Ранняя рецепция Ч. Диккенса в России: 1830-е–1840-е гг.

Можно сделать интересный вывод: позиция Шаля отличается от общих издательских стратегий, относящихся к раннему Диккенсу. В то время, как многие периодические издания увидели в Диккенсе талант очеркиста и отдавали ему должное именно как описателю нравов и характеров, подчеркивая это самой выборкой переводов и их названиями, в отзыве французского критика картина описана совсем по-другому: Диккенс представляется в первую очередь романистом, разрабатывающим «грубые сцены» - а «очерк характеров» писатель, по мнению Шаля, успевает «гораздо хуже» и они - характеры - «как-то неопределенны». Примечательно, что в «Сыне Отечества» после этого обзора переводы Диккенса не печатались до 1843 г. (и это несмотря на то, что с 1839 г. по 1843 г. произведения Диккенса в Англии становятся невероятно популярными: публикуются и The adventures of Oliver Twist, и Master Humphrey's Clock, и Barnaby Rudge, и The Old Curiosity Shop - произведения, уже тогда принесшие Диккенсу звание одного из главных романистов эпохи).

Сравним теперь высказывание Шаля с характеристикой В.Г. Белинского, которую он дал, однако, не Диккенсу, а творчеству Поля де Кока - французского писателя, чьи произведения живо обсуждались в первой половине XIX века: «Поль де Кок <…> не поэт, не художник, но талантливый рассказчик, даровитый сказочник <…> Его мир - это мир гризеток, солдат, поселян, среднего городского класса; его сцена - это бульвар, публичный сад, трактир, кофейная средней руки, иногда кабак, комната швеи, бедная квартира честного ремесленника». Сходство между словами Шаля о романах Диккенса и отзывом Белинского о творчестве Поля де Кока представляется не случайным: Диккенса в начале его творческого пути критики действительно называли «английским Поль де Коком». По мнению Катарского, «ярлык «английского Поль де Кока», низводивший Диккенса до уровня второстепенного французского писателя, мешал читателю по достоинству оценить английского романиста». Позволим себе не согласиться с этим высказыванием: «ярлык» этот не носил, кажется, уничижающего характера, а был скорее показателем нового вектора развития романа как жанра. В начале творческого пути Диккенс представлялся критикам как один из многих создателей нового типа литературы в целом и романа в частности (и слова «Северной Пчелы» о «трех или четырех Диккенсах», хоть и являются довольно ироничными, лишь подтверждают тот факт, что ранний Диккенс воспринимается в первую очередь как один из многих представителей жанра). Подтверждается это и позицией Белинского, высказанной в статье «Русская литература в 1840 году»: «Несмотря на всю неизмеримость пространства, отделяющего Вальтера Скотта от какого-нибудь Диккенса или Марриета, вы видите в них нечто общее, и это общее есть - британская национальность. Между Вальтером Скоттом, с одной стороны, и Диккенсом и Марриетом, с другой, - столько примечательных талантов…».

Парадоксален и другой факт: критические заметки словно игнорируют постоянно публикующиеся очерки и рассказы Диккенса - хотя, как это было показано выше, журнальная традиция представлять Диккенса как очеркиста сохраняется вплоть до конца 1840-х гг. Процитируем несколько наиболее ярких в этом отношении отзывов. Так, в «Сыне Отечества» за 1840 г.:

«В «C.О.» (1839 г., кн. III, отд. IV), читатели могли видеть превосходный очерк современной английской словесности, составленный остроумным Французским критиком Фил. Шалем. Там найдут они характеристику современной английской романистики - жалкой, нелепой смеси ложных направлений, доказательства совершенного упадка вкусов незаконный дочери Ричардсонов и В. Скоттов! Там найдут они объяснение причины успеха романов Мариетта и Диккинса, компиляции которых расходятся в Англии лучше романов А.А. Орлова в России и Поль де-Кока во Франции. Нельзя отнять и некоторого дарования, особливо у Диккинса, нельзя не сказать, что первые романы его и Марриета были любопытны, как новость, притом хорошо обрабатывались, и оба автора иногда умеют схватить резкую местность и забавную народность. Но за то, особливо в последних романах Диккинса и Марриета, что за безвкусие, что за пошлость - какая грязная карикатура, при совершенном отсутствии вымысла и художнической отделки! Диккинс и Марриет валяют романы свои сплеча, по полдюжине томов в год, и каковы произведения первого, можете судить по роману The life and adventure of Nicholas Nickleby, в безобразном переводе, который помещен в 3-й и 4-й книжках Библ. для Чт., нынешнего года. Хотя английский текст тут изуродован, исковеркан, но все-таки можно иметь некоторое понятие о том, каково это чудовище безвкусия!».

Из отзыва можно заключить, что автор его, видимо, не знаком был с оригинальным текстом романа The life and adventure of Nicholas Nickleby. Но очевидно и другое: автор критической заметки воспринимает Диккенса как романиста, чьи «первые романы» были «любопытны <…> притом хорошо обрабатывались», и чей последний роман, «чудовище безвкусия» в «безобразном переводе», говорит теперь об «отсутствии вымысла и художественной отделки». Еще одна важная деталь - Диккенс назван писателем, который наряду с Марриетом «валяет романы свои сплеча, по полдюжине томов в год». Это замечание прямо указывает на то, что уже в 1840 г. Диккенс в критике интерпретируется как автор романов. Между тем, к 1840 г. напечатаны уже во впечатляющем количестве отрывки из Sketches by Boz и Master Humphrey's Clock (см. таблицу 1 в главе 1), никак не отмеченные автором отклика.

Против публикаций Диккенса затем высказывается и «Русский вестник» в 1841 г.: «Неужели русский журнал не может существовать без повестей Диккенса <…> большей частью предоставляемых в дурном, искаженном русском переводе, иногда занимающих две трети журнала? Думать так, кажется, значит не уважать русских литераторов и русскую публику». Любопытно, что в этом же году, но чуть раньше, во 2-ом номере, «Русский Вестник» публикует статью Н. Греча, одного из издателей журнала, описывающую детство и юность Диккенса: «Самый народный, известный и любимый публикою писатель в нынешнее время, - Карл Диккенс (Charles Dickens). Некоторые его сочинения переведены на русский язык и напечатаны только отрывками в «Библиотеке для чтения». Полагаем, что нашим читателям приятно будет узнать подробности его жизни и образования». Объяснить такие противоречивые мнения, опубликованные в один год в одном журнале, как кажется, можно: «Русский Вестник», хотя и ориентировался на популяризацию русской литературы, не мог обойти вниманием феномен Диккенса, а основное недовольство обозревателя вызывает преимущественно не содержание произведений Диккенса, а качество русскоязычных переводов. Общее мнение исследователей о первых переводах Диккенса подтверждает, что их качество действительно можно охарактеризовать не лучшим образом (см. об этом подробно следующую главу).

