Размещено на http://www.allbest.ru/

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

Факультет гуманитарных наук

Школа филологии

Выпускная квалификационная работа

Рабство и религия в романе Г. Бичер-Стоу “Хижина дяди Тома”: проблема перевода

Шлосман Евгения Семеновна

Москва, 2018

Целью работы является анализ русских переводов романа Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» с точки зрения текстуального и языкового соответствия оригиналу. Роман уникален по количеству переводов и адаптаций, и их различиям в разные эпохи. Это связано с его идеологической двойственностью - наличием двух сюжетных линий, представленных смиренным христианином дядей Томом и гордым борцом с рабством Джорджем Гаррисом. В разные периоды времени актуализировались разные линии романа - те или иные части выбрасывались или, наоборот, дополнялись. По результатам исследования выяснилось, что среди дореволюционных выделяются два типа адаптаций: предназначенные для народного и детского чтения. Для первых характерно использование приема доместикации. Для обоих типов характерно упрощение композиции, ликвидация авторского присутствия и авторских отступлений, появление авторской оценки, купирование ключевых диалогов романа, посвященных теме рабства. На первый план выходит дядя Том, линия Джорджа Гарриса практически нивелируется. Для советских адаптаций, напротив, характерно выведение на первый план фигуры Джорджа Гарриса. Кроме того, в них в большей мере акцентируется внимания на жестокостях рабовладельческой системы. Понятие христианства в них заменяется такими понятиями как честь, совесть, благородство, цивилизованность, порядочность. Кроме того, нейтрализуется язык оригинала - этнофолизмы заменяются нейтральной лексикой.

перевод роман сюжетный адаптация

Роман Гарриет Бичер-Стоу «Хижина дяди Тома» был опубликован в 1852 году. Появлению романа предшествует длинная история аболиционистского движения, накал отношений между севером и югом, а также личные впечатления писательницы, жившей в свободном штате Огайо, граничащим с рабовладельческим Кентукки. Живя в Огайо, Стоу лично встречалась с рабами, бежавшими от рабства за реку, и слышала их истории. Считается, впрочем, что непосредственным толчком к созданию романа послужил «закон о беглых рабах», принятый 18-го сентября 1850 года. Этот закон обязывал жителей свободных северных штатов способствовать поимке беглых рабов, а также запрещал оказывать им помощь. Таким образом северяне, против воли, были обязаны поддерживать систему рабовладения. Эта линия нашла в романе свое отражение.

К моменту написания романа Стоу уже опубликовала несколько антирабовладельческих произведений, которые, однако, не принесли ей славы. Несмотря на это, она была известна как писатель в узких кругах. В исследованиях об истории романа упоминается письмо ее невестки, которая обращается к ней именно как к писательнице: «Если бы я владела пером так, как ты, я написала бы нечто такое, что вся страна содрогнулась бы, ощутив грех рабовладения». Невестка Стоу, жена ее брата Эдварда, жила в Бостоне и была непосредственной свидетельницей охоты за беглыми рабами, которая широко развернулась в больших северных городах, включая Бостон, бывший на тот момент центром антирабовладельческих настроений. Сама Стоу тоже наезжала в это время в Бостон, в гости к брату. По получении письма невестки Стоу прочитала его своей семье, и в этот момент решилась осуществить замысел и написать произведение, нацеленное против рабства.

«Хижина дяди Тома» не сразу задумывалась как роман. Сперва Стоу предполагала, что в аболиционистском журнале «National era», издававшемся в Вашингтоне, будет всего четыре номера с ее сочинением. Однако в итоге ее замысел, переросший в роман, публиковался на протяжение почти года и занял сорок один выпуск журнала. Подписка журнала увеличилась, читатели высказывали недовольство, если выходил номер без продолжения истории, и в 1852 году роман было решено опубликовать отдельным изданием. Первый тираж в пять тысяч книг был раскуплен за два дня, а за год продали более трехсот тысяч экземпляров.

Резонанс, который роман вызвал в американском обществе, мало с чем соизмерим. На Стоу посыпался град похвал и критики. Аболиционисты превозносили Стоу за пронзительность и убедительность «Хижины», однако Южные штаты почти единогласно заклеймили роман как лживый, искажающий рабовладельческую реальность. Стоу обвиняли в том, что «Хижина дяди Тома» - плод фантазии писательницы, не основанный на фактах из реальной жизни, поскольку она никогда даже не бывала на южной плантации. Южные писатели в ответ на роман стали публиковать произведения, в которых изображалось счастливое сосуществование рабов и их хозяев. Всего такого рода произведений, образовавших целое новое литературное направление «Анти-Том», было написано около тридцати. Стоу, в свою очередь, выпустила «Ключ к хижине дяди Тома», в котором для каждого персонажа книги предлагался ряд прототипов.

Несмотря на сопротивление южных штатов, роман разошелся стремительно, и тот же успех ожидал его в Европе. В первый же год после публикации «Хижину» перевели более чем на двадцать языков. Однако на русском языке роман впервые появился лишь в 1857 году.

Цель и гипотеза

Целью данной работы является подробный анализ русских переводов «Хижины дяди Тома» с точки зрения того, как в них отразились темы рабства и религии. Актуальность подобного исследования обусловлена двумя факторами: идейной двойственностью романа и его невероятной популярностью в России - он был переведен около тридцати раз.

Под идейной двойственностью романа понимается наличие в нем двух сюжетных линий, представленных двумя противопоставленными персонажами. Одна линия - это история дяди Тома, олицетворяющего идеал христианского смирения и потому покорно принимающего тяжелый удел раба. Вторая линия связана с Джорджем Гаррисом, гордым юным мулатом, который не желает быть собственностью другого человека и сбегает с женой в Канаду, чтобы там стать свободным человеком. Стоу не отдает предпочтения тому или другому: оба персонажа в системе ценностей автора поступают правильно. Дядя Том реализует идеал христианский идеал писательницы: Стоу, жена, дочь и сестра священников, сама была убежденной верующей (некоторые источники утверждают, что незадолго до написания романа у Стоу было видение: ей привиделся черный человек на кресте). Джорд Гаррис, напротив, воплощает идеи писательницы-аболиционистки. Таким образом, пафос романа дробится и рассеивается: страшные сцены из жизни рабов объединяют обе линии, вызывая в читателе пронзительную жалость к страдающему человеку, однако однозначная траектория поведения в ситуации рабства Стоу не обозначена.

