Лингвопоэтические и методико-дидактические аспекты изучения языковой и текстовой игры в современной поэзии

Размещено на http://www.allbest.ru/

Министерство образования и науки Российской Федерации

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования

«Тульский государственный педагогический университет им. Л.Н. Толстого» (ФГБОУ ВО «ТГПУ им. Л.Н. Толстого»)

Кафедра русского языка и литературы

Выпускная квалификационная работа

На тему: «Лингвопоэтические и методико-дидактические аспекты изучения языковой и текстовой игры в современной поэзии»

Содержание

Введение

1. Воплощение категории игры в языке

1.1. Понятие языковой игры и причины его неоднозначного трактования

1.2. Формы, методы и приёмы языковых игр

1.3. Вопрос о классификации языковых игр

1.4. Интертекстуальность как вид языковой игры

1.5. Виды интертекстуальных элементов

1.6. Аллюзия как вид языковой игры

2. Языковые аномалии в современных поэтических текстах

2.1. Проявления языковой игры на уровне текста. Текстовая игра как вид поэтической игры

2.2. Собственно языковая игра

2.3. Графическая игра

2.4. Отражение мифологии в современной поэзии

2.5. Элементы фольклора в современной поэзии

3. Методико-дидактические аспекты изучения языковой игры

3.1.Языковая игра и её место в учебном процессе

3.2. Виды игры на уроках русского языка и литературы

3.3. Современная поэзия в школе

Заключение

Список литературы

Приложения

Введение

Под языковой игрой в современной лингвистической науке подразумевается множество различных явлений, встречающихся и в разговорной речи, и в художественной литературе, и в публицистике. Спецификой их является несоответствие общепринятой языковой норме, противоречие узусу как традиции употребления языковых единиц. Такая многоплановость является причиной затруднений при попытке дать определение понятию языковой игры, наиболее полно отражающее суть данного феномена.

В любом случае, можно говорить о языковой игре как особой форме проявления творческого мышления, служащей инструментом для создания различных текстов и пронизывающей всю структуру языка.

Наша работа посвящена изучению различных форм реализации языковой игры, встречающихся в современной Интернет-поэзии. Актуальность исследования обусловлена тем, что многие поэтические произведения, написанные и опубликованные в течение последних 5?7 лет, характеризуются большим количеством явлений, выходящих за рамки языковой нормы. Разнообразие и частотность таких аномалий свидетельствует о переосмыслении отдельных языковых единиц в сознании его носителей, что свидетельствует о развитии их лингвокреативного мышления. Определённые приёмы языковой игры весьма популярны в сети Интернет: в социальных сетях, на форумах используется «свой» сленг, характеризующийся большим количеством новообразований - индивидуально-авторских неологизмов, окказиональных синтаксических конструкций, каламбуров и пр. Несомненно, Интернет-жаргон влияет на развитие языковой культуры тех, кто его так или иначе (пусть даже косвенно) использует. Молодые авторы, чьё творчество, в основном, распространено в Интернете, зачастую являются участниками таких коммуникаций, а в их творчестве отражаются самые современные и живые языковые процессы - и это притом, что современная поэзия, несомненно, является преемницей традиций постмодернизма и Серебряного века. Такая неоднозначность, характеризующая творчество современных авторов представляется важным элементом в развитии языка и в формировании понятия нормы в сознании его носителей, поэтому изучение различных форм языковой игры в современной поэзии является, на наш взгляд, весьма актуальной задачей. Актуальность педагогического аспекта нашего исследования обусловлена тем, что современной поэзии (тем более, Интернет-поэзии) в школьной программе уделяется весьма скромное место, если уделяется вообще. Иногда встречаются имена Тима Кибирова, Льва Рубинштейна, Евгения Рейна, Татьяны Бек, Александра Ерёменко, ещё реже даётся краткий обзор творчества Дмитрия Быкова, Елены Шварц, Веры Полозковой. Современные искусствоведы отмечают, что «учебники литературы заканчиваются у нас в лучшем случае на Бродском» [Марков, 2016; электронный ресурс], «потому что Бродский нобелевский лауреат, как без него» [Амелин; электронный ресурс]. Но на этом всё. Молодые авторы, с чьим творчеством можно познакомиться, в основном, только в сети Интернет, остаются в стороне, хотя их тексты могут быть весьма интересны для школьников, причём не только в "плане содержания", но и в "плане выражения". Обращение к современной поэзии рационально при использовании различных игровых форм деятельности на уроках русского языка и литературы, а также при изучении словообразования, омофонии и пр. Важной задачей учителя является показать учащемуся, что язык - явление живое, и образование в нём новых слов может происходить не только в соответствии с узуальными моделями. Различные игровые формы и методики призваны развивать лингвокреативные способности учащихся, являющиеся важной частью коммуникативных способностей вообще, а современная поэзия может служить источником материала для таких форм деятельности.

Теоретическая базой нашего исследования послужили работы Л. Витгенштейна, Й. Хейзинги, Э.М. Береговской, Т.А. Гридиной, Н.А. Николиной, Е.А. Агеевой, В.З. Санникова, В.Г. Костомарова, Т.В. Булыгиной, А.Д. Шмелева, В.И. Шаховского, Е.А. Земской, З.С. Санджи-Горяевой, Н. Пьеге-Гро, Ю. Кристевой, Н.А. Фатеевой и др. Мы исходим из различных трактовок понятия языковой игры, рассматривая её широко, вслед за Л. Витгенштейном, и в более узком, лингвистическом понимании. Австрийский философ Л. Витгенштейн был первым, кто ввёл термин «языковая игра» в научный дискурс, подразумевая весь язык как игру или как совокупность игр. Й. Хёйзинга рассматривает как игру всю человеческую культуру, а как языковую игру - любое поэтическое творчество. Однако многие другие учёные, такие как Е.А. Земская, В.З. Санников, В.Г. Костомаров понимают языковую игру в более узком смысле, а именно, как такое использование языковых средств, отклоняющихся от нормы, которое производится пишущим или говорящим намеренно, сознательно.

