Россия глазами британского литературного сообщества первой половины XX в.

В 1916 г. была издана книга "Allies in Art", посвященная русской литературе, музыке, балету (Hughes). В этом же году был опубликован сборник "The Soul of Russia", редактором которой была известная в то время писательница и переводчица Уинифред Стивенс (Winifred Stephens). В состав книги вошли главы Г.К. Честертона, Х. Уолпола, М. Бэринга. Честертон в своей главе выражал сожаление о традиционной для Британии "слепоте" по отношению к России. Уолпол написал о русской драматургии, а Бэринг выразил свое восхищение Россией.

В этом же году вышла еще одна книга о "русской душе" - "The Soul of Russian." Ее авторы, Марджори и Алан Летенбридж (Marjorie and Alan Lethbridge), супружеская пара, много путешествующая по России, хотя и не знавшая русского языка, предложила свой взгляд на эту страну - более религиозный. В книге они высказывали мнение о славянском мире как о "мире снов"; противопоставляя Запад, опирающийся на науку и разум, и Россию, стоящую, по их мнению, на чем-то трансцендентном (Hughes 2009).

В 1920-30-е гг. для большинства популярных массовых писателей образ России был связан с "красной угрозой". Появлялись такие книги, как The Red Tomorrow, The Red Lady, Red Radio, Red Ending, Red Square. В этот период были очень популярны шпионские романы, а также постапокалиптические романы о конце света, следующим за вторжением большевиков в Европу. Яркими примерами таких романов являются "The Battle of London" (1923) и "Konyetz" (1924) (Cross 2012: 33).

Если говорить о важных академических изданиях того времени, то стоит упомянуть Д.П. Святополка-Мирского и его труд "History of Russian Literature", наиболее влиятельную книгу литературной критики для раннего периода развития изучения русской литературы.

Интерес к "русской душе" высказывала одна из наиболее важных писательниц начала XX века Вирджиния Вульф. Теме "души" в русской и британской литературе, а также культуре в целом, посвящена её статья "Русская точка зрения" ("The Russian Point of View"). Вульф, одна из немногих в британской литературе, в какой-то степени идеализировала русскую литературу в начале своего пути (позже, однако, её интерес к ней несколько утратился).

В статье В. Вульф пишет о центральном, по её мнению, предмете в русской литературе - душе. Она уверена, что душу (soul) можно найти в любом произведении русского писателя, даже если это не фигура первой величины. Она называет душу "главным действующим лицом русской литературы" (Вульф [Электронный ресурс]). Но особенно это видно у таких писателей, как Чехов или Достоевский, которыми Вульф восхищается. "Душа" в её понимании оказывается связанной со многими другими понятиями, через которые её можно попытаться описать. Так, наличие "души" в литературе объясняет её глубину (profoundness). Душа, по Вульф, непосредственно связана с человеческими страданиями (которые, как она уверена, и объединяют людей). Душа обычно показана "неприкрыто", так, что это понятие становится связанным с понятием правды (truth), причем, любой, даже самой отвратительной и страшной. Таким образом, еще одно качество русской литературы, которое выделяет Вульф в связи с показом "души" - это честность. Также она определяет душу как нечто бесформенное, не связанное с интеллектом. Писательница подчеркивает серьезность подобных произведений. Здесь же она отмечает сложность в восприятии британцами русской литературы: им труднее понять концепт "души", так как в британской литературе, по её мнению, важнее персонажи, характеры, важнее показать недостатки общества, значимую роль играет юмор. В русской литературе, напротив, значим не персонаж сам по себе, а душа, которая словно "просвечивает" сквозь этот персонаж. Писательница развивает эту мысль, подчеркивая разницу между британской и русской культурой: "Более того, в Англии царит не самовар, а чайник; время ограничено; пространство заполнено людьми; ощущается влияние других точек зрения, других книг, даже других эпох. Общество разделено на низшие, средние и высшие классы, каждый со своими традициями, своими манерами и в какой-то степени со своим языком. Существует постоянное давление, заставляющее английского романиста независимо от его желания замечать эти барьеры, и - как следствие - ему навязывается порядок и определенная форма; он более склонен к сатире, чем к состраданию, к исследованию общества, чем к пониманию индивидуумов как таковых" (Вульф [Электронный ресурс]). Для русского писателя, по её мнению, характерна свобода, меньшее внимание к дисциплине и правилам: отсюда Вульф говорит о "революционности" русских писателей, об их свободе в обсуждении важных, до этого мало исследованных тем. Интересно заметить, что это описание, даже столь краткое, удивительно точно совпадает с классификацией культур, которую мы рассматривали в первой главе этой работы. Действительно, в представлении Вульф русские также оказываются нацией, гораздо больше ориентированной на эмоции, на межличностные контакты, неформальные отношения, тогда как в Британии господствует формальный подход к общению, существует множество барьеров, ограничений, а логика является важнее, чем чувства и эмоции. Это еще раз подтверждает важность и закрепленность в национальном сознании гетеростереотипов о другой нации.

В связи с таким интересом Вирджинии Вульф к понятию "душа" нельзя не вспомнить теорию Анны Вежбицкой о ключевых словах для разных культур. Слово "душа" и все связанные с ним понятия не являются для британской культуры центральным, а вот для русской культуры этот концепт чрезвычайно важен. Это можно понять хотя бы из-за обилия пословиц и поговорок, содержащих это слово (например, "душа в душу", "излить душу", "душа нараспашку") (Вежбицкая 2001: 36). Таким образом, будучи в определенном смысле чуждо, непонятно британской культуре, это понятие и все, что с ним связано, может вызывать отторжение, неприязнь, непонимание, а может, в случае с Вульф, напротив, пробуждать любопытство к чужой культуре и даже влиять на творческий метод писателя.

Такой глубокий интерес Вирджинии Вульф в начале её писательского пути к чуждой ей культуре можно объяснить новизной, необычностью русской литературы, её непохожестью на традиционный британский роман. Именно это отчасти сформировало её как модернистскую писательницу, которая ставит под сомнение опыт прошлого и осваивает новые литературные формы.