Интересно сравнить это с положительным отзывом 1840 г., размещенным в «Северной Пчеле» еще до публикации первого перевода The life and adventures of Nicolas Nicklbey:

«Его [Диккенса] «Николай Неклеби» достиг шестого издания, а «Оливер Твист» есть превосходная картина лондонских нравов, которую глубокое изучение человеческого сердца нарисовало самыми яркими красками сатиры и поэзии. Диккенс в полной мере талант народный. Он соединяет в себе двойной талант французов Поль де Кока и покойного Виктора Дюканжа, только кисть его рисует образы чище и благороднее. Характер Жида в его «Оливере Твисте» есть создание высокое, которое Шекспир и Вальтер Скотт охотно признали бы своим. В юморе его много натурального комизма, нигде нет натяжки и изо всякого образа выглядывает живая человеческая фигура с душой и телом».

Для автора отзыва Диккенс все еще остается в одном ряду с Полем де Коком, тем не менее, образы его названы более чистыми и благородными. Подчеркнем, что характерные особенности творчества Диккенса, отмеченные в критической заметке, согласуются с общей оценкой Диккенса в России начала 1840-х гг.: упор сделан на натуральный комизм, народность образов, наличие картины нравов.

В 1843 г. «Сын отечества» публикует статью «North American review», сопровождая ее следующим комментарием:

«В самой Англии есть критики, которые не совсем отрицают талант в Диккенсе, но и не хотят оценить, как должно, литературное значение своего даровитого соотечественника. По их мнению, Диккенс едва ли возвышается над толпою эфемерных повестчиков. Его романы, говорят, не более как сбор анекдотов, кое-как сплетенных около первой попавшейся интриги, и если что возвышает их, дает какой-нибудь вес, так это - умение автора перемешивать готовые материалы с собственными наблюдениями. Между тем необыкновенная известность вознаграждает этого писателя за все нападки критики, слабые возгласы которой чуть слышны из-за всеобщего голоса публики. Сочинения Диккенса расходятся десятками тысяч экземпляров. Это показывает, как ничтожны для публики все суждения кропотунов».

Важно, что автор отзыва противопоставляет мнения критиков оценкам простых читателей: то, что публика приняла творчество Диккенса, к середине 1840-х гг. действительно становится очевидным, несмотря на то, что критические отзывы (как англоязычные, так и русскоязычные) были далеко не всегда положительными.

Процитировав несколько таких критических отзывов, мы не задаемся целью объяснить, почему одни из них положительные, а другие - нет. Для работы важно другое: очевидно, что критика не описывает реальную литературную ситуацию, сложившуюся в России в 1838-х-1840-х годах. Удивительно, но критики и обозреватели уделяют внимание только романам, практически полностью игнорируя очерки и рассказы Диккенса. При этом иногда Диккенс критикуется за недостаточно хорошее изображение «типов» и «нравов», а иногда описания характеров названы, наоборот, сильной стороной его произведений.

В это время литературная ситуация складывается совсем иначе: если смотреть на список опубликованных произведений (таблица 1 и гистограмма 1), Диккенс в России в 1840-х гг. предстает очеркистом и эссеистом, описателем «нравов» и создателем «типов». Публиковать такого Диккенса, очевидно, становится и коммерчески выгодным (критики сходятся в оценке того, что Диккенс вскоре приобретает широкую известность), и модным. Авторы критических заметок, однако, словно не замечают этого: они обсуждают исключительно романы. Получается, что в критике Диккенс изначально представляется как романист: литературные обозреватели, очевидно, не могли сосредотачиваться на одних лишь очерках и рассказах, поскольку, несмотря на всю их самобытность, они остаются на периферии диккенсовского творчества, когда речь заходит о романах. Редакторов и переводчиков же эта коллизия не тревожила, и они продолжали поддерживать образ Диккенса-очеркиста, выбирая для переводов фрагменты произведений.

В 1847 г. «Библиотека для чтения» публикует статью «Чарльз Диккенс. Статья Ипполита Кастилья», французского писателя и журналиста, которая, на наш взгляд, прямо обозначает, что Диккенс перестает восприниматься как «один из многих английских писателей», а становится - и уже стал - важнейшей самостоятельной единицей, писателем, чье творчество способствовало развитию английского романа и оказало невероятное влияние на жанр, диктуя тенденции и задавая новую моду:

«Самый обыкновенный и самый спокойный способ, какой только может употребить критика, для того чтобы познакомить публику с иностранным писателем, - сравнение <…> К несчастью, этот способ влечет за собой разные неудобства; а именно слишком быстрый и поверхностный анализ сходных черт, часто весьма незначительных, даже вовсе неприменимых. И потому в литературной критике метода сравнительная должна употребляться с величайшей осторожностью. Существуют писатели, и Чарльз Диккенс из их числа, которых произведения, чтобы быть оцененными здраво, должны оставаться в своих рамках; если вы извлечете их оттуда - они потеряют свой блеск. Это несчастье приключилось с Чарльзом Диккенсом, знаменитым английским романистом. Его сравнивали то с Бальзаком, что с Евгением Сю, то наконец с Поль-де-Коком! Диккенс ни на одного из них, отдельно взятого, не походит; и если бы даже их всех сплавить воедино, то и тогда бы нельзя было составить себе точной, определенной идеи о таланте того, кому их часто уподобляли. Употребляя выражение химиков, талант Диккенса есть талант sui generis».

