Повседневная жизнь провинциальной дворянки Центральной России (XVIII - середина XIX века)

Во втором разделе первого параграфа четвертой главы (4.1.2.) - «Отношение дворянок к первой беременности и родам» - исследуется отношение дворянок к первой беременности и родам и выясняется, что оно не было специфическим, маркирующим формальный переход в зрелый возраст. Соответствующий опыт подлежал вербализации лишь в случае особого эмоционального состояния, сопряженного с его переживанием. Установка на беременность как обязательную и возобновляющуюся практику на протяжении всего репродуктивного периода оборачивалась нейтрализацией восприятия каждого отдельного опыта, начиная с самого первого, если только он не был отмечен какой-либо драматической коллизией.

Первая беременность дворянок наступала обычно в первый же год супружества, что входило в число стереотипных ожиданий мужчин. В XVIII в. возраст первородящей женщины был достаточно низким - 16-17 лет. На протяжении второй половины XVIII - первой половины XIX в. возраст первородящих женщин постепенно повышался. Дворянки поколения 1780-х гг., как правило, рожали впервые уже не ранее 18 лет. В 30-40-е гг. XIX в. первородящей женщине могло быть как 20-23, так и 28 и даже 37(!) лет. Однако последнее казалось чем-то из ряда вон выходящим даже благоприятно настроенным женщинам. «Вынашивание» образа ребенка, «мечтания» беременных, связанные с полом и относимые к разряду устойчивых антропологических свойств, составляют определенную культурную традицию, прочитываемую в дворянской среде на протяжении столетия, как минимум с конца XVIII до конца XIX в.

Каким бы ни было отношение женщины к конкретной беременности (от восторженного восприятия через нейтральное до явно негативного), это состояние переживалось ею не как нечто самоценное, а как экстраполяция представлений о собственном счастливом или несчастливом браке, либо эмоционального самоощущения от особых обстоятельств его заключения или трагического завершения. Особое значение для нее имело ее отношение к отцу будущего ребенка. Даже при неудачном браке первая беременность, как правило, была всегда желательной, но последние в череде многочисленных повторных беременностей почти неизбежно и при благополучных браках воспринимались как нежелательные, что сказывалось на последующем материнском отношении к детям.

Ненадежность диагностики беременности (субъективные ощущения и физиологический признак «повреждения женских немощей») превращала ее в антропологический опыт «большой длительности» (подтверждением служило наступление «живой половины», то есть период неудостоверенной беременности и сопряженного с этим многомесячного ожидания доходил до 4,5 месяцев), трансформация которого слабо различима на протяжении XVIII - середины XIX в., а дифференцированность в зависимости от статусных, имущественных и локальных характеристик мало выражена.

Субъективные источники регистрируют определенные различия в восприятии беременности российских дворянок и иностранок неправославного вероисповедания, посещавших Россию и явно выражавших его в терминах «страха». Отчетливость ощущения «страха» европейских женщин, вызванного беременностью, свидетельствует о более рациональном к ней отношении. Вербализация страха - один из способов его рационализации и «снятия». Страхи российских дворянок не прочитываются столь отчетливо (это не значит, что они их не испытывали): беременность сразу обретала для них «контуры» ребенка или поощряемого многочадия, минуя «промежуточную» стадию - собственно беременной женщины, вынашивающей ребенка и имеющей особые ощущения, чувства, мысли, потребности, интересы. Беременность воспринималась не как состояние, прерывающее «обычный» ход жизни женщины, а как априори «вписанное» в нее. Избегание вербализации страха - свидетельство иррационального к нему отношения. В то же время российские дворянки не часто прибегали к эвфемизму «положение» вместо «беременна» или «брюхата» или «в тягости».

При том, что моральные и социокультурные каноны ориентировали женщин на беременность как смысл женского существования, сама беременность оказывалась чем-то акцидентным, как и переживавшая ее женщина.

В третьем разделе первого параграфа четвертой главы (4.1.3.) - «Проведение беременности дворянками» - установлено, что беременности были максимально интегрированы в повседневность дворянок разного социального статуса - от провинциальных помещиц до «светских львиц» и великих княгинь. Однако причина этого заключалась не столько в рационализации их образа жизни и мировосприятия, сколько в недостаточной информированности как о наступлении самой беременности, так и о мерах предосторожности, связанных с ее благополучным проведением. Именно поэтому невынашиваемость беременностей, нередко завершавшихся выкидышами во многом из-за «ошибок поведения» самих беременных женщин, являлась такой же частью женской дворянской повседневности, как и нормальное их протекание.

При том, что в российской дворянской культуре не удается проследить специальных ограничений и предписаний в отношении мобильности, занятий, питания и одежды беременных, носящих в народной традиции определенный символический характер, обращает на себя внимание повышенный интерес ближайшего окружения к женщине в последнем триместре беременности, что служит доказательством обесценивания ее как индивида и повышения ее значимости исключительно как будущей роженицы. Объектность беременных «на сносях» для их мужей лишь усиливает впечатление от женщины, вынашивающей ребенка, как «канала» для продолжения рода посредством желательного обретения наследника мужского пола. Это выражалось и в мужском эпистолярном дискурсе. Чем выше был статус женщины, тем более бдительное отношение к себе она вызывала в качестве беременной и роженицы ввиду возрастающей заинтересованности в наследнике (особенно это касалось женщин из царской семьи). В этом случае ее «обычный ход жизни» ограничивался более существенно. Кроме того, учитывался предшествующий неудачный репродуктивный опыт, который мог спровоцировать медицинское предписание пространственной иммобилизации, разумеется, если беременная оказывалась под врачебным наблюдением, как, например, в придворной среде, в отличие от провинциальной. Провинциальные же дворянки, в большинстве своем, могли полагаться только на собственную интуицию и рефлексию пережитого.