Невозможно рассказать о Вирджинии Вульф, не упомянув Джеймса Джойса, еще одного важнейшего модерниста. Ирландский писатель относился к России и к российской культуре с меньшей восторженностью, и не считал русских классиков обладателями уникального дара. Так, он утверждал, что рядом с портретами Ибсена "… психологические штудии Харди и Тургенева... поверхностны и претенциозны. Одним штрихом он достигает того, на что они тратят главы - и добиваются меньшего и худшего" (цит. по: Хоружий 2015: 211). Также Джойс весьма скептически относился к творчеству Достоевского - по его мнению, у писателя "нереальные герои сознаются в выдуманных преступлениях, что в "Преступлении и наказании" нет ни преступления, ни наказания" (цит. по: Хоружий 2015: 212). Конечно, это не говорит о неприятии Джойсом "ненормальности" героев Достоевского, ведь и прозу ирландского прозаика едва ли можно назвать "нормальной", "конвенциональной". Здесь скорее можно отметить различия в восприятии литературы, вызванные, возможно, в том числе и национальными различиями. В письме другу он описывает русскую литературу как "въедливую грубую силу в писательстве (scrupulous brute force)" (цит.по: Хоружий 2015: 216).

Так, высоко оценивая творчество Толстого, Джойс отмечает его положительные качества как писателя: "он никогда не скучен, не глуп, не утомителен, не педантичен, не театрален" (цит.по: Хоружий 2015: 215). То есть для Джойса признаком хорошего писателя является определенный интерес, занимательность прозы, отсутствие монотонности, ум автора, отсутствие чрезмерной серьезности, излишней тщательности, неуместной детальности изложения. При этом Толстой для Джойса был важен в первую очередь как публичная политическая фигура. Так, Джойс восхищался тем, что "он [Толстой]написал письмо в "Таймс" на 13 колонок с обличениями всех правительств... Английские либералы в шоке" (цит. по: Хоружи 2015: 215). Впрочем, это неудивительно: будучи ирландцем, явно настроенным против гегемонии Англии, Джойс яро поддерживал любую борьбу против автократии. Он даже отмечал, что русский и кельтский дух в чем-то схожи. В то же время он поддерживал типичные стереотипы о русских, распространенные в Британии: представления о России как об отсталой стране феодального строя с правителем-деспотом и бесправным народом. Джойс с очевидной неприязнью отмечал "кастовое" сознание русских, поскольку, видимо для него оно было схоже с классовым сознанием английского общества. Таким образом, видно, что Джойс негативно оценивал архетипические черты русской жизни, особенно политической.

Еще один пример эгоцентричности, куда более яркий, чем Дж. Джойса, можно увидеть в оценках русской литературы англичанином Дэвидом Гербертом Лоуренсом. Он писал, что в начале своего писательского пути русский роман оказал на него значительное влияние, однако позже Д.Г. Лоуренс критиковал зарубежных писателей, заявляя, что только английская проза достойна действительно высокой оценки. Иногда его пристрастия диктовались не только гордостью за отечественных авторов, но индивидуалистическими интересами. Так, поначалу Лоуренс высоко оценивал творчество Чехова, даже сравнивал его пьесы со своими, надеясь сделать карьеру драматурга. Однако Чехов стал очень популярен в Англии со своей драматургией, а Лоуренс - нет (Arnold 1965: 251). Нелюбовь писателя к русскому автору можно объяснить именно этим.

В одном письме другу Лоуренс признается в нелюбви к русским писателям (и зарубежным писателям в частности), рассказывая, что "Записки охотника" не произвели на него впечатления. Вот что он пишет: "Нет, Тургенев мне не очень нравится; он кажется чересчур критичным, как Кэтрин Мэнсфилд или как старая прислуга. Меня поражает, что мы склонились перед этими иностранцами и боготворили их. Их искусство, правда, такое нелепое <…> по сравнению с нашим. Я прочел "Зверобой" прямо перед Тургеневым. И скажу тебе, какое же это было разочарование: от чистого и изысканного творчества Фенимора Купера - которого мы вообще не ценим - до журналистских издевательств Тургенева. Они все - Тургенев, Толстой, Достоевский, Мопассан, Флобер - так ужасно очевидны и грубы в сравнении с взрослым и чувственным искусством Фенимора Купера или Харди. Мне кажется, что английское искусство, в его наилучших проявлениях, это самое тонкое, чудесное и идеальное искусство в мире. Но для высокоразвитой нации характерно преклонятся перед более вульгарной, грубой <…> Нет, хватит с нас глупого боготворения иностранцев. Самая изысканная литература в мире написана на английском языке" (цит. по: Arnold 1965: 251). Интересно, что при этом Лоуренс не может не признавать, что русская литература оказала на него влияние. Однако он убежден, что на самом деле высшая форма искусства возможна только на английском языке. Произведения многих русских писателей, в том числе Ф.М. Достоевского, представлялись Лоуренсу как лишенные жизни, противопоставляющие себя жизни (anti-life). Ему не нравились произведения, созданные нарочито искусственно, с излишним самоанализом - именно поэтому он не любил не только русских писателей, но и творчество Д. Джойса (Arnold 1965: 252). К неприязни из-за этноцентризма добавляется неприязнь из-за различий в художественной позиции, ведь для Лоуренса в литературе было важно то самое естественное отражение жизни, жизненной силы, чувственности.

При этом Лоуренс занимался редактированием переводов русской литературы (он знал язык на начальном уровне), помогая С. Котельянскому переводить тексты для издательства супругов Вульф The Hogarth Press (подробнее об этом - в параграфе про переводы). Его негативная оценка русских писателей сочеталась с интересом к русской культуре - его все же привлекала русская литература. Он много читал, и любил творчество А.И. Куприна, Л.Н. Андреева (Михальская 2009: 351). В 1920-х гг. он даже думал о поездке в Россию, однако рассказы о бедственном положении страны остановили его. Кроме того, он не соглашался с материалистической философией советского социализма (Михальская 2009: 349).