Мы также рассматриваем явление интертекстуальности как отдельный вид языковой игры. Интертекстуальность является конститутивным признаком постмодернистской литературы и, в частности, современной поэзии. Термин был введен в научный дискурс Ю. Кристевой, которая опиралась на работы М.М. Бахтина по диалогизму художественных текстов, обусловленному тем, что «предмет речи говорящего <…> не впервые становится предметом речи в данном высказывании, и данный говорящий не впервые говорит о нем» [Бахтин, 1952; 170]. Таким образом, интертекстуальность понимается как наличие в любом тексте элементов других, ранее созданных текстов. В нашей работе в качестве одного из наиболее частотных видов интертекстуальных элементов выделяется и описывается аллюзия, понимаемая, вслед за Н.Н. Романовой, как «явное указание или отчётливый намёк на некий литературный, исторический, мифологический или политический факт» [Романова, 2006; 34].

Объект исследования - поэтическое творчество разных авторов, публикующих свои произведения в сети Интернет в течение последних 5-7 лет.

Предмет исследования - разнообразные приемы и формы языковой игры, а также их функции и реализация в контексте.

Материалом исследования послужили стихотворения Андрея Кузнецова, Анны Долгарёвой, Юлии Рубиной, Сергея Лачинова, Вивианы Стелецкой и других авторов. Мы рассматривали те произведения, в которых, на наш взгляд, феномен языковой игры находит наиболее яркое воплощение.

Цель данной работы - исследование и описание приемов реализации языковой игры в текстах современных авторов. Целью определяются следующие задачи исследования:

1. дать понятие языковой игры, сравнить и проанализировать подходы разных исследователей к этому феномену;

2. определить разновидности форм и приёмов языковой игры;

3. описать механизмы создания языковых аномалий;

4. определить основные функции, которые языковая игра выполняет в поэтическом тексте;

5. рассмотреть и проанализировать основные формы и приёмы языковой игры в контексте употребления;

6. выделить наиболее частотные для современной поэзии приёмы языковой игры.

7. описать дидактические возможности языковой игры;

8. определить место игровых форм деятельности в учебном процессе.

В качестве методов исследования использовались: метод наблюдения над языковым материалом, текстовый анализ, контент-анализ, контекстуальный анализ, интертекстуальный анализ.

Работа прошла апробацию на следующих студенческих конференциях:

1. XVI Международная студенческая научно-практическая конференция «Проблемы молодёжи глазами студентов» (23 - 25.04.2013 г.), XVII Международная студенческая научно-практическая конференция «Проблемы молодёжи глазами студентов» (23 - 24.04.2014 г.)

2. Исследования по вопросам, затронутым в дипломной работе, были опубликованы в электронном студенческом журнале «Время науки - The Times of Science».

3. Региональная студенческая научно-практическая конференция c международным участием «Молодёжь и наука - третье тысячелетие» (2014 г.).

4. II Международная научная студенческая он-лайн конференция «Русский язык в XXI веке: исследования молодых» (30-31.01.2015); III Международная научная студенческая он-лайн конференция «Русский язык в XXI веке: исследования молодых» (29-30.01.2016).

5. Внеклассные мероприятия, предлагаемые в Приложениях, были представлены на конкурсе социально значимых проектов «ЛУЧ» (Личное УЧастие) (18.12.2014) и проведены во время учебной практики в МБОУ «Центр образования №25 с углубленным изучением отдельных предметов» в 10 «А» классе (2015 г.).

По итогам работы опубликованы следующие статьи: «Языковая игра в современной поэзии», «Аллюзия в современной поэзии», «Отражение скандинавских мифов в современной поэзии».

Структура работы. Дипломная работа состоит из Введения, трёх глав, Заключения, списка использованной литературы (и источников), четырёх Приложений, содержащих конспекты внеклассных мероприятий и материалы к ним.

1. Воплощение категории игры в языке

1.1 Понятие языковой игры и причины его неоднозначного трактования

Термин «языковая игра» (далее - ЯИ) неоднозначен, он по-разному трактуется учёными, что объясняется сложностью определяемого явления. Этот термин впервые ввёл в научный дискурс австрийский философ Л. Витгенштейн, который полагал, что любая деятельность человека (как речевая, так и не относящаяся к речевой деятельности) - это «совокупность языковых игр» [Витгенштейн, 1994; 83]. Употребление же слова при этом подобно «одной из тех игр, посредством которой дети овладевают родным языком», при этом ЯИ представляется как «единое целое, состоящее из языка и тех видов деятельности, с которыми он сплетен» [Витгенштейн, 1994; 83]. Л. Витгенштейн говорит о любом естественном языке как игре, что делает возможным различные «произвольные изменения его структуры с целью его терапии» [Витгенштейн, 1994; 90]. Языковая игра тесно связана с субъективным выбором конкретных языковых средств, который определяется «семантикой языковых выражений» [Витгенштейн, 1994; 105]. По мнению Л. Витгенштейна, «основанием для выбора языкового знака являются правила языковой игры, тесно связанные с обычаями, традициями, социальными устоями, привычками. То есть, говорящий строит свою речь в соответствии с нормами, закрепленными в языке» [Витгенштейн, 1994; 110].

Существуют и другие трактовки данного термина. К примеру, в широком смысле Й. Хёйзинга считает игрой любое поэтическое творчество, в том числе и народное. «Поэзия в своей первоначальной функции как фактор ранней культуры рождается в игре и как игра. Это освященная игра, но в своей священности эта игра все же постоянно остается на грани необузданности, шутки, развлечения» [Хейзинга, 1997; 141]. По мнению Й. Хёйзинги, вся человеческая культура рождается из игры и развивается как игра. При этом учёный отмечает, что в игре чрезвычайно важна эстетика - игра должна быть красивой и являть собой воплощение ритма и гармонии.

Понятие ЯИ трактуется широко также в связи с рассмотрением данного феномена в текстовом пространстве. Э.М. Береговская опирается на определение ЯИ, данное в работах Л. Витгенштейна, отмечая при этом: «Языковая игра проникает во все сферы человеческой жизни, от бытовой сферы, где она существует в виде ходячей шутки или просто в виде отзвучий, до рекламного слогана, газетного фельетона, ораторской речи и поэтического произведения. Языковая игра вездесуща потому, что освоила все языковые уровни - фонику, словообразование, лексику, синтаксис» [Береговская, 1999; 159-160].