Во втором параграфе четвертой главы (4.2.) - «Родины в российской дворянской культуре XVIII - середины XIX в.» - предпринята реконструкция дворянского родильного обряда.

В первом разделе второго параграфа четвертой главы (4.2.1.) - «Организация родов и родовспоможения в дворянской среде» - выяснено, что в женской автодокументальной традиции зафиксирована типология родов, среди которых различались первые, повторные, легкие, трудные, оперативные, экстремальные. К этому можно добавить дифференциацию родов на домашние и госпитальные.

Иногда женщины оказывались перед необходимостью принимать срочные самостоятельные решения относительно внезапно начинавшихся родов. Однако чаще всего они пассивно следовали воли отцов, мужей, врачей, родственников, в ущерб собственным ощущениям и переживаниям. Мемуаристки фиксировали свою подчиненность в качестве рожениц и, в силу этого, необходимость согласовывать намерения и действия с носителями или носительницами семейной власти. Влияние родов и отношения к ним на систему ценностей женщины осмыслялось подобно практикам выживания в буквальном и символическом смыслах.

По сравнению с крестьянской культурой организация родов в дворянской среде в меньшей степени подчинялась универсальному механизму внутренней традиции, была более ситуативной, а, следовательно, менее предсказуемой с точки зрения исхода, регламентировалась внешними санкциями носителей власти в конкретном семейном пространстве. Наблюдается важная корреляция: степень допустимой активности роженицы в процессе родовой деятельности - обратно пропорциональна ее социальному статусу. Чем выше был статус роженицы, тем более пассивное участие в собственных родах ей предписывалось и большему репрессирующему воздействию она подвергалась.

Во втором разделе второго параграфа четвертой главы (4.2.2.) - «Послеродовой период в жизни дворянок» - установлено, что послеродовой период в жизни дворянок XVIII - середины XIX в. в антропологическом смысле был одним из самых сложных, непредсказуемых и опасных для собственно выживания. Даже при, казалось бы, благополучном исходе родов он грозил возникновением серьезных осложнений, с которыми в то время слабо справлялись и которые могли стоить жизни родильнице, как первородящей, так и многоопытной. В социальном смысле этот период обретал ритуализованную форму традиционного «женского» обряда проведывания-поздравления-дарения, «правила» которого, вместе с тем, были известны и мужчинам, иногда допускаемым к участия в нем. Несмотря на общую схему, данный обряд отражал имущественную, социальную и локальную дифференциацию дворянок.

Анализ семейной переписки позволил сделать вывод о том, что внутри семьи информацию о родах и самочувствии родильницы обычно распространяло женское окружение последней - сестры, матери, сестры мужей.

В третьем разделе второго параграфа четвертой главы (4.2.3.) - «Мать и дитя: антропология взаимоотношений» - показано, что в российской дворянской среде XVIII - середины XIX в. материнское грудное вскармливание начало практиковаться раньше, чем в европейской. Можно проследить динамику мотиваций дворянок, прибегавших к этому в середине XVIII в. из-за невозможности содержать кормилицу, а в конце XVIII в., подчиняясь своеобразному культурному императиву. Однако вне зависимости от актуальных в тот или иной период мотиваций практика материнского кормления грудью младенца вовсе не была обязательной и имела более широкое распространение среди менее состоятельных и менее статусных представительниц дворянского сообщества.

Антропологические опыты лактации дворянок конца XVIII - середины XIX в., спровоцированные конструктами французской и русской мужской литературной традиции (Ж.-Ж.Руссо, Б. де Сен-Пьер, Н.М.Карамзин), порождали, в свою очередь, особую мифологию материнской любви, вызываемой естественным вскармливанием и предопределяющей характер будущих взаимоотношений с ребенком. Однако в силу многих причин медицинского и физиологического характера, несмотря на субъективные желания и намерения, кормление грудью матерью-дворянкой часто не могло состояться, вследствие чего приходилось пользоваться услугами замещавшей ее кормилицы. Применительно к исследуемой эпохе не удалось зафиксировать ни одного случая полного перевода младенца на искусственное вскармливание, в случаях же смешанного вскармливания в интервалы отсутствия кормилицы ребенка допаивали мало пригодным для этого коровьим молоком. Женская автодокументальная традиция не останавливается и на вопросе стимуляции выработки грудного молока у матери, воспринимая как данность факт возможности или невозможности лактации.