В отличие от Вульф, Лоуренс не считал русскую душу уникальной, не относился к русским как к полной противоположности англичанам. Вслед за Вульф, он признавал наличие "души" у русских, однако не считал её наличие присущей только этой нации. Вот что он говорил о русских в этом контексте: "… эти разобщенные русские с их религией беспризорников, которые озабочены только собственным грязным бельем и своими пестрыми душами" (Brown, p. 134). Сравнивая "русскую душу" с "американской душой", он пишет, что русские "слишком недвусмысленны" и "ненавидят намеки/недосказанности" (Brown 2012: 146). Неудивительно, что сдержанным англичанам русские кажутся слишком эмоциональными.

Интересно отметить, что и Лоуренс, и Вульф с течением времени разочаровались в русской (и зарубежной в целом) литературе. Оба они, хотя и в разных выражениях, сделали выводы о том, что английская литература слишком долго "преклонялась" перед иностранцами. Эту тенденцию можно связать с завершением периода русофилии в Британии и в целом с охлаждением отношений между двумя странами.

Со свержением царского режима в России и приходом к власти большевиков о России на Западе, в том числе в Британии, заговорили с удвоенной силой. Пока одни боялись красного нашествия на Европу, другие восхищались достижениями русских социалистов или просто поддерживали их. В числе последних был Бернард Шоу, ирландский драматург и романист, известный не только своим творчеством, но и социалистическими взглядами. Его мнения о России и происходящих в ней переменах, однако, несколько видоизменялись со временем. Сразу после революции Б. Шоу довольно скептически относился к переменам в России. Ему предлагали поездку в Россию, однако он отказался от этого со словами: "… я слишком хорошо знал, что увижу там руины капитализма, а не вершину коммунизма" (цит. по: Auchincloss 1963: 51). Шоу также критиковал русских коммунистов за то, что они следовали доктрине Маркса, а не Фабианского общества - социалистической британской организации, которую поддерживал сам писатель. Фабианцы не признавали революцию возможной и считали, что переход к социализму должен произойти постепенно, через реформы. В то же время Шоу признавал возможность революции в России, так как подобная социальная катастрофа (catastrophism), по его мнению, подходит России (Auchincloss 1963: 53). Он также считал, что, хотя путь к установлению социализма в России был выбран неправильный, русским коммунистам все же удалось добиться того, чего пока не получилось у британских социалистов (при этом он признавал, что русский социализм - не настоящий социализм). Однако Шоу все же поддерживал русскую революцию, поскольку ей удалось сменить господствующую капиталистическую мораль и установить новые правила этики и нравственности - то, к чему стремился сам Шоу (Auchincloss 1963: 53) не только в политических вопросах, но и в своем творчестве. Впрочем, видно, что Шоу использовал русский опыт социалистической революции в качестве пропаганды своих собственных взглядов и убеждений. В который раз мы видим, что британские писатели используют разговор о России и русских как повод поговорить о Британии и её проблемах. Высказывания Шоу о России скорее говорят о том, как писатель рассматривал проблемы Британии, что он хотел для нее, а не то, что он на самом деле думал о России того времени.

Шоу восхищался сильными лидерами, появившимися в результате революции - В.И. Лениным, Л.Д. Троцким - и жалел, что подобных лидеров не было в Британии. Со временем это восхищение достигло апогея - в 1931 г. Шоу наконец-то посещает СССР, где встречается и даже беседует со И.В. Сталиным, которому дает исключительно положительную оценку. Известны его слова о том, что "Сталин - гигант, а все западные деятели - пигмеи" (цит. по: Воронцова [Электронный ресурс]). Шоу сменил свою точку зрения со скептической на положительную, даже воодушевленную. Можно предположить, что это было связано с неудачами относительно установления социализма в Британии, что повернуло Шоу в сторону большей поддержки социалистического строя СССР. Шоу все больше презирал власть Западных стран и все больше восхищался результатами социалистической революции в России. Вот, например, еще одно из его высказываний: "В России нет парламента или другой ерунды в этом роде. Русские не так глупы, как мы; им было бы даже трудно представить, что могут быть дураки, подобные нам. Разумеется, и государственные люди советской России имеют не только огромное моральное превосходство над нашими, но и значительное умственное превосходство" (цит. по: Воронцова [Электронный ресурс]). Безусловно, сомнения у него все равно оставались, и Шоу постепенно терял веру в возможность установления подлинной демократии в какой-либо стране мира.

Итак, мы видим, что Россия интересовала Шоу в первую очередь как повод для обсуждения волновавших его политических событий. А интересовался ли Шоу русской литературой? Он питал уважение к Л.Н. Толстому, которого считал своим соратником в борьбе с милитаризмом, лицемерием и капиталистическим строем в целом. Шоу видел в Толстом борца с установленными в обществе порядками, и полностью поддерживал его в этом, не раз с восхищением отзываясь о нем. Он соглашался с теорией непротивления злу насилием, выдвинутой Толстым. Вот что Шоу писал о русском классике: Толстой "… показывает убогость и абсурдность праздной гордой жизни, ради которой мы жертвуем нашей честью и счастьем наших соседей" (Slonim, p. 194). В какой-то степени Шоу даже пошел дальше Толстого, например, он говорил, что "Крейцерова соната" не достаточно сильно обличала пороки общества (Slonim 1960: 190). Кроме того, он не соглашался с определенными элементами философии Толстого, например, с его отношением к вере. Однако мы видим, что Толстой, который был наиболее яркой и влиятельной фигурой конца XIX-начала XX века, привлекал и Бернарда Шоу. Впрочем, здесь мы, скорее всего, имеем дело с желанием писателя найти в другом подтверждение своих же собственных мыслей. Таким образом, Шоу хотя и поддерживал Толстого, из этого сложно сделать какой-либо объективный вывод об отношении его к России, поскольку его рассуждения о Толстом были скорее поводом для рассуждений о его творчестве и о цели любого творчества в целом.

Кроме Толстого, Шоу высоко ценил творчество А.П. Чехова. Его поздняя пьеса "Дом, где разбиваются сердца" отчасти вдохновлена работами русского драматурга: писатель сам признавал влияние Чехова на свое творчество. Вот как Б. Шоу отзывался о нем: "В плеяде великих европейских драматургов - современников Ибсена - Чехов сияет, как звезда первой величины, даже рядом с Толстым и Тургеневым" (цит. по: Михальская 2009: 370).