Отклик как бы опровергает всю предыдущую, более раннюю критику творчества Диккенса: автор отзыва отказывается от сравнений английского писателя не только с Поль-де-Коком, но и с Бальзаком и Евгением Сю, подчеркивая, что постоянные сопоставления Диккенса с другими писателями привели к «потере блеска» его произведений. К моменту публикации этой статьи было очевидно, что Диккенса хорошо принимает не только английская публика, но и русская. Конечно, мнение о том, что Диккенс - яркий индивидуальный талант, было высказано не только Ипполитом Кастилья и не только в «Библиотеке для чтения», но, как кажется, именно это статья - наиболее яркий пример того, как изменилось отношение к Диккенсу в период с 1838 г. по 1847 г.

Эта перемена в критике прямо связана с изменением ситуации в журналах: можно сравнивать это с уже упомянутым выше сюжетом о том, что в 1847 г. повесть «Домашний сверчок» была напечатана с жанровым заголовком «Роман». Очевидно, постепенно публиковать романы Диккенса становится модным, и журналы даже начинают соревноваться друг с другом, стараясь перевести роман полнее и быстрее.

Интересной в этом смысле является история публикации романа «Домби и Сын»: в «Современнике» в 1847 - 1848 гг. роман Dealings with the Firm of Dombey and Son начинает публиковаться в переводе И.И. Введенского еще до того, как он полностью выходит в Англии. Важно, что к концу 1840-х гг. для редакторов становится важным переводить романы полностью и печатать их частями, а также сохранять особенности оригинального стиля. Например, показателен отзыв «Современника» о переводе Введенского: «…Справедливо обратил на себя внимание публики верной и изящной передачей подлинника помещенный в «Современнике» полный перевод (г. Введенского) романа “Домби и сын”».

Показательно, что затем Введенский переводит и The Posthumous Papers of the Pickwick Club (издается в «Отечественных записках» в 1849 - 1850 гг.). Новый перевод и переиздание текста, уже знакомого российскому читателю в переводе В.А. Солоницына 1840 г., прямо говорит о том, что трансформация образа Диккенса свершается в России в конце 1840-х годов: из автора мелких форм английский писатель превращается наконец-то в того Диккенса, творчество которого все эти годы обсуждали критики - в крупного романиста, чьи романы можно и нужно переиздавать, стараясь учитывать и передавать и фабулу, и особенности языка, и стилевые приемы.

Так, например, Ф.В. Булгарин отзывается о переводах Введенского в феврале 1853 г., после перевода Введенским The Personal History of David Copperfield («Давид Копперфильд-младший из дома Грачи, что в Блонддерстоне. Его личная история, приключения, опыты и наблюдения, которых он никогда, ни под каким видом, не намерен был издавать в свет. Роман»): «…“Галерея избранных Английских писателей”. Это общее заглавие издания, но тут напечатан только роман Чарльса (т.е. Карла) Диккенса: «Давид Копперфильд», перевод И.И. Введенского. Роман чрезвычайно занимателен, и перевод очень хорош. Прилежного чтения станет на целый месяц». А вот, например, отзыв авторства К., помещенный в «Северной Пчеле» в марте 1853 г. и также являющийся откликом на перевод «Давид Копперфильд…»:

«Читатели хороших романов должны быть признательны И.И. Введенскому за издаваемую им Галерею избранных Английских писателей, верно, изящно и выразительно переведенных им с подлинников. Теперь вышли в свет восемь томов, заключающих в себе романы: Диккенса Давид Копперфильд (The personal history of David Copperfield) и Теккерея Базар житейской суеты (Vanity Fair). Эти романы были помещены в журналах, но там чтение объемистых сочинений разрывается более или менее значительными промежутками времени, разрушающими единство впечатления, а следовательно и главный эффект читаемого. Поэтому появляющиеся теперь отдельными книгами прекрасные переводы И.И. Введенского, который был в числе первых, заинтересовавших Русскую публику романами Диккенса и Теккерея, не только не излишни, но и прям обогащают нашу переводную литературу творениями, распространяющими в публике здравый вкус, и признанными везде за лучшие в настоящее время».

Итак, мы выяснили, что рецепция Диккенса в России 1830-х-1840-х годов характеризуется следующим парадоксом: критические отзывы и издательские решения существуют словно отдельно друг от друга. Критики, сосредотачиваясь на романах Диккенса, практически не уделяют внимания очеркам и рассказам, в то время как в журналах упор делается именно на малые формы Диккенса. Критика не описывает реальную ситуацию с переводными и переведенными текстами, а редакторы журналов не дают реакции на эту критику: она продолжает появляться на страницах одних журналов, в то время как очерки, повести и короткие рассказы Диккенса - на страницах других.

Ситуация меняется только к концу 1840-х годов, когда романы Диккенса начинают публиковаться практически полностью. Это может объясняться несколькими факторами: во-первых, переводы Диккенса, опубликованные к концу 1840-х годов, значительно более качественные и точные, чем те, которые создавались раньше (они сохраняют фабулу и передают стилистические особенности Диккенса, но подробный разговор об этом - предмет для отдельной исследовательской работы). Во-вторых, к концу 1840-х годов успех Диккенса (в том числе и коммерческий) стал очевидным, а интерес к его творчеству рос как в Англии и Европе, так и в России. И, наконец, в-третьих: трансформация образа Диккенса из автора коротких историй в крупного романиста может быть связана и с неоднозначным статусом романа в 1840-х годах в России. Этому жанру еще предстояло доказать, что именно за ним развитие литературы как русской, так и мировой, при этом в России в начале 1840-х годов на ведущих позициях остаются драма и рассказ. Например, Белинский в статье «Русская литература в 1840 году» замечает: «В прошлом году начал издаваться драматический альманах - журнал “Пантеон русского и всех европейских театров”. Успех этого повременного издания, при существовании “Репертуара”, показал, что и у нас драма становится тем, чем недавно был роман, - исключительно любимым родом поэзии». Из цитаты очевидно, что в 1840 г. роман считается жанром, едва ли не уходящим в прошлое, уступающим место драматургии. И только к концу 1840-х годов, когда роман начинает восприниматься как движущая сила литературного процесса, появляется тенденция публиковать крупные литературные формы. Диккенс начинает публиковаться с минимальными сокращениями, и критика, продолжающая, конечно же, следить за романами писателя, наконец-то начинает описывать реальную литературную ситуацию.

