Что делать, если у вашего ребенка повреждение мозга

Размещено на http://www.allbest.ru/

ЧТО ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ У ВАШЕГО РЕБЕНКА ПОВРЕЖДЕНИЕ МОЗГА

или у него

ТРАВМА МОЗГА, УМСТВЕННАЯ ОТСТАЛОСТЬ, УМСТВЕННАЯ НЕПОЛНОЦЕННОСТЬ, ДЕТСКИЙ ЦЕРЕБРАЛЬНЫЙ ПАРАЛИЧ (ДЦП), ЭПИЛЕПСИЯ, АУТИЗМ, АТЕТОИДНЫЙ ГИПЕРКИНЕЗ, ГИПЕРАКТИВНОСТЬ, ДЕФИЦИТ ВНИМАНИЯ, ЗАДЕРЖКА РАЗВИТИЯ, СИНДРОМ ДАУНА.

ГЛЕНН ДОМАН

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

Введение

1. Сегодняшний день детей с повреждениями мозга

1940-1950 гг. ДЕСЯТИЛЕТИЕ ОТЧАЯНИЯ

2. Темпл Фэй

3. Я ушел с головой в суть проблемы повреждения мозга - и отчаяние охватило меня

4. Команда исследователей начинает обретать формы. 1947 - 1950 годы

5. Организация без правил (На войне все средства хороши)

1950-1960 гг. ДЕСЯТИЛЕТИЕ ОТКРЫТИЙ

6. Прокладывая путь через неудачи

7. Мы ищем помощи и растем

8. Поиск нормальности

9. Пол

10. Дорога перекрыта - повреждение

11. Копирование

12. Вопросы восприятия и выражения

13. Институты рождены

14. Чувствительность и ее важность для движения

15. Дыхание

16. Мы проходим испытание

17. Речь

18. Чтение

1960 - 1970 гг. ДЕСЯТИЛЕТИЕ РОСТА И РАСШИРЕНИЯ

19. В поисках прерывания в круговой схеме

20. Замыкая прерывание в круговой схеме

21. Итак, что же происходит с телом? Функция определяет структуру

22. Итак, что же происходит в мозге? Функция определяет структуру

23. Смерть Темпла Фэя

24. Родители - это не проблема, родители - это решение

25. К вопросу о мотивации

26. У кого есть повреждение мозга? У кого его нет?

27. Много ли на Земле детей с повреждениями мозга?

28. Что вызывает повреждения мозга?

29. Прошлое, настоящее и будущее детей с повреждениями мозга

1970 - 1980 гг. ДЕСЯТИЛЕТИЕ ЗДОРОВЫХ ДЕТЕЙ

30. Конец начала

31. Куда мы идем?

32. Семья - это решение всех проблем

33. Важен только результат

ВАМ НУЖНА ПОМОЩЬ?

Приложение

Моей семье, которая верила мне,

Персоналу, который оборонял крепость,

Этим бесконечно решительным людям, родителям

и

Детям с повреждениями мозга - которые живут

в угрожающем, пугающем и даже опасном мире

и кому удается каким-то образом пережить это все,

пока не придёт помощь.

БЛАГОДАРНОСТИ

Можно выделить четыре группы людей, без которых этой книги бы не существовало, равно как и Институтов Достижения Человеческого Потенциала. Моя любовь и уважение к ним простираются намного дальше страниц этой книги; они сделали меня самым счастливым человеком на Земле. Я перечисляю их с большой нежностью:

Персонал Институтов Достижения

Человеческого Потенциала

Дети

Родители

Моя семья

В отношении первого издания, я безмерно благодарен доктору Раймундо Верасу, а также Дэну и Маргарет Мелчер, которые заставили меня взяться за него в девятый раз. Иллюстрациями я обязан Дэвиду Мелтону, отцу, художнику и писателю, который очень помог мне своим пониманием всего. За редакцию я благодарен моей помощнице Грете Эрдтманн. За подготовку издания я благодарю Вики Торнбер. Бесконечные поправки в рукопись вносились бодро и весело Ирмой Кислич, Кати Рулинг и Шерри Руссок. Первоначальная версия была реализована Линдли Бойером.

Этим юбилейным 30-тилетним изданием я обязан очень способному коллективу, который взял на себя задачу обновления книги: моей дочери Жанет, моему сыну Дугласу и Сьюзан Эйсен. Хочу добавить, что доктор Михай Диманцеску, доктор Дэниз Малковиц и доктор Корали Томпсон участвовали в процессе своими неоценимыми советами, за что я очень им благодарен. Большое спасибо доктору Ральфу Пеллигра за предисловие к этой книге. Наш штатный редактор Жанет Гогер заслуживает отдельного упоминания за ее бесконечные часы любви и заботы, вложенные ею в это новое издание, которое в отсутствие этого никогда не было бы завершено.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эта книга - драгоценный подарок для тысяч детей с повреждениями мозга, которых несёт опасное течение в море невежества и непонимания, для осаждённых родителей, которые отчаянно ищут пути выхода и отказываются сдаваться или уступать, для профессиональных медиков, которые могут найти на её страницах вполне научно и разумно обоснованные ответы на сложную и запутанную клиническую проблему.

Это не медицинский текст в классическом понимании, и он не был освящён на алтаре "перспективного, узкоспециализированного, строго контролируемого клинического исследования". Но, подобно всем оригинальным научным открытиям, он раскрывает фундаментальные, на первый взгляд, слишком простые истины, которые находились в тени доминирующей догмы и отвергались ею.

Гленн Доман и его команда опередили на несколько десятилетий открытия современной нейрофизиологии: что человеческий мозг имеет замечательные способности для самовосстановления (нейропластичность) и регенерации (нейрогенез), что мозг легко доступен и поддаётся изменению с помощью интенсивной сенсорной стимуляции, что разносторонние симптомы повреждения мозга- это всего лишь симптомы и что лечение должно быть направлено на их причину, на поврежденный мозг непосредственно.

Гленн Доман смотрит на обычное и видит глубокий смысл. Он смотрит на пол и видит не пол, а полигон возможностей для развивающегося младенца. Он смотрит на человеческую подвижность и видит не только способ передвижения, но и ключ к разгадке запутанности патологического процесса. Он ставит под вопрос очевидное: "Что является нормальным?" - и провокационно спрашивает: "У кого же нет повреждения мозга?" Он извлекает научные истины из наблюдений и проницательности и, не удовлетворившись одними лишь теоретическими объяснениями, оформляет их в конкретное практическое руководство для родителей.