Шоу был не единственным британским писателем, посещавшим Россию в тот период и беседовавший с советскими вождями. Так, дважды посещал Россию (сначала - еще царскую, позже - уже советскую) известный английский писатель-фантаст Герберт Уэллс. Г. Уэллс начал увлекаться Россией еще с 1890-х гг., был знаком с переводчиком Толстого Эйлмер Моод, был вхож в круг переводчицы К. Гарнетт, а в 1906 г. познакомился с Горьким, которого в будущем стал называть своим другом. В 1914 г. он посетил Россию в компании Мориса Бэринга и по возвращении домой отзывался о России в терминах "святой Руси" (под влиянием Бэринга и, по всей видимости, Стивена Грэма), подчеркивая "духовность" страны. Во время Первой мировой войны он поддерживал союзнические отношения двух стран, а в 1916 г. даже принял у себя делегацию русских писателей и литературных деятелей. В 1920 г. он снова посетил Россию, но его впечатления были не такими положительными, как в предыдущий раз. На основании воспоминаний о поездке в СССР в 1920 гг., опубликованных в виде статей в The Sunday Express, Уэллс издал книгу "Россия во мгле" ("Russia in The Shadows"). В ней, помимо впечатлений Уэллса от путешествия в Россию, приводится и беседа писателя с В.И. Лениным, которого он назвал "кремлевским мечтателем".

В книге Уэллс описывает упадок, в который пришла страна после революции, в тексте часто повторяются слова "катастрофа", "крах", "гибель", "разложение". Уэллс характеризует Россию 1920-го года в мрачных тонах: "Самое потрясающее из впечатлений, испытанных нами в России, - это впечатление величайшего и непоправимого краха" (Уэллс 1970: 18), "Всё остальное разрушено или разрушается" (Уэллс 1970: 19). При этом писатель не обвиняет в разрухе большевистское правительство, а настаивает на том, что крах современной ему России - следствие "прогнившего" царского режима и мировой войны. Коммунистов Г. Уэллс называет честным и бесхитростным правительством, которое изо всех сил (хотя часто безуспешно) пытается восстановить в России цивилизацию. Писатель призывает западные страны помочь России, чтобы не допустить краха всей западной (или даже мировой) цивилизации: в его представлении, если большевистское правительство в стране не удержится, Россия и ближайшие страны окажутся снова втянутыми в хаос.

Уэллс негативно отзывается о населении России, в особенности о крестьянстве. Вот что он об этом пишет: "Крестьянство совершенно безграмотно, это бессмысленная масса, способная воспротивиться посягательствам на свои собственные интересы, но решительно неспособная видеть дальше своего носа и действовать организованно" (Уэллс 1970: 113). В тексте встречаются выражения с ярко выраженной негативной коннотацией, такие как "крестьянское варварство" (Уэллс 1970: 113), крестьяне "безграмотные, грубо практичные и равнодушные к политике" (Уэллс 1970: 73), "грязный и безграмотный крестьянин" (Уэллс 1970: 75). Вероятно, такие резкие суждения - следствие классовости английского сознания: представления о социальных классах и их различиях чрезвычайно важны для англичан (Фокс 2008: 486). В этих оценках также прослеживается влияние стереотипов, сложившихся о населении России еще со времен первых записок путешественников: Уэллс повторяет устоявшиеся представления о русских как о грубых и необразованных людях.

О русских в целом он говорит следующее: "это более или менее образованные, разношерстные люди, не связанные ни едиными политическими идеями, ни единой волей" (Уэллс 1970: 75). Он несколько раз повторяет мысль о любви русских к торговле и называет их индивидуалистами: "В силу своих обычаев и традиций русские - это нация индивидуалистов и торговцев" (Уэллс 1970: 106). В этих словах прослеживается присущая англичанам нелюбовь к торговле и торговцам из-за исторически сложившегося стереотипа (Фокс 2008: 230-233). Дело в том, что раньше торговля была уделом низших классов, а аристократия жила на деньги со своей земли и считала занятие торговлей ниже своего достоинства - отсюда и пошло предубеждение англичан против такого занятия.

Кроме того, Г. Уэллс отмечает русскую неорганизованность, из-за чего он не смог встретиться с А.В. Луначарским. Уэллс, как и большинство писавших о России, вводит в свой текст архетип бескрайних простор страны: он называет Россию "огромной равнинной, покрытой лесами".

Однако Уэллс с большим уважением отзывается об ученых, писателях, музыкантах и политических деятелях, которых он встретил в России. Встретившись с Лениным, писатель отмечает его ум, целеустремленность, веру в глобальное переустройство России.

В 1934 г., будучи тогда президентом международного ПЕН-центра, Уэллс отправился в СССР, чтобы обсудить с И.В. Сталиным возможность вступления русских писателей в эту организацию. У него получилось поговорить со Сталиным: интервью длилось почти три часа. После возвращения из СССР Уэллс опубликовал содержание этой беседы в левой по своим взглядам газете The New Statesman. Писатель признался, что поначалу с опаской и предубеждением относился к Сталину, думая, что увидит в нем диктатора, "фанатика, деспота, завистливого, подозрительного монополизатора власти" (цит. по: Воронцова [Электронный ресурс]), однако после встречи с ним Уэллс заявлял об искренности, открытости и честности Сталина. Также он делает вывод, что русские не боятся Сталина. Он делает этот вывод, видимо, исходя из обывательских наблюдений, а также из умозрительных представлений и веры в стереотипы. Вот что Уэллс пишет о русских: "Русские - это народ целиком ребячливый, инфантильный, но хитрый; у русских мог быть оправданный страх перед коварством как в них самих, так и в других" (цит. по: Воронцова [Электронный ресурс]). А так как у них нет страха перед Сталиным, значит, он сам лишен хитрости и коварства. Интересно, что эти замечания о русских вполне основаны на принятых в британской культуре стереотипах о них: еще самые первые путешественники писали о порочности и примитивности русского народа, и эти представления достаточно сильно укоренились в национальном британском сознании.