4. Роль переводчиков, редакторов и издателей

Имена переводчиков Диккенса не всегда известны: зачастую переводы публиковались анонимно, и авторство многих из них до сих пор не было установлено. Между тем личность переводчика для изучения рецепции Диккенса очень важна: от метода, выбранного переводчиком, мотивов, по которым переводчик брался за работу и условий, в которых переводчик был вынужден заниматься своим трудом, во многом зависел и результат. Интересно, что некоторые переводы были инициированы не редакторами журналов, а самими переводчиками, которые просили предоставить им любую работу и были готовы переводить едва ли не с любого языка; зачастую переводчики были вынуждены выполнять работу в максимально сжатые сроки - что, разумеется, не могло не отразиться на качестве перевода. Кроме того, переводчики работали не только с англоязычными изданиями произведений Диккенса, но и с французскими и немецкими переводами, что, конечно, так же отражалось на качестве переводов и их близости к оригинальному тексту.

Таким образом, выяснение обстоятельств, при которых переводчики работали с произведениями Диккенса, а также переводческих стратегий - важный шаг для понимания того, как формировался образ Диккенса в 1830-е-1840-е гг. В этой главе мы опираемся на исследования труды И.М. Катарского, Ю.Д. Левина и М.П. Алексеева с целью дать по возможности полную картину того, в каких условиях осуществлялись переводы произведений Диккенса.

а) Переводчики «Москвитянина»

В «Москвитянине» были опубликованы «Карл Диккенс в большой тюрьме в Филадельфии» (1843 г., перевод фрагмента American Notes), «Отрывок из Диккенсова романа Торговец-Антикварий» в 1843 г. (авторства Н.С., перевод отрывка из The Old Curiosity Shop), в 45 и в 46 гг. соответственно - «Колокола…» (The Chimes) и «Сверчок за печкою…» (The cricket on the hearth), автор обоих переводов - П.И. Пятериков, «Нелли. Рассказ Чарльза Диккенса» (перевод П.И. Пятерикова, 1847 г., отрывок из The Old Curiosity Shop), «Лаура Бридмэн. Рассказ Чарльза Диккенса» (1847 г., фрагмент из American Notes, авторство «П.И.», видимо, П.И. Пятерикова), в 1849 г. - «Духовидец и договор с приведением» (перевод The haunted man неизвестного автора), а также перевод Ф.Б. Миллера с немецкого «Жизнь, приключения, опыты и наблюдения Давида Копперфильда».

И.М. Катарский в статье «Диккенс и переводчики “Москвитянина”», основанной на неопубликованных материалах архива М.П. Погодина, описывает, как в журнале была организована переводческая деятельность. Исследователь обращает особенное внимание на условия, в которых трудились переводчики «Москвитянина»: по словам литературоведа, задачу переводить произведения иностранных писателей издатель журнала М.П. Погодин нередко поручал людям, которые не могли справиться с ней качественно: «это были безвестные труженики, переводчики-ремесленники, для которых перевод был средством к существованию, которые в спешке к определенному дню торопились перевести определенное число листов».

Катарский обращается к переписке Павла Ивановича Пятерикова с Погодиным и подчеркивает, что в письмах Пятериков пишет об острой нужде в деньгах, предлагая Погодину перевести «все, что бы вам [Погодину] было угодно». Более того, оказывается, что нередко и инициатива о переводе того или иного произведения исходит от самих переводчиков: «Так, например, в отделе повестей я мог бы перевесть «I promessi sposi» Манзони или другой какой замечательный роман и т.п. или, наконец, все, что бы вам было угодно», - пишет Пятериков в письме к Погодину от 26 февраля 1846 года.

Настаивая на том, что «Пятериков охотно берется переводить с немецкого и фр., с английского, с польского, с итальянского, наконец, с латинского», Катарский подчеркивает, что такой подход к работе не мог быть плодотворным. Как обозначено выше, именно Пятерикову и принадлежат несколько переводов Диккенса, в том числе и «Нелли. Лавка древностей», а также повесть «Сверчок», которую он настоятельно рекомендовал для перевода М.П. Погодину. Катарский приводит письмо:

«Милостивый государь, Михаил Петрович!

Хоть и боюсь надоесть Вам своими предложениями, а все-таки их делаю.

Вчера я прочел последнее сочинение Диккенса, вышедшее в Лондоне в 1846 г. - Это небольшая повесть (листов в 5 - 6) под названием «Сверчок на очаге» или, пожалуй, «Запечный сверчок» (The cricket on the hearth).

Если бы Вам было угодно, я бы мог перевесть ее для следующего нумера вместе со статьей о Космосе.

Спешу известить Вас об этом именно потому, что такие повести могут быть перехвачены другими журналами: имя Диккенса ведь у нас очень известно».

В письме от 12 марта 1846 года он извещает: «Диккенса я только сейчас получил и сегодня вечером примусь за работу».

Примечательно, что качество переводов Пятерикова, по-видимому, не всегда устраивало и самого Погодина. Например, в письме к Погодину от 25 марта 1845 г. Пятериков пишет:

«Относительно темноты некоторых мест повести могу сказать только то, что по совести я в этом нисколько не виноват. Сам Диккенс скуп на ясность и, кажется, мало о ней заботился по причине фантастического характера своей повести.

Переходы его от одного предмета к другому так быстры, что за ним никак не успеет никакая логика, ни грамматика. Но (?) правильно его в этом отношении - я не знаю как?».

Катарский указывает, что речь в письме идет о публикации «Чудесной повести о колоколах, отзванивающих Старину и приветствующих Новый год», размещенной в «Москвитяне» в марте 1845 г. В подтверждение того, что качества перевода действительно низкое, Катарский указывает на ошибки в написании имен, допущенные Пятериковым: герой, в начале повести названный «Филером», затем трансформируется в «Фейлера», а «Вильям Ферн» - в «Уильяма» и обратно.

Цитирует Катарский и переписку с Погодиным другого переводчика, Василия Васильевича Линда. Линд предлагает издателю перевести рассказ, который, по слухам, может принадлежать Диккенсу: «Кроме того, у меня есть еще готовая статья Бон Гольтера, которые уже Вам знаком: «Полет в поднебесье». Это pendant к помещенным в прошлом году «Впечатления Диккенса в Америке». Автор обоих статей как говорят, сам Диккенс. Если «Полет в поднебесье» может быть помещен в 11 № «Москвитянина», то я доставлю его в контору 8 или 9 ноября. Он одинаковой величины и одинакового гонорара с «Впечатлениями». В противном случае я поспешу поместить рассказ Бон Гольтера в «Московских ведомостях», хотя для меня приятнее было бы видеть оба рассказала в Вашем журнале».