Итак, идея, определившая гипотезу этого исследования, заключается в следующем. За счет своей идеологической двойственности «Хижина дяди Тома» могла стать для России книгой, никогда не теряющей своей актуальности, своего рода «удобным» материалом, который в любой исторический период можно было легко подогнать под повестку дня посредством сокращений, неточного перевода и других искажений оригинала. Мы предположили, что в дореформенный период (1857-1861) книга должна была естественно импонировать читателю своим антирабовладельческим пафосом. В дореволюционный период на первый план вышел, вероятно, мощный религиозный компонент книги, а в советское время внимание читателя должно было быть устремлено на фигуру Джорджа Гарриса, как главного борца за свободу и равенство, а дяде Тому с его непротивлением и покорностью отводилось, вероятно, второе место.

Такую гипотезу подтверждает обнаруженное нами большое количество - около тридцати - переводов и переложений «Хижины дяди Тома» (даже в СССР вышло три полных перевода, несмотря на то, что советская издательская политика предусматривала скорее одно каноническое издание, чем несколько альтернативных). Большое количество изданий свидетельствует о высокой популярности и востребованности книги как в дореволюционное, так и в советское время.

Однако невозможно предположить, что такую книгу как «Хижина дяди Тома» при переводе оставляли без изменений. Очевидно, что советская цензура не пропустила бы перевода без существенных искажений, нацеленных на сокращение и снижение религиозного пафоса. В отношении дореволюционных переводов легче допустить верность оригиналу в том, что касается темы религии, однако, как показали разыскания, многие из этих ранних переводов являлись короткими переложениями или сокращенными для детского чтения версиями. В таком случае на издателя и переводчика ложится задача перекройки текста, в ходе которой кто-то выкидывается, а что-то оставляется. Конечно, на этот процесс неизменно влияют веяния времени, отражаясь в конечном варианте текста. Это явление подробно описано в книге Андре Лефевра, на которую мы также опираемся в нашем исследовании.

Переделывание текста в таких переводах может осуществляться на двух уровнях. Во-первых, на уровне сюжета: переводчик (или издатель) волен выкинуть из текста какие-то эпизоды и, наоборот, подчеркнуть другие. Так, например, можно предположить, что четко разведенные линии дяди Тома и Джорджа Гарриса могут по необходимости выводиться на передний план, либо почти отсутствовать. Второй уровень - это переделывание непосредственно самой ткани текста, выбор синонимов, более или менее ярко окрашенных слов, передача афроамериканского диалекта, стиль тона автора в обращениях к читателю и т.п. Наше исследование будет посвящено как анализу адаптаций, так и анализу второго, текстуального уровня переводов.

Обзор литературы

Рецепции романа в России посвящено всего несколько исследований. В первую очередь следует упомянуть две книги Р.Д. Орловой: одна из них посвящена жизни и творчеству Гарриет Бичер-Стоу, другая - «Хижина, устоявшая столетие» - непосредственно роману. Обе книги написаны не в строго научном стиле, а с некоторым драматизмом, который создает ощущение недостоверности. Так, например, известная полулегендарная история о том, что президент Линкольн, встретив Стоу, сказал «Так вы - та маленькая женщина, которая начала эту большую войну?» в книге Орловой фигурирует как исторический факт, хотя ссылки на какой бы то ни было источник отсутствуют. Много внимания уделяется внутренним переживаниям Стоу, а также описанию сцен из ее жизни с позиции всеведущего автора (так, сцена видения в церкви, упоминавшаяся ранее, описана восторженно и патетично).

Тем не менее, книги Орловой (во многом повторяющие друг друга) содержат немало фактической информации о жизни и творчестве писательницы. В частности, некоторые разделы обеих книг посвящены ранней рецепции романа в России. Орлова в основном анализирует отзывы первых русских читателей - либеральных дворян, некоторые из которых успели прочитать роман еще до того, как он вышел на русском языке. Их свидетельства дают возможность понять, как роман был принят в России в дореформенные годы. Те же документы используются в исследовании Джона Маккея, о котором речь пойдет ниже, в гораздо более полном контексте, поэтому здесь мы опустим пересказ выводов Орловой.

В статье Д.И. Иголкиной речь идет о рецепции романа в критике. Автор статьи утверждает, что за вторую половину 19-го века роман не получил серьезного осмысления в критике, поскольку рецензенты в основном ограничивались справочной информацией. В то время Стоу, согласно статье, воспринималась как представительница «романа домашнего очага», воспевающего быт и семью. Критики этой эпохи называли «явную религиозную окраску» главной силой книги. В предреволюционные годы образ Стоу в критике изменился. Из нежной жены и матери семейства писательница превратилась в яростного борца за свободу. Наконец, в третий период, который рассматривает Иголкина - в эпоху советской власти - литературоведы «недооценивали или вовсе отрицали нравственный и религиозный аспекты романа». Религиозную составляющую рецензенты начали трактовать как результат религиозного воспитания писательницы, а в «Литературной энциклопедии» писали, что «сила реалистического изображения рабства нейтрализуется религиозным разрешением конфликта». В целом статья Иголкиной подтверждает наши предположения, подкрепляя их данными о критике и рецензиях.

Главный научный источник, на который мы будем опираться в данном исследовании - книга американского слависта Джона Маккея «True songs of freedom. Uncle Tom's cabin in Russian culture and society». Книга имеет несколько глав, каждая из которых посвящена определенному историческому периоду: первая глава - нескольким дореформенным годам, вторая - времени между реформой и революцией, третья - раннему советскому периоду (до 1945-го года), четвертая - периоду холодной войны и пятая - постсоветскому периоду.