В целом, анализ зрелости как «возраста жизни» дворянской женщины через антропологические опыты и практики беременностей, родов и лактации позволяет прийти к следующим заключениям. Применительно к российской дворянской среде XVIII - середины XIX в. можно говорить о бытовании родильного обряда, источниками которого служили 1) традиции знатных слоев XVI-XVII вв., 2) отдельные элементы традиции синхронной крестьянской культуры и 3) некоторые рецепированные западноевропейские акушерские новации. При этом основной вопрос, обусловленный дилеммой о легитимации зрелости посредством замужества или рождения первого ребенка, не акцентировался мемуаристками либо ввиду очевидности для них ответа, либо в силу ментальной нераздельности и взаимосвязанности этих жизненных событий. Оба варианта представляются в равной степени справедливыми: вступление в «зрелый возраст» посредством замужества имело неотъемлемой целью и смыслом рождение детей, что придавало дворянской женщине социальный вес в глазах, прежде всего, ближайшего родственного окружения, не исключая ее, тем не менее, из числа несамостоятельных, подчиненных членов семейной организации.

Конструкция дворянского родильного обряда XVIII - середины XIX в.:

1. Период беременности («беременна», «брюхата», «в тягости», «в положении») с пролонгированным удостоверением и запретом на визуальную фиксацию образа женщины. Акцентирование в ходе беременности 3-х рубежей: признака ее возможного наступления в виде отсутствия регул («повреждение женских немощей»), надежного подтверждения при достижении ее середины («половина») и поздней стадии («на сносях»). Отсутствие табу на свободное перемещение в пространстве беременных, специальных ограничений и предписаний в отношении их занятий, питания и одежды.

2. Период родов («разрешение от бремени», «событие») в домашнем пространстве. Нехарактерность маргинальности пространства родов. Интегрированность в женскую повседневность. Обычай рожать первого ребенка в доме родителей дворянки или ее мужа. Присутствие при родах женщин, вышедших из репродуктивного возраста, из ближайшего родственного окружения роженицы. Отсутствие запрета на присутствие при родах матери. Недопустимость на роды мужа. Отсутствие специальных обрядовых действий, за исключением чтения молитв повитухой-крестьянкой, во время «родовых схваток» («родовые боли», «боли», «мучить»). Универсальность позы роженицы (лежа на спине). Предписание пассивности роженице. Приглашение к роженицам повитух («акушерки», «повивальные бабки», «бабушки»). Помощь повитух дворянкам как при первых, так и при повторных родах. Врачебная помощь дворянским роженицам: от кровопускания в провинциальной среде до применения акушерских щипцов в придворной.

3. Послеродовой период. Традиция устных и письменных поздравлений с благополучным исходом родов и оповещения об этом широкого круга родственников и знакомых. Обычай проведывания после родов и денежного вознаграждения родильницы как своеобразной «защиты от сглаза». Допустимость участия мужчин в «женском» обряде. Маркируемость пространства родильницы как исключительно «женского». Допустимость для дворянок длительного восстановления после родов и перенесенных послеродовых осложнений.

4. Период грудного вскармливания. Особый статус новорожденной в дворянской культуре. Практика обрядового «перепекания» больных и слабых младенцев в провинциальной дворянской среде. Материнское кормление грудью как результат культурной рефлексии и внешнего содействия. Альтернатива лактации дворянок в виде естественного вскармливания кормилицами. Удовлетворение потребностей и интересов кормилиц как экстраполяция и проявление материнской заботы о младенце.

С учетом продолжавшихся в течение всего репродуктивного возраста (совпадавшего с наиболее активным и деятельным периодом зрелости) многократных беременностей и родов можно утверждать, что родильный обряд занимал центральное место в системе обрядов жизненного цикла дворянки и мире женской дворянской повседневности ввиду частой возобновляемости, большой социальной значимости и непредсказуемости исхода: своего рода пограничности между жизнью и смертью. Причем при тогдашнем уровне развития акушерства последняя перспектива была отнюдь не умозрительной. Кроме того, большинство дворянок, исключенных из сферы социальной реализации и самореализации, по неволе, должны были обретать в чем-то ином жизненные смыслы, в том числе и в репродуктивной сфере, которая, вместе с тем, оставалась полем принуждения, отстаивания мужского превосходства и реализации патриархатной власти. Зачастую, относясь без энтузиазма к очередной беременности, женщины воспринимали ее как навязанную ситуацию, которую они не выбирали и не могли изменить.

Анализ субъективных источников показывает, что дворянки переживали опыты беременности и родов, в большинстве своем, как «женщины-жертвы» (выражение М.Перро), а не «женщины, творящие свою судьбу», несмотря на их деятельную практическую активность и непрекращаемость привычных повседневных занятий в период вынашивания ребенка. Одиночные бунты некоторых из них, бравших на себя смелость принимать в это время самостоятельные решения, не оказывали влияния и, уж, тем более, не подрывали принятую форму власти (мужа или отца) в семье. Чаще всего женщины соглашались со своей ролью и отводимыми им «телесными» функциями: беременной, роженицы, родильницы, матери. Причем, все эти антропологические состояния, наделяясь пассивными коннотациями со стороны источника власти в семейном пространстве, по-особому осмыслялись и переживались самими дворянками-мемуаристками, сумевшими, в ряде случаев, оценить их критически по прошествии многих лет и вербализовать свое отношение к ним, тем самым, обретя активность при ретроспективном эмоциональном проживании психологически неблагоприятных ситуаций и позитивном преодолении их негативных последствий для психики.

