От адюльтерной повести к роману: "прозрачное сознание" в русской прозе 1840-1850-х годов

Лиза Калитина, как принято считать, является не менее значимым персонажем романа, чем Лаврецкий (к примеру, Маркович сравнивает ее с героинями классических трагедий и говорит, что она «наделена той же степенью героической исключительности и окружена таким же эстетическим ореолом» Маркович В.М. Между эпосом и трагедией: (о художественной структуре романа И.С. Тургенева "Дворянское гнездо") // Проблемы поэтики русского реализма XIX века: сборник статей ученых Ленинградского и Будапештского ун-тов / Под ред. Г.П. Макогоненко. Л.: Издательство Ленинградского университета, 1984. С. 70.). Однако большую часть текста она изображена как бы со стороны, ее мысли практически не передаются. В первой части текста она описана преимущественно глазами Лаврецкого, причем автор не говорит прямо о том, что в герое зарождается любовное чувство, пока тот сам не поймет этого: «Славная девушка, что-то из нее выйдет?» Тургенев И.С. Указ. соч. С. 60., «Он стал думать о ней, и сердце в нем утихло. ”Чистая девушка”, - проговорил он вполголоса…» Там же. С. 70., «О, как мило стоишь ты над моим прудом!» Там же. С. 81.. Довольно часто в тексте возникают описания одежды Лизы, ее мимики и позы. Зарождающиеся чувства девушки описаны в основном через ее эмоции: героиня часто улыбается, краснеет, после ее разговора с Федором Ивановичем о смерти жены нарратор отмечает, что «сердце у нее слишком сильно билось и чувство, похожее на страх, захватило дыхание» Там же. С. 93.. Характерно подробное описание чувств героя во время их разговора в главе XXIV и указание и короткое указание «она задумалась, оставшись одна» о состоянии Лизы. Сравнительно объемные фрагменты, посвященные ее мыслям, появляются только после этого разговора (к примеру, такой фрагмент мы находим в XXX главе). Тургенев пишет, что она действительно любила Лаврецкого, что он «нарушил ее тихую внутреннюю жизнь», однако то, как именно девушка переживает чувство, в романе так и не описано. Исследователь М.В. Грудина обращает внимание, что «немноглословие становится формально-содержательной характеристикой героини» Грудина М.В. Чужая речь как жанровая черта классического русского романа: И. С. Тургенев «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне» // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. 2009. №111. С. 175. . Сама Лиза говорит о себе: «у меня <…> своих слов нет» Тургенев И.С. Указ. соч. С. 83., «своих мыслей» героини мы также почти не находим на страницах романа. Маркович подчеркивал «таинственность и невыразимость происходящего в Лизе» Маркович В.М. Указ. соч. С. 71.; лейтмотив молчания соотнесен также с мотивом «понимания без слов» между ней, Лаврецким и Леммом. Впрочем, иногда Лизу не может понять и Лаврецкий: «Он чувствовал: что-то было в Лизе, куда он проникнуть не мог» Тургенев И.С. Указ. соч. С. 100.. Характерно, что именно этой идеей кончается роман. И хотя повествователь говорит в эпилоге о чувствах и Лизы, и Лаврецкого («Что подумали, что почувствовали оба? Кто узнает? Кто скажет? Есть такие мгновения в жизни, такие чувства... На них можно только указать -- и пройти мимо» Там же. С. 158.), кажется, что сознание героини здесь вновь менее проницаемо, чем сознание героя: Лиза в последней сцене явно показана в восприятии Федора Ивановича (об этом свидетельствует по крайней мере выражение «исхудалое лицо» Там же. - Лаврецкий сравнивает монахиню с той девушкой, которую он любил когда-то).

Таким образом, проблема выражения чувств и мыслей женского персонажа, актуальная для многих авторов адюльтерных текстов, оказывается не слишком важна для Тургенева. Образ главной героини «Дворянского гнезда» во многом новаторский: Лиза Калитина - одна из первых в ряду так называемых «тургеневских девушек», цельных и глубоких личностей, часто оказывающихся более сильными, чем влюбленные в них мужчины. Мы уже видели, что похожие героини возникают и у других писателей этого периода, например, у А. Панаевой. Однако способы, которые Тургенев использует при создании этого образа, довольно традиционны. Девушка изображена преимущественно глазами мужчины, в тексте сравнительно мало и ее реплик, и ее внутренних монологов, о ее чувствах читатель и герои догадываются по их внешним проявлениям, как это было в повестях 1820-1830-х гг., а внутренний мир (как и, например, биография) начинает интересовать повествователя лишь тогда, когда Лиза начинает играть важную роль в жизни Лаврецкого.

Кажется, гораздо более важным для Тургенева персонажем был главный герой, и Федор Иванович изображен действительно иначе, чем персонажи уже разобранных нами текстов. Так, и в «Кто виноват?», и в «Боярщине» авторов примерно в равной степени интересовали все участники любовного конфликта, и особое внимание было уделено героине. Разумеется, героем малой прозы нередко становился мужской персонаж, в том числе, переживший трагическое любовное чувство, но, как мы уже говорили, описаны такие герои были совсем не с той степенью глубины и подробности психологического анализа, какую предполагает романный жанр. Образ же Лаврецкого (хотя, конечно, это не первый пример подобного рода в русской литературе) оказывается примечательна не только тем, что повествователь со всей полнотой описывает его внутренний мир, но и тем, что описания внутреннего мира других персонажей посвящены раскрытию его образа. Так, развитие «всезнающего автора» оказывается тесно связано с появлением нового, романного типа главного героя.

