Особенное место в романе занимает глава-заключение, в которой Стоу описывает фактическую основу романа, а также уже напрямую обращается к читателям от собственного лица с призывом противостоять рабству. Эта глава также несет огромную смысловую нагрузку, суммируя все идеи Стоу, выраженные в менее эксплицитной форме в романе. Заключение (ожидаемо) не отражено ни в одной из адаптаций.

5. Ликвидация длинных диалогов, посвященных теме рабства

Текст романа изобилует разговорами о рабстве и о духовном различии между белыми и черными. Самыми показательными в этом смысле являются следующие эпизоды: разговор Элизы и Джорджа в начале романа, перед побегом последнего, разговор Джорджа и мистера Уилсона в трактире, застольная беседа Сен-Клера и Марии, очень длинный диалог Сен-Клера и Офелии (единственное место романа, где Сен-Клер раскрывается перед читателем), разговор Сен-Клера и его брата Альфреда, обсуждение рабства публикой на корабле, где плывет Том, разговор сенатора Берда и его жены. Перечисленные диалоги являются основными пунктами (помимо уже упоминавшихся авторских отступлений и главы-заключения), в которых в том или ином виде транслируются идеи Стоу. Героями-резонерами в данном случае можно считать Джорджа Гарриса, произносящего пламенный монолог о своем положении раба, Сен-Клера, который верно теоретизирует, но не находит в себе сил применить идеи на практике (представляя собой тип «хорошего хозяина», который, тем не менее, поддерживает систему рабовладения), жену сенатора Берда, которая представляет позицию матери и христианки, не желающей думать о политике, но верно понимающей, что рабство - это плохо, мисс Офелию, северянку, горячо осуждающую рабство (испытывая при этом отвращение к чернокожей Топси), Еву, которая воспринимает рабство наиболее непосредственно, вне политического и социального контекста.

Кроме того, имеются многочисленные мнения сторонников рабства: Гейли, Тома Локера (оба обсуждают, как нужно правильно обращаться с неграми), Марии Сен-Клер, Альфреда, а также других эпизодических персонажей (например, женщина, путешествующая на том же корабле, что и Том, высказывает идею о том, что негры не способны на настоящую любовь к своим детям).

Очевидным образом, интеллектуальные беседы о рабстве изымаются из романа как слишком сложный для детского и народного восприятия материал. В первую очередь это происходит с разговором Августина и Альфреда: в единственной дореволюционной адаптации (N7), сохранившей вставной эпизод визита Сен-Клеров к брату Альфреду (с тем отличием, что Альфред приезжает к брату, а не наоборот), разговор братьев полностью вырезан: «Во время отсутствия детей оба брата Сен-Клер уселись на веранде за бамбуковым столиком и стали играть в трик-трак» (стр. 177).

Разговор Августина и Офелии сохранен только в двух адаптациях (N6, N7) в сильно сжатом виде. В результате сокращения пламенная речь Сен-Клера, одна из наивысших точек антирабовладельческого пафоса, в обеих адаптациях превратилась в несколько нелогичные аргументы слабовольного человека: «Что бы я выгадал, желая идти против течения» (N6, стр. 138) - вместо сокрушения Сент-Клера о том, что один человек не может бороться против системы, «Что же касается до нас, южан, то мы слишком беспечны, чтобы разбирать этот вопрос с надлежащим вниманием» (там же). Адаптация N7 не пересказывает, а приводит куски оригинального текста, однако за счет того, что текст сильно сокращен, основной посыл Августина остается нераскрытым: монолог про его ангелоподобную мать и нежелание владеть плантацией завершается так: « - Отчего же вы не отпустили на свободу своих невольников? - Как-то в голову не приходило» (стр. 133).

В народных адаптациях философия Сен-Клера также находит свое отражение, но уже в более искаженном виде. Так, в адаптации N1 сказано: «Сен-Клер сам, хоть и чувствовал в душе всю несправедливость такого порядке вещей, но, будучи избалован богатством, стал человеком слабым и бесхарактерным. Доброта его проявлялась беспорядочно и только баловала невольников» (стр. 60). В адаптации N2 неожиданно возникает история негритянки Пру (не встречающаяся даже ни в одной из детских адаптаций), и ее смерть становится поводом для краткого разговора между Офелией и Сен-Клером, который, надо отметить, более выразителен, чем варианты из детских адаптаций: «Сен-Клер вскочил и стал ходить по комнате большими шагами. - А что же делать? Разве я могу скупить всех этих несчастных? Как же защитить их? Как уничтожить зло, которое держится века? <…> Одно только скажу тебе, сестра: если бы весь этот край мог провалиться, то я с радостью провалился бы вместе с ним, лишь бы стереть с лица земли всю эту кучу несправедливостей и несчастий». Этот вариант вобрал в себя все наиболее эмоциональные пассажи из речи Сен-Клера.

Речь Джорджа сохранена в трех детских адаптациях и полностью отсутствует в народных (как и весь этот эпизод, который, будучи вставным, легко выкидывается из текста). Поскольку посыл Джорджа более прост, чем идея Сен-Клера, его монолог легче сократить без существенных смысловых потерь: все три адаптации сохраняют идею о том, что лучше умереть, чем продолжать жить в неволе, что Джордж не считает Америку своей родиной и не признает ее законов, и что апелляция Вильсона к Библии неуместна в создавшейся ситуации.

Разговор четы Бердов сохранен в адаптациях N1, 2, 3, 5, 7, то есть, в двух детских и трех народных. Детские (более полные) адаптации сохраняют религиозный пафос супруги сенатора: ее доводы строятся на том, что закон о беглых рабах противоречит христианскому духу и самой Библии, наказывающей «накормить голодного, одеть нагого и утешить опечаленного» (N 5, стр. 56) Более короткие версии ограничиваются тем аргументом, что «если люди предпочитают голод, холод и всякие опасности <…> то значит, этим людям не сладко живется», и потому нельзя им не помочь. В кратких адаптациях описание конфликта между супругами в основном переносится из диалога (как в оригинале) в авторскую речь: «Он был очень добрый человек, но по службе держался старых законов и стоял за выдачу беглых, что крайне возмущало его жену, которая, как христианка, стояла за свободу рабов» (N1, стр. 38), «Как она ни любила его, но ее глубоко возмущало то, что он поступает на службе против своих чувств. Это было источником бесконечных споров между супругами» (N2, стр. 36). Любопытно, что в одной из наиболее полных из детских адаптаций (N6) весь пассаж о новом законе и спор супругов вырезан: глава начинается с появления Элизы в доме Бердов. Возможно, это объясняется тем, что адаптация сделана в 1916-ом году, и для этого предреволюционного времени дискурс госпожи Берд, призывающей не следовать государственному закону, мог быть слишком вызывающим.