По данным исследователя, «Хижина дяди Тома» была опубликована так поздно (в 1857 году) по сравнению с остальными европейскими странами, потому что до этого времени на нее распространялся цензурный запрет. Документа, регламентирующего этот запрет, не сохранилось, однако какое бы то ни было упоминание о книге отсутствует в обзоре современной американской литературы, опубликованном в «Современнике» в 1854, хотя подробно обсуждаются такие писатели как Купер, Ирвинг и Готорн. Впрочем, несмотря на то, что книга не была опубликована, многие просвещенные либеральные дворяне того времени прочитали «Хижину», как только она появилась в Европе, в основном, на французском языке. В книге приведены цитаты из писем и другие свидетельства таких фигур как В.А. Энгельсона, А.И. Герцена, Н.И. Тургенева, И.И. Пущина, А.С. Хомякова, Л.Н. Толстого. Основной пафос их отзывов сводится к применению американского романа к русским реалиям и сравнению рабства с крепостным правом. В частности, Герцен, например, возмущался тем, что Европа негодует по поводу американского рабства, но не замечает в десятки превосходящего количества рабов прямо у себя под боком.

В конце 1857 года роман стал выходить в «Русском вестнике», а в «Современнике» Некрасова он вышел целиком в январе 1858-го года. Как пишет Некрасов в письме Тургеневу, переводы делались наспех и большим коллективом. Из той же записки мы узнаем, что подписка журнала немедленно увеличилась. Любопытно, что в обоих переводах значится П.М. Новосильский, который получил за них большую часть денег, хотя почти ничего не перевел. Маккей предполагает, что Новосильский, бывший цензором Санкт-Петербургского цензурного комитета, ускорил публикацию «Хижины».

Версия «Современника» оказалась более цензурированной, чем вариант «Русского вестника», несмотря на то, что Новосильский участвовал в обоих переводах. Маккей утверждает, что переводы романа до 1883 года делались по французским или немецким изданиям, которые сами могли содержать какую-то цензуру, а, поскольку оба журнала пользовались, вероятно, разными изданиями, определить, чья цензура - французская или русская - сложно. Маккей оставляет этот вопрос открытым, поскольку переводы опускают как явно провокационные для французского читателя эпизоды (например, обсуждение французской революции, Гаити и прочего), так и более неочевидные места. В любом случае, анализ этих ранних переводов должен производиться с учетом возможности французской цензуры.

Во второй главе Маккей отмечает, что выход книги не сопровождался появлением рецензий, и книга практически не переиздавалась вплоть до 1880-го года. Большая часть главы уделена принятому в России в то время сравнению романа Стоу и «Записок охотника» И.С. Тургенева, которое разрешалось в пользу «Записок» как произведения более реалистичного и менее сентиментального. Далее рассматривается адаптация романа, которая в 1862-ом году вышла в Ясной Поляне в журнале Л.Н. Толстого и была выполнена учителем яснополянской школы, Митрофаном Федоровичем Бутовичем. Эта адаптация, рассчитанная на крестьянскую аудиторию, избавлена от всех тяжеловесных рассуждений, сохраняя только сюжетную канву, а также сильно русифицирована. Например, все имена заменены на русские, привычные крестьянскому уху, слово «master» переведено как «барин» и т.п.

Цензор А. Смирнов отзывался о книге одобрительно, подчеркивая, что, несмотря на возможность соотнесения рабства с крепостным правом, крестьяне, вероятно, будут ощущать превосходство своего недавнего положения над положением американских рабов. Как пишет Маккей, «мир дяди Тома достаточно знаком, чтобы захватывать, достаточно чужой, чтобы контрастировать с русским миром, а не сравниваться с ним». Кроме того, само знакомство с фигурой набожного и смиренного дяди Тома, по мнению Смирнова, должно было оказать благотворное влияние на крестьян. С этого момента, пишет Маккей, тенденция читать «Хижину» в контексте русского рабства пошла на спад. Она стала «книгой об Америке», а на первое место вышла фигура дяди Тома как идеала нравственности и религиозности. С этой же адаптацией она начинает переходить в разряд детской литературы. Роман Стоу, как оказалось, как нельзя лучше подходил на эту роль: он представлял положительные модели поведения и экскурс в историю Америки, являясь при этом уже признанной классикой, был прост для понимания и эмоционально насыщен.

Популярность романа, которая, начиная с 80-ых годов, резко выросла, Маккей объясняет тем, что он играл роль «исчезающего посредника» для быстро увеличивающейся читающей аудитории, главным образом для крестьян. Дело в том, что роман сочетает большой религиозный компонент, бывший в центре внимания, с элементами мелодрамы, исторического романа и приключений (что особенно сказывалось в сокращенных версиях). Таким образом, роман удовлетворял интересы и потребности очень широкой аудитории: «либералов, озабоченных социальным неравенством, радикально настроенных читателей, критикующих капитализм и рыночные отношения (роман был одной из любимых книг Ленина) и консерваторов, желающих сохранить центральное значение религии в обществе».

В 1884-ом году Толстой создал журнал «Посредник» (издателем был И.Д. Сытин), и в том же году в нем появилась сильно упрощенная «Хижина дяди Тома». Предисловие гласило, что задача журнала заключается в том, чтобы распространять настоящую литературу и противостоять популярным лубочным изданиям. В том же «Посреднике» в 1902 году И.И. Горбунов-Посадов, ближайший сподвижник Толстого, опубликовал еще одну версию «Хижины» и сопроводил ее большим эссе, в основе которого, несомненно, лежали толстовские идеи о силе народной веры и непротивлении зла насилию. В этом издании Том представлен как мудрый учитель, рассказывающий Еве библейские истории (в оригинале, напротив, Ева читает Тому писание). Такое видение, как считает Маккей, отражает отличие в восприятии рабов и бывших крепостных. Первые в американской культуре видятся как пустые сосуды, которые с благодарностью принимают знания от белых, тогда как крестьяне являются носителями самобытной культуры и вносят в национальное наследие вклад не меньший, чем образованные классы.