Кроме того, Катарский обозначает и другую важную проблему: произведения Диккенса часто переводили не с английского языка, а с немецких и французских переводов. Катарский обращается к переписке Елизаветы Михайловны Ламакиной с М.П. Погодиным: переводчица в апреле 1852 г. отправила письмо Погодину, в котором выразила надежду на получение переводов «с французского, немецкого, итальянского и даже английского, хотя последний язык я изучала менее, чем первые». Она действительно переводит многих писателей из «Revue des deux mondes», «Revue Britannique», «Revue de Paris» и других французских журналов и газет. Диккенса и Теккерея она в письмах 1853 года предлагает перевести с французского.

Катарский, для которого принципиально важно показать различие в переводческих подходах переводчиков «Москвитянина» и И.И. Введенского (поскольку переводы Введенского исследователь считал наилучшими среди существующих), подчеркивает, что Ламакиной не нравился Диккенс: «Диккенса отрывок переводить не буду, он скучен и нехорош…».

Личность Федора Богдановича Миллера, о котором Катарский также говорит в статье, заслуживает особенного внимания. Будучи прежде всего переводчиком поэзии, Миллер, по-видимому, не обладавший знаниями английского языка, переводит «Давида Копперфильда» с родного ему немецкого языка. Начало перевода было опубликовано еще в 1849 г., однако из-за вступления в силу нового постановления о том, что роман не может публиковаться в русских журналах, пока полностью не представлен и не одобрен его оригинал (роман The Personal History of David Copperfield полностью дописан Диккенсом и опубликован в Англии только в 1850 г.), публикацию пришлось приостановить и возобновить только в 1851 г. в соавторстве с Д.П. Калошиным. Катарский обращает внимание на большую спешку, в которой Миллер был вынужден работать и на которую тоже жалуется в переписке. Так, в письме Погодину от 2 мая 1851 г. Миллер пишет: «Скорее этого только блины пекутся, зато я в продолжение недели спал по 4 часа в сутки».

В целом пафос статьи Катарского направлен на обличение рабочего процесса, осуществлявшегося в «Москвитянине». Можно предположить, что для Катарского, высоко ценившего переводческий талант Введенского и вставшего в своих статьях на его защиту, особенно важно показать, что переводы, помещенные в «Москвитянине», созданы не из желания познакомить русского читателя с Диккенсом и не из-за высокой оценки творчества Диккенса, например, редактором журнала и переводчиками, а из желания коммерческой выгоды, ради которой сотрудникам «Москвитянина» приходилось работать в очень быстрых темпах. Так, опираясь на переписку Миллера с Погодиным, Катарский делает вывод, что в таких условиях осуществлялись многие переводы «Москвитянина», и ссылается на письмо Миллера Погодину от 26 апреля того же года: «В одной (записке) вы упрекаете меня в тяжести слога, а в другой торопите переводом, - не знаю, как это согласить. Исправлять чужое маранье труднее, чем переводить самому, и я делал все, что мог. Я не знал, что можно переводить с французского то, чего не достает (?) в немецком - и это задержало перевод...».

б) И.И. Введенский

И.И. Введенский был не просто переводчиком - он был историком русской литературы, составителем курсов словесности, а также автором многих статей, посвященных литературной, педагогической и переводческой деятельностям и английской литературе. Все это отличает личность Введенского от многих переводчиков, воспринимающих работу в журналах исключительно как способ заработка. Усвоив, по мнению Ю.Д. Левина, «идею народности литературы» от Белинского, и считая, что «язык, лежащий в основе всякой литературы, отражает жизнь самого народа, который на нем говорит», Введенский не мог воспринимать переводы исключительно как средство заработка и относился к ним очень серьезно. В целом переводы можно охарактеризовать как полные и качественные, хотя их и критиковали в разное время и за чрезмерную вольность, и за пропуски целых фрагментов из произведений, и за некорректный выбор лексических средств. Тем не менее, все эти переводы соответствовали убеждениям Введенского о том, как следует переносить английскую литературу на русскую почву. Введенский переводил не только Диккенса, но и У. Теккерея, Ш. Бронте, Ф. Купера, К. Нортона. В свете работы особенно интересно, как именно Введенский переводил Диккенса - ему принадлежат переводы «Торговый дом под фирмою “Домби и сын”», публиковавшийся в «Современнике» в 1847-1848 гг., «Замогильные записки Пиквикского клуба…», выходившие в 1849-1850 гг. в «Отечественных записках», «Договор с приведением», опубликованный в 1849 г. в «Отечественных записках», а также «Давид Копперфильд», в 1851 г. опубликованный там же.

М.П. Алексеев в статье «Встреча Диккенса с И.И. Введенским» рассказывает о том, как высоко Введенский оценивал свои переводы и сколь неоднозначно воспринимали их его современники. Описывает автор статьи и занимательный сюжет: Введенский, «искреннее считавший, что будто бы именно ему удалось сделать произведения Диккенса понятными, близкими и любимыми самым широким кругом русских читателей», в начале 1848 г. написал Диккенсу восторженное письмо, приложив к нему русскоязычный перевод «Домби и сына». Кроме того, как видно из названия статьи, основная цель Алексеева - «установить, когда и при каких обстоятельствах <…> свидание [Диккенса и Введенского] происходило на самом деле».

Алексеев утверждает, что в длительной полемике, связанной с неоднозначной оценкой подхода Введенского к переводам Диккенса, Теккерея и других английских писателей «…неоднократно повторялся рассказ о переписке и личной встрече его [Введенского] с Диккенсом». Это действительно так: например, подробное сообщение о том, как прошла встреча Введенского и Диккенса, можно найти у А.П. Милюкова. Вспоминая рассказы Введенского, Милюков писал: «В эту пору удалось ему, наконец, осуществить давно занимавшую его мысль съездить за границу. Всего более привлекала его Англия <…> Там, между прочим, посетил он Диккенса и представил ему свои переводы его произведений. Введенский любил потом рассказывать об этом своем визите любимому писателю, который сначала принял его сдержанно, но после довольно продолжительной беседы об английской литературе отнесся к нему с теплым участием. Диккенса, по словам Иринарха Ивановича, интересовало и положение русской литературы, и он выразил сожаление, что при незнании языка не может с нею ознакомиться. И, по-видимому, эти слова не были простым комплиментом вежливого иностранца. - Два часа, проведенные у Диккенса, - говорил Иринарх Иванович, - останутся навсегда мне памятными, как лучшие минуты в моей жизни».