В целом, мы видим, что, если детские адаптации сохраняют, хотя бы отчасти, ключевые места романа, то народные варианты стремятся в основном к тому, чтобы передать сюжет романа в общих чертах, мало заботясь об отображении его смысловой нагрузки.

Исключение составляет адаптация N2, которая, как упоминалось выше, содержит рассказ о негритянке Пру. Примечательно, что этот эпизод, отсутствующий в остальных адаптациях, здесь занимает две с половиной страницы, хотя все пребывание Тома у Сен-Клеров умещается в 12 страниц. Кроме того, здесь же приводится и история Сен-Клера о том, как ему удалось «исправить» постоянно сбегавшего раба посредством доброты и личной заботы. В той же адаптации имеются следующие моменты: во-первых, в описании дружбы Евы и Тома говорится, что «беседы с Томом очень полюбились маленькой Еве. Его простые, незлобивые рассказы о своей семье и о горькой судьбе рабов глубоко западали в душу девочки, умной не по летам» (этот пассаж отсутствует в оригинале). Во-вторых, Сен-Клер на упреки жены в том, что он не посещает церковь, отвечал ей, «что не хочет слушать проповедников, которые оправдывают невольничество в угоду богатым». Кроме того, приведен диалог между Августином и Евой, в котором он спрашивает, хорошо ли иметь слуг, а Ева отвечает, что да, «оттого, что у нас больше есть кого любить» (стр, 59). Наконец, говорится, что «дом Сен-Клера был наполнен черными ребятишками, которых он скупал из жалости у других, слишком жестоких владельцев» (стр. 63) - за этим, очевидно, стоит история Топси.

6. Модификация финала

Мы уже упоминали о том, что заключительная глава отсутствует во всех изученных нами адаптациях. Однако в народных адаптациях наблюдается также существенная модификация финала, меняющая посыл книги. Оригинал имеет две важные концовки двух основных сюжетных линий. Во-первых, Джордж Шелби, похоронив замученного до смерти Тома, на его могиле клянется отпустить своих рабов на волю и осуществляет это намерение по возвращении на свою плантацию. Вторая линия - Джорджа и Элизы - оканчивается тем, что они, благополучно прожив несколько лет в Канаде и воссоединившись с Касси и мадам де Ту (мать Элизы и сестра Джорджа соответственно), отбывают в Европу, чтобы Джордж получил образование, а затем в Либерию - об этом мы узнаем из письма Джорджа, писанного к одному из его друзей. Упоминается также Топси, которую мисс Офелия увезла с собой в Вермонт, и которая по достижении совершеннолетия крестилась и стала впоследствии миссионером в Африке.

В адаптациях, как мы уже говорили, повествование, по мере приближения к концу, начинается ускоряться. Если в начале достаточно большой объем текста посвящен вполне подробному повествованию о жизни на плантации Шелби, то к концу все больше деталей выпускается, и финал производит очень скомканное впечатление. Поэтому конец романа, который несет важную смысловую функцию, часто обрезается и искажается.

Адаптация N1 завершается следующим образом: Том умирает на руках у Джорджа, однако клятвы освободить своих рабов за этим не следует. Том лишь счастлив, что Джордж его не забыл: «Слава тебе, Господи. Так вы не забыли меня <…> Теперь я умру счастливый. <…> Я всех люблю и всем прощаю… С этими словами он умер» (стр. 93). Последняя глава описывает встречу Джорджа и Касси с мадам де Ту и завершается так: «Когда поиски их увенчались успехом, вся семья, счастливая и свободная, решила покинуть Америку и переселиться в Европу».

Адаптация N2 (более подробная, чем первая) достаточно детально описывает сцену смерти Тома, передает его диалог с Джорджем и даже разговор Джорджа с Легри. Кроме того, упоминаются слухи о привидении, которые начали посещать Легри, его запой и, наконец, смерть. Однако, опять же, о клятве Джорджа и об освобождении его крестьян ничего не говорится, хотя упоминается могила Тома: «Над могилою сделали холм и обложили его дерном» (стр. 120). Завершается книга тем, что воссоединившаяся семья перебирается жить в Европу, а Эмма (бывшая невольница Легри, бежавшая с Касси) выходит замуж за капитана корабля. Единственная из народных адаптаций, в которой упоминается клятва Джорджа - это адаптация N3 (речь о ней еще пойдет дальше): «Боже вечный! Беру тебя в свидетели, что с этого часа я сделаю все, что может сделать один человек, чтобы снять со своей родины проклятие рабства» (стр. 108), однако собственно освобождения и призыва всегда помнить дядю Тома здесь нет. Толстовская адаптация N4, которая тоже заслуживает отдельного разговора, завершается таким образом: «И стало ему жаль, что он не поторопился его выкупить, и он горько, горько заплакал, точно в чем-то перед ним виноватый!» (стр. 36)

Детские адаптации тоже так или иначе кромсают финал. Адаптация N5 достаточно подробно описывает воссоединение семейства Гаррисов, однако совершенно выпускает всю линию с образованием Джорджа и его стремлением поехать сначала в Европу, а потом в Либерию для создания свободной и сильной нации. Зато Джордж произносит фразы, которые отсутствуют в оригинале. Так, например, он говорит своей маленькой дочери, когда та зовет его ужинать: «Ах ты плутовка. Все только хочет есть, а не думает о том, что хлеб нужно заработать». Своему сыну он советует: «Никогда не полагайся на других, но только на самого себя, тогда ты вполне будешь человеком» (cтр. 268). Эти сентенции Джорджа, возможно, призваны отчасти восполнить пробел, возникающий из-за отсутствия его письма.