Маккей отмечает, что при анализе переводов того времени необходимо держать в голове эту несколько расистскую идею о нравственном и интеллектуальном различии рас, которая присутствует в тексте Стоу. Например, там неоднократно говорится о том, как тот или иной раб (например, дядя Том или Черный Сэм) «со свойственной его расе искренностью и простотой» совершает определенный поступок.

Подводя итоги по этому периоду, Маккей пишет, что в целом, начиная с 80-ых годов, «Хижина дяди Тома» стала в России литературной классикой, которая использовалась как для просвещения масс, так и для рефлексии о собственном положении для элиты. Такое восприятие книги во многом спровоцировано деятельностью Толстого. Мы должны заметить, что Маккей рассматривает всего несколько переводов этого времени, тогда как их было опубликовано не менее пятнадцати. Мы предполагаем, что выводы Маккея могут быть не совсем верными, поскольку его рассуждения базируются в основном на издании Толстого и переводе Л.А. Мурахиной (1912 года), и не учитываются многочисленные издания, предназначенные для массового народного читателя (такими изданиями занимался, например, Д.И. Сытин), а также переложения для детей. В данном исследовании мы постараемся восполнить этот пробел.

Следующий период - с революции до конца войны - полностью (ожидаемо) трансформирует идею романа: Маккей называет их адаптациями в полном смысле этого слова. Некоторую идею о том, как адаптировался текст романа, можно получить из предисловия Е. Виноградской к одному из изданий 20-ых годов. В предисловии сказано, что, хотя Стоу своей книгой произвела эффект, подобный взрыву, это произошло за счет апелляции к чувствам и жалости читателей, между тем корень зла не был обнажен - ведь к добрым рабовладельцам Стоу относится с искренней симпатией. То же касается Тома - его характер выведен с любовью, хотя он - угнетенный раб, не умеющий отвечать ударом на удар. Бывшие рабы продолжают страдать, и ищут поддержки у пролетариата всего мира. В результате такого пересмотра ценностей на первый план выходит Джордж Гаррис, а Том превращается из набожного праведника просто в человека с высокими моральными качествами.

Очевидно, что наибольшей переработке подвергались эпизоды, в которых речь шла о религии и вере. Здесь Маккей дает примеры нескольких стратегий: например, такой эпизод можно было просто убрать (так поступили со сценой смерти Евы, которая оказалась сокращена в два раза). Кроме того, религиозную тему можно перевести в русло моральности и нравственности: так, например, Том в одном из переводов отказывается бежать не потому, что «Бог дал ему работу среди этих людей», а потому, что «его товарищи в нем нуждаются». Наконец, религиозные мотивы можно было представить в невыгодном свете: в эпизоде с песнопениями в хижине Тома описывается, как рабы пели о том, что им внушили в церкви лживые священники, работающие на их хозяев.

Несмотря на то, что «Хижина дяди Тома» оказалась текстом, легко поддающимся модификациям, в самые страшные годы сталинского правления книгу не публиковали. Хотя основной причиной для этого остается религиозная суть романа, Маккей также предполагает, что тот факт, что роман не лишен некоторого расизма, мог также препятствовать его публикации. Кроме того, Маккей подчеркивает, что мученичество и жертва Тома слишком уж сильно идут вразрез с продвигаемой в СССР идеей о борьбе и жертве ради общего социалистического блага. В этом свете смерть Тома становится особенно бессмысленна.

Единственной формой, в которой роман бытовал в это время - театральная адаптация, выполненная Александрой Бруштейн в 1927-28 годах, и вновь появившаяся на сцене десять лет спустя. Программа этого спектакля дает достаточно четкое представление о том, как пьеса должна была быть принята. Программка гласит, что, несмотря на отмену рабства, черное население страны по-прежнему угнетается, как и во многих других колониальных странах, что церковь научила таких, как Том, послушанию и вере в вознаграждение за страдания в загробной жизни, но религиозный опий не смог уничтожить их стремления к свободе (Джордж Гаррис), а мы, жители счастливой советской страны, должны помнить о словах великого Сталина и сочувствовать нашим иностранным братьям.

В 1941-ом году роман снова появился в форме книги, и Маккей связывает это возрождение с переводами на русский романов Ричарда Райта, афроамериканского писателя-коммуниста, опубликовавшего произведение под названием «Дети дяди Тома». Перевод, выполненный сыном Чуковского Николаем и его женой Мариной, несколько ближе к оригиналу, чем сильно искаженные версии 20-ых годов, по крайней мере, религиозные эпизоды просто вырезались без каких-либо добавлений. Предисловие, написанное самим Чуковским, превозносит настоящий писательский талант Стоу-реалистки, который не могут обесценить даже ее ошибочные мнения. Справедливости ради надо отметить, что позже Чуковский критически отзывался об этой статье.

Во время Холодной войны роман стал широко использоваться как оружие, направленное против США. Так, новый перевод, выполненный В.C. Вальдман в 1949-ом году, был сопровожден послесловием Е.Г. Эткинда, в котором говорилось, что освобожденные негры живут ничуть не лучше, чем сто лет назад, а американский капитализм - самая страшная, самая постыдная глава в истории буржуазного общества. В 1950-ом году был переиздан перевод Чуковских, однако предисловие сильно исказили: в нем появились слова о том, что американцы быстро превращаются в фашистскую нацию, и что бывшие рабы были, вероятно, счастливее под ярмом рабства, чем ныне, поскольку ужасы, описанные на страницах романа, бледнеют по сравнению с современной реальностью.

Наконец, Маккей уделяет много внимания переводу 1950-го года Н.А. Волжиной, который стал каноническим вариантом «Хижины дяди Тома» в России, переиздавался более пятнадцати раз, вплоть до 2000-го года. Любопытно, что перевод Волжиной существует в двух вариантах - первый, 1950-го года, сокращенный, и полный, опубликованный в 1977-ом году (в нем отсутствует только последняя глава «заключительные замечания»). Маккей предполагает, что к 1977-му году роман уже настолько закрепился в статусе американской классики, что его можно было опубликовать в полном варианте.