Заключение

Итак, мы проанализировали нарративную структуру нескольких русских повестей и ключевых романов 1840-50-х годов с адюльтерным сюжетом и можем с уверенностью сказать, что теория, предложенная Викторией Сомофф, применима и к нашему материалу. Действительно, с течением времени - как с развитием русской литературы и усвоением ею больших прозаических форм, так и с приобретением опыта отдельным автором (что особенно ярко видно на примере Писемского при сравнении разных редакций романа, который мы знаем под названием «Боярщина») - техника «прозрачного сознания» все чаще применяется в текстах. Очевидна и взаимосвязь этого процесса со становлением романного жанра: если романы Герцена и Писемского еще сохраняют некоторые черты светской повести (в них в разной степени присутствует индивидуализированный повествователь, который порой признается, что не знает, что чувствуют сейчас его герои), то «Дворянское гнездо» Тургенева является уже несомненно романом, с характерным романным героем и «всезнающим» автором.

С другой стороны, наш анализ подтверждает идею о том, что адюльтерный сюжет удобен для разнообразных писательских экспериментов, в том числе, нарративных. Сюжет о супружеской измене к 1840-1850-м годам становится довольно устойчивым в русской литературе (что видно по количеству повестей, попавших в корпус, и его существенному росту с каждым десятилетием), при этом он открывает широкие возможности для психологического анализа героев, мотиваций их поступков, переживаний ими кризисной ситуации супружеской измены. Как мы увидели, в малой прозе проблема репрезентации сознания героев так и не была решена. Герцену, Писемскому и Тургеневу это в разной степени удается. При этом традиционный адюльтерный сюжет может претерпевать некоторые изменения: Герцен берет за основу своего романа уже модифицированную версию адюльтерного сюжета из романа Жорж Санд «Жак», которая открывает возможности нового взгляда на проблему измены и, соответственно, новых персонажных реакций и переживаний, Тургенев же значительно ослабляет этот сюжет и практически снимает адюльтерную проблематику, сосредотачиваясь на внутреннем развитии героя.

Проблема передачи сознания женского персонажа остается актуальной для большинства авторов, как беллетристов, так и романистов. Как кажется, ее удается решить Писемскому. Герцен, исследуя внутренний мир Любоньки Круциферской, прибегает к традиционному способу - воспроизведению дневника героини, не решаясь описывать ее в технике «прозрачного сознания». Тургенев же, по-видимому, эту проблему не ставит вовсе: неверная жена в его тексте, Варвара Павловна, не кажется писателю интересной для анализа фигурой, Лизу же он предпочитает оставить героиней молчаливой и таинственной, хотя, без сомнения, и способной на глубокие чувства и размышления.

В разных текстах сознание разных героев оказывается наиболее проницаемым для повествователя: у Герцена это Бельтов, исполняющий роль любовника, у Писемского - неверная жена Анна Павловна и ее любовник Эльчанинов, у Тургенева - обманутый и «неверный» муж Лаврецкий. Однако если роль в адюльтерном сюжете у этих персонажей разная, то типаж их схож: все они в той или иной степени ищущие себя на социальном поприще люди (на языке критики XIX века - «лишние»). При этом Бельтов и Лаврецкий предстают в «трагической» реализации этого типажа, как сложные рефлексирующие герои, Эльчанинов же - в более поверхностной. По-видимому, именно так называемый «лишний» человек, наследник романтического героя, типаж, уже усвоенный русской литературой в разных жанрах (стихотворных, малых прозаических, в романах Лермонтова - незаконченной «Княгине Лиговской» и обладающем нестандартной повествовательной организацией «Герое нашего времени») становится первым ее романным героем; писатели довольно уверенно воспроизводят его сознание.

Наше исследование открывает разнообразные перспективы для дальнейших научных разысканий. Так, продуктивным кажется расширение его хронологических рамок и рассмотрение романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина», в котором сознание всех героев, в том числе, женщин, становится максимально «прозрачным». С другой стороны, интересным кажется сравнение нарративной техники адюльтерных романов и повестей с повествовательными приемами в произведениях того же времени с другими популярными сюжетами (статистика нашего корпуса показывает, что таковыми являются сюжеты «Соперники» и «Запрет на брак»).

Список использованных источников и литературы

Источники

Герцен А.И. Кто виноват? // Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. / Под ред. В.П. Волгина, И.И. Анисимова, Д.Д. Благова и др. Т. 4. Художественные произведения 1841-1846. М.: Издательство АН СССР, 1955. С. 6-209.

Некрасов Н.А. Мертвое озеро // Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем: В 15 т / Под ред. В.Г. Базанова, А.И. Груздева и др. Т. 10. Кн. 1-2.