Эта книга содержит всё это и не только. Это возмездие высокомерию, что держится за очерствевший авторитет, и урок для любого, кто не смог задать вопрос, бросить вызов или хотя бы вспомнить из истории о тех необоснованных жертвах, которые мы принимаем от тех, кто смеет вводить новшества.

Для меня было большой честью, когда Гленн Доман попросил меня написать Предисловие к 30-летнему Юбилейному Изданию этой редкой литературной и научной жемчужины, но я бы не согласился с тем, что чувствовал себя недостаточно подготовленным для этого. Я работал рядом с Гленном и персоналом Институтов Достижения Человеческого Потенциала в течение более чем четверти столетия.

Под руководством Гленна в качестве старшего исследователя мы провели научно-исследовательские программы, оценивающие основные предположения, выдвинутые в этой книге, в частности, относительно дыхательной программы и программы доступности кислорода. Я был исследователем много лет, и мне хорошо знакомо чувство удовлетворения от публикации результатов хорошего исследования. Но ничто не может сравниться с умственными и эмоциональными переживаниями от наблюдения того, как научное предположение обретает жизнь: видеть прежде парализованного ребёнка, делающего стойку на руках и другие гимнастические упражнения, или видеть считавшегося "умственно отсталым" ребёнка читающим и понимающим на уровень выше, чем его сверстники. Даже сегодня всё ещё есть дети, которые не могут добиться прогресса, но работа, приведённая в движение этой книгой, продолжается, и её результаты постоянно улучшаются.

При всей её научности и новизне, это живая история человеческой преданности и самоотдачи. Она рассказана с теплотой и честной прямотой заслуженного героя войны, чьё поле битвы изменилось, но причина осталась неизменной. Тирания и посягательство на человеческое достоинство имеют много форм, но ни одна из них столь не разрушительна, как в случае с невинным ребёнком, заключенным в тюрьму в его собственном теле, который, помеченный ложными дефектами, зачастую "сдан на хранение" и забыт. Гленн Доман, учёный, гуманист и неустанный воин, дал нам план сражения, боевой шанс ребёнку с повреждением мозга. Он положил конец ложному отчаянию и начало - надежде.

- Ральф ПЕЛЛИГРА

Главный военный врач

Исследовательский Центр Эймса, НАСА, Моффетт Филд,

Калифорния, США

Председатель Совета Директоров Институтов Достижения

Человеческого Потенциала

ВВЕДЕНИЕ

Эту книгу Гленна Домана можно считать плохой по многим причинам. Трезво оценив её достоинства, я вижу, что из всех книг, прочитанных мною, эта книга - недостаточно хороша, при всей её крайней важности. Однако, это, возможно, потому, что я не так уж много прочитал столь же важных книг за свою читательскую жизнь. Она не так уж важна для всех живущих людей, но для родителей это книга первостепенной важности.

Эта книга плоха не потому, что её трудно читать, поскольку правда состоит в том, что читать её очень легко. Гленн Доман не адресует её профессионалам, а пишет только для родителей, которых он так любит и уважает. Это делает её удивительно лёгкой для чтения.

Эта книга плоха не потому, что она неинтересна. Его описания ранних открытий "команды", например тех, которые показали важность нахождения на полу больных детей и нормальных младенцев, несомненно, увлекут читателя.

Эта книга плоха не потому, что не трогает эмоционально. Читатель может оказаться растроганным до слёз при чтении главы о мотивации, как это было со мной.

Я нахожу эту книгу во многом плохой потому, что положив начало Новому Веку, она сообщает об этом, как о доктрине, слишком мало.

Гленн Доман даёт нам лишь общее представление о годах самоотверженной работы днём и ночью. Это героическая история группы людей, которые никогда не мирились с поражением, особенно тогда, когда они действительно были побеждены.

Эта книга ничего не сообщает нам о многих годах наблюдений за жизнью детей во всём мире. Гленн Доман не сообщает о его экспедициях и исследованиях в самых диких регионах мира, а их было немало. Он выбрал такой путь, при котором он и его любимая "команда" могли жить рядом с детьми и видеть собственными глазами то, что ни один детский эксперт никогда не видел прежде с начала времён. Он не сообщает нам, как они жили рядом с детьми в более чем пятидесяти различных странах, от наиболее высокоразвитых до самых диких. Они обогнули земной шар по экватору и жили с огромными массаями в Африке и с маленькими бушменами в пустыне Калахари в Африке. Они прошли по Африке, пожив во многих племенах, через Ближний Восток, Святую Землю и Азию. Иногда это было не очень безопасно. Почти всегда это было тяжело в бытовом отношении. Я знаю это, потому что иногда я имел честь быть с ними.

Я вспоминаю тот день, в глубине Территории Шингу моей родной Бразилии, где живут люди, которые однажды войдут в Каменный век, но уже очень долго живут вне его. Тот день, когда Бразильские Воздушные Силы оставили нас в восьмистах милях от ближайшей дороги и улетели, и мы шли в течение многих часов к племени по имени Калаполо. Температура была очень высока и облака кусачих комаров стояли над нами. Я помню, как смотрел на Гленна Домана, доктора Боба и доктора Томаса. Их кровь от тысяч укусов комаров, перемешанная с потом, бегущим ручьями по телу, придавала им страшный вид. Но они не жаловались, продираясь через высокую траву джунглей для того, чтобы увидеть детей, их рождение и становление, и то, что ни один детский эксперт никогда не видел до них прежде. Делакато и я, с более смуглой кожей, страдали меньше от этих надоедливых крошечных созданий. Я страдал потом, когда жил вместе с ними в Арктике, изучая эскимосских детей. Арктика при температуре 56 градусов ниже ноля по Фаренгейту - неестественное место для бразильца из штата Сеара. Об этих приключениях, достойных сборника рассказов, книга не сообщает ничего.

Не сообщает нам книга и о злобных нападках и ужасной клевете напуганных и ревнивых обществ, которые персонал вынужден был выносить и отражать в течение первых лет открытий. Эти недостойные враги задерживали в течение нескольких лет работу участников группы, пока те развивали доктрины, философию и методы, которые потом дадут новые жизни тысячам детей и их семьям не только в их собственной стране, но и здесь в Бразилии, и в других странах Южной Америки, Европы, Африки и Азии. И хотя они собрали плоды победы, их постоянно продолжающаяся борьба за новые знания и методы не оставляет им времени, чтобы наслаждаться ими. Они только попробовали их. Обо всем этом книга не сообщает нам почти ничего.