Стоит отметить, что в 1930-е годы интерес к СССР в Британии был довольно серьезный, причем как со стороны "левых", так и со стороны консерваторов. Многие сочувствующие отрицали репрессии и голод в СССР 1932-33 гг. в период коллективизации, а многие противники Союза отрицали любые положительные аспекты коммунизма и, пожалуй, России в целом.

Уэллса критиковали за его взгляды на Советский Союз уже после выхода книги "Russia in the Shadows" (Taunton 2013). Дело в том, что позиция Уэллса находилась где-то посередине между принятыми тогда полярными взглядами на СССР: Л.Д. Троцкий критиковал Уэллса за "буржуазную снисходительность", а соотечественники часто упрекали писателя в излишней поддержке большевистского режима. Уэллс не вписывался ни в парадигму "сочувствующих" Советскому Союзу, ни в круг ярых его противников. По своим убеждениям Уэллс до конца придерживался социалистических взглядов, будучи при этом космополитом. В разговоре со Сталиным Уэллс упрекает его в использовании насильственных средств управления, считая, что государство должно использовать ненасильственные, законные методы для установления контроля (H.G. Wells 2014). Однако он признает, что по сравнению с 1920-м годом СССР сильно изменился: Уэллс уже не упоминает такие слова, как "крах", "разруха", "катастрофа". При этом он отмечает, что если в 1920-м г. нищета и опасность соседствовала с героизмом, духом приключений, то 1934 г. казался ему скучным, циничным, пропитанным самодовольной глупостью (Taunton 2013).

Публикация данного интервью породила бурные обсуждения. Редактор газеты, Майнард Кейнс (Maynard Keynes), решил воспользоваться сложившейся ситуацией и попросил Б. Шоу и Г. Уэллса прокомментировать беседу со Сталиным на страницах газеты. Как мы уже писали, Шоу на данном этапе своего творчества был сталинистом. Он все еще оставался социалистом, но теперь поддерживал насильственные меры в управлении государством, к примеру, очень резко высказывался о кулачестве и буржуазии, считая, что для достижения определенного общества необходимо уничтожить некоторые его элементы. Шоу поддерживал Сталина, считая его сильным лидером. Он упрекал Уэллса в том, что тот слишком неуважительно относился к Сталину (Taunton 2013).

Разница во взглядах Уэллса и Шоу основывалась на разных взглядах на экономическую систему СССР, теорию классов, а также на разном восприятии интернационализма. Уэллс придерживался космополитских взглядов и в интервью со Сталиным не раз подчеркивал, что считает нужным объединить усилия ради достижения общей цели, а Шоу соглашался с позицией "социализма в отдельно взятой стране" (Taunton 2013).

Разногласия британской интеллигенции относительно СССР были нечто большим, чем просто спорами о личной позиции. Британские левые, разочаровавшиеся в лейбористском правительстве Рамси Макдональда, искали различные решения проблемы. Положение британских социалистов в то время можно назвать сложным: СССР в то время было единственным государством, которое установило на всей своей территории коммунистическое правление - то, чего добивались социалисты. Однако многих отталкивал сталинский режим. Перед социалистами стояла дилемма: либо согласится с правомочием сталинизма, либо полностью отказаться от идеи социализма и вернутся к капитализму. Неудивительно, что интервью Уэллса со Сталиным вызвало общественную дискуссию, учитывая разнообразные взгляды на проблемы Союза в те времена. Мэттью Тонтон, автор главы "Russia and the British Intellectuals. The Significance of The Stalin-Wells Talk" утверждает, что образ Советского Союза в 1930-е гг. в Британии использовался в основном для обсуждения проблем внутри самой Британии, что затрудняло объективную оценку происходящего в СССР: "… Советский Союз стал в этот период "неким фантастическим местом", где британские писатели и интеллектуалы могли проводить свои дебаты, и на которое они могли проецировать свои желания" (Taunton 2013).

Джордж Оруэлл, еще один важный английский писатель, в этих дебатах был на стороне противников коммунизма. Так, считается, что произведение "Скотный двор" и "1984" в аллегорической форме в том числе осуждает диктаторский режим СССР 1930-х гг. Как пишет А.М. Зверев в статье "Оруэлл в меняющемся мире", "В "Скотном дворе", да и в "1984" тоже, прообразом для созданных им картин служила советская модель жизнеустройства..." (Оруэлл 2010: 14).

В эссе "Во чреве кита" Дж. Оруэлл объясняет увлечение многих писателей 1920-х и 1930-х гг. социализмом тем, что средний класс в этот период был ничем не занят: в обществе не было ни одной идеологии или института, в который можно было бы крепко верить. В английском обществе царило разочарование. По этой причине многие писатели обратились к римско-католической церкви, а другие выбрали социализм - в обществе требовалось что-то, что обладает несомненным авторитетом, властью, что-то сильное и неизменное. Так социализм многим заменил церковь. (Оруэлл 2010: 490). Кроме того, писатель отмечает, что жизнь в Англии довольно размеренная, и те, кто поддерживали СССР в то время, просто не могли осознать все ужасы тоталитарной системы (Оруэлл 2010: 491).