Более конкретную трактовку ЯИ предлагает Т.А. Гридина. Она считает, что «при осознанном нарушении языкового канона мы имеем дело с языковой игрой как особой формой лингвокреативного мышления, имеющего ассоциативную природу. Языковая игра нацелена на использование лингвистических приемов, подчеркивающих парадокс между стандартной формой и значением знака (а также алгоритмом его образования и использования) и новой ассоциативной обработкой какого-либо вида языкового знания» [Гридина, 1996; 75]. Т.А. Гридина отмечает, что ЯИ - явление, имеющее своей целью намеренное отклонение от нормы: «Языковая игра порождает иные, чем в узусе и норме, средства выражения определенного содержания или объективирует новое содержание при сохранении или изменении старой формы» [Гридина, 1996; 96]. ЯИ размывает границу между литературным языком и разговорной речью, поскольку «двунаправлена по отношению к языку и речи» [Гридина, 1996; 7]. ЯИ также может служить средством обнаружения «пограничных, парадоксальных случаев бытования (функционирования) языкового знака» [Гридина, 1996; 112].

Н.А. Николина и Е.А. Агеева полагают, что по своим приёмам и функциям ЯИ в разговорной речи не отличается от ЯИ в художественном тексте. Исследователи отмечают, что основными средствами реализации ЯИ в современной прозе является «выдвижение на первый план звуковой организации контекста и высокая степень интертекстуальности произведения» [Николина, Агеева, 2000; 553].

Одной из самых значительных работ, посвященных феномену ЯИ, счтается книга В.З. Санникова «Русский язык в зеркале языковой игры». С. Донгак, анализируя концепцию В.З. Санникова, пишет: «Автор рассматривает языковую игру как вид лингвистического эксперимента, позволяющего натолкнуть исследователя на серьезные размышления о значении и функционировании языковых единиц разных уровней» [Донгак, 2001; 79]. ЯИ в трактовке В.З. Санникова неизменно связана с понятием комического: «Языковая игра, как и комическое в целом, ? это отступление от нормы, нечто необычное; она ясней всего поучает норме» [Санников, 1999; 13]. В.З. Санников в своей теории комического отмечает также важность выбора правильного кода для дешифровки различных видов ЯИ, а также о её непроизвольности, намеренности. По этому поводу С. Донгак пишет следующее: «Отступление от нормы должно четко осознаваться и намеренно допускаться говорящим (пишущим); слушающий (читающий), в свою очередь, должен понимать, что это нарочно так сказано, чтобы не оценить соответствующее выражение как ошибку, тем самым он принимает эту игру и пытается вскрыть глубинное намерение автора. Иначе говоря, языковая игра ? это намеренное использование тропеических и фигуральных возможностей языка» [Донгак, 2001; 79].

Для носителей языка является характерным творческое отношение к речи, что и объясняет существование ЯИ. В.З. Санников придерживается этой позиции, рассматривая ЯИ как «такое отступление от норм, при котором не нарушается система языка, а лишь проявляются ее скрытые возможности, при этом нормативность определяется как фон, на котором выделяются внесистемные образования» [Санников, 1999; 124]. Исследователь определяет ЯИ как «сознательное манипулирование языком, построенное если не на аномальности, то, по крайней мере, на необычности использования языковых средств» [Санников, 1999; 17] и акцентирует внимание именно на "неправильности" и "намеренности" данного приёма: «Языковая игра ? это языковая неправильность (необычность, неточность), намеренно допущенная говорящим и именно так понимаемая слушающим» [Санников, 2002; 26].

Б.Ю. Норман, также отмечая «нетрадиционность» и «неправильность» в качестве обязательного свойства данного феномена, трактует понятие ЯИ в широком смысле, а именно, как «творчество в языке, ориентацию на скрытые эстетические возможности языкового знака» [Норман, 1982; 168].

Таким образом, под ЯИ понимаются явления, представляющие собой обыгрывание говорящим каких-либо форм речи с эстетической целью, ? шутки, каламбуры, остроты, как и тропы разных видов (олицетворения, сравнения, метафоры и т.д.). По мнению В.З. Санникова, ЯИ - это одна из форм манипулирования языком, направленная чаще всего на создание комической языковой ситуации. Принимая во внимание эту точку зрения, Е.А. Земская соотносит ЯИ с языковыми функциями, рассматривая её «как реализацию поэтической функции языка в виде установки на комический эффект» [Земская, 1983; 194]. Однако функции ЯИ в речи не ограничиваются только комической. ЯИ используется также для воплощения «эмотивной (экспрессивной) функции языка, как средство «смягчения» речи, может служить для более точной, образной и выразительной передачи мысли» [Земская, 1983; 200].

Однако стоит заметить, вслед за В.Г. Костомаровым и А.А. Леонтьевым, что «необходимо различать действительное несоблюдение норм языка, что приводит к различным ошибкам, и "игру" в несоблюдение этих норм, которая не ведет к восприятию речи как ненормативной, а, напротив, может считаться высшей ступенью речевой культуры» [Костомаров, Леонтьев, 1996; 9]. Исследователи определяют цели такой игры как «создание впечатления необычности. В ее основе лежит стремление обыграть норму, построить эффект на столкновении с ней» [Костомаров, Леонтьев, 1996; 14].

Т.В. Булыгина и А.Д. Шмелев в своих исследованиях разводят понятия ЯИ и «наивного языкового эксперимента» [Булыгина, Шмелев, 1997; 44]. Во втором случае «говорящий сознательно производит аномальное высказывание с целью (не всегда четко осознаваемой) привлечь внимание к нарушаемому правилу. При этом говорящий выступает в роли "исследователя", стремящегося получить отрицательный языковой материал» [Булыгина, Шмелев, 1997; 44].

В.И. Шаховский подчёркивает, что ЯИ не носит стихийный характер: «Несмотря на то, что языковая игра рассматривается как некая аномалия, она понятна носителям языка, следовательно, подчинена неким правилам» [Шаховский, 1987; 102]. Эту точку зрения поддерживают другие исследователи. Например, по мнению К.Ф. Седова и И.Н. Горелова, «языковая игра строится на отклонении от стереотипов при осознании незыблемости этих стереотипов, поэтому говорящий всегда оказывается подчинен правилам, даже когда изо всех сил старается их нарушить» [Седов, Горелов, 1998; 76]. К ним можно отнести правила, по которым реализуется любая игра: «1) наличие участников игры - производителя и получателя речи; 2) наличие игрового материала - языковых средств, используемых автором и воспринимаемых реципиентом речи; 3) наличие условий игры; 4) знакомство участников с этими условиями; 5) поведение участников, соответствующее условиям и правилам» [Лисоченко, 2000; 132].