Итак, книга Джона Маккея дает нам отличное представление о том, как роман в целом воспринимался в России до и после революции. Тем не менее, он не учитывает всех опубликованных в России переводов и не анализирует переводы на текстуальном уровне, ограничиваясь общим обзором наиболее значимых эпизодов и предисловий. Таким образом, книга представляет из себя бесценное подспорье в нашей работе, оставляя большое пространство для дальнейших изысканий.

Еще одной опорной для нас книгой стало исследование Саманты Шерри о цензуре в переводах советского времени. Шерри отходит от традиционного представления о цензуре, предполагающего одну цензурирующую инстанцию, и рассматривает цензуру как сложную совокупность действий многочисленных участников процесса. Шерри подробно изучает весь аппарат советской цензуры, выделяя три этапа цензурирования текста. В первую очередь Главлит определял, следует ли вообще допускать текст к печати. В случае положительного решения, текст цензурировался издателем, который служил посредником между переводчиком и вышестоящими органами, и самим переводчиком. На этом уровне, с точки зрения исследовательницы, проследить цензурные стратегии гораздо сложнее, потому что здесь «запускается целая система кивков и подмигиваний, правила которой знают более или менее все - издатели, авторы, редакторы, переводчики и читатели» (перевод мой - Е.Ш.). Шерри подчеркивает, что роль издателя была двойственна: с одной стороны, он должен был предоставить текст, подходящий под советские стандарты (т.е., текст, не содержащий критики советского строя и не противоречащий идеологии марксизма-ленинизма, не пропагандирующий религию и другие табуированные темы), с другой стороны, как отмечает Шерри, чаще всего издатели радели о том, чтобы книга, вышедшая из советской печати, максимально передавала идеи автора, впрочем, иногда действуя и по принципу «лучше что-то, чем ничего». В пост-сталинский период Главлит переложил всю ответственность за цензуру на издателя.

Наконец, текст подвергался цензуре со стороны переводчика, то есть, переводчик занимался самоцензурированием. Шерри пишет о том, что не все переводчики сознательно цензурировали свой текст, однако все они, несомненно, переводили с учетом того, что текст будет читать вышестоящий цензор. Роль переводчика как необходимого, и, возможно, важнейшего звена в цензурной цепочке, фиксировалась в документах Главлита. Так, в отчетах за 1958-ой и 1959-ый года встречаются упоминания о «недостаточно аккуратно сделанном переводе» или выговор за допущенные в переводе «ошибки», которые пришлось удалять цензору. Таким образом, главную цензурную работу с текстом осуществлял сам переводчик, сообразуясь со спускавшимися сверху требованиями. Исследование Шерри, материалом для которого являются два журнала, публиковавших иностранную литературу, покрывает период с 30-го года до 60-го, в который попадают и некоторые из наших переводов (например, канонический перевод Волжиной).

Поскольку в нашем исследовании мы исходим в первую очередь из самого текста, нас будет интересовать, главным образом, самоцензурирование переводчика. Разумеется, не всегда понятно, какие изменения по отношению к оригиналу принадлежат издателю, а какие - переводчику. Однако, поскольку нас интересует именно текст и то, что в нем есть, в большей степени, чем то, чего в нем нет, то, таким образом, мы будем работать с продуктом переводческого самоцензурирования и творчества.

Методы и материалы

Мы работаем методом «полного перебора», то есть рассматриваем все опубликованные в России и в СССР переводы «Хижины дяди Тома». Мы будем исследовать переводы и детские переложения романа, позиционирующие себя как близкие к тексту оригинала версии, а также сильно модифицированные адаптации, рассчитанные на массового читателя. Список всех опубликованных в России переводов имеется в книге В.А. Либман.

Поскольку объемы материала не позволяют произвести сквозной анализ всех текстов, мы выбрали в тексте оригинала ключевые для реализации темы рабства и религии моменты. Отбор производился следующим образом: прежде всего текст оригинала был обработан с помощью программы Voyant Tools, которая вывела список наиболее частых слов. Из этого списка были отобраны слова, принадлежащие к семантическому полю обеих тем:

Далее с помощью кода, написанного в программе Python, текст анализировался на наличие в нем этих слов. Текст был разбит на абзацы, и на выходе мы получили таблицу, в которой для каждого абзаца указывалось, какие слова из списка в нем присутствуют, при этом учитывались парадигмы существительных и глаголов. Такой анализ позволил нам автоматически выделить те места текста, которые изобилуют искомой лексикой, и, соответственно, являются ключевыми моментами в реализации тем религии и рабства.

Ошибки бояться не приходится, поскольку Стоу обладает очень прямым стилем письма, и активно пользуется драматическими cентиментальными приемами для усиления пафоса своего текста, что неоднократно подчеркивалось в критике романа. Поэтому в тексте совершенно отсутствуют подтексты: если изображается сцена угнетения негров, то в этом эпизоде обязательно используются слова «poor creature», если речь идет о спасении души, то непременно возникнут слова «Lord», «Jesus» и «soul». Впрочем, во избежание упущений, результаты цифрового анализа проверялись вручную. Перевод тех эпизодов, которые оказались ключевыми в результате вышеописанного анализа, будет в центре нашего внимания. В случае, если определенный эпизод отсутствует в переводе, мы будем искать этому объяснение.

Стратегии адаптации “Хижины дяди Тома”

Первая глава нашего исследования будет посвящена изучению адаптаций «Хижины дяди Тома». Как уже говорилось во введении, в восьмидесятые годы 19-го века роман получил огромное распространение в Российской империи, как в полном варианте, так и во множестве усеченных и адаптированных версий.

В рамках дореволюционного периода представляется интересным исследовать именно адаптированный материал. Этому есть несколько причин. Во-первых, полные переводы, выходившие до революции, в целом очень верны оригиналу (в отличие от советских «полных» переводов). Во-вторых, изменения, которые в них все-таки имеются, могут объясняться тем фактом, что переводы вплоть до 1882-го года, как пишет Маккей, осуществлялись с использованием французских переводов, которые, в свою очередь, содержали цензурные исправления (это видно, например, по тому, что в переводе «Современника» выпущены упоминания о революции на Гаити в разговоре Августина и Альфреда о рабстве).