Что касается значения деторождения в осознании гендерной идентичности, то в силу восприятия и переживания женщинами опытов беременностей, родов и материнства как неизбежных и не избираемых, отношение к ним в обычных условиях было эссенциалистским и субъективно редко артикулируемым, в то время как в экстраординарных обстоятельствах (например, в ситуации следования за осужденным мужем в Сибирь) они обретали повышенный ценностный смысл и особую эмоциональную значимость.

В пятой главе - «Возраст старости в дворянской культуре XVIII - середины XIX в.» - анализируется старость как «возраст жизни» дворянской женщины. Особое внимание уделено исследованию переживаний и осмысления феномена женской «старости» через изучение различий видения себя и другими замужних, вдовых и незамужних немолодых, пожилых, старых женщин-дворянок и, в то же время, реконструкция мира повседневности провинциалок преклонных лет.

В первом параграфе пятой главы (5.1.) - «Восприятие старости российскими дворянками XVIII - середины XIX в.» - установлено, что в восприятии российских дворянок XVIII - середины XIX в. старость как возраст жизни, помимо полноты самоощущения и исполненности индивидуального проекта («лета», «век»), - нисходящая фаза жизненного цикла («склон лет»). Объективное возрастание с годами, как в любом традиционном обществе, социальных потенций и амбиций субъективно снижалось осознанием собственной физической беспомощности, асоциальности, психологического бессилия в осуществлении желаний. Будучи временем эмоционального подведения итогов, возраст старости предполагал компенсацию событийной разреженности настоящего ретроспективным обращением к насыщенному опытами и переживаниями прошлому. При этом повседневность пожилых провинциалок отличалась большой хозяйственной занятостью и интенсивностью распорядительной деятельности, вплоть до деспотизма, по отношению к многочисленным домочадцам обоего пола.

Специально исследованы специфические, преобладающие дискурсы женской переписки заключительного «возраста жизни» - дискурс ограниченности возможностей, дискурсы телесных недостатков и болезни. Установлено, что конфликт субъективного самоощущения и формального самовосприятия свидетельствует об усвоении пожилыми дворянками гендерных представлений, согласно которым поведение индивида детерминировано полом и возрастом и, в силу этого, всегда должно оставаться «подобающим» им. В женской автодокументальной традиции «старость» становилась элементом личностной характеристики индивидов как женского, так и мужского пола. Женщина в возрасте 60-ти лет безапелляционно считалась «старой» или «старухой», ее личностная характеристика практически исчерпывалась возрастными изменениями телесности, стремление же к поддержанию внешней привлекательности за такой женщиной не признавалось и осуждалось.

Во втором параграфе пятой главы (5.2.) - «Вдовство и материнство российских дворянок XVIII - середины XIX в.» - анализируются мотивы повторного вступления дворянок в брак и отказа от него, феномен женского вдовства и материнства в отношении взрослых детей на примере «биографической истории». Мотивация более частого, по сравнению с мужчинами, отказа женщин от новых матримониальных отношений заключалась в следующем: 1) представление о религиозном благочестии, в соответствии с которым вдовство для женщины предпочтительнее повторного вступления в брак, 2) высокая ценность материнства, особенно при наличии единственного ребенка, 3) сохранявшаяся эмоциональная привязанность, любовь к первому мужу, 4) нежелание терять обретенную самостоятельность и экономическую независимость, 5) отсутствие предложений о браке ввиду, напротив, материальной (в меньшей степени внешней) непривлекательности вдовы. Одним из следствий многолетнего, иногда многодесятилетнего (особая категория «молодых вдов»), вдовства становилась особая сосредоточенность дворянок на материнстве и материнских обязанностях. Социальные роли хозяйки-распорядительницы поместья и матери-устроительницы - единственно доступные и, в следствие этого, основополагающие, определявшие повседневную жизнь способы социальной реализации пожилых провинциальных дворянок.

Выяснено, что «структуры повседневности» провинциальной дворянки-вдовы определялись следующими ценностными приоритетами: 1) религиозное благочестие (исповедование православия, упование на Бога, на милость и помощь Божию, молитва, достойное проведение праздников, дела милосердия); 2) попечение о детях (воспитание, забота, нравственное назидание, соблюдение их имущественных интересов); 3) разносторонняя экономическая деятельность (организация хозяйства в имении, винокурение, питейные сборы); 4) реализация юридической правоспособности (подача прошений, взятие на себя обязательств, закладывание имений); 5) моральный этос (любовь к ближним, самоотвержение, добросердечие, милосердие, рачительность как следствие знания о нуждающихся); 6) пространственно-культурный кругозор (динамика «провинция - столица», «религиозный - светский»). Послебрачный период мог составлять существенную часть в жизненном цикле дворянок, в значительной мере совпадая с возрастом «старости» и характеризуясь такими чертами как повышенная предпринимательская активность и деятельный ресурс материнства. Причем материнство в этот период становилось смыслообразующим фактором экономического, культурного и социального аспектов повседневной жизни дворянской женщины.

В Заключении подводятся итоги диссертации, формулируются основные выводы исследования.