Структура языковой игры соответствует общей структуре коммуникации, описанной в работе Р.О. Якобсона «Лингвистика и поэтика»: «Адресант посылает сообщение адресату. Чтобы сообщение могло выполнять свои функции, необходимы: контекст, о котором идет речь; контекст должен восприниматься адресатом, и либо быть вербальным, либо допускать вербализацию; код, полностью или хотя бы частично общий для адресанта и адресата (или, другими словами, для кодирующего и декодирующего); и наконец, контакт - физический канал и психологическая связь между адресантом и адресатом, обусловливающие возможность установить и поддерживать коммуникацию» [Якобсон, 1975; 197]. В процессе использования приёмов ЯИ адресат кодирует сообщение, верно интерпретировать которое адресант может только при условии общего кода. Это становится особенно актуальным, когда декодируемый текст содержит аллюзии, цитаты и реминисценции, которые также будут рассмотрены нами как средства создания языковых аномалий.

Опираясь на связь структуры ЯИ со структурой коммуникации, Т.В. Матвеева определяет ЯИ как особое «речевое поведение с установкой на достижение дополнительных эффектов взаимодействия коммуникантов, обычно с целью развлечения, забавы. В языковой игре слова осознанно выводятся за пределы их обычного использования, подвергаются тем или иным преобразованиям. Таким образом, создается эффект необычности высказывания» [Матвеева, 2003; 143].

Подводя итоги, можно отметить, что единого мнения о том, какое содержание несет в себе понятие ЯИ, не существует. Некоторые исследователи отмечают, что ЯИ охватывает весь язык и все случаи его употребления, говоря о том, что само использование языка в любых ситуация - это игра; другие говорят о приёмах ЯИ как об особых случаях неканонического использования средств языка для того, чтобы придать речи большую экспрессивность, а также для того, чтобы подчеркнуть и обыграть нарушаемое правило. Такое неоднозначное трактование данного понятия прежде всего связано с неоднозначностью и сложностью изучаемого феномена, а также с тем, что ЯИ пронизывает все уровни языка и все сферы деятельности человека, выражаясь в разнообразных формах, средствах и приёмах. языковой урок русский фольклор

1.2 Формы, методы и приёмы языковых игр

ЯИ - это сложное явление, а потому выражаться оно может в различных формах, используя при этом самые разнообразные приёмы и методы. Многие исследователи совершают попытки типологии и упорядочивания этих приёмов. Так, Ю.Д. Апресян, разделяя различные языковые аномалии на «намеренные авторские и экспериментальные» [Апресян, 1990; 49], отмечает, что «в стилистических целях можно совершить насилие практически над любым правилом языка, каким бы строгим оно ни было» [Апресян, 1990; 54]. Учёный рассматривает намеренные авторские аномалии как средство экспрессивности; аномалии же другого вида, "экспериментальные", по его мнению, и есть то самое насилие над языковыми правилами. Однако именно экспериментальные аномалии имеют своей целью «получение нового знания о языке» [Апресян, 1990; 50].

Языковые аномалии, создаваемые авторами, «выступают не только как стилистический прием, но и выявляют потенциальные возможности языка. То есть, авторы осознанно или бессознательно сочетают эти типы языковых игр. Таким образом, можно утверждать, что языковая игра представляет собой эксперимент с языком, осуществляемый на различных языковых уровнях (от фонем, графем, морфем, слов, групп слов до целого текста)» [Апресян, 1990; 63].

А.Ш. Левин и В.Я. Строчков поддерживают идею о том, что ЯИ может служить средством для выявления нормы в языке: «Языковая игра позволяет определить норму и отметить многие особенности языка, которые могли бы остаться незамеченными. Это обусловлено тем, что языковая игра предполагает активное воздействие на слово: расчленяемость, способность к слипанию и сплетению, растягиваемость и другие виды пластической деформации. Исходя из этого, к уже существующим понятиям, характеризующим сущность языковой игры: преобразование (И.М. Абрамович, Г.Е. Крейдлин), трансформация (Н.Н. Кохтев, М.С. Харлицкий), переосмысление (Г.С. Покрасс), варьирование (В.Т. Бондаренко, В.Г. Гак), можно добавить еще одно - языкопластика (лингвопластика). Данное понятие отражает постоянную изменчивость, потенциальную возможность придания слову любой желаемой формы, сохраняя при этом свежесть восприятия» [Левин, Строчков, 1991; 78].

Лингвопластика - важнейшее свойство ЯИ. По мнению учёных, «лингвопластика выявляет максимальную приближенность языковой игры к импровизации. Автор осознанно использует язык как материал, над которым производится эксперимент, и в то же время как лабораторию, в которой этот эксперимент проводится» [Левин, Строчков, 1991; 77]. Лингвопластика также трактуется учёными через «осознание языка как особой, отдельной реальности, обладающей огромными и мало используемыми возможностями: подвижностью, изменчивостью, избыточностью...» [Левин, Строчков, 1991; 75]. «Такой импровизационный подход к языку особенно ярко проявляется в писательском творчестве, где не просто созерцательно принимается данная через язык реальность, а происходит попытка активно воздействовать на нее единственно доступным способом - через язык» [Левин, Строчков, 1991; 80].