Адаптация N7 наиболее полно передает финал романа, включая даже отрывок из письма Джорджа. В оригинале Джордж пишет в основном о том, что желает отправиться в Либерию и тяжелым трудом строить новую нацию, свою принадлежность к которой он чувствует гораздо более, нежели принадлежность к белым (его отец был белым). Примечательно, однако, что в адаптации выбран тот краткий отрывок письма, в котором речь идет о христианстве. В оригинале Джордж пишет, что он не слишком силен в христианстве, но жена его поддерживает на этом пути: «In myself, I confess, I am feeble for this, - full half the blood in my veins is the hot and hasty Saxon; but I have an eloquent preacher of the Gospel ever by my side, in the person of my beautiful wife. When I wander, her gentler spirit ever restores me, and keeps before my eyes the Christian calling and mission of our race». В адаптации письмо Джорджа начинается со слов «Как христианин патриот, как проповедник христианства, я отправляюсь в свою сторону, в родную мне Африку…» (стр. 305).

Адаптация N6 в этом смысле выделяется среди остальных, используя новую для нас стратегию. Дело в том, что здесь происходит слияние двух персонажей в одного: Касси и Люси. Женщина по имени Люси, которую в оригинале покупают вместе с Томом на аукционе, а затем отдают в жены одному из надсмотрщиков, здесь выполняет некоторые функции Касси. Например, именно она приходит к Тому ночью после побоев и приносит ему воды. Она же убеждает Тома в том, что Бог не существует для тех, кто находится на плантации Легри, а затем читает ему отрывок из Библии. На этом, впрочем, их отношения заканчиваются: Люси не подговаривает Тома убить Легри, а сама не совершает побега (учитывая, что Эммы в этой адаптации просто нет). Таким образом, за рамками адаптации остается вся история жизни Касси, ее страдания от разлуки с детьми, ее жизнь с Легри, ее замысел побега и его успешное осуществление, а также весь сюжет с привидениями, смертью Легри. Вследствие того, что фигура Касси отсутствует, становится невозможной и оригинальная концовка линии Джорджа и Элизы. Поэтому их мы в последний раз видим ступающими на канадский берег и приносящими молитву благодарности Богу (впрочем, этот эпизод сильно передвинут к концу романа, так как в оригинале он предшествует всем мытарствам Тома, а здесь расположен непосредственно перед приездом Джорджа Шелби к Легри).

В целом, мы наблюдаем следующую тенденцию: в народных адаптациях, как уже упоминалось ранее, есть стремление передать в общих чертах сюжет, однако более сложные, идейно нагруженные элементы повествования не включаются. Таким образом, стирается тот пафос, который вложен в концовку: Джордж просто хоронит дядю Тома, но не делает вывода о необходимости освободить своих рабов и не освобождает их. Джордж же и Элиза обретают семейное счастье в воссоединении с родственниками, однако дальнейшие устремления Джорджа строить национальное счастье в Либерии оказываются нерелевантными. На наш взгляд, такой паттерн объясняется не тем, что авторы адаптаций старались скрыть или, наоборот, выставить напоказ какую-то идеологическую составляющую романа, а тем, что народные адаптации стремились к максимальной простоте, которая подразумевала облегчение текста от любых интеллектуальных нагрузок, какими, несомненно, являлись и монолог Джорджа Шелби перед рабами, и письмо Джорджа Гарриса с описанием его планов.

Подобная практика описана в книге Ю.Л. Левина «Переводчики 19-го века»: «Зарабатывавшие себе на хлеб безымянные ремесленники, которых нещадно эксплуатировали издатели, трудились в постоянной спешке, чтобы закончить перевод к назначенному сроку, не имея возможности ни изучить должным образом переводимое произведение, ни отделать свой текст как следует. <…> Переводчики-ремесленники стремились в основном передать фабулу переводимого произведения; воссоздание стиля, творческого облика иностранного автора было им недоступно». Левин цитирует Чуковского: «Тяжеловесные буквализмы нередко сочетались у них с произвольными пересказами отдельных фрагментов, а иногда и пропусками трудных мест».

Все три детские адаптации оканчиваются призывом Джорджа к его бывшим рабам помнить о дяде Томе и стараться быть такими же честными и добрыми христианами, как он. Линия Джорджа и Элизы, как мы показали, уходит на второй план: в двух адаптациях показано воссоединение семьи (в третьей отсутствует Касси), однако этим все и ограничивается. Слабый отзвук планов Джорджа на Либерию присутствует только в одной из адаптаций. Эта тенденция объясняется, вероятно, тем, что для описываемой эпохи религиозный пафос книги, и, соответственно, фигура дяди Тома были гораздо более важны, чем не совсем ясные русскому читателю намерения Джорджа Гарриса ехать в далекую Африку, в неизвестную Либерию. Как писал Маккей в цитировавшейся ранее книге, главным героем книги в дореволюционной России является Том (в советское время это изменится). Отметим, что для народных адаптаций характерно даже представлять дядю Тома как религиозного наставника маленькой Евы: «Том не мог надивиться <…> на все те великие и человеческие истины, которые он читал вместе с нею в своей библии и объяснял ей, как умел, своим простым языком» (N2, стр. 58), «Она со вниманием слушала, когда он ей читал Евангелие или рассказывал сам о жизни и страданиях Иисуса Христа. Особенно любила она, когда он ей пел псалмы» (N1, стр. 59).

Прежде, чем перейти к анализу советских адаптаций, мы бы хотели отдельно сказать несколько слов об адаптациях N3 и 4.

На обложке адаптации N3, впервые изданной в 1905 году, значится, что перевод с английского осуществил И. Введенский, один из известнейших русских переводчиков 19-го века. Однако, как известно, Иринарх Введенский умер в 1855-ом году, в то время, когда роман Стоу только начинал распространяться среди либеральных дворян, имевших доступ к французским или немецким изданиям и возможность читать на этих языках. Как пишет Маккей, И.С. Тургенев прочитал роман в 1853-ем году на французском, Л.Н. Толстой - в 1854-ом на немецком, И.И. Пущин - в 1854-ом, А.С. Хомяков - в 1855-ом. Как писалось во введении, до 1857-го года, судя по косвенным признакам, роман был в России под запретом, и первый перевод был осуществлен только в конце 1857-го года. Таким образом, маловероятно, чтобы И. Введенский мог осуществить данный перевод до своей смерти.