Несмотря на это свидетельство, не остается сомнений в том, что встреча все же не состоялась. Это убедительно показывают Ю.Д. Левин в статье «Иринарх Введенский и его переводческая деятельность», опираясь при этом на письмо Введенского А.А. Краевскому (в котором переводчик сообщает, что встретиться с английским писателем ему не удалось) и на факт отъезда Диккенса в Булонь в то время, когда Введенский был в Лондоне.

В письме, действительно написанном Введенским Диккенсу в 1848 г., отражается отношение переводчика к его профессиональному занятию. Несмотря на то, что подлинник письма не сохранился, в бумагах Введенского Алексеевым был найден русский текст его письма:

«Около десяти лет Ваше имя пользуется в России громкою известностью, и Вас читают с большим усердием от берегов Невы до самых отдаленных пределов Сибири. Между тем, участь Ваших сочинений, до издания «Dombey and Son» была довольно странная: Вас усердно переводили в русские журналы, особенно в «Библиотеку для чтения» и «Отечественные Записки», но переводили с большими сокращениями, выпусками, и притом с немецкого языка. При таких переделках, даже лучшие Ваши романы теряли иногда свойственный им колорит. Не такова судьба «Домби и сына». Когда вы остановились в Лондоне на десятом ливрезоне этого романа, его вдруг начали переводить в Петербурге для двух журналов, для «Современника» и «Отечественных записок»; мой перевод, посылаемый к Вам, печатался в «Современнике». На мою долю первый раз выпала завидная честь передать гениальный роман Ваш вполне, без всяких сокращений и с одним только, вынужденным обстоятельством, выпуском, на который Вам укажет г. Смит. Гениальный писатель, как Вы, понимает лучше всех, с какими трудностями должен встречаться чужеземный переводчик Ваших произведений, проникнутых английскою национальностию от начала до конца. Я в свою очередь видел отчасти эти затруднения, когда принялся за перевод, и слышал отзывы Ваших петербургских земляков, предсказывавших невозможность передать красоты оригинала на русский язык, богатейший из всех европейских по своему внешнему содержанию, но еще далеко не выработанный для литературы так, как другие цивилизованные языки. Эти затруднения подстрекнули мою деятельность, и я взялся за свой труд con amore и с таким рвением, при котором не щадил ни своего времени, ни сил. Год и три месяца я вполне жил Вашею жизнью, мыслил Вашим умом, чувствовал Вашим сердцем - плакал там, где Вы проливали слезы, смеялся там, где смеялись Вы, и приходил в негодование там, где гениальное перо Ваше рисовало сцены, искажавшие чистую натуру человека. При таком сочувствии к оригиналу, я не мог не понимать его духа, и, действительно, понимал его вполне, советуясь, однакож, с образованными англичанами в тех местах, которых смысл исключительно запечатлен туземным колоритом, недоступным для иностранца, никогда не бывшего в Англии. Понимая Вас, как англичанина, я в то же время мысленно переносил Вас на русскую почву и заставлял Вас выражать свои мысли так, как Вы сами могли бы их выразить, живя и развиваясь под русским небом. Отсюда, само собою разумеется, перевод мой не мог и ни в коем случае не должен был быть буквальным переводом, безусловной копией, какую, сколько мне известно, снимают немцы с Ваших произведений. Я старался воспроизвести дух романа со всеми его оттенками, которым, по возможности, придавал чисто русскую сторону, и когда труд мой был окончен, я имел удовольствие слышать от знатоков дела, что «Домби и сын» выразился в русском переводе достойным его образом.

После «Домби и сына» я перевел также «Haunted Man» и намерен вперед передавать по русски все, что ни выйдет из-под Вашего пера. До сих пор мы еще не получили в Петербурге ливрозонов «David Copperfield»; но лишь только он будет в моих руках, я примусь за него с такою же заботливостью и с таким же наслаждением, как прежде за «Домби и сына», который еще продолжает приводить в восторг всю читающую Россию.

С истинным благоговением к Вашему таланту, имею честь быть Вашим, милостивый государь, покорнейшим слугою

Ир. Ив. Введенский».

Письмо, по-видимому, было доставлено Диккенсу: Алексеев, выясняя это обстоятельство, обратился к составленной Джоном Форстером, биографом и другом Диккенса, биографии английского писателя и обнаружил там упоминание этого письма.

Из письма очевидно, что именно отличало Введенского от, например, переводчиков «Москвитянина»: он не просто выполнял переводы «con amore» - с любовью, но и осознанно хотел переводить все произведения Диккенса и, как кажется, в целом видел свое признание в качественном перенесении английской литературы - в первую очередь, конечно, английского романа, - на русскую почву. Можно сравнить, например, насколько письмо Введенского отличается от оценки творчества Диккенса Ламакиной, приведенной выше: сочувствие к роману, выражение восхищения «гениальным пером» и «духом романа» в противовес мнению о том, что Диккенс «скучен и нехорош».

Перейдем теперь к особенностям переводов Введенского. Сам переводчик очень высоко оценивал свое мастерство: «…литературная критика до сих пор не делала никаких отзывов об этих трудах [имеются в виду переводы «Домби и сына» и «Замогильных записок Пиквикского клуба»], но я убежден и могу доказать положительными фактами, что в моих только переводах Диккенс впервые начал выражаться по-русски достойным его языком».

Не все современники были согласны с такой оценкой: Введенского критиковали за перенасыщение переводов просторечиями, за пропуски и за добавление больших отрывков текста, написанных им самим и отсутствующих в оригинале. О части этой полемики, напрямую затрагивающей переводы произведений Диккенса, упомянем ниже, но прежде заметим: переводы Введенского и не могли были дословными, поскольку переводчик видел свою роль в донесении до читателей не только идей и сюжета, но и стиля, и даже настроения, характерных для оригинальных произведений Диккенса, и считал, что добиться этого дословным переводом нельзя. Введенский, переводя Диккенса, думал о передаче стиля и языка, тогда как «переводчики-ремесленники», по мнению Ю.Д. Левина, «стремились в основном передать фабулу переводимого произведения; воссоздание <…> творческого облика иностранного автора было им недоступно». Отталкиваясь от этого, мы не считаем возможным давать оценку переводам Введенского - они действительно отличались от всех переводов, опубликованных в период с 1838 г. по 1850-е гг., и качеством, и основательностью работы, получили немало положительных отзывов современников и, безусловно, являются заслуживающими внимания.