Говоря о ЯИ, стоит также упомянуть и «теорию обманутых ожиданий», в основе которой лежит рассматриваемый нами феномен. С. Донгак отмечает, что «теория обманутого ожидания (или неоправдавшегося ожидания) возникла при изучении проблемы комического» [Донгак, 2001; 79]. Исследовательница поясняет суть данной теории: «Одни события (а в нашем случае ? высказывания) ожидаются с большей вероятностью, другие с меньшей, при этом субъективная вероятность ожидаемого события может не совпадать с объективной. Чем более неожиданна ситуация для человека, тем сильнее эмоциональное потрясение, переживаемое им» [Донгак, 2001; 79]. Первым, кто заговорил о решающей роли внезапности в комическом, был Т. Гоббс: «Вероятней всего, мы смеемся над остротой, в которой наличествует неожиданное, парадоксальное и в то же время верное наблюдение» [цит. по: Дземидок, 1974; 15]. Тем не менее, С. Донгак обращает внимание на то, что «теория обманутого ожидания справедлива не только для комических ситуаций. Обманутое ожидание связано с нарушением всякого рода стереотипов, представлений о нормальном положении дел, и строится оно на контрасте между психическим состоянием, вызванным ожиданием, и тем, что оно не оправдалось, результатом чего может быть проявление весьма широкого спектра чувств ? от самых радостных до самых печальных, а порой даже трагических» [Донгак, 2001; 81].

Итак, мы видим, что ЯИ может принимать различные формы, обладает различными свойствами и может по-разному воздействовать на восприятие адресанта. ЯИ воздействует на структуру слова, предложения или фонетической оболочки, трансформируя её иногда самым неожиданным образом. Эффект неожиданности и способность служить средством для установления языковой нормы являются важнейшим свойством рассматриваемого нами явления.

1.3 Вопрос о классификации языковых игр

ЯИ стала предметом изучения лингвистики сравнительно недавно, и единой классификации языковых игр, как и единого толкования самого термина, не существует. Рассмотрим несколько классификаций, предложенных разными авторам.

Т.А. Гридина, рассматривая формы проявления ЯИ, предлагает классифицировать их, во-первых, по форме, во-вторых, по содержанию, и, в-третьих, по форме и содержанию. Основа этой типологии - «окказиональные образования, представляющие собой не узуальные, не соответствующие общепринятому употреблению лексические единицы» [Гридина, 1996; 34]. «Эффект языковой игры основывается на ассоциативном потенциале слова - ассоциативной валентности слова, допускающей варьирование при совмещении его плана выражения и плана содержания и - как результат - различную интерпретацию его значения. В контексте реализуется та или иная частная ассоциативная валентность слова - фонетическая, семантическая, лексическая, словообразовательная, синтаксическая. Каждая из них выступает как тот или иной механизм языковой игры» [Гридина, 1996; 39].

Итак, ЯИ функционирует на разных уровнях языка. Например, на фонетическом уровне ЯИ воплощает себя в звукоподражаниях, палиндромах, анаграммах, омофонии, омонимии, паронимии и т.д.

На морфологическом уровне ЯИ может выражаться различными средствами. В.З. Санников считает, что морфология обладает особенно широкими возможностями для создания языковых аномалий: «Обыгрываются чаще всего три явления: 1) статус словоформы как наименьшей текстовой единицы, ее непроницаемость, неусекаемость и т.п.; 2) формальные способы выражения тех или иных морфологических значений, особенности парадигм (дефектность, наличие дополнительных форм и т.п.); 3) семантика морфологических категорий и форм» [Санников, 1999; 56]. По мнению лингвиста, «наибольшие возможности для игры предоставляют семантически содержательные (а не синтаксически обусловленные) категории. При этом обыгрыванию чаще всего подвергаются морфологические формы не в их основных, а в "несобственных значениях" (в этих случаях говорят обычно о транспозиции форм). Таким образом, в большинстве случаев мы будем говорить об обыгрывании, необычном использовании таких форм, которые и в нейтральном употреблении не совсем обычны (напр., "докторское мы": Как мы себя чувствуем?)» [Санников, 1999; 57].

На морфологическом уровне могут также возникать контаминации, результатом которых является создание «новой формы или нового значения слова посредством скрещивания, объединения элементов двух однородных созвучных форм» [Ушаков, 1935; 1498].

ЯИ проявляется также и на лексическом уровне, воплощаясь в несовпадении "означающего" и "означаемого", если обращаться к терминологии Ф. де Соссюра. Также она может основываться на множественной сочетаемости слов (создание каламбуров), в результате чего возникает эффект обманутого ожидания, описанный нами выше.

К лексическим средствам ЯИ относится создание неологизмов и окказионализмов.

Окказионализмы можно рассматривать как «индивидуально-авторские неологизмы, смоделированные по непродуктивным словообразовательным моделям, существующим в языке, и использующиеся в условиях данного контекста как лексическое средство художественной выразительности или языковой игры. Окказионализмы обычно не получают широкого распространения и не входят в словарный состав языка» [Розенталь, Теленкова, 1976; 344].

Как уже было отмечено выше, весьма распространенным является вид ЯИ, основанный на семантической многозначности слов (их множественной сочетаемости), которая может актуализироваться контекстом (к примеру, одновременное функционирование переносного и прямого значений). Один из таких приёмов ? метафора, «в основе которой лежит неназванное сравнение предмета с каким-либо другим предметом на основании признака, общего для обоих сопоставляемых предметов. Метафора пронизывает нашу бытовую речь (идет дождь, кружится голова, торговая сеть, убит горем, встает солнце, пришла весна, тяжелый характер и т. д.). Поэтическая метафора отличается от примелькавшейся бытовой своей свежестью и новизной» [Квятковский, 1966; 224].

Синтаксис также является весьма продуктивным для создания языковых аномалий. Такими аномалиями на синтаксическом уровне могут выступать парцелляция, разбивание предложения на синтагмы, сегментация текста, использование неполных предложений, риторических конструкций, анафора, эпифора, параллелизм, эллипсис.

Широкое распространение получает ЯИ на основе использования различных графических средств: дефиса, скобок, точек, нижнего подчеркивания и т.д.

Как уже было сказано выше, некоторые учёные, в частности, Е.А. Агеева и Н.А. Николина отмечают, что основными средствами реализации ЯИ в современной прозе являются «выдвижение на первый план звуковой организации контекста и высокая степень интертекстуальности произведения» [Николина, Агеева 2000: 553]. В качестве примеров приводятся следующие: «аллитерация, ассонансы, повторы-отзвучия (Бред без брода, буттер-бред); паронимическая аттракция; повторы, усиленные сходством или тождеством лексического или словообразовательного значения: (окрыляя себя крылаткой), изоструктурные повторы (она не переспросила, а Дыл не переответил); словотворчество (кособреющий полет ласточек). Присущее постмодернистскому тексту "обнажение интертекста" проиллюстрировано на уровне словотворчества (софийственно-прекраснодамно-ботичеллиево-модильяневым существом) и трансформацией фрагментов прецедентных текстов (дыши прекрасные позывы; порадуемся на своём боку). Упоминается также "игра на нарративном стереотипе" ? отступление от повествовательной нормы, сформированной реалистической традицией» [Николина, Агеева, 2000; 558-561].