Подобный перевод, кроме того, был бы совершенно не в правилах позднего Введенского. Левин отмечает, что молодой Введенский принадлежал к «разряду тружеников, строчивших с плеча», однако в 50-ые годы он уже перевел «Базар житейской суеты» и в полемике, возникшей вокруг двух переводов романа, теоретизировал насчет принципов художественного перевода. Так, критикуя опубликованный в «Современнике» перевод «Ярмарки тщеславия», Введенский писал, что главный порок переводчика состоит в том, что «он поставил себе за правило пропускать все труднейшие и лучшие места оригинала. <…> И кому, наконец, нужен такой перевод, в котором никто не узнает подлинника?». Сам Введенский известен тем, что позволял себе большие вольности в переводе и иногда значительно распространял текст оригинала, однако это были изменения другого рода. Введенский выступал против буквального перевода, считая, что переводчик «неизбежно и непременно уничтожит колорит писателя, если станет переводить его <…> слишком близко к оригиналу, из предложения в предложение». На вопрос об «отсебятине» Введенский отвечал: «Да, <…> я готов признаться, что в «Базаре житейской суеты» есть места, принадлежащие моему перу, но перу - прошу заметить это - настроенному под теккереевский образ выражения мыслей».

Кроме того, адаптация, обозначенная именем Введенского, на деле представляет из себя переработку и компиляцию уже существующих адаптаций. При сравнении данной адаптации с версией N2, изданной в 1888-ом году в П.П. Щегловым, можно заметить, что большая часть текста дословно совпадает. Более того, в одном эпизоде обнаруживается компилятивный «ляп»: кусочек текста случайно пропустили, в результате чего образовалась логическая неувязка. Описываются слухи о привидениях, имеющихся на плантации Легри: «Толки прекратились, но вера в легенду ничуть не поколебалась. - Оттого, что как только пробьет полночь, так начинаются там стоны, шаги, возня» (стр. 100). Эта реплика является ответом Касси на вопрос Легри о том, почему она хочет сменить комнату. Однако сам вопрос пропущен. Если заглянуть в издание 1888-го года, мы найдем этот кусочек целиком: «Однажды Касси, не спросясь Легри, велела перенести всю свою мебель на другой конец дом. - Зачем это? <…> - Затем, что я хочу спать по ночам, а под чердаком трудно заснуть. - Это отчего? - Оттого, что как только пробьет полночь…» (стр. 112). Можно было бы предположить, что адаптация N3 является просто сокращенным вариантом адаптации N2. Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что, несмотря на меньший объем, в адаптации N3 имеются некоторые детали, отсутствующие в N2. Так, например, описание «охоты» на негра Сципиона, которого Августину удалось «приручить», в адаптации N3 гораздо более обширно (в том числе, в N2 не указывается даже имя этого негра). Таким образом, мы можем предположить, что адаптация N3 компилировалась из адаптации N2 и еще одного, не установленного нами источника. Возможно также, что обе адаптации ориентировались на уже существующий русский перевод. Маловероятно, что эти адаптации создавались на основе английского текста, учитывая, что английские адаптации романа начали появляться только после 1892-го года, когда истекло авторское право Стоу.

Нам неизвестно, почему издатели решили поставить имя Иринарха Введенского на обложку своей адаптации, однако можно предположить, что это было сделано с целью повышения авторитета этого издания.

Следует также отдельно упомянуть адаптацию N4, изданную сперва в «Ясной Поляне» Л.Н. Толстого, а затем опубликованную в ряде других книжек, составленных из материалов журнала, с заголовком «из Ясной Поляны». Этот небольшой рассказик, занимающий всего 36 страниц, был рассчитан на простых крестьянских детей, и потому обладал специфическими особенностями.

Во-первых, повествование предваряется краткой справкой об Америке, которая сводится к следующему: в далекой земле Америке, открытой Колумбом, нашлось много золота, но добывать его было некому. Приехали белые люди, прогнали индейцев, стали возделывать поля и добывать золото, серебро, руду, железо. Тогда один французский монах Лас-Казас (известный, вообще-то, своей борьбой против зверств колонизаторов) решил помочь плантаторам и предложил взять негров из Африки, поскольку они народ неприхотливый. Так возникла работорговля. И вот в этой самой Америке в штате (округе) Кентукки жил Шелби.

Само это введение задает сказочный тон, поскольку сразу же переносит нас в далекое, неведомое пространство, наделенное сказочными свойствами (страна, где много сокровищ). Этот сказочный тон поддерживается на протяжении всей книги, сам язык начинает напоминать фольклорный текст. Взглянем, например, на диалог Гейли и Шелби: «Право, Галль, и рад заплатить, да нечем, пообождал бы! - Некогда ждать, самому деньги нужны. - Так вот что, Галль, ты знаешь моего Тома <…> Жаль мне с ним расставаться, да ничего не поделаешь» (стр. 5). Диалог плантатора и торговца напоминает разговор сказочных персонажей, производящих обмен волшебными предметами. Элиза (Лиза) причитает над кроватью Гарри: «Ах я несчастная, горемычная, что-то мне делать, куда тебя, сынок, девать?» (стр. 9). Мужчина, который помог ей выбраться на берег, напоминает волшебного помощника, направляющего сказочного героя: «Вижу, вижу, голубушка, беду твою. Спрятаться у меня негде, живо разыщут, а вон на горе стоит большой дом, ступай туда, там тебя спрячут!» (стр. 15). Подобных примеров можно привести множество.

В этой адаптации религиозный пафос очевидно преобладает над рабовладельческим. Лучше всего это видно на образе Тома: здесь он выступает как христианский проповедник и учитель. Во-первых, еще дома, в Кентукки, он выучился у барыни грамоте и «любил читать божественные книги, собирал по вечерам в своей хижине негров и читал им о земной жизни Иисуса Христа, о его страданиях, чудесах, деяниях и смерти, то, что ему нравилось, он помечал карандашом». Джордж Шелби был его воспитанником: в начале книги говорится, что «Жорж полюбил дядю Тома и от него не отставал ни на шаг, куда дядя Том, туда и Жорж». В конце, на могиле Тома, Джордж вспоминает, как тот «водил его гулять в поле, в лес, называл ему каждую травку, цветочек, кусточек и дерево <…>, что Том с мамой его посадили за указкой и учили его читать по складам…». Во время прогулок с Евой Том рассказывал ей из священной истории: «о сотворении мира, о том, как Каин убил Авеля, о Иосифе прекрасном, проданном братьями в Египет, о Моисее и об освобождении евреев из Вавилонского пленения, о Христе Спасителе, Его страданиях, и о многом другом говорил; учителя у Евы не было, ей никто не говорил о Боге, о Его Божественной Сыне, о Христовом учении <…> По вечерам он пел духовные песни, или учил читать по складам, по библии» (стр. 25).