Интересно рассмотреть позицию Дж. Оруэлла по отношению к русской литературе. В 1946 г. в газете Tribune он опубликовал рецензию на книгу Е.И. Замятина "Мы". Оруэлл смог прочесть её только во французском переводе (он пишет, что английский перевод был сделан только в Америке, и до Британии не дошел). В статье Оруэлл довольно скептически высказывается о художественных достоинствах произведения: по его мнению, сюжет слишком фрагментарен и сложен, а стиль тяготеет к примитивизму. Он называет "Мы" второстепенной книгой для литературы ("it is not a book of the first order" (Orwell [Электронный ресурс]), однако, во-первых, предполагает, что она во многом повлияла на "Дивный новый мир" Олдоса Хаксли, и, во-вторых, считает политическое заявление "Мы" превосходящим идею книги Хаксли. Для него сюжет и мотивация героев "Мы" является более актуальной для современности. Оруэлл отмечает, что Е. Замятину удалось передать "иррациональную сторону тоталитаризма - человеческое жертвоприношение, жестокость ради жестокости, поклонение Лидеру, которому предписываются божественные свойства" (Orwell [Электронный ресурс]). Для него именно политическое заявление произведения было важнее его художественной ценности. В романе "Мы" Оруэлл нашел идеи, перекликающиеся со своими, и потому так высоко оценил посыл произведения. При этом он подчеркивает, что книга актуальна не только для СССР (по его мнению, Замятин не делал конкретных отсылок на современную ему Россию), но и для всей "индустриальной цивилизации" (Orwell [Электронный ресурс]). В итоге Оруэлл сожалеет о том, что в Британии не выполнено перевода этого произведения, так как считает, что книга может быть как минимум любопытна английским читателям. При этом исследователи отмечают, что книга Замятина могла оказать влияние на Оруэлла, что прослеживается в его самом знаменитом романе "1984".

Интересен пример Сомерсета Моэма, еще одного английского писателя и драматурга. С. Моэм столкнулся с Россией напрямую: в 1917 г. он в качестве агента разведки выполнял секретное поручение в Петрограде - "предотвратить выход России из войны и не дать большевикам при поддержке центральных держав захватить власть" (Моэм 2001: 478). В своих воспоминаниях "Подводя итоги" Моэм пишет, что поездка в Россию разочаровала его. Как Шоу и Уэллс, он пишет о "катастрофе", произошедшей со страной, говорит о всеобщей апатии и бездействии, которые его отталкивали. На основании этой поездки он написал книгу "Эншенден, или Британский агент", в которой в художественной форме обработал свои воспоминания об этой поездке.

Моэм признается, что некоторое время пытался учить русский - в расцвет русофилии в Британии (речь идет о 1910-х гг.) В его воспоминаниях находим нелестные отзывы о творчестве А.П. Чехова. Моэм признавал талант русского писателя и драматурга, однако не был согласен с его творческим методом. Он считал несовершенной его композицию: та неоднозначность рассказов Чехова, о которой мы говорили в предыдущем параграфе, претила Моэму. Он не был согласен с массовым увлечением Чеховым, и не считал, что любой рассказ должен быть написан в его стиле. Кроме того, он писал, что творчество Чехова "отмечено унынием и грустью", а сам писатель "видел жизнь в одном цвете" (Моэм 2001: 483). Здесь же он описывает качества русских, которые, по его мнению, отразились в рассказах писателя: "русский мистицизм, русская никчемность, русское отчаяние, русская беспомощность, русское безволие (Моэм 2001: 482). Из контекста очевидно, что все эти качества употребляются Моэмом в негативном ключе: писатель не разделял представление о "русской душе" как о чем-то сложном, загадочном и удивительном.

В сборнике "Эншенден, или Британский агент" сюжет включенных в него рассказов вдохновлен поездками Моэма по миру в качестве британского агента, в том числе его миссии в Петрограде. Безусловно, в текст писатель приносит много вымысла, но мы, тем не менее, можем понять его отношение к России, русским и русскому искусству. Моэм описывает русский характер в ироничных тонах: в книге его наиболее яркий обладатель - Анастасия Александровна, дама, некогда бывшая возлюбленной главного героя. В ней выражаются типично русские черты характера по мнению Моэма: эмоциональность, порывистость, страстность. Главный герой, Эншенден, сравнивает её жизнь с романами Достоевского, в которых также кипят страсти. В конце своей миссии главный герой заключает: "Я стосковался по людям, которые не меняют своих намерений каждые две минуты, которые, обещая, не забывают о своем обещании час спустя, на чье слово можно положиться; меня тошнит от красивых фраз, от краснобайства и позерства" (Моэм 2009: 312). Моэм здесь явно противопоставляет русских и англичан, считая их полными противоположностями. Он признает влияние русской культуры на его представление о стране: после того, как "русское искусство обрушилось на Европу, как эпидемия гриппа" (Моэм 2009: 286), именно сквозь его призму и воспринимается Россия. В тексте, конечно, есть ставшие уже обязательными для любого произведения о России упоминания "бескрайних сибирских равнин" (Моэм 2009: 275), "бескрайних российских степей" (Моэм 2009: 287). В качестве архетипических символов России Моэм также упоминает "Кремль с бьющими колоколами, пасхальные службы в Исаакиевском соборе, густые серебристые березовые леса и Невский проспект" (Моэм 2009: 287), частично, вероятно, также взятые из русской литературы. Можно сказать, что Моэму было интересно повидать Россию - родину Толстого, Достоевского - но после поездки он остался разочарован этой страной и её людьми.

Другой взгляд на Россию был у английского писателя Джона Голсуорси. Так, он признавал влияние И.С. Тургенева и Л.Н. Толстого на свое творчество, считая их романы вершинами мировой литературы. Он считал этих писателей своими учителями, а в статье "Русский и англичанин" (1916 г.) он рассуждал о русской литературе в следующих словах: "самая мощная животворная струя в море современной литературы" (Голсуорси 1962: 372), а также подчеркивал её влияние на английскую прозу. Дж. Голсуорси считал, что она внесла в британскую литературу "прямоту в изображении увиденного, искренность, удивительную для всех западных стран, особенно же удивительную и драгоценную для нас - наименее искренней из наций" (Голсуорси 1962: 372).

В этой же статье Голсуорси пишет о различиях в национальных характерах англичан и русских. По его мнению, одно из основных отличий лежит в восприятии понятия "правда" двумя народами. Англичане, по его словам, больше уважают "букву правды", нежели "дух правды" (Голсуорси 1962: 370-371): для англичан чрезвычайно важна формальная честность, но при этом они склонны к самообману. Русские же, напротив, "букву правды" ценят не так сильно (легче лгут), зато питают страсть к "духу правды": с увлечением занимаются самопознанием, исследуя даже самые мрачные свои мысли и чувства. Вот какие выводы делает из этого Голсуорси: "Русскому важно любой ценой познать всю полноту чувства и достичь предела понимания; англичанину важно сохранить иллюзию и побеждать жизнь до тех пор, пока в один прекрасный день его самого не победит смерть" (Голсуорси 1962: 371). Писатель противопоставляет практичность и сдержанность англичан страстному выражению чувств русских. Он предполагает, что такие различия могут быть вызваны географическими особенностями двух стран. Здесь писатель, следуя сложившимся архетипам, описывает русских как детей "необъятных равнин и лесов, сухого воздуха, резких смен холода и жары" (Голсуорси 1962: 371).