Итак, виды языковых аномалий весьма многообразны. На каждом уровне языка имеются свои средства ЯИ, однако именно морфология, по мнению исследователей, даёт наибольшее количество возможностей для моделирования языковых аномалий.

1.4 Интертекстуальность как вид языковой игры

З.С. Санджи-Горяева, исследуя феномен ЯИ, разграничивает два основных её принципа: «аллюзийный и образно-эвристический» [Санджи-Горяева, 2004; 119]. «Аллюзийный принцип связан с актуализацией социально-культурного или историко-литературного контекста восприятия. Используемая языковая единица соотносится с определенной языковой практикой. Аллюзийная соотнесенность с реальными ситуациями лежит в основе всех преобразований языкового характера» [Санджи-Горяева, 2004; 124].

В работах Е.А. Земской также прослеживается это разграничение. Образно-эвристический принцип, по мнению исследовательницы, «реализуется в конкретных приемах языковой игры. Приемы эти многообразны. Их выразительность зависит от того, насколько отчетливо выступает противоречие между общепринятым способом выражения и используемым речевым приемом» [Земская, 1959; 247].

Аллюзийный принцип ЯИ напрямую связан с понятием интертекстуальности, которое было введено в научный дискурс Ю. Кристевой в статье «Бахтин, слово, диалог и роман», где она обращается к работе М.М. Бахтина «Проблема содержания, материала и формы в словесном творчестве».

М.М. Бахтин говорит о неизбежном диалогизме, возникающем во всех без исключения текстах. Согласно точке зрения исследователя, «любое высказывание (независимо от его принадлежности к литературе) укоренено в социальном контексте, накладывающем на него глубокий отпечаток, и обращено к социальному горизонту. Вот почему любое высказывание, любое слово несет в себе конституирующую его чужую речь» [цит. по: Пьеге-Гро, 2008; 66]. Диалогизм обусловлен тем, что «предмет речи говорящего, каков бы ни был этот предмет, не впервые становится предметом речи в данном высказывании, и данный говорящий не впервые говорит о нем» [Бахтин, 1952; 170]. По мнению исследователя, всё, о чем может сказать говорящий, уже «оспорено, освещено и оценено. <…> Говорящий -- это не библейский Адам, имеющий дело только с девственными, еще не названными предметами» [Бахтин, 1952; 170].

Диалогизм неизменно приводит к тому, что любое «высказывание всегда вплетено в ткань множества других высказываний, его формирующих. Монологизм уступает место диалогизму подобно тому, как единое слово уступает место расщепленному, гетерогенному слову, в которое вложена чужая смысловая направленность» [Пьеге-Гро, 2008; 66-67].

Анализируя концепцию, предложенную Ю. Кристевой, Н. Пьеге-Гро отмечает следующее: «Определяя понятие интертекстуальности, Юлия Кристева принципиально отличает ее от интертекста-объекта как такового. Для Кристевой интертекстуальность -- это "пермутация текстов": она свидетельствует о том, что в пространстве того или иного текста несколько высказываний, взятых из других текстов, взаимно пересекаются и нейтрализуют друг друга» [Пьеге-Гро 2008: 51-52]. Исследовательница даёт общую характеристику текста, учитывая его способность принимать в себя другие тексты, делая акцент на том, что текст целиком состоит из заимствований, по-разному взаимодействующих друг с другом: «текст -- это комбинаторика, место постоянного взаимообмена между множеством фрагментов, которые письмо вновь и вновь подвергает перераспределению; новый текст создается из предшествующих текстов -- разрушаемых, отрицаемых, возрождаемых» [Пьеге-Гро, 2008; 51-52].

По мнению Н. Пьеге-Гро, «интертекстуальность не рассматривается ни как подражание, ни как филиация: дело идет не столько о заимствованиях (цитации всегда раскавычены), сколько, как правило, о бессознательных и трудно опознаваемых следах» [Пьеге-Гро, 2008; 53]. Исследовательница отмечает характерную для интертекстуальных элементов тесную спаянность с текстом, в который они включены: «она не требует ни подражания тем или иным произведениям прошлого, ни межтекстовых отсылок, но предполагает принципиальную подвижность самого письма, транспонирующего предшествующие или нынешние высказывания» [Пьеге-Гро, 2008; 53].

Р. Барт, говоря об интертекстуальности, упоминает о «ветвящихся цепочках, которые порождает память, разбуженная тем или иным словом, впечатлением или темой, содержащимися в данном тексте» [Барт, 1973; 44]. По мнению учёного, «любой текст ? это интертекст: на различных уровнях, в более или менее опознаваемой форме в нем присутствуют другие тексты ? тексты предшествующей культуры и тексты культуры окружающей; любой текст ? это ткань, сотканная из побывавших в употреблении цитат. В текст проникают и подвергаются там перераспределению осколки всевозможных кодов, различные выражения, ритмические модели, фрагменты социальных языков и т. п. Интертекст ? это размытое поле анонимных формул, происхождение которых нечасто удается установить, бессознательных или автоматических цитат без кавычек» [Барт, 1973; 108].

Как полагает Л. Женни, «интертекст говорит на языке, словарь которого образует вся совокупность существующих текстов» [Женни, 1976; 28]. Опираясь на эту точку зрения, Н. Пьеге-Гро добавляет: «Если литература по самой сути своей интертекстуальна, то происходит это не только потому, что любое письмо как бы вслушивается во всю совокупность написанных текстов, но еще и потому, что оно существует на тех же правах, что и вся масса окружающих его дискурсов» [Пьеге-Гро, 2008; 53].

Однако В.А. Лукин, говоря о явлении интертекстуальности, отмечает её способность разрушать целостность текста, что может происходить в том случае, если адресант не обладает достаточным количеством знаний для его дешифровки: «Интертекстуальность, понимаемая как наличие в тексте элементов (частей) других текстов, присуща любому тексту. Однако если это свойство становится для данного текста доминирующим, то он теряет цельность. Чтобы восстановить цельность, нужно найти и собрать воедино все интертекстуальные связи такого текста с другими текстами» [Лукин, 2005; 78].