Антропология женской дворянской повседневности - новая тема в российской историографии, позволяющая активизировать ранее невостребованный потенциал всей совокупности источников личного происхождения: писем, мемуаров, автобиографий, дневников, оставленных образованными дворянками и отражающих многообразный спектр их субъективного мировосприятия, жизненных опытов и практик. «Проговаривание» себя стало для большинства из них единственно доступной формой компенсации исключенности из публичного пространства и отсутствия официально признаваемых возможностей для социальной реализации.

Этнокультурная специфика российской дворянской среды ориентировала женщин на одновременную рецепцию западноевропейских повседневных практик и воспроизводство традиционных поведенческих и ментальных стратегий, сближающихся с исконными механизмами трансляции национальной культуры. Данная амбивалентность становилась своеобразным фактором дифференциации «структур повседневности» столичных и провинциальных дворянок, в реализации которых преобладала соответственно та или другая тенденция. Провинциальные дворянки в большей степени сохраняли приверженность в повседневной жизни традиционным ритуалам, связанным с замужеством, беременностью и родинами как основными антропологическими опытами женского бытия.

«Возрасты жизни» дворянок в соответствии с четырехчастной схемой (детство, молодость, зрелость, старость) переживались и субъективно осмыслялись многими из них как периоды репрессирующего нажима и социального диктата со стороны наделенных властью ближайших представителей родственного окружения обоего пола, занимавших формально доминирующие позиции в семье. Это в значительной мере не позволяло им почувствовать и осознать себя не только эмоционально комфортно, но и социально полноценно. Дворянское происхождение и официальная принадлежность к «привилегированному» сословию российского общества не гарантировали женщинам ни личного благополучия, ни социальной защищенности во внутрисословных властных иерархиях. При этом маргинальность провинциальных дворянок становилась для многих из них стимулом к самореализации через неформальные «сети влияния» и вербальное конструирование собственной идентичности в разнообразных автодокументальных текстах. Этнология женской повседневности включала в себя не только участие в социально признаваемых ритуалах и обрядах, в частности свадебном и родильном, но и специфические опыты осознания и переживания возрастных и гендерных различий.

Женский дворянский проект в России XVIII - середины XIX в. - это парадоксальное на первый взгляд сочетание эссенциализма, провиденциализма и феминизма. В действительности, оно отражало стремление к максимально более полному самовыражению российских дворянок, которые осознавали свою жизненную цель в одновременной реализации антропологической, религиозной и социальной программы. Такая универсальность не только не была для них внутренне противоречивой, но и задавала максималистское ощущение полноты проживаемой жизни, законченности ее возрастных и повседневных циклов.

Длительное сохранение и воспроизводство ряда практик и представлений в повседневной жизни дворянок, иногда вне зависимости от их общественного положения и места жительства, свидетельствует о традиционном характере культуры российского дворянства, ранее не подлежавшего изучению в таком ракурсе. Указанное обстоятельство вовсе не означает отсутствия какой бы то ни было динамики в антропологических «структурах повседневности» женского провинциального дворянского мира, но характеризует их как «циклы большой длительности».

Этногендерный анализ участия женщин в традиционных обрядах жизненного цикла, не исследованных применительно к дворянской культуре, позволили по-новому интерпретировать социокультурную роль провинциальных дворянок. Разработка аспектов женской телесности, сексуальности и религиозности в контексте дворянского быта (усадебного, городского, столичного, провинциального) как культурно-антропологического феномена дала возможность сопоставить и типизировать повседневные опыты и переживания дворянок с учетом возрастных, статусных, локальных, конфессиональных, этнокультурных отличий и решить проблему этнокультурного конструирования гендера.

Изучение традиционных аспектов дворянской культуры может приблизить нас к разрешению чрезвычайно существенной проблемы ее функционирования на основе сохранения обычаев, традиций и родовых связей.

В диссертации вводятся в научный оборот новые субъективные источники, в первую очередь, женские письма, анализ которых является базой для написания «пережитой» истории российских дворянок.

Диссертация не только реализует пример прикладного исследования по истории повседневности в российской историографии, но и вносит вклад в теоретическое осмысление концептов «повседневность» и «женская повседневность». Важнейшая теоретическая новизна диссертации состоит в том, что изучение женской повседневности как способа исторической интерпретации человеческой субъективности во всех многообразных ее проявлениях может стать в российской историографии, как и в западных, одним из реальных вариантов перехода от событийно-политизированной истории структур к антропологизированной гендерно чувствительной социальной истории.

Диссертация акцентирует интерес российской историографии на истории повседневности как одной из новых парадигм истории, пока недостаточно представленной в российском историографическом пространстве. Расширяет возможности работы других ученых в области изучения женской повседневности разных сословий, повышает источниковедческую ценность субъективных, в первую очередь эпистолярных источников, стимулирует дальнейшие исследования по истории повседневности прочих сословий и мужчин-дворян.

МОНОГРАФИЯ

1. Белова А.В. «Четыре возраста женщины»: Антропология женской дворянской повседневности в России XVIII - середины XIX в. СПб.: Алетейя, 2009. 530 с. (33,125 п.л.)

II. Научные статьи в ведущих рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК РФ:

2. Белова А.В. Женская повседневность как предмет истории повседневности // Этнографическое обозрение. 2006. № 4. С. 85-97. (1,8 п.л.)

3. Белова А.В. Женская дворянская повседневность в контексте гендерно чувствительной социальной истории // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. 2007. № 2 (8). С. 5-14. (0,75 п.л.)