Кроме того, полемика 1840-х гг. вокруг имени Введенского во многом была вызвана, как кажется, уходом Введенского из «Современника» в «Отечественные записки» в 1849 г. В обоих журналах в 1850 г. публикуется перевод «Vanity Fair» Уильяма Теккерея: в «Отечественных Записках» автором перевода являлся Введенский. Позже переводчик напишет, что именно этим фактом объясняется публикация в XXI томе «Современника» 1850 г. иронического, почти насмешливого отзыва о переводе «Домби и Сына»:

«О «Базаре Житейской Суеты» я еще недавно говорил. Читателям «Современника» роман этот знаком. В «Отечественных Записках» продолжается его печатание. Перевод «Отечественных записок» принадлежит г. Введенскому, и я так часто хвалил переводы г. Введенского, что теперь с полным беспристрастием могу указать на один недостаток, от которого ему будет не трудно избавиться. Все мы не раз смеялись метким, забавным, хотя и немного простонародным русским выражениям, которыми г. Введенский в своем переводе «Домби и Сын» по временам силился передавать бойкий юмор Диккенса. Многие из этих смешных выражении? показывали некоторое злоупотребление вкуса, но они были новы, публика наша не читает Диккенса в оригинале, и потому все были довольны странными фразами, смешными прибаутками, которые г. Введенский по временам влагал в уста неустрашимой Сусанны Ниппер и Лапчатого Гуся, которого нос и глаза в кровавом бою превращены были в горчичницу и уксусницу. Г. Введенский вдавался по временам в юмор вовсе не английский и не диккенсовский, его просторечие не всегда льстило щекотливым ушам, но наконец оно было довольно ново, а изящества тут никто не требовал. Один раз можно было перевести английский роман по такои? системе; но, взявшись за роман другого писателя, нужно было или бросить совсем прежнюю систему просторечия, или придумать что-нибудь новое. Этого не сделал г. Введенский; он начал переводить Теккерея точно так же, как перевел Диккенса: тот же язык, те же ухватки, тот же юмор; тонкое различие наивного, бесхитростного Теккерея от глубоко шутливого Диккенса исчезло совершенно…».

Введенский, защищаясь от нападок, опубликовал в «Отечественных записках» анонимную статью, в которой подвергал критике перевод «Ярмарки тщеславия», печатаемый в «Современнике», но за этим последовал новый, тоже анонимный ответ со стороны «Современника». Эта литературная полемика, возможно, в действительности связанная с тем, что Введенский, раннее публиковавший перевод «Домби и Сына» в «Современнике», стал постоянным сотрудником журнала «Отечественные записки», интересна тем, что в результате Введенский публикует статью «О переводах романа Теккерея «Vanity Fair» в «Отечественных записках» и в «Современнике», рассказывая о технике своего перевода и защищаясь от нападок. В ней Введенский описывает свой опыт перевода «Домби и сына»:

«Читатели «Современника» помнят, вероятно, в каких восторженных выражениях этот журнал отзывался и ещё до сих пор отзывается о «Домби и сыне», делая весьма часто выписки из моего перевода, который он торжественно признал изящным. Но что подумает и что скажет «литературный журнал», если теперь, когда речь пошла на откровенность, я приму на себя смелость доложить, что в этом изящном переводе есть целые страницы, принадлежащие исключительно моему перу? Что подумает он, когда я докажу, что эти-то самые страницы нравились ему по преимуществу? И давно ли «литературный журнал» восхищался каким-нибудь старикашкой Джоем, не думая и не гадая, что в английском языке не может быть ни старикашки, ни старичины? <…> С прошлого года, впрочем, когда печатался «Базар», «литературный журнал», проникнутый счастливым предчувствием, начал догадываться, что в «Домби» есть выражения, придуманные мною, и на этом основании указал мне, как нарочно, на такое место, которое я не только перевёл буквально, но и объяснил в примечании, почему перевёл так, а не иначе. Что прикажете делать? «Литературный журнал» называет меня сочинителем там, где я только переводчик, и притом буквальный, и называет меня переводчиком там, где я действительно сочинитель! «Литературному журналу», например, не нравится моё «простонародье», над которым он шутит и смеётся очень остроумно».

Признание Введенского, как и в целом его переводческие труды, могут быть оценены по-разному. Так, И.М. Катарский в книге «Диккенс в России. Середина XIX века», отстаивая свою положительную оценку деятельности Введенского, пишет: «…напомню, что не Введенский ввел манеру переиначивать Диккенса, добавлять от себя фразы и целые абзацы, вводить то, что нет в оригинале, не Введенским начата практика замены английских имен, обычаев и нравов русскими. Подобные тенденции были характеры <…> еще для переводов «Библиотеки для чтения», да и вообще для переводческой деятельности барона Брамбеуса, которая, несомненно, ввиду широкой популярности и длительного существования журнала оказала влияние как на читательские вкусы, так и на литераторов…».

Итак, личная мотивация переводчиков и условия, в которых они работали, прямо связаны не только с качеством переводов, но и непосредственно с восприятием Диккенса в России: Введенский, считавший, что жанр романа - важнейший для эпохи и для литературного развития, делает подробные переводы, осознанно выбирая крупную жанровую форму. Его переводы становятся наиболее полными в России в конце 1830-х - 1840-х гг. и долго считаются эталонными, несмотря на полемику вокруг них и на противоречивые отзывы критиков.

Переводы же, инициированные и выполненные из коммерческого интереса и рабочих обязанностей, в целом характеризуются более низким качеством и большим количеством неточностей.