Обобщая приведённые выше точки зрения на понятия интертекстуальности и интертекста, можем отметить, вслед за Н. Пьеге-Гро, что интертекстуальность является «устройством, с помощью которого один текст перезаписывает другой текст» [Пьеге-Гро, 2008; 48], тогда как интертекст ? «вся совокупность текстов, отразившихся в данном произведении, независимо от того, соотносится ли он с произведением (например, в случае аллюзии) или включается в него (как в случае цитаты). Таким образом, интертекстуальность ? это общее понятие, охватывающее такие различные формы, как пародия, плагиат, перезапись, коллаж и т. д.» [Пьеге-Гро, 2008; 48], интертекст же - понятие частное, включающее в себя конкретные заимствования, включенные в данный текст.

1.5 Виды интертекстуальных элементов

Итак, интертекстуальность -- «это след, оставляемый историей и идеологией» [Пьеге-Гро 2008: 70]. А история и идеология, как известно, по-разному отражаются в культуре в целом и литературе в частности. Возможно, именно в связи с этим у учёных не сложилось единого мнения по поводу типологии различных интертекстуальных включений (как и в случае с приёмами ЯИ). Интертекстуальность, как и ЯИ в целом, имеет множество форм своего выражения. Мы остановимся на классификации Н. Пьеге-Гро, показавшейся нам наиболее стройной и логичной.

Исследовательница выделяет среди заимствований, во-первых, цитату, которую называет «эмблематической формой интертекстуальности, поскольку она позволяет непосредственно наблюдать, каким образом один текст включается в другой. Материальным проявлением разнородности текста являются типографские приемы: отбивка цитаты, использование курсива или кавычек, и пр.» [Пьеге-Гро, 2008; 84].

Во-вторых, исследовательница выделяет ссылку-референцию (в другой терминологии ? реминисценция), которая, «как и цитата, представляет собой эксплицитную форму интертекстуальности. Однако в этом случае текст, на который ссылается автор, непосредственно не присутствует в его собственном тексте. К ней прибегают, когда требуется лишь отослать читателя к иному тексту, не приводя его дословно» [Пьеге-Гро, 2008; 87].

Говоря о референции, Н. Пьеге-Гро отмечает её важнейшую черту: «главное заключается в том, что эта ссылка дает ход сложной игре между выдумкой и реальностью, рассказчиком и автором» [Пьеге-Гро, 2008; 88].

Следующей формой интертекстуальности, по мнению исследовательницы, является плагиат, который она сопоставляет с цитатой: «Если цитата относится к сфере эксплицитной интертекстуальности, то плагиат связан с интертекстуальностью имплицитной. Поэтому его краткое, но строгое определение можно сформулировать так: плагиат ? это неотмеченная цитата» [Пьеге-Гро, 2008; 89]. Н. Пьеге-Гро отмечает также его предосудительность, особенно в том случае, если «цитирование оказывается буквальным, а цитата длинной» [Пьеге-Гро, 2008; 89].

Следующий вид - аллюзия, и, говоря об аллюзии, Н. Пьеге-Гро в первую очередь говорит о её неоднозначности и сложности её интерпретации: «Аллюзию также часто сравнивают с цитатой, но на совершенно иных основаниях; она лишена буквальности и эксплицитности, поэтому представляется чем-то более деликатным и тонким» [Пьеге-Гро, 2008; 91]. По мнению французского писателя Шарля Нодье, «цитата в собственном смысле слова свидетельствует лишь о поверхностной и заурядной эрудированности; удачная же аллюзия иногда несет на себе печать гения» [цит. по Гринберг, 1989; 110]. «Аллюзия ? это хитроумный способ соотнесения широко известной мысли с собственной речью, поэтому она отличается от цитаты тем, что не нуждается в опоре на имя автора, которое всем известно и так, и особенно потому, что заимствуемое удачное высказывание не столько отсылает к авторитету, как это делает, собственно говоря, цитата, сколько является удачным обращением к памяти читателя, дабы заставить его перенестись в иной порядок вещей, но аналогичный тому, о котором идет речь» [цит. по Гринберг, 1989; 110]. Н. Пьеге-Гро продолжает эту мысль: «Дело в том, что аллюзия по-иному воздействует на память и интеллект читателя, не нарушая при этом непрерывность текста [Пьеге-Гро, 2008; 91]. Тем не менее, следует заметить, что «аллюзия выходит далеко за рамки интертекстуальности. Цитироваться могут не одни только литературные сочинения, и с помощью аллюзии можно отсылать читателя к истории, мифологии, общественному мнению или к общепринятым обычаям; эти три типа аллюзии выделены у Фонтанье, который добавил к ним "словесную" аллюзию, заключающуюся лишь в игре слов. Действительно, такова этимология французского слова allusion (намек), ибо оно восходит к латинскому allusio, образованному от глагола ludere (играть)» [Пьеге-Гро, 2008; 91].

На понятии аллюзии мы остановимся более подробно, поскольку именно она будет рассматриваться в нашей работе как наиболее яркое проявление интертекстуальности.

В работах В.Г. Костомарова и А.А. Леонтьева находим широкое понимания данного термина: «Аллюзия представляет собой апелляцию к культурологическим, историческим, литературным познаниям адресата» [Костомаров, Леонтьев, 1966; 7]. В более поздней работе «Русский язык на газетной полосе» В.Г. Костомаров так говорит об аллюзии: «достаточно не скрупулезно обозначать расчлененные предметы и понятия, но лишь намекать на них, называть целые сферы, явления и акции» [Костомаров, 1971; 149].

Один из основателей теории интертекстуальности, французский семиолог и литературовед Ю. Кристева пишет о том, что «всякий текст вбирает в себя другой текст и является репликой в его сторону» [Кристева, 1995; 102]. В.А. Лукин поддерживает данную точку зрения: «Всякий текст содержит в себе явные или скрытые цитаты, поскольку создается в сформированной до него текстовой среде. Отсюда вытекает, что все тексты находятся в диалогических отношениях» [Лукин, 2005; 78].