4. Белова А.В. «В куклы я никогда не играла...»: Детские игрушки и «мир женского детства» в российской дворянской культуре XVIII - середины XIX в. // Родина. 2009. № 11. (1,1 п.л.)

5. Белова А.В. «Снова принимаешь вид старухи»: Восприятие старости русскими дворянками (XVIII - середина XIX вв.) // Новый исторический вестник. 2009. № 3 (21). С. 5-16. (0,8 п.л.)

6. Белова А.В. Домашнее воспитание дворянок в первой половине XIX в. // Педагогика. 2001. № 10. С. 68-74. (0,4 п.л.)

7. Белова А.В. Женское институтское образование в России // Педагогика. 2002. № 9. С. 76-83. (0,9 п.л.)

8. Белова А.В. Повседневная жизнь русской провинциальной дворянки конца XVIII - первой половины XIX века как проблема исследования // Женщина в российском обществе: Российский научный журнал / Гл. ред. О.А.Хасбулатова. Иваново: ИвГУ, 2004. № 1/2 (30-31). С. 72-82. (0,9 п.л.)

9. Белова А.В. «Мир женского детства» в дворянской России XVIII - середины XIX в. как методологическая проблема истории повседневности // Женщина в российском обществе: Российский научный журнал / Гл. ред. О.А.Хасбулатова. Иваново: ИвГУ, 2005. № 3/4 (36-37). С. 28-38. (1 п.л.)

10. Белова А.В. Девичество российской дворянки XVIII - середины XIX в.: телесность, сексуальность, гендерная идентичность // Женщина в российском обществе: Российский научный журнал / Гл. ред. О.А.Хасбулатова. Иваново, 2006. № 4 (41). С. 45-63. (1,5 п.л.)

Статьи в научных изданиях:

11. Белова А.В. Письмо русской дворянки конца XVIII - первой половины XIX в.: культура и общение (по архивным документам) // Дни славянской письменности и культуры: Сборник докладов и сообщений / Отв. ред. О.Н.Овен. Тверь: ТвГУ, 1998. Вып. 4. 88 с. С. 38-51. (0,8 п.л.)

12. Белова А.В. Женщина в провинциальной дворянской семье в России конца XVIII - первой половины XIX в.: воспроизводство культурного этоса // Семья в России: теория и реальность: Материалы Всероссийской научно-практической конференции (Тверь, 29-30 октября 1999 г.) / Отв. ред. Т.П.Долгова. Тверь: ТГТУ, 1999. 204 с. С. 196-199. (0,3 п.л.)

13. Белова А.В. Оппозиция «столица - провинция» как элемент культурного кругозора русской дворянки // Экономика, управление, демография городов европейской России XV-XVIII вв.: История, историография, источники и методы исторического исследования: Материалы Международной научной конференции (Тверь, 18-21 февраля 1999 г.) / Отв. ред. И.Г.Серегина. Тверь: ТвГУ, 1999. 308 с. С. 169-176. (0,5 п.л.)

14. Белова А.В. Провинциальная дворянка Елизавета Лихачева // Дни славянской письменности и культуры: Сборник докладов и сообщений / Отв. ред. О.Н.Овен. Тверь: ТвГУ, 1999. Вып. 5. 72 с. С. 41-49. (0,6 п.л.)

15. Белова А.В. Письмо русской дворянки конца XVIII - первой половины XIX в.: культурологические особенности // Гуманитарное образование в современном вузе: Сборник статей, посвященный памяти профессора Т.П.Долговой / Отв. ред. Э.Ю.Майкова. Тверь: ТГТУ, 2000. 136 с. С. 102-104. (0,2 п.л.)

16. Белова А.В. Тверские дворянки: жизнь, исполненная благочестия // Православная Тверь: Газета Тверской Епархии / Ред. протоиерей А.Шабанов. 2000. №№ 5-6 (76-77) май-июнь. С. 12. (0,4 п.л.)

17. Белова А.В. «Вот каков прекрасный пол в Тамбове!»: гендерная дифференциация тамбовского дворянского общества в письмах московской барышни // От мужских и женских к гендерным исследованиям: Материалы международной научной конференции 20 апреля 2001 г. / Отв. ред. П.П.Щербинин. Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р.Державина, 2001. 244 с. С. 13-18. (0,3 п.л.)

18. Белова А.В. Выбор брачного партнера в русской дворянской семье конца XVIII - первой половины XIX в. // Современная семья: проблемы и перспективы развития: Материалы Всероссийской научной заочной конференции / Отв. ред. Э.Ю.Майкова. Тверь: ТГТУ, 2001. Вып. 1. 140 с. С. 91-92. (0,1 п.л.)

19. Белова А.В. Гендерная идентичность русской дворянки и семейная сфера // Семья в России: история и современность: Материалы Всероссийской научной заочной конференции / Отв. ред. Э.Ю.Майкова. Тверь: ТГТУ, 2001. 80 с. С. 15. (0,1 п.л.)

20. Белова А.В. «Женское письмо» в дворянской культуре России конца XVIII - первой половины XIX века // Выбор метода: изучение культуры в России 1990-х годов. Сборник научных статей / Сост. и отв. ред. Г.И.Зверева. М.: РГГУ, 2001. 320 с. С. 260-273. (0,8 п.л.)