Эта неполная книга не сообщает нам ничего о всемирном поиске, во всей красоте их энтузиазма, единственного недостающего фрагмента общей картины, а именно того, почему некоторая группа детей, так называемая, атетоидная, была не в состоянии научиться ходить даже после долгих лет лечения. Она не сообщает нам о блестящих дедуктивных выводах, которые привели к открытию «передвижения на руках в висячем положении» (англ. - brachiation) [использование силы тяжести, чтобы скорее выпрямлять, чем сгибать, тело при помощи рук, если покачиваясь перемещаться от ступеньки к ступеньке по шведской лестнице, расположенной горизонтально над головой] как решения проблем таких детей и многих других. Фактически, книга ничего не сообщает нам непосредственно об этом «передвижении на руках» как о наиболее важном прогрессе в лечении за двадцать пять лет, добавившем совершенно новое измерение в мир детей с повреждениями мозга.

Для всего, о чем эта книга повествует, есть сотня важных вещей, о которых она не говорит. Для каждой рассказанной истории есть тысяча нерассказанных.

Именно это заставляет меня утверждать, что во многом это очень плохая книга.

С другой стороны, я вынужден заметить, что если бы эта книга поведала обо всех удивительных историях "команды" и о великих и славных днях Институтов, которые достойны этого, то это была бы огромная библиотека вместо маленькой книги.

Я не могу сказать, что Гленн Доман знает о детях больше, чем любой живущий не Земле человек, потому что я не знаю всех живущих на Земле, но я могу сказать, что он сделал для детей больше, чем любой живущий на Земле человек. Я могу также сказать, что он знает о детях больше - о маленьких и больших, о больных и обычных, о развитых и примитивных, о бедных и богатых, - и как сделать больного здоровым, а здорового - еще здоровее - чем любой человек, о котором я когда-либо читал или слышал или с которым встречался. Я не знаю никого, кроме него и людей, которых он научил, кто знал бы столько обо всех этих детях.

И все же, Гленн Доман считает, что любая мать в мире знает о своем ребенке больше, чем он. Он не только говорит это и чувствует это сердцем, он знает это и верит в это.

Он верит в некоторые необычные вещи для профессионала. Он верит в родителей. Он верит в детей. Он верит в то, что родители - это решение детских проблем в то время, как все вокруг считают, что проблема - в них. Легко понять, почему он расстраивает все профессиональные организации, которые зарабатывают свои деньги на детях с повреждениями мозга.

Он верит в восстановление детей. Хуже того, он верит, что родители могут восстановить детей лучше, чем профессионалы. Он учит родителей восстанавливать своих детей не потому, что это становится экономически выполнимым, - хотя это действительно так - а потому, что он уверен, что родители добьются лучших результатов, чем любой профессионал, включая его самого. Эта книга об этом.

Он существует в пределах философской основы, сильно отличающейся от той, которую мы сформировали на примере наших предшественников.

Но больше всего он верит в результаты, и эта книга - первая книга в истории, по моим данным, которая прямо говорит о том, как лечить детей с повреждениями мозга, почему нужно так лечить детей с повреждениями мозга и что именно произошло с группой детей с повреждениями мозга после того, как их лечили таким способом.

Это не только целесообразно, но и естественно: писать первую в истории книгу, приводящую результаты лечения детей с повреждениями мозга специфическим методом, нужно прямолинейно, в легком для восприятия виде. Никакая другая книга в истории не делала этого. Кроме того, никаких точных результатов какого-либо лечения детей с повреждениями мозга прежде не приводилось, за одним исключением. В 1960 году в «Журнале Американской Медицинской Ассоциации» появилась статья о лечении детей с повреждениями мозга с точными результатами. Читатель не будет удивлен, если узнает, что именно Гленн Доман и его персонал написали эту статью.

Когда мы подводим итог этой книге, мы понимаем, что это книга о детях с повреждениями мозга и их родителях. Она объясняет, почему детей с повреждениями мозга нужно лечить. Она объясняет, как можно лечить человеческий мозг, и точно описывает, что происходит с детьми с повреждениями мозга, когда Вы делаете это.

Будет правдой, если сказать, что это худшая из когда-либо написанных книг подобного рода. Но мы должны помнить, что также будет правдой, если сказать, что это лучшая из когда-либо написанных книг подобного рода. Причина состоит в том, что это единственная написанная книга подобного рода.

Это очень хорошо для детей, я думаю, что когда она была наконец написана, то была написана человеком, который знает о предмете больше, чем кто-либо еще.

Я думаю, возможно, что тем, кто выпускает книги, сначала не особенно понравится эта. Возможно также, что тем, кому платят за критику книг, она тоже не особенно понравится. И, как я сказал ранее, во многом это плохая книга.

Но я верю, что многие родители найдут в этой "не совсем совершенной" книге и знание, и смелость, необходимые для того, чтобы сделать своих детей, страдающих от серьезных повреждений мозга, здоровыми без какой-либо дальнейшей помощи.

Я верю, что многие тысячи родителей детей с повреждениями мозга, травмами мозга, умственно отсталых, дефективных, страдающих ДЦП, эпилепсией, аутизмом, найдут их собственного ребенка на страницах этой книги, найдут здесь подтверждение веры их собственного сердца, что он должен иметь свой шанс стать свободным, и еще найдут дорогу, по которой придет помощь, необходимая им, чтобы дать их ребенку этот шанс.

Я верю, что эта книга станет настоящим молотом, первым пробивающим стены ужасных учреждений, в которых заключены дети с повреждениями мозга всего мира, безжалостно и несправедливо.

- Раймундо Верас, доктор медицины, Почетный президент

Всемирной Организации за Развитие Человеческого Потенциала

Рио-де-Жанейро (Бразилия)

1. СЕГОДНЯШНИЙ ДЕНЬ ДЕТЕЙ С ПОВРЕЖДЕНИЯМИ МОЗГА

поврежденный мозг чувствительность

Периодически около ста человек прибывают в Институты Достижения Человеческого Потенциала в Филадельфии сроком на одну неделю.

У них нет ничего общего за исключением того, что все они - родители детей с повреждениями мозга.

Этих матерей и отцов объединяет одно: они отказываются верить, что их больному ребенку нельзя помочь.

Если это типичная группа, то семьи съезжаются из всех уголков Америки, а также из Европы, Африки, Азии, Австралии или Ближнего Востока.

Короче говоря, со всех концов света .