Механизм функционирования аллюзии заключается в её обращении к прецедентным текстам (денотатам аллюзии). В качестве прецедентного текста, понимаемого широко, могут выступать различные явления культуры: исторические эпизоды (в этом случае следует говорить об исторической метафоре), фильмы, произведения художественной литературы, сказки, мифы, легенды, музыкальные произведения, персонажи, отдельные фразы и их фрагменты и т.д. Прецедентные тексты трансформируются, наполняясь новым содержанием. Текст, содержащий аллюзии, по мнению Р. Барта, «представляет собой новую ткань, сотканную из старых цитат. Обрывки культурных кодов, формул, ритмических структур, фрагменты социальных идиом и т. д. ? все они поглощены текстом и перемешаны в нем» [Барт, 1989; 486].

Как считает В.А. 3вегинцев, «аллюзия устанавливает связь между видимым и слышимым текстом и невидимым и неслышимым подтекстом» [Звегинцев, 1976; 189], и формы её выражения весьма разнообразны. О типах аллюзивных элементов мы ещё скажем подробнее.

Возвращаясь же к классификации интертекстуальных элементов, предложенной Н. Пьеге-Гро, следует остановиться на «отношениях деривации» [Пьеге-Гро, 2008; 95], которыми могут быть связаны два текста. «Типами последней являются пародия и стилизация. В основе первой лежит трансформация, в основе второй ? имитация гипотекста» [Пьеге-Гро, 2008; 95].

Исследовательница отмечает также приём стилизации как отдельный вид интертекстуальности: «При стилизации исходный текст не подвергается искажению, имитируется лишь его стиль, поэтому при подобного рода подражании выбор предмета не играет роли» [Пьеге-Гро, 2008; 104].

Н.А. Фатеева рассматривает в качестве интертекстуальных элементов центонные тексты, т.е. тексты, представляющие собой «целый комплекс аллюзий и цитат (в большинстве своем неатрибутированных), причём речь идет не о введении отдельных "интеркстов", а о создании некоего сложного языка иносказания, внутри которого семантические связи определяются литературными ассоциациями)» [Н.А. Фатеева, 1998; 27].

В работах Н.А. Фптеевой описывается также «паратекстуальность, или отношение текста к своему заглавию, эпиграфу, послесловию» [Н.А. Фатеева, 1998; 34]. Например, существуют заглавия-цитаты, содержащие в себе "план" произведений в сжатом виде и формирующие горизонт читательских ожиданий. Эпиграф же всегда является цитатой, причём он может отсылать как к чужим текстам, так и к текстам данного автора (автотекстуальность). Исследовательница выделяет также метатекстуальные элементы, т.е. конструкции типа "текст о тексте".

Итак, формы интертекстуальных элементов весьма разнообразны и выбираются говорящим в зависимости от целей, которые он преследует. Но, несмотря на многообразие форм интертекстуальности и их неизбежное включение в текст, исследователи отмечают, что идентификация и декодирование интертекстуальных элементов не являются обязательными.

«Опознание интертекстуальности носит, очевидно, факультативный характер. Объявить его чем-то принудительным значило бы возвести ученое прочтение текстов в ранг нормы и образца» [Пьеге-Гро, 2008; 61]. Более того, Н. Пьеге-Гро отмечает, что «никак не обозначенный интертекст способен варьироваться в зависимости от читателей, эпох, способов чтения и т. п.» [Пьеге-Гро 2008: 60].

Таким образом, декодирование интертекста не является обязательным условием, кроме того, интертекстуальные элементы, включенные в текст, могут по-разному расшифровываться разными адресатами. Это свойство интертекстуальности позволяет авторам, включая в тексты разнообразные заимствования, рассчитывать на варьирующийся в зависимости обстоятельств эффект воздействия на читателя.

1.6 Аллюзия как вид языковой игры

Мы уже отмечали, что одним из конститутивных признаков постмодернистской литературы является интертекстуальность (т.е. способность текста принимать элементы другого, ранее созданного текста), которая достигается, в частности, более широким, нежели в традиционной классической литературе, использованием аллюзий - «стилистических фигур, содержащих явное указание или отчётливый намёк на некий литературный, исторический, мифологический или политический факт, закреплённый в текстовой культуре или в разговорной речи» [Романова, 2006; 34].

В.П. Москвин предполагает, что аллюзия «представляет собой фрагментарное, неточное воспроизведение части какого-либо текста» [Москвин, 2002; 65]. «Тексты культуры и факты действительности, к которым осуществляется отсылка, называются денотатами аллюзии» [Караулов, 2007; 129], или прецедентными текстами, которые трансформируются или воспроизводятся в изначальном виде.

Выше мы уже останавливались на определении понятия "интертекстуальность" и классификации интертекстуальных элементов, отметив, что важнейшим из них в нашей работе является аллюзия. Остановимся более подробно на типологиях аллюзий, предложенных учёными.

Итак, существует множество классификаций аллюзий, учитывающих их структуру, семантику, тематическую область денотата, тип прецедентного текста и способ отсылки к нему.

В соответствии с источником (это может быть литературный текст, произведение кинематографа, историческое событие и т.д.) В.П. Москвин предлагает делить аллюзии на «текстовые (литературные, библейские, мифологические) и нетекстовые (исторические и бытовые)» [Москвин, 2002; 65].

Иную классификацию выдвигает М.Д. Тухарели: «1) антропонимы - имена собственные; зоонимы - имена животных, птиц; топонимы - географические названия; космонимы - названия звезд, планет; ктематонимы - названия исторических событий, праздников, художественных произведений; теонимы - имена богов, демонов, мифологических персонажей; 2) библейские, мифологические, литературные, исторические реалии; 3) отзвуки цитат, ходовых речений, реминисценции» [Тухарели, 1984; 5].

Стоит отметить, что граница между аллюзией и реминисценцией трудноустановима, и не все исследователи рассматривают последнюю в качестве одного из типов аллюзии. Например, Н.Г. Владимирова определяет аллюзию как «стилистическую фигуру, намек на известный литературный или исторический факт, риторическую фигуру», реминисценция же, по ее мнению, есть «воспоминание о художественном образе, произведении или заимствование автором (часто бессознательное) художественного образа или каких-либо элементов чужого произведения» [Владимирова, 2001; 38].

...