Стоит учитывать, что эта статья изначально предназначалась для публикации в русском и английском журналах, так что, безусловно, Голсуорси не мог быть слишком резок в своей оценке русских, и, вероятно, высказывался о них осторожно и с присущей англичанам вежливостью.

Голсуорси, как и многие, противопоставляет национальные характеры русских и англичан, однако не делает из этого выводов о превосходстве англичан, а напротив, с уважением оценивает вклад русских в мировое искусство.

С упомянутыми особенностями характера русских Голсуорси связывает и отличительные черты русской литературы. По его мнению, искренность русской прозы - прямое следствие важности "духа правды" для русских. Именно это стремление "глубоко окунаться в море опыта и переживаний, самозабвенно и страстно отдаваться поискам правды" (Голсуорси 1962: 372-373) делает литературу России такой ценной. Голсуорси, как уже упоминалось, признавал влияние русских прозаиков на творчество английских писателей и считал, что в области искусства Британия может многое позаимствовать у России.

Голсуорси очень ценил И.С. Тургенева, в том числе за гармоничность его прозы, и многое почерпнул из его творческих приемов. Н.П. Михальская отмечает, что "во многом благодаря Тургеневу Голсуорси владеет тайной гармоничности; его романам свойственны единство сюжетной линии, небольшое количество основных персонажей, определенность и острота конфликта, четкость и увлекательность социально-психологического рисунка" (Михальская 2009: 386).

Л.Н. Толстой для Голсуорси - также важный писатель. В его творчестве англичанин отмечает глубину, с которой Толстой обличает социальные пороки, и в то же время гуманизм его прозы. Здесь мы снова можем видеть особое отношение к Толстому за границей: как мы уже отмечали, в нем часто в первую очередь видели того, кто критикует определенные социальные явления, и именно это многих и вдохновляло в его фигуре. Впрочем, Голсуорси восхищался стилем русского классика, его языком: простым, ясным и чистым (писатель не был поклонником модернизма и формальных экспериментов с языком и стилем). Как реалист, Голсуорси в свою очередь ценил писателей-реалистов, с которыми чувствовал некую связь. Именно поэтому писатель так относится и к И.С. Тургеневу, и к Л.Н. Толстому: в этих случаях на отношение писателя к русским прозаикам влияют его собственные литературные предпочтения. То есть, безусловно, оценка Голсуорси крайне субъективна.

Еще один русский писатель, творчество которого положительно отмечал Голсуорси - А.П. Чехов. В статье "Еще четыре силуэта писателей" Голсуорси пишет о феномене русского писателя. Он соглашается с С. Моэмом в том, что слишком много молодых английских писателей подверглись влиянию Чехова и пытались подражать ему. Эти попытки оказались безуспешными, поскольку авторы не видели за кажущейся простотой и отсутствием композиции чеховского рассказа ключевые точки произведения и его суть. Однако к самому Чехову он питает гораздо больше уважения, чем Моэм. Он уверен, что Чехов блестяще смог передать русский характер. Здесь писатель отмечает русскую бесхребетность, которая на самом деле является проявлением рока; неуверенность; "фатализм... нескончаемых колебаний" (Голсуорси 1962: 435); огромная значимость выражения чувств и пренебрежение материальными ценностями. При этом Голсуорси справедливо замечает, что это английский взгляд на русских: сами русские в англичанах бы отметили, что выражение чувств для них совсем не ценно, в отличие от материальных благ.

Очень интересным здесь нам кажется сравнение двух мнений: Моэма и Голсуорси. Они оба выражают примерно одинаковые мнения о русских, считая их слишком эмоциональными, страстными. Оба уверены, что русская культура в определенный период времени оказал влияние на английскую. Но если Моэм отзывается о русских почти всегда с негативной коннотацией, считая их нормы и ценности чуждыми своей культуре, а искусство - переоцененным, то Голсуорси из этих же исходных идей делает другие выводы: он признает вариативность культур и их ценностей и не пытается доказать превосходство англичан или английского характера над русскими. Этот пример наглядно иллюстрирует субъективность любых мнений о другой стране, её людях и культуре. На разницу во мнениях в данном случае мог повлиять как характер писателя (так, многие отзывались о Моэме как о цинике, и сам он считал себя пессимистом), так и литературные предпочтения (Голсуорси находил стиль и идеи русских классиков очень близкими своему собственному представлению о романе).

При этом, безусловно, большинство авторов сходятся во мнениях относительно русского характера: почти все называют русских апатичными или ленивыми, но отмечают страстную, несдержанную натуру. Из-за этого неизбежно возникает противопоставление с англичанами, а значит, русские предстают в глазах британцев враждебными. Устойчивым оказался стереотип о неизбежности диктатуры в России - возникнув еще в XVI веке, он подтвердился для британцев еще раз в период сталинизма. Кроме этого, почти любой писатель того времени, если писал о России, обязательно упоминал её "бескрайние просторы". Этот архетип также не претерпел изменений с прошлых веков. При этом отношение к политике и искусству в России у британских писателей разнится: кто-то искренне поддерживал большевиков, а кто-то питал к ним неприязнь или просто относился скептически. Русская литература, хотя и признавалась частью мировой литературы, и была в той или иной степени интересна всем упомянутым писателям, иногда подвергалась критике либо за её чрезмерное подражание жизни, либо, напротив, слишком гротескное её изображение. Здесь, как нам кажется, проявляется приписываемая англичанам умеренность и нетерпимость любым крайностям. Однако объяснить те или иные оценки России только особенностями национального характера британцев не получится, поскольку в формировании мнения писателя о России участвуют еще и личные характеристики, отношение к искусству, а также период, в который были написаны те или иные строки о русских.