21. Белова А.В. Гендерное измерение российской дворянской повседневности конца XVIII - первой половины XIX в. // Гендерные исследования и гендерное образование в высшей школе: Материалы международной научной конференции (Иваново, 25-26 июня 2002 г.): В 2 ч. / Отв. ред. О.А.Хасбулатова. Иваново: ИвГУ, 2002. Ч. II: История, социология, язык, культура. 284 с. С. 171-172. (0,1 п.л.)

22. Белова А.В. Гендерный дискурс в русском дворянском обществе на рубеже XVIII-XIX вв. // Женщина в гражданском обществе: история, философия, политика: Материалы VI конференции, посвящённой теории и истории женского вопроса и женского движения (Санкт-Петербург, 6-7 июня 2002 г.) / Сост. и отв. ред. Г.А.Тишкин. СПб.: Изд-во Санкт-Петербургского философского общества, 2002. С. 88-89. (0,1 п.л.)

23. Белова А.В. Домашнее воспитание русской провинциальной дворянки конца XVIII - первой половины XIX века: «корневое» и «иноземное» // Женский дискурс в литературном процессе России конца XX века: CD-Rom / Сост. Т.А.Клименкова, Е.И.Трофимова, Т.Г.Тройнова (© Женская Информационная Сеть; Клименкова Т.А., Трофимова Е.И., Тройнова Т.Г.; ООО «Мощные Компьютерные Технологии» при поддержке Канадского Фонда поддержки российских женщин). М., 2002. (0,8 п.л.)

24. Белова А.В. «Женское письмо» как источник по истории российской дворянской повседневности // Источниковедение и историография в мире гуманитарного знания: Доклады и тезисы XIV научной конференции (Москва, 18-19 апреля 2002 г.) / Сост. Р.Б.Казаков; Редкол.: В.А.Муравьев (отв. ред.), А.Б.Безбородов, С.М.Каштанов, М.Ф.Румянцева. М.: РГГУ, 2002. 549 с. С. 116-118. (0,2 п.л.)

25. Белова А.В. Замужество в провинциальной дворянской культуре конца XVIII - первой половины XIX века // Женский дискурс в литературном процессе России конца XX века: CD-Rom / Сост. Т.А.Клименкова, Е.И.Трофимова, Т.Г.Тройнова (© Женская Информационная Сеть; Клименкова Т.А., Трофимова Е.И., Тройнова Т.Г.; ООО «Мощные Компьютерные Технологии» при поддержке Канадского Фонда поддержки российских женщин). М., 2002. (0,7 п.л.)

26. Белова А.В. История повседневности и гендерное измерение русской дворянской культуры // Города Европейской России конца XV - первой половины XIX века: Материалы международной научной конференции 25-28 апреля 2002 г., Тверь - Кашин - Калязин: В 2 ч. / Отв. ред. Н.В.Середа. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2002. 560 с. Ч. 1. 300 с. С. 63-72. (0,6 п.л.)

27. Белова А.В. Уездные «абитуриентки»: прием провинциальных дворянок в столичные институты // Женщины. История. Общество: Сборник научных статей под общей редакцией В.И.Успенской. Тверь: ОГУП «Тверское областное книжно-журнальное издательство», 2002. Вып. 2. 320 с. С. 212-228. (1,1 п.л.)

28. Белова А.В. Повседневность русской провинциальной дворянки конца XVIII - первой половины XIX в. (к постановке проблемы) // Социальная история. Ежегодник, 2003. Женская и гендерная история / Под ред. Н.Л.Пушкаревой. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2003. 528 с. С. 269-284. (1 п.л.)

29. Belova A. Women's Letters and Russian Noble Culture of the Late 18th and Early 19th Centuries // Women and Gender in 18th-Century Russia / Edited by Wendy Rosslyn. Aldershot, Hampshire GU11 3HR, England: Ashgate Publishing Ltd, Gower House, Croft Road, 2003. 284 р. P. 147-161. (0,9 п.л.)

30. Belova A. Национальная и гендерная идентичность русской дворянки конца XVIII - первой половины XIX в. (Die nationale und geschlechtliche Identitдt der russischen adligen Frau am Ende des 18. und in der ersten Hдlfte des 19.Jahrhunderts) // Vater Rhein und Mutter Wolga: Diskurse um Nation und Gender in Deutschland und Russland / Hrsg. von Elisabeth Cheaurй, Regine Nohejl und Antonia Napp. Wьrzburg: Ergon Verlag, 2005. 553 S. zahlr. Abb. (Identitдten und Alteritдten, Bd. 20) S. 375-386. (0,75 п.л.)

31. Белова А.В. Женская повседневность как предмет этнологического изучения // VI Конгресс этнографов и антропологов России, Санкт-Петербург, 28 июня - 2 июля 2005 г.: Тезисы докладов / Отв. ред. Ю.К.Чистов. СПб.: МАЭ РАН, 2005. 532 с. С. 284-285. (0,1 п.л.)

32. Белова А.В. «Мир женского детства» в российской дворянской семье XVIII - середины XIX в.: легитимированные практики насилия // Род и семья в контексте тверской истории: Сборник научных статей / Ред. Т.И.Любина, В.В.Чижова. Тверь: Лилия Принт, 2005. Вып. I. 334 с. С. 3-28. (1,5 п.л.)