В пользу изучения адаптаций говорит также тот факт, что они были гораздо более популярны, чем полные переводы. Самые читаемые из них переиздавались более семи раз, в то время как полные переводы выдерживали не более 2-3 изданий. Кроме того, адаптации практически не изучены: в книге Маккея подробно рассматривается только адаптация, вышедшая в журнале Л.Н. Толстого «Посредник», на основе которой и делаются выводы об этом периоде. На деле же адаптации многочисленны и, более того, явно отличаются друг от друга своим объемом и предназначением.

Так, некоторые адаптации, сильно упрощенные и очень краткие, публиковались в издательствах, ориентированных на крестьянского читателя. Примером такого издательства может служить типография И.Д. Сытина, который, открыв свое издательство в 1882-ом году, специализировался на лубочной литературе, сотрудничал с Л.Н. Толстым и его «Посредником» и огромными тиражами издавал русскую и зарубежную литературу для массового читателя. В исследованиях об издательстве Сытина неоднократно упоминается, что он издавал зарубежную классику в модифицированном варианте: «Сытин издал для детей ряд прекрасных книг мировой литературы (разумеется, с сокращениями или даже в переделках)», в том числе роман Бичер-Стоу. Другие издатели, например, М.О. Вольф, делали ставку на богатую и более просвещенную аудиторию, и их издания, предназначенные для детей богатых родителей, были, соответственно, полнее и красочнее. Существовали также издания «библиотек для чтения», рост появления которых резко увеличился в пореформенные годы в связи с тем, что количество грамотных людей стало быстро расти. Роман Бичер-Стоу фигурировал в каталогах подобных учреждений наряду с другими произведениями зарубежной классики. Эти книги предназначались для людей, не обладающих финансовой возможностью покупать книги. Библиотеки для чтения предоставляли книги в длительное пользование (на несколько месяцев и более) за умеренную плату.

Таким образом, роман в конце 19-го века бытовал в России в нескольких вариантах: как полноценный перевод американского романа, ориентированный на просвещенную публику, как детская книжка для среднего возраста, а также как образчик классической литературы в пересказе для простого народа.

Исследование адаптаций позволит нам выявить стратегии трансформации изначально рассчитанной на взрослую аудиторию книги в детскую. В рамках этого вопроса мы будем обращать внимание на то, какие темы получают освещение, а какие затушевываются как нерелевантные или неинтересные для ребенка, а также на то, за счет чего переводчик считает возможным облегчить книгу и сделать ее более легкой для детского восприятия. Кроме того, мы постараемся определить, какие эпизоды наиболее важны для «народных» адаптаций, и какой посыл книги выводится на первый план, поскольку объем этих адаптаций в основном таков, что позволяет передать содержание и идеи книги в очень схематичном варианте.

Поскольку адаптаций достаточно много, мы ограничим наше исследование несколькими наиболее популярными вариантами, которые переиздавались больше всего. В нашу выборку войдет два народных издания и три детских адаптации. Кроме того, мы проведем сравнительный анализ дореволюционной и советской стратегии адаптации: в качестве советского материала мы используем две адаптации 20-ых годов (позднее подобного рода адаптации не издавались).

Данная глава будет структурирована следующим образом: каждый выделенный нами адаптационный принцип будет подкрепляться примерами из конкретных текстов, поскольку один и тот же принцип может встречаться в разных адаптациях, что делает анализ каждой из них по отдельности непродуктивным.

Дореволюционные адаптации

1. Русификация книги

Одна из адаптационных стратегий, используемая исключительно в народных вариантах книжки - применение американских реалий к русской почве. Такой прием в переводе называется доместикация. В первую очередь это касается имен: имена главных героев, а также второстепенных персонажей (например, негров на плантации Шелби) заменяются на более привычные русскому уху варианты. Так, например, в адаптациях N1 и N2 встречаются следующие модификации: Элиза переименована в Лизу, Джордж Гаррис - в Егора, негр Энди - в Андрея, а Том Локер - в Фому, Джон ван Тромп - в Ивана, дети Тома называются Мося и Петя. Любопытно, что тезка Джорджа Гарриса Джордж Шелби свое имя сохраняет, так же, как и дядя Том остается Томом. Это может объясняться тем, что переводчик пожелал избавиться от двух Джорджей, дабы избегнуть путаницы в достаточно кратком пересказе. Возможно также, что целью такого перевода было приближение фигуры Джорджа Гарриса (героя из низшего сословия) к читателю (из простого народа, на которого рассчитаны эти две адаптации) посредством использования знакомого имени.

Кроме модификации имен в адаптациях встречаются различные русские реалии. Так, Элиза называет мистера Шелби «барином» (адаптация N1, стр. 17), сам мистер Шелби совершает с Гейли «купчую» на Тома и Гарри (адаптация N1, стр. 21). В сцене аукциона торговец приказывает девушке Эмме распустить волосы, поскольку за нее «все лишних сто рублей дадут» (N1, стр. 72), Гейли сокрушается, что уже поплатился за побег Элизы «пятьюстами целковых» (N2, стр. 47), целковый же молодой Джордж Шелби дает на память дяде Тому (N2, стр. 48). На плантации Легри, когда приехал Том, была «самая жаркая пора уборки хлеба» (N1, стр. 75). Впрочем, через пару страниц переводчик поправляется: Том все же собирает хлопок, а не зерно. В процессе заключения договора Гейли пьет знакомый русскому читателю напиток - водку (N2, стр. 6), а сенатор Берд превращается в «чиновника» (N2, стр. 36). Отметим еще раз, что подобные модификации и «подгонка» американского текста под русские реалии характерны исключительно для изданий, предназначавшихся для массового, простого читателя. Так, например, в детской адаптации 1882 года (N5), которая явно предназначалась для более обеспеченных читателей (издание содержит множество цветных хромолитографированных иллюстраций), все имена, а также английские обращения - «миссис», «мистер» и реалии (как доллары, например) - сохранены.