Возраст детей от одного до девятнадцати лет.

В группе может быть один молодой или уже взрослый человек.

Некоторые будут настолько парализованы, что будут едва дышать.

Некоторые будут иметь такие мягкие повреждения, что с первого взгляда покажутся вполне здоровыми.

Некоторые из детей будут парализованы с головы до кончиков пальцев ног. Некоторые будут слепыми, как летучие мыши. Некоторые будут совершенно глухими. Некоторые будут страдать от сильных возвращающихся судорог. Некоторые будут неспособны говорить или даже издавать звуки. У других будут все эти проблемы одновременно.

Они приезжают с установленными им показателями интеллекта IQ, равными 90, 80, 70, 60, 50, 40, 30, 20, 10, или 0. Большинство из них имеют, как им сказали, неизмеряемый показатель интеллекта.

Они приходят с такими диагнозами, как травма мозга, умственная отсталость, умственная дефективность, ДЦП, синдром Дауна, спастика, эмоциональная неуравновешенность, вялость, эпилепсия, тетрапарез, аутизм, психоз, односторонний парез, ригидность, и т.д.

Почти у каждого из них на основе длинной и сложной экспертизы мы выявляем повреждение мозга, имея в виду, что их проблемы не в слабых руках или ногах, или не в неразвитой мускулатуре, или не в плохо сформированных органах речи, или не в дефектах глаз, как посчитало бы большинство окружающих. Вместо этого, мы делаем заключение, что его проблемы произошли в пределах мозга по причине некоторого несчастного случая, случившегося до, во время или после рождения, что повлияло на способность мозга принимать информацию или на его способность отвечать на нее.

Конечно, если проблема происходит в условиях, которые можно устранить с помощью хирургии, например гидроцефалия, мы рекомендуем хирургическое вмешательство. Однако, оперируемые случаи обычно диагностируются и лечатся прежде, чем ребенок попадает к нам.

В типичной группе, приблизительно пятнадцать процентов вернутся домой и не будут делать ничего по программе, но будут видеть своих детей совсем в ином, лучшем свете и, в результате, дадут своим детям новые возможности для развития.

Пятьдесят процентов типичной группы вернутся домой, проведут диагностику своих детей, создадут программу для них и будут выполнять ее с различными степенями частоты, интенсивности и продолжительности, соответственно, с соразмерными результатами.

Оставшиеся тридцать пять процентов, наиболее определившаяся группа, обратятся и будут приняты на аспирантскую программу, с целью в дальнейшем быть принятыми на Интенсивную Программу Лечения.

Именно для таких родителей эта неделя построена так, чтобы мы могли обучить их принципам роста и развития мозга максимально возможно и тому, как лучше спроектировать программу, чтобы увеличить рост и развитие мозга.

По окончании недели эти семьи создают такую программу и выполняют ее с намерением поступить на Интенсивную Программу Лечения в будущем.

Настраиваясь на потребности таких семей в течение этой недели, мы лучшим образом отвечаем интересам всех семей, прибывших на учебу.

Мы действуем так, как если бы каждая семья собиралась включиться в Интенсивную Программу Лечения, потому, что все они получат при этом максимум того, что можно получить, и ничего не потеряют при этом.

Некоторые из детей будут на Интенсивной Программе Лечения в течение года. Некоторые дети будут на этой программе в течение пяти лет. Некоторые будут на этой программе еще дольше. Некоторые из родителей исчерпают свою энергию и сдадутся. Но большинство не будут сдаваться. Некоторые не сдадутся никогда, даже если они и проиграют.

Подавляющее большинство детей добьются большего успеха, чем их родители смели надеяться, основываясь на предшествующем опыте с общепринятыми методами. Других постигнет разочарование.

Иногда тяжело больной ребенок достигает большего и быстрее, чем другой ребенок, чьи проблемы казались гораздо менее серьезными.

Некоторые дети, которые были полностью слепы, придут к чтению -не пальцами, а глазами, как все. Некоторые останутся слепыми.

Некоторые дети, которые были полностью парализованы, закончат ходьбой, бегом и прыжками - не с ортопедическими накладками или опорами, а на своих ногах, как все. Некоторые же не смогут ходить.

Некоторые дети, которые были неспособны издавать звуки, заговорят - не с помощью пальцев, указывая и изображая пантомимы, а губами и ртом, как все.

Некоторые из тех, кто постоянно корчился и не мог остановиться, наконец, перестанут делать это.

Некоторые дети, которые были парализованы, немы, слепы и глухи, станут полностью здоровыми и пойдут в ту же самую школу и класс, что и их нормальные сверстники. Короче говоря, они станут нормальными.

Другие придут к ходьбе, речи и танцам, и, возможно, к показателям интеллекта в IQ области гениальности.

Следовательно, результаты меняются от полного успеха до полной неудачи.

Неудивительно, что дети иногда терпят неудачу в этом мире, где большинству специалистов преподавалось еще в школе, что больной мозг не поддается лечению. С другой стороны, их удивляет, когда кто-нибудь выздоравливает. Многим это кажется чудом.

И кто же тогда творит эти чудеса, если вообще можно говорить о чудесах в 21-ом веке? Это делают они₉ родители, причем, в домашних условиях. Родители - те, кого обычно игнорируют, иногда презирают, которыми часто руководят и которым почти никогда не верят - сами выполнят дома все лечение, которое приведет ребенка от отчаяния к надежде, от паралича к ходьбе, от слепоты к чтению, от показателя интеллекта, равного 70, к показателю, равному 140, от немоты к речи. Родители.

В некоторых случаях, доктор будет активно участвовать в домашнем лечении. Сотни врачей приезжали и наблюдали работу в Институтах -и затем записывали на прием их собственных детей с повреждениями мозга. Однако, более 20,000 родителей, не имея никакого медицинского образования, привозили нам своих больных детей и затем возвращались домой, чтобы выполнять предписанное лечение.

Как же родителям удается сотворить это со своими детьми?

Возможно, чтобы понять этот процесс, лучше начать с начала, которое имело место более полвека назад.

Вот с чего мы начнем наши лекции для родителей о детях с повреждениями мозга. Если кто-нибудь действительно хочет разобраться в теме, посвященной детям с повреждениями мозга, наверно, ни с чего другого начать и нельзя.

1940-1950 гг. ДЕСЯТИЛЕТИЕ ОТЧАЯНИЯ

2. ТЕМПЛ ФЭЙ

Когда в 1941 году я вошел в мерцающие залы больницы медицинской школы университета Темпл, чтобы вступить в должность помощника руководителя отделения физиотерапии, многие считали меня счастливчиком, получившим такую важную должность в столь юном возрасте.