33. Белова А.В. Девичество в российской дворянской семье XVIII - середины XIX в. // Род и семья в контексте тверской истории: Сборник научных статей / Отв. ред. Т.И.Любина, В.В.Чижова. Тверь: Лилия Принт, 2006. Вып. 2. 316 с. С. 25-47. (1,5 п.л.)

34. Белова А.В. Женская повседневность в контексте истории женщин и истории повседневности // Женщина. Общество. Образование: Материалы 8-ой международной междисциплинарной научно-практической конференции (Минск, 16-17 декабря 2005 г.). Мн.: ЖИ ЭНВИЛА, 2006. 408 с. С. 340-342. (0,2 п.л.)

35. Белова А.В. «Мир женского детства» в дворянской России XVIII - середины XIX в. в контексте истории повседневности // Материнство и детство в России XVIII-XXI вв.: Сборник научных статей. В 2-х частях. М.: ГОУВПО «МГУС», 2006. Ч. 2. С. 201-213. (0,9 п.л.)

36. Белова А.В. Процедура замужества русской провинциальной дворянки (конец XVIII - первая половина XIX века) // Женщины в социальной истории Твери / Сост. и ред. В.Успенская. Тверь: ФЕМИНИСТ-ПРЕСС, 2006. 240 с. С. 42-53. (0,7 п.л.)

37. Белова А.В. «В куклы я никогда не играла...»: отношение к игровой кукле в женской автодокументальной традиции России XVIII-XIX веков // О женщине, женщинах и прочем: Сборник, посвященный юбилею профессора Е.Н.Строгановой. Тверь: ТвГУ; Изд-во «Марина», 2007. 308 с. С. 242-259. (1,1 п.л.)

38. Белова А.В. Женская повседневность в контексте истории повседневности: гендерная чувствительность новой социальной истории // Гендерные практики: описание, рефлексия, интерпретация: Материалы V Международной межвузовской конференции молодых исследователей «Гендерные практики: традиции и инновации» (Санкт-Петербург, 10-12 ноября 2005 г.) / Отв. ред. Т.А.Мелешко, И.И.Юкина. СПб.: «Алина», 2007. 161 с. С. 145-153. (0,8 п.л.)

39. Белова А.В. Концептуализация женской повседневности и гендерная чувствительность новой социальной истории // Границы в пространстве прошлого: социальные, культурные, идейные аспекты: Сборник статей участников Всероссийской (с международным участием) научной конференции молодых исследователей, посвященной 35-летию Тверского государственного университета. Тверь, 23-26 апреля 2006 г.: В 3 т. / Отв. ред. А.В.Винник, Т.И.Любина. Тверь: ТвГУ, 2007. Т. 1. 296 с., илл. С. 7-18. (0,9 п.л.)

40. Белова А.В. Понятие «повседневность»: историческое содержание и культурные смыслы // Вестник Тверского государственного университета. Серия: История. 2007. № 3. С. 95-108. (1,3 п.л.)

41. Белова А.В. Этнология российской дворянской семьи XVIII - середины XIX в.: легитимация власти и гендера // VII Конгресс этнографов и антропологов России: Доклады и выступления (Саранск, 9-14 июля 2007 г.). Саранск, 2007. 512 с. С. 201. (0,1 п.л.)

42. Белова А.В. Репрезентация мира детства в женской дворянской поэзии и детские писательницы первой половины XIX века // Мир детства и литература: Сборник статей и материалов / Ред. О.С.Карандашова, М.В.Строганов. Тверь: Марина, 2008. 180 с.; илл. С. 57-65. (0,5 п.л.)

43. Белова А.В. «Женское детство» в дворянской культуре XVIII - середины XIX века // Социальная история. Ежегодник. 2008 / Отв. ред. Н.Л.Пушкарева. СПб.: Алетейя, 2009. 349 с. С. 23-46. (1,5 п.л.)

44. Белова А.В. Мать и дочь в российской дворянской культуре XVIII - середины XIX в.: конфликт идентичностей // Женская и гендерная история Отечества: новые проблемы и перспективы. Материалы международной научной конференции. 19-21 июня 2009 г., г. Петрозаводск, Республика Карелия / Институт этнологии и антропологии им. Н.Н.Миклухо-Маклая РАН; Российская ассоциация исследователей женской истории; Отв. ред. Н.Л.Пушкарева. М.: ИЭА РАН, 2009. 117 с. С. 10-11. (0,1 п.л.)

Публикации в учебно-методических изданиях:

45. Белова А.В. Русская провинциальная дворянка конца XVIII - первой половины XIX века: социокультурный тип (аннотация курса) // Аннотации курсов по женским и гендерным исследованиям в Тверском государственном университете, 1999-2000 / Сост. В.Успенская. Тверь: ТвГУ, ЦЖИГИ, 1999. 12 с. С. 10. (0,1 п.л.); 2-е издание: Женские и гендерные исследования в Тверском государственном университете: Научно-методический сборник / Отв. ред. В.И.Успенская. Тверь: ТвГУ, ЦЖИГИ, 2000. 172 с. C. 19. (0,1 п.л.)

Размещено на Allbest.ru