2. Изменение соотношения фабулы и сюжета

Роман Бичер-Стоу построен достаточно простым способом, который, однако мешал адаптации. Дело в том, что композиция оригинала романа строится на перемещении фокуса с одной сюжетной линии на другую в каждой главе: автор переносится от дяди Тома к Элизе и Джорджу и обратно. В начале романа все эти три персонажа находятся в одной локации, поэтому повествование достаточно последовательное, однако затем все трое оказываются в разных местах (хотя Джордж и Элиза вскоре воссоединяются), и их линии совершенно расходятся. Роман распадается, таким образом, на два практически не связанных между собой повествования (лишь в конце Джордж Шелби, похоронив Тома, встретит Касси, которая окажется матерью Элизы). Это вынуждает Бичер-Стоу постоянно прибегать к нехитрому приему, который заключается в том, что в конце главы автор говорит что-то вроде «теперь мы должны оставить нашего героя на время, чтобы посмотреть, что происходит тем временем с …». Конечно, такая композиция была обусловлена и условиями, в которых публиковался роман. Поскольку Бичер-Стоу должна была каждую неделю выпускать по главе, а замысел романа формировался практически на ходу, это вынуждало ее каждую главу оформлять как отдельный завершенный эпизод, что не позволяло выработать более сложные связки между сюжетными линиями.

Такая композиция, очевидно, представляла неудобство для тех, кто создавал адаптации, поскольку текст сжимался очень сильно, и, следовательно, не было возможности сохранить последовательность глав (в оригинале их 45) с постоянным перескакиванием с одной линии на другую. В этих условиях было можно было следовать нескольким стратегиям. Одна из них - наиболее популярная в кратких пересказах - заключалась в том, чтобы не следовать авторскому сюжету, а сначала покончить с линией Джорджа и Элизы, а уже затем приступить к описанию жизни Тома в поместье Сент-Клера и на плантации у Легри.

В оригинале романа повествование протекает так: несколько глав на плантации Шелби - побег Элизы через Огайо и ее визит к сенатору Берду - последний день Тома у Шелби - побег переодетого Джорджа Гарриса - отъезд проданного Тома - Элиза в деревне квакеров - Том на корабле и у Сен-Клера - опять деревня квакеров - несколько глав о жизни Тома у Сен-Клера - Хлоя на плантации Шелби - смерть Евы у Сен-Клера - Том попадает к Легри - погоня Тома Локера за Джорджем и Элизой - страдания Тома у Легри - воссоединение Джорджа и Элизы с Касси - Джордж Шелби дает свободу своим рабам.

Чтобы избежать таких скачков, авторы адаптаций предпочитали объединять несколько эпизодов в один, объединяя, таким образом, разрозненные главы из одной «локации» в единое целое. Так, например, главы о побеге Элизы группируются вместе, превращаясь в непрерывное повествование с момента ухода с плантации и до счастливой высадки в Канаде. То же происходит и с Томом: мы неотрывно следим за его судьбой с того момента, как его увозят с плантации и вплоть до его смерти. В результате такого искажения повествования менялась и точка наблюдения на происходящее. Так, в адаптации N2, эпизод с переходом по льду и предваряющая его сцена в харчевне даны глазами Элизы - она отдыхает и вдруг видит на дороге приближающихся всадников - тогда как в оригинале тот же эпизод дан глазами Сэма. Способствует этому искажение пространства внутри романа. Например, первые главы легко объединяются за счет того, что пространство плантации сжимается: хижина дяди Тома оказывается совсем рядом с домом Шелби, что позволяет в рамках одной главы перенестись из комнаты господ Шелби в комнатку Элизы, в хижину Тома, а затем в пространство дороги, по которой Элиза совершает побег.

Следствием такой стратегии адаптации становится то, что первая часть романа, протекающая на плантации Шелби, занимает в кратких изданиях около трети всего объема текста, хотя в оригинале она едва ли больше одной десятой романа. Пока все герои находятся вместе, гораздо легче следовать изначальному ходу повествования, поэтому первая часть романа подвергалась не таким сильным модификациям, как остальные. Впрочем, это связано также и с тем, что темп повествования в частях о Евангелине и Легри резко замедляется и из приключенческого переходит в более медитативный. Еще одним следствием является то, что вставные эпизоды, не относящиеся напрямую к судьбе одного из главных персонажей, опускаются. Так, например, во всех кратких адаптациях отсутствует линия Топси, а также эпизод с поездкой Августина и Евы к брату Альфреду в гости. Также может быть опущен и сюжет с переодетым Джорджем Гаррисом, эпизод из главы «Кентукки» и другие.

Отдельно здесь следует упомянуть, что объединение глав вынуждало переводчиков их переименовывать, подгоняя название под новое содержание. Оригинальные названия глав романа отличаются длиной и замысловатостью: Бичер-Стоу обычно не объявляет напрямую, о чем говорится в главе, а прибегает к ироническому перифразу. Так, например, глава, посвященная пребыванию Элизы у сенатора Берда, называется «Chapter IX, in which it appears that a senator is but a man», а эпизод на корабле, в котором описывается, как молодая женщина покончила с собой после того, как у нее украли ребенка, зовется «Select incident of lawful trade». Можно вспомнить и первую главу под названием «In which the reader is introduced to a man of humanity». Очевидно, что эти названия у Стоу служат довольно важным опорным пунктом, в котором глобально выражается ее отношение к описываемому в главе. Она смеется над Гейли, который считает себя «гуманным» человеком, потому что может подарить матери проданного ребенка сережки, подчеркивает ужас законности рабовладельческой системы, для которой самоубийства матерей - привычное дело, и утверждает, что даже сенаторы, сами проводящие бесчеловечные законы, не чужды человечности.