Советские адаптации

В советском союзе издавались в основном полные (позиционирующие себя как таковые) переводы, а адаптаций для детского возраста - всего три. Две из них вошли в круг наших материалов, а третья, принадлежащая Н. Чуковскому, мало чем отличается от полных переводов, к тому же, о ней писал Д. Маккей. Обе рассматриваемые адаптации вышли в 1928 году. Более короткая (80 стр.) адаптация имеет предисловие, написанное Е. Виноградской. В предисловии Стоу подвергается критике за то, что «не обнажала сути спора, а только обращалась к жалости и состраданию читателя», а также за то, что в «книге описаны и добрые рабовладельцы, и видно сочувствие автора к ним». «А фигура самого Тома, любовно выписанная в романе, фигура забитого негра, не умеющего ответить ударом на удар?! Не так написали бы сегодня». Впрочем, Виноградская отдает должное Стоу - книга читается уже 80 лет и продолжает волновать читателей. Завершается предисловие так: «Негритянский рабочий ищет друзей среди рабочих Америки и всего мира…» - очевидно, это ключ, в котором написана вся адаптация.

Каким же образом реализуется программа Виноградской? Во-первых, подчеркивается, что негры и белые должны быть равны между собой. Так, например, Джордж Шелби учит Тома писать, а потом обедает с его семьей: «Вся семья садится за стол, и Джемс с ними. Джемс сначала, помня свое положение «учителя», еще слегка важничает, потом забывает это и шалит вовсю с сыновьями Тома». В оригинале Хлоя прогоняет детей, чтобы Джордж мог как следует поесть, здесь же нарочно указывается, что Джордж и ест, и играет с ними.

Во-вторых, религия в адаптации представлена как дурман, который используется рабовладельцами, чтобы негры не жаловались на свою судьбу и не бунтовали: «Негры пели религиозные псалмы, вкладывая в них всю свою тоску об освобождении. Священники научили их религиозным песням, в которых говорилось об освобождении после смерти, на небесах, и они распевали их, убаюкивая себя надеждой на лучшую жизнь после смерти» (стр. 18). Кроме этого эпизода, отсутствуют любые упоминания о религии. Когда Том находится у Легри на плантации, сил ему придает не видение Христа, явившееся ему в оригинале, а план побега Касси и Эммелины: «С тех пор, как план побега был решен, в Томе произошла большая перемена. <…> Никакие насмешки, никакие обиды не нарушали его спокойного расположения духа» (стр. 72). Он решает остаться на плантации не потому, что Бог назначил ему быть там, а потому, что «товарищи нуждаются в нем». Вообще, Том особо не разговаривает (поскольку большинство его оригинальных реплик носят проповеднический характер). Так, когда Джордж приезжает его выкупить, Том говорит только «поздно!» (с неожиданной энергией) и испускает дух.

В советских адаптациях начинают появляться те авторские отступления, которые отсутствовали в дореволюционных. Так, например, имеется отступление о том, что юг для негров - «страна, откуда нет возврата». В сильно утрированной (по сравнению с оригиналом) форме описываются те ужасы, которые ожидают попавшего туда раба: «Лихорадки, побои, изнурительная работа, жестокое обращение в короткое время съедают там самых здоровых и крепких работников». Здесь же упоминается и закон: «Помещики, а за ними и закон объясняют, что огромная смертность негров на юге происходит от неблагоприятного климата. Они, конечно, молчат о бесчеловечном обращении, о непосильной работе, об ужасной жизни, которую ведут несчастные негры» (стр. 34). В главе, посвященной побегу Джорджа и Элизы в Канаду, также имеется отступление: «Кто опишет блаженство первого дня свободы? <…> О вы, отнимающие у человека свободу, чем вы ответите за это?» (стр. 68)

Сохранен также разговор Легри с незнакомцем на корабле, в котором первый высказывает свои взгляды на правильное обращение с неграми. Иностранец заговаривает затем с другим попутчиком, который просит его не судить обо всех южных плантаторах по Легри, поскольку между ними есть и мягкие люди. Иностранец отвечает: «А на мой взгляд, это не мягкость, а фальшь. Именно благодаря обманчивой мягкости и держится невольничество до сих пор. Без нее, да с одними такими плантаторами, как этот, невольническая лавочка давно бы взлетела к черту» (стр. 58).

В семействе Сен-Клера Тому живется плохо: «Тому жилось тяжело, как в золотой клетке: он работал немного, его чисто одевали, он жил среди прекрасной природы, с ребенком, которого он полюбил. Но он скучал, не имея вестей о своей семье» (стр. 43). Это объясняется тем, что уходит все религиозное наполнение пребывания Тома у Сен-Клеров, а красивая одежда и богатая обстановка не способны заменить ему семью и свободу. Вообще, весь эпизод про Евы сводится к тому, что девочка скоро заболевает и просит отца освободить всех невольников после ее смерти.

Описанию невольничьего рынка посвящена целая глава, где в том же утрированном тоне описывается, как «человеческий товар» подготавливают к продаже. «А вся задача торговца состоит в том, чтобы сделать из невольника тупого и равнодушного скота, которому все равно. Торговец набирает партию рабов, затем гонит их в какую-нибудь здоровую местность, поблизости к лесу или воде, и там откармливает их. Негров кормят день и ночь…» (стр. 51). То же преувеличение находим в изображении негров на корабле: «На палубе гуляли толпы разряженных людей, играли дети. А внизу, в трюме, скованные по рукам и ногам, лежали негры, сброшенные в одну кучу с товарами» (стр. 39).

На первый план выходит фигура Джорджа Гарриса, вытесняя Тома. Ему посвящена последняя глава, озаглавленная «Друг народа». Большая часть этой главы - письмо Джорджа к другу, в котором он пишет: «Я отдам все свои силы угнетенным и порабощенным. Я один не могу освободить мой народ, но я пойду учить и просвещать его. Потом он сам добудет свою свободу! <…> Что бы ты ни услыхал обо мне, знай, что все, что я делаю, я делаю для освобождения моего народа» (стр. 80). Вторая советская адаптация под редакцией М. Леонтьевой опубликована в том же 1928-ом году в Одессе. Многое из того, что мы отмечали в адаптации Виноградской, находит свое отражение и здесь, однако, поскольку эта версия гораздо объемнее, мы обнаружили в ней еще некоторые особенности.

