепшего комсомольского сознания влияние зарубежных кинокартин, демонстрирующих блеск жизни красивых людей и «мещанские» удовольствия. Идеологически враждебное кино вторгается в реальность комсомольцев, разлагая остатки сбереженной морали, заставляет брать специфические псевдонимы, подражая киногероям, следить за собой -- кокетливо наряжаться в пышные юбки и цветные чулки, делать проборы и укладывать волосы, а затем впадать в декадентскую тоску и выпивать яду.

Упоминая о «синематографических» откликах на новые явления быта, нельзя обойти вниманием знаменитую «Третью мещанскую» -- самый яркий и одновременно художественно самоценный киноответ на «половой» вопрос от мастеров монтажа и эстетов-визионеров -- М. Роома и В. Шкловского С. 9

…Поэтому, когда на последнем съезде партии в Москве докладчик по комсомольскому вопросу… -- в стране в 1920-е гг. образовывалась научно-пропагандистская система внедрения новой идеологии. В процессе участвовал в том числе ученый состав вузов. Разработкой теории воспитания занимался и комсомол.

...