Хотя, честно говоря, помимо меня, там было всего два врача, работающих полную смену, и руководитель.

Нужно также сказать, что моя зарплата в те дни составляла девяносто пять долларов в месяц и обеды в течение пяти с половиной дней в неделю, что было очень неплохо для терапевта тех дней.

И, чтобы быть уж до конца честным, необходимо отметить, что на тот момент я был энергичным, но не очень хорошим физиотерапевтом. И хотя по профилирующему предмету я получил высокие отметки, и мои теоретические знания были достаточно велики, опыта у меня было мало.

Область медицинских знаний, которой я вообще не владел ни практически, ни теоретически, касалась детей с повреждениями мозга. Прошло несколько лет прежде, чем я понял, что их не было ни у кого. В 1941 году было всего несколько людей, претендовавших хоть на какие-то знания о детях с повреждениями мозга.

К счастью для меня и моего будущего, в университете Темпл оказался человек, знания которого в этой области, возможно, превышали знания любого человека на Земле. Его имя было Темпл Фэй, и хотя ему было всего сорок, он уже был профессором неврологии и профессором нейрохирургии. Он был одним из величайших людей в медицине всех времен и народов. Именно в его ведомстве в университете Темпл я впервые увидел ребенка с повреждением мозга и был очарован им.

В те дни лишь немногие относили детей с серьезными повреждениями мозга к таковым. Вместо этого их называли различными словами, типа «слабоумный». Причина заключалась в том, что многие из детей с серьезными повреждениями мозга не могли ходить и разговаривать. Предполагалось, что достаточно того факта, что они не могут говорить, чтобы отнести их к категории людей недостаточно умных для того, чтобы научиться разговаривать.

Я никогда не забуду первого ребенка с повреждением мозга, которого я встретил. Для меня, крайне увлеченного происходящим вокруг и одновременно осознающего свое глубочайшее невежество, было обычным делом проводить все свободные вечерние часы, разгуливая по госпиталю. Я был так молод и трогательно нетерпелив, что руководители и старшие медсестры открывали мне двери во все свои отделения. Теперь, когда моя молодость далеко позади, я понимаю, что такое столкнуться с человеком, который одновременно молод и горит желанием учиться. Насколько сильна алхимия взаимодействия, и какие потрясающие открываются возможности, когда встречаются два человека, один из которых молод и горит жаждой знаний, а второй, который старше, знает что-то, достойное изучения.

В этот день я зашел в детскую палату, не для новорожденных (которыми я тоже был очарован), а в ту, где лежали очень маленькие и очень больные дети. Они лежали в небольших детских кроватках и, кроме меня, в комнате с ними никого не было. Ранее я читал истории болезни некоторых из этих детей, а теперь увидел их. Большинство младенцев спали, и в комнате было слышно лишь их сопение и шуршание моего белого халата по мере того, как я медленно передвигался от кроватки к кроватке.

Поэтому, когда в комнате, в которой я чувствовал себя наедине со спящими младенцами, чей-то голос произнес «здравствуйте», я не просто вздрогнул - я подпрыгнул от неожиданности. Хотя он не был похож на голос взрослого человека, это, конечно же, не был голос младенца. Я поспешно оглядел комнату и был чрезвычайно смущен, не увидев ничего, кроме маленьких кроваток.

Пока я убеждал себя, что мне показалось, тихий голос заговорил снова. В этот раз оказалось, что я смотрел как раз в тот угол, откуда он раздался, и поэтому я снова вздрогнул, даже сильнее, чем в первый раз. «Как тебя зовут?» - спросил голос.

Окончательно смущенный и прилично испуганный, я с трудом сделал три или четыре шага в угол комнаты, откуда раздавался голос. И даже тогда, стоя прямо напротив кроватки, в которой он лежал, я бы не увидел его, если бы он не заговорил вновь.

«Меня зовут Билли», - сказал Билли, пока я смотрел на него. Если мне было трудно поверить своим ушам, то теперь еще труднее было поверить своим глазам. Никто никогда ни по неврологии, ни по педиатрии не рассказывал мне о существовании таких детей. Юное лицо подростка, обращенное ко мне из крошечной детской кроватки, было крайне странным, но не отталкивающим, при этом голова была такого же размера, как у взрослого. Больше всего меня потрясло то, что, хотя я видел очень большую голову, тело ребенка, покрытое одеялом, не могло быть более шестидесяти сантиметров в длину. У меня было жуткое ощущение, что у ребенка нет тела совсем, и со мной говорит одна голова, речь которой приятна и разумна.

Хотя с тех пор я имел дело со многими тысячами детей с повреждениями мозга и, скажу честно, никогда больше не испытывал ужаса от контакта с ними и, более того, очень расстраиваюсь, когда кто-либо реагирует так, я должен признать, что в тот момент я изо всех сил боролся с ужасом, охватившим меня. Сейчас я понимаю, что меня расстроил не ребенок, которого я видел, скорее меня расстроило непонимание мною ребенка, которого я видел.

В отличие от меня, Билли не был расстроен, и его следующее заявление дало мне время, хотя бы внешне, совладать с собой. «Мне одиннадцать лет», - сказал Билли голосом, заставившим меня подумать, что ему часто приходится отвечать подобным образом. Я не помню содержания беседы, которая затем последовала, но я запомнил, что Билли в течение десяти минут, пока мы разговаривали, оставался абсолютно спокойным. Я всегда очень надеялся, что в тот момент мой голос не выдал моих переживаний.

Выйдя из комнаты, я остановился перед дверью, чтобы успокоиться перед тем, как пойти искать старшую медсестру. Я постарался выглядеть бесстрастным, спросив ее: «Да, кстати, что случилось с тем большим ребенком…э... хм...то есть, одиннадцатилетним ребенком Билли?».

Когда я вспоминаю это, меня бросает в дрожь от осознания того, насколько этот вопрос отражал мое полное невежество. Ее изучающий взгляд, которым она, отвечая, удостоила меня, выявил это невежество окончательно. «У него гидроцефалия, - отрывисто сказала она. - Он один из пациентов доктора Фэя.» Она произносила эти заявления так, словно каждое из них объясняло все.