 В этой адаптации в большем объеме появляются авторские отступления, даже возникает образ автора и некое «мы», а также воспроизводится иронический тон Стоу в рассуждении об узаконенной торговле людьми: «Мы просим читателя не думать, что все американские законодатели поголовно лишены всяких человеческих чувств! О, нет! <…> Эти достойные государственные деятели чуть не падают в обморок каждый раз, когда заходит речь о том, чтобы производить торговлю неграми в Африке, и со слезами на глазах умоляют ограничиваться ею только на собственной территории. Разве не велики люди, которые так боятся выносить сор из собственного дома на улицу?» (стр. 104).

 Наблюдается более красочное, чем в оригинале, описание сцен жестокости. Так, например, Легри ударяет маленького негритенка, указавшего Джорджу Шелби дорогу к сараю Тома, ногой в живот, хотя в оригинале сказано всего лишь «kicked the boy». Сцена избиения Тома тоже несколько отличается от оригинала: «Легри первый нанес Тому удар и сшиб его с ног. Том грохнулся на пол. Самбо и Квимбо подняли его и начали избивать. Легри стоял тут же и приказывал: - Бейте его! Бейте, пока не сознается! Когда Том лишился чувств, Легри, уверенный, что он уже умер, удалился» (стр. 246). В оригинале же находим лишь: «Legree, foaming with rage, smote his victim to the ground. Scenes of blood and cruelty are shocking to our ear and heart». Данная адаптация единственная включает в себя эпизод с наказанием служанки Розы, причем реплики Марии Сен-Клер сделаны более грубыми и жестокими, чем в оригинале.

Кроме того, на предложение Офелии ей самой наказать служанку, Мария отвечает: «Чтобы я стала марать себе руки о такую гадину? <…> Эта негодяйка Роза и все остальные слуги, которые находятся в этом доме, всецело принадлежат мне, я, что хочу, то и делаю с ними, и никто не имеет права запретить мне это…» (стр. 155) - фраза, которая вообще отсутствует в оригинале.

Мальчик Генри, племянник Августина, обещает избить своего конюха Додо до смерти, если обнаружит на лошади хоть одну пылинку, тогда как в оригинале он говорит «I'll teach you your place!». В целом, Генри изображен гораздо более отталкивающе, чем в романе. В том числе, после увещеваний Евы он, в порыве великодушия, бросает мелкую монету в кусты и приказывает Додо искать ее, тогда как в оригинале он просто дает мальчику монетку в руки и предлагает купить на нее конфет. Ева же, наоборот, сделана более решительной и смелой, чем в оригинале: «Как вы могли так бить его? Это доказывает, что вы злой и жестокий, а я думала про вас другое, - смело проговорила Ева, в упор глядя на мальчика своими светящимися глазами» (стр. 131). Она же утешает Додо: «Ты славный мальчик, Додо, я это вижу. Не горюй, я буду всегда заступаться за тебя!» (стр. 132). Впрочем, функция Евы сведена к минимуму, ее характер практически не раскрывается, сцена смерти отсутствует: она лишь успевает попросить отца отпустить всех негров на свободу и умирает.

Раскрывается тема счастливого будущего в свободной Канаде: когда Элиза засыпает у сенатора Берда, есть снится сон в стиле снов Веры Павловны. «И чудный сон приснился ей. Она очутилась в красивой стране, стране покоя, мира и радости <…> Джорджа, ее мужа, еще нет дома. Он на работе, на фабрике где все его любят и уважают, как хорошего и исполнительного работника <…> Он устал, но вид у него довольный, счастливый, потому что никто не мешает ему заниматься любимым делом, никто не преследует и не унижает его» (стр. 71)

Том в данной адаптации представлен как нравственный образец, у которого другие просят совета: «В нравственных вопросах пользовался особенным авторитетом дядя Том. Глубоко нравственный от природы, обладая более ясным и способным к просвещению умом, <…> он невольно выделялся из общей среды <…> его простые, сердечные и проникнутые истинным чувством убеждения могли бы тронуть и более культурных людей» (стр. 26). Умирающий Том говорит Джорджу: «Не называйте меня бедным, мистер! Я раньше был беден, а теперь мое унижение кончилось!» и далее: «Кроме любви, нет ничего хорошего на земле… О, мистер Джордж, какое великое счастье… быть честным и добрым!» - эта фраза потом отдается в голове Джорджа. И в финале романа Джордж призывает всех своих освобожденных рабов быть «честными и добрыми», как покойный дядя Том.

С точки зрения отображения религии в романе показателен диалог Касси и Тома. Рассказ Касси о ее судьбе приведен в полном объеме (единственный случай среди всех адаптаций), реплики же Тома сокращены до минимума. Он представлен как нерешительный верующий, ищущий защиты в зыбкой религии, Касси же - убежденная атеистка, которой Том мало что может возразить: «Зачем ты обращаешься к Богу? <…> Иного исхода для нас нет, я уже давно убедилась в этом. Том задрожал от ужаса, слушая эти горькие слова отчаявшейся женщины». Касси с железной логикой объясняет Тому, почему убийство Легри Бог не должен считать грехом («конечно, если он только есть» - добавляет она). На длинный монолог Касси Том ничего не отвечает, а она говорит ему с насмешливой улыбкой: «Не трать больше слов - это напрасно. Меня теперь не переубедишь…» (стр. 218). Таким образом, Том совершенно проигрывает в идеологической борьбе с Касси, и его религиозные идеи разбиваются о ее непоколебимый скептицизм и мрачную убежденность. Впрочем, из-за того, что религия почти полностью вытесняется из романа, создаются некоторые логические неувязки. Так, после очередного визита Легри, Том остается один: «Грустно и тоскливо было ему. Долго думал в эту бессонную ночь Том про свою судьбу. Нет, он не покорится Легри, он останется верен себе. <…> С этого дня Том стал как будто несколько бодрее» (стр. 224). Религиозная мотивировка (видение Христа) исчезает, и изменение в настроении Тома кажется неоправданным.