Адаптации не сохраняют оригинальные названия Стоу, поскольку подобная ирония все же требует расшифровки, а текст должен быть совершенно ясен читателю, не иметь загадок. Поэтому названия либо отсутствовали вообще (N 1,6,7), либо становились номинативными, просто называя тот объект, о котором шла речь в главе. Например: «родители из темнокожих», «аукцион», «плантация», «свидание и разлука», «Элиза и Джордж», «новый хозяин». Кроме того, названия могли быть описательными, например: «волнение в усадьбе Шелби после бегства Элизы», «бегство Элизы и Джорджа в Канаду», «Касси ухаживает за Томом», «неудачная погоня Гели» (N 8). Наконец, бывают и такое, что название главы трактует, поясняет для читателя - что именно происходит в главе. Так, например, эпизод с самоубийством на корабле в адаптации N2 называется «бесчеловечие убивает мать». В противоположность Стоу, которая называет эту главу «избранный случай законной торговли», переводчик предпочел назвать все своими именами.

Описанная выше стратегия помогала значительно сократить объем романа, однако многое все же приходилось просто выбрасывать из текста. На материале адаптаций мы постарались установить, какие элементы текста Бичер-Стоу вычеркивались в первую очередь, и какие особенности ее романа (кроме композиции) позволяли сокращать текст.

3. Трансформация диалогов в авторскую речь и авторская оценка

Характерной чертой романа Стоу является то, что она редко дает прямую оценку своим героям. Чаще всего знакомство с героем и его характером происходит посредством описания ситуаций, в которых он участвует. Отличным примером здесь может служить Мария Сен-Клер. В предыстории семейства Сен-Клеров кратко говорится об эгоистичном характере Марии, однако основное представление о ней мы получаем из главы «Tom's mistress and her opinions». В этой главе через беседу Марии с Сен-Клером и Офелией иронично освещается натура супруги Августина: «I never complain myself - nobody knows what I endure. I feel it a duty to bear it quietly, and I do.” Miss Ophelia's round eyes expressed an undisguised amazement at this peroration, which struck St. Clare as so supremely ludicrous, that he burst into a loud laugh». Так постепенно, через многочисленные диалоги мы узнаем мнение Марии о том, как следует обращаться с рабами, о ее семейной жизни, о ее ипохондрии и прочих предметах.

Адаптация N1 (наиболее краткая) отличается тем, что в ней, за неимением места, большинство диалогов и описаний конкретных ситуаций превращаются в генерализированную речь автора, который дает краткие и достаточно категоричные характеристики, сужающие смысл изначального замысла Стоу. Так, про Марию сказано: «Вечно занятая своими мнимыми болезнями и изнеженная роскошью, она целые дни проводила, лежа на кушетке. Все должны были исполнять только ее прихоти, сама же она ни о ком не заботилась и никого не жалела» (стр. 60). Конечно, читателю романа и так очевидно, что Мария Сент-Клер - воплощение жестокости и эгоизма, однако характер ее обрисован не так прямолинейно, а болезни ни разу не называются мнимыми, хотя это эксплицитно дается понять.

То же можно сказать и о мисс Офелии. В романе она представлена как достаточно неоднозначный персонаж: будучи северянкой, она горячо выступает за отмену рабства, однако ее расположение к рабам диктуется исключительно чувством долга. Она не может себя заставить испытывать к Топси какие-либо чувства, и, более того, признается, что ей противно дотронуться до девочки. Это противоречие идеологии и чувств Офелии раскрывается в разговоре с Августином. Однако в адаптации про нее сказано лишь: «…Офелию, которая выросла в Канаде (что неправда, она выросла в Вермонте - Е.Ш.), на севере, где не было невольников. Она никак не могла привыкнуть в тому, что негров оставляли коснеть в невежестве и обращались с ними как с вещью».

4. Ликвидация фигуры автора

«Хижина дяди Тома» - роман, в котором авторское присутствие чрезвычайно сильно. Книга изобилует авторскими отступлениями, обращениями к читателю, восклицаниями и рассуждениями (в основном, конечно, на тему рабства). Причем тон этих рассуждений может сильно меняться. Иногда это ироничный голос, советующий читателю не ужасаться при виде сцен законной торговли:

If any of our refined and Christian readers object to the society into which this scene introduces them, let us beg them to begin and conquer their prejudices in time. The catching business, we beg to remind them, is rising to the dignity of a lawful and patriotic profession.

Иногда, напротив, это патетические восклицания:

…just such tears, sir, as you dropped into the coffin where lay your first-born son; such tears, woman, as you shed when you heard the cries of your dying babe. For, sir, he was a man, - and you are but another man. And, woman, though dressed in silk and jewels, you are but a woman, and, in life's great straits and mighty griefs, ye feel but one sorrow!

Наконец, это могут быть сентиментальные или религиозные рассуждения:

When you see that deep, spiritual light in the eye, - when the little soul reveals itself in words sweeter and wiser than the ordinary words of children, - hope not to retain that child; for the seal of heaven is on it, and the light of immortality looks out from its eyes. Even so, beloved Eva! fair star of thy dwelling! Thou are passing away; but they that love thee dearest know it not.

Подобные отступления занимают огромную часть текста, и именно в них высказано все то, за что Стоу превозносили ее современники. В этих отступлениях Стоу то с яростью, то посредством иронии нападает на систему рабовладения, превозносит достоинства закона и христианской веры, взывает к совести читателя. За счет большого количество эмоционально окрашенных слов, прямого обращения к читателю, патетического тона, восклицаний и тому подобного отступления (несмотря на свой «дешевый» драматизм) воздействуют на читателя, вызывая в нем наибольшие переживания. Однако в адаптациях они первыми подвергаются чистке. Ни одна дореволюционная адаптация не сохранила ни малейшего намека на авторское присутствие, ни одного отступления. Таким образом, те элементы текста, в которых заключен основной посыл автора, оказываются исключены из романа. Эффект, производимый такими сокращениями, можно представить, если мысленно вырезать из «Войны и мира» рассуждения автора об истории: сюжет романа остается, однако авторская трактовка описываемого исчезает.