Сейчас я удивляюсь своей смелости, однако, даже не посмотрев в медицинском словаре значение слова «гидроцефалия», я поднялся на эскалаторе в офис доктора Фэя и спросил его секретаря, могу ли я его видеть. Это был потрясающий, импульсивный поступок, так как даже известные люди записывались в длинную очередь, чтобы увидеться с ним. Доктора Фэя приглашали обследовать самого Франклина Рузвельта, президента США.

Во время обходов с доктором Фэем я практически никогда с ним не говорил, так как часто его свита была настолько большой, что я его даже не видел. Так как он возглавлял длинную колонну, а я был в самом ее хвосте, то часто еще находился за углом от него и получал его указания по физиотерапии через третьи или даже четвертые руки.

Я никогда не узнаю точно, чем объяснялось его согласие принять меня немедленно, разве что большим любопытством, вызванным необычностью моего запроса.

Стоит добавить, что Фэй не вписывался в «старый добрый» образ хрестоматийного профессора, и я столбенел от напряженного внимания, стоя перед его столом, в то время, как его пронизывающий взгляд изучал мою суть и, принимая во внимание все мои знания, просто проходил насквозь.

Не давая ему возможности спросить меня о том, зачем я пришел, я сразу же выпалил свой вопрос, который привел меня в смятение и заставил явиться перед этим человеком, одним взором повергающим в трепет.

«Сэр, я только что видел Билли, с гидроцефалией. Что, черт возьми, с ним случилось?»

«С ним случилась гидроцефалия, - сказал доктор Фэй, не отвечая на мой вопрос. - Каким образом, черт возьми, Вы его увидели?»

Но даже отчетливый упрек в его вопросе не мог остановить меня, и после короткого, но не совсем четкого объяснения того, как я провел свое свободное время, я спросил его снова: «Что, черт возьми, случилось с Билли?»

В связи с тем, что я увидел пациента доктора Фэя без его разрешения, у меня могли быть неприятности, но, очевидно, кое-что в моем ответе ему понравилось. Позже я узнал, что не было ничего более важного для Темпла Фэя, чем желание молодых знать ответы и их готовность идти за ними на край света.

Великий человек кратко пояснил, что дети с гидроцефалией имеют огромные головы и крошечные тела потому, что цереброспинальная жидкость, постоянно вырабатываемая мозгом, не может стекать, как у здоровых людей, из-за сбоев в механизмах реабсорбции, и постоянно увеличивающееся давление приводит к увеличению черепа и сдавливанию мозга. Он порекомендовал мне несколько книг, хотя предупредил, что они далеко не так точны, как хотелось бы.

Поблагодарив его за потраченное на меня время, я направился к двери. Я уже открыл дверь, когда он остановил меня и спросил, включала ли моя практика в Пенсильвании работу в операционных. Я сказал, что да.

«Вы сталкивались в операционных с хирургией мозга?» - спросил доктор Фэй.

Интуитивно я понял, что этот вопрос был крайне важен и ответ на него мог бы означать поворотный момент в моей жизни. Вопрос был задан не случайно.

Я повернулся к нему и ответил: «Я никогда не сталкивался с хирургией мозга, сэр.» «Не бойся, сынок, немногие люди сталкиваются с этим, - сказал доктор Фэй. - Ты бы хотел увидеть, что такое нейрохирургия?»

Я стоял к нему очень близко, и мне не нужно было даже отвечать на этот вопрос, ибо ответ был написан у меня на лице. «Подойдите к старшей медсестре операционной комнаты и скажите, что я разрешил вам прийти. Если Вы понравитесь ей и мне, возможно, Вы сможете приходить туда часто.» Он повернулся спиной и отпустил меня.

Я не мог поверить удаче. Декан отделения нейрохирургии, сам Фэй, не только ответил на мой вопрос, но и пригласил меня сопровождать его на операции. Я был уверен, что он впервые увидел меня отдельно от остальных. Он назвал меня «сынок». Имело ли это какое-то значение, или это был просто используемый им синоним для молодых людей?

У Фэя не было сына, у него были дочери. Я понял, что, скорее всего, это слово использовалось им крайне редко.

Находиться в момент операции рядом с Фэем было просто потрясающе. Все, что происходило, имело смысл и значение. Ничего лишнего. Как капитан корабля в сложной обстановке, он контролировал все, что делает его команда в операционной в любую секунду. Он доминировал во всем не из-за своего высокого и ответственного положения: он доминировал во всем потому, что он был Фэй.

Фэй был Учителем. Он был рожден Учителем, он был опытным Учителем, он был избранным Учителем, он был Учителем от Бога, у него был инстинкт Учителя. И самое главное: для него учить было все равно, что дышать.

Я не говорю, что он был преподавателем, я имею в виду, что он был Учителем так же, как Аристотель или Иисус.

За последующие шестнадцать лет, состоящие из часов, дней, недель и месяцев за те, в общей сложности несколько недель, которые я практически прожил рядом с Фэем, я не помню интервала времени длительностью более 15 минут, когда бы он не учил меня.

За все последующие годы я не могу вспомнить ни одного случая, когда бы мы обсуждали с Фэем погоду, даже снежную бурю, если только погода не имела какое-то отношение к мозгу или пациенту. Если это невозможно себе представить, то я могу только сказать, что Фэя вообще трудно себе представить, но еще труднее забыть. Он жил во власти своего жадного интереса ко всему, что имело для него значение. Можно сказать, что он пренебрегал всем тем, что не имело значения, но это было бы не совсем так. Было бы ближе к истине сказать, что он совершенно не знал о существовании того, что не имело значения, или, может быть, каким то образом мог полностью исключить то, что не имело значения.

Я был совершенно заворожен в тот первый день, наблюдая в операционной, как Фэй нежно обращается с человеческим мозгом. Фэй был превосходным хирургом. Несколько лет назад видный нейрохирург рассказал мне, что он работал под руководством двух очень известных нейрохирургов, одним из которых был Фэй. Хотя его личные отношения с Фэем никогда не складывались, он говорил, что один из этих известных нейрохирургов работал в операционной как истинный художник, а другой - как слон в посудной лавке и, несмотря на свои отрицательные чувства к Фэю, он признавал, что именно Фэй был тем самым художником.

Но не блестящая хирургия Фэя и даже не его страсть к этому чудесному органу, человеческому мозгу, которая делала его великолепным мастером в операционной, восхитили меня. Он очаровал меня своим желанием постоянно обучать. Он преподавал, когда оперировал, каждое мгновение, начиная с подготовки пациента, которую он предпочитал в последние годы делать сам, и заканчивая тем, что лично укладывал пациента в кровать. Наблюдая за Фэем в операционной, можно было изучить практическую неврологию и нейроанатомию лучше, чем на любой лекции или по какой-нибудь книге.