Кроме того, интересно обратить внимание на то, какие книжки читают герои романа. В оригинале Том постоянно читает Библию, но в этой адаптации, очевидно, это невозможно. Поэтому сначала, в эпизоде о сборище в его хижине, говорится, что Том читал остальным «книгу, где говорилось о природе, небесных светилах, о замечательных людях и великих борцах за свободу» (стр. 24). Когда Легри обнаруживает в кармане у Тома «пару книг», то спрашивает: «Уж не грамотен ли ты?». На утвердительный ответ Тома Легри говорит: «Значит, ты приучен читать разные глупости о свободе и капиталистах <…> Ну, советую тебе поскорее бросить эти глупые привычки. Я не люблю нытиков» (стр. 186). С незнакомцем на корабле Легри доверительно делится своими наблюдениями: «Но я заметил, что он грамотей, поэтому у него в башке бродят разные глупые мысли, каких не следует иметь негру…» (стр. 190)

Подводя итог разговору о советских адаптациях, можно сказать следующее. Во-первых, для советских адаптаций характерно выведение на первый план фигуры Джорджа Гарриса как идеального героя. Тому же, в свою очередь, отведена роль человека доброго и честного, но уязвимого, поскольку его религиозные убеждения ложны, и, следовательно, несостоятельны. Во-вторых, важно, что проявления жестокости рабовладельцев в этих текстах изображается более красочно и живо, очевидно, с тем, чтобы вызвать у читателя большее отвращение к рабовладельческой системе. Религия, по большей части, вообще убрана из текста, однако, поскольку полностью избавиться от нее невозможно, она изображена либо как слабая идеологическая система, не выдерживающая никакой критики, либо как ложная система представлений, выдуманная священниками для того, чтобы затуманить ум бедных рабов. Кроме того, меняется сам язык: он становится более простым и категоричным.

Сравнение дореволюционных и советских переводов

Во второй главе нашего исследования мы займемся более пристальным анализом непосредственно текста на материале трех полных дореволюционных переводов и двух советских переводов. Мы будем анализировать те фрагменты текста, в которых поднимаются темы рабства и религии с целью выяснить, как на идейном и лексическом уровне отразился в переводах смысл оригинала. Как уже говорилось во введении, фрагменты текста, выводимые на анализ, отбирались с помощью программы, анализирующей лексический состав фрагмента: выделялись те куски текста, в которых используется большое количество слов, связанных с темами рабства и религии. Закономерным образом многие из выделенных программой фрагментов совпадали с ключевыми моментами романа (например, разговор Августина с Офелией или смерть Евы).

Среди выбранных нами дореволюционных переводов следующие:

- Перевод Е. Ландини, сделанный с 35-го лондонского издания романа. С этого же издания сделано еще несколько дореволюционных переводов. Мы располагаем третьим изданием этого перевода 1897-го года, впервые он вышел в 1883-ем году.

- Перевод Л.А. Мурахиной-Аксеновой, выполненный в 1901-ом году с английского, также переиздавался не менее трех раз. Л.А. Мурахина-Аксенова - переводчица, 23 года проработавшая в издательстве Сытина. За это время перевела более двухсот книг с европейских языков, многие ее переводы, в том числе Сервантеса, Дефо и Стоу, критикой были отмечены как классические.

- Перевод А.Н. Анненской, выполненный в 1908 году с английского. Этот перевод больше не переиздавался, однако мы решили включить его в нашу выборку, ожидая, что ее перевод может содержать релевантный для нашего исследования материал. Дело в том, что Анненская, бывшая замужем за Н.Ф. Анненским, в большой степени разделяла народнические взгляды своего мужа. В 70-ые годы она осуществила перевод-переложение «Робинзона Крузо», в который вложила «идеи, вынесенные из идеалов шестидесятников»: «Возможность Робинзона выжить и существовать зависела от трудолюбия, мужества, выносливости. Изменилась и канва отношений между Робинзоном и Пятницей: Пятница, у Анненской, не раб, а друг, товарищ. На первое место вышла линия нравственного совершенствования героя». Мы предположили, что нечто подобное могло происходить и с «Хижиной дяди Тома».

Следует отметить, что, поскольку мы выбирали для анализа только те переводы, которые сделаны с английского текста, в нашу выборку не попали наиболее ранние версии, сделанные с французского и опубликованные в «Русском вестнике» и в «Современнике».

В советское время было издано всего два перевода - В. Вальдман и Н. Волжиной. На титульном листе первого значится «перевод и обработка В. Вальдман», а второй обозначен как «сокращенный перевод Н. Волжиной». Впрочем, характер сокращений этих переводов отличен от того, что мы наблюдали в случае дореволюционных адаптаций. Советские переводы сохраняют количество глав и все сюжетные повороты, а сокращения носят более легкий характер. Интересно, что Волжина осуществила два варианта перевода: опубликованный в 50-ом году сильно сокращенный перевод и полный перевод, который был издан лишь в 77-ом году тиражом в пять тысяч экземпляров. В канон вошел, впрочем, именно сокращенный перевод Волжиной. Он переиздавался наибольшее количество раз (не менее 15-ти), по данным Маккея, этот же перевод, с минимальными стилистическими изменениями и без предисловия, был опубликован в 2000-ом году в детском издательстве «Азбука», и он же выходит в сети по запросу на перевод Волжиной. Полная версия перевода Волжиной (в которой все же отсутствует заключительная глава) также продолжает публиковаться наравне с сокращенным переводом. То же касается и обработанного перевода В. Вальдман (например, он был издан в издательстве «Эксмо» в 2010-ом году). Таким образом, оказывается, что не только советский читатель был лишен возможности прочитать оригинальный текст романа, но и нынешние поколения читателей, не осведомленные специально о существующих различиях в переводах, скорее всего, будут иметь дело с одним из сокращенных советских переводов.