Тот факт, что «Отечественные записки» в 1849 г. заказывают именно у Введенского перевод The Posthumous Papers of the Pickwick Club (хотя роман в сокращенном виде был переведен еще в начале 1840-х), подтверждает, что к концу десятилетия более пристальное внимание стало уделяться качеству перевода и его близости к оригинальному тексту. Кроме того, интерес к жанру социально-психологического романа, усилившийся к концу 1840-х гг., совпал с моментом, когда Диккенс окончательно утвердил себя как крупный, успешный автор эпохи: в 1847 г. начинается публикация его романа Dealing with the Firm of Dombey and Son, который позволяет окончательно определить Диккенса как романиста. Отзывы на роман были преимущественно позитивными (и даже Белинский, до этого романа не приветствовавший произведения Диккенса, признал его литературное мастерство). По-видимому, уверенность редакторов в том, что читателям интересно творчество Диккенса, росла, и публикация произведений английского писателя была признана коммерчески выгодной. В конце 1840-х - начале 1850-х гг. на журнальных страницах стали появляться переводы романов Диккенса с минимально возможными сокращениями.

Заключение

В этой работе мы дали характеристику образу Диккенса, сложившемуся у русских читателей в конце 1830-х - 1840-х гг. и определили, какие факторы повлияли на его формирование и дальнейшую трансформацию. Опираясь на анализ количественных данных, мы установили, что Диккенс в 1838 г. - до конца 1840-х гг. воспринимался русскими читателями преимущественно как очеркист, описатель нравов и характеров, и этому способствовало сразу несколько факторов.

Во-вторых, проанализировав избранные критические отклики и статьи об английском писателе, мы выяснили, что в критике существовал определенный парадокс, связанный с тем, что авторы критических отзывов трактовали Диккенса преимущественно как романиста, в то время как наибольшее количество переводов представляли собой короткие рассказы или очерки. Кроме того, на основе критических заметок мы выявили основные характеристики Диккенса как писателя в России в конце 1830-х - 1840-х гг.: установка на комические зарисовки, описания портретов и типов, создание авантюрных персонажей.

Во-вторых, проанализировав избранные критические отклики и статьи об английском писателе, мы выяснили, что в критике существовал определенный парадокс, связанный с тем, что авторы критических отзывов воспринимали Диккенса преимущественно как романиста, в то время как наибольшее количество публикаций переводов было у коротких рассказов и очерков. Кроме того, на основе критических заметок мы выявили основные характеристики Диккенса как писателя в России в конце 1830-х - 1840-х гг.: установка на комические зарисовки, описания портретов и типов, создание авантюрных персонажей.

В-третьих, сравнив подходы к текстам Диккенса разных переводчиков, мы установили взаимосвязь трансформации образа Диккенса и качества переводов, публиковавшихся в 1830-х - 1840-х гг. Диккенс оставался в статусе очеркиста до качественного и относительно полного перевода Введенским романа «Домби и сын». В переводе Введенского Диккенс-романист был открыт для русских читателей заново, его новую роль приняли и, одновременно с этим, требования редакторов и самих переводчиков к переводам стали повышаться. С этим фактом связано то, что в 1850-е гг. почти не публикуются отрывки из романов и совсем не печатаются рассказы по мотивам романов, а романы переводятся почти полностью, издаются частями, а затем - отдельными книгами.

Выбранные для подробного анализа три перевода фрагментов из American Notes (см. Главу 2), опубликованные в трех разных по направленности журналах -- «Отечественных записках», «Москвитянине» и «Библиотеке для чтения» -- характеризуются высоким качеством и близостью переводов к оригинальному тексту. Это прямо противоречит мнению о том, что большинство ранних переводов Диккенса - низкого качества, и этот факт указывает на то, что очерковые переводы Диккенса, в отличие от романных, нуждаются в дополнительном исследовании: возможно, существующая сейчас точка зрения о том, что первые произведения английского писателя публиковались в низкокачественных переводах, далеких от оригиналов, несправедлива для рассказов и повестей. Кроме того, в исследовании нуждается бытование творчества Диккенса в жанре драмы и в виде инсценировок по мотивам его произведений.

Литература

1. Английские нравы. Старый богатый холостяк. Ученики ремесленников. Нищие щеголи // Литературные прибавления к Русскому инвалиду. 1839. Т. 2. №19. 11 ноября. С. 366-368.

2. Бальзак О. Собр. соч.: В 24 т. Т. 1. Человеческая комедия. М.: Правда, 1960.

3. Библиотека для чтения. 1837. Т. 20. Отд. VII. Смесь.

4. Библиотека для чтения. 1838. Т. 29. Июль - август.

5. Библиотека для чтения. 1838. Т. 31. Декабрь. Отд. VII. Смесь. С. 103-109.

6. Библиотека для чтения. 1847. Т. 81. № 3. Смесь.

7. Давид Копперфильд-младший из дома Грачи, что в Блонддерстоне. Его личная история, приключения, опыты и наблюдения, которых он никогда, ни под каким видом, не намерен был издавать в свет. Роман. Отечественные записки. 1851. Т. 74. Февраль. С. 367-528. Т. 75. Март. С. 145-248. Т. 75. Апрель. С. 355-496. Т. 76. Май. С. 133-240. Т. 76. Июнь. С. 393-524. Т. 77. Июль. С. 57-158. Т. 77. Июль. С. 57-158. Т. 77. Август. С. 237-342. Т. 78. Сентябрь. С. 119-190. Т. 78. Октябрь. С. 295-412.

8. Давид Копперфильд. Роман: В 4 ч. СПб.: Галерея избранных английский писателей, 1853.

9. Дедушка и внучка // Библиотека романов, повестей, путешествий и записок, издаваемая Н.Н. Улитиным. Вып. 6. Т. 5-7.

10. Диккенс. Сын Отечества. 1844. №4. Март. С. 105-120.

11. Договор с привидением // Отечественные записки. 1849. Т. 63. Март - апрель. Отд. I. Словесность. С. 127-210.

12. Домашний сверчок. (Роман) // Музей современной иностранной литературы. 1847. Вып. 1-2. Т. 1. Отд. 1. С. 1-56.

13. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 23. Дневник писателя за 1876. Май-октябрь. Л.: Наука, 1981.

14. Жизнь, приключения, опыты и наблюдения Давида Копперфильда. Соч. Карла Диккенса // Москвитянин. 1849. Ч. 3. №9-12. С. 73-88. Ч. 4. №13-16. С. 1-40. С. 45-102.