Там перед моими глазами открывались «невиданные и чудесные красоты», которые Фэй так обожал. Это было не мертвое, серое и уродливое вещество в банке, но живой, пульсирующий, переливающийся коралловыми цветами человеческий мозг. Даже поврежденный мозг был красив для Фэя, таким же он стал и для меня. В те дни, больше, чем полвека назад, людей, видевших живой человеческий мозг было очень мало, даже среди дипломированных врачей.

Тихую ярость Фэя вызывали бесцеремонные рассуждения о человеческом мозге какого-нибудь «эксперта», никогда не видевшего живого мозга. Фэй язвительно указывал на этот факт, что знания о том, что представляет из себя мозг, полученные от рассматривания мертвого мозга в банке или его фотографий в той же банке, похожи на знания о природе человека, полученные от рассматривания трупа в гробу.

У нас была необыкновенная возможность видеть мозг живым непрерывно в течение восьми часов потому, что в те времена в том, что нейрохирургические операции длились примерно столько, не было ничего необычного.

Очевидно, что мое поведение в операционной понравилось, так как после первого раза меня приглашали настолько часто, насколько я этого хотел. Я не только использовал каждую свободную минуту для того, чтобы наблюдать и слушать доктора Фэя во время нейрохирургических операций, но, конечно же, стал понемногу использовать и незагруженное рабочее время, которое должен был проводить в физиотерапевтическом отделении. И чем дальше, тем больше рабочего времени стало уходить на косвенные обязанности, пока это не привело, наконец, к тому, что меня вызвал на ковер не только главный физиотерапевт, но н врач ответственный за все отделение.

Они хотели знать, что, черт возьми, со мной случилось? Знаю ли я, что я работаю физиотерапевтом, и что у меня есть своя работа? Наблюдать работу величайшего нейрохирурга, конечно же, очень интересно, но, посмотрев несколько операций, вы теперь хотите присутствовать на всех, но самое важное- это то, что я стал уклоняться от своей работы.

Они были правы, и я обещал исправиться, по крайней мере, в рабочие часы, что я и сделал. Но я все еще часто приходил в операционную Фэя в свободные от работы часы, включая все отведенное время на отдых.

Однако, я должен был задать себе вопрос, зачем я провожу в отделении нейрохирургии столько времени. В конце концов, я был физиотерапевтом и еще очень молодым. Получая удовольствие от наблюдения за работой художника и внимая настоящему ученому, обсуждающему свои действия, зачем я тратил большую часть моей жизни на это? Тогда казалось, что нет ни малейшей взаимосвязи между тем, что делал Фэй в операционной, и тем, что я делал в отделении физиотерапии.

Зачем мне такое количество знаний, которое я никогда не смогу использовать? Я не знал. Я знал только то, что я должен, просто обязан проводить каждую свободную минуту, наблюдая и слушая доктора Фэя. Я был загипнотизирован. Я был очарован. Я был заинтригован. Я был околдован. Я безнадежно потерялся в том, что я наблюдал. Каждый день я учился, хотя не имел ни малейшего представления о том, что в последствии его специальность-нейрохирургия и моя специальность-физиотерапия, будут взаимодействовать, чтобы дать надежду детям с повреждениями мозга во всем мире.

Хотя я не мог знать этого тогда, однако то, что я видел, было ответом на несправедливость в мире детей с повреждениями мозга, которых списывали со счетов, как безнадежно отставших. Пройдет еще много драматических лет прежде, чем мы установим связь между «прекрасным, пульсирующим, переливающимся коралловыми цветами мозгом», что показал мне Фэй, и детьми, с которыми мир был таким ужасающе беспомощным.

Это было начало начал, хотя я об этом даже и не подозревал. В то время формировалась команда, которая должна будет однажды сильно изменить жизнь детей с повреждениями мозга во всем мире, а заодно и их семей. Это была команда, чья работа увлечет ее далеко в мир детей с повреждениями мозга и еще дальше, в мир детей, которых сегодня называют здоровыми. Это было начало путешествия, которое займет целые жизни многих людей, некоторые из которых тогда еще даже не родились.

Однако, еще нужно было многое пережить, прежде чем команда смогла реально приступить к работе. Включая Вторую мировую войну.

На следующее утро после Перл Харбор я завербовался в армию Соединенных Штатов. Я перешел в пехоту на следующие четыре года. Я отбыл из Соединенных Штатов в Африку и вернулся назад в Соединенные Штаты на пехотные офицерские курсы Форта Беннинг. После сражений на территории Франции мне было присвоено звание командира пехотной роты. Через кровь и лед битвы за Арденнский выступ, через бои на территории Люксембурга, Голландии, Германии, через форсирования реки Мозель и могучего Рейна до самой Чехословакии мы боролись, мы калечили, мы убивали, и нас калечили, нас убивали, пока мы не победили. Мы ранили, убили или захватили в плен много тысяч молодых немецких солдат. Моя рота из 187 солдат и 6 офицеров уменьшалась трижды- до 18 солдат без единого офицера. Во всем мире не найти более убежденного пацифиста, чем солдат-пехотинец, победившей стороны в конце войны - кроме, может быть, солдата-пехотинца побежденной стороны. За исключением униформы, они были поразительно похожи. Осознание того, как много интеллекта я погубил, обострило мое желание вернуться как можно быстрее к моей практике лечения, а не разрушения.

3. Я УШЕЛ С ГОЛОВОЙ В СУТЬ ПРОБЛЕМЫ ПОВРЕЖДЕНИЯ МОЗГА, И ОТЧАЯНИЕ ОХВАТИЛО МЕНЯ

Когда я был освобожден от обязательств перед армией в 1945 году, я и не предполагал, что на меня уже строились планы.

Так как рота, которой я командовал во время войны, была одной из самых знаменитых в Третьей армии генерала Паттона, я получил много наград, и про меня часто рассказывали в прессе.

Хотя члены Ассоциации физиотерапевтов не помнили меня, когда я вернулся домой в Филадельфию, они читали газеты и слышали о том, что я физиотерапевт.

В качестве награды за мои военные заслуги они решили предоставить мне уже готовую возможность для практики. Все они были перегружены работой, и поэтому каждый из них решил отдать мне кого-нибудь из своих пациентов. Это был очень великодушный поступок с их стороны, и впоследствии многие люди из этой группы стали моими очень близкими друзьями. Я никогда не слышал, чтобы кому-то дарили активную практику. Я был очень польщен.