В данной главе русская литература была рассмотрена с трех точек зрения: во-первых, были изучены оценки русской литературы профессиональными критиками и исследователями того времени; во-вторых, были выявлены наиболее значительные ее переводы и тренды в переводах в целом; в-третьих, были проанализированы оценки, которые давали русской литературе и русскому обществу в целом британские писатели. Таким образом, мы рассмотрели, как русская литература комплексно воспринималась в британском обществе того времени. Кроме того, были выявлены основные оценки, которые давались русской культуре, русскому обществу и России в целом. Британские писатели, упоминая в своих статьях и письмах Россию, русских или русскую литературу называли следующие свойственные русским концепты: "душа", "правда", "страсть", "глубина". Многие также отмечали катастрофизм русской истории (что можно связать с тем же понятием "страсти", выражающейся в драматичности русского общества и его изменений). Британцы часто подчеркивали грусть, тоску, присущую русским и особенно ярко выражающуюся в литературе. Можно сказать, что "серьезность" русских писателей была чрезмерной для британцев, которых она в какой-то степени раздражала. Представление о русских как о ленивой и апатичной нации сочеталось в сознании британцев с восприятием русских как достаточно динамичных людей - многие отмечали, что русские постоянно находятся в движении, в поиске чего-то. Такие представления дали почву для восприятия русских как чрезвычайно противоречивых людей. Кроме того, такие контрастные оценки еще раз говорят о стереотипных представлениях о другом народе. При этом нельзя сказать, что отношение к русских всегда была только негативным: некоторые писатели либо подчеркивали определенную схожесть между британцами и русскими (Джеймс Джойс находил у русских нечто общее с ирландцами, Джон Голсуорси - с англичанами), а также глубоко восхищались русской литературой и признавали ее влияние на собственной творчество и даже английскую прозу в целом.

Парадоксальным образом, оценки, которые давались России в британском обществе, больше сказали нам о проблемах и внутренних вопросах самой Британии, а никак не России. Образ России использовался как повод обсудить проблемы Великобритании. Например, многие писатели говорили о русской литературе не ради разговора о русской литературе, а ради обсуждения литературы в целом, различных творческих методов, ради рефлексии над собственным творчеством. То же можно сказать и об обсуждении политической ситуации в СССР в британском обществе: Советский Союз был всего лишь отправной точкой в разговоре о проблемах политического сообщества Британии и общечеловеческих проблемах власти и государства.

Россия долгое время воспринималась британцами как экзотическая страна, и это представление не могло в одночасье измениться с установлением более тесных контактов в ХХ в. Представления британцев о России являются очень устойчивыми, даже ригидными - в восприятии России господствует преданность традициям, консерватизм, а также стереотипизация и архетипизация, о которой уже говорилось в конце 1 главы данной работы. Отчасти это можно объяснить самим национальным характером британцев - некоторые исследователи считают их (как правило, англичан) консервативными людьми, ценящими традиции и умеренность во всем. Однако, как нам кажется, это скорее результат прочно закрепившихся культурных гетеростереотипов, которые начали складываться с установлением первых контактов между странами и поддерживались благодаря ошибке атрибуции (когнитивному искажению, из-за которого мы ищем подтверждение уже известным нам данным).

Описывая Россию и ее обитателей, британцы с неизменным этноцентризмом сравнивали ее со своей родиной. Почти все противопоставляли две страны, их национальные характеры, культуры. Как правило, утверждалось превосходство Британии, реже - России, лишь изредка появлялись высказывания, призывавшие к принятию Другого. Это соответствует общей тенденции британского общества на протяжении многих веков воспринимать Россию как враждебную страну. Сила стереотипов и даже предубеждений оказывается слишком велика, и периоды русофилии возникают нечасто. Как правило, положительное восприятие России совпадало с улучшением политических и экономических отношений между странами.

На мнения представителей британского литературного сообщества неизбежно влиял контекст времени, даже если сами люди этого не осознавали. Так, в 1910-х гг. была популярна русофилия, было модно увлекаться русским искусством и Россией, поэтому многие писатели писали восторженные отзывы об этой стране и ее литературе, многие хотели и пытались выучить русский язык, другие в своем творчестве пытались подражать Чехову. С изменением обстановки в 1917 г. отношения стали напряженнее, стереотипные образы русских вернулись в британское общество с удвоенной силой. В это время многие меняли свое мнение относительно России и русской литературы, переставали увлекаться этой культурой (яркий пример тому - Вирджиния Вульф).

Это доказывает, что положительное представление британцев о России в большинстве случаев было невозможно без политической подоплеки. Однако, несмотря на враждебные отношения, страны готовы объединяться ради общей цели - политической или экономической. Из этого вытекает оптимистический вывод, что отчасти примирить две враждебные страны может искусство. Даже в длинных перерывах между сотрудничеством, в течение которых между странами царило недоверие, были отдельные деятели или общественные организации, готовые продвигать русское искусство в британском обществе. В данной работе мы уделили внимание только отдельным представителям литературного сообщества (писателям, переводчикам, издателям, публицистам, ученым), которые занимались популяризацией русской литературы в британском обществе - анализ деятельности различных организаций является интересной темой для дальнейшего исследования. Довольно часто этими популяризаторами являлись люди, непосредственно связанные с Россией - эмигранты (Г. Струве, Д. Мирский), которые издавали книги, выступали с научно-популярными лекциями и публиковались в научных журналах. Изредка русский взгляд на проблему пытались передать и британские писатели (например, супруги Вульф в своем издательстве The Hogarth Press). Также большой вклад в популяризацию русского искусства в Британии внесли переводчики (например, К. Гарнетт) и издатели (Б. Пэрс). Видно, что продвижение русского искусства в британском обществе было заслугой отдельных деятелей, а не всего общества или государства. Именно поэтому в большинстве случаев Россия редко рассматривалась с точки зрения русских - в основном все проходило через фильтры британского общества, из-за чего стереотипы о русских закреплялись сильнее.