Справедливости ради, впрочем, следует отметить, что в 2009-ом году в издательстве «Библия для всех» был переиздан дореволюционный перевод А. Рагозиной. Посыл этого издательства, которое специализируется на православной литературе, заключался в том, чтобы вернуть книге ее религиозный пафос, утвердить ее актуальность для нашего времени: «Автор обращается ко всем христианам Америки - мужчинам и женщинам - с вопросом: разве можно легко относиться к таким явлениям, оправдывать их или обходить молчанием? Она призывает молиться за несчастных страдающих чернокожих, и, по ее мнению, христианская церковь несет ответственность по отношению к отверженной расе. Призыв очистить себя покаянием, справедливостью и милосердием раздается со страниц книги. Он обращен и к современным христианам. Разве мало обездоленных, страдающих людей и разбитых сердец вокруг? Книга Г.Бичер-Стоу призывает нас поступать с таковыми в духе своего Учителя».

На портале predanie.ru (это самый большой православный медиапортал Рунета) перевод Рагозиной сопровождается небольшой рецензией, в которой упоминается, что этот перевод романа в сравнении с советскими «осуществлен корректно, в частности, оставлены те места, из которых видно его христианский характер». Кроме того, дается и толкование романа: «Хижина» -- пример подлинно христианской литературы, проникнутой милосердием к угнетенным, ужасом перед страданием мира и при этом могущей преподать прощение и жалость самым жестоким садистам: любовь побеждает, а не ненависть и месть». Стоит отметить также иллюстрацию на обложке этого нового издания: на первом плане изображена белокурая и голубоглазая Ева, прижимающая к груди Библию (на книге нарисован крест). На заднем плане видны опустивший голову Том, чинная женщина в переднике и чепчике - возможно, мисс Офелия.

Итак, за исключением перевода Рагозиной и перевода Анненской, который также доступен в сети, издаваемые сегодня переводы в основном принадлежат Вальдман и Волжиной.

Оба эти перевода сопровождались сходными между собой текстами о романе. Перевод Вальдман был издан в 1949-ом году с послесловием Е.Г. Эткинда, а перевод Волжиной в 1950-ом - с предисловием А.Н. Степанова. Оба текста похожи содержанием, структурой и тоном. Главный посыл их заключается в изобличении всего американского государственного уклада: «История Америки последних веков - долгая и кровавая повесть о разграблении естественных богатств, о порабощении, уничтожении целых народов». Североамериканские штаты оказываются ничуть не лучше южных: оказывается, что промышленная буржуазия Севера в своем стремлении построить капитализм выступила против рабства только потому, что понимала: «труд рабов в хозяйственном отношении гораздо менее выгоден, чем труд свободных рабочих».

Далее говорится о самой Стоу: отдавая должное автору романа за ее смелую борьбу против рабства, и Эткинд, и Степанов резко критикуют религиозные взгляды Стоу, ее «классовую ограниченность»: «Гарриет Бичер-Стоу, в силу своей классовой ограниченности, многое не понимала и не могла понять. В ее романе причудливо переплетено прогрессивное с реакционным. <…> всячески подчеркивает якобы характерные для негров черты христианского благочестия, непротивления, смиренности. <…> Его набожность, его безропотность и непротивление злу вызывают у нас чувство протеста». Впрочем, по мнению автора предисловия, Стоу сама чувствовала, что «у нее не сходятся концы с концами» и что нельзя бороться с рабством только с помощью проповедей христианского милосердия, и восклицала: «И церковь является свидетельницей совершаемого, видит все и… молчит!».

Степанов не менее жестко критикует Стоу: «Откуда эта рабская покорность хозяевам, это сверхчеловеческое смирение? Они - в религиозности и дяди Тома и самого автора книги. <…> Религия, вера в бога связала Тома и других похожих на него людей надежней, чем могут это сделать любые оковы. Сковала и выдала целиком на растерзание зверям-рабовладельцам». Впрочем, Стоу, несмотря на все ее старания, не удается представить христианство спасением для рабов, и на самом деле, ее роман убедительнее всего доказывает, как религия выгодна рабовладельцам. «Правда жизни пробивает себе дорогу вопреки всему христианскому благочестию автора. Сквозь стоны и молитвы невольников доносится клокотанье классовой ненависти рабов к тиранам». Подвергается критике также и симпатия Стоу к «хорошим» рабовладельцам: Сен-Клеру и старшим Шелби. Завершаются оба текста обличением нынешнего положения негров Америке: получив свободу, они продолжают подвергаться эксплуатации, жестокости, дискриминации и беззаконным расправам (Ку-Клукс-Клан, линчевание). Это положение изменится только вместе с уничтожением всего капиталистического строя.

Исходя из текстов предисловий, можно заключить, что одной из целей, преследовавшихся при публикации романа в России в послевоенное время, было изобличение американского капиталистического строя. Рабство оказалось в этом смысле очень удобным фундаментом, на котором, как мы показали, можно было возводить дальнейшие обвинения против существующего капиталистического устройства современного американского общества.

Прежде, чем приступить непосредственно к анализу текста, мы изложим гипотезу, из которой мы исходили.

Относительно дореволюционных переводов Ландини и Мурахиной (исходя из предисловий) мы предполагали, что эти переводы будут отличаться верностью оригиналу, купюры будут отсутствовать, как и расширение текста авторством переводчика. Предполагалось также, что перевод Анненской будет менее верен оригиналу, поскольку, учитывая ее опыт перевода «Робинзона Крузо» (где она обращалась с текстом достаточно вольно), переводчица могла использовать те же стратегии и в «Хижине дяди Тома». Кроме того, ее переводу предшествует довольно длинное предисловие, написанное ей самой, в котором подробно и обстоятельно излагается история американского рабства, а также взгляд переводчицы на нынешнее состояние американского общества: «Надобно надеяться, что презрительное отношение к неграм, существующее до сих пор не только в южных, но и в северных штатах Союза, мало помалу исчезнет, по мере того как умственное и нравственное развитие чернокожих уничтожит те следы, какие вековое рабство наложило на их характер». Разумеется, предисловие написано в гораздо более сдержанном тоне, чем советские тексты, однако отметим, что о религиозном посыле Стоу здесь ничего не говорится, и, хотя предисловие в основном излагает исторические факты, чувствуется, что симпатии переводчицы далеко не на стороне рабовладельцев: «надсмотрщики иначе не являлись в поле, как вооруженные бичами, малейшее промедление в работе наказывалось полновесными ударами; всякий ропот, всякое выражение недовольства вызывали страшные наказания». Все это дало нам основание предположить, что аболиционистский пафос в переводе Анненской выйдет на первое место, и это будет видно по выбору лексики, используемой в пассажах, обличающих рабство.