Моя практика была действительно уникальной. Она состояла из тридцати одного пациента, у каждого из которых был инсульт. Я могу предположить, что никогда ни у кого не было такой практики, состоящей исключительно из инсультов.

Я опять был связан с человеческим мозгом - инсульт является повреждением мозга, хотя в те дни мы не придавали этому очень большого значения.

Подавляющее большинство инсультов являются результатами кровоизлияний, когда кровеносные сосуды разрываются, и кровь попадает в мозг, или кровяной сгусток попадает в сосуд, несущий кровь к мозгу. Местонахождение, распространение и тяжесть паралича, следующего за инсультом, определяется расположением, распространением и степенью повреждения мозга.

Мои новые пациенты слагали мифы обо мне. С течением времени у меня получалось все лучше и лучше поддерживать людей с инсультами естественно, что чем больше я заставлял их двигаться, тем лучше им становилось. Однако мне очень редко удавалось заставить их ходить самостоятельно, и еще реже бывали случаи, когда неспособные говорить начинали говорить, и никогда не удавалось судорожно сведенную кисть руки вследствие инсульта сделать функционально полноценной рукой. Казалось странным такое постоянство неудач.

Я много раз вспоминал своего первого пациента. Это было до войны, после того, как я окончил школу. В памяти я непроизвольно возвращался к нему время от времени, пока эти воспоминания не стали нагонять на меня глубокую тоску: ведь я мог научиться на его примере многому, но не сделал этого.

Он был жалким во всех смыслах этого слова. Во-первых, он был стар. Во-вторых, он был необразован и беден, как церковная мышь. У него был инсульт в левом доминирующем полушарии. Его правая сторона была практически полностью парализована, и он не мог говорить. Короче говоря, этот бедный пожилой джентльмен был практически полностью ничем и никем, и поэтому он попал ко мне. Я только что окончил школу, и у меня не было еще ни одного пациента. Он был очень беден и поэтому не мог позволить себе лучшего врача.

Я помню, что в его доме не было электричества, и я помню также, что все в его семье были такие же, как он, то есть, бедные и настолько необразованные, что не могли даже поддержать разговор - они были очень простыми людьми.

Я был полон энтузиазма, горел желанием помочь и начал лечить его. Я начал делать то, чему меня учили. Я видел множество людей, которые не могли двигать своими руками или ногами. Это были, главным образом, люди, которые ломали руку или ногу, и которым только что сняли гипс. В школе я также видел несколько случаев инсульта, и нас учили лечить их аналогично. Итак, я начал применять прогревания, массаж, двигать суставы его парализованных руки и ноги.

Постепенно я начал осознавать, что его семья наблюдает за мной в растерянном молчании. По истечении получаса, в течение которого его сын, две дочери и его жена периодически перешептывались, его старшая дочь, наконец, решилась задать мне вопрос.

«Мы не понимаем, что вы делаете», - наконец отважилась заявить она.

«Хорошо, - ответил я великодушно, с радостью отметив, что напряженное молчание и шепот закончились. - Спросите меня, что вас интересует. Я буду рад все объяснить вам».

Меня просто распирало от внутренней уверенности, основанной на знании каждой мышцы, о ее начале и конце, кровоснабжении и иннервации.

«Доктор сказал, что что-то случилось с мозгом папы вот здесь», -сказала она, робко указывая на место, дюйма на три выше его левого уха.

«Абсолютно точно, - сказал я. - Кровяной сгусток застрял в мозгу вашего папы прямо в этом месте, и это именно то, что привело к инсульту».

«Тогда почему вы растираете его руки и ноги?»

За этим вопросом последовала непродолжительная, но грозовая тишина. То, что я сказал бедной и невежественной семье, было неизбежно. Я только что окончил пишу, имел неплохую эрудицию и был в курсе новейших тенденций. Я, действительно, был переполнен знаниями.

Когда я думаю об этом сейчас, я горю от стыда.

«О, - сказал я, - я не могу объяснить вам это. Вы должны будете ходить в школу в течение нескольких лет, чтобы это понять». Ужасным было не то, что я сказал это, а то, что я в это верил.

Мог ли кто-нибудь на моем месте осмелиться предположить, что ученые профессора могут ошибаться, а эта бедная, необразованная семья совершенно права?

Я все еще верю, что сказанное мной было неизбежно. Но если бы по дороге домой, сидя в автомобиле, я спросил бы себя о том же самом, о чем спросили меня они, а именно, почему действительно я растирал его руки и ноги, мы могли бы сберечь более семи лет.

Иногда я размышляю, как далеко продвинулась бы наша работа сегодня, если бы мы узнали правду на семь лет раньше, и мысленно замираю в нерешительности. Я знаю, что дети с серьезными повреждениями мозга, приезжающие в наш институт сегодня, имеют значительно больше шансов, чем дети, приехавшие семь лет назад. У меня богатое воображение, но я не могу себе представить, каким будет мир детей с повреждениями мозга через семь лет. Все, что я знаю - это то, что мы будем знать больше, чем мы знаем сегодня, и сможем помочь значительно большему количеству детей.

Но, к сожалению, тогда я не спросил себя_э почему я занимаюсь растиранием его рук и ног. Я продолжал делать это. Я проделывал это три раза в неделю в течение пятнадцати месяцев, и в итоге он стал на пятнадцать месяцев старше, но не на каплю здоровее, чем был. Не было никаких оснований для улучшения его состояния. То, что я делал, имело отношение лишь к симптомам заболевания, но не имело почти никакого отношения к его причине, которая находилась в его мозге.

Кто-то сказал однажды, что невежество состоит не столько из незнания, сколько из ошибочного знания.

Семья моего пациента была прекрасным примером первого, а я, к сожалению, второго.

То же самое я пытался сделать для тридцати одного пациента с инсультами, и, конечно же, никто из них не выздоровел.

Возможно, что я несправедлив по отношению к себе и к тем дням потому, что один очень важный шаг был все же сделан. До Второй мировой войны пациентам с инсультами прописывался постельный режим так как предполагалось, что инсульты вызвались физическими усилиями и любое движение могло привести к повторному инсульту. Пациенты все время проводили в постели, и поэтому в результате неподвижности у них очень быстро развивалась гипостатическая пневмония и инфекции мочевых путей, после чего они умирали. Не от очередного инсульта, в чем все были уверены, а от инфекций и пневмонии.

...